Страница:
– Не расстраивайся и садись обратно, – скомандовал Уолли, но Кудри уже бежал со всех ног по пустоши к дальнему углу здания.
– Бедный мальчик описался, – сказала Кенди.
Уолли смотрел, как нежно держит она малыша, и у него тоже защемило сердце.
– Давай не будем этого делать, – сказал он. – Пожалуйста. Ты родишь ребенка. Я хочу его, хочу от тебя. Все будет чудесно. Мы просто сейчас повернем и поедем домой, – умолял он ее.
– Нет, Уолли, – твердо сказала Кенди. – Нам еще рано заводить детей.
С этими словами она прижалась лицом к влажной шейке Давида Копперфильда, от малыша пахло медом и немного затхлостью.
Кадиллак не двигался с места.
– Ты уверена? – шепнул ей Уолли. – Не надо бы этого делать.
Кенди потому и любила его – он всегда знал, когда что сказать. Она была более практична, чем Уолли Уортингтон; упрямая в отца, она не отступала от раз задуманного; мямлей ее никто не назвал бы.
– Мальчик сказал налево, вот и поезжай налево, – распорядилась она.
Миссис Гроган, стоя у дверей отделения девочек, смотрела на кадиллак. Она не видела, как убежал Кудри Дей, не могла различить, кого держит на коленях молодая красивая девушка (красивее она в жизни не видела). Наверное, своего ребенка. Спутник ее тоже хорош собой, пожалуй, даже слишком хорош для мужа, как говорят в Мэне.
Очень молоды, рассуждала миссис Гроган, вряд ли возьмут кого-нибудь в дети. А жаль, судя по всему, люди богатые. Кадиллак ничего ей не говорил, а вот облик пассажиров сомнений не оставлял. Как странно, она глядела на эту богатую, красивую пару и радовалась. А ведь богатые люди никогда не вызывали у нее теплых чувств, у нее в отделении столько неудочеренных девочек, которых она обожала и жалела. Но личной обиды она никогда ни к кому не питала. Впрочем, у нее в жизни почти ничего личного не было.
Автомобиль не двигался с места, и миссис Гроган лучше рассмотрела, кто в нем сидит. Бедненькие, думала она. Конечно, это не замужняя пара, но у них есть ребенок. Его или ее родители хотят лишить их наследства, ясно как Божий день. На них может лечь пятно позора. И вот они приехали в Сент-Облако, чтобы отдать своего ребенка в приют. Но они колеблются. Она хотела броситься к ним, умолять: не делайте этого! Уезжайте отсюда! Воображаемая драма привела ее в ужас. «Не делайте этого», – прошептала она, собрав все свои силы для передачи телепатического сигнала.
И Уолли этот сигнал принял, когда сказал Кенди: «Не надо бы этого делать». Тем не менее машина тронулась с места и повернула не назад, а подъехала прямо к дверям больницы. Сердце у миссис Гроган упало. Мальчик или девочка? – беззвучно спрашивала она себя.
«Что за херня там происходит?» – подумала Мелони, вернувшись к своему окну.
В спальне горел яркий верхний свет, и Мелони видела в стекле свое отражение. Вот белый кадиллак въехал на ее нижнюю губу и остановился, по щеке пробежал куда-то Кудри Дей, а на шее – руки красивой молодой девушки обнимали Давида Копперфильда.
Мелони разглядывала себя как в зеркале. Ее ничего не расстраивало – ни тяжелые черты лица, ни близко посаженные глаза, ни вечно лохматые волосы, словом, внешность ее не волновала. Огорчалась она из-за пустоты во взгляде, отсутствия в глазах жизненной энергии (что-что, а энергия еще совсем недавно била в ней через край). Мелони не помнила, когда она смотрелась в зеркало последний раз.
И еще ее беспокоила такая же пустота во взгляде Гомера, она только сегодня это заметила, когда Гомер поднимал тело начальника станции; не отсутствие напряженной думы, а полная пустота – ни мыслей, ни чувств. Теперь она боялась Гомера. Как все переменилось! Ей так хотелось напомнить ему о его обещании. «Ты ведь не уедешь от нас?» – чуть не спросила она и не решилась. «Возьми меня с собой, если решишь уехать», – вертелось на языке, но, увидев в его взгляде пустоту, какую и в себе ощущала последнее время, не могла произнести ни слова.
