Страница:
– И как долго? – спросила Маргарита. – Мой отец будет договариваться о новом браке для меня. Поэтому мне лучше уехать.
– Ты была здесь не слишком счастлива, – тихо проговорила Катарина.
– Это не вина короля и королевы или еще кого-нибудь. Ты сделала все возможное, чтобы я была счастлива. Прощайте, сестры мои! Я часто буду вспоминать вас.
– Как все-таки меняется жизнь! – вздохнула Катарина. – Откуда нам знать, где каждая из нас будет находиться в это время через год… или даже через несколько месяцев?
Всякий раз, как приезжали посланцы из Англии, Катарина приходила в ужас. Она знала, что мать откладывает тот день, когда ее младшая дочь покинет свой дом, но до каких пор это может продолжаться? Катарина была слишком фаталистична, чтобы считать, что такое реально.
– Прощайте, прощайте! – повторяла Маргарита.
И в тот же день она отправилась на побережье, чтобы сесть на корабль, который увезет ее обратно во Фландрию.
– Он не может так рано научиться государственным делам, – говорила она, но по сути дела ее слова означали, что она не собирается расставаться с ребенком надолго.
Фердинанд снисходительно улыбался. Он был готов не замечать эту маленькую слабость жены до тех пор, пока она не мешает его планам.
Королевский двор направлялся в Севилью, и, естественно, Изабелла по пути первым делом заглянет в Гранаду повидаться с маленьким Михаилом.
Катарина также ехала с ними и была рада, что мать оправилась от постигшего ее горя, и с такой же нежностью, как и Изабелла, думала о Михаиле. Малыш снова сделал королеву счастливой; и Катарина, конечно, души в нем не чаяла.
Королевский двор неторопливо продвигался на юг, и с ними ехал архиепископ Толедский.
Хименеса глубоко потрясла смерть Торквемады. Ведь имя этого человека навсегда было вписано в историю Испании. Совершенно ясно, что в зените своей славы Торквемада был самым влиятельным человеком в стране, ибо он направлял короля и королеву, выражая свою волю.
Из-за него теперь инквизиция в сущности правила страной, и не было ни одного мужчины, женщины или ребенка, кто не боялся, что ночью в их дверь могут постучать альгвасилы и не страшился бы подземных тюрем, где применялись страшные пытки.
«Все это очень хорошо, – думал Хименес, – ибо только через муки человек может предстать перед Господом. А для тех, кто отвергал Господа, изобрели самые страшные пытки, какие только можно придумать, что тоже было неплохо. Если эти люди заживо горели у позорного столба, разве другие не станут думать о предстоящем наказании, которое посылает им Господь? Разве можно сравнить двадцать минут на костре с вечными муками ада?»
Итак, Хименес, ехавший верхом по направлению к Гранаде, лелеял великое желание: свершить для Испании и для веры такое, что можно будет сравнить с огромным трудом Торквемады.
Он размышлял о тех, кто находился в этой свите, и ему казалось, что поведение многих придворных оставляет желать лучшего.
Фердинанд всегда добивался материальной выгоды; слабостью Изабеллы являлись ее дети. Даже сейчас она постоянно держит Катарину возле себя. Девочке почти пятнадцать лет, а она все еще находится в Испании. Она уже достигла подходящего для замужества возраста, и нетерпение английского короля с каждым днем возрастает. Изабелла не отпускает ее из Испании если не ради собственного удовольствия, то, возможно, по просьбе дочери.
Хименес мрачно размышлял о всеобщей привязанности к новому наследнику, юному Михаилу. Эта любовь доходила буквально до поклонения. Королеве придется круто менять свои привязанности. Ведь они уменьшают ее преданность Господу и долгу.
Катарина при малейшей возможности избегала сурового архиепископа. Она читала его мысли, и они ее ужасали. Она очень надеялась, что он не будет сопровождать их в Севилью, была уверена, что, если он отправится с ними, то станет делать все возможное, чтобы убедить королеву как можно скорее отправить ее в Англию.
Гранада, которую некоторые называли самым красивым городом Испании, лежала перед ними. Вот он, этот волшебный, сказочный город на фоне покрытых снегом вершин Сьерры-Невады. Высоко над городом возвышалась Альгамбра, мавританский дворец, освещаемый розовой зарей, это чудо архитектуры, мощный как крепость и вместе с тем изысканно и утонченно изукрашенный.
Говорили, что Бог предоставил своему избранному народу возможность жить в Гранаде, и Катарина верила в это.
Она надеялась, что Гранада принесет им всем счастье. Королева так обрадуется маленькому внуку, что перестанет тосковать, и никаких вестей из Англии не будет, и впереди их семью ждут светлые солнечные дни. Тогда ее жизнь и жизнь всей семьи станет такой же умиротворенно-спокойной, как эти снежные горы, эти прозрачные водопады, вода которых сверкала словно бриллианты и была кристально чиста.
Она поймала взгляд архиепископа, пристально смотревшего на нее, и тут же ощутила тревогу и дрожь.
Не надо волноваться. Он думает вовсе не о ней!
Хименес же думал: «Да, действительно, это наш самый красивый город. Неудивительно, что мавры держались за него до последнего. Но истинная трагедия в том, что многие из жителей этого города отрицают истинную веру. И было бы грешно позволять маврам справлять свои языческие ритуалы под чистым синим небом, в самом красивом городе Испании!»
Хименесу казалось, что рядом с ним скачет верхом призрак Торквемады. Он бы не успокоился, пока в красивейшем из городов Испании существует подобный вопиющий грех.
Направляясь вместе с королевским двором в Гранаду, Хименес ощущал, что на его плечах развевается мантия Торквемады.
Самыми влиятельными людьми в городе были Иниго Лопес де Мендоза, граф Тендилья, и брат Фернандо де Талавера, архиепископ Гранадский. И самое первое, что сделал Хименес, – пригласил их к себе.
Он внимательно и с неудовольствием разглядывал пришедших. Как он заметил, оба были самоуверенны, обоих радовала спокойная жизнь, царящая в этом городе, что было почти невероятным и с чем они могли себя поздравить. Ведь это был завоеванный город, большая часть населения состояла из мавров, исповедующих свою собственную веру, и тем не менее мавры жили бок о бок с христианами, и между ними не существовало никаких разногласий и ссор.
«Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно в завоеванном городе!» – гневно думал Хименес.
– Признаюсь, что состояние жизни в Гранаде внушает мне некоторые беспокойства, – заметил он своим посетителям.
Тендилья выказал удивление:
– Я уверен, монсеньор, что когда вы побольше ознакомитесь с делами города, то перемените свое мнение, – произнес он.
Тендилья, один из членов прославленной семьи Мендоза, ничего не мог с собой поделать и не мог забыть, что архиепископ Толедский был родом из сравнительно бедной семьи. Тендилья жил в свое удовольствие, с размахом и чувствовал себя неловко в присутствии кого-либо, кто жил не так, как он. Талавера, который относился к монахам конгрегации [11]святого Иеронима и благочестие которого было бесспорно, имел к тому же превосходные манеры. Граф Тендилья считал Талаверу фанатиком, однако ему казалось, что такая позиция должна быть присуща священнослужителю. Тендилье с его терпимостью легко было не обращать внимания на то, что Талавера не разделяет его точки зрения. Они работали вместе с тех пор, как испанцы завоевали Гранаду, и под их руководством город стал процветающим и счастливым.
Обоих обидел тон Хименеса, но они вынуждены были помнить, что после суверенов Хименес занимает самый высокий пост в Испании.
– Я не смогу изменить своего мнения, – холодно продолжал Хименес, – когда вижу, что в городе преобладает то, что называется язычеством.
– Мы послушно следуем правилам договора их королевских величеств с Боабдилом [12]во время Реконкисты. И поскольку я являюсь алькальдом [13]королевства Гранады, мой долг – следить, чтобы это соглашение выполнялось.
– Мне прекрасно известны условия этого соглашения, – покачал головой Хименес, – и очень жаль, что оно вообще когда-либо было заключено.
И все же эти условия имели место, и суверены не станут бесчестить себя и Испанию, не соблюдая их, – проговорил Талавера.
– Какие условия! – презрительно воскликнул Хименес. – За маврами сохранилось владение их мечетями, где они имеют право свободно справлять свои нечестивые языческие обряды! Что же это за особый город?
– Тем не менее условия капитуляции были именно таковы, – напомнил Хименесу Тендилья.
– Оставить их манеру одеваться, их старинные обычаи, разрешить им общаться на родном языке, распоряжаться своим имуществом! Прекрасный договор!
– И тем не менее, монсеньор, такие условия выдвинул Боабдил при капитуляции. Не прими мы их, нам бы пришлось многие месяцы… а может, и годы… терпеть массовую резню и, вне всякого сомнения, многие красоты Гранады были бы разрушены и навеки утрачены.
Хименес обвиняющим тоном заявил обоим мужчинам:
– Вы, Тендилья – алькальд, вы, Талавера – архиепископ. И вы с удовлетворением взираете на все те обычаи, которые не могут не гневить нашего Господа и заставляют плакать всех наших святых! Неужели вас не удивляет, какая несчастная участь выпала на нашу долю? Наш наследник умер. Его ребенок родился мертвым. Старшая дочь суверенов скончалась при родах. Что будет дальше, я вас спрашиваю? Что будет дальше? Что нас ожидает в будущем?!
– Монсеньор не может предполагать, что эти трагедии явились результатом того, что происходит здесь, в Гранаде! – пробормотал Тендилья.
– А я скажу вам, – прогремел Хименес, – что все мы стали свидетелями гнева Господня, и нам надлежит осмотреться вокруг и задать себе вопрос, чем мы вызвали его неодобрение.
В разговор вступил Талавера.
– Монсеньор, вы даже не представляете, сколько усилий мы затрачиваем на то, чтобы обратить этих людей в христианскую веру.
Хименес повернулся к архиепископу.
«И это я слышу от служителя церкви, от которого, казалось бы, можно было ожидать больше здравого смысла, чем от солдата», – подумал он.
Одно время Талавера был настоятелем монастыря Санта-Мария-дель-Прадо неподалеку от Вальядолида, а также духовником королевы. Это был отважный человек. Хименес знал, что Талавера, выслушивая исповедь Изабеллы, настаивал, чтобы она стояла на коленях, в то время как сам он сидел. И когда королева выразила несогласие, Талавера ответил, что исповедальня – это суд Божий, а он действует в качестве исполнителя Божьей воли, и потому ему подобает сидеть, в то время как королева должна стоять на коленях. Изабелла одобрила подобную смелость, одобрил ее и Хименес.
Было также известно, что этот человек, ранее епископ Авилы, отказался от огромных доходов, став архиепископом Гранадским. Он жил очень просто и большую часть своих денег тратил на благотворительность.
«Все это, конечно, прекрасно, – думал Хименес, – но что хорошего в том, чтобы утолить голод бедняков, дать им душевное тепло, ободрить их и так далее, когда их души подвергаются опасности? Что же делает этот мечтатель для того, чтобы обратить язычников мавров в христианскую веру?»
– Расскажите мне о ваших условиях, – коротко сказал Хименес.
– Я выучил арабский язык, – ответил Талавера, – чтобы понимать этих людей и разговаривать с ними на их родном языке. Своему духовенству я приказал сделать то же самое. Раз мы можем изъясняться на их языке, то сможем показать им огромные преимущества истинной веры. Я перевел на арабский язык избранные места из Евангелия.
– И о многих ли обращениях вы можете доложить? – требовательно спросил Хименес.
– О, – вмешался Тендилья, – это очень древний народ. У них есть своя литература, свои профессии. Монсеньор, да вы только взгляните на Альгамбру. Разве не чудо архитектуры? Вот он, символ культуры этого народа.
– Культуры! – завопил Хименес с горящими от гнева глазами. – Какая культура может быть без христианства?! Я вижу, что в Гранадском королевстве христианская вера не считается чем-то очень важным. Но так продолжаться не будет, уверяю вас! Так продолжаться не будет.
