Страница:
Нью-Йорке, в своей рецензии на ее игру использовал такие слова, как
мечтательная, нежная, веселая и романтичная.
Что до моей собственной реакции, то я не испытывал ни горечи, ни
особого удовольствия. Я просто, онемев, старался удовлетворить свое
любопытство и, кажется, искал, как в самом театре, так и в газетах на
следующий день, ключ к этой загадке, мне хотелось узнать, где же я совершил
ошибку.
После этого я не встречался с Кэрол, но внимательно следил за ней по
театральным полосам газет и был ужасно удивлен, когда прочитал, что она
выходит из состава актеров в спектакле "Миссис Ховард" и теперь берется за
главную роль в другой пьесе. Я пошел на премьеру и этого спектакля, и, когда
увидел имя Кэрол, написанное аршинными буквами на афишах, не только
удивился, но еще и испытал чувство удовлетворения. Хотя мы с ней
окончательно расстались, на меня, несомненно, все еще действовала моя вера в
ее талант, и я был очень доволен, что все мои предсказания так быстро
сбылись.
Продюсеры, проявив свою тонкую проницательность, умело использовали ее
в своих целях. Они поручили ей роль молодой девушки, такой милой и такой
трогательной на протяжении двух с половиной актов, но в конце становящейся
настоящей стервой. Они учли не только ее способности, но и ее новую
репутацию, и никто не мог бы представить Кэрол в более выгодном свете, чем
теперь.
Самое интересное заключалось в том, что она не совсем удачно справилась
с ролью. Не знаю почему, но хотя она все делала на сцене так как надо,
играла уверенно, с полным самообладанием, которое редко встретишь в
характере молодой девушки, но конечный результат многих разочаровал. Однако
публика оказалась достаточно вежливой, и рецензии, появившиеся в газетах,
были вполне приемлемыми, но критики гораздо больше внимания уделили ее
партнеру и одной актрисе, игравшей пожилую женщину, гораздо больше, чем
Кэрол.
Я считал, что такое довольно прохладное отношение ей не повредит и что
в следующей своей пьесе, или в какой-то другой, после этой, она в конце
концов добьется своего и вновь станет самой собой. Но Чарли Синклер сказал,
что здесь я заблуждаюсь.
-- У нее был свой шанс,-- сказал он,-- но она его проворонила.
-- Я совсем не считаю, что она плохо играла,-- возразил я.
-- Она играла неплохо,-- убеждал меня Чарли,-- но не так хорошо, чтобы
тащить весь спектакль. И теперь все это поняли. Гуд-бай!
-- Ну и что будет с ней? -- спросил я.
-- Пьеса провалится недели через три,-- сказал он,-- и тогда, если она
вовремя сообразит, то быстро возвратится на второстепенные или эпизодические
роли. Но она не проявит своего чутья и не пойдет на это, как и любая другая
актриса. Она будет слоняться по театру в ожидании другой главной роли, и
наверняка найдется какой-нибудь дурак, который эту роль ей даст, и все они с
удовольствием сорвут с нее маску, выставят на всеобщее обозрение такой,
какая она есть, и тогда ей ничего другого не останется, как научиться
печатать на машинке, или овладеть стенографией, или же найти подходящего
мужика и выйти за него замуж.
Все и произошло точно так, как предсказал Чарли, что заставило меня
дать более высокую оценку его уму, хотя в результате он не стал мне больше
нравиться. Кэрол получила на следующий сезон роль в другой пьесе, и ее игра
подверглась беспощадной, уничтожающей критике. Я не пошел смотреть ее в этой
роли, потому что к тому времени я уже познакомился с Дорис и подумал,-- для
чего тебе все эти неприятности?
После этого я ее ни разу не видел, никогда не замечал ее имени в
театральных новостях и даже прекратил видеться с Чарли Синклером. Поэтому
когда Кэрол вдруг позвонила мне на работу в то утро, я и не знал, чем она
сейчас занимается.
Когда я думал о ней, то не мог не признать, что в моей памяти
сохранился для нее болезненный, и опасный, по-моему, для меня уголок, и я в
таких случаях заставлял себя думать о чем-нибудь другом.
* * *
Я пришел в бар Статлера чуть раньше, заказал себе выпить и сидел, не
спуская глаз с двери. Она вошла ровно в два тридцать. На ней -- бобровая
шуба, которой у нее не было, когда мы с ней встречались чуть ли не ежедневно
по вечерам, и ладно скроенный довольно дорогой синий костюм. Она была такой
же красивой, такой, какой сохранилась в моей памяти, и я заметил, как все
мужчины похотливо оглядывали ее, когда она направилась прямо к моему
столику.
Я не поцеловал ее, даже не пожал руки. Кажется, только улыбнулся и
сказал "хэлло", и, насколько помню, я все время думал о том, что она ни
капли не изменилась, и помог ей снять шубу.
Мы сидели рядом, лицом к стойке, и она заказала себе чашечку кофе. Она
никогда много не пила, и что бы ни произошло с ней за последние два года,
мне казалось, что все эти ее несчастья не заставили ее пристраститься к
алкоголю. Я, повернувшись на банкетке, посмотрел на нее. Она слегка мне
улыбнулась, понимая, что меня сейчас в ней интересует,-- я искал на ее лице
признаки ее провала и горьких сожалений.
-- Ну,-- спросила она,-- как ты меня находишь?
-- Такой, как всегда,-- сказал я.
-- Такой, как всегда,-- она беззвучно засмеялась.-- Бедный Питер!
Мне совсем не хотелось начинать с этого беседу.
-- Что ты собираешься делать в Сан-Франциско?
Она безразлично пожала плечами. Прежде я не замечал у нее этого
жеста,-- что-то новенькое.
-- Не знаю,-- ответила она.-- Попытаюсь найти работу. Буду искать мужа.
Размышлять над своими ошибками.
-- Мне очень жаль, что все так произошло,-- сказал я.
Она снова пожала плечами, будто ей было все равно.
-- Ну, риск, связанный с нашей профессией, что поделаешь,-- сказала
она. Она посмотрела на часы, и оба мы подумали, что сейчас у перрона стоит
поезд, и он скоро увезет ее из города, в котором она прожила семь лет.--
Знаешь, я пришла сюда не затем, чтобы поплакаться на твоем плече,-- сказала
она.-- Мне нужно рассказать тебе о том, что произошло в ту ночь в Бостоне,
чтобы все стало ясно, без утаек, и у меня для этого не так много времени.
Я сидел, потягивая свою выпивку, стараясь не глядеть на нее. Она
говорила. Говорила быстро, бесстрастно, без всяких эмоций, без колебаний,
без пауз, словно все, что произошло в ту ночь, еще было свежо в ее памяти,
она ясно видела каждую мелочь, каждую деталь, и эта ночь навсегда останется
в ее памяти, на всю жизнь.
-- Когда я позвонил ей,-- начала она свой рассказ,-- она была в номере
одна. После нашего разговора по телефону просмотрела некоторые изменения,
внесенные в текст ее роли. Потом легла спать.
Стук в дверь заставил ее проснуться, и она несколько секунд лежала
тихо, думая, что это ей приснилось, а потом, когда поняла, что не спит,
решила, что кто-то ошибся дверью и сейчас уйдет.