«Кто эти красавчики? – спрашивала она себя. – Откуда эта машина?» Она не видела лиц, но даже затылки их нарушали ее душевное равновесие. Медового оттенка волосы молодого человека так шли к его загорелой шее, что ее пробрала дрожь. И как это прическа у женщин может быть столь безупречной – волосок к волоску, не рассыпаются, не путаются? Наверное, это особая стрижка, вон как они ровно ложатся у этой девушки на прямые, хрупкие на вид плечи. И как изящно, именно изящно, держит она на коленях этого заморыша, думала Мелони. Наверное, слово «заморыш» она прошептала, потому что стекло вдруг запотело от ее дыхания, и изображение исчезло, а когда стекло очистилось, она увидела, что машина едет ко входу в больницу. Эти люди слишком прекрасны, думала Мелони, у них не может быть нужды в абортах. Чисты и безупречны и потому не трахаются. Слишком чисты для этого. Эту красивую девушку, наверное, удивляет, что она не беременеет. Она не знает, что для этого всего-то надо переспать с мужчиной. Приехали, чтобы усыновить кого-нибудь. Но по себе они здесь никого не найдут. Слишком уж хороши. Она так ненавидела их, что плюнула прямо в свое скучное отражение и смотрела, как слюна медленно ползет вниз по стеклу. Не хочется даже шевельнуть пальцем. Будь это раньше, пошла бы пошаталась вокруг кадиллака, вдруг они в нем что оставили – она бы стянула. А сейчас даже этот соблазн не может оторвать ее от окна.
Гомер наложил второй женщине на лицо маску и ругнул себя – дал слишком большую дозу эфира.
– Лучше избыток, чем недостаток, – утешала его сестра Анджела, она держала голову женщины и машинально поглаживала подушечками пальцев ее бледные виски. Кедр попросил Гомера ввести женщине во влагалище зеркало, Гомер подчинился и теперь угрюмо смотрел на отраженную в зеркале блестевшую шейку матки с крепко сжатым зевом; шейку обволакивала чистейшая слизь, и Гомеру показалось, что она купается в утренних розовых облаках, подсвеченных встающим солнцем.
Если бы Уолли Уортингтон глянул сейчас в зеркало, он сравнил бы матку с яблоком в бледно-розовой стадии созревания. Только вот что это за маленькая щелка? – удивился бы он.
– Как выглядит шейка матки? – спросил д-р Кедр.
– Прекрасно, – ответил Гомер.
К его удивлению, Кедр протянул ему пулевые щипцы. Простой инструмент, которым захватывают переднюю губу шейки матки, после чего зондируют глубину матки и начинают вводить расширители.
– Вы помните, что я вам сказал? – спросил Гомер у д-ра Кедра.
– Тебе претит прикасаться к шейке матки? – ответил вопросом Кедр.
Гомер взял пулевые щипцы и захватил ими губу шейки матки, не допустив ни одной ошибки. «Но я не прикоснусь ни к одной кюретке, – подумал он. – Это сделать д-р Кедр меня не заставит».
Но д-р Кедр даже не стал его просить.
– Спасибо за помощь, – сказал он.
Сам измерил полость матки и расширил канал шейки. Попросил только подать кюретку, Гомер подал.
– Помните, я спросил вас, необходимо ли мое присутствие? – тихо проговорил Гомер. – Если это не так важно, я бы предпочел ничего этого не видеть. Помните наш разговор?
– Но тебе надо это видеть, – ответил д-р Кедр, прислушиваясь к звукам, издаваемым кюреткой, и стараясь тише дышать. – Мое мнение таково, – продолжал д-р Кедр, – твое участие ограничится наблюдением и ассистированием, пусть непрофессиональным. Цель – усвоить ход операции и научиться ее делать, даже если ты этого не хочешь. Разве я кому-нибудь что-нибудь навязываю? Когда ко мне приходит всеми брошенная женщина и говорит, что она против аборта и хочет родить ребенка, еще одного сироту, я что, давлю на нее? Давлю? Никогда, – говорил д-р Кедр, продолжая выскабливание. – Я принимаю роды, черт бы все побрал. Ты думаешь, сколько родившихся здесь детей будут счастливы? Думаешь, жизнь сироты сахар? Конечно, ты так не думаешь. Но разве я когда-нибудь возражал? Никогда. И даже ничего не советовал. Я делаю то, что женщины просят – аборт или еще одного сироту.
