Хингстон Сэнди. Как поцеловать героя

   — В самом деле? M-м… Я заберу это в свою комнату. — Барон с бокалом направился к лестнице.
   — Мы только что говорили, — продолжила баронесса, — что это может стать вечером весьма важного заявления.
   — Какого заявления? — В голосе барона улавливалось такое же безразличие, какое раньше звучало в голосе его дочери.
   Несмотря на тоскливое настроение, Томми едва не расхохотался:
   — Ну, разумеется, речь идет о помолвке.
   Барон перевел взгляд на дочь.
   — M-м… Что же… Хороший парень, Уошфорд.
   — Уоллингфорд! — прошипела баронесса.
   — Конечно… Конечно. Уоллингфорд. M-м… — Барон удалился, прихватив по пути со столика газеты.
   Баронесса закатила глаза:
   — Он выпил лишнего и вряд ли помнит о приглашении к регенту.
   — Не переживай, там все будут в подпитии, — напомнил Томми.
   — Не надо дерзить, молодой человек! — Она вскочила на ноги. — Лучше я напомню ему. Николь, пусть Тэвердиш займется твоей прической. Ты похожа на нищенку.
   — Хорошо, мама, — покорно ответила Николь.
   — И положи румяна на щеки! — крикнула баронесса уже в дверях. — Ты бледна, словно призрак!
   — Хорошо, мама.
   «Призрак», — подумал Томми. Именно на призрак похожа его сестра, на создание, из которого ушла жизнь, но в котором сохранилась какая-то опасная энергия. Взяв бокал с бренди, он подошел к дивану и сел рядом с Николь, вытянув ноги.
   — Никки, нам пора поговорить. Я знаю, что ты сердишься на меня. — Томми сделал паузу. Однако сестра ничего не ответила. — Очень хорошо: ты в ярости.
   — Я полагаю, что у тебя были на то причины, — вежливым тоном заметила Николь, — для того чтобы сделать то, что ты сделал.
   — И в этом ты права, черт возьми! Никки, прошло шесть недель! Он тебе написал? Пришел с визитом?
   — Разумеется, он этого не сделал. Как он мог после всего, что мать ему наговорила?
   — Он не сделал этого, — терпеливо объяснил Томми, — потому что он скотина. О да, очаровательная и сладкоречивая, но тем не менее — скотина. — Он получил от тебя…
   — Заткнись, Томми.
   — …то, чего хотел, — отважно закончил Томми. — Ты думаешь, это не причиняет мне боль — говорить тебе подобные вещи? Большинство мужчин — скоты.
   — Вероятно, я должна удалиться в монастырь.
   — Я не об этом, черт возьми! Должен сказать, ты еще счастливо отделалась.
   — О да, я чрезвычайно счастлива. — Николь нагнулась, чтобы взять чашку.
   — У тебя есть Уоллингфорд. Он без ума от тебя. Боже, я никогда не видел такого влюбленного мужчину. Он не скотина. Он настоящий человек. И мама соблюдает приличия и не болтает об академии миссис Тредуэлл…
   — Ах, Томми! Какой же ты глупый! Единственная причина ее молчания заключается в том, что если бы она рассказала то, что ей известно, все мои надежды на удачный брак рухнули бы!
   Томми ошеломленно посмотрел на сестру:
   — Ты думаешь, она это понимает?
   — Это я ей подсказала.
   — Очень умно с твоей стороны, Никки.
   — Я не такая идиотка, за которую ты меня принимаешь.
   Томми дотронулся до ее руки:
   — Я не считаю тебя идиоткой. Ты просто… совершила ошибку.
   — Какую именно ошибку? — спросила Николь.
   — Ну… поверила тому, что он тебя любит.
   — Он мне ничего подобного не говорил.
   — Не говорил? — вытаращил глаза Томми.
   — Нет. Хотя я призналась ему, что люблю. — На ее лице мелькнуло слабое подобие улыбки. — И рада, что сказала об этом.
