Ильина Лариса. Вредность не порок

   Ефим склонился ко мне:
   — Настенька! Пожалуйста, не надо так вздыхать… Ну, что мне надо сделать, чтобы ты об этом забыла? — Я опустила на всякий случай ресницы, правда, не поняла — о чем это он? Про что мне забыть? — Послушай, это просто досадное недоразумение… Мне кажется, что я должен попросить у тебя прощения… — Тутя еще больше удивилась и даже начала волноваться, что так до конца и не пойму, о чем идет речь, а жаль, Ефим так красиво говорит! — Я очень сожалею, что все так получилось, но обещаю, что это больше не повторится… Никто не будет больше обижать маленьких девочек…
   Наконец я поняла, в чем дело, и обрадовалась, а Ефим, заглядывая мне в лицо, тихо повторил:
   — Никто не будет обижать маленьких красивых девочек…
   — Смотри, — прошептала я, окунаясь в бездонную синеву ласковых глаз, — не обмани…
   — И за это прости… — не сводя с меня глаз, Ефим взял мою руку и осторожно поцеловал синяк на запястье.
   Перед моими глазами все закачалось, то ли от выпитого, то ли от услышанного, сердце заметалось, погнав горячей волной кровь по жилам и заставив вспыхнуть щеки пионерским костром.
   Продолжение банкета запечатлелось в моем сознании довольно смутно, каким-то неясным мерцающим облаком. Помню, выпили за президента… Потом за нашего участкового Петра Игнатьевича, кто предложил тост, не помню, а Надька требовала выпить стоя, демонстрируя тем самым безграничное доверие и уважение к родной милиции. Тост прошел на «ура!», однако после него даже отрывочные воспоминания о происходивших событиях начисто стерлись из моей памяти до того самого момента, пока, повинуясь безотчетному, накатившему волной чувству страха, я не вздрогнула и не открыла глаза.
   Скрипящие ржавые клещи плотным кольцом охватили голову, не давая повернуть затекшую шею, в мозгах грянуло и звонко раскатилось нечто подобное маршу Мендельсона, небрежно исполняемое неумелой рукой на церковных колоколах. Я охнула осипшим горлом и прошептала:
   — Господи…
   — Я здесь! — бодро раздалось в ответ, а я в ужасе замерла. По-моему, это слишком. С перепоя не умирают.
   Или мне опять не повезло?
   Через пару минут я поняла, что все еще присутствую на этом свете, шевельнулась и приоткрыла глаза. Сообразив, где я, и оценив обстановку, захотела тут же умереть всерьез.
   Это была комната, в которой спали уехавшие ныне хозяева, я лежала на их высокой резной кровати, а рядом со мной, улыбаясь от уха до уха, сидел Ефим. Из одежды я краешком очумевшего глаза заметила на нем лишь джинсы, хотя совершенно точно помнила, что раньше была еще и темно-синяя рубашка на кнопочках. На левом предплечье Ефима синела замысловатая татуировка, на первый взгляд хитросплетение каких-то диковинных растений. Проследив мой взгляд, Ефим усмехнулся и потянулся к рубашке, висящей на спинке кровати. Я икнула, моргнула, открыла рот, и краска нестерпимого стыда залила щеки. Неужели?.. Торопливо ощупав бока, я с некоторым облегчением поняла, что все основные детали моей одежды на месте. Но почему я здесь? И где все остальные?
   — Выспалась? — склонив набок голову, поинтересовался Ефим. — Голова не болит?
   Совершенно сбитая с толку, я молчала. Жизнь в одно мгновение превратилось в нечто расплывчато-неясное, тонко покалывающее где-то внутри иголочками смутного беспокойства.
   — Почему я здесь? — испуганно прошептала я, машинально подтягивая к подбородку пестрое лоскутное одеяло. В нем я без труда опознала произведение Иркиной тети Лены.
   — Уснула, — пожал плечами Ефим.
   — Уснула? — не поняла я. — А потом?