Талавера был в полном замешательстве. Тендилья поднял брови. Он был раздражен, правда, несильно. Он понимал фанатиков, подобных Хименесу. Просто перед ним стоял еще один Торквемада. Тот создал инквизицию, а такой человек как Хименес будет постоянно зажигать ее костры. Тендилья был недоволен. Его любимая Гранада доставляла ему несказанную радость своей красотой и величием. Теперь, когда они избавились от евреев, его мавры были самые умелые и трудолюбивые люди в Испании. И он меньше всего хотел разрушать мирное процветание своего города.
Он улыбнулся. Пусть этот фанатичный монах пышет злобой. Правда, он главный в Испании… Все же какая жалость, что такая должность не была пожалована цивилизованному аристократу… Однако Тендилья отлично понимал соглашение, заключенное Фердинандом и Изабеллой с Боабдилом, и надеялся, что по крайней мере Изабелла будет соблюдать это соглашение.
Поэтому, пока Хименес произносил напыщенные слова, он улыбался, не особенно беспокоясь.
Гранада была защищена от ярости этого фанатика.
«Некоторые дети очень маленькие, – успокаивала она себя. – Я так много волнуюсь, потому что все время ищу то, чего нет».
Она начала расспрашивать нянек о ребенке. Его маленькое высочество – хороший, спокойный ребенок. Он с удовольствием ест и почти не плачет.
«А может, было бы лучше, если б он сучил ножками и пронзительно орал?» – думала Изабелла. И тут же вспомнила о своей дочери Хуане, которая вытворяла подобные вещи.
«Я не должна выдумывать несуществующие страхи», – корила себя королева.
С ребенком была кормилица – крепкая женщина, с полными грудями, выпирающими из корсажа. От нее исходил такой сильный запах Olla podrida, [14]который даже несколько оскорблял обоняние королевы. Но кормилица просто излучала здоровье и была так привязана к младенцу, как никто другой из женщин, кормящих чужих детей.
Бесполезно было ее спрашивать, как ребенок сосет грудь. Жадно? Охотно ли ест?
Ведь она скорее ответит так, чтобы обрадовать королеву, нежели скажет правду.
Катарина упросила, чтобы ей разрешили подержать ребенка, и Изабелла положила его на руки дочери.
– Вот, садись возле меня. И держи нашего драгоценного маленького Михаила как можно крепче.
Изабелла наблюдала за дочерью с ребенком на руках. Наверное, пройдет совсем немного времени и она вот так же будет убаюкивать свое собственное дитя.
Эти мысли смутили ее. Как она сможет перенести разлуку с Катариной? А ведь очень скоро им придется расстаться. Король Англии постоянно давал понять, что его нетерпение растет. Он требовал все больших уступок. С тех пор как умер Хуан и его ребенок, торговое положение Испании стало не таким уж завидным. Весьма вероятно, что Маргарита вскоре снова выйдет замуж, и ее доля в наследии Габсбургов будет утрачена.
Во время поездки в Гранаду Фердинанд сказал королеве:
– Теперь для нас союз с Англией намного важнее, чем когда-либо. Так что это произойдет уже довольно скоро.
В детскую вошел Фердинанд. Он получал огромнейшее наслаждение при виде малыша. Изабелла, наблюдая за тем, как пристально вглядывается король в детское личико, понимала, что тот отнюдь не переживает тех страхов, которые владели ею.
– Он все больше начинает походить на своего отца, – произнес Фердинанд, расплываясь в улыбке. – Ах, дочь моя, думаю, тебе недолго осталось ждать, когда ты будешь держать на руках своего собственного ребенка. Принца Англии, который в один прекрасный день станет королем. А?
Король полностью уничтожил спокойствие Катарины. Но бесполезно было сердиться на него. Все равно он никогда не поймет дочь так, как понимает ее мать. Фердинанд повернулся к Изабелле:
– У твоего архиепископа прекрасное настроение, – произнес король с иронической улыбкой. – Он просит об аудиенции. Не думаю, что ты пожелаешь принимать его в детской.
Изабелла почувствовала облегчение, покидая Катарину с Михаилом, ибо несчастное выражение лица дочери вызывало у нее волнение и жалость.
– Я приму архиепископа немедленно, – сказала она. – Он просил аудиенции у нас обоих?
– У обоих, – подтвердил Фердинанд.
Он подал Изабелле руку и вывел ее из детской.
Хименес расхаживал взад-вперед по небольшой приемной зале. Когда вошли суверены, он повернулся к ним. Он не приветствовал их, как того требовал этикет. Фердинанд отметил это, и его брови удивленно поднялись, как бы ясно говоря Изабелле: «Вот каковы манеры у вашего архиепископа!»
– У вас плохие известия, архиепископ? – осведомилась Изабелла.
– Ваше Величество, известия действительно плохие. С тех пор, как я попал в этот город, я получаю удар за ударом. Кто бы мог подумать, идя по улицам этого города, что он ступает по христианской земле!
– Это процветающий и счастливый город, – напомнила ему Изабелла.
– Если это процветание, то процветание дьявола! – выкрикнул Хименес. – Счастье! И вы можете называть людей счастливыми, вы, христианка, когда они погрязли во тьме и невежестве!
– Они трудолюбивые и умелые люди, – вмешался Фердинанд, произнеся эти слова очень холодно – таким тоном он всегда говорил с Хименесом. – Они приносят богатство и процветание городу.
– Они приносят огромное богатство! – повторил Хименес. – Они поклоняются языческим богам! Они оскверняют нашу страну! Да как мы можем называть Испанию христианской, если она дает прибежище подобным людям?
– У них есть их собственная вера, – тихо проговорила Изабелла, – а мы делаем все возможное, чтобы обратить их в истинную веру. Архиепископ Гранадский рассказывал мне, что он обучился арабскому языку и перевел на этот язык часть Евангелия. Что еще мы можем сделать?
– Я думаю, очень многое.
– Что именно? – требовательным тоном спросил Фердинанд.
– Мы можем силой крестить их.
– Вы забываете о соглашении, заключенном с нами Боабдилом, которое гласит, что этот народ будет по-прежнему вести свой образ жизни, – поспешно проговорила королева.
– Это было чудовищное соглашение!
– По-моему, – вмешался Фердинанд, – будет лучше, если люди церкви сосредоточат свое внимание на церковных делах, а управление страной оставят ее правителям.