Но стук повторился, легкий, осторожный, но настойчивый, и теперь не
было никакой ошибки.
Она включила лампу на ночном столике и села на край кровати.
-- Кто там? -- крикнула она.
-- Открой, пожалуйста, Кэрол,-- послышался за дверью женский голос,
низкий, торопливый, приглушенный дверью.-- Это я, Эйлен.
"Эйлен, Эйлен",-- лихорадочно стала вспоминать она. Она не знает
никакой Эйлен.
-- Кто-кто? -- сонно спросила она снова.
-- Эйлен Мансинг,-- долетел до нее шепот через дверь.
-- Ах,-- воскликнула Кэрол,-- мисс Мансинг.-- Она резво выпрыгнула из
постели и, босая, в ночной рубашке, с бигуди на голове, подошла к двери,
отворила ее. Эйлен Мансинг быстро прошла мимо, нечаянно задев ее в спешке.
Кэрол, закрыв дверь, повернулась к Эйлен. Она стояла в маленьком
гостиничном номере рядом с кроватью со скомканным одеялом и простынями, и
лица ее не было видно из-за яркого света единственной ночной лампы и
отбрасываемых ею теней. Красивая женщина, лет тридцати пяти на сцене, и лет
сорока, когда спускалась с подмостков. Молодящие ее пять лет, когда она
играла на сцене, объяснялись ее смелыми экспериментами со своим лицом и
головой и прямо-таки бросающимся в глаза большим запасом внутренней энергии.
Старящие ее пять лет, когда она сходила с подмостков, объяснялись ее
пристрастием к выпивке, язвящей ее амбицией и, по слухам, злоупотреблением
мужчинами.
На ней была черная юбка "джерси" и свитер,-- их Кэрол видела на ней,
когда они вместе поднимались на лифте после спектакля и попрощались в
коридоре, пожелали друг другу "спокойной ночи". Дверь номера Эйлен Мансинг
находилась в тридцати футах, через коридор, от двери номера Кэрол, и окна ее
выходили на улицу со стороны фасада здания. Почти машинально, Кэрол
заметила, что Эйлен Мансинг не пьяна, но ее чулки были слегка перекручены, а
на плече не было рубиновой булавки. К тому же губы у нее были обильно
намазаны губной помадой, причем не очень аккуратно, а ее большой рот, почти
черный в этом слепящем свете, казалось, съехал на сторону на ее
привлекательном лице.
-- Что случилось? -- спросила Кэрол, стараясь, чтобы ее голос звучал
успокаивающе.-- В чем дело, мисс Мансинг?
-- Я попала в беду,-- прошептала она. Голос у нее охрип, и она явно
была чем-то напугана.-- Серьезную, очень серьезную беду... Кто живет в
соседнем номере? -- Она подозрительно повернула голову к противоположной от
кровати стене.
-- Не знаю,-- ответила Кэрол.
-- Кто-нибудь из наших?
-- Нет, мисс Мансинг,-- сказала Кэрол.-- Из всей труппы на этом этаже
живем только мы с вами.
-- Прекрати называть меня мисс Мансинг,-- потребовала она.-- Я ведь не
твоя бабушка.
-- Эйлен...-- сказала Кэрол.
-- Ну так-то оно лучше,-- заметила Эйлен Мансинг. Она стояла перед ней,
слегка покачивая бедрами и глядя в упор на Кэрол, словно в голове у нее
вызревало какое-то решение в отношении ее, Кэрол. Кэрол стояла возле двери,
нащупывая рукой за спиной кругляш ручки.
-- Мне нужен друг,-- сказала Эйлен.-- Мне нужна помощь.
-- Ну, все что я могу...
-- Не будь такой добренькой,-- сказала Эйлен.-- Мне нужна реальная
помощь.
Кэрол вдруг стало холодно,-- она стояла, босая, в легкой ночной рубашке
на холодном полу, вся дрожала. Ей ужасно хотелось, чтобы эта женщина
поскорее ушла.
-- Надень что-нибудь,-- сказала Эйлен Мансинг, словно она приняла
наконец свое решение.-- И прошу тебя, пойдем со мной в мой номер.
-- Но ведь уже так поздно, мисс Мансинг...
-- Я же тебе сказала -- Эйлен.
-- Эйлен,-- повторила Кэрол.-- И мне завтра рано утром вставать...
-- Что тебя так напугало? -- хрипло спросила ее Эйлен Мансинг.
-- Откуда вы взяли? Вовсе я не напугана,-- отважно солгала Кэрол.--
Просто мне кажется, что нет никакой особой причины...
-- Нет есть,-- оборвала ее Эйлен Мансинг.-- Очень веская причина. В
моей кровати -- мертвец.
Этот мужчина лежал на широкой кровати, на одеяле, голова чуть повернута
на подушке к двери, глаза открыты, и на его лице застыла, как это ни
странно, улыбка. Его рубашка, пиджак и плотный темно-синий галстук висели на
спинке стула, одна нога -- голая. Носок на второй съехал на лодыжку, и с
него свисала резинка. Пара черных туфель была аккуратно наполовину задвинута
под кровать. Это был человек громадного роста, с большим, раздувшимся
животом и мягкой нежной кожей, и, казалось, что ему мала даже вот эта
большая двуспальная кровать.
Ему было около пятидесяти, на голове жесткие волосы с сединой, и даже
сейчас, когда он лежал мертвый, полуодетый, он был похож на преуспевающего,
занимающего важный пост человека, привыкшего командовать людьми.
Кэрол, наконец, узнала его. Самуэль Боренсен. Она видела его фотографию
в газетах, и ей кто-то показал на него в холле отеля пару дней назад.
-- Он начал раздеваться,-- стала объяснять Эйлен Мансинг, горестно
глядя на кровать.-- Cказал: "Мне что-то не по себе. Мне нужно прилечь на
минуту". И потом он умер.
Кэрол повернулась спиной к кровати. Ей совсем не хотелось смотреть на
это дряблое мертвое тело. Она надела широкое платье на свою ночную рубашку,
надела шлепанцы с отделкой из овчины, но ей стало еще холоднее. Ей так
хотелось в эту минуту поскорее выйти из этого номера, к себе, лечь снова в
кровать, зарыться с головой в теплое одеяло с простыней и забыть навсегда об
этом ночном стуке в ее дверь. Но Эйлен загораживала ей дорогу. Она стояла
перед распахнутой дверью, ведущей в другую ярко освещенную комнату ее
двухкомнатного "люкса", где было полно цветов, бутылок, корзин с горой
фруктов, куча телеграмм на столике,-- потому что она была "звездой" этой
премьеры, и все считали, что пьеса станет "хитом".
-- Я знакома с ним уже десять лет,-- сказала Эйлен Мансинг, глядя мимо
Кэрол на кровать.-- Мы были все эти десять лет друзьями, и вот он приходит и
начинает вытворять такое.
-- Может, он не умер? -- робко спросила Кэрол.-- Вы вызывали врача?
-- Врача! -- хрипло засмеялась Эйлен.-- Только этого нам не хватало.
Как ты думаешь, что произойдет, если я в три часа ночи вызову врача и он
увидит в спальне Эйлен Мансинг мертвого Сэма Боренсена? Ну, что по этому
поводу напишут завтрашние газеты? Как ты думаешь?