   — Потом? Потом спала…
   Я подозрительно сощурилась и постаралась еще раз незаметно проверить детали своего туалета. Кроме туфель, все на месте.
   — А перед этим?
   — Что перед этим?
   — Ну.., перед тем, как уснула?
   Вдруг на лице Ефима появилось виноватое выражение, а мое сердце громко ухнуло и оборвалось…
   — Видишь ли, Настенька… Перед этим.., ты выпила немного лишнего…
   — Ну?!
   — Ну ничего… С каждым бывает!
   — А после?!
   — После чего?
   — После того как лишнего выпила, черт! — не выдержала я, взбешенная его бестолковостью. Он просто издевается, задавая дурацкие вопросы, хотя прекрасно понимает, о чем идет речь.
   Однако Ефим молчал, воспринимая мое смущение с явным удовольствием. Плотно сжатые губы и веселые бесенята в глазах говорили о том, что он едва удерживается от смеха. Я рывком сдернула одеяло и села:
   — Девчонки где?
   Он снова пожал плечами. Сбросив ноги с кровати, я собралась встать, но Ефим удержал меня за руку:
   — Подожди…
   Черта с два! Я не послушалась, а он, видимо, приняв это за элемент любовной игры, руку не выпустил и дернул меня к себе. Марш Мендельсона разом перешел в «Прощание славянки» в исполнении сумасшедших барабанщиков, я вскрикнула и схватилась за голову.
   — Ты что! — заваливаясь на Ефима, взвизгнула я и инстинктивно свободной рукой со всего размаха залепила ему пощечину. — С ума сошел!?
   — Точно, сошел, — забормотал он, выпуская мою руку и торопливо отдвигаясь в сторону, — совсем забыл, с кем дело имею…
   Я сердито фыркнула и, сверкнув глазами, пообещала:
   — Еще раз протянешь руки…
   — Я понял. Я все очень хорошо понял…
   Направляясь к двери, я прикинула, не слишком ли сурово повела себя для первого свидания, решила, что в самый раз, и громко захлопнула за собой дверь.
   Дом у Ирки двухэтажный, эта спальня находилась на втором этаже, в самом конце коридора. В коридоре никого не было, кроме их кошки Масленки, получившей свое имечко в самом раннем детстве за маниакальную страсть к маслу. Теперь Масленка была уже взрослой кошкой, и, хотя детских пристрастий не меняла, это не мешало ей быть чертовски умной, иной раз умнее другой собаки. Она, к примеру, с большим энтузиазмом выполняла команду «Фас!», правда, пользовалась при ее исполнении не зубами, а когтями. Плантацию тети Лениной клубники местные пацаны обходили за километр. Ко мне Масленка, слава богу, уже привыкла, поэтому, доброжелательно потеревшись белоснежным боком о ногу, сосредоточенно проследовала к двери, из которой я вышла, и, обернув вокруг себя пушистый хвостик, села и замерла, терпеливо поджидая появления вражеских ног на охраняемой территории.
   — Правильно, Маська, — одобрила я, спускаясь вниз по лестнице, — когда он выйдет — распусти ему джинсы на шнурки!
   Оказавшись внизу, я огляделась и прислушалась. Тихо, никаких признаков мыслящих существ не наблюдалось.
   — Эй! — позвала я и, не рассуждая особо, принялась открывать все двери подряд. — Люди, где вы?! Ау!
   Добравшись до угловой комнаты, той самой, в которой происходил столь неудачно завершившийся прием гостей, я покачала головой. Глаз приятно радовала гора грязной посуды вперемешку с огрызками и объедками.
   Пустые водочные бутылки сиротливо жались к ножкам стола, глянув на них, я дрогнула. Чтоб я еще раз…"Вообще-то Ирка настоящая свинья. Могла бы и убраться!"
