Ирвин Шоу. Любовь на темной улице

Мальчишки Уилларда бесцеременно цеплялись за отца, пытались вскарабкаться
ему на спину, требовали апельсинового сока, а детишки Баумэна, стоя поодаль,
скромно, молча наблюдали за отцом и подошли только после того, как он, налив
каждому по стакану, позвал их. Они тихо сказали "спасибо" и вновь отошли в
сторонку, со стаканом в руках.
-- Как жаль, что вы не проведете здесь у нас все лето,-- сказал Баумэн,
обращаясь к Мартину. Они сидели на краю корта, медленно потягивая из
стаканов сок.-- Вы бы значительно подняли уровень тенниса в округе. Вам,
наверное, даже удалось бы время от времени заставлять вашего несчастного
старика шурина подбегать поближе к сетке.-- Он добродушно фыркнул,
подмигивая Мартину и вытирая полотенцем пот со лба.
-- В конце недели мне нужно быть в Париже,-- сказал Мартин, внимательно
глядя на его лицо, ожидая быстрой смены выражения на нем из-за чувства
облегчения.
Но ничего не заметил. Баумэн легко растирал лицо полотенцем, был
спокоен и мило ему улыбался.
-- Нам будет вас не хватать,-- сказал он,-- особенно на уик-энды. Во
всяком случае, вы сегодня придете к нам на обед, не так ли?
-- Он хочет успеть на шестичасовой поезд в Нью-Йорк,-- объяснил ему
Уиллард.
-- Но это же глупо,-- сказал Баумэн.-- У нас в саду будет барбекью1.
Если, конечно, не пойдет дождь.-- Он говорил дружески, радушным,
гостеприимным тоном.
-- Ну,-- вдруг решил про себя Мартин,-- может, я приду.
-- Вот и молодец,-- без всякого притворства воскликнул Баумэн. Уиллард
искоса бросил на Мартина удивленный взгляд.
-- Не пожалеете, уверяю вас. Я прикажу этим ленивым сельчанам
постараться, сделать все так, как надо. Ну ладно. Дети! -- крикнул он.--
Пора завтракать.
По пути домой Уиллард оторвал свой взгляд от дороги и посмотрел на
Мартина.
-- Почему ты вдруг передумал, Мартин? -- спросил он.-- Все из-за миссис
Баумэн, разве не так?
-- Но она очень красива, как ты считаешь? -- ответил Мартин.
-- Все местные донжуаны не раз пытались, не повезет ли им.-- Сказал,
широко улыбаясь, Уиллард.-- Ничего не вышло. Напрасный труд.
-- Папочка,-- спросил мальчик постарше с заднего сиденья,-- а что такое
донжуан?
-- Это был один человек. Он жил очень, очень давно,-- тут же ответил
Уиллард сыну.
Весь день Мартин, осмелев, задавал кучу вопросов по поводу четы
Баумэнов. Ему стало известно, что они женаты уже четырнадцать лет, что
богаты (семья миссис Баумэн владела заводами по переработке хлопка, а у
Баумэна в Нью-Йорке была своя контора), часто устраивают у себя вечеринки,
их любят все в округе, Уилларды навещают их два-три раза в неделю, и этот
Баумэн, нужно сказать, в отличие от других мужей-ловеласов в их общине,
никогда, пожалуй, не заглядывался на других женщин.
Одеваясь к вечернему столу, Мартин все больше мучился сомнениями. Когда
он впервые увидел Баумэна на вечеринке, то был уверен, что именно этот
человек глядел на него, когда он стоял у окна в гостиной и когда он встретил
его во второй раз сегодня утром на теннисном корте, такая уверенность только
окрепла. Но их дом, жена, дети, все то, что ему рассказали Уиллард с Линдой
о чете Баумэн, прежде всего та радушная, раскованная манера, с которой он
приветствовал его перед игрой, настойчивое приглашение на обед, его
искреннее расположение без тени притворства,-- все эти обстоятельства,
словно объединившись в заговоре против него, Мартина, поколебали его прежнюю
твердую уверенность. Если там, за окном, на самом деле стоял Баумэн, то он
не мог не узнать Мартина и не мог не понять, что и Мартин его узнал. В конце
концов они глядели друг на друга при ярком свете секунд десять, никак не
меньше, на расстоянии пяти футов друг от друга. Если бы это был Баумэн, то
чего проще для него,-- отменить теннисную игру, позвонить, сказать, что у
него похмелье, или что сегодня поднялся сильный ветер, или еще бог весть
сколько привести других оправданий.