-- Простите меня,-- сказала Кэрол, решительно отводя глаза в сторону,
подальше от трупа.-- Но мне лучше вернуться в свой номер. Я ничего никому не
скажу и...
-- Как ты можешь в такую минуту оставлять меня одну? -- возмутилась
Эйлен Мансинг.-- Если ты уйдешь, оставишь меня одну, я тут же выброшусь из
окна.
-- Я хотела бы вам помочь, если бы только смогла,-- сказала Кэрол, с
трудом преодолевая сухость во рту и легкие спазмы в горле, мешавшие ей
говорить.-- Но, право, не знаю, что я могу сделать...
-- Ты можешь помочь мне одеть его,-- тихо сказала Эйлен Мансинг,-- и
отнести в его номер.
-- Что вы сказали, мисс Мансинг?
-- Он ужасно здоровый,-- сказала она,-- и я не могу с ним справиться.
Мне не удалось даже надеть на него рубашку. Он, по-видимому, весит никак не
меньше двухсот фунтов. Он слишком много ел,-- зло упрекнула она неподвижно
лежащую на кровати фигуру за его непомерный аппетит, из-за которого он
пришел к столь печальному концу и оказался в этом номере, и теперь вот лежал
на кровати, неподъемный, как глыба.-- Но если мы его поднимем вдвоем...
-- Где его номер? -- спросила Кэрол, чувствуя, что спазмы в горле не
утихают.
-- На девятом этаже.
-- Мисс Мансинг,-- сказала Кэрол, тяжело задышав.-- Мы с вами -- на
пятом. То есть до его номера -- четыре этажа. Даже если бы я помогла, что мы
сможем с вами сделать? Лифт не работает...
-- Я и не думала о лифте,-- сказала мисс Мансинг.-- Мы могли бы отнести
его по пожарной лестнице.
Кэрол заставила себя повернуться к трупу. Он все еще возвышался горой
на одеяле, такой большой, неподвижный, продавливая своей тяжестью кровать
посередине. Если ей охота развлекаться с мужчинами, то почему бы не
подобрать мужчину нормальных габаритов?
-- Нет, ничего не выйдет,-- сказала Кэрол, чувствуя, как у нее сдавило
горло.-- Пожарная лестница находится на противоположной стороне здания, и
нам с вами его не унести, придется волочь по полу.-- Она удивлялась себе,
как это она так здорово, вполне естественно, рассуждает о такой проблеме,
принимая на себя, пусть частично, ответственность за присоединение к
заговору.-- Нам придется миновать дверей двадцать, когда мы потащим его
волоком, и кто-нибудь из постояльцев может услышать шум, или мы столкнемся с
ночным дежурным. И даже если мы дотащим его до лестницы, то нам не затащить
его вверх даже на один пролет...
-- Можно бросить его на лестнице,-- предложила Эйлен Мансинг.-- Они не
обнаружат его там до утра.
-- Как вы можете так спокойно говорить об этом?
-- Ну, ладно. И что ты предлагаешь? -- резко спросила ее Эйлен,
закипая.-- Нечего стоять там и ухмыляться, учить меня чего нельзя делать.
Кэрол, удивившись ее словам, инстинктивно поднесла пальцы к лицу, чтобы
убедиться, какое же у нее выражение. Она старалась говорить, преодолевая
страх, и спазмы в горле искривили ей губы, а мисс Мансинг в ее нынешнем
состоянии вполне могла принять это за улыбку.
-- Живет ли на этом этаже кто-нибудь еще из труппы? -- спросила
Эйлен.-- Кто-нибудь из мужчин?
-- Нет,-- ответила Кэрол. Их продюсер Сьюуорд уехал на пару дней в
Нью-Йорк, а все остальные мужчины жили в другом отеле.-- Да, мистер Мосс,--
спохватилась, вдруг вспомнив, Кэрол,-- живет здесь.-- Мистер Мосс был
партнером мисс Мансинг на сцене.
-- Да он ненавидит меня,-- призналась Эйлен Мансинг.-- И живет он на
десятом этаже. Причем в одном номере с женой.
Кэрол посмотрела на будильник, стоявший на ночном столике рядом с
кроватью, совсем близко от этого побледневшего искаженного лица с
полуулыбкой.
-- Вот что я вам скажу,-- продолжала она срывающимся голосом, начиная
бочком продвигаться к двери.-- Я вернусь в свой номер, там подумаю, что
предпринять, и если что-то придумаю, то я...
Она, вдруг резко бросившись вперед, проскочила в гостиную мимо Эйлен
Мансинг, которую ее хитроумный маневр застал врасплох, и стала поворачивать
ручку на входной двери, но Эйлен, быстро оценив ситуацию, кинулась за ней и
впилась своими острыми ногтями в запястье Кэрол.
-- Минуточку, прошу тебя,-- сказала умоляющим тоном она.-- Нельзя же
бросать меня вот так, одну.
-- Но я не знаю, мисс Мансинг, чем могу вам помочь,-- сказала Кэрол,
так тяжело дыша, словно преодолела бегом длинную дистанцию, хотя в этой ярко
освещенной комнате, уставленной вазами с цветами и корзинами с фруктами, ей
было легче справиться с самой собою.-- Я на самом деле очень хотела бы вам
помочь, если бы только смогла. Но я...
-- Послушай,-- прошептала Эйлен Мансинг, не выпуская ее руки.-- Не
нужно истерик. Мы можем многое сделать.-- Пошли со мной, сказала она,
подводя Кэрол к кушетке.-- Сядь,-- стараясь ее успокоить, сказала она.-- Не
теряй рассудка. У нас куча времени. Для чего терять голову?
Кэрол, уступив Эйлен Мансинг, села на кушетку. Ей хотелось сказать, что
она весьма сожалеет по поводу того, что случилось, но ведь это не ее, по
существу, дело, не она пригласила к себе в номер знаменитого человека с
больным сердцем в три часа ночи, не она десять лет водила дружбу с этой
знаменитостью, у которой жена и дети жили в Палм-бич. Она испугалась, но все
же ей было жаль Эйлен Мансинг, она не могла заставить себя уйти, бросить,
оставить ее одну, в этой неразберихе цветов, фруктов, поздравительных
телеграмм, один на один с неминуемым скандалом, рухнувшей карьерой.
-- Может, выпьешь? -- предложила Эйлен Мансинг.-- Думаю, нам обеим
нужно выпить, это придаст сил.
-- Да, пожалуй.
Актриса налила в стаканчики неразбавленного виски, протянула один
Кэрол. "Я очень хорошая подруга Эйлен Мансинг,-- размышляла Кэрол довольно
глупо,-- мы часто сидим в ее комнате часами после спектакля, пьем,
разговариваем, обсуждаем театральные проблемы, и я ей многим обязана, своим
нынешним успехом, так как внимательно прислушивалась к ее советам..."
-- Послушай, Кэрол,-- сказала Эйлен Мансинг, усаживаясь рядом.-- Нужно
обязательно сделать одно,-- его не должны обнаружить здесь, в моем номере.
-- Нет, конечно,-- согласилась с ней Кэрол, на какое-то сбивчивое
мгновение почувствовав себя на месте Эйлен Мансинг. Конечно, никак нельзя
допустить, чтобы обнаружили труп в ее номере.-- Но...
