Холт Виктория. Королева Кастильская

   Королева была бледна и выглядела так, словно почти не спала.
   «Разве это жизнь, если приходится переживать бесконечные разлуки, а это удел всех, кто носит королевскую корону», – думала Изабелла.
   Еще один, последний взгляд на красные башни, на розовые стены.
   – Прощай, мой любимый дом, – прошептала Катарина. – Прощай навсегда! – Потом она решительно отвернулась, и путешествие началось… до Коруньи… в Англию.

МУДРАЯ ГРАНАДСКАЯ ЖЕНЩИНА

   Михаил умер, а Катарина уехала в Англию. Королева постепенно приходила в себя от горя. Надо заниматься делами, у нее есть долг, и она должна его добросовестно выполнять.
   – Теперь, когда Михаил умер, – сказала она Фердинанду, – нам надо, не теряя времени, вызвать в Испанию Хуану и Филиппа. Отныне Хуана – наша наследница. Она должна приехать сюда, чтобы ее признали таковой.
   – Я уже послал за ней, сообщив, что она обязана явиться, – ответил Фердинанд. – И думаю, мы очень скоро получим известие о том, что они отправились в путь.
   – Филипп весьма тщеславен. Он не замедлит приехать.
   – К тому же он обожает всяческие развлечения.
   Изабелла была явно встревожена, и Фердинанд, не забывающий о горести ее потерь, помнил, что должен обращаться с ней нежно.
   «Моя бедняжка Изабелла, – думал он, – как она похудела и осунулась. Кажется, что она старше меня больше чем на год. Она слишком предавалась скорби по поводу смертей в нашей семье, вот и состарилась».
   И он нежным голосом произнес:
   – Клянусь, я страстно хочу видеть своего внука.
   – Малыш Карл, – прошептала Изабелла, но почему-то это имя показалось ей чужим. Дитя безумной Хуаны и самодовольного эгоистичного Филиппа. Каким человеком он станет, когда вырастет?
   – Я знаю, что полюблю его, когда увижу, – сказала она.
   – Возможно, – отозвался Фердинанд, – мы сможем уговорить их оставить Карла с нами, чтобы мы его вырастили. В конце концов он же наследник наших владений.
   Изабелла заставила себя успокоиться, но ее не покидала мысль о том, что Филипп с Хуаной так не похожи на Изабеллу и Эммануила. И поэтому она не считала, что Карл сможет значить для нее так же много, как Михаил.
   Она по-прежнему ожидала приезда дочери и зятя, но известий от них не было, а месяцы шли один за другим.