   Томми сделал попытку зайти с другой стороны:
   — Ты ведь слышала, что рассказывала нам мать в карете о мадам — графине Д'Оливери. Как отчаянно она хотела выйти замуж за отца, хотя он уже был обручен с матерью, пыталась всеми правдами и неправдами заполучить его и делала это так бесстыдно, что была подвергнута остракизму и вынуждена уехать на континент. Разве ты не считаешь логичным, что она нацелилась отомстить?
   — Я считаю, мадам очень повезло, что она не вышла замуж за нашего отца.
   — Ну ладно… — Томми опорожнил бокал. Их разговор принимал вовсе не то направление, какое ему хотелось бы. — Ты знаешь, я расспрашивал людей. То, в чем мать обвинила Бору и графиню, соответствует действительности. Очень многие знают о том, что они были любовниками в Париже.
   — Он и она были любовниками. И по этой причине я проститутка?
   — Боже мой, Никки! Ну конечно же, нет!
   Николь скосила на брата свои светло-карие глаза.
   — У тебя было много любовниц, Томми? — Брат вспыхнул. — Так ты — проститутка?
   — Мужчина не может быть проституткой!
   — Да, не может, — задумчиво проговорила Николь.
   — Она содержала бордель в Париже!
   — Я уверена, что это был очень симпатичный бордель. Ты когда-нибудь в них бывал, Томми?
   «Господи, — подумал Томми, — и как это разговор перевернулся с ног на голову?»
   — Послушай, Никки…
   — Только не надувайся сильно, а то ты делаешься таким же напыщенным, как отец.
   — Он испортил тебе репутацию, — сказал Томми. — Я не знаю, что он в точности сделал с тобой…
   — В самом деле? — насмешливо пробормотала Николь, приподняв бровь.
   — Но он испортил тебе репутацию! Или, может быть, это сделали мадам и миссис Тредуэлл, этого я не знаю. Ты лишилась невинности — я вовсе не имею в виду девственность! Есть более важные вещи, — сказал Томми, как будто внезапно понял что-то очень важное. — Ты можешь быть кроткой, какой бываешь с матерью, но ты изменилась. Ты ведь не собираешься выходить замуж за Уоллингфорда?
   — Жизнь научила меня, что о моих намерениях тебе лучше не сообщать.
   — Проклятие, Никки! Я уже сто раз повторял тебе, что любой человек в моем полку поступил бы точно так же, если бы узнал, что его сестра попалась на глаза Бору!
   — Ты так говоришь, будто он чумной. — Николь допила чай и поднялась с такой неосознанной фацией, что Томми оторопел. Она изменилась. Место божественного огня занял холодный расчет, чем Николь никогда не отличалась. Он постоянно наблюдал за ней и видел, как она держала Уоллингфорда, словно спаниеля, на поводке. Может быть, это Бору открыл ей, что происходит между мужчиной и женщиной, и тем самым сделал ее столь опасной?
   Дежурные замечания их матери по поводу ее манер, поведения и одежды стали лишними и делались лишь по привычке. Ее манеры и поведение были отполированы не хуже фронтовой сабли и, если судить по тому, что десятки молодых людей боролись за право ухаживать за ней, действовали безотказно. Вероятно, именно по этой причине Николь не слишком рвалась замуж за Уоллингфорда. Но кого можно предпочесть Уоллингфорду? Разве что одного из принцев?
   Томми вдруг обнаружил, что эта мысль его как-то успокоила. Николь провела много месяцев в академии в полной изоляции, если не считать Бору, и вполне вероятно, что ей доставляет удовольствие опробовать крылья. Но она благоразумна, его Никки. Рано или поздно, она поймет, что Уоллингфорд — это наилучшая партия.
   — Надеюсь, ты простишь меня, — с грациознейшим поклоном сказала Николь. — Я должна взять шляпу и накидку.
   — Никки…
   Она повернулась в дверях, показавшись ему в этот момент удивительно красивой.
   — Да?
   — Какие бы у тебя ни были планы… будь осторожна. Даже мать способна простить одну ошибку. Но за вторую придется дорого заплатить.
