Игнатушин Алексей. Псы, стерегущие мир

   Кащей всмотрелся в витязя. В голове Люта бесцеремонно шарили холодные пальцы, перебирали что-то, как складки ткани. Лют озлился, и горячая волна неприятные ощущения смыла. Нелюдь заколебался и переглянулся с Ушкуем. Кот сказал с сомнением:
   – Можно попробовать.
   Лоб Кащея взбугрился толстыми складками. Лют с удивлением заметил в жестоких глазах нерешительность. Белая змея озабоченно зашипела и попыталась заглянуть хозяину в глаза, но бледная ладонь прижала голову к плечу, костлявому, как щучий хребет.
   – Ладно, букашки, – проскрипел Кащей мерзко. – Ты, – кивок на Люта, – отправишься в Навь, кое-что заберешь у Нияна, а ты, кузнечик… гм… надо подумать.
   Голос Кащея истончился до комариного писка. Лют уставился на золотые горы невидящим взглядом. Мысль о том, что придется отправиться к жесткому подземному богу, шарахнула кувалдой, испепелила – храбрость и решимость растоптала.
   Буслай глянул сочувственно на соратника, просипел:
   – А чего мне отдельный урок? Нам один предмет нужон.
   Кащей глянул с укором:
   – Разве вас кто неволит?
   Буслай зло засопел: сказать, что неволит долг перед отчизной, да не поймет дивий, он и слова такого не знает. Лют сбросил оцепенение, сказал твердо:
   – Хорошо, говори, что принести.
   Лицо Кащея потемнело, он скривился, будто от острой зубной боли. Белая змея, чуя настроение хозяина, сочувственно зашипела.
   – Принесешь шкатулку, из адаманта точенную, на черный замок замкнутую.
   Лют подивился подобию боли, тоски и страха в голосе дивия и кивнул:
   – Добро, сделаю или погибну.
   Кащей глянул кисло, и в его глазах ясно прочиталось, что обязательно погибнет, мог и не упоминать. Нелюдь перевел взгляд на Буслая. Гридень насупился, вжал голову в плечи, крепче стиснул молот.
   – А ты отправишься к Тугару-Змию. Думаю, будет приятная встреча, – добавил хозяин гор с мерзким смешком.
   Земляной кот чихнул насмешливо.
   Буслай глянул хмуро, спросил мрачно:
   – Я к нему на блины, что ли?
   Кащей спохватился:
   – Ах да, какой я забывчивый! Заберешь Огненный коготь. Вещь в хозяйстве полезная, не помешает.
   – А где он его держит?
   – На пальце, где ж еще? – удивился Кащей тупости наглой букашки.
   Гридни переглянулись с тоской, раны разом заныли, по голове шарахнула дурнота. Кащей оглядел изодранных людишек и рявкнул зло:
   – Что встали, твари?! Если согласны, Ушкуй покажет дорогу.
   Лют вздрогнул от оскорбления, кровь вскипела, из ножен на палец показалась полоса узорчатой стали. Кащей глянул презрительно, на худющей роже проступила брезгливость от якшаний с подобными существами. Лют спокойно выпустил запертый воздух и сказал, глядя в мрачные провалы глаз:
   – Может, перед началом в баньку сводишь, накормишь, дашь роздыху?
   – Что за бред? – поморщился Кащей. – И что такое «банька»? Ты чего-то не понял, тварь? Не хочешь исполнять мою волю, так и скажи.
   Лют сцепил зубы, слова протиснулись с трудом, плоские, ужатые:
   – Если пойдем изможденные, то сдохнем за первым поворотом. Тебе невелика печаль, но отдохнувшие пройдем дальше и принесем, что нужно. Подумай, неужели наша смерть лучше обладания заветными вещами?
   Кащей хмыкнул, вгляделся в гридня пристально, вновь заколебался.
   – Гм… Как я раньше не заметил, – сказал он после паузы. – Ты ведь не прост, не прост. Отмечен каким-то богом, из новых, верно. Пожалуй, у тебя может получиться. Ты прав, мне шкатулка ценнее ваших вонючих шкур. Придется подлечить. И… кое-что дать в помощь.