– Когда архиепископ является также примасом [15]Испании, государственные дела его также касаются, – парировал Хименес.
Фердинанд был поражен высокомерием этого человека, но он замечал, что Изабелла прощала ему эту дерзость, поскольку все сказанное этим человеком шло на благо церкви либо государства. Она часто защищала Хименеса перед Фердинандом, напоминая мужу, что Хименес – один из немногих в их окружении, кто не выискивает личной выгоды, и что его манеры кажутся грубыми потому, что он говорит лишь то, что думает, не задумываясь над тем, какой вред его слова могут принести ему самому.
Однако Изабелла была непреклонна в отношении мавров. Она дала Боабдилу слово и намерена сдержать его.
И она промолвила холодным, довольно резким тоном, который приберегала про запас для подобных обстоятельств:
– Договор, заключенный нами с маврами, должен остаться в силе. Давайте надеяться, что со временем, под руководством нашего благочестивого Талаверы, они наконец просветятся. А теперь, монсеньор, возвращайтесь к себе, ибо вопросы, касающиеся короля и королевы, мы вскоре обсудим, когда продолжим наше путешествие.
Хименес, чей мозг просто закипал от планов, которые он не хотел выкладывать перед суверенами, удалился.
– Этот монах даже при его ранге слишком много на себя берет, – пренебрежительно проговорил Фердинанд. – А знаешь, меня вовсе не удивит, если господин Хименес со временем станет настолько надменен, что даже ты не сможешь с ним совладать.
– О, он неплохой человек, самый подходящий для этой должности. Волей-неволей нам придется примириться с его манерами.
– Мне не доставляет удовольствия мысль, что придется терпеть его общество в Севилье. Этот человек раздражает меня своей власяницей и показной святостью.
– Со временем ты оценишь его должным образом… – вздохнула королева. – Как и я, – добавила она.
– Никогда, – отрезал Фердинанд, и голос у него даже сел, ибо в эти минуты он думал о молодом Альфонсо и о том, как великолепно смотрелось бы на нем одеяние архиепископа Толедского.
Фердинанд обрадовался, когда они выехали в Севилью, и Хименес не сопровождал их.
СУДЬБА МАВРОВ
– Ты была здесь не слишком счастлива, – тихо проговорила Катарина.
– Это не вина короля и королевы или еще кого-нибудь. Ты сделала все возможное, чтобы я была счастлива. Прощайте, сестры мои! Я часто буду вспоминать вас.
– Как все-таки меняется жизнь! – вздохнула Катарина. – Откуда нам знать, где каждая из нас будет находиться в это время через год… или даже через несколько месяцев?
Всякий раз, как приезжали посланцы из Англии, Катарина приходила в ужас. Она знала, что мать откладывает тот день, когда ее младшая дочь покинет свой дом, но до каких пор это может продолжаться? Катарина была слишком фаталистична, чтобы считать, что такое реально.
– Прощайте, прощайте! – повторяла Маргарита.
И в тот же день она отправилась на побережье, чтобы сесть на корабль, который увезет ее обратно во Фландрию.
* * *
Маленький внук доставлял Изабелле огромную радость. Он был пока еще слишком мал, чтобы сопровождать ее во всех поездках по стране, поэтому после его признания кортесами Кастилии и Арагона он остался со своими нянями в Альгамбре в Гранаде. Изабелла часто обсуждала его будущее с Фердинандом и единственным ее желанием было – как только он подрастет, – чтобы он навсегда остался с ними.– Он не может так рано научиться государственным делам, – говорила она, но по сути дела ее слова означали, что она не собирается расставаться с ребенком надолго.
Фердинанд снисходительно улыбался. Он был готов не замечать эту маленькую слабость жены до тех пор, пока она не мешает его планам.
Королевский двор направлялся в Севилью, и, естественно, Изабелла по пути первым делом заглянет в Гранаду повидаться с маленьким Михаилом.
Катарина также ехала с ними и была рада, что мать оправилась от постигшего ее горя, и с такой же нежностью, как и Изабелла, думала о Михаиле. Малыш снова сделал королеву счастливой; и Катарина, конечно, души в нем не чаяла.
Королевский двор неторопливо продвигался на юг, и с ними ехал архиепископ Толедский.
Хименеса глубоко потрясла смерть Торквемады. Ведь имя этого человека навсегда было вписано в историю Испании. Совершенно ясно, что в зените своей славы Торквемада был самым влиятельным человеком в стране, ибо он направлял короля и королеву, выражая свою волю.
Из-за него теперь инквизиция в сущности правила страной, и не было ни одного мужчины, женщины или ребенка, кто не боялся, что ночью в их дверь могут постучать альгвасилы и не страшился бы подземных тюрем, где применялись страшные пытки.
«Все это очень хорошо, – думал Хименес, – ибо только через муки человек может предстать перед Господом. А для тех, кто отвергал Господа, изобрели самые страшные пытки, какие только можно придумать, что тоже было неплохо. Если эти люди заживо горели у позорного столба, разве другие не станут думать о предстоящем наказании, которое посылает им Господь? Разве можно сравнить двадцать минут на костре с вечными муками ада?»
Итак, Хименес, ехавший верхом по направлению к Гранаде, лелеял великое желание: свершить для Испании и для веры такое, что можно будет сравнить с огромным трудом Торквемады.
Он размышлял о тех, кто находился в этой свите, и ему казалось, что поведение многих придворных оставляет желать лучшего.
Фердинанд всегда добивался материальной выгоды; слабостью Изабеллы являлись ее дети. Даже сейчас она постоянно держит Катарину возле себя. Девочке почти пятнадцать лет, а она все еще находится в Испании. Она уже достигла подходящего для замужества возраста, и нетерпение английского короля с каждым днем возрастает. Изабелла не отпускает ее из Испании если не ради собственного удовольствия, то, возможно, по просьбе дочери.
Хименес мрачно размышлял о всеобщей привязанности к новому наследнику, юному Михаилу. Эта любовь доходила буквально до поклонения. Королеве придется круто менять свои привязанности. Ведь они уменьшают ее преданность Господу и долгу.
