Этого я хотела больше всего на свете. Что было проку отрицать свои желания? Унылая деревенская жизнь не для меня, пусть Дамарис наслаждается ею. Но Дамарис была отвергнута, а какой бы счастливой она могла быть, выйдя замуж за Мэтью! Но я все испортила, и мне так легко испортить сейчас жизнь Бенджи.., но я этого не сделаю. На моей совести и так уже достаточно грехов.
   Что же мне делать?
   Было два выхода, нет, три. В первом случае я лишалась своего ребенка, а на это я была не согласна. В таком случае я бы никому ничего не рассказывала и ничего бы не предпринимала.., то есть не пошла бы на эту встречу. И отказывалась бы от встреч с Хессенфилдом до тех пор, пока он не уедет и не увезет с собой Клариссу. В другом случае я показывала записку Бенджи, Грегори и Харриет, рассказывала им, кто он такой, говорила, что у него Кларисса, а потом мы бы расставляли вокруг кустов солдат, и они бы хватали его в то время, когда я должна была прийти на встречу. Тогда бы ему пришлось вернуть Клариссу, и этот вариант означал его смерть. Это было бы очень лояльным поступком как по отношению к Бенджи, так и по отношению к моей стране. И последний выход - это прийти в назначенное место и втайне повидаться с ним...
   Я знала, что тогда произойдет. Хессенфилд увезет меня даже силой, если потребуется. Зная его, я без труда догадалась, что у него на уме.
   Я не могла вернуться в дом, мои мысли в беспорядке кружились.
   Как я могу позволить всем беспокоиться и искать Клариссу, когда я знаю, где она? Но могла ли я рассказать, что сейчас она в руках главаря якобитов, за которым гонятся?
   В конце концов, я направилась к дому. Бенджи ласково обнял меня. Лицо его было бледным и напряженным.
   - Где ты была? Я уже и за тебя стал волноваться.
   В этот момент и надо было показать ему ту бумажку, которую я сложила и спрятала в корсете моего платья. Моя рука потянулась к ней. Это был Бенджи, который так любил меня, который был таким хорошим человеком, что я чуть не решилась, но тут же все прошло, и я даже словом не упомянула о записке. Я не стала разуверять всех в том, что Кларисса потерялась.
   Поиски продолжались, а я закрылась в своей спальне и начала бороться с собой.
   Как Хессенфилд мог сделать это? Он не имел никакого права отнимать Клариссу у меня, но что проку говорить с Хессенфилдом о каких-то правах? Он следует одному закону, который сам же для себя и придумал, и все, что он считал нужным сделать, сразу же становилось правильным и законным.
   Шло время, а я все еще колебалась. В доме никого не было - все обыскивали округу. Джейн Фармер была в таком отчаянии, что я чуть было не призналась ей во всем, чтобы избавить ее от мук.
   Наконец, я решилась: я пойду и встречусь с ним, буду настаивать на том, чтобы он вернул ребенка. В двенадцать часов ночи я накинула плащ и спустилась вниз, к зарослям кустарника. Там, в тени деревьев, я стала ждать, но долго ждать мне не пришлось. Меня обхватили сильные руки, и донесся тихий смешок, когда он припал к моим губам.
   - Ты сошел с ума! - воскликнула я, - Где девочка?
   - В безопасном месте. Сегодня ночью мы уплываем во Францию, моя миссия здесь выполнена, я получил все, за чем приезжал.., и даже больше. Моя дочь! Я уже боготворю ее!
   - Где она? - настаивала я.
   - В безопасном месте, - повторил он. - Пойдем! Чем быстрее мы уберемся отсюда, тем лучше. У меня такое предчувствие, что враги повисли у меня "на хвосте". Мы должны быстрее добраться до побережья. Неподалеку лошадь, а там, на побережье.., в одной потайной бухте прячется наш корабль.
   - Ты и в самом деле сумасшедший! Неужели ты думаешь, что я поеду с тобой?