   Наконец я добралась до веранды. Дверь, обычно распахнутая настежь из-за разбухших от постоянных ливней половиц, была плотно закрыта чьей-то заботливой рукой. Это меня насторожило. Кому это понадобилось преодолевать трудности, сражаясь с дверью? Я торопливо ткнула ее рукой, но, как и следовало ожидать, она не открылась. Чуть отступив, я изловчилась и налегла на дверь с размаху, крашеные доски прогнулись, застонали и нехотя подались. Влетев на веранду и с трудом удержав равновесие, я огляделась и остолбенела. Да, денек сегодня… То есть ночка… Или утро, я запуталась уже…
   На потертом зеленом диванчике возле круглого стола сидел Юра и моргал на меня с самым что ни на есть удивленным видом. На коленях у него сидела всклокоченная Ирка в расстегнутой блузке, она была без очков, поэтому подслеповато щурилась, стараясь разглядеть вошедшего.
   В первый момент я растерялась и ойкнула. Но мы же не малые дети, в конце концов, это личное дело каждого, может, у них любовь до гроба. Я деликатно кашлянула в кулак:
   — Вообще-то я Надьку ищу…
   — А-а-а… — протянула Ирка, пытаясь сосредоточится. — Стаська, это ты!
   — Нет, не я. Это папа римский.
   — Тебя же Ефим унес…
   — Кх-м… Куда унес? — вытаращилась я, холодея. Что здесь вообще творилось?
   — Ну наверх…Я ему сказала к дядьке на кровать тебя положить. Ты ж уснула, со стула упала…
   «Какой ужас!» — подумала я и густо покраснела. Ну, может, и не особенно густо, но покраснела точно. Не придумав ничего лучше, я спросила:
   — А времени сколько?
   Юра, до сего момента культурно молчавший и не принимавший участия в нашей интимной беседе, встрепенулся и услужливо сообщил:
   — Одиннадцать сорок…
   Я схватилась за сердце. Домой хоть не показывайся.
   Стас меня со свету сживет и непременно наябедничает маме, которая примется пить валидол и упрекать меня в полнейшей безответственности. Правда, это будет не раньше чем через пару недель, но все равно, я этого ох как не люблю! Ух, шпионище…
   — Так где Надька? — снова спросила я, морщась от головной боли. — Мы домой пойдем…
   — Она давно ушла. С Колей. Он ее провожать пошел.
   У Надьки были небольшие проблемы с ориентацией.
   Они и тебя сначала хотели домой отнести, но потом решили, что в деревне этого не поймут. По-моему, они правы…
   «По-моему, тоже, — обрадовалась я, представив, как бы они несли меня через всю деревню в этом костюме, — это был бы смертельный номер…»
   — Ладно, я пошла!
   — Угу! — отозвалась подружка, машинально теребя волосы на затылке новоиспеченного кавалера. — Вечером зайди… Поговорим…. О саде…
   После этих слов она тайком от кавалера скорчила таинственную рожу, как видно, намекая, что узнала нечто интересное.
   «Ага, — я снисходительно поджала губы, — понятно, она на задании. Мата Хари фром Горелки!»
   — Приду, — буркнула я, разворачиваясь и думая о том, что для начала неплохо было бы добраться до дома.
   Я вышла на крыльцо и глянула вверх. Солнце стояло в зените, высоко в безоблачном небе весело носились стрижи, и все указывало на то, что денек, начавшийся для меня столь печально, будет отменным. Стараясь не вертеть шеей и не напрягаться, я поковыляла к калитке, держась для верности за ветки кустов. Возле калитки меня ждал сюрприз в виде Ефима, восседающего на невысокой скамейке. Как он сумел оказаться здесь раньше, чем я, было неизвестно. Мимо меня он не проходил, уж я бы его заметила. Не иначе как вылез через окно, видно, Масленка стояла насмерть.
   — Ты домой? — весело поинтересовался Ефим, я кивнула. Он прямо-таки поражал своим оптимизмом и жизнерадостностью. — Нам по дороге.
   Я хотела равнодушно кивнуть, но тут вдруг в голове что-то гулко ухнуло и раскатилось сухим металлическим дребезжанием. Поэтому я лишь кротко моргнула и чуть слышно всхлипнула. Ефим быстро поднялся с лавочки и распахнул передо мной калитку.
