Холт Виктория. Королева Кастильская

   Теперь, когда он стал старым и немощным, на него часто нападал страх. И услышав какой-нибудь слабый звук в ночи, он тут же вызывал слуг.
   – Двери охраняются?
   – Да, монсеньор, – слышался ответ.
   – Проверьте как следует, убедитесь, что это так.
   Никогда он не потерпит рядом с собой кого-либо, в чьих жилах течет еврейская кровь. Несколько лет назад многие евреи, не принявшие христианской веры, были безжалостно изгнаны из Испании согласно его указу. Но многие остались. И иногда ночами Торквемада думал о них. Ему снилось, что они тайком пробрались в его комнату.
   Каждое блюдо перед тем, как подать ему, пробовалось в его присутствии.
   Когда человек становится старым, он часто видит чужую смерть, и Торквемада, который уничтожил тысячи человек, сейчас опасался, что кто-то, кому пришлось многое претерпеть из-за него, попытается лишить его жизни.
   Но у него имелся план, с которым он должен ознакомить суверенов.
   Под вечер великий инквизитор добрался до Алькалы. Обиталище Хименеса имело очень мрачный вид.
   Руис принял высокого гостя в доме своего хозяина.
   – Брат Франциск Хименес де Сиснерос нездоров? – осведомился Торквемада.
   – Он поправляется от очень серьезной болезни.
   – Тогда, может быть, я не стану задерживаться, а продолжу свое путешествие в Мадрид.
   – Разрешите сообщить ему, что вы здесь. Если он чувствует себя хорошо, то, безусловно, захочет увидеться с вами. Позвольте, я скажу ему о вашем прибытии после того, как покажу вам комнату, где вы сможете отдохнуть. А я тем временем распоряжусь, чтобы вам принесли что-нибудь перекусить с дороги.
   Торквемада благосклонно согласился, и Руис отправился к Хименесу, все еще лежащему в постели после той ужасающей встречи с Бернардином.
   Архиепископ открыл глаза и посмотрел на входящего Руиса, который спас ему жизнь. Как только Бернардин выбежал из комнаты больного, Руис стремительно ворвался в нее, поскольку, прекрасно зная Бернардина, боялся, как бы тот не причинил вреда своему брату. Руис тогда вернул дядю к жизни.
   С тех пор Хименес размышлял, что делать с братом. Совершенно ясно, что отныне ноги Бернардина не будет в его доме, однако справедливость должна восторжествовать. Такое преступление не может остаться без наказания. Но как объявить, что его брат по сути дела убийца?
   Руис остановился возле кровати Хименеса.
   – Дядя, – сказал он, – к нам прибыл Томас Торквемада.
   – Торквемада! Он здесь! – Хименес попытался приподнять свое ослабевшее тело. – Что ему нужно?
   – Он хотел бы поговорить с тобой.
   – Скорее всего, дело, приведшее его ко мне, весьма важное.
   – Наверное. Он ведь больной человек и страдает от подагры.
   – Приведи его сюда, Руис.
   – Если ты еще слаб, я объясню ему.
   – Нет-нет. Я должен с ним встретиться. Распорядись, чтобы его привели ко мне.
   Торквемада вошел в опочивальню Хименеса и, подойдя к постели, обнял архиепископа.
   Они были похожи: аскетичные, изможденные лишениями, с суровым взглядом, свойственным человеку, который уверен, что обрел для себя правильный путь в жизни; оба хорошо были знакомы с голодом и власяницей – с тем, что они считали необходимым для спасения души. Обоим приходилось сражаться с личным демоном – гордыней, которая была у них несравнимо сильнее, чем у многих людей.
   – Мне прискорбно видеть вас в болезни, архиепископ, – произнес Торквемада.
   – Да и я боюсь, что вы сами находитесь в том состоянии, когда не следует отправляться в длительную поездку, инквизитор. – Обращение «инквизитор» Торквемада любил слышать более всех остальных, оно напоминало, что именно он сделал инквизицию такой, какой прежде в Испании не знали.
   – Я все сильнее и сильнее страдаю от жестокой подагры, – промолвил Торквемада.
   – Необычное заболевание при вашем образе жизни, – заметил Хименес.
   – Действительно странное. А что у вас за болезнь?
   – Подозреваю, простуда, – поспешно ответил Хименес. Он не собирался рассказывать Торквемаде, что его едва не удушил родной брат, ибо, сделай он это, Торквемада потребовал бы немедленно призвать Бернардина к суду и строжайшим образом наказать. Вне всякого сомнения, Торквемада поступил бы так, окажись он на месте Хименеса.