   - Естественно, и не трать времени зря! Я вырвалась из его объятий:
   - Я пришла сказать тебе, что... Он со смехом притянул меня к себе и начал покрывать поцелуями лицо.
   - ..Что ты любишь меня, - договорил он в перерывах между поцелуями.
   - Неужели ты думаешь, что я так же черства и бессердечна, как ты? Что я так вот уйду от мужа просто потому, что вернулся ты?
   - Я значу для тебя гораздо больше. Помни, я - отец твоего ребенка.
   - Как бы мне хотелось никогда не встречаться с тобой, Хессенфилд!
   - Ты лжешь, дорогая Карлотта! Ну, признайся, ведь это была любовь? Помнишь, как ты отказалась предать меня? Ты и сейчас могла бы сделать то же самое.
   - Да, могла, а откуда ты знаешь, что я не предала тебя? Может, сейчас тебя схватит взвод солдат?
   - Я был готов рискнуть, - сказал он, - и скажу тебе, почему: я не верю в то, что такое может случиться. Пойдем, милая, ведь мы же не хотим искушать судьбу?
   - Где моя дочь? Верни ее мне и уходи, и я никому не скажу, что ты здесь был. Он рассмеялся:
   - Наша дочка очень счастлива. Мы хорошо с ней поладили, и она хочет уехать со мной.
   - Где она?
   - У моря, там же, где через некоторое время очутимся и мы с тобой. Этой же ночью, дорогая Карлотта! Подумай об этом. Столько воспоминаний... Никто не может заменить мне тебя, никогда мне не забыть те дни, что мы были вместе!
   - Я не могу ехать. Ты должен понять это! Внезапно он схватил меня, и я почувствовала, что отрываюсь от земли. Мой плащ скользнул вниз, Хессенфилд вынес меня из зарослей. Неподалеку паслась его лошадь. Он посадил меня в седло, а сам вспрыгнул сзади.
   Не думаю, чтобы я очень уж сопротивлялась. Авантюрная душа Хессенфилда взывала к моей, но передо мной стояло лицо Бенджи, искаженное болью, когда он узнает, что я бросила его.
   До побережья была всего лишь миля. В небе ярко светил полумесяц, и в его тусклом свете из моря, поверхность которого была спокойной и гладкой, словно у озера, поднимался остров Эйот.
   Хессенфилд тихонько свистнул, и на пляже появилась фигура какого-то мужчины.
   - Все тихо, сэр, - сказал тот.
   - Отлично! - ответил Хессенфилд.
   Он спешился и опустил меня на землю. Мужчина принял у него лошадь, и, пока Хессенфилд нес меня через полосу гальки, до моего слуха донесся звук копыт лошади, галопом удаляющейся от нас.
   На воде покачивалась небольшая лодочка, на веслах сидел еще один мужчина. Мы вошли в воду, вымокнув до пояса, прежде чем добрались до лодки. Хессенфилд подсадил меня.
   - Не теряй времени! - приказал он. Мужчина стал грести, направляя лодку к Эйоту. В воздухе повисла тишина. Немного спустя Хессенфилд снова заговорил:
   - Побыстрее, они на пляже! Клянусь Господом Богом, мы как раз вовремя!
   На пляже я разглядела чьи-то фигуры. Сверкнула вспышка выстрела, пуля пролетела невдалеке от лодки.
   - Мы скоро выйдем за пределы досягаемости, - заметил Хессенфилд.
   - Если б не твои романтические забавы, мы бы были уже далеко, - сказал мужчина.
   - Знаю, но мы и так скоро будем далеко от них. Мы уже почти на месте.
   Мы обогнули остров, и пред моим взором предстал корабль.
   - Спасены! - воскликнул Хессенфилд.
   Вскоре мы причалили к борту, сверху была скинута веревочная лестница, и я стала подниматься на судно. Чьи-то руки втащили меня на палубу. Через несколько секунд рядом со мной стоял Хессенфилд. Он обнял меня и громко расхохотался.