   Добравшись до дома Степаниды, я осторожно потянула на себя дверь и заглянула в горницу. Никого. Я прислушалась. Тихо. Просочившись на родимую территорию, я шустро просеменила к своей двери. Дверная петля предательски скрипнула, я шмыгнула в комнату и затаилась. Однако изощрялась я напрасно. В доме явно никого не было. Да всем просто плевать. Так что, Анастасия, можешь помирать в канаве, тонуть в речке, заблудиться в лесу — пожалуйста! Никому и дела нет. Все занимаются только собой. Бабка, как пить дать, упилила в город, летом это ее излюбленное развлечение, а Стас…
   Интересно, а чем занят Стас? Вот уж кому здесь точно делать нечего, кроме как меня изводить. Но это занятие он вроде бы бросил, так где его носит?
   Неужели толчется, как и все местные лодыри, у пивной палатки с необычайно подходящим названием:
   «Донна Анна»? Я сердито скинула уже осточертевший костюм и сунула туфли в коробку. Пойти, что ли, умыться? Лучше пойду попью. Жажда мучила ужасно. Накинув халатик, я выглянула за дверь.
   Оказавшись на кухне, остановилась и задумалась.
   Раньше мне никогда не доводилось мучиться похмельем, поэтому, что теперь делать, я совершенно не знала. Из чужих разговоров и анекдотов я теоретически представляла, что наутро надо похмеляться, но вот как именно?
   Рассолом от соленых огурцов? Или от маринованных?
   Или водки выпить? Если водки, то сколько? При одном воспоминании о национальном напитке меня замутило, и я с трудом сдержала рвотный позыв. Мамочки… Я заскулила и села на табурет. Люди, где вы? Через пару минут, справившись с накатившим приступом слабости, я поднялась и сунулась в буфет.
   — Надо что-нибудь съесть, — бодро сказала я самой себе и икнула, — да, Стаська, ничего-то ты по-людски сделать не можешь! В кои-то веки приглянулся парень, так нет, надралась и загремела со стула. Хорошо, человек с понятием оказался, до кровати донес… А потом? — снова всполошилась я. — Было что-нибудь или нет? Нет!
   Я бы, наверное, поняла. Или не поняла? Ну надо же, как все отвратительно! И ведь главное, не спросишь же!
   Тут я расчувствовалась и, шаря в буфете в поисках чего-нибудь совместимого с моим протестующим желудком, всплакнула. Прощаясь сегодня с Ефимом у калитки, мы договорились встретиться в восемь «У Лизы». Доживу ли я до восьми? Нет, не доживу. Вдруг я наткнулась на банку с солеными огурцами. Это как раз то, что мне надо. Дрожащими руками я торопливо открыла крышку и, придерживая пальцами выскальзывающие огурчики, слила рассол в стакан. Надеюсь, это поможет.
   — Да… — осуждающе прозвучало сзади, я вздрогнула и с перепугу стакан опрокинула. — Ну надо же!
   Привалившись плечом к стенке и скрестив на груди руки, на меня, укоризненно качая головой, смотрел Стас. Я выругалась с досады и, сунув стакан в раковину, принялась вытирать тряпкой стол. Везде свой нос сует!
   Стас тем временем продолжал стоять, качать головой и разглядывать меня так, словно играл в игру «Найди семь различий!». Под его взглядом у меня все валилось из рук, и я разозлилась. Уронив два раза подряд на пол салфетку, затем крышку от банки, затем открывалку, я поняла, что необходимо взять себя в руки, и с размаху запустила мокрую тряпку в раковину, но промахнулась, она угодила на пол, а Стас едва не испустил дух, так глубоко вздохнул.
   — Не вздыхай, — прошипела я, — в тебя буду кидать — не промахнусь.
   Но тот продолжал свое занятие и тянул:
   — Да!.. До чего дошла, это надо же! Учительница!
   Младших классов! Рассол с похмелья хлещет! Видели бы тебя твои ученики!