-- Нет, я этого не вынесу,-- сказала Эйлен Мансинг.-- Это означает, что
мне конец. Уже было так много шума по поводу моего второго развода.
Кэрол не очень отчетливо вспоминала статьи в газетах о сыщиках, о
каком-то дневнике, о фото, сделанных с помощью телеобъектива и
продемонстрированных в суде, автомобильной аварии за несколько лет до этого,
произошедшей на автотрассе в Мексике, о задавленном на грязной дороге
дорожном рабочем. Полиция пришла к выводу, что за рулем был какой-то пьяный
водитель, но не муж Эйлен Мансинг (который по счету, первый, второй или
третий?), хотя они провели три дня в отеле в Энсенаде, записавшись в книге
постояльцев под вымышленными именами.
-- Они не выпускали на экран мои картины больше года,-- рассказывала
Эйлен Мансинг, большими глотками отпивая из стакана, на котором вздрагивали
ее тонкие пальцы,-- и, казалось, что они уже больше никогда не пригласят
меня на съемочную площадку. Если об этом случае станет известно,-- говорила
она с горечью в голосе,-- то все женские клубы на территории страны
единогласно проголосуют, чтобы меня сожгли живьем на костре. Господи! --
вздохнула она, полная жалости к себе самой.-- Я постоянно наступаю на те же
грабли. По-моему, я уже исчерпала свой лимит,-- сказала она,-- лимит
всепрощения. Все со мной происходит шиворот-навыворот, не так как у людей.--
Она жадно пила, словно испытывая жажду.-- Если бы что-то вроде этого
произошло раньше, на заре моей карьеры, то все обошлось бы. Было бы даже
лучше. Мне такое было бы только на руку, помогло бы моей карьере. Если бы я
была молодой девушкой, только начинающей свои выступления на театральной
сцене,-- продолжала с горечью своим хриплым голосом Эйлен Мансинг в этой
просторной обитой плюшем комнате,-- все говорили бы: "Нельзя так строго
осуждать ее за это, ведь она молодая девушка, которая сама прокладывает себе
дорогу в жизни. Вполне естественно, такой человек мог ее заговорить,
заставить сделать, что угодно". Все проявляли бы ко мне повышенный интерес,
все сгорали бы от любопытства, все только бы и говорили обо мне, все хотели
бы видеть на сцене только меня, меня одну. Господи,-- сказала она, чувствуя
свою экстравагантность,-- у меня было бы кое-что получше чемодана, набитого
хвалебными рецензиями.
Кэрол встала. Ей уже не было холодно, и спазмы в горле прекратились.
Она смотрела сверху вниз на сидящую перед ней Эйлен Мансинг с симпатией,
словно родная сестра, с пониманием и сожалением.
-- Эйлен,-- назвала она ее по имени, и оно впервые как-то вполне
естественно сорвалось с ее губ. Вот он, этот момент. Вот он ее шанс! Кто мог
подумать, что он подберется к ней с такой стороны? -- Эйлен,-- сказала она,
отставляя стаканчик с виски, взяв эту пожилую женщину за руку, жалея ее,
жалея искренне, как родная сестра.-- Не волнуйся. Думаю, можно что-то
сделать в этой ситуации.
Эйлен Мансинг подняла на нее глаза, с подозрительным, ничего не
понимающим видом.
-- Что же? -- спросила она, и Кэрол почувствовала, как дрожат ее
холодные руки.
-- Думаю,-- сказала она, уже более уверенно, более ровным голосом,--
нам нужно поторапливаться, если мы хотим перетащить его в мой номер до
рассвета.
Ее тихий, мелодичный голосок замолчал. Снова мы с ней сидели в баре
Статлера, после двух лет, прошедших с этой памятной ночи. Мы сидели молча,
потому что я был слишком потрясен тем, что услыхал от нее, а Кэрол больше
нечего было добавить -- она рассказала мне все.
-- Все дело в том,-- начала она снова после продолжительной паузы,--
что все произошло потом точно так, как мы предполагали. Но вся беда в том,
что я просчиталась. Я думала, что я талантливее, чем была на самом деле. Ну,
кто из нас не совершает рано или поздно ошибок? -- Она, поглядев на часы,
встала.-- Мне пора.
Я помог ей надеть шубу и проводил ее до двери.
-- Хочу спросить тебя,-- сказал я.-- Почему ты в конце концов все мне
рассказала?
Она бесхитростно поглядела на меня, такая милая, стоя в проеме открытой
двери, а за ее спиной тек поток автомобилей.
-- Потому что, вероятно, мы больше никогда не увидимся,-- сказала
она,-- и мне хотелось только сказать тебе, что я всегда тебе была верна и не
изменяла. Мне хотелось, чтобы у тебя осталось обо мне хорошее воспоминание.
Наклонившись, она нежно меня поцеловала в щеку и пошла через улицу,--
такая молодая, красивая, мечтательная, чуть возвышенная,-- и в этой своей
блестящей шубе, в своем красивом, ладно сшитом костюмчике, с ее пышными,
густыми белокурыми волосами, казалось, она отправляется на завоевание
города.
-- Ну, как дела? -- спросил Уэбел, подходя к стойке.
-- Ночь -- она и есть ночь,-- печально ответил Эдди, наливая Уэбелу
чашку кофе.
Шел уже третий час ночи, но посетителей в баре было никак не меньше
дюжины. Несколько парочек в кабинках, у стойки напротив пивных кранов,--
высокий моложавый мужчина о чем-то негромко беседовал со стриженой под
мальчика брюнеткой в зеленых шерстяных чулках, двое-трое прилежных пьяниц
нахохлились над мокрой стойкой из красного дерева, сутулясь в своих пальто и
внимательным взглядом изучая содержимое своих стаканчиков; пьяный Джон
Маккул в мятом вельветовом пиджаке и рубашке в красно-черную клетку, как у
лесорубов, сидел за отдельным маленьким столиком возле входа, разрисовывая
меню. Когда Уэбел вошел в бар, то поприветствовал Маккула, посмотрел на его
пачкотню. Джон нарисовал футболиста с тремя ногами, с семью или даже восемью
руками, словно у статуи из индийского храма.
-- Самые лучшие человеческие качества как на Востоке, так и на
Западе,-- хрипло сказал Маккул,-- это честолюбие, скорость, грубость и
честная игра, плюс неограниченные возможности вкупе с отказом от постоянно
деградирующего материального мира.
Уэбел вернул Маккулу его рисунок, не вдаваясь больше в его детали.
Маккул был хорошим театральным художником, но плохим живописцем, и стоило
ему опрокинуть несколько стаканчиков, как он мрачнел, говор его становился
весьма расплывчатым, туманным, и его толком нельзя было понять.
-- В этом городе, судя по всему, никто не намерен спать,-- сказал Эдди,
с отвращением оглядывая посетителей. Двери бара должны были оставаться
открытыми до четырех утра,-- хочешь ты этого или не хочешь,-- но он в
глубине души всегда надеялся, что как-нибудь, ночью, все разойдутся часам к
двум, и он сможет закрыть свое заведение пораньше и с чистой совестью
отправиться домой спать. Казалось, у него на лице было написано, что сон его
мечтательная, нежная, веселая и романтичная.
