Он продолжал действовать, как действовал. Конечно, отдавать даром шелк и шапочки было не очень приятно, но Хименес всегда был готов потратить толедскую казну во имя истинной веры.
* * *
   Известие о происходящем дошло наконец до слуха одного из самых высокообразованных и уважаемых законников Гранады – Зегри, который тихо занимался науками и не ведал, что происходит в городе.
   Один из его друзей явился к нему в великолепной алой шапочке, и Зегри заметил:
   – А ты расточителен. Ты стал богатым, друг мой.
   – Это еще не все, – хвастливо произнес тот. – У меня есть одеяние из шелка, и все это подарил мне великий архиепископ, который сейчас находится в Гранаде.
   – Дорогие подарки часто преподносятся для того, чтобы получить за это что-либо подороже их, – мудро заметил Зегри.
   – Да, я заработал все это, приняв участие в небольшой христианской игре под названием крещение.
   – Крещение! – воскликнул Зегри. – Но это же церемония, которая устраивается тогда, когда кто-либо принимает христианскую веру!
   – О, ну на один день я стал христианином… и за это получил шелк и шапочку.
   – Что ты сказал? – вскричал Зегри. – Ты не можешь стать христианином на один день!
   – Вот что нам сказал архиепископ: «Креститесь, – сказал он, – и эти подарки станут вашими». Наши люди теперь ежедневно толпятся во дворце. Мы играем в эту маленькую игру и уходим оттуда с подарками.
   – Да хранит вас Аллах! – вскричал Зегри. – Разве вы не знаете, что если вы крестились, значит стали христианами, и разве вам не известно, что делают христиане с теми, кого объявляют еретиками?
   – Что же они с ними делают?
   Зегри с силой вцепился в свою одежду, словно собрался разорвать ее в клочья. Затем объяснил:
   – Здесь, в Гранаде, мы живем в мире и спокойствии. В других частях Испании существует то, что называется инквизицией. Те, кто не исповедуют христианство – христианство на особый манер – называются еретиками. Их жестоко пытают и сжигают на костре.
   Лицо гостя Зегри сделалось мертвенно-бледным.
   – По-видимому, – раздраженно произнес Зегри, – наши земляки поглупели, потеряв осторожность при виде красных цветов, произрастающих повсюду в нашем городе, удачливости купцов и нескончаемого сверкания солнечного света.
   – Но… они идут туда сотнями!
   – Мы должны немедленно собраться. Безотлагательно! Разошли всем послания. Напиши, что я собираюсь сделать всем строгое предупреждение. Приведи ко мне столько людей, сколько сможешь. Я должен немедленно прекратить все это.
* * *
   Хименес ждал множества посетителей. Но они не шли. Вокруг архиепископа лежали тюки шелка и груды алых шапочек, но, похоже, теперь они никому не были нужны.
   В ярости Хименес послал за Талаверой и Тендильей.
   Те явились незамедлительно. Тендилья уже знал о случившемся и пребывал в страшном гневе. Талавере также обо всем было известно, но он казался более спокоен. Как христианина его восхищало рвение Хименеса – еще ни разу он не наблюдал столь быстрого обращения в иную веру.
   – Может быть, вы мне расскажете, что происходит в городе? – произнес Хименес.
   – Очевидно, произошло следующее, – презрительно ответил Тендилья, – некоторые простодушные люди стали христианами, не понимая, что это означает.
   – В вашем голосе чувствуется сожаление, – с укором проговорил Хименес.
   – Это потому, что люди приняли крещение, не осознавая его, – ответил Тендилья. – Они приняли ваши подарки, а в обмен захотели сделать то, что вы просили – окреститься, стать христианами за кусок шелка и алую шапочку. Мне бы приятнее было узнать, что они приняли нашу веру без подкупа.
   – С тех пор как сюда приехал архиепископ Толедский, – напомнил ему Талавера, – многие обращены в нашу веру.
   – Я не считаю это истинным обращением в христианскую веру, – отрезал Тендилья. – Эти простодушные люди и понятия не имели, какую ответственность берут на себя.
   – Мы не собираемся обсуждать ваше мнение по этому поводу, – холодно произнес Хименес. – В последние двое суток никто не приходил. Значит, должна быть какая-то причина. Этим дикарям не могли разонравиться тюки дорогого шелка и алые шапочки.
   – Они стали подозрительно относиться к крещению, – сказал Тендилья.