-- Черт подери! -- выругался Мартин про себя, завязывая перед зеркалом
галстук. Он знал, что сегодня вечером ему нужно что-то предпринять,
предпринять обязательно, но он чувствовал, что сбит с толку, что торопится,
что ему приходится действовать в одиночестве, и поэтому он не был до конца
уверен в самом себе, и это накануне тех его действий, которые могут иметь
либо трагические, либо причудливо-комические последствия. Когда он сошел
вниз, Уиллард сидел один в гостиной, читая воскресные газеты. Как хотелось
Мартину рассказать ему обо всем, пусть возьмет часть груза такой
ответственности и на свои плечи. Ему будет легче. Но как только собрался
заговорить, в комнату вошла Линда, готовая к отъезду, и он промолчал. Вместе
с ними он пошел к автомобилю, все с той же тяжкой ношей на плечах, чувствуя,
как ему не хватает еще двух недель, месяца, чтобы организовать тщательное
наблюдение, чтобы двигаться вперед осторожно, действовать, соблюдая
приличия, но действовать решительно и бесповоротно. Однако у него не было
этих двух лишних недель. У него в распоряжении была всего одна ночь. Впервые
с того момента, как бросил свою работу в Калифорнии, он пожалел о своем
желании уехать во Францию.
Баумэны устроили большой прием, на который приехало более двадцати
гостей. Был теплый вечер, и все они собрались на лужайке, на которой стояли
столы с фонарями "молния" с горевшими в них свечами, бросающими мягкий
щедрый свет на сидевших за ними гостей. Два нанятых Баумэном по такому
случаю официанта носились взад и вперед от длинного вертела в конце сада к
приглашенным, а там, в глубине, сам Баумэн в фартуке шеф-повара и с
раскрасневшимся от жары лицом жарил на открытом огне сочные бифштексы.
Мартин сидел за одним столом с миссис Баумэн, между ней и какой-то
красивой молодой женщиной по фамилии Уинтерс. Она отчаянно флиртовала с
каким-то мужчиной за соседним столом. Какое же было удивление Мартина, когда
он узнал, что миссис Уинтерс кокетничает со своим собственным мужем! Миссис
Баумэн рассказывала Мартину о Франции, где она побывала, правда, еще совсем
девочкой, до войны, и еще раз, пять лет назад. Как выяснилось, она проявляла
особый интерес к гобеленам и посоветовала Мартину съездить в Байо, чтобы
полюбоваться там в местном соборе самыми большими их образцами, а также
посетить Музей современного искусства в Париже, где можно было ознакомиться
с работами современных художников, работающих в этой области декоративного
искусства.
Голос у нее был мягкий, нежный, ровный, без модуляций, и у него
складывалось впечатление, что она говорит и о более интимных вещах все тем
же мелодичным, бесстрастным, неизменным, завораживающим тоном, словно
исполняет песню в миноре, по собственной прихоти опустив ее на октаву ниже.
-- Не собираетесь ли вы в скором времени снова во Францию? --
поинтересовался Мартин.
-- Нет,-- сказала она.-- Я теперь не путешествую.
Она тут же повернулась к соседу справа, и Мартин так и не успел
спросить ее, почему она больше не путешествует, и его удивила эта ее фраза,
резкая, окончательная, словно твердое заявление о проводимой отныне
политике. До конца трапезы беседа за столом носила общий характер, Мартин
время от времени подключался к ней, но порой посматривал в сторону Баумэна,
который с раскрасневшимся лицом играл роль тамады за столом в своем белом
фартуке шеф-повара. Он говорил довольно громко, суетился с бутылкой вина,
тут же весело смеялся любой шутке гостей, но ни разу не посмотрел на столик,
за которым сидела его жена рядом с Мартином.