Катарина при малейшей возможности избегала сурового архиепископа. Она читала его мысли, и они ее ужасали. Она очень надеялась, что он не будет сопровождать их в Севилью, была уверена, что, если он отправится с ними, то станет делать все возможное, чтобы убедить королеву как можно скорее отправить ее в Англию.
Гранада, которую некоторые называли самым красивым городом Испании, лежала перед ними. Вот он, этот волшебный, сказочный город на фоне покрытых снегом вершин Сьерры-Невады. Высоко над городом возвышалась Альгамбра, мавританский дворец, освещаемый розовой зарей, это чудо архитектуры, мощный как крепость и вместе с тем изысканно и утонченно изукрашенный.
Говорили, что Бог предоставил своему избранному народу возможность жить в Гранаде, и Катарина верила в это.
Она надеялась, что Гранада принесет им всем счастье. Королева так обрадуется маленькому внуку, что перестанет тосковать, и никаких вестей из Англии не будет, и впереди их семью ждут светлые солнечные дни. Тогда ее жизнь и жизнь всей семьи станет такой же умиротворенно-спокойной, как эти снежные горы, эти прозрачные водопады, вода которых сверкала словно бриллианты и была кристально чиста.
Она поймала взгляд архиепископа, пристально смотревшего на нее, и тут же ощутила тревогу и дрожь.
Не надо волноваться. Он думает вовсе не о ней!
Хименес же думал: «Да, действительно, это наш самый красивый город. Неудивительно, что мавры держались за него до последнего. Но истинная трагедия в том, что многие из жителей этого города отрицают истинную веру. И было бы грешно позволять маврам справлять свои языческие ритуалы под чистым синим небом, в самом красивом городе Испании!»
Хименесу казалось, что рядом с ним скачет верхом призрак Торквемады. Он бы не успокоился, пока в красивейшем из городов Испании существует подобный вопиющий грех.
Направляясь вместе с королевским двором в Гранаду, Хименес ощущал, что на его плечах развевается мантия Торквемады.
* * *
Пока Изабелла проводила счастливые часы в детской с внуком, Хименес не терял времени и внимательно изучал условия жизни Гранады.Самыми влиятельными людьми в городе были Иниго Лопес де Мендоза, граф Тендилья, и брат Фернандо де Талавера, архиепископ Гранадский. И самое первое, что сделал Хименес, – пригласил их к себе.
Он внимательно и с неудовольствием разглядывал пришедших. Как он заметил, оба были самоуверенны, обоих радовала спокойная жизнь, царящая в этом городе, что было почти невероятным и с чем они могли себя поздравить. Ведь это был завоеванный город, большая часть населения состояла из мавров, исповедующих свою собственную веру, и тем не менее мавры жили бок о бок с христианами, и между ними не существовало никаких разногласий и ссор.
«Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно в завоеванном городе!» – гневно думал Хименес.
– Признаюсь, что состояние жизни в Гранаде внушает мне некоторые беспокойства, – заметил он своим посетителям.
Тендилья выказал удивление:
– Я уверен, монсеньор, что когда вы побольше ознакомитесь с делами города, то перемените свое мнение, – произнес он.
Тендилья, один из членов прославленной семьи Мендоза, ничего не мог с собой поделать и не мог забыть, что архиепископ Толедский был родом из сравнительно бедной семьи. Тендилья жил в свое удовольствие, с размахом и чувствовал себя неловко в присутствии кого-либо, кто жил не так, как он. Талавера, который относился к монахам конгрегации [11]святого Иеронима и благочестие которого было бесспорно, имел к тому же превосходные манеры. Граф Тендилья считал Талаверу фанатиком, однако ему казалось, что такая позиция должна быть присуща священнослужителю. Тендилье с его терпимостью легко было не обращать внимания на то, что Талавера не разделяет его точки зрения. Они работали вместе с тех пор, как испанцы завоевали Гранаду, и под их руководством город стал процветающим и счастливым.
Обоих обидел тон Хименеса, но они вынуждены были помнить, что после суверенов Хименес занимает самый высокий пост в Испании.
– Я не смогу изменить своего мнения, – холодно продолжал Хименес, – когда вижу, что в городе преобладает то, что называется язычеством.
– Мы послушно следуем правилам договора их королевских величеств с Боабдилом [12]во время Реконкисты. И поскольку я являюсь алькальдом [13]королевства Гранады, мой долг – следить, чтобы это соглашение выполнялось.
– Мне прекрасно известны условия этого соглашения, – покачал головой Хименес, – и очень жаль, что оно вообще когда-либо было заключено.
И все же эти условия имели место, и суверены не станут бесчестить себя и Испанию, не соблюдая их, – проговорил Талавера.
– Какие условия! – презрительно воскликнул Хименес. – За маврами сохранилось владение их мечетями, где они имеют право свободно справлять свои нечестивые языческие обряды! Что же это за особый город?
– Тем не менее условия капитуляции были именно таковы, – напомнил Хименесу Тендилья.
– Оставить их манеру одеваться, их старинные обычаи, разрешить им общаться на родном языке, распоряжаться своим имуществом! Прекрасный договор!
– И тем не менее, монсеньор, такие условия выдвинул Боабдил при капитуляции. Не прими мы их, нам бы пришлось многие месяцы… а может, и годы… терпеть массовую резню и, вне всякого сомнения, многие красоты Гранады были бы разрушены и навеки утрачены.
Хименес обвиняющим тоном заявил обоим мужчинам:
– Вы, Тендилья – алькальд, вы, Талавера – архиепископ. И вы с удовлетворением взираете на все те обычаи, которые не могут не гневить нашего Господа и заставляют плакать всех наших святых! Неужели вас не удивляет, какая несчастная участь выпала на нашу долю? Наш наследник умер. Его ребенок родился мертвым. Старшая дочь суверенов скончалась при родах. Что будет дальше, я вас спрашиваю? Что будет дальше? Что нас ожидает в будущем?!
– Монсеньор не может предполагать, что эти трагедии явились результатом того, что происходит здесь, в Гранаде! – пробормотал Тендилья.
– А я скажу вам, – прогремел Хименес, – что все мы стали свидетелями гнева Господня, и нам надлежит осмотреться вокруг и задать себе вопрос, чем мы вызвали его неодобрение.