   Кащей поколебался. Белая змея переползла на протянутую руку. Нелюдь деловито свернул ее в кольцо, как веревку, и швырнул в Люта. Витязь невольно отшатнулся, но, сдержавшись, неловко поймал.
   Змея подозрительно уставилась Люту в глаза, раздвоенный язык лизнул грязное людское лицо, бусинки глаз яро вспыхнули. Лют переглянулся с Буслаем и спросил недоуменно:
   – А на кой она?
   – Возьми за хвост, – посоветовал Кащей, как тупому. – Стой спокойно, не дергайся.
   Змея свесилась головой вниз, гибкое тело вытянулось в струнку, и гридни изумленно ахнули: тело уплощилось, блеснули острые края, блеск драгоценностей заиграл на клинке. Лют осторожно взмахнул мечом – лезвие постепенно ширилось от рукояти к острию – клинок-спата.
   Широкое острие неуловимо превратилось в змеиную голову – диковато было видеть острую сталь с живой головой змеи. Спата окончательно превратилась в змею, гадина обвила Люту шею, уткнулась острой мордой.
   – Это Аспид-змей, – сказал Кащей с толикой гордости. – Свою железку можешь оставить, в походе помешает.
   Лют поежился: горло нехорошо давит, страшновато ходить с гадом на шее – вдруг укусит. Буслай посмотрел с завистью: до того мог бахвалиться, что у него оружие мощнее, но тут в самом деле великолепие! Как не взвыть от зависти?
   Лют, поколебавшись, оставил ножны, виновато глянул на верного друга, что не раз спасал. А сейчас оставляет, предает.
   Кащей скучающим жестом услал всех прочь. Ушкуй повел гридней из сокровищницы. Прошлись по многочисленным залам подземного – или подгорного? – дворца, ахали на каждом шагу, выпучивая глаза, как раки.
   Земляной кот вел дальше, шипел, впивался когтями в зад. Однажды рассердился на гридней, изумленных убранством комнаты так, что уши заполыхали. Ушкуй привел воинов в уютную пещерку с парующими озерцами и принялся брезгливо смотреть на плещущихся двуногих, что вылизываться не умеют.
   Горячие воды оказались целительными. До того чувствовали себя так, словно ночью намной навалился, потоптал всласть. Но боль и усталость незаметно исчезли, синяки и кровоподтеки рассосались. С удивлением гридни ощутили прилив сил. Буслаю захотелось на пробу швырнуть валун размером с быка, а то и жахнуть кулаком в стену, с удовольствием глядя на ползущие трещины.
   Ушкуй принес новую одежу и, смешно морща морду, сказал назидательно:
   – Берегите – потом постираете, вернете.
   – Мог бы и кольчуги притащить, – буркнул Буслай. – Наши поистрепались.
   – Ваши беды, – заметил кот презрительно.
   Затем привел их в пещеру, где вместо свода темнело закатное небо, такое красивое, родное. Из щелей высыпали маленькие человечки, залопотали тонкими голосами. Буслай невольно отшатнулся, когда карлики приблизились и, вцепившись ручками в штанину, потянули куда-то с чрезмерным усердием на чумазых личиках.
   Ушкуй распушил усы и молвил:
   – Здесь ваши дороги расходятся. Тебе на поверхность, – сказал он Буслаю, потом оборотился к Люту, – а тебе в Навь.
   Буслай поежился, глянул на потемневшего соратника сочувственно: прогулка в преисподнюю – тяжкое испытание. Сам бы ни за что не пошел, а Лют держится мужественно, как всегда – себе самое трудное.
   Гридни крепко обнялись. В глазах Буслая появилась тоска: могут не увидеться! Лют сжал дружески плечо, отвернулся и пошел с прямой спиной и гордо развернутыми плечами. Буслай вздохнул и зашагал за крошечными человечками.
   Ушкуй проводил обоих насмешливым взглядом и затопал обратно.