   Я совсем уже собралась послать Стаса куда подальше, но непривычное состояние организма сыграло со мной злую шутку, я плюхнулась на табурет, обхватила руками гудящую голову и заревела. Стас заткнулся, созерцая мое жалкое состояние, почесал в затылке и молча удалился.
   Я украдкой глянула ему вслед, вытерла слезы, подняла с пола мокрую тряпку и поставила на плиту чайник. Если опохмелиться по науке не удалось, хоть чаю попью. Поминутно хватаясь за голову и охая, я с трудом одолела чашку чая и два небольших печеньица. Тут на кухне снова появился Стас, но сил ругаться с ним у меня уже не было, печенье окончательно подкосило мои силы, и глаза потихоньку полезли на лоб. Он уселся напротив и поинтересовался:
   — Что, штормит?
   Я хотела огрызнуться, но достойного ответа не нашлось. Неожиданно он встал, шагнул ко мне и потянул за плечи:
   — Пойдем!
   — Куда? — жалко вякнула я, послушно вставая. — Я не хочу…
   — Иди, хотелка… — усмехнулся он и, взяв за руку, потащил меня на улицу.
   — Зачем? — вяло тянула я, имитируя сопротивление.
   Стас вытащил меня в сад, остановился возле кустов крыжовника и приказал:
   — Стой здесь!
   Я послушно встала, проявляя, вопреки предсмертному состоянию, некоторые признаки интереса к непонятному поведению «двоюродного». Через минуту Стас вернулся, держа в руке стакан с чем-то очень похожим на воду из ближайшей лужи. Настороженно следя за его действиями, я собралась было попятиться, но сзади оказались колючие крыжовенные кусты.
   — Я не буду это, — начала я, но тут Стас меня оборвал:
   — Заткнись…
   Поджав губы, я решила обидеться и стоять насмерть.
   Однако никого уговаривать Стас не собирался. Приблизившись вплотную, он вдруг резко ухватил меня свободной рукой за шею, одновременно сунув стакан:
   — Пей залпом!
   — Нет!.. — замотала я головой, но было поздно.
   Не успела я и пикнуть, как Стас одним движением, словно фокусник, вылил в меня содержимое стакана.
   Едва не захлебнувшись, я попробовала заорать, в результате чего оставшаяся жидкость, которую хоть как-то удалось задержать, беспрепятственно пролилась дальше.
   Питье было отвратительным, теплым и чуть кисловатым.
   Мои внутренности решительно отказались от подобного соседства, меня прошиб холодный пот, ноги завибрировали, и, как подкошенная, я рухнула на колени. Меня уже не могло остановить ни присутствие Стаса, ни врожденное чувство прекрасного. Мучительный спазм согнул меня крючком, но тут я почувствовала, как рядом на колени опустился Стас, одной рукой обнимая меня за плечи, а другой заботливо поддерживая мой лоб…
   Не знаю точно, сколько прошло времени, прежде чем я смогла разогнуться. Одно могу сказать с, уверенностью — мне здорово полегчало. Ноги и руки, правда, тряслись, со лба градом катился пот, но все это уже были мелочи. Так мы и стояли на коленях перед кустами, Стас прижал меня к себе, я же, уткнувшись носом в его полосатую футболку, горько сожалела о том, что последнее время всячески его изводила и вообще вела себя как последняя свинья. Я так расчувствовалась, что решила поплакать, но поскольку это занятие для меня вещь весьма редкая, слезы, видно, все кончились, я поскулила-поскулила, да и заткнулась. «Ладно, сойдет!» — рассудила я, — и так — Вставай, салага! — снисходительно сказал Стас. — Пошли домой… — и добавил:
   — Алкоголичка…
   Не в моих принципах спускать кому бы то ни было подобные заявления, но сегодня явно не мой день, я пропустила это мимо ушей и задергалась, пытаясь встать.
   — Ну и ну! — покачал он головой. — Ладно, кончай дергаться! Не умеешь пить — не берись!