Уже было близко к полуночи, некоторые из гостей разъехались по домам, и
тут, наконец, Мартину представилась возможность поговорить с Баумэном
наедине. Тот стоял у стола, придвинутого к стене дома, который служил им
чем-то вроде бара, и наливал себе в стакан бренди. Он снял свой
примелькавшийся фартук и, наливая бренди, внимательно глядел вниз, на
струю,-- лицо у него было бледным, оно вдруг показалось Мартину каким-то
отстраненным, уставшим, как будто в эту минуту он забыл о вечеринке, о своей
роли хозяина, об отъезжающих гостях. Мартин подошел к нему, намереваясь
воспользоваться паузой, которую ожидал вот уже полчаса.
-- Мистер Баумэн,-- сказал он.
Секунду или две, казалось, Баумэн его не слышал. Потом, почти незаметно
встряхнувшись, поднял голову, и на его губах вновь появилась воздушная,
дружеская улыбка, которая не сходила с его лица весь вечер.
-- Гарри, мальчик,-- воскликнул Баумэн.-- Гарри!
-- Да, Гарри,-- повторил за него Мартин.
-- Но у вас пустой стакан,-- сказал Баумэн, протягивая руку за
бутылкой.
-- Нет, благодарю вас,-- сказал Мартин.-- Мне достаточно.
-- Вы правы,-- сказал Баумэн,-- выпивка лишает вас сна по ночам.
-- Знаете,-- сказал Мартин,-- я думал над вашей проблемой.
-- Гм... какой такой проблемой? -- Баумэн скосил на него глаза.
-- Ну, ваш теннисный корт,-- торопливо начал Мартин.-- Я имею в виду,
что он расположен на возвышенности, и когда начинает дуть сильный ветер, ну,
как сегодня утром, например...
-- Ах, да,-- спохватился Баумэн.-- Какая досада, не правда ли? Думаю,
что мы выбрали для площадки не то место, слишком открытое для северных
ветров, но главный строитель настоял на своем. Не знаю, право, там что-то с
дренажем,-- небрежно махнув рукой, он поцеживал бренди из стакана.
-- Знаете,-- продолжал Мартин,-- я могу показать вам, как нужно все
устроить.
-- На самом деле? Отлично! Вы очень любезны,-- проговорил Баумэн
заплетающимся языком.-- Приходите как-нибудь ко мне и мы...
-- Видите ли,-- сказал Мартин,-- я завтра утром уезжаю и...
-- Ах, да, конечно,-- Баумэн затряс головой, словно ужасно недовольный
своим провалом в памяти,-- Франция! Ярко освещенный город. Я совсем забыл.
Какой вы счастливчик. В вашем возрасте...
-- Знаете,-- продолжал осуществлять свой замысел Мартин,-- если мы
сейчас сходим туда вдвоем, это займет немного времени, всего пару минут...
Баумэн с озадаченным видом поставил стакан на стол и, заморгав,
уставился в лицо Мартина.
-- Да, конечно,-- сказал он.-- Как любезно с вашей стороны.
Они пошли через сад, между столами, к теннисному корту. Его забор,
переплетение остроконечных железных жердей с проволокой, маячил на фоне
звездного неба в нескольких сотнях ярдов.
-- Мартин,-- позвала его Линда.-- Куда это вы оба направились? Пора
домой.
-- Мы вернемся через минуту,-- крикнул ей Мартин.
Они с Баумэном взбирались по покатому склону, и в густой влажной от
ночной росы траве не было слышно их шагов.
-- Хочу надеяться, что вам не было скучно на вечеринке,-- сказал
Баумэн.-- Кажется, у нас было мало молодежи. Молодых людей всегда
недостает...
-- Я ничуть не скучал,-- ответил Мартин.-- Вечеринка была просто
замечательной.
-- На самом деле? -- пожал плечами Баумэн.-- Нужно же что-то уметь
делать,-- загадочно сказал он.