   На губах Николь мелькнула улыбка.
   — Не бойся, дорогой брат. Я получила суровый урок.
   Томми очень хотелось знать, что это был за урок.
 
   Уоллингфорд заехал за Николь в восемь вечера и отвез ее в городской дом своих родителей. Был пышный обед, затем музыкальное представление, во время которого Николь сидела рядом с герцогиней и развлекала ее рассказами о жизни в академии.
   Герцог одобрительно смотрел через монокль, постукивая носком начищенного до зеркального блеска сапога в такт исполняемой мелодии. Затем, когда были поданы напитки и деликатесы на массивных золотых блюдах, Уоллингфорд подошел к Николь, чтобы пригласить ее на прогулку по саду. От выражения ее лица в тот момент Томми бросило в жар.
   Ночной ветерок доносил пьянящие ароматы роз и лилий. Николь позволила Уоллингфорду довести ее до скамейки, где они сели, и он обнял ее рукой за обнаженные плечи.
   — Вы сводите меня с ума, — пробормотал он, проводя пальцем по ее щеке. Затем поцеловал ее — она позволила ему и это. От него пахло меренгами. — У ваших губ вкус неба, — зашептал он и положил ладонь ей на шею, затем очень осторожно сдвинул ладонь чуть пониже.
   Николь закрыла глаза, представила убогую гостиницу в Кенте и…
   — Ах, — выдохнул Уоллингфорд, накрыв ладонью грудь поверх атласного платья, — Николь, Николь… Вы любите меня хотя бы немножко?
   — Разумеется, люблю.
   — Выходите за меня замуж, — умоляющим тоном попросил Уоллингфорд и снова приник к ее губам. Он пододвинулся к ней и прикоснулся рукой к ее бедру. Николь мгновенно напряглась.
   Уоллингфорд поспешно убрал руку.
   — Простите, любовь моя! Боже мой, чего бы я только не отдал, чтобы вы стали моей! Чтобы немедленно обвенчаться с вами и вы оказались бы в моей постели…
   — Энтони! — возмущенно проговорила Николь.
   — Выходите за меня замуж, — снова сказал он просительным тоном.
   — Я уже говорила вам, мне требуется время…
   — Для чего? — Он опустился на колени прямо на кирпичи. — Кто еще может любить вас так, как я?
   Уоллингфорд полез в карман жилета и вытащил маленькую, обтянутую алым бархатом коробочку.
   — Вот, возьмите.
   Николь покачала головой:
   — Энтони, пожалуйста… Не сейчас…
   — Но почему? Мы идеально подходим друг другу. И мать, и отец любят вас не меньше, чем я. Если обручение произойдет сейчас, мы могли бы обвенчаться в октябре. Это сезон охоты. Роскошная, грандиозная свадьба в имении. Весь свет будет здесь. Мои собаки тоскуют по вас, Николь! Разве вы не слышите их жалобного визга?
   А Николь слышала прерывистый вдох Брайана Бору, когда он вошел в нее, убежденность в его голосе, когда он сказал: «Я намерен оставаться здесь столько, сколько ты способна меня терпеть».
   — Наверное, слышу, — заставила себя улыбнуться Николь. — Но вы должны внушить им, что неразумно излишне торопиться.
   — Я боюсь, что потеряю вас, — внезапно сказал Уоллингфорд. — Слишком уж все хорошо, чтобы быть правдой.
   — Милый Энтони. — Николь дотронулась до его щеки. — Я говорила вам и повторяю: во всем Лондоне нет человека, которого я предпочла бы вам. «Где он сейчас, — подумала она, — и с кем?»
   — Скажите «да»! О, моя дорогая, моя любовь!
   Любовь… Почему это слово, с такой готовностью сказанное им, так и не слетело с уст Брайана Бору? А ведь Уоллингфорд едва знал ее — да что там, не знал вообще.
   Фехтовальный поединок, напомнила себе Николь. Пришло время для элегантного отступления.