   – Вы оба вращаетесь среди них, словно вы тоже мусульмане. И несомненно, вам известна причина внезапной перемены. Я требую, чтобы вы мне о ней рассказали.
   Тендилья молчал, однако Талавера, сам будучи архиепископом, хоть и более низкого ранга, ответил на требование вышестоящего лица:
   – Это, должно быть, из-за предостережения Зегри.
   – Зегри? Кто такой Зегри? Тогда заговорил Тендилья.
   – Это высокообразованный законник, и он не так прост, как некоторые. Он немного разбирается в том, что означает крещение, обращение в христианство. Он узнал о происходящем и предостерег мавров, что крещение требует от мужчин и женщин большего, нежели принятие подарков.
   – Понятно, – произнес Хименес. – Значит, этого человека зовут Зегри. Благодарю вас за эти сведения.
   Когда посетители ушли, он послал за одним из своих слуг по имени Леон и сказал ему:
   – Я хочу, чтобы ты доставил от меня послание в дом Зегри.
* * *
   Зегри стоял перед Хименесом, а тот тем временем показывал ему два тюка с шелком.
   – Вы можете взять себе столько шапочек, сколько пожелаете, – говорил он гостю.
   – Нет, – отказался Зегри. – Я знаю о крещении. Знаю, что оно означает. Здесь, в Гранаде, не было инквизиции, однако мне известно, что происходит с евреями, которые приняли крещение, а затем вернулись к своей собственной вере.
   – Если вы стали христианином, вы не пожелаете вернуться к своей вере. С каждым днем вы будете все больше и больше осознавать все преимущества, которые предоставляет вам христианство.
   – Я мусульманин. И я не ищу преимуществ.
   – Вы человек, бредущий во тьме.
   – Мне живется очень хорошо, и я счастлив… любовью к Аллаху.
   – Существует только одна истинная вера, – сказал Хименес. – Христианская.
   – Да простит вас Аллах. Вы не понимаете, что говорите.
   – После смерти вы обречены на вечные муки.
   – Аллах будет добр ко мне.
   – Если вы станете христианином, то, когда умрете, вознесетесь на небеса. Позвольте окрестить вас, и вы обрящете вечное блаженство.
   Зегри улыбнулся и искренне ответил:
   – Я мусульманин. И я не променяю свою религию на тюк шелка и алую шапочку.
   В его глазах читался вызов, и Хименес понял, что никакие доводы не обратят этого человека в другую веру. И все же нужно, чтобы это произошло. Это был влиятельный человек, слово которого являлось законом для множества людей. Одно его слово – и с крещением будет покончено раз и навсегда.
   Это было невыносимо, а Хименес считал: что ни делается во имя веры – все хорошо.
   – Понятно, – сказал он. – Значит, я не могу сделать из вас доброго христианина.
   – Думаю, я тоже не смог бы сделать из вас доброго мусульманина, – ответил Зегри, широко улыбаясь.
   Хименес в страхе перекрестился.
   – Здесь, в Гранаде, мы будем продолжать исповедовать нашу веру, – спокойно произнес Зегри.
   «Ну уж нет! – гневно подумал Хименес. – Я поклялся обратить этот город в христианскую веру и сделаю это!»
   – Я прощаюсь с вами и ухожу, – сказал Зегри. – И хотел бы поблагодарить вас за то, что вы приняли меня в своем дворце, могущественный архиепископ.
   Хименес наклонил голову и позвал своего слугу Леона.
   – Леон, – приказал он, – проводи моего гостя. Он еще придет ко мне, ибо я все же сумею убедить его.
   Леон, высокий мужчина с широченными плечами, ответил:
   – Так и должно быть, монсеньор. – Он указал Зегри дорогу, и тот последовал за ним. Они шли через покои, которые он не видел, а затем спустились вниз по ступенькам. Здесь также было расположено множество покоев.
   Это был не тот путь, по которому он шел к Хименесу, и Зегри подумал о том, когда Леон отворил дверь и отошел в сторону, давая ему пройти.
   Зегри не медля сделал шаг вперед. И остановился. Но было поздно. Леон слегка подтолкнул его в спину, и Зегри неуклюже спустился по нескольким ступеням вниз. Он услышал, как дверь за ним захлопнулась, и в замке повернулся ключ.
   Он очутился не на улице, возле дворца. В темной подземной тюрьме.