   «Наверное, я потерял свою силу, – подумал Хименес. – А у Торквемады, напротив, ее стало больше, и он может управлять своими чувствами».
   – Однако, я думаю, что вы приехали ко мне не для беседы о недугах, – продолжал архиепископ.
   – Да, я еду во дворец и знаю, что найду у вас поддержку в одном деле, на которое необходимо внимание суверенов. Вот и заглянул сюда, чтобы ознакомить вас с моей миссией. Она касается принцессы Изабеллы, которая слишком долго вдовствует.
   – А, вы подумали о браках с Габсбургами и в связи с этим не желаете, чтобы была забыта старшая дочь.
   – Сомневаюсь, что о ней забыли. Принцесса не больно-то хочет снова ехать в Португалию.
   – Ее нежелание понятно, – заметил Хименес.
   – А я не могу его понять, – холодно возразил Торквемада. – Совершенно очевидно, что вступить в альянс с Португалией – ее долг.
   – Меня удивило, что этого не случилось раньше, – вставил Хименес.
   – Королева, помимо всего, еще и мать, и временами забывает о своем долге.
   Они оба, будучи духовниками королевы Изабеллы, обменялись понимающими взглядами.
   – Она женщина величайшего благочестия, – снова заговорил Торквемада, – но когда дело касается ее детей, она склонна пренебрегать своими обязанностями, желая угодить им.
   – Мне это отлично известно.
   – И совершенно ясно, – продолжал Торквемада, – что молодая Изабелла должна быть отправлена в Португалию в качестве невесты Эммануила. Но при одном условии, о котором я и хотела бы уведомить суверенов.
   – Условии?
   – Когда я изгнал евреев из Испании, – произнес Торквемада, – многие из них нашли убежище в Португалии. – Внезапно он помрачнел, в глазах загорелся безудержный злобный фанатизм; казалось, что только глаза и живы на этом мертвом лице. Ненависть Торквемады к еврейской национальности чувствовалась сейчас в его взгляде и голосе. – Своим мерзким дыханием они оскверняют воздух Португалии. И я желаю, чтобы их изгнали из Португалии так же, как я изгнал их из Испании.
   – Если брак состоится, то не в нашей власти будет диктовать Эммануилу политику по отношению к евреям, – заметил Хименес.
   – Да! – воскликнул Торквемада победоносным тоном. – Однако мы могли бы включить это в условие брака. Эммануил жаждет жениться на Изабелле. Пожалуй, даже более, чем страстно. Для него это не просто великолепный брак… союз с богатым соседом. Молодой король слаб и чувствителен. Вспомните о его терпимом отношении к евреям. О его странных мыслях. Ему бы хотелось, чтобы все люди в его стране проживали в гармонии и следовали своей собственной вере. Вы же понимаете, что он просто дурак и не осознает своего долга по отношению к христианству. Он желает править, как он по своей глупости выражается, «с терпимостью». А на самом деле он – молодой человек, томящийся от любви.
   – Он виделся с принцессой, когда та приезжала в Португалию, чтобы выйти замуж за Альфонсо, – тихо произнес Хименес.
   – Да, он виделся с ней, и с той секунды, как она стала вдовой, вынашивает одно-единственное решение: сделать ее своей женой. Что ж, почему бы и нет? Изабелла может стать королевой Португалии, но при одном условии: изгнании евреев из этой страны, как они были изгнаны из нашей.
   Измученный Хименес лежал на подушках. Торквемада встал.
   – Я вас утомил, – проговорил он. – Но рассчитываю на вашу поддержку, если она мне понадобится. Только это вряд ли. – Огонь ненависти снова вспыхнул в глазах семидесятилетнего старика. – Я все объясню королеве и уверен, что заставлю ее осознать свой долг.
   После ухода Торквемады архиепископ лежал и размышлял о его визите.
   Торквемада, конечно, намного сильнее, чем он. Никто из них двоих не придавал человеческим страданиям никакой важности. Они так часто терзали себя, что их совершенно не беспокоили мучения других.
   Однако на сей раз Хименес больше думал о своей проблеме, чем об Изабелле и Эммануиле. И наконец решил, как ему поступить с братом. Он отправит Бернардина обратно в монастырь, назначит ему небольшое пособие, но при условии, что тот никогда не покинет стен монастыря и никогда не сделает попытки снова увидеться с братом.