Что до моей собственной реакции, то я не испытывал ни горечи, ни
особого удовольствия. Я просто, онемев, старался удовлетворить свое
любопытство и, кажется, искал, как в самом театре, так и в газетах на
следующий день, ключ к этой загадке, мне хотелось узнать, где же я совершил
ошибку.
После этого я не встречался с Кэрол, но внимательно следил за ней по
театральным полосам газет и был ужасно удивлен, когда прочитал, что она
выходит из состава актеров в спектакле "Миссис Ховард" и теперь берется за
главную роль в другой пьесе. Я пошел на премьеру и этого спектакля, и, когда
увидел имя Кэрол, написанное аршинными буквами на афишах, не только
удивился, но еще и испытал чувство удовлетворения. Хотя мы с ней
окончательно расстались, на меня, несомненно, все еще действовала моя вера в
ее талант, и я был очень доволен, что все мои предсказания так быстро
сбылись.
Продюсеры, проявив свою тонкую проницательность, умело использовали ее
в своих целях. Они поручили ей роль молодой девушки, такой милой и такой
трогательной на протяжении двух с половиной актов, но в конце становящейся
настоящей стервой. Они учли не только ее способности, но и ее новую
репутацию, и никто не мог бы представить Кэрол в более выгодном свете, чем
теперь.
Самое интересное заключалось в том, что она не совсем удачно справилась
с ролью. Не знаю почему, но хотя она все делала на сцене так как надо,
играла уверенно, с полным самообладанием, которое редко встретишь в
характере молодой девушки, но конечный результат многих разочаровал. Однако
публика оказалась достаточно вежливой, и рецензии, появившиеся в газетах,
были вполне приемлемыми, но критики гораздо больше внимания уделили ее
партнеру и одной актрисе, игравшей пожилую женщину, гораздо больше, чем
Кэрол.
Я считал, что такое довольно прохладное отношение ей не повредит и что
в следующей своей пьесе, или в какой-то другой, после этой, она в конце
концов добьется своего и вновь станет самой собой. Но Чарли Синклер сказал,
что здесь я заблуждаюсь.
-- У нее был свой шанс,-- сказал он,-- но она его проворонила.
-- Я совсем не считаю, что она плохо играла,-- возразил я.
-- Она играла неплохо,-- убеждал меня Чарли,-- но не так хорошо, чтобы
тащить весь спектакль. И теперь все это поняли. Гуд-бай!
-- Ну и что будет с ней? -- спросил я.
-- Пьеса провалится недели через три,-- сказал он,-- и тогда, если она
вовремя сообразит, то быстро возвратится на второстепенные или эпизодические
роли. Но она не проявит своего чутья и не пойдет на это, как и любая другая
актриса. Она будет слоняться по театру в ожидании другой главной роли, и
наверняка найдется какой-нибудь дурак, который эту роль ей даст, и все они с
удовольствием сорвут с нее маску, выставят на всеобщее обозрение такой,
какая она есть, и тогда ей ничего другого не останется, как научиться
печатать на машинке, или овладеть стенографией, или же найти подходящего
мужика и выйти за него замуж.
Все и произошло точно так, как предсказал Чарли, что заставило меня
дать более высокую оценку его уму, хотя в результате он не стал мне больше
нравиться. Кэрол получила на следующий сезон роль в другой пьесе, и ее игра
подверглась беспощадной, уничтожающей критике. Я не пошел смотреть ее в этой
роли, потому что к тому времени я уже познакомился с Дорис и подумал,-- для
чего тебе все эти неприятности?
После этого я ее ни разу не видел, никогда не замечал ее имени в
театральных новостях и даже прекратил видеться с Чарли Синклером. Поэтому
когда Кэрол вдруг позвонила мне на работу в то утро, я и не знал, чем она
сейчас занимается.
Когда я думал о ней, то не мог не признать, что в моей памяти
сохранился для нее болезненный, и опасный, по-моему, для меня уголок, и я в
таких случаях заставлял себя думать о чем-нибудь другом.
* * *
Я пришел в бар Статлера чуть раньше, заказал себе выпить и сидел, не
спуская глаз с двери. Она вошла ровно в два тридцать. На ней -- бобровая
шуба, которой у нее не было, когда мы с ней встречались чуть ли не ежедневно
по вечерам, и ладно скроенный довольно дорогой синий костюм. Она была такой
же красивой, такой, какой сохранилась в моей памяти, и я заметил, как все
мужчины похотливо оглядывали ее, когда она направилась прямо к моему
столику.
Я не поцеловал ее, даже не пожал руки. Кажется, только улыбнулся и
сказал "хэлло", и, насколько помню, я все время думал о том, что она ни
капли не изменилась, и помог ей снять шубу.
Мы сидели рядом, лицом к стойке, и она заказала себе чашечку кофе. Она
никогда много не пила, и что бы ни произошло с ней за последние два года,
мне казалось, что все эти ее несчастья не заставили ее пристраститься к
алкоголю. Я, повернувшись на банкетке, посмотрел на нее. Она слегка мне
улыбнулась, понимая, что меня сейчас в ней интересует,-- я искал на ее лице
признаки ее провала и горьких сожалений.
-- Ну,-- спросила она,-- как ты меня находишь?
-- Такой, как всегда,-- сказал я.
-- Такой, как всегда,-- она беззвучно засмеялась.-- Бедный Питер!
Мне совсем не хотелось начинать с этого беседу.
-- Что ты собираешься делать в Сан-Франциско?
Она безразлично пожала плечами. Прежде я не замечал у нее этого
жеста,-- что-то новенькое.
-- Не знаю,-- ответила она.-- Попытаюсь найти работу. Буду искать мужа.
Размышлять над своими ошибками.
-- Мне очень жаль, что все так произошло,-- сказал я.
Она снова пожала плечами, будто ей было все равно.
-- Ну, риск, связанный с нашей профессией, что поделаешь,-- сказала
она. Она посмотрела на часы, и оба мы подумали, что сейчас у перрона стоит
поезд, и он скоро увезет ее из города, в котором она прожила семь лет.--
Знаешь, я пришла сюда не затем, чтобы поплакаться на твоем плече,-- сказала
она.-- Мне нужно рассказать тебе о том, что произошло в ту ночь в Бостоне,
чтобы все стало ясно, без утаек, и у меня для этого не так много времени.
Я сидел, потягивая свою выпивку, стараясь не глядеть на нее. Она
говорила. Говорила быстро, бесстрастно, без всяких эмоций, без колебаний,
без пауз, словно все, что произошло в ту ночь, еще было свежо в ее памяти,
она ясно видела каждую мелочь, каждую деталь, и эта ночь навсегда останется
в ее памяти, на всю жизнь.
-- Когда я позвонил ей,-- начала она свой рассказ,-- она была в номере
одна. После нашего разговора по телефону просмотрела некоторые изменения,
внесенные в текст ее роли. Потом легла спать.
Стук в дверь заставил ее проснуться, и она несколько секунд лежала
тихо, думая, что это ей приснилось, а потом, когда поняла, что не спит,
решила, что кто-то ошибся дверью и сейчас уйдет.