   - Миссия завершена! - крикнул он. - Такого успеха, у меня еще не было! Нам лучше отплывать немедля! Пойдем, ты, наверное, хочешь повидаться со своей дочуркой?
   Кларисса спала, зажав в ручках воланчик. Я склонилась и крепко обняла ее. Она проснулась:
   - Мама!
   - Да, моя милая...
   Она широко открыла глаза.
   - Я на большом корабле, - объявила она, - и у меня новый папа!
   Хессенфилд присел рядом с нами.
   - И он тебе очень нравится, да? Скажи своей маме!
   - Он подарит Мне новый волан, - добавила она.
   - Но ты же не сказала ей, что я тебе нравлюсь, настаивал на своем Хессенфилд.
   Кларисса села в постельке и обвила ручонками его шею.
   - Это его корабль, и он покажет мне, как он плавает.
   ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИЗ-ЗА СТРАСТИ
   Очутилась я в какой-то другой, совершенно иной жизни. Сначала я была буквально ошеломлена, вновь началась эта безумная, полная страстей и удовольствий, ни с чем не сравнимая жизнь с Хессенфилдом. Мы возобновили наши отношения с такой естественностью, как если бы они никогда и не прерывались, и, хотя первое время я и притворялась, будто вне себя от ярости, Хессенфилд быстро положил этому конец, заставив меня признать, что я так же влюблена в него, как и он в меня.
   Но, конечно, здесь не было той чистой и ничем не омраченной радости, что присутствовала в первый раз. Я не выдумываю себе никаких оправданий и действительно признаю, что искренне радовалась, когда меня похитили, соблазнили, изнасиловали, называйте это, как хотите. Но я могу честно сказать, что чувствовала глубокое раскаяние за то, что так поступила с Бенджи, и была рада, что мой плащ остался в тех зарослях, как будто меня увезли силой. По крайней мере, Бенджи не будет думать, что я уехала по собственному желанию, и хотя горю его это ничуть не поможет, но он, по крайней мере, не будет считать, что я предала его. Бедный Бенджи! Он лишился и меня, и Клариссы, и я не могла радоваться жизни, потому что часто думала о нем.
   Наше плавание прошло гладко, и вскоре мы очутились у берегов Франции. Кларисса большими глазами следила за всем происходящим и, как свойственно детям, принимала это невероятное приключение как само собой разумеющееся. Один раз она все-таки спросила, когда приедут ее дедушка, папа и Харриет, на что я уклончиво ответила, что надо немножко подождать.
   - Я хочу показать им своего нового папу, - заявила она, и гордость, прозвучавшая в ее голосе, одновременно и взволновала, и глубоко ранила меня.
   Мы пересекли Францию, останавливаясь в различных гостиницах, и меня очень удивило, насколько известен в этих краях Хессенфилд. В его распоряжении всегда были самые лучшие комнаты, а теперь, когда, как он сам говорил, он путешествует en fanulle <С семьей (франц.).>, удобства были ему особенно необходимы.
   Человек, который доставил нас к судну, путешествовал вместе с нами. Его звали сэр Генри Кэмпион, и, по словам Хессенфилда, он был самым преданным ему другом.
   - Настоящий якобит! Теперь, когда ты присоединилась к нам, ты должна брать с него пример.
   Я промолчала. Ах, если бы я могла забыть Бенджи и то горе, которое, я уверена, терзает его сейчас! Я подумала, что, если бы не Бенджи, я была бы сейчас безумно счастлива. Если бы только я не вышла замуж за Бенджи! Ах, если бы я не сдалась, а родила ребенка и стала ждать... Но, конечно же, это было абсолютно невозможно, я могла действовать только так, а не иначе. Я думаю, даже Хессенфилд понимал это. Однажды он сказал:
   - Не надо было мне покидать тебя, я сразу должен был забрать тебя во Францию.