   «Когда дело касается меня, я очень слаб», – думал Хименес. Он удивлялся, что может совершенно равнодушно думать о несчастьях, которые, несомненно, выпадут на долю португальских евреев, или Эммануил примет новое условие, и в то же время беспокоиться о человеке, едва не убившем его. А все потому, что этот человек приходился ему родным братом.

* * *

   Принцесса Изабелла перевела взгляд с лица матери на Торквемаду.
   У нее пересохло во рту, и она чувствовала, что если попытается возразить, то не сможет произнести и слова. Выражение лица матери было нежным, но решительным. Принцесса понимала, что королева заставила себя принять решение – возможно, ее вынудил сделать это бывший духовник. Он ведь и раньше неоднократно принимал решения за королеву. Рядом с этими людьми принцесса чувствовала себя совершенно беспомощной. Они просили ее согласия, но оно им ни к чему. Все будет так, как захотят они, а не принцесса Изабелла.
   – Я не могу поехать в Португалию, – еще раз попыталась возразить она.
   Торквемада поднялся, и тут принцесса подумала вдруг о тех мужчинах и женщинах, которых глухой ночью привозили в его секретную тюрьму и допрашивали там до тех пор, пока от изнеможения или от чего-то еще более худшего, как ей было известно, они не говорили то, что он хотел услышать.
   – Делать то, что идет на пользу Испании – долг дочери Испании, – произнес Торквемада. – И грешен тот, кто говорит: «Я не хочу этого» или «Меня это не волнует». Так нельзя.
   Это ваш долг. И вы должны исполнить его, иначе вы подвергнете опасности свою душу.
   – Вы утверждаете, что это мой долг, – сказала принцесса, – но откуда мне знать, что это именно так?
   – Дочь моя, – вмешалась королева. – То, что принесет пользу Испании, – твой долг, и долг всех нас.
   – Мама, – воскликнула принцесса, – вы не понимаете, о чем просите!
   – Я очень хорошо все понимаю, – возразила королева. – Это твой крест, дорогая. И тебе придется нести его.
   – Вы решите сразу две проблемы Испании, – сказал Торквемада. – Вы заключите этот брак, который обезопасит наши границы, и поможете прочно укрепиться на португальской земле христианской вере.
   – Уверена, что Эммануил никогда не согласится изгнать евреев! – выкрикнула Изабелла. – Я его знаю. Он желает свободы мысли в Португалии. Он так и сказал. И никогда не согласится!
   – Свободы для греха он желает, – тихо пробормотал Торквемада. – Но он жаждет брака с вами. И это будет нашим условием.
   – Я не смогу, – слабо проговорила Изабелла.
   – Подумай, что это означает, – прошептала мать. – Ты навсегда искоренишь ересь в своей новой стране и прославишься.
   – Дорогая мамочка, меня не волнует…
   – Замолчите! Замолчите! – раздался громоподобный голос Торквемады. – За такие слова вы можете предстать перед трибуналом!
   – Вы разговариваете с моей дочерью, – довольно холодно напомнила королева.
   – Ваше Величество, уже не в первый раз мне приходится напоминать ВАМ о ваших обязанностях.
   Королева смиренно молчала. Торквемада прав. У этого человека более развито чувство долга, чем у нее. И она ничего не могла поделать с тем, что ее любовь к семье часто становилась между ней и ее долгом.
   Она должна быть на его стороне. Фердинанд считает, что этот брак необходим, а выдвигаемое условие очень помогло бы католической церкви, так что ей следует забыть о своей любви к дочери и встать на их сторону.
   И когда она обратилась к дочери, в ее голосе зазвучали суровые нотки:
   – Перестань вести себя словно малое дитя. Ты уже взрослая женщина и дочь королевского дома. И ты согласишься на этот брак, ибо на днях я отправлю к Эммануилу курьера с депешей.
   Лицо Торквемады выразило одобрение. Однако он не улыбнулся. Он никогда не улыбался, но выражение его лица было настолько близко к улыбке, насколько возможно.
   Когда мать говорила таким тоном, Изабелла понимала, что возражать бесполезно. Она опустила голову и тихо произнесла:
   – Прошу вас, разрешите мне вернуться к себе.
   – Разрешаю, – ответила королева.

* * *

   Изабелла стремительно бросилась к своим покоям, даже не заметив маленькую Катарину, которая проходила мимо.
   – Изабелла! Изабелла! – окликнула ее младшая сестра. – Случилось что-то плохое?
