Страница:
– Да как же, государыня! И шагу не ступишь без поганых рож, глаза так и сверкают похотью, житья нет.
Умила прижала Белаву крепче, но промолчала: в самом деле, что толку? Даже ее могут попользовать, как служанку, странно, что до сих пор не ворвались, а неведомый Повелитель, для кого похитили два дня тому, так и не объявился.
Сердце заныло: перед глазами лицо Яромира, нелегко милому, а тут еще и ее похитили. Что, если потребуют открыть ворота города в обмен на ее освобождение? Ведь откроет, он ради нее на все пойдет. Взгляд затуманился, грудь стеснилась острой жалостью, княгиня разрыдалась в голос. Белава поспешно начала утешать, у самой по щекам текли ручьи. Жилена поднялась, обняла обеих, заревели дружно.
Сквозь нежную ткань шатра просачивался свет, но потихоньку мерк – потолок потемнел, очертания роскошных перин, шкур, золотой посуды размылись. Женщины оторвались друг от друга, протерли глаза, невесело рассмеялись.
Жилена спохватилась, разожгла светильники искусной работы, заправленные нежным душистым маслом. Белава отвела госпожу к вороху роскошных подушек, гибкое тело княгини ласково стиснули мягкие объятия, служанка подала чашу с водой. Умила благодарно кивнула, пригубила толику.
– Слышала я, госпожа, что ихний повелитель должон наведаться, – прошептала Жилена, трепеща от ужаса.
Лицо Умилы потемнело, пальцы стиснули чашу. Княгиня раздвинула алые губы в ослепительной улыбке, сказала беспечно:
– Вряд ли… Он уже два дня не показывается, боится, – закончила она с язвительным смешком.
Белава подхватила:
– Точно, мужики перед собой грозные, петушатся, а перед настоящей женщиной робеют.
Умила раздвинула губы, принимая лесть, вода показалась земляничным медом. За стенками шатра зашумело, по сердцу княгини неприятно царапнуло, лица служанок побелели. Ярко освещенный шатер погрузился во тьму, звуки пропали. Умила помяла виски пальцами, прогоняя внезапный страх. Взгляд ее отвердел, приобрел надменность.
– Девкам освободить шатер для встречи Повелителя с пленницей, – скомандовал старческий голос.
С упавшим сердцем Умила стиснула зубы, на испуганных девушек взглянула успокаивающе, приободрила улыбкой:
– Ступайте.
Белава шагнула нерешительно: в распахнутых глазах дрожат крупные капли.
– А как же ты, госпожа, ведь главный аспид явился?
Несмотря на противный холодок, княгиня улыбнулась беспечно:
– Ничего не сделает, не для того похищал, ступайте.
Служанки вышли, поглядывая на госпожу сочувственно, за пологом раздались жесткие мужские голоса, резко оборвались. Голову княгини будто стиснул железный обруч. Белава едва не застонала, но заставила спину держаться ровно, а вошедшего рослого, бритого наголо степняка встретила презрительным взглядом.
Могущественный властелин конной орды замер у порога. К обнаженной груди прижимал резной ларчик, цепь с самоцветами переливалась живыми огнями. Темными глазами смотрел с восторгом и некоторым испугом. Лицо показалось смутно знакомым. Умила лихорадочно попыталась припомнить, где видела.
Степняк медленно двинулся, от ног отлетали расшитые золотом подушки, сминались драгоценные ковры, зазвенела опрокинутая ваза с диковинными фруктами, которыми княгиня побрезговала.
Умилу окатило скрытой мощью, пахнуло крепким мужским потом, сердечко затрепетало, но степняка кольнул холодный взгляд, при виде ларчика губки скривились презрительно. Алтын замер в нескольких шагах от сидящей княгини, глаза впитывали божественный образ, ларчик в ладонях тонко похрустывал.
Умила пригляделась к растерянному завоевателю, замешательство сменилось пренебрежением. Тонкое полукружье брови изогнулось надменно, Алтын вздрогнул от язвительного голоса.
– Ты что-то принес на продажу? Извини, но лучше предложи товар служанкам.
Повелителя покоробило. Поднятая из темных глубин волна смыла неловкость, и он сказал грубовато:
– Нет, Умиля, в ларце подарки. Такие, каких достойна только ты. Я говорил, что добуду эти сокровища, но ты не верила, смеялась.
Княгиня вгляделась в суровое лицо, отшатнулась, лицо исказилось смятением, смешанным со страхом. Алтын сжал зубы, сдерживая стон: она не должна страдать!
– Ты? – прошептала она неверяще. На лице отразилось воспоминание далеких дней юности, события после конца битвы на Пепельном валу, где встретила милого. Правда, тогда за ней ухаживал и сын Кочубея – степного повелителя, принявшего основной удар ясагов. – Ты, – повторила она с дрожью.
Алтын коротко кивнул, княгиня испуганно поджала ноги, недоуменно посмотрела на резную крышку ларчика. Повелитель отступил на шаг, ладонь сомкнулась на кожаном мешочке, подвешенном на шее.
– Да, Умиля, – сказал он с горечью. – Я тот, кого ты отвергла, как вот этот подарок.
На ладони Повелителя появилась нитка зеленого бисера. Умила против воли смутилась, по телу прошла жаркая волна: надо же, дикий степняк не забыл, даже отвергнутый подарок сохранил, добыл легендарные сокровища, о которых грезила юной девушкой. Княгиня смятенно встряхнулась, поспешно отогнала глупые мысли. Алтын зябко поежился от холодного взгляда.
– И зачем ты это принес? – спросила она надменно. – Думаешь, тогда не взяла, а теперь приму с радостью?
Степняк смущенно развел руками, отвел взгляд.
– Нет, но… – Грозный Повелитель поперхнулся словами, но придумать ничего не мог, ибо все мысли занимало прекрасное существо, о котором так долго мечтал десять лет, что приходила каждую ночь, мучила, жгла сердце, заставляла совершать безумные поступки.
Умила смерила взглядом смятенного степняка, внезапно пожалела – все-таки старался. Но молвила язвительно:
– Унеси это барахло. Раздай тем девкам, что согревали твое ложе все эти годы, – добавила она несколько раздраженно.
Алтын всплеснул руками, заговорил горячо:
– Какие девки? Все годы думал лишь о тебе. Ты являлась в снах, дразнила, проказничала. На что другие женщины, если я видел тебя – единственно настоящую в мире, а остальные жалкие подделки под тебя? Что мне с тех безымянных, коих мял и тут же прогонял, корил себя за гадкую слабость, но думал всегда о тебе?
Умила нервно теребила косу. Спохватилась, рассерженно дернула – медовая коса, толщиной с руку, улеглась поперек груди. Алтын оторвал жадный взгляд, утонул в море бездонно-синих глаз.