Но стук повторился, легкий, осторожный, но настойчивый, и теперь не
было никакой ошибки.
Она включила лампу на ночном столике и села на край кровати.
-- Кто там? -- крикнула она.
-- Открой, пожалуйста, Кэрол,-- послышался за дверью женский голос,
низкий, торопливый, приглушенный дверью.-- Это я, Эйлен.
"Эйлен, Эйлен",-- лихорадочно стала вспоминать она. Она не знает
никакой Эйлен.
-- Кто-кто? -- сонно спросила она снова.
-- Эйлен Мансинг,-- долетел до нее шепот через дверь.
-- Ах,-- воскликнула Кэрол,-- мисс Мансинг.-- Она резво выпрыгнула из
постели и, босая, в ночной рубашке, с бигуди на голове, подошла к двери,
отворила ее. Эйлен Мансинг быстро прошла мимо, нечаянно задев ее в спешке.
Кэрол, закрыв дверь, повернулась к Эйлен. Она стояла в маленьком
гостиничном номере рядом с кроватью со скомканным одеялом и простынями, и
лица ее не было видно из-за яркого света единственной ночной лампы и
отбрасываемых ею теней. Красивая женщина, лет тридцати пяти на сцене, и лет
сорока, когда спускалась с подмостков. Молодящие ее пять лет, когда она
играла на сцене, объяснялись ее смелыми экспериментами со своим лицом и
головой и прямо-таки бросающимся в глаза большим запасом внутренней энергии.
Старящие ее пять лет, когда она сходила с подмостков, объяснялись ее
пристрастием к выпивке, язвящей ее амбицией и, по слухам, злоупотреблением
мужчинами.
На ней была черная юбка "джерси" и свитер,-- их Кэрол видела на ней,
когда они вместе поднимались на лифте после спектакля и попрощались в
коридоре, пожелали друг другу "спокойной ночи". Дверь номера Эйлен Мансинг
находилась в тридцати футах, через коридор, от двери номера Кэрол, и окна ее
выходили на улицу со стороны фасада здания. Почти машинально, Кэрол
заметила, что Эйлен Мансинг не пьяна, но ее чулки были слегка перекручены, а
на плече не было рубиновой булавки. К тому же губы у нее были обильно
намазаны губной помадой, причем не очень аккуратно, а ее большой рот, почти
черный в этом слепящем свете, казалось, съехал на сторону на ее
привлекательном лице.
-- Что случилось? -- спросила Кэрол, стараясь, чтобы ее голос звучал
успокаивающе.-- В чем дело, мисс Мансинг?
-- Я попала в беду,-- прошептала она. Голос у нее охрип, и она явно
была чем-то напугана.-- Серьезную, очень серьезную беду... Кто живет в
соседнем номере? -- Она подозрительно повернула голову к противоположной от
кровати стене.
-- Не знаю,-- ответила Кэрол.
-- Кто-нибудь из наших?
-- Нет, мисс Мансинг,-- сказала Кэрол.-- Из всей труппы на этом этаже
живем только мы с вами.
-- Прекрати называть меня мисс Мансинг,-- потребовала она.-- Я ведь не
твоя бабушка.
-- Эйлен...-- сказала Кэрол.
-- Ну так-то оно лучше,-- заметила Эйлен Мансинг. Она стояла перед ней,
слегка покачивая бедрами и глядя в упор на Кэрол, словно в голове у нее
вызревало какое-то решение в отношении ее, Кэрол. Кэрол стояла возле двери,
нащупывая рукой за спиной кругляш ручки.
-- Мне нужен друг,-- сказала Эйлен.-- Мне нужна помощь.
-- Ну, все что я могу...
-- Не будь такой добренькой,-- сказала Эйлен.-- Мне нужна реальная
помощь.
Кэрол вдруг стало холодно,-- она стояла, босая, в легкой ночной рубашке
на холодном полу, вся дрожала. Ей ужасно хотелось, чтобы эта женщина
поскорее ушла.
-- Надень что-нибудь,-- сказала Эйлен Мансинг, словно она приняла
наконец свое решение.-- И прошу тебя, пойдем со мной в мой номер.
-- Но ведь уже так поздно, мисс Мансинг...
-- Я же тебе сказала -- Эйлен.
-- Эйлен,-- повторила Кэрол.-- И мне завтра рано утром вставать...
-- Что тебя так напугало? -- хрипло спросила ее Эйлен Мансинг.
-- Откуда вы взяли? Вовсе я не напугана,-- отважно солгала Кэрол.--
Просто мне кажется, что нет никакой особой причины...
-- Нет есть,-- оборвала ее Эйлен Мансинг.-- Очень веская причина. В
моей кровати -- мертвец.
Этот мужчина лежал на широкой кровати, на одеяле, голова чуть повернута
на подушке к двери, глаза открыты, и на его лице застыла, как это ни
странно, улыбка. Его рубашка, пиджак и плотный темно-синий галстук висели на
спинке стула, одна нога -- голая. Носок на второй съехал на лодыжку, и с
него свисала резинка. Пара черных туфель была аккуратно наполовину задвинута
под кровать. Это был человек громадного роста, с большим, раздувшимся
животом и мягкой нежной кожей, и, казалось, что ему мала даже вот эта
большая двуспальная кровать.
Ему было около пятидесяти, на голове жесткие волосы с сединой, и даже
сейчас, когда он лежал мертвый, полуодетый, он был похож на преуспевающего,
занимающего важный пост человека, привыкшего командовать людьми.
Кэрол, наконец, узнала его. Самуэль Боренсен. Она видела его фотографию
в газетах, и ей кто-то показал на него в холле отеля пару дней назад.
-- Он начал раздеваться,-- стала объяснять Эйлен Мансинг, горестно
глядя на кровать.-- Cказал: "Мне что-то не по себе. Мне нужно прилечь на
минуту". И потом он умер.
Кэрол повернулась спиной к кровати. Ей совсем не хотелось смотреть на
это дряблое мертвое тело. Она надела широкое платье на свою ночную рубашку,
надела шлепанцы с отделкой из овчины, но ей стало еще холоднее. Ей так
хотелось в эту минуту поскорее выйти из этого номера, к себе, лечь снова в
кровать, зарыться с головой в теплое одеяло с простыней и забыть навсегда об
этом ночном стуке в ее дверь. Но Эйлен загораживала ей дорогу. Она стояла
перед распахнутой дверью, ведущей в другую ярко освещенную комнату ее
двухкомнатного "люкса", где было полно цветов, бутылок, корзин с горой
фруктов, куча телеграмм на столике,-- потому что она была "звездой" этой
премьеры, и все считали, что пьеса станет "хитом".
-- Я знакома с ним уже десять лет,-- сказала Эйлен Мансинг, глядя мимо
Кэрол на кровать.-- Мы были все эти десять лет друзьями, и вот он приходит и
начинает вытворять такое.
-- Может, он не умер? -- робко спросила Кэрол.-- Вы вызывали врача?
-- Врача! -- хрипло засмеялась Эйлен.-- Только этого нам не хватало.
Как ты думаешь, что произойдет, если я в три часа ночи вызову врача и он
увидит в спальне Эйлен Мансинг мертвого Сэма Боренсена? Ну, что по этому
поводу напишут завтрашние газеты? Как ты думаешь?