* * *
   Зегри лежал на полу темницы. Он очень ослаб, поскольку его губы давно уже не прикасались к пище. Когда дверь за ним захлопнулась, он принялся колотить в нее, пока руки не обагрила кровь. Он громко кричал, чтобы его выпустили, но никто не откликнулся на его призывы.
   Пол был влажным и холодным, и Зегри стал замерзать.
   – Они провели меня, – произнес он вслух. – Обманули меня так же, как и моих друзей.
   Он размышлял о том, что они будут держать его здесь до тех пор, пока он не умрет, – хотя вряд ли его смерть входила в их намерения.
   Подавленный и разбитый, он лежал на полу, как вдруг очнулся от яркого света, направленного ему прямо в лицо. Это был всего лишь человек с фонарем, однако Зегри так долго находился в кромешной тьме, что свет фонаря показался ему сверкающими солнечными лучами в полдень.
   Посетителем оказался Леон, и с ним пришел еще один мужчина. Он рывком поставил Зегри на ноги и надел ему на шею металлический обруч, к которому крепилась цепь, в свою очередь привязанная к скобе, вбитой в стену.
   – Что вы собираетесь со мной делать? – крикнул Зегри. – Какое вы имеете право держать меня как пленника? Я не сделал ничего дурного. Я требую справедливого суда! В Гранаде все люди имеют право на справедливый суд!
   Но Леон лишь расхохотался. А некоторое время спустя в темницу вошел архиепископ Толедский.
   – Что вы собираетесь со мной делать? – повторил Зегри.
   – Сделать из вас благочестивого христианина, – ответил ему Хименес.
   – Вы не можете сделать из меня христианина под пытками. В глазах Хименеса загорелся злобный огонек, но он спокойно ответил:
   – Если вы примете христианство, вам нечего бояться.
   – А если нет?
   – Я не меняю своих решений. Вы останетесь здесь, в темноте, пока перед вами не блеснет луч истины. Пока вы не передумаете. Ваше тело не получит пищи до тех пор, пока вы не будете готовы принять пищу духовную. Вы будете креститься?
   – Крещение – для христиан, – ответил Зегри, – а я мусульманин.
   Хименес склонил голову и вышел из темницы. Леон последовал за ним, и Зегри снова остался во тьме.
   Он ждал следующих визитов. И несколько таких визитов состоялись. Всякий раз он надеялся, что ему принесут пищу и воду. Он очень долго ничего не ел, и его тело слабело все больше и больше. В желудке начались грызущие боли, и он кричал, требуя пищи. Но всегда получал один и тот же ответ: он будет оставаться здесь в холоде и голоде до тех пор, пока не примет крещение.
   По прошествии нескольких дней и ночей муки Зегри стали невыносимыми. Он понимал, что если так будет продолжаться, он долго не протянет. Всю свою жизнь Зегри посвятил процветанию Гранады. И никогда не знал невзгод.
   «Какую пользу я могу принести, оставаясь здесь? – размышлял он. – Единственное, что произойдет, – я умру».
   Он подумал о своих друзьях-земляках маврах, которых ввели в заблуждение тюки с шелком и алые шапочки. Их соблазнили креститься путем подкупа; его же вынуждали принять крещение через пытку.
   Зегри понимал, что это единственный способ выбраться из темницы.
* * *
   И снова свет ослепил его. Это опять был Леон, огромный мужчина с жестоким взглядом, слуга человека намного страшнее него с лицом мертвеца и глазами дьявола.
   – Принеси ему стул, Леон, – приказал Хименес. – Он слишком ослаб, чтобы стоять.
   Зегри сел на принесенный слугою стул.
   – Ну как, вы ничего не желаете мне сказать? – осведомился Хименес.
   – Да, господин архиепископ, у меня есть что сказать вам. Ночью меня в темнице посетил Аллах.
   Лицо Хименеса при свете фонаря казалось очень суровым.
   – И он сказал мне, – продолжал Зегри, – что я должен безотлагательно креститься.
   – О! – издал продолжительный вопль триумфа архиепископ Толедский. На какую-то секунду его губы раздвинулись, обнажив зубы, и на лице появилось некое подобие улыбки. – Вижу, что времяпрепровождение с нами оказало на вас плодотворное воздействие. Весьма плодотворное. Леон, сними с него оковы. Мы как следует накормим его и обрядим в шелк. Наденем на его голову алую шапочку и окрестим его во имя Господа нашего Иисуса Христа. Я благодарю Господа за эту победу.
   Зегри почувствовал огромное облегчение, когда с него сняли оковы, – но даже без них он был слишком слаб и не мог идти.
