Страница:
Глаза резных из дерева богов неотрывно смотрели, князь содрогался от величественных взоров, просяще смотрел в расписные лики, губы безмолвно шевелились. Сердце сжимала лапа с острыми когтями, виски пульсировали давящей болью, несмотря на теплое утро, то волнами накатывал холод, то выступала испарина.
«Боги, за что такое испытание? – взмолился князь. – Достанется сил выдержать? Об одном молю: защитите Умилу, любушку мою. Пусть паду, защищая стены, но вызволите из полона княгиню».
В глазах защипало, показалось, что лик Перуна дрогнул, но скорее почудилось из-за слез. Послышались встревоженные крики. Яромир уловил свое имя, в груди колыхнулась мутная волна. Губы хищно раздвинулись, кулаки с хрустом сжались: и то верно, сколько дней без боя, удивительно, как степняки не взбунтовались. Ожгла неприятная мысль: у давнишнего степняка-побратима нынче никто не посмеет пикнуть супротив. Взматерел, сволочь, набрался где-то темной мощи.
– Князь, – раздался с требища сильный голос посыльного, – степняки в атаку строятся! Стрый просит быть быстрее.
Яромир поспешно отбросил лишние мысли. Преодолев боль, отринул образ милой, запрятал в уголок сердца.
В груди мощно бухало, тело омывали горячие волны: пусть Кременчуг покинули войска союзников, но степняки захлебнутся кровью прежде, чем придвинутся к стенам, а там вовсе костьми лягут.
Князь вышел из капища, в спину упирался твердый бодрящий взгляд светлых богов. Волхвы у круговых костров проводили почтительными поклонами князя – верховного жреца в военное время. Яромир распрямил плечи, пластины груди налились горячей кровью, взбухли твердыми плитами.
На выходе недоуменно оглянулся: воинов нет, куда-то запропастились, неужто побежали на стены вместе с плащом и воинской справой? Посыльный умчался по кивку головы, князь стиснул зубы, сдерживая бранные слова.
По мостовой справа протопали сапоги. Князь наткнулся взглядом на броню и меч, лежавшие поверх алого свертка. Буркнул бранное слово, плечи напряглись под тяжестью полупуда плетеных колец. Меч привычно пристроился на боку, дружинный скользнул за спину, накрыл княжьим плащом, Яромир скрепил одежу на шее застежкой.
Князь обернулся, чтобы поблагодарить, и недоуменно дернул головой. Показалось, что смотрит в зеркало. Негаданный двойник печально улыбнулся, отчего ноги князя приросли к мостовой, а лицо осыпало морозом. Живое отражение улыбнулось, мягкими движениями поправило корзно, а на свои плечи поглядело с шутливой досадой: у него такого плаща нет.
Яромир проводил остолбенелым взглядом своюспину в простой рубахе, борода взмокла от пота. Долго не мог отвести взгляд от угла, за которым скрылся безымень, затем пошел к городской стене на скрипучих ногах. Внутри, как в бурдюке, плескали холодные волны, сменялись жарким валом, и вновь кровь застывала, а в животе смерзалась градина.
Процокали копыта, двое дружинных с красными от волнения лицами подвели к правителю коня, гридень постарше буркнул, отводя глаза:
– Не серчай, князь, не по нашей вине заминка.
Он начал объяснять, но Яромир не слышал: уши заливал мерный тошнотворный гул, поводья в руках тряслись, солнце казалось куском льда. Князь всматривался в лица встречных горожан, с хрустом растягивал замерзшие губы в улыбке, неподъемное бревно руки вскинулось кверху, замахал приветственно. Горожане кричали ободряюще, глаза горели уверенностью, что враг будет повергнут.
Князь поправил застежку плаща, содрогнулся от страха, тело покрылось липкой пленкой пота. Шея одеревенела, постоянно тянуло оглянуться на капище, где встретил безымень. По телу вновь прокатилась ледяная волна, князь согнулся, дыхание вырвалось с паром. Невероятным усилием распрямился, солнечный луч заблестел в широкой улыбке, вскинул вторую руку, сцепил в замок, горожане восхищенно зацокали могучей стати князя.
«Безымень, безымень!» – металось в голове паническое.
Нет нужды стороннему человеку пугаться безыменя – нечисть безобидная, ни на кого не нападает. Но… всегда безликое существо заимствует облик человека, которому суждено вскоре… умереть.
Воины перед воротами спешно бросали мешки с песком, деревянные брусья, камни: ворота заложены наглухо, покинуть город можно через потайной ход либо через стены. Завидев князя, воины и помогающие им горожане приветственно закричали. Яромир широко улыбнулся, взмахнул дланью.
Спешился. Дружинные увели коня. Под сапогами заскрипели ступеньки. Каждый из трех ярусов стены был заполнен воинами – орали приветственно, велели вести на супостата. Князь довольно улыбался, отвечал зычно, возжигая пламенными речами кровь.
Зря оставил Умилу в городе, некстати пришла мысль. Тогда бы не похитили, была бы среди своих, а не в лапах вонючего степняка. Мысленно вздохнул, сокрушенно кхекнул: но тогда бы жители обеспокоились, да и ворчать стали: чего, мол, княгине такая особая честь? И Алтын мог прознать и пойти крушить княжество – поди погоняйся за ним, когда конницы почти нет. А так ударил в укрепленную твердыню, сожжены лишь встречные веси, остальные уцелели, не до них.
В голову бросилась злая кровь: тварь! Что делает с любимой, каким подвергает пыткам?
– Княже, – раздался рассудительный голос волхва, – чтой-то лицом зол без меры, не торопись, бой не начался.
Яромир обнаружил, что стоит наверху стены. От припекающего утреннего солнца заграждала двускатная крыша. Воины оторвались от бойниц, приветили дружным ревом. Стрый с Ратьгоем коротко поклонились: лица хмурые, но в глазах озорной блеск.
По стене прошелся взволнованный крик:
– Идут! Идут!
Князь и воеводы припали к бойницам: орда степняков двинулась к укрепленным стенам, воинственные кличи сотрясали небо, солнце дрожало, вот-вот сорвется, как плохо пришитая пуговица. Яромир с неприятным холодком отметил, как из громадного клубка выделился большой конный отряд, нарочито неспешно поскакал от города – наконец занялись окрестными весями.
Князь вздохнул. Ратьгой буркнул с грубоватой нежностью:
– Ничё, там извещены, давно по лесам сидят.
Вольга хмыкнул скептически, сказал побагровевшему воеводе с мстительным удовольствием:
– Будто не знаешь, что надеются на авось. Нет, кровушки людской их отряд попьет.
Ратьгой испепелил кудесника взглядом, усы взвились воинственно, зашевелились, как у буйного сома.