Глава четвертая

   Сомчей разлепил веки: перед глазами располагался потолок шатра, ноздри щекотали терпкие запахи горящих трав. Шевелиться оказалось трудно из-за наваленных в десяток слоев одеял. Слуха коснулось заунывное пение, он поморщился – от резкого движения накрыло дурнотой и звенящей слабостью.
   – Великое Небо, доблестный Сомчей очнулся! – проскрипел старческий голос.
   Над лежащим полководцем склонилась высохшая фигура в парчовом халате. Морщинистое и темное, как кора старого дерева, лицо Шергая выглядело обеспокоенным, глаза лучились сочувствием. Он заботливо поправил кипу одеял, потом брезгливым жестом услал поющего целебную песнь шамана.
   – Хорошо, что опасность смерти миновала, – сказал маг искренне. – Повелитель будет очень рад.
   Зашуршал полог, и шаман вышел, шипя рассерженно. По мановению Шергая воздух очистился от дыма лекарственных трав. Полководец с трудом сглотнул ком. Сознание временами гасло, голова раскалывалась от гула.
   – Что сейчас? – выдавил Сомчей слабым голосом.
   Маг пошептал заклятие, кулаком сгреб воздух над полководцем, отбросил что-то невидимое, и Сомчею полегчало.
   – До сих пор погребаем павших, – сказал Шергай. Лицо его потемнело, глаза подернулись рябью. – Слишком много сынов степи пало. Лесные дикари на диво могучи, эх, еще и легкие победы расслабили.
   Лицо военачальника дрогнуло, глаза устало закрылись, он прошептал смертельно усталым голосом:
   – Что они?
   Колдун понял, сказал обыденно:
   – То же самое. Повелитель в великой милости и благородстве договорился с ними о перемирии – они похоронят свои отбросы, заодно укрепятся.
   – Войско?
   – Пока не особо заметно, но ропщет, – сказал маг грустно. – Многие ужаснулись той крови, с какой одержана первая победа. Даже не победа, это мы так говорим, чтобы тошно не было, просто купили тысячью жертв право осаждать крепость. Али-Шер предлагал для поднятия духа разорить окрестные земли, но Повелитель отказался. Он слишком сильно хочет попасть в город и все время теребит заветный мешочек на груди.
   Сомчей вздохнул горестно и устало осмотрел шатер. В бледном свете жирника – плошки с жиром – слабо поблескивали золотые подносы с яствами и кубками.
   Слабость уничтожила ощущение тела, показалось, что теперь он существует по-настоящему, освобожденный от мясной шелухи. В ушах сквозь мерный гул слышались неразборчивые голоса – могучие, грозные.
   – Не нужен ему город, – прошептал Сомчей в бреду. Маг навострил уши. – Тогда… на Пепельном валу… Здешний правитель пришел на помощь отцу Повелителя… ясаги могли угрожать и их землям… на пиру… дочь мелкого князя. Он старался, но она… А отвергнутый подарок хранит… здешние женщины любят зеленый бисер…
   Шергай отшатнулся, в голове полыхнуло солнце. Не сразу он понял, отчего легкие мучительно горели, потом спохватился и жадно вдохнул.
   Сомчей в бреду забормотал бессвязные фразы, его лицо приобрело нехороший синюшный оттенок. Маг поспешно выудил из парчовых складок мешочек, взял щепоть, взмахнул: воздух над полководцем заблестел мельчайшими золотыми искорками, пыль коснулась одеял, лица и бесследно исчезла. Сомчей застыл и ровно засопел.
   Шергай поднялся – ноги дрожали. Он с трудом успокоился, вышел. Благая прохлада остудила лицо, едва открыл полог. В уши ворвался грохот туч, шум дождя. Прозрачные капли заплясали на лысине с венчиком седых волос.
   Шаман высунулся из огромного шатра для раненых и юркнул к полководцу.
   Маг прошел сквозь стену ливня, спотыкаясь на каждом шагу. Промокшие воины удивленно расступались перед старцем с невидящим взором и провожали его недоуменными взглядами.