Они подошли к теннисному корту, и серп луны освещал ее разметку. Ветра
не было, и на площадке было очень тихо. Сюда за сотню ярдов от дома
доносились звуки заканчивающейся вечеринки со свечами. Их было немного, но
они их отчетливо слышали.
-- У одного моего приятеля возникла точно такая проблема,-- сказал
Мартин, не спуская пристального взгляда с Баумэна.-- На теннисном корте,
построенном на окраине Санта-Барбары, он высадил живую ограду с северной
подветренной стороны. Через пару лет изгородь достигла высоты восьми футов,
и теперь можно было на площадке делать все, кроме свечей, то есть играть
нормально, даже если поднимался ураганный ветер. Ее нужно высаживать в двух
футах от забора, чтобы она с ним не срасталась и чтобы в ней не пропадали
мячи. Как раз вот на этом месте,-- указал рукой Мартин.
-- Да, да. Отличная идея,-- сказал Баумэн.-- Я поговорю об этом со
своим садовником на этой же неделе.
Он стал теребить "молнию" на брюках.
-- Не присоединитесь? -- спросил он.-- Думаю, что мочеиспускание -- это
одно из самых острых удовольствий. Добавим же еще немного росы при лунном
свете в этот излишне механизированный век.
Мартин терпеливо ждал, когда Баумэн снова застегнет "молнию". Жикнув ее
язычком, он, довольный, сказал:
-- Ну вот и все! -- словно ребенок, совершивший какой-то достойный
похвалы поступок.-- Ну а теперь, думаю, пора возвращаться к гостям.
Мартин положил свою руку на локоть Баумэна.
-- Баумэн,-- строго сказал он.
-- Ну! -- Баумэн остановился, в голосе его слышались нотки удивления.
-- Что вы делали под окном дома моей сестры в пятницу ночью?
Баумэн чуть отстранился от него и, повернувшись к нему, посмотрел прямо
в лицо Мартина.
-- Что такое? -- Он засмеялся.-- Ах, это шутка, не правда ли? Ваша
сестра не говорила мне, что вы большой шутник. По правде говоря, у меня
сложилось впечатление, что вы серьезный, но слишком молодой человек. Это ее
несколько беспокоит, призналась однажды она мне, теперь я это ясно помню...
-- Что вы делали под окном? -- повторил свой вопрос Мартин.
-- Боюсь, мальчик, вам лучше поехать домой,-- предложил Баумэн.
-- Обо мне не беспокойтесь,-- парировал Мартин.-- Я поеду домой. Но я
расскажу сестре с Уиллардом, что за окном в ту ночь стояли вы, вызову
полицию и им тоже все расскажу.
-- Мальчик, вы уже начинаете мне надоедать,-- тихо сказал Баумэн,
улыбаясь на светящийся серп луны.-- Вы всем надоедаете и, прежде всего,
самому себе. Никто вам не поверит, чтоб вы знали.
-- Моя сестра мне поверит. Поверит и Уиллард.-- Мартин зашагал к саду,
освещенному зажженными в фонарях свечами.-- Ну а потом увидим.-- Он услыхал
за спиной шаги Баумэна. Тот его нагонял.
-- Подождите, минутку,-- сказал он.
Мартин остановился, и теперь снова они пристально глядели в лицо друг
друга.
Баумэн фыркнул. Раздался сухой звук.
-- Вот почему вы, мой мальчик, решили остаться здесь еще на одну ночь.
-- Да, поэтому.
-- Я так и думал,-- кивнул Баумэн.
Он растирал лицо тыльной стороной ладони и от его щетины до Мартина
доносились скрипящие звуки.
-- Ну, предположим, это был я. Чего вы хотите?
-- Я хочу знать, что вы там делали,-- твердо сказал Мартин.
-- Какая вам разница? -- возразил Баумэн. Теперь он был похож на
упрямого, безрассудного ребенка, и голос у него повышался, становился
плаксивым, хныкающим.-- Что-нибудь украдено? Что-то разбито? Скажем так,-- я
наносил визит.
-- С лестницей? -- спросил Мартин.-- Ничего себе визит, черт бы вас
побрал!