-- Простите меня,-- сказала Кэрол, решительно отводя глаза в сторону,
подальше от трупа.-- Но мне лучше вернуться в свой номер. Я ничего никому не
скажу и...
-- Как ты можешь в такую минуту оставлять меня одну? -- возмутилась
Эйлен Мансинг.-- Если ты уйдешь, оставишь меня одну, я тут же выброшусь из
окна.
-- Я хотела бы вам помочь, если бы только смогла,-- сказала Кэрол, с
трудом преодолевая сухость во рту и легкие спазмы в горле, мешавшие ей
говорить.-- Но, право, не знаю, что я могу сделать...
-- Ты можешь помочь мне одеть его,-- тихо сказала Эйлен Мансинг,-- и
отнести в его номер.
-- Что вы сказали, мисс Мансинг?
-- Он ужасно здоровый,-- сказала она,-- и я не могу с ним справиться.
Мне не удалось даже надеть на него рубашку. Он, по-видимому, весит никак не
меньше двухсот фунтов. Он слишком много ел,-- зло упрекнула она неподвижно
лежащую на кровати фигуру за его непомерный аппетит, из-за которого он
пришел к столь печальному концу и оказался в этом номере, и теперь вот лежал
на кровати, неподъемный, как глыба.-- Но если мы его поднимем вдвоем...
-- Где его номер? -- спросила Кэрол, чувствуя, что спазмы в горле не
утихают.
-- На девятом этаже.
-- Мисс Мансинг,-- сказала Кэрол, тяжело задышав.-- Мы с вами -- на
пятом. То есть до его номера -- четыре этажа. Даже если бы я помогла, что мы
сможем с вами сделать? Лифт не работает...
-- Я и не думала о лифте,-- сказала мисс Мансинг.-- Мы могли бы отнести
его по пожарной лестнице.
Кэрол заставила себя повернуться к трупу. Он все еще возвышался горой
на одеяле, такой большой, неподвижный, продавливая своей тяжестью кровать
посередине. Если ей охота развлекаться с мужчинами, то почему бы не
подобрать мужчину нормальных габаритов?
-- Нет, ничего не выйдет,-- сказала Кэрол, чувствуя, как у нее сдавило
горло.-- Пожарная лестница находится на противоположной стороне здания, и
нам с вами его не унести, придется волочь по полу.-- Она удивлялась себе,
как это она так здорово, вполне естественно, рассуждает о такой проблеме,
принимая на себя, пусть частично, ответственность за присоединение к
заговору.-- Нам придется миновать дверей двадцать, когда мы потащим его
волоком, и кто-нибудь из постояльцев может услышать шум, или мы столкнемся с
ночным дежурным. И даже если мы дотащим его до лестницы, то нам не затащить
его вверх даже на один пролет...
-- Можно бросить его на лестнице,-- предложила Эйлен Мансинг.-- Они не
обнаружат его там до утра.
-- Как вы можете так спокойно говорить об этом?
-- Ну, ладно. И что ты предлагаешь? -- резко спросила ее Эйлен,
закипая.-- Нечего стоять там и ухмыляться, учить меня чего нельзя делать.
Кэрол, удивившись ее словам, инстинктивно поднесла пальцы к лицу, чтобы
убедиться, какое же у нее выражение. Она старалась говорить, преодолевая
страх, и спазмы в горле искривили ей губы, а мисс Мансинг в ее нынешнем
состоянии вполне могла принять это за улыбку.
-- Живет ли на этом этаже кто-нибудь еще из труппы? -- спросила
Эйлен.-- Кто-нибудь из мужчин?
-- Нет,-- ответила Кэрол. Их продюсер Сьюуорд уехал на пару дней в
Нью-Йорк, а все остальные мужчины жили в другом отеле.-- Да, мистер Мосс,--
спохватилась, вдруг вспомнив, Кэрол,-- живет здесь.-- Мистер Мосс был
партнером мисс Мансинг на сцене.
-- Да он ненавидит меня,-- призналась Эйлен Мансинг.-- И живет он на
десятом этаже. Причем в одном номере с женой.
Кэрол посмотрела на будильник, стоявший на ночном столике рядом с
кроватью, совсем близко от этого побледневшего искаженного лица с
полуулыбкой.
-- Вот что я вам скажу,-- продолжала она срывающимся голосом, начиная
бочком продвигаться к двери.-- Я вернусь в свой номер, там подумаю, что
предпринять, и если что-то придумаю, то я...
Она, вдруг резко бросившись вперед, проскочила в гостиную мимо Эйлен
Мансинг, которую ее хитроумный маневр застал врасплох, и стала поворачивать
ручку на входной двери, но Эйлен, быстро оценив ситуацию, кинулась за ней и
впилась своими острыми ногтями в запястье Кэрол.
-- Минуточку, прошу тебя,-- сказала умоляющим тоном она.-- Нельзя же
бросать меня вот так, одну.
-- Но я не знаю, мисс Мансинг, чем могу вам помочь,-- сказала Кэрол,
так тяжело дыша, словно преодолела бегом длинную дистанцию, хотя в этой ярко
освещенной комнате, уставленной вазами с цветами и корзинами с фруктами, ей
было легче справиться с самой собою.-- Я на самом деле очень хотела бы вам
помочь, если бы только смогла. Но я...
-- Послушай,-- прошептала Эйлен Мансинг, не выпуская ее руки.-- Не
нужно истерик. Мы можем многое сделать.-- Пошли со мной, сказала она,
подводя Кэрол к кушетке.-- Сядь,-- стараясь ее успокоить, сказала она.-- Не
теряй рассудка. У нас куча времени. Для чего терять голову?
Кэрол, уступив Эйлен Мансинг, села на кушетку. Ей хотелось сказать, что
она весьма сожалеет по поводу того, что случилось, но ведь это не ее, по
существу, дело, не она пригласила к себе в номер знаменитого человека с
больным сердцем в три часа ночи, не она десять лет водила дружбу с этой
знаменитостью, у которой жена и дети жили в Палм-бич. Она испугалась, но все
же ей было жаль Эйлен Мансинг, она не могла заставить себя уйти, бросить,
оставить ее одну, в этой неразберихе цветов, фруктов, поздравительных
телеграмм, один на один с неминуемым скандалом, рухнувшей карьерой.
-- Может, выпьешь? -- предложила Эйлен Мансинг.-- Думаю, нам обеим
нужно выпить, это придаст сил.
-- Да, пожалуй.
Актриса налила в стаканчики неразбавленного виски, протянула один
Кэрол. "Я очень хорошая подруга Эйлен Мансинг,-- размышляла Кэрол довольно
глупо,-- мы часто сидим в ее комнате часами после спектакля, пьем,
разговариваем, обсуждаем театральные проблемы, и я ей многим обязана, своим
нынешним успехом, так как внимательно прислушивалась к ее советам..."
-- Послушай, Кэрол,-- сказала Эйлен Мансинг, усаживаясь рядом.-- Нужно
обязательно сделать одно,-- его не должны обнаружить здесь, в моем номере.
-- Нет, конечно,-- согласилась с ней Кэрол, на какое-то сбивчивое
мгновение почувствовав себя на месте Эйлен Мансинг. Конечно, никак нельзя
допустить, чтобы обнаружили труп в ее номере.-- Но...