   Шергай отодвинул полог своего шатра. Серый, холодный мир сменился уютным теплом. По вялому маху ладони зажглось больше светильников. Колдун неспешно копался в волшебных предметах. Его и без того морщинистый лоб прорезали глубокие складки.
   – Да, Повелитель, – бормотал он, – удивил так удивил. Теперь ясно, зачем ты так стремился сюда, хотя с обретенной силой мог покорить могущественные державы Востока и Юга.
   Весь поход ради женщины! Шергай вспомнил, что подготовка началась еще давно, с похода в прокаленные пески, где, одолев песчаных колдунов, Повелитель добрался до Источника. Право слово, эта женщина, должно быть, красивее богини.
   Шергай приготовился осудить подобное безрассудство: столько сынов степи легло, еще сколько ляжет. Но в груди шевельнулось странное чувство, пахнуло необъяснимой мощью, сердце сладко защемило.
   В самом деле достойна уважения подобная страсть: десять лет прошло со дня разгрома ясагов, но Повелитель не забыл, все годы его сжигал неукротимый огонь. Сколько перенес и вынес…
   А потом решил вторгнуться в земли былых союзников, разорить, а ведь именно воин из этой земли проклятущих лесов сразил вождя ясагов. И все ради женщины, которая неизвестно как себя поведет, когда Повелитель ее захватит.
   Но ведь не ради золота сражаться, мелькнула яркая мысль. Вон, Али-Шер, сущий ублюдок, только о нем и мечтает, ничего вокруг не видит, любого порвет за желтый кусочек. А Повелитель…
   Шергай почувствовал необычайный подъем, будто прикоснулся к чему-то светлому, чистому, высокому. И дело не в том, сколько еще людей поляжет, не в реках крови, что прольются, а в том, что Повелитель не стал искать замену, не прельстился обворожительными красавицами, коих повидал немало.
   Старый маг не понял, почему такой глупый поступок его воодушевил, но доверился опыту прожитых лет: можно не понимать и считать глупостью, но если такая глупость человека облагораживает, надо уважать, ценить и следовать.
   Ивашка раздул щеки, выдувая душу в надрывную мелодию, от стен отразился последний звук. Княгиня очнулась, палата осветилась бесподобной улыбкой. Пастушок смущенно покраснел и опустил глаза. Божественно прекрасная женщина сказала очаровательным голосом:
   – Подойди ближе, юный умелец.
   Ивашка неуклюже подошел к креслу с высокой спинкой, от улыбки княгини растаял, посмотрел несмело. Точеная ладошка пригладила льняные вихры. Ивашка блаженно сомлел, слух усладил серебристый смех.
   Дверь скрипнула, послышались тяжелые шаги. Княгиня встретилась взглядом с супругом и светло улыбнулась. Хмурое лицо Яромира чуть посветлело, Ивашка удостоился благодарного взгляда. Пастушка обдало жаром, он засопел смущенно.
   – Как хорошо, что Стрый спас мальчика, – пропела Умила чарующе. – Без его песен мне было бы скучно.
   Яромир кивнул, жадно впитывая красоту безукоризненного лица. Княгиня заметила пристальный взгляд, полукружья бровей приподнялись. Тонкие пальчики схватили толстую косу, будто сплетенную из застывших потеков меда и нитей золота.
   – Что с тобой? – спросила она насмешливо, но в глубине небесного цвета глаз мелькнула тревога.
   Князь заметил, опечалился: его женщину ничто тревожить не должно. Сказал как можно беспечнее:
   – Военные хлопоты. Князья жалуются, что не подают перепелов, вымоченных в вине, их ратники – на тесноту. В общем, мелкие трудности.
   Умила улыбнулась лучезарно. Ивашка едва не упал на колени, в голове возникла горячая мысль: обязательно сочинить песню в ее честь. Яромир склонился над супругой, с трепетом вдохнул нежный аромат волос, чистой кожи.
   За дверью забухало, затопотало. Согнувшись пополам, вошел Стрый, за широкой спиной мелькнул Вольга. Княгиня поморщилась: слишком от этих двоих веет звериным духом, по2том.