– Красно говоришь, – хмыкнула княгиня, надеясь, что грубый степняк не заметит смущения. – Но зачем все это? Ты похитил меня, содержишь пленницей, истязаешь.
– Что ты говоришь? – залепетал Повелитель испуганно. – Тебя кто-то обидел из моих людей? Скажи кто, я разорву на части. Никто не должен причинять тебе боль, я убью каждого ублюдка, осмелившегося сделать такое!
От него пахнуло волной неистового жара, тело княгини затрепетало. Умила с трудом взяла себя в руки, сказала холодно:
– Тогда убей себя. Ты держишь меня в плену, каждый миг вдали от дома и любимого мужа доставляет пытку.
Алтын шумно выдохнул. На белоснежной стенке шатра грозно заклубилась тень, пахнуло льдом и смертью. Умила невольно отшатнулась от горящего взгляда.
– Не говори об этом подлеце! – громыхнул Алтын. Сердце княгини испуганно сжалось, Умиле сделалось дурно. – Он обманом украл тебя, околдовал подлой волшбой, заставил страдать и мучиться. Я его убью!
Умила съежилась: от слов степняка тяжко, виски пульсируют болью, мышцы разварены болезненной слабостью, во рту сухо. Гордо выпрямила спину, на степняка поглядела снизу вверх, будто он стоит в цепях и в ее воле сделать с ним все, что угодно. Головка вздернута надменно.
– Ты пустой брехун! – припечатала она жестко. – Только что я едва не умерла от боли, а ты не торопишься себя наказывать. А то, что зовешь колдовством, на самом деле – любовь. Она тебе недоступна, и не удивительно.
Алтын затрясся от злости и унижения, с резного столика слетели золотые блюда, снедь запачкала драгоценные ковры, в руке блеснул изящный нож.
– Прости, Умиля!
Лезвие впилось в литые пластины груди. Умила невольно вскрикнула. Рана глумливо улыбнулась, хлынула широкая струя, золотые звенья окрасились красным. Алтын бестрепетно полоснул грудь еще раз, и еще, торс окрасился красным, пояс штанов намок и потяжелел.
– Прекрати, – вскрикнула Умила с жалостью.
Повинуясь безотчетному порыву, подбежала к окровавленному мужчине, промокнула горячие раны платком из драгоценной ткани. Повелитель отбросил нож, красное лезвие затерялось в ворохе роскоши. Ладонями сжал изящные запястья и бережно поднес ко рту, чувствуя отвратительную жесткость и грубость губ, способных поцарапать нежную кожу.
Умила дернулась, как ужаленная, щеки вспыхнули закатным румянцем. Алтын невольно отступил на шаг, восхищенный, приложил ладонь к сердцу. Княгиня нахмурилась, топнула ножкой:
– Не смей прикасаться ко мне!
Повелитель вздрогнул, на лице проступила обида. Умила села на ворох подушек, ларчик отлетел от удара, драгоценности рассыпалась по полу, в шатре посветлело. С восторгом княгиня прикипела взглядом к дивным изделиям, но вслух сказала хмуро:
– Убери эти железяки и камушки. Я не ворона.
– Конечно, сделаю, что пожелаешь, – сказал степняк с жаром.
Княгиня изогнула бровь насмешливо:
– Да? Тогда отправь меня домой.
С потемневшим лицом Алтын качнул головой, капельки пота ярко блеснули.
– Этого я сделать не могу.
Умила понимающе кивнула, сказала язвительно:
– Понятно. И правду говорят, что ты не мужчина: настоящий мужчина держит слово.
– Кто такое сказал?! – рыкнул Алтын грозно, но увидел гримасу боли на нежном лице и заговорил глухо: – Я понимаю, ты хочешь обидеть меня, задеть, но зачем? Что я сделал тебе плохого? Я люблю тебя, неужели не видишь?
Умила изогнула бровь – Повелитель тут же почувствовал себя распоследним дерьмом – и сказала насмешливо:
– Извини, не вижу. И почему – непонятно.
Алтын засопел, гневный взгляд сместил на стенку шатра – ткань дрогнула, потемнела. Раны на груди схватились плотной коркой. Княгиня со страхом услышала ломкий хруст – короста отвалилась, явив розоватые полосы молодой кожи. Повелитель заговорил, не обращая внимания на такие мелочи:
– Умиля, я десять лет не знал покоя, метался по миру, пытался заглушить нестерпимую боль, но всюду меня преследовал твой прекрасный облик. Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу твое лицо, такое милое, нежное, тонкое, чистое, восхитительное, несравненное. Мое сердце давно разлетелось лохмотьями, не выдержав постоянной боли. Я прошел горы и моря, пески и бескрайние леса, чтобы добыть для тебя драгоценные диковины, усладить твой взор, вызвать божественную улыбку. Я ради тебя направился в безжизненные пески и изменился, изменился! И все ради тебя. Почему отвергаешь меня?
Умила выслушала холодно, коротко кивнула. Слова степняка больно ранили.
– Это все? Спасибо за теплые слова, а теперь оставь меня, ты меня утомил.
Алтын дернулся, посмотрел неверяще. Ему казалось, после такой речи даже железное сердце дрогнет, смилостивится. Княгиня смотрела холодно, синие глаза блестели сталью, кромсали горячее степняцкое сердце. Повелитель повернулся, сгорбился и, пошатываясь, пошел к пологу. Тень съежилась, поблекла.
Умила с облегчением глянула в спину Повелителю. Руки мелко дрожали, над верхней губой застыли бисеринки пота. Страшная тяжесть, связанная с присутствием Повелителя, исчезла. Княгиня нашла в себе силы усмехнуться: и почему так боюсь этого глупца? Впрочем, все они глупцы. Может, только любимый Яромир не так глуп, а остальные – сущие болваны. Думают, если свалить к ногам драгоценные побрякушки – ух, как переливаются на полу! – наговорить кучу сладких слов, то женщина тут же кинется на шею. Дурачье!
Княгиня тяжело вздохнула, вспомнила супруга, сердце сладко защемило. Сейчас бы оказаться в его могучих объятиях, почувствовать жар крепкого тела. Кровь невольно заструилась по жилам, погорячела, княгиня мечтательно улыбнулась.
Алтын протянул руку к пологу, вздрогнул, глаза налились бешенством. Умила посмотрела недоуменно на хмурого степняка, идущего к ней, губы скривились для язвительного вопроса.
– Так ты думаешь – он лучше?! – рявкнул Алтын. Умила вздрогнула, в груди похолодело. – Сейчас я тебе покажу, кто лучше!
Звериным прыжком Повелитель оказался рядом с Умилой, схватил за запястье, вздернул на ноги. В прекрасных глазах мелькнул страх, но княгиня скривила презрительно губы и посмотрела холодно, надменно. Алтын зарычал, пятерней вцепился в ворот прекрасного платья. Тонкая ткань громко треснула, крупная грудь упруго качнулась – степняк отступил, ослепленный божественной красотой. Щеку Алтына ожгла пощечина.