* * *

   В то время, когда Хименес трудился над христианизацией Гранады, его внезапно поразила лихорадка. В силу своего обычного стоицизма он не обращал внимания на недомогание и слабость, и пытался преодолеть их, однако лихорадка не отступала и ему пришлось лежать в своих покоях в Альгамбре.
   Королева послала в Гранаду докторов, чтобы те вылечили архиепископа. Сейчас она убедила себя, что Хименесу следовало действовать сразу, как только город был отвоеван у мавров. Она говорила Фердинанду, что напрасно они согласились на договор с Боабдилом ради мирной капитуляции. Теперь она решительно поддерживала действия Хименеса.
   Ей было неприятно узнать, что архиепископ болеет и лихорадка сопровождается страшной слабостью, которая держит его в постели; она приказала ему переехать в летний дворец, Хенералифе, который находился на расстоянии броска камня от Альгамбры, но в более спокойном месте.
   Хименес воспользовался ее предложением, однако его здоровье не улучшилось, а лихорадка и слабость продолжались.
   Он возлежал в своих покоях в самом утонченно-красивом из летних дворцов. Из окна он видел сказочные сады, где произрастали мирты и кипарисы; ему очень хотелось встать, побродить по крошечным дворикам и поразмышлять возле сверкающих на солнце фонтанов.
   Но даже мир и спокойствие Хенералифе не возвращали ему здоровья, и он часто думал о Томасе Торквемаде, который вот так же, без сил лежал в монастыре Авилы и ожидал своего конца.
   Торквемада уже прожил жизнь, Хименес же чувствовал, что только начал жить. Он еще не завершил своего дела в Гранаде и полагал, что это только начало. Теперь он признавался, что считает себя властью, стоящей над троном, главой огромного государства, а Фердинанда и Изабеллу исполнителями его воли.
   Здоровье королевы ухудшалось. Он понял это, когда встречался с ней в последний раз. Если она умрет и останется Фердинанд, ему понадобится сильная направляющая длань. А то обстоятельство, что король не любил его и всегда будет им недоволен, отнюдь его не тревожило. Он хорошо знал Фердинанда – тщеславного, алчного, корыстолюбивого, которому нужна указующая рука посланца божьего.
   «Я не имею права умереть, – сказал себе Хименес. – Мое дело еще не завершено».
   И все же с каждым днем он слабел все больше и больше.
   Однажды к нему пришел слуга-мавр из Хенералифе и подошел к его постели. Он остановился и смотрел на него.
   Какое-то мгновение Хименес подумал, что мавр пришел, чтобы причинить ему какой-нибудь вред, и ему вспомнился тот день, когда его брат Бернардин пытался придушить его подушкой, прижав ее к лицу. С того дня он ни разу не видел Бернардина.
   Мавры, наверное, чувствуют сильнейшее желание отомстить человеку, разрушившему их мирную жизнь. Он знал многих из них – тех, кто крестился, предпочитая это изгнанию, которому подвергали всех, кто не перешел в христианскую веру. Мавры были не столь эмоциональный народ, как евреи. Они доверительно говорили друг другу: «Наедине с собой будь мусульманином, а на людях – христианином». А почему бы и нет, если это – единственный способ жить в Гранаде?
   Конечно же, инквизиция разберется с теми, кто виновен в подобном вероломстве. Инквизиторам придется неустанно и тщательно наблюдать за такими людьми, преподать им урок и показать, что их ждет, если они посмеют насмехаться над крещением и христианской верой!