-- Нельзя разбрасывать повсюду лестницы, это должны знать все,-- устало
сказал Баумэн.-- Почему вы не оставите меня в покое? Почему не катитесь в
свою Францию, пристаете ко мне? Оставьте меня в покое!
-- Что вы там делали? -- упрямо повторял Мартин.
Баумэн в отчаянии неловко взмахнул руками.
-- Я там гулял,-- сказал он.
-- Спрашиваю в последний раз,-- продолжал Мартин,-- или вы мне
признаетесь, или я иду в полицию.
Баумэн тяжело вздохнул.
-- Я всегда занимаюсь только одним, я наблюдаю,-- сказал он, переходя
на шепот.-- Я никогда никому не причинял вреда. Почему бы вам, мой мальчик,
не оставить меня в покое?
-- Что значит,-- наблюдаю?
Баумэн почти беззвучно фыркнул.
-- Я наблюдаю за счастливыми людьми,-- сказал он. Теперь в голосе его
чувствовалось кокетство, словно у молодой девушки, и Мартин впервые стал
сомневаться в здравом уме этого человека, стоявшего перед ним на покрытой
росой траве, слабо освещенной лунным светом.-- Вас это удивляет,-- но
скажите, сколько счастливых людей живут здесь в нашей округе? Всех
возрастов, любой конфигурации, всех религий.
...Все они ходят с широкими, добрыми улыбками на лицах, все они радушно
пожимают друг другу руки, они уходят по утрам на работу и целуют на станции
своих жен, возвращаются с работы домой, они поют на вечеринках, бросают
монеты в церковную кружку, произносят речи на встречах ассоциации родителей
и учителей, они приглашают к себе друзей, хвастаются друг перед другом
достигнутыми успехами, они занимаются любовью, кладут деньги в банк на свой
счет и покупают страховые полисы, они заключают сделки, привечают
родственников со стороны мужа или жены, крестят их детей, покупают новые
дома, каждый год проходят медицинское освидетельствование по поводу
возможного заболевания раком, и, кажется, все они знают, что делают, чего
хотят, куда идут... Точно как я.-- Он снова чуть слышно фыркнул, и
послышался все тот же скрипучий звук.-- Главный вопрос заключается вот в
чем,-- кого они пытаются одурачить? Кого я пытаюсь одурачить? Посмотрите на
меня.
Он подошел поближе к Мартину, дыхнув на него скопившейся в нем смесью
джина, вина и бренди, и его дыхание обожгло алкогольными парами лицо
Мартина.
-- Ну, чего мне не хватает? Самый большой дом во всей округе, самая
красивая жена. Я с гордостью могу сказать, что все мужчины пытаются к ней
приставать, но она и глазом не ведет. Трое воспитанных детишек, которые
всегда говорят: "Да, сэр, нет, сэр" и перед сном читают молитвы: "если я
умру, не проснувшись" и "почитай мамочку и папочку". Все это, скажу я вам,--
показуха! Не верьте этому ни на одну минуту. Иногда я занимаюсь любовью со
своей женой, но это абсолютно ничего не доказывает. Все равно, что какой-то
зверь-самец в джунглях покрыл такого же зверя-самку. Один напирает, другой
сдается,-- так бы я выразился. Больше ничего. Когда я встаю с кровати, когда
снова ложусь по ночам, мне стыдно за себя, я не чувствую себя разумным
человеческим существом. Вы можете это понять? Я пьян, конечно, пьян, но если
бы я был с собой честен, когда трезвый, то сказал бы себе точно такие же
слова. Но волнуют ли все мои переживания мою жену? Нет, она куда сильнее
озабочена тем, купит ли она зеленые шторы на следующий год для столовой, чем
тем,-- жив я или уже умер. Когда я утром ухожу на работу, мне кажется, что
она трижды в день замирает на месте, пытаясь вспомнить, как же меня зовут. А
мои дети? Да они -- подданные совершенно другого, отдельного государства,
живущие за границей, ожидающие только удобного момента, чтобы объявить мне
войну. Готовят мне сюрприз. Бросил бомбу, и нет дорогого папочки. Все это
вполне нормально. Дети убивают своих отцов ежедневно. Уж не говоря о том,
что они бросают их, обрекая на гибель. Пусть себе умирают. Вы только
посмотрите на те дома, где живут престарелые. Это поистине больничные палаты
для неизлечимо больных. Я целый день сижу в своем офисе, я нанимаю людей, я
их увольняю, я занимаюсь важным делом, что-то предпринимаю, но позади меня,
за спиной все время, постоянно, я чувствую этот вакуум, ничего, кроме этого
большого, безграничного вакуума.