Стрый встрепенулся, в глазах мелькнула тревога, князь едва не упал, отброшенный мощной дланью. Крыша навеса разлетелась мелкой щепой, неровный камень проломил пол, с нижнего яруса стены раздался крик. В лица воинов дохнуло холодом, мир потемнел, слух разорвал жалобный хруст дерева.
Широкая спина Стрыя прикрыла князя от роя щепок. Ратьгой скривился, пожевал губами, сплюнул палочку, в волхва уперся тяжелый взор. Вольга досадливо крякнул, взгляд ушел в себя, оголовье посоха окуталось золотистым маревом.
– Бестолочь! – ругнулся Ратьгой, но сник от строгого взгляда князя.
Дробь подступающей конницы заглушил хищный клекот. Яромир поднял голову. На лицо упала тень. Князь отшатнулся. Стрый хмыкнул, в подставленную ладонь шлепнулся булыжник размером с тыкву. Рука могучана чуть качнулась. Снаряд по дуге ушел за стены, канул в рядах степняков, защитники приветили удачный бросок дружным ревом.
– Вот паскуда, – простонал Вольга. – Немало крови попьет.
– Так останови, – сказал князь жестко.
– Не могу, – сказал волхв сдавленно, – хозяин весьма умел… Ох!
Кудесник дернулся, на шее вздулись жилы, на лбу лопнули мутные гроздья, по лицу скатились широкие струи. Стрый оглядел пролом в крыше – валуны плеч перекатились под кольчугой, как под тонкой рубахой, – крикнул зычно:
– Лук подайте!
По площадке прогрохотали сапоги, крики степняков стали громче, воздух наполнился знакомым гулом, грозным, беспощадным. Солнце укрыла хищная стая, в небе остались дымящие росчерки, по стене дробно застучало, в бойницу ворвался горящий наконечник и остыл в груди гридня. Второй залп перелетел стены, дымная стая опустилась на крыши домов, горящая пакля осторожно лизнула соломенные крыши. Яркое солнце сделало огонь бесцветным.
В степняков полетели ответные стрелы: всадников вышибало из седел, они валились под копыта, сбивали соратников, пронзенные кони сгрудились кровавым завалом.
Яромир кивнул довольно, оглянулся с заботой, щека дернулась досадливо: не впрок пошло жаркое лето – дома курились жирным дымом, густым и белым, как снег, под крышами плясали красные языки. Жители с криками кинулись тушить: сноровисто передавали ведра с водой, швыряли песок и сухую землю, но огонь брал свое.
На северной стене загрохотало, брызнули щепки, защитники посыпались горохом, распластались с влажным треском. К ним подбежали горожане, резервные воины: заботливо потряхивали за плечи, что-то говорили. Под упавшими медленно растекались красные лужи. Люди отпрянули с бессильной злобой.
– Вольга, – прорычал князь, – избавься от орла!
Волхв прохрипел мучительно, Стрый сочувственно буркнул:
– Сам управлюсь, вот и лук припожаловал.
Гридень с надеждой в глазах передал составной лук воеводе. Стрый попробовал тетиву, будто струну гуслей, довольно хмыкнул грозному гулу.
– Новый залп! – закричали воины.
Стрелки Кременчуга били сильно и точно, но их осталось мало. Степняки неспешно трусили вдоль стен, пускали горящие стрелы. Князь невольно пригнулся, когда дымная туча с грозной песней пролетела над головой. Тушившие дома горожане вскрикнули в голос.
В небе рьяно заклекотало, дымящийся горшочек рухнул защитникам под ноги, воины на площади исчезли в ослепительной вспышке и грохоте.
Облако рассеялось: земля курилась едким дымом, в яме вповалку лежали изуродованные трупы в расплавленных бронях. Оглушенные ратники поднимались, шатаясь, горожане хватали под руки и уводили их подальше, к лекарям. Стены домов возле обугленной ямы почернели и плакали дымными струями.
– Вольга! – прорычал князь люто.
Волхв лишь сдавленно прохрипел. Стрый усмехнулся, стрела в пальцах показалась сухим стеблем. Ступеньки загрохотали, ученика волхва сопроводил возмущенный ропот, но бледный паренек оказался рядом с князем, поясница переломилась в поклоне. Яромир с любопытством глянул на плошку, полную тлеющей травы, от едкого дыма чихнул.
– Что такое? – бухнул Ратьгой брезгливо.
Парень глянул на напряженного учителя, заговорил:
– Колюка-трава, князь. Если окурить стрелы – промаха знать не будут.
Ратьгой скривился, глянул недобро. Стрый молча подставил наконечник под густые струйки, повертел. Дым равнодушно скользнул по железу, помощник волхва, кивнув, отступил. Стрый глянул в небо, окружающие заметили смазанное движение, тетива звонко хлопнула, лук опустился.
В блеклой синеве раздался крик боли, когти орла выпустили смертоносный снаряд, горшочек упал на вал, грохнуло, брызнули комья земли, будто в черное море бросили обломок скалы. В воздухе парили крупные перья, орел хлопал крыльями суматошно, клюв щелкал впустую по мокрому древку, земля охотно впитала красные горошины.
Стрый отшвырнул лук, в руках забилась громадная птица. Воевода взял орла за лапы, свесил головой вниз. Ратники уставились на птицу с ненавистью. Орел хрипло заклекотал, изогнулся, клюв щелкнул близко от толстых пальцев. Стрый небрежным движением свернул птице шею, на площадь рухнул крылатый комок.
– Приберегите до ужина! – крикнул могучан озорно. – Давно не ел супчику с потрошками.
Воины рассмеялись, некоторые выкрикнули могучану здравицу.
Через стены перелетела новая стая зажигательных стрел: близкие к стене дома горели жарко, горожане отступали от непобедимой стихии, посад окутывался клубами дыма.
Вольга выдохнул облегченно, мотнул головой, как оглушенный кувалдой бык.
– Видать, крепко любил помощничка, от расстройства потерял бдительность, – прохрипел он слабым голосом.
Ратьгой наградил брезгливым взглядом трясущегося кудесника, но с поля раздались крики, и воевода припал к бойнице. Передние ряды степняков накрыло серебристое облако, впиталось в тела, солнце сверкнуло на ледяных статуях. Соратники испуганно отшатнулись, от неосторожного движения замороженные степняки рухнули в траву мелкими осколками. Войско подалось назад, со стен полетели обидные выкрики.
– Давно бы так, – выдохнул Яромир. На отступающих степняков глянул мельком, прикипел к горящему посаду, веко мелко дрожало.
Волхв размял шею, ответил устало:
– Княже, вражина очень силен, отвлечешься на миг – и поминай как звали.
Ратьгой фыркнул, махнул рукой на слабака, с удовольствием глянул на смешанные порядки степняков. Стрый поглядел на горящие дома, скривился, присоединился к Ратьгою – лицо осветила злая радость.