   Вот об этом и размышлял Хименес, не заметив, что слуга-мавр ушел, а возле его кровати стоит женщина.
   – Что тебе, женщина? Что случилось? – спросил он.
   – О, монсеньор архиепископ, вы смертельно больны. Я много раз видела такую лихорадку и слабость, следующую за ней. С каждым днем, с каждой ночью лихорадка становится все сильнее, а слабость растет.
   – Если это так, – молвил Хименес, – значит, такова воля Господа, и я буду только рад этому.
   – О, монсеньор архиепископ, какой-то голос подсказал мне прийти к вам и поведать, что есть один человек, который мог бы излечить вас от этого недуга.
   – Один из вашего народа? Она кивнула и проговорила:
   – Да, это женщина, монсеньор архиепископ. Это очень-очень старая женщина. Она прожила в Гранаде уже восемьдесят лет. И я часто видела, как она излечивала тех, кого не смогли вылечить самые сведущие доктора. У нее всякие травы и медицинские средства, известные только нашему народу.
   – Почему ты хочешь спасти меня? Большинство людей вашего народа обрадовались бы, узнав, что я умер.
   – Я служила вам, монсеньор архиепископ. И знаю, что вы хороший, благочестивый человек, который верит – что бы ни делалось, все на благо Господа.
   – Ты христианка?
   Глаза женщины затуманились.
   – Я крестилась, монсеньор.
   Хименес подумал: «И несомненно, ты втайне привержена к мусульманству». Однако вслух он своих мыслей не высказал. Ему хотелось жить. Теперь он знал, что отчаянно хочет жить. Совсем незадолго до прихода женщины он молился о чуде. Каков же ответ Господа? Бог часто поступает загадочно и непонятно. Неужели он позволит Хименесу лечиться с помощью мавров, которых он с таким трудом приводил к Богу?
   Мавры очень искусны в медицине. Хименес лично сохранил их медицинские книги, отправив всю остальную литературу в огонь.
   – Ты хочешь привести эту мудрую женщину ко мне? – спросил он.
   – Да, монсеньор архиепископ. Но она может прийти только в полночь и под большим секретом.
   – Почему?
   – Потому что, монсеньор, очень многие желают вам смерти за все содеянное вами после приезда в Гранаду, и им бы очень не понравилось, если эта мудрая женщина вас вылечит.
   – Понятно, – произнес Хименес. – И какое вознаграждение захочет получить мудрая женщина, если она меня вылечит?
   – Она лечит людей из любви к лечению, монсеньор. Вы смертельно больны, говорит она, а королевские доктора не могут вас вылечить. Ей хотелось бы доказать вам, что у нас, мавров, медицина намного лучше вашей. Вот и все.
   Несколько секунд Хименес молчал. А может, эта женщина пытается отомстить за свой народ и подсыплет ему какого-нибудь яду?
   Он снова вспомнил о своем брате Бернардине, который ненавидел его до такой степени, что попытался убить.
   В мире многие люди ненавидят праведников.
   Нужно безотлагательно принимать решение. Его состояние с каждым днем становится все хуже и хуже. И если не произойдет какого-нибудь чуда, он в любом случае умрет. Он доверится Господу, и если Господу будет угодно, чтобы он жил, управляя Испанией – с помощью суверенов, – он будет только рад этому. Если же ему суждено умереть, он с покорностью и смирением должен принять смерть.
   Он верит, что это – ответ на все его молитвы.
   – Я встречусь с этой женщиной, – молвил он.