Умила прикрыла грудь рукой, сказала холодно:
– Уходи, у тебя еще есть возможность сохранить лицо.
Алтын расхохотался. Ее лицо дрогнуло, проступила неуверенность, страх перед казавшимся невозможным ранее осквернением. Повелитель снял золотую цепь – звенья грянулись в углу – и пошел на гордую княжну, глядя хищно.
Умила отступила на шаг, в плечи жестко впились пальцы. Алтын увидел перекошенное болью лицо, злорадно рыкнул. Умила ударила коленом Повелителя в низ живота, отчего тот хрюкнул и согнулся в поясе. Мимо мелькнуло полуобнаженное тело – княгиня метнулась к выходу. Степняк жадно схватил за пышную косу, с силой дернул – нежная шейка хрустнула, пол ударил жестоко. От боли у Умилы выступили слезы.
Алтын, хрипло рыча, потащил за волосы, ворох подушек смялся под женским телом, руки потянулись к остаткам платья – ткань порскнула в стороны. Красота обнаженного тела ослепила, но Повелитель, трясясь от обиды, ногой перевернул Умилу на спину и камнем рухнул сверху. Твердое колено безжалостно раздвинуло стройные ноги, мышцы жалобно затрещали, женский крик взвеселил горячее сердце.
Алтын вошел грубо, резко, княгиню затопила волна омерзения, от бессилия потекли слезы. Зубы впились в загорелое плечо, степняк взревел, хлесткий удар ладони разбил полные губы, будто сочные ягоды. В голове княгини вспыхнуло солнце, во рту появилась противная сырость. Повелитель, стиснув тонкие запястья, уже багровые, вторгался грубо, зло – ярость прожитых лет нашла выход.
Умила отвернула голову. Жестокая боль разрывала на части, от унижения трясло, безжалостно била дурнота. Тень на стенке шатра двигалась хищно, с ненавистью, будто убивала злейшего врага.
Слезы ослепили, оглушающий звон в голове возрос многократно, падение в спасительную темноту совпало с довольным рыком.
Глава одиннадцатая
Умила прижала Белаву крепче, но промолчала: в самом деле, что толку? Даже ее могут попользовать, как служанку, странно, что до сих пор не ворвались, а неведомый Повелитель, для кого похитили два дня тому, так и не объявился.
Сердце заныло: перед глазами лицо Яромира, нелегко милому, а тут еще и ее похитили. Что, если потребуют открыть ворота города в обмен на ее освобождение? Ведь откроет, он ради нее на все пойдет. Взгляд затуманился, грудь стеснилась острой жалостью, княгиня разрыдалась в голос. Белава поспешно начала утешать, у самой по щекам текли ручьи. Жилена поднялась, обняла обеих, заревели дружно.
Сквозь нежную ткань шатра просачивался свет, но потихоньку мерк – потолок потемнел, очертания роскошных перин, шкур, золотой посуды размылись. Женщины оторвались друг от друга, протерли глаза, невесело рассмеялись.
Жилена спохватилась, разожгла светильники искусной работы, заправленные нежным душистым маслом. Белава отвела госпожу к вороху роскошных подушек, гибкое тело княгини ласково стиснули мягкие объятия, служанка подала чашу с водой. Умила благодарно кивнула, пригубила толику.
– Слышала я, госпожа, что ихний повелитель должон наведаться, – прошептала Жилена, трепеща от ужаса.
Лицо Умилы потемнело, пальцы стиснули чашу. Княгиня раздвинула алые губы в ослепительной улыбке, сказала беспечно:
– Вряд ли… Он уже два дня не показывается, боится, – закончила она с язвительным смешком.
Белава подхватила:
– Точно, мужики перед собой грозные, петушатся, а перед настоящей женщиной робеют.
Умила раздвинула губы, принимая лесть, вода показалась земляничным медом. За стенками шатра зашумело, по сердцу княгини неприятно царапнуло, лица служанок побелели. Ярко освещенный шатер погрузился во тьму, звуки пропали. Умила помяла виски пальцами, прогоняя внезапный страх. Взгляд ее отвердел, приобрел надменность.
– Девкам освободить шатер для встречи Повелителя с пленницей, – скомандовал старческий голос.
С упавшим сердцем Умила стиснула зубы, на испуганных девушек взглянула успокаивающе, приободрила улыбкой:
– Ступайте.
Белава шагнула нерешительно: в распахнутых глазах дрожат крупные капли.
– А как же ты, госпожа, ведь главный аспид явился?
Несмотря на противный холодок, княгиня улыбнулась беспечно:
– Ничего не сделает, не для того похищал, ступайте.
Служанки вышли, поглядывая на госпожу сочувственно, за пологом раздались жесткие мужские голоса, резко оборвались. Голову княгини будто стиснул железный обруч. Белава едва не застонала, но заставила спину держаться ровно, а вошедшего рослого, бритого наголо степняка встретила презрительным взглядом.
Могущественный властелин конной орды замер у порога. К обнаженной груди прижимал резной ларчик, цепь с самоцветами переливалась живыми огнями. Темными глазами смотрел с восторгом и некоторым испугом. Лицо показалось смутно знакомым. Умила лихорадочно попыталась припомнить, где видела.
Степняк медленно двинулся, от ног отлетали расшитые золотом подушки, сминались драгоценные ковры, зазвенела опрокинутая ваза с диковинными фруктами, которыми княгиня побрезговала.
Умилу окатило скрытой мощью, пахнуло крепким мужским потом, сердечко затрепетало, но степняка кольнул холодный взгляд, при виде ларчика губки скривились презрительно. Алтын замер в нескольких шагах от сидящей княгини, глаза впитывали божественный образ, ларчик в ладонях тонко похрустывал.
Умила пригляделась к растерянному завоевателю, замешательство сменилось пренебрежением. Тонкое полукружье брови изогнулось надменно, Алтын вздрогнул от язвительного голоса.
– Ты что-то принес на продажу? Извини, но лучше предложи товар служанкам.
Повелителя покоробило. Поднятая из темных глубин волна смыла неловкость, и он сказал грубовато:
– Нет, Умиля, в ларце подарки. Такие, каких достойна только ты. Я говорил, что добуду эти сокровища, но ты не верила, смеялась.
Княгиня вгляделась в суровое лицо, отшатнулась, лицо исказилось смятением, смешанным со страхом. Алтын сжал зубы, сдерживая стон: она не должна страдать!
– Ты? – прошептала она неверяще. На лице отразилось воспоминание далеких дней юности, события после конца битвы на Пепельном валу, где встретила милого. Правда, тогда за ней ухаживал и сын Кочубея – степного повелителя, принявшего основной удар ясагов. – Ты, – повторила она с дрожью.