   Изабелла, не обращая на нее внимания, продолжала свой бег; она думала только об одном – побыстрее добраться до своей спальни, прежде чем разрыдается, ибо в эти минуты только слезы могли принести ей облегчение.
   Она кинулась на кровать и горько заплакала.
   Подошла Катарина и остановилась сбоку от ее кровати. Девочка с сочувствием наблюдала за сестрой, она знала причину слез. И делила с ней каждое всхлипывание, прекрасно понимая чувства сестры. Это была как бы репетиция того, что однажды ожидает и ее.
   В конце концов, она очень нежно прошептала:
   – Изабелла!
   Сестра открыла глаза и увидела, что она стоит рядом.
   – Это я, Катарина.
   Девочка взобралась на кровать и легла рядом с сестрой.
   – Значит, это все-таки случилось? – спросила она. – Ты уезжаешь?
   – Из-за Торквемады. Этот человек… с его планами и интригами…
   – Значит, ОН принял такое решение?
   – Да. Я выхожу замуж за Эммануила. Но там есть одно условие.
   – Эммануил – неплохой человек. Он же любит тебя. Ты не будешь с ним несчастна. А вот Англия – совсем чужая страна.
   – Годы проходят…
   – А планы не меняются, – вздохнула Катарина.
   – Теперь все меняется, Катарина, – продолжала Изабелла. – Прежде я хотела уехать в Португалию. Тогда я и понравилась Эммануилу. Ты же знаешь… когда я стала женой Альфонсо.
   – Теперь он полюбит тебя.
   – Нет, теперь над нашим браком будет витать мрачная тень. Ты не знаешь, что тут творилось, когда изгоняли евреев.
   Ты была тогда совсем крошкой. Но я слышала разговоры слуг. У родителей отнимали совсем маленьких детей. Евреев заставляли покидать их дома. Некоторые умирали… кое-кого убили. По всей земле царило великое страдание. Эммануил не захочет сделать в своей стране то, что сотворили в нашей… а если он не подчинится, наш брак не состоится.
   – Кто это сказал?
   – Торквемада. Этот человек всегда все делает по-своему. Понимаешь, Катарина, если я поеду в Португалию, там уже никогда больше не будет так, как раньше. Возможно, Эммануил возненавидит меня. Они проклинали нас… евреи, лежа и умирая у обочин дорог. Если я поеду в Португалию, они проклянут и меня.
   – Их проклятия не смогут принести тебе вреда, потому что ты будешь делать то, что хорошо.
   – Хорошо?
   – Если так хочет наша матушка, значит, это хорошо.
   – Катарина, я боюсь. Мне кажется, я уже слышу их проклятия.
   Они лежали рядом и молчали. Изабелла думала о дорогах Португалии, заполненных толпами изгнанников, мужчин и женщин с разбитыми сердцами, ищущих кров, готовых найти свою смерть от рук убийц, от страданий, от голода и истощения.
   – Вот мой брак с Эммануилом, – прошептала она.
   Катарина не слышала ее, она думала о корабле, который поплывет в страну чужеземцев, а пассажиром этого судна была она сама.

ЭРЦГЕРЦОГИНЯ МАРГАРИТА

   Эрцгерцогиня Маргарита вцепилась в фальшборт корабля. Ветер усиливался, небо затягивалось грозовыми облаками. Все предвещало шторм.
   Разве середина зимы подходящее время, чтобы пускаться в опасное путешествие по морю? Она была уверена, что нет. И еще она думала о том, помогло бы ей, если б она попросила дождаться весны?
   И без того уже возникла длительная отсрочка, а отца весьма волновал ее брак. Итак, похоже, у нее теперь есть свекор и свекровь, король и королева.
   – Это их воля, а не моя, – тихо проговорила она.
   На ее месте многие шестнадцатилетние девочки, наверное, пришли бы в ужас. Впереди неясно вырисовывалось множество разных проблем, которые могли бы устрашить Маргариту. Ей предстояла жизнь в чужой стране, с незнакомым ей мужем, а ближайшее, что ей предстояло пережить, – страшный шторм на море.
   Однако выражение лица эрцгерцогини было спокойным. Жизнь уже успела нанести ей достаточное количество ударов, чтобы она уяснила: глупо страдать из-за предчувствия, когда еще неясно, сбудется ли оно и придется ли из-за него страдать в действительности.
   Она повернулась к трясущейся от страха служанке, стоящей рядом, и положила ладонь на руку женщины.