   — Своим предложением вы оказываете мне большую честь, Энтони, — негромко сказала она.
   — Так примите же его!
   — Я не могу, пока.
   Уоллингфорд разочарованно зажал в кулаке коробку. Затем поднял голову, вид у него был немного обиженный.
   — Жестокая девочка! Так дайте мне по крайней мере надежду.
   Николь помолчала, затем небрежно бросила:
   — Если бы я выходила замуж именно в этот момент, то только за вас. — В конце концов, Бору никогда не делал ей даже подобия предложения.
   Уоллингфорд сжал ее пальцы.
   — Я буду терпелив, — клятвенно пообещал он. — Я завоюю вас, Николь Хейнесуорт.
   Он подал Николь руку, и они направились к дому.
   Николь шла, прилаживаясь к его коротким шагам. Он держал свою руку у нее на талии. Его макушка доходила ей до уха. Николь подумала о том, как приятно было лежать в объятиях Бору и чувствовать себя по сравнению с ним маленькой, лелеемой и защищенной.
   Но довольно об этом.
   — Что случилось? — спросил Уоллингфорд, останавливаясь на дорожке. Она была удивлена, что он так чутко уловил ее настроение. Ей следует быть осторожнее. Она не может позволить себе еще одну ошибку.
   О, совсем не ту ошибку, против которой предостерегал Томми. Нельзя было совершать ложного шага, который заставил бы Энтони Уоллингфорда задуматься, по какой причине дочь барона отвергает его ухаживания. Томми был прав в одном: она не собиралась выходить замуж за Уоллингфорда.
   Ибо, несмотря на его красивые слова, она не чувствовала в нем страсти. От Бору она узнала, что такое подлинная страсть. Она отличается от любви, однако связана с ней так же, как связаны тепло и солнце. Существует любовь без страсти, но не может быть страсти без любви. И если кто-то вкусил от страсти, то любовь без нее кажется пресной и сухой.

Глава 22

   Николь устроилась на диване в гостиной и сбросила туфли, несказанно довольная тем, что мать ушла за покупками. Она чувствовала себя измученной, разыгрывая более двух месяцев этот фарс. Ежевечерние встречи с Уоллингфордом основательно выматывали. Становилось все труднее отдаваться его поцелуям, ласкам — и не говорить правды о том, что у него нет никаких шансов. Проклятие, ей нравился этот человек! Она была благодарна ему, она никогда не забудет, что проявленное им внимание к ней послужило сигналом к тому, чтобы ее принял и одобрил свет. Николь даже нравилось проводить с ним время, когда он не домогался ее любви, слушать его озорные комментарии о поясе принца-регента, шляпке леди Престон или галстуке лорда Уинтропа. В чем-то общение с ним можно было бы назвать дружеским. Он был доброжелательным и веселым, однако Николь не любила его. И по мере того как проходили недели, лондонское общество все более смотрело на них как на чету и их непременно вдвоем приглашали на вечера, балы и ужины, Николь все более ощущала себя виновной. Поистине он был слишком хорошим человеком, чтобы водить его за нос.
   Однако новости, которые она получила от Гвен и Бесс из академии, отнюдь не обнадеживали. Похоже, ее уход серьезно подорвал влияние мадам. В ответ на письмо, в котором Николь спрашивала о ней, Гвен сообщила, что мадам взяла отпуск, а также с сожалением написала о том, что научные эксперименты и семинары прекратились, больше внимания стали уделять тому, как следует обращаться с бельем и посудой. Полученное за этим письмо от Бесс принесло желанную весть о том, что мадам вернулась. Тем не менее казалось маловероятным, что девушкам будет в ближайшее время предоставлена возможность дебютировать в свете. Был даже отменен запланированный на август повторный визит к дочери миссис Тредуэлл до того момента, пока, как подозревала Николь, заинтересованные лица не удостоверятся, что баронесса намерена держать язык за зубами.