   Я согласно замычала, рассчитывая, что Стас проявит человеколюбие и поможет мне подняться. Он не только не обманул моих ожиданий, но даже пошел дальше: нагнулся и взял меня на руки. Хотя для него это был невелик подвиг, даже не крякнув, он без всякой натуги отнес меня в дом и сгрузил на кровать.
   — Надеюсь, — закрывая за собой двери, съязвил Стас, — снять халат ты в состоянии сама…
   — Ага, — обрадовалась я и прохрипела вдогонку:
   — Стас, а бабка в городе, что ли?
   — Нет, к Митрофановым пошла…
   Он стал объяснять что-то о ведре, которое куда-то понесла бабка Степанида, я согласно кивала в такт его словам, а глаза мои слипались, слипались, слипались…
   Раздраженное громыхание металлической посуды заставило меня подскочить на кровати, я в недоумении вытаращилась на дверь и прислушалась. Очередной удачный бросок не иначе как цинкового корыта об стену дал понять, что сражение в самом разгаре, я задумалась. Может, нас грабят? Через секунду за стеной что-то тонко звякнуло и, соприкоснувшись с полом, разлетелось в разные стороны десятками осколков. «Пожалуй, это банка…» Тут мне показалось, что сквозь непрекращающийся грохот я различила раздраженный бабкин голос, прислушалась и убедилась, что так оно и есть. Да, совершенно определенно она находится в скверном расположении духа. Мое предположение тут же подтвердила сама Степанида, строго выговаривавшая кому-то:
   — Ишь ты! Скажи на милость!
   После чего снова раздался грохот и вслед за ним более привычный набор бабкиных выражений, повторить который я не берусь по причине природной скромности и хорошего воспитания. Самым ласковым из них была рожа паразитская, однако кого она честила, было непонятно, на личности она не переходила. Мои догадки разрешил раздавшийся совершенно неожиданно голос Стаса.
   Разом перекрыв бабкино взвизгивание, он категорично пробасил:
   — Это ее личное дело.
   Это глубокомысленное изречение заставило меня навостриться и вытянуть шею. Похоже, бабка честит меня.
   А Стас (кто бы мог подумать!) за меня заступается! По совести, это ни в какие ворота не лезет! Я имею в виду бабку. Я ведь ей даже не внучка! Какое ее дело? За проживание исправно плачу, кавалеров не вожу, на пол не мусорю… Хочу — завтра замуж выйду, и баста! В тот же самый момент я услышала:
   — Вот замуж выйдет, тогда пусть и шляется!
   Ох уж эти мне провинциалы! Такие люди дремучие, ужас просто! Одни предрассудки и условности!.. И снова меня насторожил голос Стаса:
   — Это ее личное дело…
   Хоть один нормальный в этом сумасшедшем доме!
   Я глянула на часы: пять. Где тут у нас зеркало? Ладно, если умыться, жить можно… Выходить из комнаты не хотелось, для достойной пикировки с бабкой у меня был явный упадок сил, но словно нарочно мне смертельно приспичило в туалет. Помучившись немного и поняв, что обмануть организм не удастся, я еще раз глянула в зеркало и вышла из комнаты. Мое появление на долю секунды прервало страстный бабкин монолог, Стаса, как выяснилось, в горнице уже не было. Правду сказать, выдержать разошедшуюся бабку непросто. На полу возле плиты я разглядела остатки разбитой банки, Степанида коршуном замерла над ними с веником, явно терзаясь оттого, что некому предъявить претензии за нанесенный ущерб.
   Хорошо, что у меня железное алиби… Увидев меня, бабка оживилась, подбоченилась и поджала губы. Я с независимым видом направилась к дверям, этого она уже не снесла, поворачиваясь за мной, словно флюгер, изобличающе ткнула вслед костлявым пальцем:
   — Слава богу. Веры здесь нет! Где это видано?!
   Прикинувшись, что совершенно не понимаю, о чем речь, я молчком шмыгнула в дверь. Бабка продолжала буйствовать, но вслед за мной не вышла…
   Посетив известное заведение, я взбодрилась и прогулялась по саду, мимоходом сунув нос в окно к Стасу.