-- Нет, я этого не вынесу,-- сказала Эйлен Мансинг.-- Это означает, что
мне конец. Уже было так много шума по поводу моего второго развода.
Кэрол не очень отчетливо вспоминала статьи в газетах о сыщиках, о
каком-то дневнике, о фото, сделанных с помощью телеобъектива и
продемонстрированных в суде, автомобильной аварии за несколько лет до этого,
произошедшей на автотрассе в Мексике, о задавленном на грязной дороге
дорожном рабочем. Полиция пришла к выводу, что за рулем был какой-то пьяный
водитель, но не муж Эйлен Мансинг (который по счету, первый, второй или
третий?), хотя они провели три дня в отеле в Энсенаде, записавшись в книге
постояльцев под вымышленными именами.
-- Они не выпускали на экран мои картины больше года,-- рассказывала
Эйлен Мансинг, большими глотками отпивая из стакана, на котором вздрагивали
ее тонкие пальцы,-- и, казалось, что они уже больше никогда не пригласят
меня на съемочную площадку. Если об этом случае станет известно,-- говорила
она с горечью в голосе,-- то все женские клубы на территории страны
единогласно проголосуют, чтобы меня сожгли живьем на костре. Господи! --
вздохнула она, полная жалости к себе самой.-- Я постоянно наступаю на те же
грабли. По-моему, я уже исчерпала свой лимит,-- сказала она,-- лимит
всепрощения. Все со мной происходит шиворот-навыворот, не так как у людей.--
Она жадно пила, словно испытывая жажду.-- Если бы что-то вроде этого
произошло раньше, на заре моей карьеры, то все обошлось бы. Было бы даже
лучше. Мне такое было бы только на руку, помогло бы моей карьере. Если бы я
была молодой девушкой, только начинающей свои выступления на театральной
сцене,-- продолжала с горечью своим хриплым голосом Эйлен Мансинг в этой
просторной обитой плюшем комнате,-- все говорили бы: "Нельзя так строго
осуждать ее за это, ведь она молодая девушка, которая сама прокладывает себе
дорогу в жизни. Вполне естественно, такой человек мог ее заговорить,
заставить сделать, что угодно". Все проявляли бы ко мне повышенный интерес,
все сгорали бы от любопытства, все только бы и говорили обо мне, все хотели
бы видеть на сцене только меня, меня одну. Господи,-- сказала она, чувствуя
свою экстравагантность,-- у меня было бы кое-что получше чемодана, набитого
хвалебными рецензиями.
Кэрол встала. Ей уже не было холодно, и спазмы в горле прекратились.
Она смотрела сверху вниз на сидящую перед ней Эйлен Мансинг с симпатией,
словно родная сестра, с пониманием и сожалением.
-- Эйлен,-- назвала она ее по имени, и оно впервые как-то вполне
естественно сорвалось с ее губ. Вот он, этот момент. Вот он ее шанс! Кто мог
подумать, что он подберется к ней с такой стороны? -- Эйлен,-- сказала она,
отставляя стаканчик с виски, взяв эту пожилую женщину за руку, жалея ее,
жалея искренне, как родная сестра.-- Не волнуйся. Думаю, можно что-то
сделать в этой ситуации.
Эйлен Мансинг подняла на нее глаза, с подозрительным, ничего не
понимающим видом.
-- Что же? -- спросила она, и Кэрол почувствовала, как дрожат ее
холодные руки.
-- Думаю,-- сказала она, уже более уверенно, более ровным голосом,--
нам нужно поторапливаться, если мы хотим перетащить его в мой номер до
рассвета.
Ее тихий, мелодичный голосок замолчал. Снова мы с ней сидели в баре
Статлера, после двух лет, прошедших с этой памятной ночи. Мы сидели молча,
потому что я был слишком потрясен тем, что услыхал от нее, а Кэрол больше
нечего было добавить -- она рассказала мне все.
-- Все дело в том,-- начала она снова после продолжительной паузы,--
что все произошло потом точно так, как мы предполагали. Но вся беда в том,
что я просчиталась. Я думала, что я талантливее, чем была на самом деле. Ну,
кто из нас не совершает рано или поздно ошибок? -- Она, поглядев на часы,
встала.-- Мне пора.
Я помог ей надеть шубу и проводил ее до двери.
-- Хочу спросить тебя,-- сказал я.-- Почему ты в конце концов все мне
рассказала?
Она бесхитростно поглядела на меня, такая милая, стоя в проеме открытой
двери, а за ее спиной тек поток автомобилей.
-- Потому что, вероятно, мы больше никогда не увидимся,-- сказала
она,-- и мне хотелось только сказать тебе, что я всегда тебе была верна и не
изменяла. Мне хотелось, чтобы у тебя осталось обо мне хорошее воспоминание.
Наклонившись, она нежно меня поцеловала в щеку и пошла через улицу,--
такая молодая, красивая, мечтательная, чуть возвышенная,-- и в этой своей
блестящей шубе, в своем красивом, ладно сшитом костюмчике, с ее пышными,
густыми белокурыми волосами, казалось, она отправляется на завоевание
города.
-- Ну, как дела? -- спросил Уэбел, подходя к стойке.
-- Ночь -- она и есть ночь,-- печально ответил Эдди, наливая Уэбелу
чашку кофе.
Шел уже третий час ночи, но посетителей в баре было никак не меньше
дюжины. Несколько парочек в кабинках, у стойки напротив пивных кранов,--
высокий моложавый мужчина о чем-то негромко беседовал со стриженой под
мальчика брюнеткой в зеленых шерстяных чулках, двое-трое прилежных пьяниц
нахохлились над мокрой стойкой из красного дерева, сутулясь в своих пальто и
внимательным взглядом изучая содержимое своих стаканчиков; пьяный Джон
Маккул в мятом вельветовом пиджаке и рубашке в красно-черную клетку, как у
лесорубов, сидел за отдельным маленьким столиком возле входа, разрисовывая
меню. Когда Уэбел вошел в бар, то поприветствовал Маккула, посмотрел на его
пачкотню. Джон нарисовал футболиста с тремя ногами, с семью или даже восемью
руками, словно у статуи из индийского храма.
-- Самые лучшие человеческие качества как на Востоке, так и на
Западе,-- хрипло сказал Маккул,-- это честолюбие, скорость, грубость и
честная игра, плюс неограниченные возможности вкупе с отказом от постоянно
деградирующего материального мира.
Уэбел вернул Маккулу его рисунок, не вдаваясь больше в его детали.
Маккул был хорошим театральным художником, но плохим живописцем, и стоило
ему опрокинуть несколько стаканчиков, как он мрачнел, говор его становился
весьма расплывчатым, туманным, и его толком нельзя было понять.
-- В этом городе, судя по всему, никто не намерен спать,-- сказал Эдди,
с отвращением оглядывая посетителей. Двери бара должны были оставаться
открытыми до четырех утра,-- хочешь ты этого или не хочешь,-- но он в
глубине души всегда надеялся, что как-нибудь, ночью, все разойдутся часам к
двум, и он сможет закрыть свое заведение пораньше и с чистой совестью
отправиться домой спать. Казалось, у него на лице было написано, что сон его