Алтын коротко кивнул, княгиня испуганно поджала ноги, недоуменно посмотрела на резную крышку ларчика. Повелитель отступил на шаг, ладонь сомкнулась на кожаном мешочке, подвешенном на шее.
– Да, Умиля, – сказал он с горечью. – Я тот, кого ты отвергла, как вот этот подарок.
На ладони Повелителя появилась нитка зеленого бисера. Умила против воли смутилась, по телу прошла жаркая волна: надо же, дикий степняк не забыл, даже отвергнутый подарок сохранил, добыл легендарные сокровища, о которых грезила юной девушкой. Княгиня смятенно встряхнулась, поспешно отогнала глупые мысли. Алтын зябко поежился от холодного взгляда.
– И зачем ты это принес? – спросила она надменно. – Думаешь, тогда не взяла, а теперь приму с радостью?
Степняк смущенно развел руками, отвел взгляд.
– Нет, но… – Грозный Повелитель поперхнулся словами, но придумать ничего не мог, ибо все мысли занимало прекрасное существо, о котором так долго мечтал десять лет, что приходила каждую ночь, мучила, жгла сердце, заставляла совершать безумные поступки.
Умила смерила взглядом смятенного степняка, внезапно пожалела – все-таки старался. Но молвила язвительно:
– Унеси это барахло. Раздай тем девкам, что согревали твое ложе все эти годы, – добавила она несколько раздраженно.
Алтын всплеснул руками, заговорил горячо:
– Какие девки? Все годы думал лишь о тебе. Ты являлась в снах, дразнила, проказничала. На что другие женщины, если я видел тебя – единственно настоящую в мире, а остальные жалкие подделки под тебя? Что мне с тех безымянных, коих мял и тут же прогонял, корил себя за гадкую слабость, но думал всегда о тебе?
Умила нервно теребила косу. Спохватилась, рассерженно дернула – медовая коса, толщиной с руку, улеглась поперек груди. Алтын оторвал жадный взгляд, утонул в море бездонно-синих глаз.
– Красно говоришь, – хмыкнула княгиня, надеясь, что грубый степняк не заметит смущения. – Но зачем все это? Ты похитил меня, содержишь пленницей, истязаешь.
– Что ты говоришь? – залепетал Повелитель испуганно. – Тебя кто-то обидел из моих людей? Скажи кто, я разорву на части. Никто не должен причинять тебе боль, я убью каждого ублюдка, осмелившегося сделать такое!
От него пахнуло волной неистового жара, тело княгини затрепетало. Умила с трудом взяла себя в руки, сказала холодно:
– Тогда убей себя. Ты держишь меня в плену, каждый миг вдали от дома и любимого мужа доставляет пытку.
Алтын шумно выдохнул. На белоснежной стенке шатра грозно заклубилась тень, пахнуло льдом и смертью. Умила невольно отшатнулась от горящего взгляда.
– Не говори об этом подлеце! – громыхнул Алтын. Сердце княгини испуганно сжалось, Умиле сделалось дурно. – Он обманом украл тебя, околдовал подлой волшбой, заставил страдать и мучиться. Я его убью!
Умила съежилась: от слов степняка тяжко, виски пульсируют болью, мышцы разварены болезненной слабостью, во рту сухо. Гордо выпрямила спину, на степняка поглядела снизу вверх, будто он стоит в цепях и в ее воле сделать с ним все, что угодно. Головка вздернута надменно.
– Ты пустой брехун! – припечатала она жестко. – Только что я едва не умерла от боли, а ты не торопишься себя наказывать. А то, что зовешь колдовством, на самом деле – любовь. Она тебе недоступна, и не удивительно.
Алтын затрясся от злости и унижения, с резного столика слетели золотые блюда, снедь запачкала драгоценные ковры, в руке блеснул изящный нож.
– Прости, Умиля!
Лезвие впилось в литые пластины груди. Умила невольно вскрикнула. Рана глумливо улыбнулась, хлынула широкая струя, золотые звенья окрасились красным. Алтын бестрепетно полоснул грудь еще раз, и еще, торс окрасился красным, пояс штанов намок и потяжелел.
– Прекрати, – вскрикнула Умила с жалостью.
Повинуясь безотчетному порыву, подбежала к окровавленному мужчине, промокнула горячие раны платком из драгоценной ткани. Повелитель отбросил нож, красное лезвие затерялось в ворохе роскоши. Ладонями сжал изящные запястья и бережно поднес ко рту, чувствуя отвратительную жесткость и грубость губ, способных поцарапать нежную кожу.
Умила дернулась, как ужаленная, щеки вспыхнули закатным румянцем. Алтын невольно отступил на шаг, восхищенный, приложил ладонь к сердцу. Княгиня нахмурилась, топнула ножкой:
– Не смей прикасаться ко мне!
Повелитель вздрогнул, на лице проступила обида. Умила села на ворох подушек, ларчик отлетел от удара, драгоценности рассыпалась по полу, в шатре посветлело. С восторгом княгиня прикипела взглядом к дивным изделиям, но вслух сказала хмуро:
– Убери эти железяки и камушки. Я не ворона.
– Конечно, сделаю, что пожелаешь, – сказал степняк с жаром.
Княгиня изогнула бровь насмешливо:
– Да? Тогда отправь меня домой.
С потемневшим лицом Алтын качнул головой, капельки пота ярко блеснули.
– Этого я сделать не могу.
Умила понимающе кивнула, сказала язвительно:
– Понятно. И правду говорят, что ты не мужчина: настоящий мужчина держит слово.
– Кто такое сказал?! – рыкнул Алтын грозно, но увидел гримасу боли на нежном лице и заговорил глухо: – Я понимаю, ты хочешь обидеть меня, задеть, но зачем? Что я сделал тебе плохого? Я люблю тебя, неужели не видишь?
Умила изогнула бровь – Повелитель тут же почувствовал себя распоследним дерьмом – и сказала насмешливо:
– Извини, не вижу. И почему – непонятно.
Алтын засопел, гневный взгляд сместил на стенку шатра – ткань дрогнула, потемнела. Раны на груди схватились плотной коркой. Княгиня со страхом услышала ломкий хруст – короста отвалилась, явив розоватые полосы молодой кожи. Повелитель заговорил, не обращая внимания на такие мелочи:
– Умиля, я десять лет не знал покоя, метался по миру, пытался заглушить нестерпимую боль, но всюду меня преследовал твой прекрасный облик. Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу твое лицо, такое милое, нежное, тонкое, чистое, восхитительное, несравненное. Мое сердце давно разлетелось лохмотьями, не выдержав постоянной боли. Я прошел горы и моря, пески и бескрайние леса, чтобы добыть для тебя драгоценные диковины, усладить твой взор, вызвать божественную улыбку. Я ради тебя направился в безжизненные пески и изменился, изменился! И все ради тебя. Почему отвергаешь меня?