   «Я в тупике», — вынуждена была признать Николь. Только брак с таким надежным человеком, как Уоллингфорд, мог заставить мать держать язык за зубами. Но брак — это было как раз то, чего она хотела избежать. «Но может быть, я просто очень эгоистична, — подумала она, увидев входящего в гостиную Томми. — Может быть, пожертвовав своим счастьем и согласившись на все более настойчивые просьбы Уоллингфорда о помолвке, она сделает будущее Гвен и Бесс менее тягостным, чем ее собственное?»
   — Никки, — мягко сказал брат, подошедший взять себе выпить, — на твоем челе красноречиво отражаются твои мысли.
   Николь попыталась улыбнуться.
   — Я просто соображаю, что мне надеть сегодня в театр, — как можно беспечнее ответила она.
   — Думаю, что это не имеет никакого значения. Ты можешь прийти в набедренной повязке, и свет тут же примет этот фасон. Ты наверняка заметила юных мисс-брюнеток, которые перекрасились в блондинок.
   — Из-за меня? — искренне удивилась Николь.
   — Ну не из-за королевы Шарлотты же!
   — Подумать только, — пробормотала Николь. — Глупое стадо. А если в следующем сезоне взойдет звезда Бесс, они перекрасятся в рыжих?
   Томми стоял, держа бренди с содовой в одной руке и газету в другой. Некоторое время он, колеблясь, смотрел на сестру, затем протянул ей газету:
   — Здесь есть нечто такое, что тебе следует знать.
   — Господи, только не говори мне, что Энтони объявил о нашей помолвке без моего согласия!
   Однако Томми не улыбнулся. Его серьезность несколько пугала. В сердце Николь вдруг вселилась тревога. Уж не случилось ли что-нибудь с мадам? Или с миссис Тредуэлл? Не раскрыл ли кто-нибудь еще секрет академии? Николь развернула газету, пробежала заголовки. Дебаты по поводу закона о зерне. Трое луддитов казнены в Ноттингеме. Наполеон близок к тому, чтобы войти в Париж. Здоровье принца-регента под вопросом. Она в смятении посмотрела на Томми.
   — Вон там. — Брат ткнул пальцем. Николь взглянула на маленькое сообщение в самом низу страницы. «Трое награждаются орденом Подвязки и один — шотландским рыцарским орденом».
   — Ой, Томми, кто обращает внимание на эти смехотворные, старомодные награды? Я… — Ее взгляд неожиданно выхватил имя в середине текста: его превосходительство Брайан, лорд Бору, хозяин Антрима, сенешаль Стратклайда, наследственный правитель Западных островов… Перечень титулов до бесконечности. — У него, похоже, их множество, — пробормотала Николь. — Я и понятия об этом не имела. — Пробежав их глазами, она добралась до сути дела. — «Его высочество принц-регент Великобритании и Ирландии будет вручать шотландский рыцарский орден за безупречную службу на благо королевства и беспримерную храбрость в бою на торжественной церемонии в Лондоне восемнадцатого июля». — Николь совсем не по-светски фыркнула: — Он не приедет…
   — Чтобы получить шотландский рыцарский орден? — уставился на сестру Томми. — Разумеется, приедет! Кто пропустит такой случай?
   — Он. Для него это ровным счетом ничего не значит.
   — Да ты с ума сошла! Лишь двенадцать человек во всем королевстве могут иметь этот орден! Ведь это исключительная честь!
   Николь в упор посмотрела на брата:
   — Разве это вернет ему ногу?
   — Нет. Но я думаю, что в какой-то степени смягчит его страдания.
   Николь аккуратно сложила газету и вернула ее брату.
   — Постарайся не попадать под пушечные ядра.
   Внезапно у Томми мелькнула догадка:
   — Боже мой, Никки! Ты хочешь сказать, что он женился бы на тебе, если бы… не это?
   — Я это совершенно точно знаю, — спокойно ответила Николь.
   — Но… но… если это так… — запинаясь, произнес Томми. Николь ждала. За этим ничего не последовало. Наконец брат покачал головой и сказал: — Ага, стало быть, теперь он придерживается такой линии поведения.