   Но Хессенфилд не из тех людей, которые скорбят о прошлом, и каждый новый день он принимал с радостью. Сомневаюсь, что его когда-либо мучали угрызения совести. В нем присутствовало какое-то бесшабашное веселье, легкое отношение к жизни, и я была уверена, что, даже когда он будет умирать, он и тогда будет хохотать во все горло.
   Но Кларисса его очаровала. Я была удивлена, не ожидала, что он может так привязаться к ребенку. Думаю, это потому, что она была его дочкой и она была так прекрасна и мила. В ней уже чувствовалась любовь к приключениям, и все, что находилось вокруг, вызывало ее любопытство. Любой обыкновенный отец безмерно гордился бы такой дочкой, но даже то, что Хессенфилд находил время поговорить с ней, доставляло мне неописуемое удовольствие.
   Сначала мы направились в Париж. Он подготовил меня к тому, что нас там ждет, и рассказал, где мы будем жить.
   - Двор находится в Сен-Жермене. Конечно, король живет там же, в замке. Большую часть своего времени я провожу там, но у меня есть свой дом в Париже, так как много работы у меня и в этом городе. В том доме вы с Клариссой будете жить, но, конечно, ты будешь представлена королю как моя жена, и мы часто будем ездить во дворец.
   - Как твоя жена? - воскликнула я.
   - Но ты же моя жена, Карлотта. О да, я знаю, ты неудачно вышла за кого-то там замуж, но это же случилось в Англии, а теперь мы во Франции, и ты моя жена. Тебе надо привыкнуть к тому, что отныне тебя будут называть леди Хессенфилд.
   Он нежно обнял меня и поцеловал.
   - Я люблю тебя, Карлотта. В тебе есть то, что как раз подходит мне. Ты мне ближе, чем кто-либо в этом мире, и у нас есть прекрасная дочурка. Слава Богу, что ты теперь рядом со мной!
   Я заглянула ему в глаза. Он был абсолютно серьезен и действительно имел в виду то, что сказал, и это наполнило меня счастьем. "Если бы только я могла забыть Бенджи, - подумала я, - я бы стала самой счастливой женщиной в мире!"
   На другой день он сказал:
   - Теперь ты в добровольном изгнании, и ты одна из нас. И, хотя ты приехала к нам не по своим убеждениям, мы с тобой - одно целое и мое дело должно стать твоим. Нашей целью является возвращение в Англию. Кому хочется быть вечным изгнанником? Когда бы я ни поехал домой, я должен делать это тайком, как вор, прокрадываясь в свою собственную страну. За мою голову назначена награда. И это я, у которого огромные владения на севере Англии, где мои предки жили, подобно королям. Да, однажды мы вернемся, но лишь тогда, когда восстановим на троне истинного короля, чтобы жить под настоящей властью, иначе я не вернусь никогда.
   - Естественно, - напомнила я ему, - ты и не можешь этого сделать. Теперь тебя называют предателем королевы и тебе не разрешили бы остаться.
   - Ты права, - ответил он. - Каждый раз, когда я еду туда, да ты и сама могла убедиться, я еду как заговорщик, который потом становится беглецом.
   - Это очень досадно, - заметила я, - но зачем тебе участвовать в подобных делах? Можно жить и под властью Анны.
   - Женская логика! - усмехнулся он. - Зачем нам праведное дело, если мы и так хорошо живем? Нет, Карлотта, это не для меня, и не забывай, теперь ты одна из нас.
   - Только потому, что ты принудил меня к этому.
   - Ты говоришь как настоящая сторонница короля Якова, - насмешливо произнес он, но я понимала, что он прав: нравилось мне это или нет, но теперь я стала одной из них.
   Я сказала ему, что и гроша ломаного не дам за их якобитское дело.
   - Да, но тебе не безразличен я, - ответил он, - и я должен буду поверить тебе множество секретов, что сделаю без малейшего страха, ибо знаю, что твоя любовь ко мне не менее сильна, чем искренняя вера. Мы принадлежим друг другу, Карлотта. И так будет, пока смерть не разлучит нас.