* * *

   Посетившая его женщина пришла к нему в полночь и тайно провела в покои старуху-мавританку, черные глаза которой были видны среди складок и морщин, покрывающих ее лицо.
   Старуха дотронулась до него и почувствовала, как его лихорадит. Она внимательно осмотрела его язык, глаза и изможденное тело.
   – Я могу вылечить тебя за восемь дней, – сказала она Хименесу. – Ты веришь мне?
   – Да, верю, – отозвался архиепископ.
   – Ты будешь жить. Но ты никому не должен рассказывать, как я тебя лечила, и будешь принимать только те лекарства, которые я тебе дам. Ни одна живая душа не должна знать, что я была у тебя. Восемь раз я буду тайком приходить к тебе в полночь. В конце этого срока лихорадка оставит тебя. Ты начнешь выздоравливать. Потом ты должен будешь отказаться от своей строгой диеты до тех пор, пока не поправишься. Тебе придется питаться сытной пищей и мясными бульонами. Я смогу вылечить тебя, только если ты будешь соблюдать мои условия.
   – Обязательно буду. Какую награду ты хочешь, если вылечишь меня?
   Она подошла еще ближе, и Хименес смог заглянуть в ее черные глаза. Он встретил взгляд, очень похожий на его собственный. Она верила, что справится со своей работой так же, как он верил, что справится со своей. Для нее Хименес не был человеком, принесшим в Гранаду несчастье и беды. Для нее он являл собой злокачественную лихорадку, с которой никак не могли справиться доктора его национальности.
   – Ты пытаешься спасти души, – сказала она. – Я же пытаюсь спасти тела. Если мой народ узнает, что я спасла твое тело, меня не поймут.
   – Жаль, что ты с таким же рвением не спасаешь души, с каким спасаешь плоть.
   – Тогда, монсеньор архиепископ, через восемь дней, начиная с сегодняшнего, ты бы умер.
   Она дала ему порцию отвара и оставила еще лекарства у женщины, которая привела ее, затем тайком ушла.
   Когда она удалилась, Хименес лежал на кровати и думал о ней. Он размышлял о том, не отравлены ли травы, которые она дала, но вскоре отбросил эти мысли. Разве он не видел ее глаза?
   Почему она, мавританка, наверняка рискуя жизнью, пришла к нему? Он знал, что она рисковала, ибо в Альбайсине у него было несметное количество врагов, и каждый, кто становился его другом, делался их врагом. А может, она надеялась, что вернув его к жизни, добьется смягчения для мавров, Хименес не будет столь суров к народу Гранады и в обмен за свою жизнь отменит свой старый приказ? Если она думала так, она глубоко ошибалась.
   Он лежал в полузабытьи, то пробуждаясь, то снова проваливаясь в беспокойный сон, а утром узнал от докторов, что лихорадка несколько уменьшилась.
   Он отказался принимать их лекарства и лежал, обдумывая эту странную ситуацию до полуночи, когда старуха снова явилась к нему. Она принесла с собой мази и втерла их в тело. Дала ему еще выпить отвара и ушла, пообещав снова прийти следующей ночью.
   Перед четвертой ночью он окончательно понял, что лечение старухи действует. И, как она говорила, достаточно успешно. А на восьмые сутки он впервые заметил, что его лихорадка полностью исчезла. Изабелле с Фердинандом было послано хорошее известие: архиепископ на пути к выздоровлению.
   Хименес был уже способен прогуливаться по восхитительным дворикам Хенералифе. Солнце прогревало его кости, и он не забывал указаний старухи – принимать только обильную сытную пищу.
   Часто ему хотелось встретиться с ней и потребовать, чтобы она приняла плату за свои услуги. Но она так и не явилась.
   «Это – чудо Господне, – наконец сказал он себе. – Возможно, под маской мавританки с неба сошел посланец небесный. Должен ли я смягчиться по отношению к безбожникам, если один из них излечил меня? – думал он. – Как я смогу отплатить Богу за его чудо?»
   Хименес говорил себе, что это – проверка. Его жизнь была спасена, но он должен доказать Богу, что его жизнь – ничто в сравнении с великим делом, которое он обязан совершить, чтобы сделать всю Испанию христианской.
   Поэтому, окончательно выздоровев, он продолжал действовать по отношению к землякам женщины, спасшей ему жизнь, столь свирепо, как и прежде, а когда почувствовал, что силы полностью возвратились к нему, снова облачился во власяницу, перешел на изнуряющую голодную диету и стал спать, положив голову на полено.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ХУАНЫ