Умила выслушала холодно, коротко кивнула. Слова степняка больно ранили.
– Это все? Спасибо за теплые слова, а теперь оставь меня, ты меня утомил.
Алтын дернулся, посмотрел неверяще. Ему казалось, после такой речи даже железное сердце дрогнет, смилостивится. Княгиня смотрела холодно, синие глаза блестели сталью, кромсали горячее степняцкое сердце. Повелитель повернулся, сгорбился и, пошатываясь, пошел к пологу. Тень съежилась, поблекла.
Умила с облегчением глянула в спину Повелителю. Руки мелко дрожали, над верхней губой застыли бисеринки пота. Страшная тяжесть, связанная с присутствием Повелителя, исчезла. Княгиня нашла в себе силы усмехнуться: и почему так боюсь этого глупца? Впрочем, все они глупцы. Может, только любимый Яромир не так глуп, а остальные – сущие болваны. Думают, если свалить к ногам драгоценные побрякушки – ух, как переливаются на полу! – наговорить кучу сладких слов, то женщина тут же кинется на шею. Дурачье!
Княгиня тяжело вздохнула, вспомнила супруга, сердце сладко защемило. Сейчас бы оказаться в его могучих объятиях, почувствовать жар крепкого тела. Кровь невольно заструилась по жилам, погорячела, княгиня мечтательно улыбнулась.
Алтын протянул руку к пологу, вздрогнул, глаза налились бешенством. Умила посмотрела недоуменно на хмурого степняка, идущего к ней, губы скривились для язвительного вопроса.
– Так ты думаешь – он лучше?! – рявкнул Алтын. Умила вздрогнула, в груди похолодело. – Сейчас я тебе покажу, кто лучше!
Звериным прыжком Повелитель оказался рядом с Умилой, схватил за запястье, вздернул на ноги. В прекрасных глазах мелькнул страх, но княгиня скривила презрительно губы и посмотрела холодно, надменно. Алтын зарычал, пятерней вцепился в ворот прекрасного платья. Тонкая ткань громко треснула, крупная грудь упруго качнулась – степняк отступил, ослепленный божественной красотой. Щеку Алтына ожгла пощечина.
Умила прикрыла грудь рукой, сказала холодно:
– Уходи, у тебя еще есть возможность сохранить лицо.
Алтын расхохотался. Ее лицо дрогнуло, проступила неуверенность, страх перед казавшимся невозможным ранее осквернением. Повелитель снял золотую цепь – звенья грянулись в углу – и пошел на гордую княжну, глядя хищно.
Умила отступила на шаг, в плечи жестко впились пальцы. Алтын увидел перекошенное болью лицо, злорадно рыкнул. Умила ударила коленом Повелителя в низ живота, отчего тот хрюкнул и согнулся в поясе. Мимо мелькнуло полуобнаженное тело – княгиня метнулась к выходу. Степняк жадно схватил за пышную косу, с силой дернул – нежная шейка хрустнула, пол ударил жестоко. От боли у Умилы выступили слезы.
Алтын, хрипло рыча, потащил за волосы, ворох подушек смялся под женским телом, руки потянулись к остаткам платья – ткань порскнула в стороны. Красота обнаженного тела ослепила, но Повелитель, трясясь от обиды, ногой перевернул Умилу на спину и камнем рухнул сверху. Твердое колено безжалостно раздвинуло стройные ноги, мышцы жалобно затрещали, женский крик взвеселил горячее сердце.
Алтын вошел грубо, резко, княгиню затопила волна омерзения, от бессилия потекли слезы. Зубы впились в загорелое плечо, степняк взревел, хлесткий удар ладони разбил полные губы, будто сочные ягоды. В голове княгини вспыхнуло солнце, во рту появилась противная сырость. Повелитель, стиснув тонкие запястья, уже багровые, вторгался грубо, зло – ярость прожитых лет нашла выход.
Умила отвернула голову. Жестокая боль разрывала на части, от унижения трясло, безжалостно била дурнота. Тень на стенке шатра двигалась хищно, с ненавистью, будто убивала злейшего врага.
Слезы ослепили, оглушающий звон в голове возрос многократно, падение в спасительную темноту совпало с довольным рыком.
Глава одиннадцатая
Лют очнулся, рывком поднялся. Широко распахнутыми глазами непонимающе оглядел дно провала: освещен малость красноватым светом, глубокие трещины густо паруют. Пальцы неверяще коснулись глаз, кожи лица: в зеркало можно не смотреться – все цело! И бедро здорово, в прореху ткани виден – застарелый! – рубец.
От мощной радости пустился в пляс, белое кольцо на шее выдвинуло недовольную морду, прошипело укоризненно. Лют потрясенно уставился на чешуйчатую морду, в голове со скрипом закрутились невидимые жернова.
– Это ты спас? – прохрипел он ошеломленно. – Но как?
Аспид-змей уткнул морду в шею, заснул. Лют запоздало поблагодарил гада и принялся старательно избавляться от мешанины мыслей в голове: то и дело прорывало то ужасом смерти, то животной радостью, то слезами облегчения.
Двинулся по дну провала, едва не провалился в скрытую паром трещину – глубину даже представить страшно. Пошел впритирку по стеночке, что тянулась бесконечным бугристым полотном. Глянул наверх, подивился узкой красноватой полоске, потом пробило испариной: это ж подземное небо!
Заскучал от бесцельной ходьбы вдоль стены, тряхнул головой, мысленно выругался.
– Ну, ничё, мне после… смерти простительно, – буркнул он.
На миг подумалось страшное: превратился в умруна, ожившего мертвяка! Желудок скрутило жестокой судорогой, жадно прислушался к ощущениям тела: все так же, как до… падения в пропасть.
– Человек я! – крикнул он, разгоняя дурные мысли. – Витязь!
Бодро зашагал к противоположной стене, которая выглядела расплывчатым пятном. По дну гулял недобрый ветер, от пакостных запахов корежило. Вокруг шипело, булькало. Лют вглядывался в слой пара, сквозь белесые складки виднелись смутные очертания каких-то гадов, насекомых размером с кулак.
Дважды едва не падал в широкие щели, клял слабое освещение и коварный туман, двигался дальше. Противоположная стена постепенно вырисовывалась, словно просто сфокусировал взгляд: трещины, бугры, выступы, россыпь норок, где что-то мелькает.
Куда дальше? Спуститься – одно, а вот подняться… Земля мелко задрожала, послышались животные крики, Лют повернул голову на шум. Пелена пара пошла рябью, мощная волна воздуха обнажила растрескавшееся дно пропасти. Лют со стоном поглядел на бегущую массу, похожую на падение валунов с вершины горы.