– Княже, – буркнул волхв, – еще одна беда.
– Какая? – вскинулся Яромир.
Волхв помялся, отвел взор:
– Степняки под прикрытием сада ров завалят.
Лицо князя осыпало морозом, губы скривились мучительно, воеводы глянули сочувственно. Яромир провел ладонью по лицу, поежился, будто сдирал липкую паутину.
– И как запалить? – спросил он с сильно бьющимся сердцем. – Не лезть же через стены.
Волхв отвернулся, сказал глухо:
– Ты не переживай, я на всякий случай давно заготовил заклятие, сгорит быстро.
Яромир бледно улыбнулся, в груди повеяло холодком: столько труда вложил, а развеет прахом вмиг. Мелькнула мысль: подпустить в сень деревьев кривоногих, а там и подпалить, но содрогнулся. Сад посадил для любушки, чтоб радовалась милая, неужто посмеет использовать сделанное ради нее для убийства?
Волхв с мрачным лицом повел руками, от свистящего шепота сердце князя остановилось. Защитники удивленно вскрикнули: зеленые листья горели как сухие, словно деревья до того долго поливали горючим маслом. Небо от горя потемнело.
Оглушительно громыхнуло, князь дернулся от воплей защитников, яростно выругался. Вольга досадливо охнул, гневно зарычал:
– Обманул, вражина, не собирались они атаковать ворота!
– На северную стену, быстро! – скомандовал Яромир воеводам.
Оправившиеся степняки с визгом устремились к проломленной стене: осталось завалить ров, а дальше крутой холм приведет к широкому пролому.
Над лесной тропой ветви переплетались густо, пришлось ход сбавить. Буслай сердито рубил топором: брызгало зеленым соком, ветви мягко падали в густую траву.
Лют обернулся, сказал успокаивающе:
– Не трать попусту силы, после передышки кони рванут быстрее стрелы. Топор не тупи.
– Не тупи… – засопел Буслай шумно. Залитое соком лезвие опустилось. – Кто бы говорил! – сказал он намекающе.
Лют скривился, отвернулся, над головой проплыла сочная ветвь с мелкими отростками, листья крупные, мясистые. Буслай прожег спину хоробра угрюмым взором, прицепил топор к поясу. Нежелан молчал, прижимался к гриве, но Лют и так чувствовал сочащееся недоумение.
«Да пошли вы!» – озлился он. Толку-то, что спросил бы, сколько продержится город? Раньше бы не прискакали. Зато узнал имя настоящего творца, на кого стоит равняться, не менее священное, чем Чаруня.
В груди кольнуло, дыра засквозила лютым холодом, боль нехотя улеглась. Лют мрачно усмехнулся, помял левую половину груди – кольца сминались с легким позвякиванием.
Буслай глянул за плечо Люта, лицо осветилось, ноздри шумно вобрали воздух, в глазах появился хищный блеск. Деревья редели, солнечные лучи протыкали темную листву, делая ее светло-изумрудной, на стволы плескало талым золотом, птицы запели веселее, радостнее. Проглянул кусочек чистого неба, деревья сменились пышными кустами, высокой травой.
Солнце ударило с такой силой, что едва не вышибло из седел: глаза заслезились, ладони примкнули ко лбам козырьками. Волосы сухо трещали, засветит солнце еще чуточку ярче – полыхнут веселым пламенем.
Кони рванулись галопом, широкие груди прокладывали в траве просеку, желтые стебли сухо ломались. Высокая трава сменилась коротким подшерстком, из-под копыт порскнули клубы пыли.
В лицо бил раскаленный воздух, раздувал щеки, язык превратился в кусок вяленого мяса, глаза стали сухие, твердые, как камни. Пот хлестал ручьями, седла были скользкие, как кожа жабы, тряхнешь головой – в воздухе повиснут мутные горошины.
Скорее, скорее! До Кременчуга осталось совсем немного!
Ветер донес до Буслая обрывок крика, гридень поднял глаза, на Люта посмотрел удивленно, сердце сжала холодная лапа.
– Что такое? – крикнул он.
Лют молча простер длань, бедовик с гриднем проследили взглядом, лица помрачнели.
На небоземе темнело вражье войско, степняки катились по полю, как куски угля, солнце блестело на бронях, воздетых клинках. Глазом сосчитать невозможно, мечутся, как мураши из развороченного муравейника.
Блеснула лента реки, в излучине пристроилась крупная весь: горела чадно, черные столбы дыма упирались в выцветшее небо ровно, вверху оплывали серой пеленой, как шляпки гвоздей. Хлебные поля горели весело, степняки довольно скакали перед полем огня.
Кровь ударила в голову, мигом вскипела, давление едва не разорвало череп на куски. Лют хрипло зарычал, конь наддал ходу, встречный поток воздуха норовил вышибить из седла. Буслай вбил пятки в конские бока, рванулся следом. Нежелан запоздало спохватился, но безнадежно отстал.
Войско степняков стремительно приближалось. Лют холодно рассмотрел беспечных воинов, уверенных в своей силе, в праве уничтожать людишек, копающихся в земле. Показались белые пятна одежи жителей веси, всадники сгрудили пленников в кучу, неспешно объезжали кругом, рубили саблями, довольно смеялись.
Конь испуганно вскрикнул, по боку скатилась струйка крови. Лют еще раз кольнул ножом, животина прибавила ходу, ветер срывал с морды клочья пены. Буслай охнул, попытался догнать, но куда там! Взглядом лихорадочно обшарил полчища, лица уже виднелись четко, некоторые степняки лениво повернулись на дробь копыт, презрительно усмехнулись.
– Лют, – заорал Буслай во всю мочь. Ветер вбил слова обратно в глотку, поперхнулся. – Лют, это их резерв! Лют, слышишь, не надо!
Нет походного знамени, а раз так, то вождь с войском, которое, разумеется, больше раза в два, осаждает Кременчуг. Надо укрыться в лесу, пробраться тропами, уничтожить большую часть неприятеля…
Лют заколебался, но рассмотрел распластанную фигуру степняка, ритмично елозящего на женщине в разорванной одежде. Степняк дернулся судорожно, вальяжно встал, к полонянке тут же приблизились распаленные мужчины, но степняк схватил женщину за волосы, солнце ожгло нежное горло, удар ножа располосовал шею до позвонков. Степняк брезгливо отпихнул барахтающееся тело, злорадно расхохотался в огорченные лица соплеменников.
Витязь заорал, на шее вздулись толстые жилы. Степняки наконец заметили дерзкого, навстречу поскакал крупный отряд. Остальные приготовились смотреть на расправу, закричали в отдаленные концы стана – приглашали посмотреть на потеху.