В разговор вступил Талавера.
– Монсеньор, вы даже не представляете, сколько усилий мы затрачиваем на то, чтобы обратить этих людей в христианскую веру.
Хименес повернулся к архиепископу.
«И это я слышу от служителя церкви, от которого, казалось бы, можно было ожидать больше здравого смысла, чем от солдата», – подумал он.
Одно время Талавера был настоятелем монастыря Санта-Мария-дель-Прадо неподалеку от Вальядолида, а также духовником королевы. Это был отважный человек. Хименес знал, что Талавера, выслушивая исповедь Изабеллы, настаивал, чтобы она стояла на коленях, в то время как сам он сидел. И когда королева выразила несогласие, Талавера ответил, что исповедальня – это суд Божий, а он действует в качестве исполнителя Божьей воли, и потому ему подобает сидеть, в то время как королева должна стоять на коленях. Изабелла одобрила подобную смелость, одобрил ее и Хименес.
Было также известно, что этот человек, ранее епископ Авилы, отказался от огромных доходов, став архиепископом Гранадским. Он жил очень просто и большую часть своих денег тратил на благотворительность.
«Все это, конечно, прекрасно, – думал Хименес, – но что хорошего в том, чтобы утолить голод бедняков, дать им душевное тепло, ободрить их и так далее, когда их души подвергаются опасности? Что же делает этот мечтатель для того, чтобы обратить язычников мавров в христианскую веру?»
– Расскажите мне о ваших условиях, – коротко сказал Хименес.
– Я выучил арабский язык, – ответил Талавера, – чтобы понимать этих людей и разговаривать с ними на их родном языке. Своему духовенству я приказал сделать то же самое. Раз мы можем изъясняться на их языке, то сможем показать им огромные преимущества истинной веры. Я перевел на арабский язык избранные места из Евангелия.
– И о многих ли обращениях вы можете доложить? – требовательно спросил Хименес.
– О, – вмешался Тендилья, – это очень древний народ. У них есть своя литература, свои профессии. Монсеньор, да вы только взгляните на Альгамбру. Разве не чудо архитектуры? Вот он, символ культуры этого народа.
– Культуры! – завопил Хименес с горящими от гнева глазами. – Какая культура может быть без христианства?! Я вижу, что в Гранадском королевстве христианская вера не считается чем-то очень важным. Но так продолжаться не будет, уверяю вас! Так продолжаться не будет.
Талавера был в полном замешательстве. Тендилья поднял брови. Он был раздражен, правда, несильно. Он понимал фанатиков, подобных Хименесу. Просто перед ним стоял еще один Торквемада. Тот создал инквизицию, а такой человек как Хименес будет постоянно зажигать ее костры. Тендилья был недоволен. Его любимая Гранада доставляла ему несказанную радость своей красотой и величием. Теперь, когда они избавились от евреев, его мавры были самые умелые и трудолюбивые люди в Испании. И он меньше всего хотел разрушать мирное процветание своего города.
Он улыбнулся. Пусть этот фанатичный монах пышет злобой. Правда, он главный в Испании… Все же какая жалость, что такая должность не была пожалована цивилизованному аристократу… Однако Тендилья отлично понимал соглашение, заключенное Фердинандом и Изабеллой с Боабдилом, и надеялся, что по крайней мере Изабелла будет соблюдать это соглашение.
Поэтому, пока Хименес произносил напыщенные слова, он улыбался, не особенно беспокоясь.
Гранада была защищена от ярости этого фанатика.
* * *
Изабелла держала на руках младенца. Легкость маленького сверточка беспокоила ее.«Некоторые дети очень маленькие, – успокаивала она себя. – Я так много волнуюсь, потому что все время ищу то, чего нет».
Она начала расспрашивать нянек о ребенке. Его маленькое высочество – хороший, спокойный ребенок. Он с удовольствием ест и почти не плачет.
«А может, было бы лучше, если б он сучил ножками и пронзительно орал?» – думала Изабелла. И тут же вспомнила о своей дочери Хуане, которая вытворяла подобные вещи.
«Я не должна выдумывать несуществующие страхи», – корила себя королева.
С ребенком была кормилица – крепкая женщина, с полными грудями, выпирающими из корсажа. От нее исходил такой сильный запах Olla podrida, [14]который даже несколько оскорблял обоняние королевы. Но кормилица просто излучала здоровье и была так привязана к младенцу, как никто другой из женщин, кормящих чужих детей.
Бесполезно было ее спрашивать, как ребенок сосет грудь. Жадно? Охотно ли ест?
Ведь она скорее ответит так, чтобы обрадовать королеву, нежели скажет правду.
Катарина упросила, чтобы ей разрешили подержать ребенка, и Изабелла положила его на руки дочери.
– Вот, садись возле меня. И держи нашего драгоценного маленького Михаила как можно крепче.
Изабелла наблюдала за дочерью с ребенком на руках. Наверное, пройдет совсем немного времени и она вот так же будет убаюкивать свое собственное дитя.
Эти мысли смутили ее. Как она сможет перенести разлуку с Катариной? А ведь очень скоро им придется расстаться. Король Англии постоянно давал понять, что его нетерпение растет. Он требовал все больших уступок. С тех пор как умер Хуан и его ребенок, торговое положение Испании стало не таким уж завидным. Весьма вероятно, что Маргарита вскоре снова выйдет замуж, и ее доля в наследии Габсбургов будет утрачена.
Во время поездки в Гранаду Фердинанд сказал королеве:
– Теперь для нас союз с Англией намного важнее, чем когда-либо. Так что это произойдет уже довольно скоро.
В детскую вошел Фердинанд. Он получал огромнейшее наслаждение при виде малыша. Изабелла, наблюдая за тем, как пристально вглядывается король в детское личико, понимала, что тот отнюдь не переживает тех страхов, которые владели ею.
– Он все больше начинает походить на своего отца, – произнес Фердинанд, расплываясь в улыбке. – Ах, дочь моя, думаю, тебе недолго осталось ждать, когда ты будешь держать на руках своего собственного ребенка. Принца Англии, который в один прекрасный день станет королем. А?