   Хименес сделал знак здоровяку Леону, который водрузил Зегри на свои плечи и вынес из мокрой подземной темницы.
   Его положили на диван, растерли онемевшие члены и накормили вкуснейшим бульоном. Хименесу не терпелось окрестить такого трудного новообращенного, и он незамедлительно свершил обряд.
   Вот так Зегри принял христианство.
   – Вы должны возблагодарить Бога за такой удачный исход, – сказал ему Хименес. – Теперь я верю, что многие из соотечественников последуют вашему примеру.
   – Если вы и ваши слуги поступите с ними так же, как со мной, – промолвил Зегри, – то в стенах Гранады не останется ни одного мусульманина.
   Хименес держал Зегри во дворце до тех пор, пока тот не оправился от последствий тюремного заключения, но постоянно сообщал ему, что новость разнеслась по городу. «Зегри стал христианином».
   Результат удовлетворил даже Хименеса. Теперь сотни мавров приходили во дворец архиепископа, чтобы принять крещение и получить шелк и алые шапочки.
* * *
   Однако Хименес торжествовал недолго. Многие из образованных мавров твердо держались своей веры и склоняли друзей делать то же самое. Они напоминали о том, что случилось с евреями, принявшими христианство, которых обвинили в том, что они вернулись к вере своих отцов. Они рассказывали о мрачных аутодафе, ставших постоянными зрелищами во многих городах Испании. Такого не должно случиться в Гранаде. А те тупицы, что купились на шелка и алые шапочки, утратили здравый смысл и тем самым обрекли себя на неприятности.
   Жители Гранады не очень верили ни в какие подобные неприятности. Ведь это Гранада, где они тихо и мирно жили много лет, и даже после победы христиан и окончания царствования Боабдила существовали так же, как и прежде. И они всегда будут жить так. Многие из них сохранили в памяти дни, когда великие суверены, Фердинанд и Изабелла, прибыли, чтобы вступить во владение Альгамброй. И пообещали свободу мысли, поступков и свободу исповедания своей собственной веры.
   Хименес понимал, что те, кто мешал успешному проведению его работы, были люди грамотные, ученые, и решил нанести им неожиданный удар. Они заявляли, что им не нужна христианская культура, поскольку у них самих есть культура, гораздо более древняя и значительная, чем христианская.
   – Культура! – гневался Хименес. – Что это за культура? Их книги, что ли?
   Действительно, мавры создавали манускрипты такой красоты, что о них шла слава по всему миру. А переплеты этих книг и украшения были восхитительны и неповторимы.
   – Я устрою аутодафе в Гранаде! – сказал он Талавере. – И это будет только начало. Они у меня увидят, как в их синее небо вздымаются огни костров!
   – Но соглашение суверенов… – начал Талавера.
   – На этом аутодафе не сожгут ни единого человека. На них будут гореть манускрипты. Это послужит им предупреждением, что с ними случится, если они забудут о своей клятве, данной при крещении. Пусть посмотрят на костры! Пусть увидят, как их дьявольские слова превращаются в пепел, извиваясь в жарком пламени. И будет разумнее пока ничего не говорить об этом Тендилье. Он, безусловно, пожелает сохранить эти манускрипты из-за их прекрасных переплетов. Боюсь, что наш приятель Тендилья благочестив только снаружи.
   – Монсеньор, – произнес Талавера, – если вы уничтожите литературу этого народа, они попытаются отомстить нам. Это тихие и спокойные люди только среди друзей.
   – Они никогда не найдут себе лучшего друга, чем я, – возразил Хименес. – Посмотрите, скольких я обратил на путь истинный!
   Он уже решил продолжать намеченное и не желал терпеть никакого вмешательства. Только увидев воочию, что эти книги превратились в пепел, он ощутит, что в чем-то продвинулся вперед. Он удостоверится, что никто из детей никогда больше не осквернит себя чтением нечестивых слов.
   Был издан декрет. Из каждого мавританского дома должны быть вынесены все манускрипты. Их свалят в кучи на площадях города. А кто посмеет скрыть хоть единую книгу, писанную по-арабски, будет подвергнут самому суровому наказанию.
   Ошеломленные и потрясенные мавры наблюдали, как книги переходят из их рук к человеку, которого теперь они считали своим врагом. Зегри возвратился от архиепископа совершенно другим человеком: он стал худым как щепка и совершенно больным. Казалось, он был глубоко унижен; весь его вид говорил о том, что силы и уверенность покинули его.