Лют судорожно вздохнул: ярость душила, в груди тонко рвалось, плескало кровью, кожа мучительно горела, вскипели слезы.
– Твари! Твари!
Безудержный гнев к паразитам людей ослепил. Воин с трудом достал из-за пазухи шкатулку, солнце скользнуло по лакированной поверхности. Лют бросил поводья, конь почуял, пошел медленнее, черная крышка кровожадно распахнулась, как голодная пасть. Оглядел войско целиком, ярость ринулась навстречу конникам, почудилось, что из нутра шкатулки выпорхнуло размытое облачко и затерялось в траве.
Степняки скакали с глумливым гиканьем, сабли резали воздух, блестели, как солнечные лучи, всадники радостно ржали, будто кони.
Смуглое лицо воина, ощеренное в зверином оскале, покрыли морщины, складки становились все глубже, на лице появилось недоумение. Кожа зарябила, покрылась черными зернами, степняк вскрикнул, в страхе ощупал лицо. Кусок щеки отлетел серой пылью, истаял в воздухе.
Степняк заорал: руки почернели, кожа стала зернистой, рукоять сабли выломала пальцы, посыпался пепел. Голова взорвалась крупными хлопьями, ветер сдул с седла броню, сапоги утянули в траву штаны. Конь испуганно заржал, кожа вздыбилась гранулами, будто в искусно отлитую стеклянную форму засыпали черное зерно, тело лопнуло, как мешок с пеплом.
Передний отряд дико завопил: воины с ужасом смотрели на шелушащуюся кожу, упругие мускулы высыхали, ветер сдувал умерщвленную плоть. Конники скрылись в туче пепла. Войско кочевников испуганно ахнуло, кто-то завопил, армия бросилась на неведомого колдуна.
По конным рядам пошла рябь, фигуры почернели, будто закопченные котелки, удары пяток выламывали из конских боков пласты пыли, словно из стены рыхлого снега, ноги животных брызгали темной крупой, небо содрогалось от криков ужаса. Степняки падали через головы, сваливались с седел, при ударе оземь разлетались кусками, как тонкостенные горшки. Вьюжила черная сажа, в мрачном хороводе жирных хлопьев метались перепуганные степняки, осыпались мелкой крошкой, как сдавленный в кулаке сухарь.
Стоячий, прокаленный воздух колыхнула мертвецки холодная волна, остатки обезумевших полчищ сдуло, как холмик пыли дыханием великана. Лют прикрыл лицо; тело затряслось от ударов горстей теплого праха; удушливая крошка лезла в нос, уши; глаза нестерпимо резало. Конь брезгливо фыркнул, без указаний седока отскочил подальше от серо-черного облака. Траву погребли пепельные сугробы.
Буслай с раскрытым ртом поглядел на чумазого хоробра, страх в глазах сменился неодобрением. Но смолчал, обернулся, поторопил обмершего Нежелана дрогнувшим голосом.
Лют сплюнул гадкую золу, с ненавистью посмотрел на пепельные барханы: ветерок гнал мелкую поземку, воздух был насыщен мелкой крошкой. Небо потемнело, светлый лик солнца скрыли тучи, в хмурых складках утробно заворчало, как в брюхе нажравшегося верлиоки.
Весь быстро догорала, пепел хлебных полей смешался с прахом степного воинства, крупа влилась в пышные сугробы, слилась неотличимо. Лют бросил шкатулку, черный кирпичик скрылся в траве. Голову разрывал спор бесплотных голосов: один одобрял, а другой…
– Поспешим! – крикнул он, вбивая пятки до хруста конских ребер.
Глава двадцать вторая
«Боги, за что такое испытание? – взмолился князь. – Достанется сил выдержать? Об одном молю: защитите Умилу, любушку мою. Пусть паду, защищая стены, но вызволите из полона княгиню».
В глазах защипало, показалось, что лик Перуна дрогнул, но скорее почудилось из-за слез. Послышались встревоженные крики. Яромир уловил свое имя, в груди колыхнулась мутная волна. Губы хищно раздвинулись, кулаки с хрустом сжались: и то верно, сколько дней без боя, удивительно, как степняки не взбунтовались. Ожгла неприятная мысль: у давнишнего степняка-побратима нынче никто не посмеет пикнуть супротив. Взматерел, сволочь, набрался где-то темной мощи.
– Князь, – раздался с требища сильный голос посыльного, – степняки в атаку строятся! Стрый просит быть быстрее.
Яромир поспешно отбросил лишние мысли. Преодолев боль, отринул образ милой, запрятал в уголок сердца.
В груди мощно бухало, тело омывали горячие волны: пусть Кременчуг покинули войска союзников, но степняки захлебнутся кровью прежде, чем придвинутся к стенам, а там вовсе костьми лягут.
Князь вышел из капища, в спину упирался твердый бодрящий взгляд светлых богов. Волхвы у круговых костров проводили почтительными поклонами князя – верховного жреца в военное время. Яромир распрямил плечи, пластины груди налились горячей кровью, взбухли твердыми плитами.
На выходе недоуменно оглянулся: воинов нет, куда-то запропастились, неужто побежали на стены вместе с плащом и воинской справой? Посыльный умчался по кивку головы, князь стиснул зубы, сдерживая бранные слова.
По мостовой справа протопали сапоги. Князь наткнулся взглядом на броню и меч, лежавшие поверх алого свертка. Буркнул бранное слово, плечи напряглись под тяжестью полупуда плетеных колец. Меч привычно пристроился на боку, дружинный скользнул за спину, накрыл княжьим плащом, Яромир скрепил одежу на шее застежкой.
Князь обернулся, чтобы поблагодарить, и недоуменно дернул головой. Показалось, что смотрит в зеркало. Негаданный двойник печально улыбнулся, отчего ноги князя приросли к мостовой, а лицо осыпало морозом. Живое отражение улыбнулось, мягкими движениями поправило корзно, а на свои плечи поглядело с шутливой досадой: у него такого плаща нет.
Яромир проводил остолбенелым взглядом своюспину в простой рубахе, борода взмокла от пота. Долго не мог отвести взгляд от угла, за которым скрылся безымень, затем пошел к городской стене на скрипучих ногах. Внутри, как в бурдюке, плескали холодные волны, сменялись жарким валом, и вновь кровь застывала, а в животе смерзалась градина.
Процокали копыта, двое дружинных с красными от волнения лицами подвели к правителю коня, гридень постарше буркнул, отводя глаза:
– Не серчай, князь, не по нашей вине заминка.
Он начал объяснять, но Яромир не слышал: уши заливал мерный тошнотворный гул, поводья в руках тряслись, солнце казалось куском льда. Князь всматривался в лица встречных горожан, с хрустом растягивал замерзшие губы в улыбке, неподъемное бревно руки вскинулось кверху, замахал приветственно. Горожане кричали ободряюще, глаза горели уверенностью, что враг будет повергнут.