Стадо диковинных зверей взревывало, животные стукались лобастыми головами, копыта дробили сухую землю, в оскаленных пастях блестели слюнявые иглы. То один, то другой зверь с воплем ужаса проваливался в разломы. По стаду шла рябь, косматые звери падали, копыта сородичей плющили в мокрые лепешки.
Лют побежал со всей мочи, дрожь земли нарастала, разметая запахи гниения, в нос шибанула волна звериного духа. Стена приближалась медленно. Лют взревывал не хуже косматых четвероногих, мышцы трещали от натуги, ноги заливало проклятое онемение.
Узкая расселина со скрипом приютила разгоряченное тело. За спиной грохотало, от рева лопались барабанные перепонки, в железные кольца стучала мелкая крошка. Живая лавина проносилась бесконечно долго. Лют изнылся – плевал в грязную шерсть, топал ножкой.
В стену грянуло так, что она задрожала, сапоги обдала горячая волна, мимо расселины мелькнула оскаленная пасть, сородичи равнодушно мчались дальше. Голова лопнула, в опасной близости от ног просвистели иглы зубов. Лют выдернул из плотной, как камень, стены длинный голубоватый зуб, попробовал острие, по спине пробежал холодок от вида жирной капли крови на подушечке пальца.
Мелькнул последний зверь, похожий на валун, обложенный шерстистой шкурой, в расселину влетело облако пыли, плотное, как водяная взвесь поздней осенью, на зубах противно заскрипело. Топот удалялся. Лют вышел из расселины, спотыкаясь на проломленной корке земли. Дно уязвили широкие трещины, откуда били упругие струи горячего пара, злобно шипя.
Долго бродил вдоль стены в поисках прохода. Полоска красного неба над головой почернела: вид жутковатый, хотя темноты раньше не боялся. И в ущелье потемнело – глаза едва различали очертания стены, дна. Ползущая по стене рука пробила твердь, пальцы обдало холодом. Вгляделся в темный проем, пожал плечами, скрылся в прохладной пещере.
Глаза привыкли к темноте, к тому же обнаружились россыпи грибов, на вид ядовитых, вонючих, но дающих тусклый зеленоватый свет. Поглядел на покореженные, изъеденные отвратительными язвами шляпки – пришла мысль.
– Ну что, приятель? – обратился он к Аспид-змею преувеличенно радостно. – Скоро придем к Нияну в терем, проникнем незаметно, диковины всякие похитим.
Змей глянул удивленно, бусины глаз блеснули, язык заскользил по чешуйкам губ.
– А потом, – продолжал Лют жизнерадостно, нагло, – завалимся к Озему и Сумерле. У них в покоях неисчислимые богатства, кое-что схитим – конечно, самое лучшее!
Слова исчезли во тьме. Лют напряженно прислушался, затем язвительно хохотнул. Надо подождать.
Аспид-змей противился, когда витязь запихивал за пазуху, шипел сердито, обернулся мечом.
– Так надо, – объяснил Лют терпеливо. – Пусть о тебе не знают пока.
Змей смирился, свернулся кольцом, отпихнув драгоценное перо. Лют вскрикнул, будто резанули по лицу ржавым ножом, осторожно подправил смятое сокровище, поудобнее примостил змея. Провел рукой по кольчуге, довольно цокнул языком – ничего не топырилось.
Осторожно пошел вперед, уши от напряжения стригли воздух, как у коня, впитывали гул чудовищной массы пластов, копошение неведомых существ, что грызли землю с сочным хрустом, будто перья лука. Длинный ход кончился, стены расступились, исчезли. Лют пристально вгляделся в ночные просторы Нави.
Сзади зашумело. Не успел оглянуться, как в затылок уперлось холодное острие. Будто из-под земли выросли угрюмые дяди: факелы в руках ярко освещали брони, ладное оружие. Безжизненные глаза на лицах убийц и отъявленных висельников смотрели неприязненно.
В груди Люта похолодело – не сглупил ли, спрятав оружие, – но один, шрамолицый, ощерил рот с черными пеньками зубов, приправив тяжелый воздух Нави ароматом гнили.
– Ты чего тут шастаешь?
Лют ответил нагло:
– Куда хочу, туда топаю, не твое дело, морда неумытая!
Мертвяк протянул обиженно:
– На свою посмотри. У тебя одежа от грязи покрылась коркой.
Мертвяк сзади надавил копьем сильнее: дерзкого надо проучить. За спиной вскрикнуло, Лют увидел настороженные рожи.
– Подебрад, у него течет кровь!
Лицо Подебрада окаменело, соратники застыли, глаза выкатились на лоб. Лют раздраженно дернул головой, давление острия исчезло.
– Ты, ты… – Подебрад никак не решался сказать.
– Живой я, живой, – сказал Лют сварливо.
Мертвяки охнули. В глазах воин прочитал острую зависть, что быстро сменилась гневом. Копье уперлось в загривок, в стык черепа и хребта – там одна кожа, проткнуть проще водной глади. Подебрад сказал угрюмо:
– Отправишься с нами, пусть глянет хозяин.
Подельники загомонили, в голосах послышалось подобие радости:
– Точно, подивится.
– Ни разу такого не было!
– Может, на радостях отменит ежедневную пытку!
Лют медленно выдохнул, спросил:
– А кто хозяин-то, Ящер?
Подебрад вздохнул печально:
– Если бы. Я бы и у Чернобога под властью оказался, но мы слуги Нияна.
Лют мысленно возликовал, утер пот, но радость смыли предстоящие хлопоты. Подумалось: все зря, лучше перебить дозор и попытаться выбраться на поверхность, но перед взором встали горящие избы, порубленные мужчины, послышались жалобные крики насилуемых женщин. Скулы свело болью. Подебрад подозрительно глянул на потемневшее лицо живого.
– А ты как хотел? – спросил он участливо. – Будто не знал, куда сунулся.
– Ладно, – отмахнулся Лют небрежно, – веди к хозяину, надо с ним потолковать.
Мертвяки глянули подозрительно, обступили полукругом, в спину ткнулось древко копья.
– Пошел!
Лют скривился молча, зашагал. В сторонке мелькнули золотые одежды – мужчина и женщина с бледными печальными лицами проводили процессию взглядом. Воин мысленно усмехнулся, похлопал себя по плечу.
Озем и Сумерла, подземные боги, хранители неисчислимых богатств, потому людей не любящие, обваливают шахты, дабы дерзким смертным ничего не досталось. Всюду распускают слухачей – кротов, ужей и грибы, – чтобы рассказывали, что людишки задумали. Вон как за злато затряслись, сразу Нияну нажаловались.
Мертвяки говорили меж собой все неохотнее, под конец замолчали, ход замедлили. Дорога вела на вершину холма, над кромкой земляной насыпи полыхало багровое зарево. Нездоровый красный цвет плеснул в лица, Лют поморщился, в спину кольнуло: мол, шевели ногами.
Отряд забрался на вершину холма. Лют замер, потрясенный, раздавленный видом терема Нияна.