Мартин чуть отошел назад, чтобы не задохнуться от его перегара, чтобы
не поддаться этому стремительно прорвавшемуся бурному потоку слов из этого
человека, который до последнего момента говорил более или менее так, как и
все остальные, как те, кого Мартин встретил за этот уик-энд.
-- Но все же,-- сказал он, пытаясь выяснить, не хочет ли этот хитрец
Баумэн отвлечь его от главного вопроса своей несвязной, трескучей, жалкой
исповедью,-- какое все это имеет отношение к подглядыванию в окна и
использованию лестницы, чтобы взобраться на балкон?
-- Я и сам ищу ответа на этот вопрос,-- сказал Баумэн, с хитрецой,
широко улыбнувшись.-- Ведь я исследователь, я ищу оазис посередине великой
американской пустыни. Мне кажется, на этот вопрос есть ответ. Я верю, что
некоторые люди не пытаются никого одурачить. Они кажутся такими счастливыми,
и они на самом деле счастливы. Только их нужно заставать врасплох, мой
мальчик, так, чтобы они не знали, что за ними наблюдают, если только вы
хотите раскрыть этот секрет. Если кто-то знает, что за ним наблюдают, то на
его лице непременно появляется улыбка, точно так как улыбаетесь вы, когда
вас фотографируют у памятника во время каникул. Зверь в своей обычной среде
обитания. Лучше всего застать его в самый важный момент, как говорят
фотографы, когда его секрет выходит наружу. Например, когда поздно вечером
он сидит за чашкой кофе на кухне и говорит жене о своей жизни. Что в эту
минуту отражается на его лице? Ненависть, любовь, скука? Может, он думает,
чтобы удрать во Флориду с другой женщиной? Может, он помогает своему
десятилетнему сынишке справиться с домашним заданием? Что на самом деле
можно увидеть на его лице? Не расстался ли он пока с последней надеждой? Или
когда они занимаются любовью. Что они демонстрируют? Нежность, свойственную
человеческим существам? Прикасаются ли они друг к другу доброжелательно,
сердечно, с благодарностью, или они терзают друг друга, как двое
совокупляющихся животных, так как это получается у меня с женой?
-- Вы хотите сказать,-- спросил Мартин, не веря собственным ушам,-- что
наблюдаете за людьми и в такие интимные моменты в их жизни?
-- Ну, это само собой разумеется,-- спокойно ответил Баумэн.
-- Вы сошли с ума,-- сказал Мартин.
-- Ну, если вы будете разговаривать со мной в такой...-- Баумэн
недоуменно пожал плечами, по-видимому, сильно огорчившись от того, что его
неверно поняли.-- В таком случае, какой смысл пытаться вам все это
объяснить? Что же, на ваш взгляд, безумнее,-- жить так, как живу я, ничего
не чувствуя, думая только о том, что у кого-то есть свой секрет, и пытаться
открыть его, этот секрет, но для этого, вполне естественно, нужно что-то
предпринять. Или же отказаться от всей затеи, сдаться... Что же это такое?
Неужели все вокруг -- это лишь пустой номер? Для всех и для каждого? Вам это
известно? Может, и вам следовало бы понаблюдать за жизнью за парами окон,--
с презрением бросил Баумэн.-- У вас такое честное, лишенное всякого
притворства, пытливое лицо истинного калифорнийца. Я возьму вас с собой на
свои прогулки. И вы тоже получите свою дозу наркотика, глядя вон на тех
людей, которые сейчас сидят у меня в саду,-- он жестом руки указал в сторону
своего дома, сада, освещенного зажженными свечами.-- Скажем, на ту красотку,
которая сидела по вашу правую руку за столом во время обеда. Я имею в виду
миссис Уинтерс. Она постоянно толчется возле своего мужа, все время смеется
его глупым шуткам, как будто он зарабатывает не меньше миллиона долларов в
год на телевидении, а на вечеринках они ходят, взяв друг друга за руку, как
будто поженились всего три дня назад. Я бывал у их дома, бывал... Знаете,
чем они там занимаются по вечерам?