Князь поправил застежку плаща, содрогнулся от страха, тело покрылось липкой пленкой пота. Шея одеревенела, постоянно тянуло оглянуться на капище, где встретил безымень. По телу вновь прокатилась ледяная волна, князь согнулся, дыхание вырвалось с паром. Невероятным усилием распрямился, солнечный луч заблестел в широкой улыбке, вскинул вторую руку, сцепил в замок, горожане восхищенно зацокали могучей стати князя.
«Безымень, безымень!» – металось в голове паническое.
Нет нужды стороннему человеку пугаться безыменя – нечисть безобидная, ни на кого не нападает. Но… всегда безликое существо заимствует облик человека, которому суждено вскоре… умереть.
Воины перед воротами спешно бросали мешки с песком, деревянные брусья, камни: ворота заложены наглухо, покинуть город можно через потайной ход либо через стены. Завидев князя, воины и помогающие им горожане приветственно закричали. Яромир широко улыбнулся, взмахнул дланью.
Спешился. Дружинные увели коня. Под сапогами заскрипели ступеньки. Каждый из трех ярусов стены был заполнен воинами – орали приветственно, велели вести на супостата. Князь довольно улыбался, отвечал зычно, возжигая пламенными речами кровь.
Зря оставил Умилу в городе, некстати пришла мысль. Тогда бы не похитили, была бы среди своих, а не в лапах вонючего степняка. Мысленно вздохнул, сокрушенно кхекнул: но тогда бы жители обеспокоились, да и ворчать стали: чего, мол, княгине такая особая честь? И Алтын мог прознать и пойти крушить княжество – поди погоняйся за ним, когда конницы почти нет. А так ударил в укрепленную твердыню, сожжены лишь встречные веси, остальные уцелели, не до них.
В голову бросилась злая кровь: тварь! Что делает с любимой, каким подвергает пыткам?
– Княже, – раздался рассудительный голос волхва, – чтой-то лицом зол без меры, не торопись, бой не начался.
Яромир обнаружил, что стоит наверху стены. От припекающего утреннего солнца заграждала двускатная крыша. Воины оторвались от бойниц, приветили дружным ревом. Стрый с Ратьгоем коротко поклонились: лица хмурые, но в глазах озорной блеск.
По стене прошелся взволнованный крик:
– Идут! Идут!
Князь и воеводы припали к бойницам: орда степняков двинулась к укрепленным стенам, воинственные кличи сотрясали небо, солнце дрожало, вот-вот сорвется, как плохо пришитая пуговица. Яромир с неприятным холодком отметил, как из громадного клубка выделился большой конный отряд, нарочито неспешно поскакал от города – наконец занялись окрестными весями.
Князь вздохнул. Ратьгой буркнул с грубоватой нежностью:
– Ничё, там извещены, давно по лесам сидят.
Вольга хмыкнул скептически, сказал побагровевшему воеводе с мстительным удовольствием:
– Будто не знаешь, что надеются на авось. Нет, кровушки людской их отряд попьет.
Ратьгой испепелил кудесника взглядом, усы взвились воинственно, зашевелились, как у буйного сома.
Стрый встрепенулся, в глазах мелькнула тревога, князь едва не упал, отброшенный мощной дланью. Крыша навеса разлетелась мелкой щепой, неровный камень проломил пол, с нижнего яруса стены раздался крик. В лица воинов дохнуло холодом, мир потемнел, слух разорвал жалобный хруст дерева.
Широкая спина Стрыя прикрыла князя от роя щепок. Ратьгой скривился, пожевал губами, сплюнул палочку, в волхва уперся тяжелый взор. Вольга досадливо крякнул, взгляд ушел в себя, оголовье посоха окуталось золотистым маревом.
– Бестолочь! – ругнулся Ратьгой, но сник от строгого взгляда князя.
Дробь подступающей конницы заглушил хищный клекот. Яромир поднял голову. На лицо упала тень. Князь отшатнулся. Стрый хмыкнул, в подставленную ладонь шлепнулся булыжник размером с тыкву. Рука могучана чуть качнулась. Снаряд по дуге ушел за стены, канул в рядах степняков, защитники приветили удачный бросок дружным ревом.
– Вот паскуда, – простонал Вольга. – Немало крови попьет.
– Так останови, – сказал князь жестко.
– Не могу, – сказал волхв сдавленно, – хозяин весьма умел… Ох!
Кудесник дернулся, на шее вздулись жилы, на лбу лопнули мутные гроздья, по лицу скатились широкие струи. Стрый оглядел пролом в крыше – валуны плеч перекатились под кольчугой, как под тонкой рубахой, – крикнул зычно:
– Лук подайте!
По площадке прогрохотали сапоги, крики степняков стали громче, воздух наполнился знакомым гулом, грозным, беспощадным. Солнце укрыла хищная стая, в небе остались дымящие росчерки, по стене дробно застучало, в бойницу ворвался горящий наконечник и остыл в груди гридня. Второй залп перелетел стены, дымная стая опустилась на крыши домов, горящая пакля осторожно лизнула соломенные крыши. Яркое солнце сделало огонь бесцветным.
В степняков полетели ответные стрелы: всадников вышибало из седел, они валились под копыта, сбивали соратников, пронзенные кони сгрудились кровавым завалом.
Яромир кивнул довольно, оглянулся с заботой, щека дернулась досадливо: не впрок пошло жаркое лето – дома курились жирным дымом, густым и белым, как снег, под крышами плясали красные языки. Жители с криками кинулись тушить: сноровисто передавали ведра с водой, швыряли песок и сухую землю, но огонь брал свое.
На северной стене загрохотало, брызнули щепки, защитники посыпались горохом, распластались с влажным треском. К ним подбежали горожане, резервные воины: заботливо потряхивали за плечи, что-то говорили. Под упавшими медленно растекались красные лужи. Люди отпрянули с бессильной злобой.
– Вольга, – прорычал князь, – избавься от орла!
Волхв прохрипел мучительно, Стрый сочувственно буркнул:
– Сам управлюсь, вот и лук припожаловал.
Гридень с надеждой в глазах передал составной лук воеводе. Стрый попробовал тетиву, будто струну гуслей, довольно хмыкнул грозному гулу.
– Новый залп! – закричали воины.
Стрелки Кременчуга били сильно и точно, но их осталось мало. Степняки неспешно трусили вдоль стен, пускали горящие стрелы. Князь невольно пригнулся, когда дымная туча с грозной песней пролетела над головой. Тушившие дома горожане вскрикнули в голос.
В небе рьяно заклекотало, дымящийся горшочек рухнул защитникам под ноги, воины на площади исчезли в ослепительной вспышке и грохоте.