   – Может, шторм пройдет мимо, – сказала она. – Или разразится позади нас. Такое на море случается нередко. А сильный ветер быстрее донесет нас до Испании.
   Женщина вздрогнула.
   – А если нам суждено погибнуть, – размышляла Маргарита, – ну что ж, значит, такова наша судьба. Я знаю, что есть более мучительная смерть, чем просто утонуть.
   – Ваше Высочество не должны так говорить. Не впадайте в искушение.
   – Неужели ты думаешь, что Господь изменит свои планы из-за глупой болтовни какой-то девчонки, вроде меня?
   Губы служанки шевелились, она молилась.
   «Я должна помолиться вместе с ней, – подумала Маргарита. – Надвигается страшный шторм. Я чувствую его в воздухе. Может, мне не суждено стать женой».
   И все же она не шевельнулась, а стояла, подняв к небу миловидное личико, и оно выражало не гнев, а покорность и смирение.
   «Откуда кто-нибудь из нас может знать, когда придет его последний час?» – спрашивала себе Маргарита. Она повернулась к служанке.
   – Ступай в мою каюту, – сказал она. – Я вскоре к тебе присоединюсь.
   – Ваше Высочество должны пойти вместе со мной. Здесь не место для вас.
   – Нет, пока я остаюсь, – возразила Маргарита. – Приду, когда начнется шторм.
   – Ваше Высочество…
   – Я приказываю, – промолвила Маргарита решительно, и через несколько секунд улыбнулась, видя, с какой готовностью служанка оставила ее.
   «Как сильно люди боятся смерти, – размышляла Маргарита. – Может, потому, что они вспоминают свои грехи? А может, безопаснее умереть, когда ты еще молод? Когда девушке шестнадцать и за ней все время наблюдают, она не может совершить много грехов».
   Она мужественно подставляла лицо все более усиливающейся ярости ветра.
   «Как далеко мы от берегов Испании? – думала она. – Сможем ли мы до нее добраться? У меня ощущение, что мне суждено умереть девственницей».
   Конечно, довольно необычно, что молодая девушка чувствовала себя так спокойно, уезжая из дома в незнакомую страну. Теперь владения ее отца Максимилиана на долгое время перестанут быть для нее домом. Она едва знала отца, очень занятого делами. Его дети были для него фишками в некой большой игре, которые он использовал, чтобы завоевать для себя мировые владения. Ему повезло, что у него сын и дочь – оба сильные и здоровые, они довольно симпатичные, а что касается Филиппа, так он необыкновенно красив. Но внешность – это не самое важное. У Максимилиана вообще не было причин жаловаться на своих детей. У него были достойные сын и дочь, чтобы с их помощью торговаться на мировом рынке.
   Маргарита улыбалась. Бывают же счастливые люди! Им не надо покидать своего дома. Надменный Филипп просто дожидается, когда ему доставят невесту. Да, всегда приходится страдать женщинам.
   «И поэтому я должна быть благодарна – ведь мне пока пришлось страдать совсем немного, – думала Маргарита. – Разве для меня имеет какое-нибудь значение, буду я во Франции, Фландрии или Испании? Ведь нигде я не чувствовала себя как дома. Я слишком молода, чтобы иметь так много домов. И поскольку я скоро поняла, что никогда не буду чувствовать себя ни в одном из них по-настоящему ДОМА, значит, мне не стоит относиться к какому-нибудь из них с любовью».
   Она смутно помнила свое прибытие во Францию. Тогда ей было около трех лет от роду, и ее отправили из дома во Фландрии к французскому двору, поскольку от своей матери, Марии Бургундской, она унаследовала Бургундию, и французский король Людовик XI старался вернуть Бургундию Франции, обручив Маргариту со своим сыном, дофином Карлом.
   Так она прибыла в Амбуа. Она часто думала об огромном замке, на долгие годы ставшем ее домом. И даже сейчас, когда надвигался неминуемый шторм, она представляла себе, что находится не на палубе, а под защитой его толстых неприступных стен. Она вспоминала могучие контрфорсы, цилиндрические башни и округлые крыши, которые выглядели так, словно бросали вызов ветрам и дождям.
   В замке ее готовили к встрече с суженым, двенадцатилетним женихом, – ужасные воспоминания для девочки трех с половиной лет.