Король полностью уничтожил спокойствие Катарины. Но бесполезно было сердиться на него. Все равно он никогда не поймет дочь так, как понимает ее мать. Фердинанд повернулся к Изабелле:
– У твоего архиепископа прекрасное настроение, – произнес король с иронической улыбкой. – Он просит об аудиенции. Не думаю, что ты пожелаешь принимать его в детской.
Изабелла почувствовала облегчение, покидая Катарину с Михаилом, ибо несчастное выражение лица дочери вызывало у нее волнение и жалость.
– Я приму архиепископа немедленно, – сказала она. – Он просил аудиенции у нас обоих?
– У обоих, – подтвердил Фердинанд.
Он подал Изабелле руку и вывел ее из детской.
Хименес расхаживал взад-вперед по небольшой приемной зале. Когда вошли суверены, он повернулся к ним. Он не приветствовал их, как того требовал этикет. Фердинанд отметил это, и его брови удивленно поднялись, как бы ясно говоря Изабелле: «Вот каковы манеры у вашего архиепископа!»
– У вас плохие известия, архиепископ? – осведомилась Изабелла.
– Ваше Величество, известия действительно плохие. С тех пор, как я попал в этот город, я получаю удар за ударом. Кто бы мог подумать, идя по улицам этого города, что он ступает по христианской земле!
– Это процветающий и счастливый город, – напомнила ему Изабелла.
– Если это процветание, то процветание дьявола! – выкрикнул Хименес. – Счастье! И вы можете называть людей счастливыми, вы, христианка, когда они погрязли во тьме и невежестве!
– Они трудолюбивые и умелые люди, – вмешался Фердинанд, произнеся эти слова очень холодно – таким тоном он всегда говорил с Хименесом. – Они приносят богатство и процветание городу.
– Они приносят огромное богатство! – повторил Хименес. – Они поклоняются языческим богам! Они оскверняют нашу страну! Да как мы можем называть Испанию христианской, если она дает прибежище подобным людям?
– У них есть их собственная вера, – тихо проговорила Изабелла, – а мы делаем все возможное, чтобы обратить их в истинную веру. Архиепископ Гранадский рассказывал мне, что он обучился арабскому языку и перевел на этот язык часть Евангелия. Что еще мы можем сделать?
– Я думаю, очень многое.
– Что именно? – требовательным тоном спросил Фердинанд.
– Мы можем силой крестить их.
– Вы забываете о соглашении, заключенном с нами Боабдилом, которое гласит, что этот народ будет по-прежнему вести свой образ жизни, – поспешно проговорила королева.
– Это было чудовищное соглашение!
– По-моему, – вмешался Фердинанд, – будет лучше, если люди церкви сосредоточат свое внимание на церковных делах, а управление страной оставят ее правителям.
– Когда архиепископ является также примасом [15]Испании, государственные дела его также касаются, – парировал Хименес.
Фердинанд был поражен высокомерием этого человека, но он замечал, что Изабелла прощала ему эту дерзость, поскольку все сказанное этим человеком шло на благо церкви либо государства. Она часто защищала Хименеса перед Фердинандом, напоминая мужу, что Хименес – один из немногих в их окружении, кто не выискивает личной выгоды, и что его манеры кажутся грубыми потому, что он говорит лишь то, что думает, не задумываясь над тем, какой вред его слова могут принести ему самому.
Однако Изабелла была непреклонна в отношении мавров. Она дала Боабдилу слово и намерена сдержать его.
И она промолвила холодным, довольно резким тоном, который приберегала про запас для подобных обстоятельств:
– Договор, заключенный нами с маврами, должен остаться в силе. Давайте надеяться, что со временем, под руководством нашего благочестивого Талаверы, они наконец просветятся. А теперь, монсеньор, возвращайтесь к себе, ибо вопросы, касающиеся короля и королевы, мы вскоре обсудим, когда продолжим наше путешествие.
Хименес, чей мозг просто закипал от планов, которые он не хотел выкладывать перед суверенами, удалился.
– Этот монах даже при его ранге слишком много на себя берет, – пренебрежительно проговорил Фердинанд. – А знаешь, меня вовсе не удивит, если господин Хименес со временем станет настолько надменен, что даже ты не сможешь с ним совладать.
– О, он неплохой человек, самый подходящий для этой должности. Волей-неволей нам придется примириться с его манерами.
– Мне не доставляет удовольствия мысль, что придется терпеть его общество в Севилье. Этот человек раздражает меня своей власяницей и показной святостью.
– Со временем ты оценишь его должным образом… – вздохнула королева. – Как и я, – добавила она.
– Никогда, – отрезал Фердинанд, и голос у него даже сел, ибо в эти минуты он думал о молодом Альфонсо и о том, как великолепно смотрелось бы на нем одеяние архиепископа Толедского.
Фердинанд обрадовался, когда они выехали в Севилью, и Хименес не сопровождал их.
СУДЬБА МАВРОВ
Хименес страшно волновался. Сейчас, когда он ожидал приема гостей, он мало походил на человеческое существо. Он так тщательно планировал эту встречу, которая должна стать первым шагом в громадной кампании. Он не соизволил попросить разрешения суверенов на эту акцию и был весьма доволен, что сейчас король с королевой отправились в Севилью. Когда по возвращении они увидят результаты его трудов, то порадуются – ведь и они знают, и преотлично знают, что служа им, он служил Господу и вере, и все делается только для их блага.
У него возникли некоторые трудности с двумя старыми болванами, Тендильей и Талаверой. Те уверяли его, что предложенные им методы не сработают. Мавры по своему характеру люди вежливые и учтивые, они выслушают все, что он им скажет, не будут противоречить его утверждениям, что самые счастливые люди в мире те, кто называет себя христианами, но при всем этом останутся мусульманами.
Он должен понять, что они – не дикари и не маленькие дети, чтобы их учить катехизису, который им придется зазубривать и повторять как попугаям.
– Не дикари! – закричал Хименес. – Все те, кто не христиане, суть дикари!
Он не намеревался никоим образом отклоняться от своего плана. Он примас Испании, и в качестве такового полностью зависим от суверенов, но в данный момент они находились по пути в Севилью, и ни одна живая душа не смогла бы им пожаловаться.