   Хименес приказал, чтобы все труды, касающиеся религии, свалили на площадях, однако книги по медицине приказал отнести к нему. Мавры славились своими познаниями в медицине, и Хименесу пришло в голову, что если извлечь из их книг пользу, в том не будет никакого богохульства. Таким образом, он отобрал двести или триста трудов по медицине и распорядился отослать в Алькалу, где они будут храниться в университете, который он там строил.
   Затем он приступил к тому, что называл служением вере.
   На всех площадях города заполыхали костры.
   Мавры печально наблюдали, как их прекрасные произведения искусства превращаются в пепел. Над Гранадой стоял огромный столб дыма, черного, низко нависшего над городом.
   В Альбайсине, [17]в той части города, которую полностью населяли мавры, люди собирались за закрытыми ставнями и даже на улицах.
* * *
   Тендилья пришел на встречу с Хименесом. Он был не один, с ним пришли несколько влиятельных кастильцев, много лет проживших в Гранаде.
   – Это опасно! – решительно заговорил Тендилья.
   – Не понимаю вас, – надменно ответил Хименес.
   – Мы живем в Гранаде уже очень долго, – объяснил Тендилья. – И хорошо знаем этот народ. Или я неправ? – повернулся он к своим спутникам. Те заверили Хименеса, что во всем согласны с Тендильей.
   – Вы должны радоваться вместе со мной, – презрительно произнес Хименес, – что с арабской литературой покончено. Если у этих людей не будет книг, их глупые и нечестивые мысли не смогут быть переданы молодежи. Дальнейшие наши планы состоят в том, чтобы воспитывать их детей в истинной вере. И в последующем все – мужчины, женщины, дети – будут христианами.
   – Должен напомнить вам об условиях договора, – дерзко возразил Тендилья.
   – Уж этот договор!.. – хмыкнул Хименес. – Пришла пора о нем забыть.
   – Он не будет забыт. Мавры о нем помнят. Они уважают и чтят суверенов, потому что этот договор соблюдался с тысяча четыреста девяносто второго года… а вот теперь вы им пренебрегаете.
   – Прошу прощения у Господа, что не попытался сделать этого раньше.
   – Монсеньор архиепископ, я хотел бы убедительно просить вас проявить больше снисходительности. Если вы этого не сделаете, в нашей прекрасной Гранаде начнется кровопролитие.
   – Меня совершенно не волнует кровопролитие. Меня волнует лишь то, что здесь проливаются потоки греха!
   – Исповедовать свою собственную религию не является грехом.
   – Осторожнее, друг мой. Сейчас вы близки к ереси. Лицо Тендильи побагровело от гнева.
   – Примите совет от человека, знающего этот народ, монсеньор. Если вы собираетесь сделать из них христиан, умоляю вас, если вам хоть немного дорога ваша жизнь…
   – Которой я не дорожу, – перебил его Хименес.
   – Тогда – жизнь других людей. Если она вам дорога, умоляю, проводите по отношению к этим людям мягкую политику.
   – Мягкая политика годится для временных мер, а не в данном случае, когда под угрозой душа. Если неверующий не способен сам найти путь к спасению, его надо силой наставлять на этот путь. И сейчас, когда нам угрожает мусульманство, у нас нет возможности воздержаться от жестоких мер.
   Тендилья растерянно посмотрел на прибывших с ним горожан, которых он привел к Хименесу, чтобы поспорить с ним.
   – Итак, я понимаю, что попытки повлиять на вас бесполезны, – резко произнес он.
   – Совершенно бесполезны, – кивнул Хименес.
   – Тогда нам остается только надеяться, что мы сможем защититься, когда придет время.
   Тендилья и его друзья попрощались с Хименесом и вышли, а тот громко рассмеялся после их ухода.
   «Тендилья! Тоже мне солдат! – насмешливо думал он. – Королева совершила непростительную ошибку, назначив его алькальдом. У него неискренняя душа. Он любит удобства и комфорт. И души безбожников ничего для него не значили, раз эти люди работали и богатели, делая таким образом богатым и город.
   Они думают, что он не понимает мавров. Так они ошибаются! Он полностью осознает, что недовольство этих язычников все больше растет. По крайней мере, его совершенно не удивит, если они устроят какой-нибудь заговор и нападут на него. Какая это будет славная смерть – умереть во имя истинной веры! Но он пока не желал умирать, поскольку в отличие от Торквемады понимал, что никто не достоин надеть на себя его мантию».