   Комната была пуста. Пошарив в раздумьях по клубничным грядкам, я набрала в горсть ягод и заглянула в беседку, потом под летний навес, с некоторым удивлением убедилась, что Стас приступил-таки к постройке бани, однако его самого нигде не обнаружила. Наконец я добралась до сарая.
   — Стас!
   В глубине души я испытывала к «двоюродному» большое чувство признательности, и мне непременно хотелось как-то его выразить. Войдя в сарай, я разглядела его любимую «девятку» и лишь затем увидела половину Стаса. Вторая его половина лежала под машиной, заднее колесо было снято и сама «девятка» поднята домкратом.
   Я легонько пошлепала пальцем по пыльному капоту и проникновенным голосом поинтересовалась:
   — Колесо проколол, да?
   Стас выбрался из-под машины, сел и хмуро спросил:
   — Тебе чего?
   Это было немного грубовато с его стороны, но я не стала обращать внимания, желание сказать Стасу что-нибудь хорошее пересилило.
   — Ничего, — я улыбнулась, — посмотреть… Машину чинишь?
   — Чиню.
   — Сломалась, да?
   — Да.
   — А-а! Понятно. — Он посмотрел косо и усмехнулся. — А сам починить сможешь?
   — Смогу.
   — А! А что сломалось?
   Стас произнес фразу, в которой я услышала два знакомых слова: «капот» и «двигатель», в конце прозвучало слово «накрылся», я кивнула, переминаясь с ноги на ногу, Стас моргнул на меня пару раз и опять залез под машину. Теплой дружеской беседы, какие частенько случались у нас в прежние времена, очевидно, не получалось.
   Стас на меня злился, мало того, он явно тяготился моим присутствием. Решив не сдаваться так просто и попробовать еще раз, я обошла вокруг «жигуленка», чертя по поверхности пальцем, наткнулась на несколько вмятин и царапин и, предположив, что это должно его расшевелить, радостно сообщила:
   — Ой, Стас, смотри, у тебя тут машина помята!
   Некоторое время в сарае царила гробовая тишина, потом Стас сердито засопел да как рявкнет:
   — Иди, Стаська, отсюда!..
   Я подпрыгнула и выкатилась вон.
   — Подумаешь! — пренебрежительно тянула я, торопливо шлепая к площади Восстания. — Обиделся! Просила я его здесь оставаться? Или они что, думают, я без них «Спокойной ночи…» смотрю и спать ложусь? А бабка тоже хороша! Нет, пора с этим кончать! Всякая там демократия хороша по телевизору, а когда тебе каждый норовит своим мнением в глаз тыкнуть — это полный беспредел. Стоило за столько верст ехать, чтобы на третьем десятке получить сладкую парочку из бабки с нянькой!
   Настроенная самым решительным образом, я стремительно приближалась к очагу культурного времяпрепровождения горельчан, машинально поправляя свежеуложенную прическу и поминутно поглядывая на часы.
   Опоздать я не боялась, но и приходить раньше было не в моих привычках. Природная вредность требовала прибыть к месту свидания тютелька в тютельку, чтобы удостовериться, что и кавалер прибыл точно к назначенному сроку. Минутная стрелка замерла в строго вертикальном положении, когда я, последний раз украдкой глянув в маленькой карманное зеркальце, обогнула трансформаторную будку и вышла к магазину промтоваров, что был расположен как раз напротив бара «У Лизы».
   К вечеру на площади, или, как это называлось у местного населения, «на круге», собиралось довольно много народу. Количество, естественно, варьировалось в зависимости от времени года и погодных условий, однако сегодняшняя благодать гарантировала присутствие как минимум двух третей способных самостоятельно передвигаться горелкинских обитателей. И, окинув площадь взглядом, я поняла, что так оно и есть. Большая часть народу живописно располагалась возле «Донны Анны», «Лиза» в большей степени привлекала дачников, то есть горожан, явно пытающихся разнообразить бесхитростный деревенский отдых элементами привычной жизни.