-- Не желаю даже слышать,-- сказал Мартин. Ему очень понравилась миссис
Уинтерс.
-- Да ладно вам,-- насмешливо сказал Баумэн,-- не ломайте комедию. Мой
рассказ не оскорбит вашей целомудренной скромности. Они не разговаривают, не
произносят ни слова. Она поднимается к себе, проглатывает пригоршню пилюль,
натирает мазью себе лицо, делает себе ночную "маску" и ложится в постель, а
он сидит внизу один, с только одной-единственной зажженной лампочкой и
глушит неразбавленное виски. После того как "уговорит" половину бутылки, он
ложится на кушетку, не раздеваясь, в туфлях или домашних тапочках. Я был
возле них четыре раза, и все четыре раза -- одна и та же картина. Пилюли,
виски, молчание. А на глазах -- они просто влюбленные птички. Боже, просто
смешно. Ну а другие... даже когда они одни. Вы знаете нашего священника,
преподобного праведного отца Фенуика?
-- Нет,-- сказал Мартин,-- не знаю.
-- Конечно, не знаете, откуда вам его знать? Вы ведь сегодня утром
играли в теннис, забыв о почитании Бога,-- Баумэн снова насмешливо
фыркнул.-- Несколько недель назад, в воскресенье, я нанес визит дому этого
божьего человека. Его спальня находится на первом этаже. Этот холеный
седовласый джентльмен выглядит просто чудесно. Если бы вам понадобился
актер, способный сыграть в кино роль Папы римского, то он справился бы со
своей задачей за каких-то пять минут. На его губах всегда блуждает
смиренная, мягкая улыбка, и, кажется, божественное всепрощение, исходящее от
него, передается на всем пространстве штата Коннектикут. Ну и чем он
занимался, когда я стал подглядывать за ним? Как вы думаете? Он стоял перед
большим, чуть ли не до потолка, зеркалом в одних шортах, втянув в себя
живот, критически оглядывая себя анфас и одобрительно -- в профиль. Вы бы
поразились, в какой хорошей форме он находится -- для этого ему нужно делать
ежедневно, по крайней мере, по пятьдесят отжиманий. Стоя перед зеркалом, он
легкими прикосновениями пальцев взбивал себе волосы, как это обычно делают
женщины, чтобы с помощью особой прически достичь эффекта той потусторонней
небрежности во внешнем виде, которой он повсюду славится. Он всегда,
кажется, слишком поглощен постоянным общением с Господом, и, вполне
естественно, никогда не обращает внимания на такие мирские пустяки, как
расчесывание волос. Он кривлялся перед зеркалом, строил рожицы, воздевал
руки в священном благословении, тренируясь к своему следующему воскресному
представлению, почти голый, в одних шортах, а ноги у него под стать опытному
футбольному защитнику. Старый притворщик, кривляка. Я не знал, на что
рассчитывал, о светлейший, что застану его стоящим на коленях, за молитвой,
в полном слиянии с Господом, со счастливым выражением на лице, которое не
всегда встретишь в церкви.
В отношении плотских удовольствий,-- продолжал Баумэн, резко,
неожиданно переключаясь на другую тему, переходя на доверительный шепот и
сильнее наклоняясь к Мартину в темноте,-- я решил испытать наших африканских
родственников...
-- Что вы несете? -- спросил, озадаченный, Мартин.
-- Я имею в виду наше цветное население,-- сказал Баумэн.-- Они ведь
ближе нас к первозданным позывам. Короче говоря, я почитал их менее
заторможенными. У Слокумсов есть одна парочка цветных. Вы видели их вчера