   Вошедшие поклонились. Яромир без ревности отметил, что кланяются не ему, а ей. Так и должно быть, весь мир к ее ногам…
   – Не серчай, княгиня, – пробасил Стрый. От его голоса затрепетало пламя светцов, – но Ивашке пора домой – пусть отдохнет, а с утра играет. И с князем надо поговорить.
   Умила поморщилась, сердито тряхнула нитки бисера на груди, грациозно встала, разглаживая складки платья. Ивашка вложил ладошку в ладонь княгини, изящную, сотканную из солнечных лучей. Мужчины проводили их взглядом. В палате разом потемнело, потускнело, все стало отвратительно серым, а золотые светцы и украшения превратились в свинцовые.
   Стрый буркнул вдогонку:
   – Тебя во дворе Короед ждет. Смотри не застудись под дождем.
   Вольга поморщился: слишком много заботы приблудному мальчишке, даром что неплохо играет на дудке. Волхв выглянул в коридор. Стражи посмотрели на седоголового кудесника хмуро, и он прикрыл дверь. Яромир опустился в кресло, спросил вяло:
   – Ну?
   Стрый буркнул насмешливо:
   – Дела идут неплохо, княже, в войсках подъем, горожане песни поют. Ноне сделаем вылазку, пощиплем малость. Скоро война кончится.
   Яромир кивнул, тщательно упрятал горечь: кончится, когда никого из степняков не останется. Вольга тоже не разделил бодрости могучана.
   – Не хвались, Стрый. Ворог очень непростой. Слышал, что наши дурни заговорили после заключения перемирия для погребения павших?
   Стрый помрачнел, отвел взгляд, без нужды одернул рубаху.
   – Одобряют, – буркнул он мрачно.
   Яромир через силу растянул губы:
   – Ну, Стрый, какой ты стал вежливый, скоро языком владеть будешь лучше, чем мечом.
   Воевода засопел, за спиной князя погасли светцы, в палате чуть потемнело. Вольга хохотнул:
   – Скажи прямо – восхищаются. Мол, великая честь сражаться с таким героем, словно явившимся из древних времен, конечно же, самых лучших и благородных. Только и говорят, как он без брони в одиночку ров преодолел.
   Кулак князя впечатался в подлокотник, дерево жалобно хрустнуло.
   – Бахвалится, перья пушит! Знаю, перед кем токуешь! – прошипел Яромир люто. Лицо его побурело, лоб испещрили складки, в глазах полыхало бешенство.
   Волхв переглянулся с воеводой, осторожно кашлянул:
   – Ты о чем, княже?
   Яромир спохватился, его лицо разгладилось. На любопытные взгляды ответил хищным оскалом. Стрый прогудел неодобрительно:
   – Темнишь, княже.
   Яромир отмолчался. Тишину палаты разбавляла неясная дробь дождя по крыше, да гулкое дыхание Стрыя гуляло под потолком. Князь шевельнулся со смущением на лице и сказал хриплым от неловкости голосом:
   – Ладно, главное – город отстоять. Вольга?
   – Укрепил так, что муха не пролезет. Вовремя тебе неведомый друг подал весточку: и стены подлатали, и большую рать собрали.
   Стрый хохотнул. Волхв ответил неприязненным взглядом, пристукнул посохом. Могучан не стал советовать кудеснику заделаться певцом. Добавил гулко:
   – Эт верно, сейчас даже в поле можем потягаться со степняками на равных. Жаль, Люта нет, вернется, как в глаза смотреть будем? Получается, послали зря.
   Вольга заметил осторожно:
   – Как знать, расслабляться тоже не стоит.
   Стрый кивнул, шлепнул волхва по старческому плечу, но волхв не шелохнулся, лишь кустистые брови подпрыгнули к тесьме.
   – Что творишь?
   – Гором просил передать, – ответил воевода невинно.
   Вольга стукнул посохом. Князь досадливо поморщился при треске половиц, глянул укоризненно:
   – Ладно, ступайте. Стрый, посиди с князьями на пиру – жалуются, что брезгуешь. Но ты для дела уж потерпи.