Вокруг терема пылало озеро черного масла, пламя чадное, небо застила стена жирного дыма. Терем необыкновенно высок, множество ярусов, огонь играл хмурыми бликами на железных стенах, над крышей с противным воем носились навьи и диковинные крыланы. Через озеро горящей крови земли перебросили черный мост. Языки пламени жадно лизали низ моста, особо дерзкие хлестали через край. Кости, что вместо бревен, темные, чадно тлели. У краев столбы с человечьими черепами, в глазницах нестерпимый свет, глядели пристально, злобно.
В спину толкнули. Спустились с холма, обугленные кости моста заскрипели под сапогами. Ноги лизали языки пламени, кожа сапог разогрелась, слегка дымилась. Грудь раздирала удушливая вонь, от жара трещали волосы, Лют прикрыл ладонью лицо.
– Что, живчик, худо? – спросили сзади насмешливо.
Лют промолчал. Вот еще – отвечать трупаку, жалкому слуге!
Терем ограждала темная стена, монолитная, словно выковал гигантский кузнец, а затем втиснул в землю, украсив шестами со скелетами и черепами: людскими, звериными и вовсе невиданными, от вида которых волосы встают дыбом.
Ворота остро посверкивали россыпью кроваво-красных камней, кованые створки украшали искусные сцены кровопролитных боев. Возле ворот шевельнулись металлические горы, на шарообразных головах вспыхнули ядовито-желтые глаза, без зрачка, залитые жестоким светом. Из оплавленных гор выросли мощные руки, железные пальцы согнулись с кровожадным скрипом. Облик стражей неуловимо потек, по телу пробежала рябь, на месте расплывчатых гор явились мускулистые тулова, столбы ног.
Лют шел притихший, как мышь под носом беспокойно спящего кота. Стражи потянули створки, расписные пластины раздвинулись с раздирающим душу скрежетом, открылся освещенный двор. Воин подивился быстроте стражей. Подебрад толкнул застывшего пленника, отряд вошел во двор, за спинами вновь заскрежетали ворота.
Лют молча шагал по темным каменным плитам, по краям дороги на неопрятных стенах торчали светильники. Поверхность стен двигалась, обрисовывались очертания рук, ног, словно елозил человек, укрытый тонким одеялом.
От мощной радости пустился в пляс, белое кольцо на шее выдвинуло недовольную морду, прошипело укоризненно. Лют потрясенно уставился на чешуйчатую морду, в голове со скрипом закрутились невидимые жернова.
– Это ты спас? – прохрипел он ошеломленно. – Но как?
Аспид-змей уткнул морду в шею, заснул. Лют запоздало поблагодарил гада и принялся старательно избавляться от мешанины мыслей в голове: то и дело прорывало то ужасом смерти, то животной радостью, то слезами облегчения.
Двинулся по дну провала, едва не провалился в скрытую паром трещину – глубину даже представить страшно. Пошел впритирку по стеночке, что тянулась бесконечным бугристым полотном. Глянул наверх, подивился узкой красноватой полоске, потом пробило испариной: это ж подземное небо!
Заскучал от бесцельной ходьбы вдоль стены, тряхнул головой, мысленно выругался.
– Ну, ничё, мне после… смерти простительно, – буркнул он.
На миг подумалось страшное: превратился в умруна, ожившего мертвяка! Желудок скрутило жестокой судорогой, жадно прислушался к ощущениям тела: все так же, как до… падения в пропасть.
– Человек я! – крикнул он, разгоняя дурные мысли. – Витязь!
Бодро зашагал к противоположной стене, которая выглядела расплывчатым пятном. По дну гулял недобрый ветер, от пакостных запахов корежило. Вокруг шипело, булькало. Лют вглядывался в слой пара, сквозь белесые складки виднелись смутные очертания каких-то гадов, насекомых размером с кулак.
Дважды едва не падал в широкие щели, клял слабое освещение и коварный туман, двигался дальше. Противоположная стена постепенно вырисовывалась, словно просто сфокусировал взгляд: трещины, бугры, выступы, россыпь норок, где что-то мелькает.
Куда дальше? Спуститься – одно, а вот подняться… Земля мелко задрожала, послышались животные крики, Лют повернул голову на шум. Пелена пара пошла рябью, мощная волна воздуха обнажила растрескавшееся дно пропасти. Лют со стоном поглядел на бегущую массу, похожую на падение валунов с вершины горы.
Стадо диковинных зверей взревывало, животные стукались лобастыми головами, копыта дробили сухую землю, в оскаленных пастях блестели слюнявые иглы. То один, то другой зверь с воплем ужаса проваливался в разломы. По стаду шла рябь, косматые звери падали, копыта сородичей плющили в мокрые лепешки.
Лют побежал со всей мочи, дрожь земли нарастала, разметая запахи гниения, в нос шибанула волна звериного духа. Стена приближалась медленно. Лют взревывал не хуже косматых четвероногих, мышцы трещали от натуги, ноги заливало проклятое онемение.
Узкая расселина со скрипом приютила разгоряченное тело. За спиной грохотало, от рева лопались барабанные перепонки, в железные кольца стучала мелкая крошка. Живая лавина проносилась бесконечно долго. Лют изнылся – плевал в грязную шерсть, топал ножкой.
В стену грянуло так, что она задрожала, сапоги обдала горячая волна, мимо расселины мелькнула оскаленная пасть, сородичи равнодушно мчались дальше. Голова лопнула, в опасной близости от ног просвистели иглы зубов. Лют выдернул из плотной, как камень, стены длинный голубоватый зуб, попробовал острие, по спине пробежал холодок от вида жирной капли крови на подушечке пальца.
Мелькнул последний зверь, похожий на валун, обложенный шерстистой шкурой, в расселину влетело облако пыли, плотное, как водяная взвесь поздней осенью, на зубах противно заскрипело. Топот удалялся. Лют вышел из расселины, спотыкаясь на проломленной корке земли. Дно уязвили широкие трещины, откуда били упругие струи горячего пара, злобно шипя.
Долго бродил вдоль стены в поисках прохода. Полоска красного неба над головой почернела: вид жутковатый, хотя темноты раньше не боялся. И в ущелье потемнело – глаза едва различали очертания стены, дна. Ползущая по стене рука пробила твердь, пальцы обдало холодом. Вгляделся в темный проем, пожал плечами, скрылся в прохладной пещере.
Глаза привыкли к темноте, к тому же обнаружились россыпи грибов, на вид ядовитых, вонючих, но дающих тусклый зеленоватый свет. Поглядел на покореженные, изъеденные отвратительными язвами шляпки – пришла мысль.
– Ну что, приятель? – обратился он к Аспид-змею преувеличенно радостно. – Скоро придем к Нияну в терем, проникнем незаметно, диковины всякие похитим.