Облако рассеялось: земля курилась едким дымом, в яме вповалку лежали изуродованные трупы в расплавленных бронях. Оглушенные ратники поднимались, шатаясь, горожане хватали под руки и уводили их подальше, к лекарям. Стены домов возле обугленной ямы почернели и плакали дымными струями.
– Вольга! – прорычал князь люто.
Волхв лишь сдавленно прохрипел. Стрый усмехнулся, стрела в пальцах показалась сухим стеблем. Ступеньки загрохотали, ученика волхва сопроводил возмущенный ропот, но бледный паренек оказался рядом с князем, поясница переломилась в поклоне. Яромир с любопытством глянул на плошку, полную тлеющей травы, от едкого дыма чихнул.
– Что такое? – бухнул Ратьгой брезгливо.
Парень глянул на напряженного учителя, заговорил:
– Колюка-трава, князь. Если окурить стрелы – промаха знать не будут.
Ратьгой скривился, глянул недобро. Стрый молча подставил наконечник под густые струйки, повертел. Дым равнодушно скользнул по железу, помощник волхва, кивнув, отступил. Стрый глянул в небо, окружающие заметили смазанное движение, тетива звонко хлопнула, лук опустился.
В блеклой синеве раздался крик боли, когти орла выпустили смертоносный снаряд, горшочек упал на вал, грохнуло, брызнули комья земли, будто в черное море бросили обломок скалы. В воздухе парили крупные перья, орел хлопал крыльями суматошно, клюв щелкал впустую по мокрому древку, земля охотно впитала красные горошины.
Стрый отшвырнул лук, в руках забилась громадная птица. Воевода взял орла за лапы, свесил головой вниз. Ратники уставились на птицу с ненавистью. Орел хрипло заклекотал, изогнулся, клюв щелкнул близко от толстых пальцев. Стрый небрежным движением свернул птице шею, на площадь рухнул крылатый комок.
– Приберегите до ужина! – крикнул могучан озорно. – Давно не ел супчику с потрошками.
Воины рассмеялись, некоторые выкрикнули могучану здравицу.
Через стены перелетела новая стая зажигательных стрел: близкие к стене дома горели жарко, горожане отступали от непобедимой стихии, посад окутывался клубами дыма.
Вольга выдохнул облегченно, мотнул головой, как оглушенный кувалдой бык.
– Видать, крепко любил помощничка, от расстройства потерял бдительность, – прохрипел он слабым голосом.
Ратьгой наградил брезгливым взглядом трясущегося кудесника, но с поля раздались крики, и воевода припал к бойнице. Передние ряды степняков накрыло серебристое облако, впиталось в тела, солнце сверкнуло на ледяных статуях. Соратники испуганно отшатнулись, от неосторожного движения замороженные степняки рухнули в траву мелкими осколками. Войско подалось назад, со стен полетели обидные выкрики.
– Давно бы так, – выдохнул Яромир. На отступающих степняков глянул мельком, прикипел к горящему посаду, веко мелко дрожало.
Волхв размял шею, ответил устало:
– Княже, вражина очень силен, отвлечешься на миг – и поминай как звали.
Ратьгой фыркнул, махнул рукой на слабака, с удовольствием глянул на смешанные порядки степняков. Стрый поглядел на горящие дома, скривился, присоединился к Ратьгою – лицо осветила злая радость.
– Княже, – буркнул волхв, – еще одна беда.
– Какая? – вскинулся Яромир.
Волхв помялся, отвел взор:
– Степняки под прикрытием сада ров завалят.
Лицо князя осыпало морозом, губы скривились мучительно, воеводы глянули сочувственно. Яромир провел ладонью по лицу, поежился, будто сдирал липкую паутину.
– И как запалить? – спросил он с сильно бьющимся сердцем. – Не лезть же через стены.
Волхв отвернулся, сказал глухо:
– Ты не переживай, я на всякий случай давно заготовил заклятие, сгорит быстро.
Яромир бледно улыбнулся, в груди повеяло холодком: столько труда вложил, а развеет прахом вмиг. Мелькнула мысль: подпустить в сень деревьев кривоногих, а там и подпалить, но содрогнулся. Сад посадил для любушки, чтоб радовалась милая, неужто посмеет использовать сделанное ради нее для убийства?
Волхв с мрачным лицом повел руками, от свистящего шепота сердце князя остановилось. Защитники удивленно вскрикнули: зеленые листья горели как сухие, словно деревья до того долго поливали горючим маслом. Небо от горя потемнело.
Оглушительно громыхнуло, князь дернулся от воплей защитников, яростно выругался. Вольга досадливо охнул, гневно зарычал:
– Обманул, вражина, не собирались они атаковать ворота!
– На северную стену, быстро! – скомандовал Яромир воеводам.
Оправившиеся степняки с визгом устремились к проломленной стене: осталось завалить ров, а дальше крутой холм приведет к широкому пролому.
Над лесной тропой ветви переплетались густо, пришлось ход сбавить. Буслай сердито рубил топором: брызгало зеленым соком, ветви мягко падали в густую траву.
Лют обернулся, сказал успокаивающе:
– Не трать попусту силы, после передышки кони рванут быстрее стрелы. Топор не тупи.
– Не тупи… – засопел Буслай шумно. Залитое соком лезвие опустилось. – Кто бы говорил! – сказал он намекающе.
Лют скривился, отвернулся, над головой проплыла сочная ветвь с мелкими отростками, листья крупные, мясистые. Буслай прожег спину хоробра угрюмым взором, прицепил топор к поясу. Нежелан молчал, прижимался к гриве, но Лют и так чувствовал сочащееся недоумение.
«Да пошли вы!» – озлился он. Толку-то, что спросил бы, сколько продержится город? Раньше бы не прискакали. Зато узнал имя настоящего творца, на кого стоит равняться, не менее священное, чем Чаруня.
В груди кольнуло, дыра засквозила лютым холодом, боль нехотя улеглась. Лют мрачно усмехнулся, помял левую половину груди – кольца сминались с легким позвякиванием.
Буслай глянул за плечо Люта, лицо осветилось, ноздри шумно вобрали воздух, в глазах появился хищный блеск. Деревья редели, солнечные лучи протыкали темную листву, делая ее светло-изумрудной, на стволы плескало талым золотом, птицы запели веселее, радостнее. Проглянул кусочек чистого неба, деревья сменились пышными кустами, высокой травой.
Солнце ударило с такой силой, что едва не вышибло из седел: глаза заслезились, ладони примкнули ко лбам козырьками. Волосы сухо трещали, засветит солнце еще чуточку ярче – полыхнут веселым пламенем.