   Николь встала и ударила его по щеке.
   — Ты ничего о нем не знаешь! — крикнула она в ярости. — Ты только думаешь, что знаешь!
   — Проклятие, я жил, ел и спал рядом с этим человеком целый год! — возразил Томми. — А какой у тебя опыт общения с ним? Несколько уроков фехтования да пару раз побарахталась с ним в стоге сена!
   Она шагнула к нему.
   — Я могла бы бросить тебе вызов за такие слова, если бы мы оба не знали, что я побью тебя. Убирайся с глаз долой! Ты не имеешь права говорить о нем такие вещи!
   — Он придет, — коротко сказал Томми. — Он придет, ты его увидишь на церемонии, и весь сыр-бор загорится снова.
   — Чего ты боишься, Томми?
   — Что он разбил твое сердце! Что после него тебя уже ничто не удовлетворит!
   Николь неожиданно улыбнулась:
   — Ты не так глуп, как я думала, мой дорогой брат. Ничто меньшее меня не удовлетворит. А посему мне уготована дорога без попутчиков. Но уверяю тебя: он не придет ради такой никчемной безделушки, как рыцарский орден. Это не для Брайана Бору.
   — Посмотрим, — натянуто сказал Томми.
   — Хочешь пари на пятьдесят фунтов? На сотню? На миллион?
   — Ты так самоуверенна, — грустно произнес Томми. — Так уверена в нем. Но если бы ты видела шлейф из разбитых сердец и страдания, которые причинил этот человек…
   — То было раньше, — возразила Николь.
   Томми рассмеялся:
   — До встречи с тобой? О, ты льстишь себе!
   — Я имела в виду, — заявила она с такой холодной категоричностью, что даже Томми, хорошо знавший об амурных подвигах Бору, внезапно усомнился в своей правоте, — до его встречи с пушечным ядром.

Глава 23

   Брайан, лорд Бору, держал одну руку на загривке шотландской борзой по кличке Килтер, в другой — бокал с шотландским виски, чистым и неразбавленным. Он попеременно то почесывал пса, то пригубливал бокал, причем то и другое делал совершенно рассеянно, глядя в камин, полыхающий в спальне его родового замка, известного под названием Тобермау. Солнце садилось за заливом, усыпанным крохотными, окутанными туманом островами, — землями, населенными его вассалами. Вообще-то очень глупо звучит — вассалы. Почти столь же глупо, как передающийся по наследству слуга. Брайан положил правую ногу на подушечку и собрался позвонить своему передающемуся по наследству слуге, чтобы тот снял с него сапог.
   Стук в дверь заставил Килтера встрепенуться и тихонько зарычать. Брайан велел ему замолчать и окликнул:
   — Кто там?
   — Это я, Брайан.
   Проклятие. Его мать. Он быстро спрятал бокал за стул.
   — Входи.
   Она открыла дверь и медленно направилась через комнату к нему. Ее мучил артрит, и это было для матери большой бедой, поскольку лишало ее любимых развлечений — занятий садоводством и верховой ездой. В свои шестьдесят лет Меган Бору оставалась эффектной женщиной с рыжевато-золотистыми волосами, которыми она одарила и своего единственного выжившего ребенка. Правда, сейчас ее волосы подернула седина. Глаза у нее были голубые, как и у Брайана, все остальное — габариты, крупные черты скуластого лица — Брайан унаследовал от отца. Они всегда не очень хорошо понимали друг друга, Брайан и его мать. Это было выше ее разумения, зачем шотландцу болтаться по всей Англии, тем более идти воевать за англичан. И все-таки между ними существовала нерасторжимая связь, которая объяснялась не только кровными узами, но и совместно переживаемыми потерями.
   — Становится темно, — сказала Меган. — Может, зажечь лампу?
   — Не стоит. Но я собирался позвать Хейдена, чтобы снять сапог.