   Наконец Филипп с Хуаной отправились в Испанию.
   Когда Фердинанд получил от Филиппа письмо, он пришел в ярость.
   – Они начали свое путешествие, – сказал он Изабелле.
   – Значит, надо радоваться, – заметила королева.
   – Они проедут через Францию.
   – Но они не могут так поступить.
   – Могут и поступят. Неужели этот юный фат и понятия не имеет о весьма деликатных отношениях между нами и французами? В настоящее время это, по всей вероятности, может вызвать… не знаю что.
   – А Карл?
   – Карл! Они не взяли его с собой. Он слишком мал. – Фердинанд злобно рассмеялся. – Понимаете, что это означает? Они не захотели взять его с собой, чтобы его воспитали как испанца. Они собираются сделать из него фламандца! Но проедут через Францию! Это намек на то, что может свершиться обручение Карла с дочерью Людовика, инфантой, принцессой Клод.
   – Они не сделают этого без нашего согласия. Фердинанд в бешенстве сжал кулаки.
   – Я предчувствую, что впереди очень много неприятностей. Я опасаюсь габсбургских союзов, это не то, на что я рассчитывал.
   – Но все же мы увидимся с нашей дочерью, – сказала Изабелла. – Я очень хочу с ней встретиться. Уверена, что когда мы с ней поговорим, она прислушается к нашим словам. Ведь единственное, что нас в ней беспокоит, – это то, что она во всем слушается своего мужа.
   – Я выполню свою задачу! А она заключается в том, чтобы поставить молодого Филиппа на место! – рявкнул Фердинанд.
   После этого неприятного разговора Изабелла с нетерпением ожидала известий о передвижении дочери. Она получала письма и послания, где подробно описывались празднества и пиры, которые им устраивал французский король.
   В Блуа состоялась особая церемония. Там Филипп утвердил Трентский договор между его отцом, императором Максимилианом и королем Франции – один из пунктов этого договора гласил, что старшая дочь короля, Клод, должна быть помолвлена с юным Карлом.
   Это было, как считал Фердинанд, прямым оскорблением Испании. Филипп, видно, забыл, что Карл является наследником Испании. Как же он осмелился на эту помолвку, даже не посоветовавшись с испанскими суверенами!
   Очевидно, поездка по Франции проходила столь весело и приятно, что Филипп с Хуаной, похоже, не спешили ее завершить.
   Фердинанд догадывался, что коварный и хитрый Людовик намеренно задерживал их во Франции, чтобы как можно сильнее оскорбить его и Изабеллу. Одновременно назревала распря по поводу раздела Неаполя, и оба монарха ожидали, что в самое ближайшее время разразится скандал. Так что Людовик забавлялся, задерживая во Франции дочь Фердинанда, связывал ему руки Трентским договором и предполагаемым обручением Карла с Клод.
   Однако в самом конце марта пришло известие, что Хуана и Филипп со своим кортежем приближаются к испанской границе.
   «Скоро я увижу мою Хуану! – уверяла себя королева. – Скоро смогу проверить, насколько безумна моя дочь!»

* * *

   Изабелла уже готовилась отправиться в Толедо, где она должна была встретиться с Хуаной, как вдруг из Англии пришли весьма печальные новости.
   Катарина часто писала матери, и хотя в ее письмах не было никаких жалоб, Изабелла знала свою дочь слишком хорошо, чтобы понять, как страстно Катарина стремится обратно домой. Согласно этикету запрещалось сравнивать новую страну со страной, где она родилась, или рассказывать о своем недовольстве, однако Изабелла понимала, что чувствовала Катарина.
   Артур, супруг Катарины, судя по всему, был добр и любезен. Так что со временем все будет хорошо. Пройдет год-другой, уверяла себя Изабелла, и Катарина перестанет думать об Испании и начнет считать Англию своим домом.
   И вот пришло известие, которое настолько встревожило ее, что королева даже забыла о своем постоянном беспокойстве относительно безумия Хуаны.
   Катарина со своим молодым мужем прибыли в Лудлоу, откуда они управляли княжеством Уэльс. Там обосновался королевский двор, организованный по образцу королевского двора в Вестминстере. Изабелле было приятно представлять свою шестнадцатилетнюю дочь с ее пятнадцатилетним супругом, повелевающих таким королевским двором. «Это неплохая практика для них, – говорила она Фердинанду, – прежде чем они станут править Англией».
   Катарина написала отчет о поездке из Лондона в Лудлоу – как она восседала на дамском седле за спиной своего учителя верховой езды, а когда устала ехать верхом, ее перенесли в паланкин. Ей очень понравился Лудлоу, его жители, писала она, казалось, навсегда запечатлели ее в своих сердцах, поскольку радостно приветствовали их с Артуром, когда бы те ни появлялись среди них.
   – Моя малышка Катарина, – нежно прошептала Изабелла. Она подумала: удачен ли этот брак, или английский король все же считает, что его сын еще слишком молод. Все-таки было бы лучше, если б Артур был на год старше Катарины, а не наоборот.
   Фердинанд находился в покоях жены, когда пришли новости. Она читала послание, и слова плясали перед ее глазами.
   – Принц Артур после долгого пребывания в Лудлоу заболел чумой. Болезнь быстро прогрессировала, и увы, теперь инфанта Испании – вдова.
   – Вдова! Катарина – вдова! Ну почему, ведь они так недолго были вместе?!
   Лицо Фердинанда стало мертвенно-бледным.
   – До чего же чертовски не везет! – закричал он. – О, Боже! Все планы на браки наших детей превращаются в ничто!
   Изабелла старалась сдержать страшное волнение, охватившее ее. Катарина – вдова! Это означает, что она может вернуться домой. Сможет вернуться к матери, как ее старшая сестра, Изабелла, королева Португалии.