   – Добро, – ответил воевода чуточку недовольно. – Собирался на стену к Ратьгою, но ладно…
   Коротко поклонились. Князь посмотрел вслед и поморщился излишне громкому стуку двери. Половицы скрипнули под сапогами, запор нехотя выполз из петель, ставни радостно распахнулись, глаза ослепила вспышка молнии. В лицо ударило прохладой. В свинцовых тучах грозно ворчало. Ливень клокотал, как кипящая вода в котелке.
   Город притих, жители попрятались по теплым домам. В тереме виднелись робкие огоньки, будто кусочки золота на войлочной подушке. Доносился гул веселья: князья пировали мощно, бесшабашно. Сволочи, запасы почти проели, чем кормить, если осада затянется до осени?
   «Да как урожаи собирать?» – мелькнуло горькое. Поля сожжены или вытоптаны, тяжкий труд пущен прахом. Дай Семаргл, зима будет мягкой, иначе лишенные жилищ померзнут в лесах. И придется стариков сажать на сани – и в лес. Тяжко, конечно, но они поймут, сами попросят детей, дабы не объедать внуков, лучше им лишний кусок…
   Ослепительно блеснуло – город явился из темноты, как при свете дня. Князь рассмотрел его до мельчайших подробностей, успел досадливо поморщиться неурядице, от оглушительного грома земля содрогнулась. При свете молнии успел заметить поврежденный настил канавы, плавающие в широкой луже обломки: какая-то свинья наступила, желоб засорился, водовод перестал сбрасывать излишек в реку. Теперь в том конце подтопит несколько домов, опять подданные пострадают.
   Усмехнулся невесело: не зря Вольга говорил про правильность выбора батюшки. Младшему сыну княжества было не видать, как своих ушей, но неожиданно для всех отец объявил престолонаследником его. Старший брат так и не простил обиды, шлялся по свету неведомо где. И теперь князь думал в первую очередь о народе, будто не стояло под стенами войско того, кто хочет отнять самое драгоценное в жизни.
   Кто мог подумать, что двух побратимов рассорит женщина? Алтын так и не забыл, хотя столько лет прошло. Эти годы он усиленно копил силы, стал вождем степных кланов, явился под стены.
   Невольно князь испытал к сопернику уважение. Все-таки не растратился впустую, не пошел по непотребным девкам, не залил горечь вином. Хоть и подонок, что пришел в цветущие земли с разором, но лучше тех, кому любая девка хороша, а нет девки, дык и животных можно. Как у этих балбесов говорится: «Всякую дрянь бери да пяль, бог увидит – лучше подаст». Этому не все равно, борется, хоть гадкими методами, но все же…
   Но Умилу он не увидит!
   Лицо князя во вспышке молнии показалось страшным: слюна на клыках полыхнула мертвенным светом, в щелочках глаз мелькнуло темное пламя. Яромир отошел от окна, сердце тяжело било, ребра похрустывали, голову сдавливал невидимый железный обруч.
   Отошел от окна, и тень разлеглась на стене, взглядом прошелся по прикрепленным мечам, топорам, расписным щитам. Озлился, тряхнул головой. Что это он все о битвах? Рядом прекраснейшее существо, которое вот-вот станет добычей грязного, вонючего степняка, что привык испражняться в седле. А он тратит бесценное время на ерунду. Сейчас надо быть подле нее: говорить слова ласковые, веселить, целовать уста сахарные.
   На миг представил, что в самом деле потеряет любимую, – в сердце воткнулась ржавая игла, сознание затопила вспышка ярости пополам с режущей болью. Тень на стене переломилась в поясе вслед хозяину, потемнела, подернулась рябью.
   Яромир отдышался. С висков текли мутные ручьи, в груди давило гнусно, противно. Перед глазами мелькнул облик супруги, и боль отступила. Князь двинулся вдоль стены, предвкушая встречу с удивительнейшим существом, складки на лице разгладились, от нахлынувшей нежности в груди сладко щемило.