   В те редкие моменты, когда он становился серьезным, как, например, сейчас, его слова трогали меня до глубины души. Я любила его, да, любила: его нежность, его силу, его мужские качества задевали внутри меня какую-то чувствительную струнку. Он был вожаком, и теперь я ясно видела, что если бы мне пришлось выбирать между ним и Бо, то Бо проиграл бы. Бо ослепил меня, но Хессенфилд захватил мою душу и не отпускал.
   Если б только мы встретились при иных обстоятельствах, если б только я могла уехать с ним как жена истинная, если б только я могла стереть из своей памяти прошлые дни... Нет, дело было совсем не в Бо. Меня терзали воспоминания о Бенджи, именно они бросали на мое счастье тень глубокого раскаяния, и редко, когда я могла не думать о нем, да и то ненадолго.
   ***
   Париж потряс меня. Как только мы прибыли в этот великолепный город, то сразу направились в наш дом в квартале Марэ, который, как мне предстояло узнать, являлся одним из самых престижных в городе. Король Франции был очень гостеприимен по отношению к английской знати, восставшей против соверена Англии, и не без причины - в настоящее время он находился с нашей страной в состоянии войны.
   В Эверсли нас всех воспитывали в духе преданности своему королю, твердили, что это одна из наших основных обязанностей, но я напомнила себе, что мой дед Карлтон участвовал в восстании Монмута и Яков признал его предателем так же, как сейчас нарекла Хессенфилда Анна. Дело было здесь сивеем не в том, лоялен ты или нет, а в принципе, и с каждым днем я все больше склонялась на сторону якобитов.
   Это был прекрасный дом, где нас встретили слуги. Хессенфилд представил меня как леди Хессенфилд, а когда я взяла за ручку Клариссу, осматривающую все вокруг широко открытыми от изумления глазами, он добавил:
   - А это наша дочь.
   Вопросов никто не задавал: Хессенфилд вернулся из Англии с якобитской миссией и привез с собой жену и дочку. Все было достаточно правдоподобно, и я легко вошла в свою новую роль, как, впрочем, и Кларисса.
   В те дни я чувствовала себя новобрачной. Хессенфилд с радостью согласился показать нам Париж, и какой восторг мы испытывали - Кларисса и я, - когда шли по этим улочкам вместе с ним. По его словам, с Парижем можно было познакомиться, только гуляя по нему пешком.
   Мы бродили по тихим улочкам Марэ - когда-то эта часть города была владением Валуа. Хессенфилд объяснял Клариссе, что на улице Ботрейи раньше выращивали виноград, на улице Серизэ - орхидеи, а на улице Лион располагается королевский зверинец.
   Нас поражали причудливые дома, нависающие над рекой, так, что вода омывала их стены, и Кларисса сразу же поинтересовалась, а не заливается ли она в окна? То и дело Кларисса вскрикивала от восторга, а иногда была так изумлена, что даже забывала задать свое вечное "почему".
   Хессенфилд показал нам центр города. Мы пересекли мост Мари и добрались до острова Ситэ, откуда любовались огромными башнями Нотр-Дам, и он купил нам изумительные букеты цветов на набережной Флер. Кларисса захотела осмотреть маленькие улочки, что шли вдоль собора Нотр-Дам, но Хессенфилд не позволил нам сделать этого. Там располагались дома бедняков, и улицы представляли собой узкие щели, где дома стояли настолько близко друг к другу, что порой чуть ли не соприкасались своими крышами, образуя что-то вроде полусвода и полностью отсекая солнечный свет. Посреди улочек пролегали водосточные канавы, забитые помоями.
   - Пойдем отсюда, - сказал Хессенфилд, - и ни в коем случае не заходите в такие проулки! Париж изобилует ими, и порой вы совершенно случайно, сами того не желая, можете выйти на них. Никогда не выходите на улицу без сопровождения!