* * *

   Изабелла с Фердинандом ехали в Толедо, чтобы дождаться там прибытия Хуаны и Филиппа. По всему городу звонили колокола, люди толпились на улицах – они готовились встречать не только своих суверенов, но и их наследницу.
   Жителей Толедо вовсе не волновало, что Хуана – женщина. Она по праву была преемницей Изабеллы, и когда настанет время, они признают ее своей королевой.
   Нервозность и тревога королевы возрастали все больше и больше по мере приближения встречи с дочерью.
   «Я узнаю, – думала Изабелла, – узнаю, как только увижу ее. Если в ней произошло хоть какое-нибудь изменение, я сразу это замечу. О Хуана, моя дорогая дочь, будь спокойной, любовь моя. Я молю Бога, чтобы ты была спокойна».
   Потом она вспомнила, что очень скоро домой вернется Катарина. Зачем ей оставаться в Англии в качестве вдовы почившего принца? Она должна вернуться домой к матери, и тогда, наверное, сможет быстро оправиться от потрясения в связи со смертью мужа.
   Солнечным, прекрасным майским днем Филипп с Хуаной въезжали в Толедо. Фердинанд с Изабеллой стояли в воротах величественного Алькасара, ожидая встречи с ними.
   Глаза Изабеллы тут же устремились на дочь. На первый взгляд казалось, что в Хуане произошло лишь одно изменение, неизбежное после родов – она повзрослела и немного подурнела. Ведь прежде чем покинуть Фландрию, Хуана родила дочь, еще одну Изабеллу. Правда, она никогда не была самой красивой из детей королевы.
   С Хуаной был ее муж. Изабелла задрожала от страха при виде этого светловолосого красавца, который шел впереди с надменным выражением лица. Он был поразительно красив и отлично осознавал это. «Бедняжка Хуана! – подумала Изабелла. – Надеюсь, это неправда, что ты без памяти любишь этого человека, судя по слухам, дошедшим до меня».
   Прибывшие преклонили колена перед суверенами, однако королева подняла дочь и прижала к себе. Это был один из тех редких случаев, когда королева пренебрегла этикетом. Она должна сжать в объятиях свою дочь, свою несчастную дочь, которая больше кого-либо доставляла ей тревог. Королева вдруг открыла для себя, что из-за этого любила ее меньше всех.
   Хуана улыбнулась и несколько секунд не выпускала мать из объятий. Она буквально вцепилась в нее.
   «Как она рада, что дома!» – подумала королева.
   Непродолжительная церемония завершилась, и Изабелла сказала:
   – Я хочу побыть немного с дочерью. Доставьте мне эту радость. Филипп, ваш тесть желал бы побеседовать с вами.