Кони рванулись галопом, широкие груди прокладывали в траве просеку, желтые стебли сухо ломались. Высокая трава сменилась коротким подшерстком, из-под копыт порскнули клубы пыли.
В лицо бил раскаленный воздух, раздувал щеки, язык превратился в кусок вяленого мяса, глаза стали сухие, твердые, как камни. Пот хлестал ручьями, седла были скользкие, как кожа жабы, тряхнешь головой – в воздухе повиснут мутные горошины.
Скорее, скорее! До Кременчуга осталось совсем немного!
Ветер донес до Буслая обрывок крика, гридень поднял глаза, на Люта посмотрел удивленно, сердце сжала холодная лапа.
– Что такое? – крикнул он.
Лют молча простер длань, бедовик с гриднем проследили взглядом, лица помрачнели.
На небоземе темнело вражье войско, степняки катились по полю, как куски угля, солнце блестело на бронях, воздетых клинках. Глазом сосчитать невозможно, мечутся, как мураши из развороченного муравейника.
Блеснула лента реки, в излучине пристроилась крупная весь: горела чадно, черные столбы дыма упирались в выцветшее небо ровно, вверху оплывали серой пеленой, как шляпки гвоздей. Хлебные поля горели весело, степняки довольно скакали перед полем огня.
Кровь ударила в голову, мигом вскипела, давление едва не разорвало череп на куски. Лют хрипло зарычал, конь наддал ходу, встречный поток воздуха норовил вышибить из седла. Буслай вбил пятки в конские бока, рванулся следом. Нежелан запоздало спохватился, но безнадежно отстал.
Войско степняков стремительно приближалось. Лют холодно рассмотрел беспечных воинов, уверенных в своей силе, в праве уничтожать людишек, копающихся в земле. Показались белые пятна одежи жителей веси, всадники сгрудили пленников в кучу, неспешно объезжали кругом, рубили саблями, довольно смеялись.
Конь испуганно вскрикнул, по боку скатилась струйка крови. Лют еще раз кольнул ножом, животина прибавила ходу, ветер срывал с морды клочья пены. Буслай охнул, попытался догнать, но куда там! Взглядом лихорадочно обшарил полчища, лица уже виднелись четко, некоторые степняки лениво повернулись на дробь копыт, презрительно усмехнулись.
– Лют, – заорал Буслай во всю мочь. Ветер вбил слова обратно в глотку, поперхнулся. – Лют, это их резерв! Лют, слышишь, не надо!
Нет походного знамени, а раз так, то вождь с войском, которое, разумеется, больше раза в два, осаждает Кременчуг. Надо укрыться в лесу, пробраться тропами, уничтожить большую часть неприятеля…
Лют заколебался, но рассмотрел распластанную фигуру степняка, ритмично елозящего на женщине в разорванной одежде. Степняк дернулся судорожно, вальяжно встал, к полонянке тут же приблизились распаленные мужчины, но степняк схватил женщину за волосы, солнце ожгло нежное горло, удар ножа располосовал шею до позвонков. Степняк брезгливо отпихнул барахтающееся тело, злорадно расхохотался в огорченные лица соплеменников.
Витязь заорал, на шее вздулись толстые жилы. Степняки наконец заметили дерзкого, навстречу поскакал крупный отряд. Остальные приготовились смотреть на расправу, закричали в отдаленные концы стана – приглашали посмотреть на потеху.
Лют судорожно вздохнул: ярость душила, в груди тонко рвалось, плескало кровью, кожа мучительно горела, вскипели слезы.
– Твари! Твари!
Безудержный гнев к паразитам людей ослепил. Воин с трудом достал из-за пазухи шкатулку, солнце скользнуло по лакированной поверхности. Лют бросил поводья, конь почуял, пошел медленнее, черная крышка кровожадно распахнулась, как голодная пасть. Оглядел войско целиком, ярость ринулась навстречу конникам, почудилось, что из нутра шкатулки выпорхнуло размытое облачко и затерялось в траве.
Степняки скакали с глумливым гиканьем, сабли резали воздух, блестели, как солнечные лучи, всадники радостно ржали, будто кони.
Смуглое лицо воина, ощеренное в зверином оскале, покрыли морщины, складки становились все глубже, на лице появилось недоумение. Кожа зарябила, покрылась черными зернами, степняк вскрикнул, в страхе ощупал лицо. Кусок щеки отлетел серой пылью, истаял в воздухе.
Степняк заорал: руки почернели, кожа стала зернистой, рукоять сабли выломала пальцы, посыпался пепел. Голова взорвалась крупными хлопьями, ветер сдул с седла броню, сапоги утянули в траву штаны. Конь испуганно заржал, кожа вздыбилась гранулами, будто в искусно отлитую стеклянную форму засыпали черное зерно, тело лопнуло, как мешок с пеплом.
Передний отряд дико завопил: воины с ужасом смотрели на шелушащуюся кожу, упругие мускулы высыхали, ветер сдувал умерщвленную плоть. Конники скрылись в туче пепла. Войско кочевников испуганно ахнуло, кто-то завопил, армия бросилась на неведомого колдуна.
По конным рядам пошла рябь, фигуры почернели, будто закопченные котелки, удары пяток выламывали из конских боков пласты пыли, словно из стены рыхлого снега, ноги животных брызгали темной крупой, небо содрогалось от криков ужаса. Степняки падали через головы, сваливались с седел, при ударе оземь разлетались кусками, как тонкостенные горшки. Вьюжила черная сажа, в мрачном хороводе жирных хлопьев метались перепуганные степняки, осыпались мелкой крошкой, как сдавленный в кулаке сухарь.
Стоячий, прокаленный воздух колыхнула мертвецки холодная волна, остатки обезумевших полчищ сдуло, как холмик пыли дыханием великана. Лют прикрыл лицо; тело затряслось от ударов горстей теплого праха; удушливая крошка лезла в нос, уши; глаза нестерпимо резало. Конь брезгливо фыркнул, без указаний седока отскочил подальше от серо-черного облака. Траву погребли пепельные сугробы.
Буслай с раскрытым ртом поглядел на чумазого хоробра, страх в глазах сменился неодобрением. Но смолчал, обернулся, поторопил обмершего Нежелана дрогнувшим голосом.
Лют сплюнул гадкую золу, с ненавистью посмотрел на пепельные барханы: ветерок гнал мелкую поземку, воздух был насыщен мелкой крошкой. Небо потемнело, светлый лик солнца скрыли тучи, в хмурых складках утробно заворчало, как в брюхе нажравшегося верлиоки.
Весь быстро догорала, пепел хлебных полей смешался с прахом степного воинства, крупа влилась в пышные сугробы, слилась неотличимо. Лют бросил шкатулку, черный кирпичик скрылся в траве. Голову разрывал спор бесплотных голосов: один одобрял, а другой…
– Поспешим! – крикнул он, вбивая пятки до хруста конских ребер.