   - Такие места можно найти в каждом большом городе, - ответила я. Трущобы есть везде.
   - А что такое трущобы? - спросила Кларисса.
   - Ты на них сейчас смотришь, - ответил Хессенфилд.
   Клариссу переполняло любопытство, и она было попыталась вырваться, но я крепко держала ее за ручку. Тогда Хессенфилд поднял ее на руки и сказал:
   - Ты устала, малышка? Ничего, если я некоторое время побуду твоей лошадкой?
   Меня очень тронуло, когда она улыбнулась и обвила ручонками его шею. Она еще не забыла Бенджи и Грегори, но уже меньше вспоминала о них.
   Неподалеку от нашего дома на улице Сен-Антуан располагалась аптека. Когда мы прошли мимо нее, сладкие ароматы охватили нас, и тут же я вспомнила о Бо, который сам занимался изготовлением духов и всегда благоухал странным ароматом мускуса. Именно этим и очаровал меня Мэтью, он пользовался похожими духами.
   Хессенфилд проследил за моим взглядом и сказал:
   - Да, сейчас в Париже уже не столько подобных аптек, сколько раньше. Много лет тому назад они были буквально повсюду, и на каждом углу знахари продавали свои лекарства, эликсиры и мази. Это было лет сорок назад, но люди до сих пор вспоминают об этом, тогда жили знаменитые отравители Лавуазье и мадам де Бринвильер. Они умерли ужасной смертью, но их имена никогда не забудут. С тех пор аптекари торгуют своими товарами с большой осторожностью:
   , их все еще подозревают.
   - Ты имеешь в виду, что люди у аптекарей покупают яды?
   - Покупали. Теперь это сделать труднее, но за соответствующую цену, держу пари, можно. В большинстве своем они все из Италии: итальянцы известные знатоки ядов. Они могут приготовить всякие яды - без вкуса, без цвета и запаха, яды, проникающие сквозь одежду, убивающие постепенно или же в одну секунду. Эта женщина, Бринвильер, хотела отравить своего мужа и испытывала действие своих ядов в разных больницах, где была известна как очень благочестивая леди, искренне заботящаяся о неизлечимо больных людях.
   - Да она настоящий дьявол!
   - Это действительно так. Только представь себе, как она, предвкушая результаты очередного опыта, идет по улочкам Парижа к очередной жертве, чтобы посмотреть на дело рук своих.
   - Слава Богу, что Кларисса задремала, а то бы мы утонули в куче "почему", "когда" и "как". Но какой это странный город! Я никогда не видела столько грязи на улицах и не слышала столько шума.
   - Осторожно, только не забрызгайся! Это очень коварная грязь: если она коснется твоего платья, на нем останется дыра. Римляне, когда впервые оказались в Париже, нарекли его Лютецией, что означает "Город грязи". С тех пор, конечно, условия стали получше, но все равно будь осторожной. А что касается шума: французы - шумная нация, по сравнению с ней англичане просто молчальники.
   Как я наслаждалась теми днями, открывая для себя Париж и Хессенфилда, и с каждым днем я все больше влюблялась в этот город и в этого человека.
   ***
   Через неделю нашего пребывания в Париже Хессенфилд сказал, что я должна быть представлена ко двору короля Якова.
   Сен-Жермен находился примерно в тринадцати милях от Парижа, и отправились мы туда в карете, так как для представления я должна была быть соответствующе одета. На следующий же день, как мы приехали в Париж, Хессенфилд послал за одной из парижских портних, ибо, кроме того, что на мне было в тот день, когда меня, как я это называла, "умыкнули из кустарника", а по словам Хессенфилда, "когда я сама сбежала из Англии, чтобы последовать за своей истинной любовью", - так вот, кроме той одежды, у меня не было ни одного платья.