   Этим удачным днем он послал трех своих слуг в Альбайсин. Их задача заключалась в том, чтобы останавливаться возле ларьков и, покупая какие-либо товары, прислушиваться к тому, что говорят в этом районе города о том, что происходит в Гранаде и о Хименесе.
   Он начал молиться, прося у Бога успешного завершения своего плана и обещая ему еще больше новообращенных в обмен на Божественную помощь. Он разрабатывал новые планы дальнейших атак на мавров. Их литература уничтожена. Что дальше? Он намеревался запретить им носить их нелепые одежды. Они постоянно принимали ванны и красились хной. Он собирался искоренить эти варварские обычаи.
   Он заметил, что день клонится к вечеру. Пора бы уже его слугам вернуться. Он подошел к окну и посмотрел на улицу. «Спускаются сумерки», – подумал он.
   Он вернулся к своему столу и продолжил работу, однако не переставал думать, что же задержало слуг.
   Услышав внизу громкие крики, он проворно спустился в зал и увидел там одного из слуг, которого он посылал в Альбайсин. Тот с трудом передвигался, окруженный другими слугами, которые издавали крики ужаса, глядя на него. Одежда на слуге была разорвана, а на боку кровоточила огромная рана.
   – Мой господин… – простонал он. – Отведите меня к моему господину.
   Хименес поспешил ему навстречу.
   – Друг мой, что с тобой? Что случилось? Где твои товарищи?
   – Они мертвы. Их убили, мой господин. В Альбайсине. На нас напали… узнав, что мы ваши слуги. И они пришли сюда.
   У них длинные ножи. Они клянутся, что убьют вас. Мой господин… они пришли. Осталось совсем мало времени…
   Слуга упал без сознания у ног архиепископа.
   – Быстро отправляйтесь ко всем входам! – приказал Хименес. – Следите, чтобы их как следует охраняли. Унесите этого человека и позовите моего врача, пусть его осмотрит. Безбожники напали на нас. Но Господь с нами! Однако дьявол – могучий враг. Да пошевеливайтесь! Не стойте на месте! Выполняйте мои приказы. Мы должны быть готовы!
* * *
   Для всех во дворце, за исключением Хименеса, наступило ужасное время. Из верхних покоев архиепископ наблюдал за злобными лицами, освещенными светом факелов. Он слышал яростные выкрики.
   И он подумал: «Меня отделяют от язычников только хрупкие стены. Боже, – молился он, – если ты хочешь забрать меня к себе на небеса, пусть так и будет».
   Они швыряли камни. Они пытались штурмом взять ворота, но дворец выдержал множество осад и, несомненно, выдержит еще бесчисленное их количество.
   Они выкрикивали проклятья тому человеку, который затесался к ним и разрушил их мирную жизнь. Но Хименес мягко улыбался, ибо считал проклятия язычников благословением Божьим.
   Сколько еще времени дворец сможет выдержать осаду этой банды? И что случится, когда эти темнокожие люди все же ворвутся?
   Снаружи наступило временное затишье, но Хименес догадывался, что очень скоро мятеж возобновится. Они будут осаждать стены, они найдут какой-нибудь путь, и тогда…
   – Если такова твоя воля, то дай им войти сюда, – громко произнес Хименес.
   Он стоял совершенно прямо и ждал. Он единственный, кого они искали. Он подумал о том, будут ли его пытать, прежде чем убить. Он не боялся. Его тело было приучено к страданиям.
   Он услышал снаружи крик, и при свете факелов увидел человека, который скакал на лошади по направлению к маврам.
   Это был Тендилья.
   Хименес не мог расслышать его слов, но не сомневался, что тот явно спорит с маврами. Так он стоял среди них, и Хименес ощутил секундное восхищение этим солдатом, которого так же, как Хименеса не заботила собственная безопасность.
   Вот он обратился к маврам, махая руками и громко крича, несомненно, успокаивая их, возможно, обещая то, что Хименес не намеревался выполнять.
   Однако мавры слушали. Они прекратили крики, и наступила тишина. И вот Хименес увидел, как они повернулись и двинулись прочь от дворца.
   Тендилья остался за стенами дворца один.
* * *
   Тендилью провели во дворец. Глаза его сверкали от ярости, и эта ярость была адресована не маврам, а Хименесу.
   – Итак, монсеньор архиепископ, – промолвил он, – может быть, теперь вы начали понимать.