* * *

   Изабелла повела дочь в покои, в которых ровно двадцать лет назад та родилась.
   – Хуана, – сказала Изабелла, вновь обнимая дочь, – не могу выразить, как я рада тебя видеть. С тех пор, как ты нас покинула, мы претерпели так много горя!
   Хуана молчала.
   – Дорогая моя, – продолжила королева, – ты ведь счастлива, не так ли? Ты счастливее других моих дочерей. Твой брак оказался плодовитым, и ты любишь своего мужа.
   Хуана кивнула.
   – Ты слишком переполнена радостью оттого, что вновь оказалась дома, чтобы сказать об этом. Ведь так, дорогая? Так? Я счастлива не менее тебя! А твой муж… он добр к тебе?
   Лицо Хуаны омрачилось, и на нем появилось выражение, приведшее королеву в ужас.
   – Там эти женщины… всегда, всюду… женщины… Во Фландрии везде женщины. На каждом шагу женщины. Женщины будут и в Испании. Я их всех ненавижу. Ненавижу!
   – Пока ты в Испании, не должно быть никаких скандалов, – строго проговорила Изабелла.
   Хуана рассмеялась, и этот дикий хохот сразу же напомнил Изабелле безумный смех ее матери.
   – Ты не можешь постоянно гонять их. А они повсюду его преследуют. Буквально ходят по пятам. Ты удивлена? Разве есть в мире мужчина красивее моего Филиппа?
   – Разумеется, он очень красив, но он должен помнить о своем достоинстве.
   – Они не дадут ему помнить об этом. То не его вина. Они всегда и везде, – Хуана сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели. – О, как я ненавижу женщин!
   – Дорогая, твой отец поговорит с ним.
   Из уст Хуаны снова вырвался безумный хохот.
   – А он не будет его слушать. – Она громко щелкнула пальцами. – Его ничто не волнует… и никто… ни мой отец, ни король Франции. О, видела бы ты его во Франции. Видела бы этих женщин в Блуа да и вообще во всех городах, которые мы проезжали… Они не могли устоять перед ним… они преследовали его, умоляя, чтобы он затащил их в постель…
   – И он этому не противился? Хуана гневно повернулась к матери.
   – Он ведь живой человек. А мужской силы в нем – на десятерых обычных мужчин. Это не его вина. Это все женщины… эти проклятые женщины.
   – Хуана, дорогая, тебе следует успокоиться. Ты не должна слишком много думать о таких вещах. Мужчины, которым волей-неволей часто приходится оставлять своих жен, нередко находят утешение с другими женщинами. Такова уж их природа.
   – Это происходит не только тогда, когда он уезжает от меня, – медленно проговорила Хуана.
   – Ну, дорогая, не надо принимать это близко к сердцу. У него есть долг по отношению к тебе. Это дети.
   – Думаешь, меня это волнует? Долг! Думаешь, мне нужен такой долг? Я хочу только Филиппа, говорю тебе. Филиппа! Филиппа! Филиппа!..
   Изабелла украдкой огляделась. Она опасалась, что кто-то может услышать безудержные вопли Хуаны. Необходимо предотвратить распространение в Алькасаре всяких ненужных слухов.
   Изабелле было ясно одно: этот брак отнюдь не успокоил безумную Хуану.

* * *

   Теперь они должны приготовиться дать клятву в качестве наследников Кастилии. Это пройдет в величественном готическом соборе, и Изабелла боялась, что безумие Хуаны может проявиться при стечении народа во время этой церемонии.
   Она послала за своим зятем, и когда тот вошел в ее покои, ей показалось, что его манеры слишком надменны. Однако она тут же напомнила себе, что во Фландрии манеры разительно отличаются от испанских. Она вспомнила те времена, когда ее несколько шокировало поведение сестры Филиппа Маргариты, которая оказалась прелестным созданием.
   Она отправила слуг, чтобы остаться наедине с зятем.
   – Филипп, – заговорила она, – до меня дошли слухи, которые весьма меня расстроили.
   Филипп надменно поднял красиво изогнутые брови. «Как он красив!» – невольно подумала королева. Она еще ни разу не видела так хорошо сложенного мужчину, с такой безупречно-белой кожей, с такой самоуверенностью, с таким мужественным и властным обликом.
   Если бы Хуана отправилась в Португалию, к мягкому, учтивому Эммануилу, насколько это было бы лучше того, что с ней случилось.
   – Моя дочь обожает вас, но я понимаю, что вы испытываете по отношению к ней не такую большую любовь. Мне известны ваши, достойные сожаления, любовные делишки.