Хименес распорядился, чтобы ему принесли тюки шелка и какое-то количество алых шапочек. Он внимательно рассмотрел их с кривой ухмылкой. Это была ловушка, и он надеялся, что затраты на эти предметы себя более чем оправдают.
Когда его гости прибыли, он любезно принял их. Это были альфаки [16]Гранады и высокоученые мавританские духовные лица, слово которых являлось законом для мусульман. Если он отвратит этих людей от их веры, простой народ с готовностью последует за своими духовными вождями.
Прибывшие низко поклонились. Они знали, что находятся в присутствии самого главного архиепископа Испании, и их глаза загорелись при виде тюков дорогого шелка и алых шапочек, они пришли в восхищение, полагая, что это подарки.
– Я рад, что вы приняли мое приглашение, – произнес Хименес, и его лицо не выражало того презрения, которое он на самом деле испытывал к этим людям. – Мне хотелось бы побеседовать с вами. По-моему, вам должно быть крайне интересно сравнить наши высокочтимые уважаемые религии.
Гости еще раз с улыбкой низко поклонились архиепископу. И в конце концов уселись, скрестив ноги, вокруг кресла Хименеса, который тем временем рассказывал им о христианской вере и радостях, ожидающих на небесах тех, кто эту веру примет. Рассказал он и о муках и страданиях в аду, которые постигают всех, кто отвергает христианское учение. Он заговорил о крещении, о простой церемонии, которая даст возможность всем принявшим в ней участие войти в царство небесное.
Затем он взял один из тюков и раскинул перед ними темно-красный шелк.
Среди гостей послышались возгласы восхищения.
Он хочет преподнести подарки, говорил он, всем, кто совершит обряд крещения.
Черные глаза гостей заискрились, когда они рассматривали дорогой шелк, а прекрасные алые шапочки были неотразимы.
Кое-кто из гостей согласился на крещение, которое Хименес готов был совершить тут же, и удалились, неся с собой подарки.
По улицам Гранады пошли всевозможные толки.
Великий человек появился среди них. Он преподносит дорогие подарки, а для того, чтобы их получить, нужно лишь принять участие в небольшой странной церемонии.
Ежедневно перед Хименесом представали небольшие группы мавров, чтобы принять крещение, тюк шелка и алую шапочку.
Хименес получал такое удовольствие, что ему приходилось сдерживать себя. Ему казалось грехом быть счастливым. Его беспокоило, что Талавера и Тендилья не знали о происходящем, ибо он не сомневался, что они сделают все, чтобы объяснить простодушным маврам, какую ответственность они берут, став христианами.
«Какая разница, как они будут приведены в церковь, – думал Хименес, – раз сами пришли?»
У него возникли некоторые трудности с двумя старыми болванами, Тендильей и Талаверой. Те уверяли его, что предложенные им методы не сработают. Мавры по своему характеру люди вежливые и учтивые, они выслушают все, что он им скажет, не будут противоречить его утверждениям, что самые счастливые люди в мире те, кто называет себя христианами, но при всем этом останутся мусульманами.
Он должен понять, что они – не дикари и не маленькие дети, чтобы их учить катехизису, который им придется зазубривать и повторять как попугаям.
– Не дикари! – закричал Хименес. – Все те, кто не христиане, суть дикари!
Он не намеревался никоим образом отклоняться от своего плана. Он примас Испании, и в качестве такового полностью зависим от суверенов, но в данный момент они находились по пути в Севилью, и ни одна живая душа не смогла бы им пожаловаться.
Хименес распорядился, чтобы ему принесли тюки шелка и какое-то количество алых шапочек. Он внимательно рассмотрел их с кривой ухмылкой. Это была ловушка, и он надеялся, что затраты на эти предметы себя более чем оправдают.
Когда его гости прибыли, он любезно принял их. Это были альфаки [16]Гранады и высокоученые мавританские духовные лица, слово которых являлось законом для мусульман. Если он отвратит этих людей от их веры, простой народ с готовностью последует за своими духовными вождями.
Прибывшие низко поклонились. Они знали, что находятся в присутствии самого главного архиепископа Испании, и их глаза загорелись при виде тюков дорогого шелка и алых шапочек, они пришли в восхищение, полагая, что это подарки.
– Я рад, что вы приняли мое приглашение, – произнес Хименес, и его лицо не выражало того презрения, которое он на самом деле испытывал к этим людям. – Мне хотелось бы побеседовать с вами. По-моему, вам должно быть крайне интересно сравнить наши высокочтимые уважаемые религии.
Гости еще раз с улыбкой низко поклонились архиепископу. И в конце концов уселись, скрестив ноги, вокруг кресла Хименеса, который тем временем рассказывал им о христианской вере и радостях, ожидающих на небесах тех, кто эту веру примет. Рассказал он и о муках и страданиях в аду, которые постигают всех, кто отвергает христианское учение. Он заговорил о крещении, о простой церемонии, которая даст возможность всем принявшим в ней участие войти в царство небесное.
Затем он взял один из тюков и раскинул перед ними темно-красный шелк.
Среди гостей послышались возгласы восхищения.
Он хочет преподнести подарки, говорил он, всем, кто совершит обряд крещения.
Черные глаза гостей заискрились, когда они рассматривали дорогой шелк, а прекрасные алые шапочки были неотразимы.
Кое-кто из гостей согласился на крещение, которое Хименес готов был совершить тут же, и удалились, неся с собой подарки.
По улицам Гранады пошли всевозможные толки.
Великий человек появился среди них. Он преподносит дорогие подарки, а для того, чтобы их получить, нужно лишь принять участие в небольшой странной церемонии.
Ежедневно перед Хименесом представали небольшие группы мавров, чтобы принять крещение, тюк шелка и алую шапочку.
Хименес получал такое удовольствие, что ему приходилось сдерживать себя. Ему казалось грехом быть счастливым. Его беспокоило, что Талавера и Тендилья не знали о происходящем, ибо он не сомневался, что они сделают все, чтобы объяснить простодушным маврам, какую ответственность они берут, став христианами.
«Какая разница, как они будут приведены в церковь, – думал Хименес, – раз сами пришли?»