Змей глянул удивленно, бусины глаз блеснули, язык заскользил по чешуйкам губ.
– А потом, – продолжал Лют жизнерадостно, нагло, – завалимся к Озему и Сумерле. У них в покоях неисчислимые богатства, кое-что схитим – конечно, самое лучшее!
Слова исчезли во тьме. Лют напряженно прислушался, затем язвительно хохотнул. Надо подождать.
Аспид-змей противился, когда витязь запихивал за пазуху, шипел сердито, обернулся мечом.
– Так надо, – объяснил Лют терпеливо. – Пусть о тебе не знают пока.
Змей смирился, свернулся кольцом, отпихнув драгоценное перо. Лют вскрикнул, будто резанули по лицу ржавым ножом, осторожно подправил смятое сокровище, поудобнее примостил змея. Провел рукой по кольчуге, довольно цокнул языком – ничего не топырилось.
Осторожно пошел вперед, уши от напряжения стригли воздух, как у коня, впитывали гул чудовищной массы пластов, копошение неведомых существ, что грызли землю с сочным хрустом, будто перья лука. Длинный ход кончился, стены расступились, исчезли. Лют пристально вгляделся в ночные просторы Нави.
Сзади зашумело. Не успел оглянуться, как в затылок уперлось холодное острие. Будто из-под земли выросли угрюмые дяди: факелы в руках ярко освещали брони, ладное оружие. Безжизненные глаза на лицах убийц и отъявленных висельников смотрели неприязненно.
В груди Люта похолодело – не сглупил ли, спрятав оружие, – но один, шрамолицый, ощерил рот с черными пеньками зубов, приправив тяжелый воздух Нави ароматом гнили.
– Ты чего тут шастаешь?
Лют ответил нагло:
– Куда хочу, туда топаю, не твое дело, морда неумытая!
Мертвяк протянул обиженно:
– На свою посмотри. У тебя одежа от грязи покрылась коркой.
Мертвяк сзади надавил копьем сильнее: дерзкого надо проучить. За спиной вскрикнуло, Лют увидел настороженные рожи.
– Подебрад, у него течет кровь!
Лицо Подебрада окаменело, соратники застыли, глаза выкатились на лоб. Лют раздраженно дернул головой, давление острия исчезло.
– Ты, ты… – Подебрад никак не решался сказать.
– Живой я, живой, – сказал Лют сварливо.
Мертвяки охнули. В глазах воин прочитал острую зависть, что быстро сменилась гневом. Копье уперлось в загривок, в стык черепа и хребта – там одна кожа, проткнуть проще водной глади. Подебрад сказал угрюмо:
– Отправишься с нами, пусть глянет хозяин.
Подельники загомонили, в голосах послышалось подобие радости:
– Точно, подивится.
– Ни разу такого не было!
– Может, на радостях отменит ежедневную пытку!
Лют медленно выдохнул, спросил:
– А кто хозяин-то, Ящер?
Подебрад вздохнул печально:
– Если бы. Я бы и у Чернобога под властью оказался, но мы слуги Нияна.
Лют мысленно возликовал, утер пот, но радость смыли предстоящие хлопоты. Подумалось: все зря, лучше перебить дозор и попытаться выбраться на поверхность, но перед взором встали горящие избы, порубленные мужчины, послышались жалобные крики насилуемых женщин. Скулы свело болью. Подебрад подозрительно глянул на потемневшее лицо живого.
– А ты как хотел? – спросил он участливо. – Будто не знал, куда сунулся.
– Ладно, – отмахнулся Лют небрежно, – веди к хозяину, надо с ним потолковать.
Мертвяки глянули подозрительно, обступили полукругом, в спину ткнулось древко копья.
– Пошел!
Лют скривился молча, зашагал. В сторонке мелькнули золотые одежды – мужчина и женщина с бледными печальными лицами проводили процессию взглядом. Воин мысленно усмехнулся, похлопал себя по плечу.
Озем и Сумерла, подземные боги, хранители неисчислимых богатств, потому людей не любящие, обваливают шахты, дабы дерзким смертным ничего не досталось. Всюду распускают слухачей – кротов, ужей и грибы, – чтобы рассказывали, что людишки задумали. Вон как за злато затряслись, сразу Нияну нажаловались.
Мертвяки говорили меж собой все неохотнее, под конец замолчали, ход замедлили. Дорога вела на вершину холма, над кромкой земляной насыпи полыхало багровое зарево. Нездоровый красный цвет плеснул в лица, Лют поморщился, в спину кольнуло: мол, шевели ногами.
Отряд забрался на вершину холма. Лют замер, потрясенный, раздавленный видом терема Нияна.
Вокруг терема пылало озеро черного масла, пламя чадное, небо застила стена жирного дыма. Терем необыкновенно высок, множество ярусов, огонь играл хмурыми бликами на железных стенах, над крышей с противным воем носились навьи и диковинные крыланы. Через озеро горящей крови земли перебросили черный мост. Языки пламени жадно лизали низ моста, особо дерзкие хлестали через край. Кости, что вместо бревен, темные, чадно тлели. У краев столбы с человечьими черепами, в глазницах нестерпимый свет, глядели пристально, злобно.
В спину толкнули. Спустились с холма, обугленные кости моста заскрипели под сапогами. Ноги лизали языки пламени, кожа сапог разогрелась, слегка дымилась. Грудь раздирала удушливая вонь, от жара трещали волосы, Лют прикрыл ладонью лицо.
– Что, живчик, худо? – спросили сзади насмешливо.
Лют промолчал. Вот еще – отвечать трупаку, жалкому слуге!
Терем ограждала темная стена, монолитная, словно выковал гигантский кузнец, а затем втиснул в землю, украсив шестами со скелетами и черепами: людскими, звериными и вовсе невиданными, от вида которых волосы встают дыбом.
Ворота остро посверкивали россыпью кроваво-красных камней, кованые створки украшали искусные сцены кровопролитных боев. Возле ворот шевельнулись металлические горы, на шарообразных головах вспыхнули ядовито-желтые глаза, без зрачка, залитые жестоким светом. Из оплавленных гор выросли мощные руки, железные пальцы согнулись с кровожадным скрипом. Облик стражей неуловимо потек, по телу пробежала рябь, на месте расплывчатых гор явились мускулистые тулова, столбы ног.
Лют шел притихший, как мышь под носом беспокойно спящего кота. Стражи потянули створки, расписные пластины раздвинулись с раздирающим душу скрежетом, открылся освещенный двор. Воин подивился быстроте стражей. Подебрад толкнул застывшего пленника, отряд вошел во двор, за спинами вновь заскрежетали ворота.
Лют молча шагал по темным каменным плитам, по краям дороги на неопрятных стенах торчали светильники. Поверхность стен двигалась, обрисовывались очертания рук, ног, словно елозил человек, укрытый тонким одеялом.