– Я тоже сирота, – вставил Гомер.
– Разве я требую, чтобы ты думал как я?
– Но вы этого хотите.
– Женщинам, которые сюда приходят, все равно, чего я хочу, – сказал Уилбур Кедр.
Он положил кюретку среднего размера и протянул руку за маленькой, которую Гомер уже приготовил и автоматически протянул.
– Я хочу приносить пользу, – начал было Гомер, но д-р Кедр продолжал, как не слыша:
– Тогда не прячь голову в песок. Не вороти носа. Тебе это непозволительно. Ты сам мне сказал, и сказал правильно: «Я хочу приносить пользу, хочу все знать, участвовать в жизни приюта, не надо ничего таить от меня». Ты мне это внушил. И ты прав, – сказал д-р Кедр. Но тут же поправился: – Был прав.
– Но он живой, – сказал Гомер Бур. – И в этом все дело.
– Ты участник процесса, – продолжал Кедр. – Сегодня роды, завтра аборт. Твое неодобрение замечено. Оно законно. Ты вправе иметь собственное мнение. Но ты не вправе быть недоучкой, делать свою работу кое-как. А представь, что в один прекрасный день твои взгляды изменятся.
– Они никогда не изменятся.
– Ну хорошо. А если, вопреки желанию, тебе придется все-таки – ради спасения жизни матери – сделать…
– Я не врач.
– Точно, до совершенства тебе еще далеко. Хоть десять лет учись здесь, все равно профессионалом не будешь. Но что касается гинекологии и всего, что с ней связано, тут я могу тебе помочь стать первоклассным специалистом. Точка. Ты уже сейчас больше знаешь, чем многие так называемые опытные акушерки, черт бы их побрал.
Гомер видел, что работа с малой кюреткой уже подходит к концу, приготовил несколько ватных тампонов и подал один д-ру Кедру.
– Я никогда не заставлю тебя, Гомер, делать что-то против твоей воли, – никак не мог успокоиться д-р Кедр. – Но ты будешь наблюдать, узнавать, запоминать то, что я делаю. Иначе для чего я? Разве мы посланы на эту землю бездельничать? Что, по-твоему, значит – приносить пользу? Ты думаешь, я тебя оставлю в покое, допущу, чтобы ты превратился в Мелони?
– А почему вы не учите ее? – спросил Гомер.
Вопрос вопросов, подумала сестра Анджела, но голова женщины в этот миг слегка дернулась у нес в руках, она застонала, и сестра Анджела, нагнувшись, коснулась губами ее уха.
– Все идет хорошо, миленькая, – прошептала она. – Врач уже все кончил. Сейчас будете отдыхать.
– Ты понимаешь меня, Гомер? – спросил д-р Кедр.
– Да.
– Но ты не согласен?
– Точно.
«Ах ты дерзкий, упрямый, жалеющий себя, своевольный, высокомерный, несмышленый юнец», – подумал Уилбур Кедр, но вместо всего этого только сказал:
– Может, ты еще передумаешь и захочешь быть врачом.
– Мне нечего передумывать. Я никогда не хотел быть врачом.
Кедр посмотрел на испачканный кровью тампон – ровно столько, сколько положено, – и протянул руку за свежим тампоном, уже приготовленным Гомером.
– Так, значит, ты не хочешь быть врачом? – опять спросил он.
– Нет, – ответил Гомер. – Думаю, что нет.
– Но у тебя слишком мало других возможностей. Не из чего выбирать, – философски заметил Кедр, и у него защемило сердце. – Да, это я виноват, что ты не любишь медицину.
И сестра Анджела, куда менее сентиментальная, чем сестра Эдна, вдруг почувствовала, что сейчас заплачет.
– Ни в чем вы не виноваты, – поспешил сказать Гомер. Уилбур Кедр опять проверил, не началось ли кровотечение.
– Здесь больше делать нечего, – коротко бросил он. – Если не возражаешь, побудь с ней, пока не кончится действие эфира. Ты ее здорово оглушил, – прибавил он, заглянув женщине под оттянутое веко. – Я сам приму роды женщины из Дамарискотты. Я ведь не знал, что тебе вообще медицина не по душе.