   Портниха быстро сшила для меня простенькое платье, после чего все внимание сосредоточилось на наряде, в котором я должна была поехать в королевский дворец: очень элегантном и в то же самое время довольно скромном. Цвет выбрали голубой, переходящий в бледно-лиловый.
   - Милорд сказал, что цвет платья должен подходить к глазам миледи, говорила портниха, суетясь вокруг платья так, будто оно было настоящим произведением искусства.
   Это был весьма необычный цвет, раньше я такого никогда не видела. Парижские красильщики тканей слыли настоящими мастерами своего дела, и цвета, которых они добивались, не раз восхищали и удивляли меня. В юбку был вделан обруч из китового уса, голубой шелк был собран в рюши, а на плотно облегающий корсет пошел бледно-лиловый шелк. Под платье подобрали нижнюю юбку такого нежно-зеленого оттенка, что этот цвет был почти неразличим глазом. Я никогда не видела такого платья.
   - И это естественно, - сказал Хессенфилд, внимательно изучая меня. Когда речь заходит о моде, наша страна отстает от Франции на многие годы.
   Мою прическу уложил парикмахер, которого выбрал сам Хессенфилд. Он хлопотал вокруг меня, причесывая мои волосы до тех пор, пока они не завились кудрями, и лишь затем начал укладывать их. Но, должна признать, когда он закончил, эффект был поразительным - волосы были уложены в высокую прическу, которую венчала, подобно короне, бриллиантовая диадема.
   Когда Хессенфилд увидел меня, он был в настоящем восторге.
   - Никто не может сравниться с, тобой, любовь моя!
   Он повел меня к Клариссе, которая уставилась на меня с непритворным изумлением.
   - Это действительно ты? - спросила она. Я наклонилась и поцеловала ее.
   - Ты помнешь свои юбки! - с испугом воскликнул Хессенфилд.
   Мы оба рассмеялись.
   - Ты гордишься ею, Кларисса? - спросил он. Кларисса кивнула.
   - Но и когда она другая, она мне тоже нравится.
   - Ты любишь меня в любом обличье, да, Кларисса?
   Она снова кивнула.
   - А я вхожу в этот заколдованный круг? - спросил Хессенфилд.
   - А что такое круг?
   - Потом объясню. Пойдем, дорогая, карета ждет нас.
   Так я прибыла в Сен-Жермен.
   Меня представили как леди Хессенфилд Якову III. Яков был младше меня по возрасту, думаю, в то время ему было семнадцать лет. Он тепло приветствовал меня. Хотя у него были манеры короля, он, казалось, все время старался выказать свою благодарность тем людям, которые окружали его, а особенно тем, кто, подобно Хессенфилду, многим пожертвовал, чтобы служить ему.
   - У вас красивая жена, Хессенфилд, - заметил он.
   - Полностью с вами согласен, сир.
   - Она должна почаще навещать наш двор. Я сказала, что очень рада присутствовать здесь, а он выразил надежду, что я задержусь здесь подольше, но, конечно же, никому из нас не хочется гостить у короля Франции дольше, чем надобно.
   - Лучше сказать так, леди Хессенфилд, - в Вестминстере и Виндзоре мы будем добрыми друзьями.
   - Я надеюсь, что этого не придется долго ждать, сир, - ответила я.
   Я была представлена его матери - бледной, печальной Марии-Беатрис. Она привлекла меня больше, чем ее сын. Она была еще довольно молода, когда родился Яков, ей, должно быть, было лет тридцать. И сколько ей пришлось перенести с тех пор, как еще девочкой, против своей воли, она приехала в Англию, чтобы выйти замуж за Якова, герцога Йорка, вдовца с влиятельной любовницей! Мне было жаль ее. Она подарила своему мужу сына, которого теперь звали Яковом III, а затем последовала за ним в изгнание. Сейчас она казалась похудевшей и осунувшейся, будто горести жизни, в конце концов, выпили из нее все соки. Лицо ее покрывала бледность, но, благодаря прекрасным темным глазам, в юности она, должно быть, была настоящей красавицей.