   Тень осталась на месте. Яромир двигался, не замечая, что от него отходят темные полоски, а темное человеческое очертание наливается мраком, колышется зыбко. Бревна вокруг серебрились пленкой инея.
   В спину дохнуло холодом. Князь обернулся, и его глаза полезли на лоб: от стены отделился человекообразный кусок мрака, холодный, как морская бездна. Зыбкая фигура подошла – следы на половицах блестели изморозью. Расплывчатые очертания руки приблизились к княжьему горлу.
   Горло сдавил ледяной ошейник, золотая гривна заиндевела, и Яромир захрипел. Холод заморозил воздух в легких, в горле появилась сосулька с острыми краями, глазная жидкость покрылась прозрачной корочкой.
   По тени прошла зыбь, хватка усилилась, холод коснулся груди, сердце стукнуло заполошно, проламывая корку льда, и обреченно застыло. Живот скрутило жестокой судорогой, будто проглотил пыльный булыжник, холод въелся в кости.
   Князь поднял отяжелевшие руки и вцепился пальцами в полосу мрака. Холод стегнул болью, в пальцах захрустела кристаллами кровь. В голову ударила дурнота, члены сковала страшная слабость. Мир погрузился во тьму, глухо слышались звуки дождя, ток крови…
   Темную пелену сожгла яркая вспышка, в уши ворвался озлобленный вой, громкий голос. Сознание вернулось с ударом боли, кровь заструилась по жилам, весело, как весенний ручей. Смертельный холод растопил жар работающего сердца. За плечи приобняли сухие руки. Лицо волхва было серьезно, напуганно.
   – Князь, живой, – проговорил он с неимоверным облегчением. Посох в его руке крупно дрожал, из-под тесьмы по морщинистому лбу текли капли пота с лесной орех.
   Яромир просипел смятым горлом:
   – А говорил: муха не пролетит.
   Потемневшее от времени лицо кудесника вспыхнуло стыдливой краской. Яромир даже удивился – такого от Вольги не ожидал.
   – Хитер ворог, – процедил волхв злобно. – Ударил тонко, а я, старый дурень, настроился мощные атаки отражать. Сволочь! Додумался, вражина, натравить на тебя твою тень.
   Яромир пробормотал обеспокоенно:
   – А теперь… как?
   Известно, что без тени обуешься в плесницы, с ней шутки плохи, потому нельзя наступать, кривляться, а при закладке дома тщательно следят, чтобы тень не падала на фундамент.
   – Не боись, княже, – успокоил волхв. – Порчу вытравил, поставил надежный заслон.
   Яромир со стоном поднялся, встретился взглядом с встревоженными стражами, и его губы растянулись в бледной улыбке.
   – Все хорошо, ступайте за дверь.
   Стражи коротко поклонились, глядя с испугом и опаской. Вольга проследил взглядом за ними и жестом закрыл дверь.
   Яромир, пошатываясь, направился к креслу. Тело после пережитого страха бросало из крайности в крайность: то бодр, как сотня молодоженов, то разбивает слабость, постыдная дрожь.
   Мозг кольнуло раскаленной спицей. Вольга непонимающе глянул на посиневшее лицо и еле отскочил. Мимо промчался князь, обеспокоенные шаги загрохотали в коридоре. Стражи всполошились, побежали следом.
   – Да что такое? – нахмурился волхв и вышел в коридор.
   Встречные челядины пужливо сторонились. Внезапно слух разорвал звериный вопль отчаяния. Сердце волхва дрогнуло и облилось кровью. Не помня себя от страха, он сказал заветное слово – в глазах на миг померкло, перед взором распахнулась уютная палата.
   – Ее нет! – заорал взбешенный Яромир. Князь яростно пинал подушки, расшвыривал в стороны ворохи шкур. Печально звенела золотая посуда, дробно катились фрукты.
   Вольга мигом осознал случившееся, хрипло застонал, убиваясь по своей дурости. На шум сбежались стражи, пламя жирников и светцов плясало на обнаженных клинках.