   — Я сделаю это. — Она опустилась на подушечку и положила ногу сына себе на колени. Осторожно — почти так же осторожно, как это делала Николь, — она стянула жесткий кожаный сапог, всячески оберегая при этом колено. Килтер ткнулся ей в юбки. Она засмеялась и бросила ему корку сыра, припрятанную в кармане фартука.
   — Ты портишь пса, — заметил Брайан.
   — Дети и собаки для того и созданы, чтобы их баловать. — Сняв сапог, Меган села на низенький стул. — Тебе Аластер Маккриммон не говорил, что приглашает сегодня на ужин?
   — Говорил.
   — И ты все-таки не пошел? Или ты свысока смотришь, лэрд Повидавший — Лондоны — Парижи — Фландрии, на своих старых друзей?
   — Это не так, и ты это прекрасно знаешь.
   — Так в чем же тогда причина?
   — Мне причиняет боль моя нога.
   — Я не удивлена этому, видя, что ты ни разу не поднялся с кресла за весь день.
   — Прошу прощения, мама. За каким занятием ты хочешь меня видеть? Может, мне перекрыть заново тебе крышу? Перекопать клумбы для роз? Выехать в поле и подстрелить дичь?
   — Мне непонятно, почему ты не можешь ездить верхом, — со смехом заметила мать. — У тебя ведь есть ягодицы, разве не так?
   — Я не могу ездить так, как положено, — раздраженно возразил Брайан.
   Меган кивнула:
   — Понимаю. Ты не можешь держать красивую лондонскую осанку.
   — Я не в состоянии удержать буйную лошадь!
   — Во всяком случае, ты можешь управлять фаэтоном. Кажется, руки у тебя достаточно сильные.
   Брайан подосадовал, что он припрятал виски под стул. Как было бы хорошо сейчас сделать глоток!
   — Ты не понимаешь, — сердито сказал он.
   — Чего? Того, что ты не такой, как был когда-то? А ты думаешь, я всегда была такой медлительной и неуклюжей? Было время, я могла танцевать всю ночь напролет, когда твой отец, да упокой Господи его душу, держал в доме скрипачей и волынщиков.
   — Ты стара, — жестко, без обиняков сказал Брайан.
   — Ты так не будешь считать, когда доживешь до моего возраста, — с легким юмором отреагировала Меган.
   Брайан вздохнул, посмотрел на потолок, сунул руку под кресло. Дотянуться до виски ему не удалось.
   — Здесь бокал… — начал он.
   — Ты думаешь, я не учуяла запаха, когда вошла? Опять это чертово виски! Прекрасная компания по ночам для мужчины с твоими талантами.
   — У меня есть еще ты, мама, — бесцветным голосом проговорил Брайан.
   — Брайди Доннау собирается выйти замуж в ближайшее воскресенье за Ангуса Рафферти. Ты пойдешь на свадьбу?
   — Я уже послал им подарок и свои извинения.
   — Тейгус говорил мне, что по реке сейчас густо идет лосось. Он готов подбросить тебя в экипаже, и ты сможешь половить.
   Брайан скривил губы:
   — Не думаю, что это будет так уж интересно.
   Меган потеряла терпение:
   — Проклятие, мальчик, что мне с тобой делать?
   — Снимай иногда мне сапог.
   Меган снова полезла в карман фартука. Килтер, заметив ее движение, вскочил.
   — Нет, это не для тебя, негодный ты пес. Тесси нашла это в одежде, которую собиралась стирать.
   — Вот как. Я думал, что сжег его, — сказал Брайан, увидев в ее руке листок веленевой бумаги.
   — Сжег? Ты отдал все проклятым англичанам, теперь они собираются что-то вернуть тебе, а ты хочешь сжечь?
   — Это всего лишь кусок хлеба, брошенный жалкой собачонке.
   — О, слышал бы твой отец твои слова! Я расспросила пастора Падрика. Он сказал, что это великая честь! Всего лишь двенадцать человек в Англии удостоены ее! По всей вероятности, сам король будет там…
   — Будет всего лишь принц-регент. А я хорошо знаю твое мнение о нем.