   Церемония обручения навсегда запечатлелась в памяти Маргариты. Она совершенно отчетливо помнила встречу с Карлом в маленькой деревушке близ города Амбуа, впоследствии названном «Имением королевы», куда ее приносили в паланкине. Это была необычная церемония, весьма странная, если учесть, что браком сочетались дети столь нежного возраста. Она помнила, как ее спросили, возьмет ли она в мужья монсеньора дофина, и как стоявший рядом великий сенешаль тихонько подтолкнул ее, и ей пришлось сказать, что она возьмет в мужья монсеньора дофина.
   Потом она оказалась в объятиях молодого Карла, и ей пришлось поцеловать его. Ей было предназначено стать женой будущего короля Франции, и жители Амбуа выказывали радость, вывешивая в окнах ярко-красную ткань и растягивая через улицы разноцветные полотнища.
   Позже ее отвезли обратно в замок, и ее невестка Анна, тридцатилетняя герцогиня Бурбонская, старшая дочь правящего короля, стала ее опекуншей.
   Маргарита быстро освоилась и радовала наставников и учителей любовью к знаниям. Она будет хорошей королевой Франции, часто говаривали они, она – самое лучшее, что только может быть для дофина.
   Карл очень скоро стал королем, а она, Маргарита, еще более важной персоной, чем прежде.
   И все же на самом деле она никогда не была женой Карла, поскольку через восемь лет после ее прибытия во Францию, когда она по-прежнему была еще ребенком, он решил, что его женой должна стать Анна, герцогиня Британская.
   Поэтому, к большой досаде отца Маргариты, Карл отослал ее обратно во Фландрию, невзирая на клятвы, данные им в «Имении королевы» восемь лет назад.
   Максимилиан пришел в бешенство от подобного оскорбления, однако Маргарита восприняла случившееся философски.
   Сейчас она думала о Карле. Он был далеко не самый красивый мужчина, которого могла бы пожелать себе девушка в мужья. Маленького роста, с огромной головой, особенно подчеркивающей его низкорослость. Выражение его глаз было пустым, а орлиный нос настолько огромен, что заслонял собою все остальные черты. Казалось, Карл никогда не сможет закрыть рот из-за слишком толстых губ, он тяжело дышал и всегда очень долго думал прежде чем что-либо сказать. Маргарита же росла очень сообразительной и разговорчивой.
   Карл был довольно добр и любезен, однако его почти не интересовали книги, он не любил размышлять, отчего казался ей тупым, а она не могла разделить его любовь к спортивным играм и поединкам.
   «Не такая уж трагедия, что меня отправили обратно во Фландрию», – думала она.
   И вот теперь она плыла в Испанию.
   «Если я когда-нибудь до нее доберусь», – вздохнула Маргарита.
   К ней приблизились двое офицеров высокого ранга, но она была настолько погружена в свои раздумья, что не заметила их.
   – Ваше Высочество, – произнес один из офицеров с низким поклоном, – для вас небезопасно оставаться на палубе. Вот-вот разразится шторм, и мы обязаны просить вас укрыться в вашей каюте.
   Маргарита наклонила голову. Она понимала, что эти люди волнуются за нее. Ведь она была самым важным грузом, какой они когда-либо везли: она олицетворяла собой все преимущества, какие может дать Испании союз с дочерью Максимилиана.
   Офицеры оказались правы. Когда девушка пересекала палубу, она чуть не упала. Мужчины подхватили ее, и она со смехом приняла их помощь.

* * *

   Корабль кидало и шатало во все стороны, в воздухе стоял ужасающий грохот. Когда Маргарита укрылась в своей каюте, она с двумя своими служанками случайно услышала пронзительные крики матросов, заглушаемые свирепыми завываниями ветра.
   Она заметила, как обе женщины в испуге прижались друг к другу. Им приказали не покидать ее ни при какой бы то ни было опасности, и их страх перед Максимилианом оказался сильнее, чем перед штормом.
   Маргарита увидела слезы на лицах, женщины перебирали четки и беспрестанно шептали молитвы.
   – Какая все-таки хрупкая вещь – корабль, – сказала Маргарита. – И до чего злобен и могуч океан!
   – Вы должны молиться, Ваше Высочество. Боюсь, что некоторые маленькие корабли погибнут, и нам тоже не выйти из шторма живыми.
   – Что ж, если это конец, значит конец, – промолвила Маргарита.
   Служанки переглянулись. Ее спокойствие встревожило их, настолько оно было неестественным.
   – Мы умрем без священника, – вздохнула одна из женщин. – И все наши грехи останутся с нами.
   – Ты не так уж много грешила, – успокоила ее Маргарита. – Помолись, и прощение будет тебе даровано.
   – Помолитесь и вы вместе с нами.