Глава двадцать вторая
Шергай попытался сглотнуть слюну, но язык еле шевельнулся в пересохшем рту. Руки била крупная дрожь, в глазах плыло. Лесной колдунчик на диво силен, не только сопротивлялся успешно, но и атаковал: недавно сотни сынов степи исчезли в громадной яме, а что еще в запасе?
Маг кинул взгляд на солнце: огромное, потяжелевшее от близости к земле, сменившее слепящий свет на нежную красноту. Глаза подслеповато сощурились, кольнула острая жалость: больше нет верного Борхана, придется смотреть на город обычным взором. Ничего, лесной дикарь еще заплатит!
Город окутался плотной пеленой дыма, черные столбы сверлили небо, перед воротами жалко скрючились остовы деревьев: дикари вовремя подожгли, пришлось пробивать брешь в другом месте, не очень удобном. Мужественные сыны степи так и не ворвались в пролом, не помогла даже неукротимая ярость Повелителя, помноженная на устрашающую неуязвимость.
Шергай уловил эхо волшбы, поспешно ответил заклятием: воздух над степняками задрожал алым маревом, ощерился прорехой, золотистые капли упали на головы, вокруг разлетелся предсмертный рев. Марево съежилось, как лист в кулаке, пропало. Маг ощутил волну недовольства, долетевшую от Повелителя.
– Не успеваешь, Шергай, – раздался раздосадованный голос.
Колдун мысленно повинился. На город обрушилась цепь ярких сполохов, обративших в пыль много жилищ. Шергай устало пошатнулся, оглядел видневшиеся тела павших степняков, уголки губ опустились. Потери чересчур большие. Кабы не пришлось отзывать резервный отряд, чтобы ворваться в город уже сегодня.
Маг мысленно потянулся к воинству, усланному разорить окрестные земли, пошатнулся с диким стоном. Халат пропитался насквозь холодным потом, гул раскалывал голову, швы черепа трещали, готовые разойтись в стороны.
– Повелитель! Повелитель! – закричал он мысленно. От ужаса забыл заклятия, но кое-как передал Алтыну страшную новость.
Стрый отшвырнул всадника, конь покатился по склону, сбивая атакующих. Ратники вокруг швырнули сулицы – волна степняков захлебнулась кровью. Воевода заметил рослого всадника: румяное солнце окрасило бритую голову хищными бликами. Могучан покачал головой: на диво силен их предводитель, уже несколько раз отбрасывал степняков от пролома, тот чудом оставался в живых, вновь пер. Вот и сейчас раздобыл очередную лошадь: скачет со злобной харей, глаза горят безумно.
Стрелки со стен шпиговали степняцкое воинство: у пролома завалы трупов, зажигательные стрелы давно не летят, жители поспевают справляться с огнем. Неистовый натиск степняков остановлен, вот-вот отойдут.
В растопыренную ладонь шуйцы Стрыя вложили сулицу, великан небрежно махнул рукой, конь степняцкого вождя жалобно захрипел, упал в лужу крови. Вождя закрыли степняки.
Лошадь с безумным ржанием перепрыгнула через кровавый завал, воины расступились перед мощной грудью, копыта стукнулись о площадку стены. Хищный оскал степняка сменился растерянностью, круп коня куснула сталь, животное с визгом прыгнуло, копыта замесили воздух, кочевник заорал в страхе. Конь грянулся на площадь перед стеной, кости жутко хрустнули, степняк судорожно задергался, придавленный мощным крупом. Озверелые горожане метнулись к упавшим, клинки опустились с сочным хрустом.
Маг кинул взгляд на солнце: огромное, потяжелевшее от близости к земле, сменившее слепящий свет на нежную красноту. Глаза подслеповато сощурились, кольнула острая жалость: больше нет верного Борхана, придется смотреть на город обычным взором. Ничего, лесной дикарь еще заплатит!
Город окутался плотной пеленой дыма, черные столбы сверлили небо, перед воротами жалко скрючились остовы деревьев: дикари вовремя подожгли, пришлось пробивать брешь в другом месте, не очень удобном. Мужественные сыны степи так и не ворвались в пролом, не помогла даже неукротимая ярость Повелителя, помноженная на устрашающую неуязвимость.
Шергай уловил эхо волшбы, поспешно ответил заклятием: воздух над степняками задрожал алым маревом, ощерился прорехой, золотистые капли упали на головы, вокруг разлетелся предсмертный рев. Марево съежилось, как лист в кулаке, пропало. Маг ощутил волну недовольства, долетевшую от Повелителя.
– Не успеваешь, Шергай, – раздался раздосадованный голос.
Колдун мысленно повинился. На город обрушилась цепь ярких сполохов, обративших в пыль много жилищ. Шергай устало пошатнулся, оглядел видневшиеся тела павших степняков, уголки губ опустились. Потери чересчур большие. Кабы не пришлось отзывать резервный отряд, чтобы ворваться в город уже сегодня.
Маг мысленно потянулся к воинству, усланному разорить окрестные земли, пошатнулся с диким стоном. Халат пропитался насквозь холодным потом, гул раскалывал голову, швы черепа трещали, готовые разойтись в стороны.
– Повелитель! Повелитель! – закричал он мысленно. От ужаса забыл заклятия, но кое-как передал Алтыну страшную новость.
Стрый отшвырнул всадника, конь покатился по склону, сбивая атакующих. Ратники вокруг швырнули сулицы – волна степняков захлебнулась кровью. Воевода заметил рослого всадника: румяное солнце окрасило бритую голову хищными бликами. Могучан покачал головой: на диво силен их предводитель, уже несколько раз отбрасывал степняков от пролома, тот чудом оставался в живых, вновь пер. Вот и сейчас раздобыл очередную лошадь: скачет со злобной харей, глаза горят безумно.
Стрелки со стен шпиговали степняцкое воинство: у пролома завалы трупов, зажигательные стрелы давно не летят, жители поспевают справляться с огнем. Неистовый натиск степняков остановлен, вот-вот отойдут.
В растопыренную ладонь шуйцы Стрыя вложили сулицу, великан небрежно махнул рукой, конь степняцкого вождя жалобно захрипел, упал в лужу крови. Вождя закрыли степняки.
Лошадь с безумным ржанием перепрыгнула через кровавый завал, воины расступились перед мощной грудью, копыта стукнулись о площадку стены. Хищный оскал степняка сменился растерянностью, круп коня куснула сталь, животное с визгом прыгнуло, копыта замесили воздух, кочевник заорал в страхе. Конь грянулся на площадь перед стеной, кости жутко хрустнули, степняк судорожно задергался, придавленный мощным крупом. Озверелые горожане метнулись к упавшим, клинки опустились с сочным хрустом.