– Это не так, – ответил Гомер. – Я приму роды у этой женщины. Даже буду счастлив.
Но Уилбур Кедр уже отвернулся от пациентки и покинул операционную.
Сестра Анджела быстро взглянула на Гомера; взгляд ее был вполне нейтральный и, уж конечно, не испепеляющий и даже не презрительный, но и не сочувственный. И не дружеский, подумал Гомер. И прошествовала вслед за д-ром Кедром, оставив Гомера с пациенткой, выбирающейся из эфирных паров.
Гомер проверил тампоном, нет ли кровотечения, почувствовал, как женщина пальцами коснулась его запястья.
– Я подожду, пока ты сходишь за каталкой, золотко, – произнесла она, едва шевеля языком.
В душевой отделения мальчиков было несколько кабинок; д-р Кедр умылся над умывальником холодной водой и глянул в зеркало – не осталось ли на лице следов слез; он не чаще Мелони смотрелся в зеркало и его поразил собственный вид: сколько времени он выглядит уже таким стариком. Он покачал головой и в зеркале позади себя увидел на полу груду мокрой одежды Кудри Дея.
– Кудри! – позвал он.
Д-р Кедр был уверен, что в душевой, кроме него, никого нет, но в одной из кабин был Кудри Дей и тоже плакал.
– У меня был очень плохой день, – донеслось из кабины.
– Давай с тобой об этом поговорим, – предложил д-р Кедр, и Кудри Дей покинул добровольное заточение.
На нем была более-менее чистая одежда, но явно чужая. Это были старые вещи Гомера, из которых Гомер давно вырос, а Кудри еще не дорос.
– Я хочу хорошо выглядеть, чтобы эта красивая пара усыновила меня, – объяснил Кудри.
– Усыновила тебя? – переспросил д-р Кедр. – Какая пара?
– Вы сами знаете какая. – Кудри был уверен, что это приглашенные д-ром Кедром усыновители. – Очень красивая тетя в белой машине.
«У бедного ребенка бред», – подумал Уилбур Кедр, взял Кудри на руки и сел с ним на край раковины, чтобы понаблюдать за его состоянием.
– Может, они приехали за кем-то другим? – упавшим голосом спросил Кудри. – Тете понравился Копперфильд, а он даже еще не умеет говорить.
– Сегодня нет никаких усыновлений, Кудри. Я ни с кем не договаривался.
– Может, они просто так приехали, посмотреть? – предположил Кудри. – Хотят выбрать самого лучшего?
– Так не делается, Кудри, – сказал всерьез обеспокоенный д-р Кедр. Неужели малыш думает, что Сент-Облако – это зоомагазин, куда можно приехать просто так, развлечения ради?
– Я не знаю, как это делается. – Кудри опять заплакал. А ведь укатали сивку крутые горки, вдруг на секунду подумал Д-р Кедр, находясь под впечатлением увиденного в зеркале. Он чувствовал, что сдаст, хорошо бы его самого кто-нибудь усыновил, просто взял бы и увез отсюда. Он прижал к груди мокрое от слез лицо мальчика, зажмурился, и в глазах у него поплыли звезды, которые являлись обычно под влиянием эфира. Сейчас они безжалостно напомнили ему капли крови на стерильных тампонах, которых он повидал тысячи. Он посмотрел на Кудри Дея и засомневался: усыновит ли его кто-нибудь; вдруг ему грозит стать вторым Гомером Буром.
Сестра Анджела помедлила у дверей в душевую, слушая, как д-р Кедр утешает Кудри Дея. Она больше беспокоилась о д-ре Кедре, чем о мальчике. Сестре Анджеле и во сне не могло присниться, что между д-ром Кедром и Гомером, так любящими друг друга, когда-нибудь возникнет это упрямое противостояние. Ее удручало, что она бессильна им помочь. Какое счастье – зачем-то зовет сестра Эдна, дела отвлекут от горьких мыслей. Она решила поговорить сначала с Гомером, это легче; но пока не знала, что скажет тому и другому.
Гомер побыл со второй женщиной, пока окончилось действие наркоза; он переложил ее с операционного стола на каталку и навесил по бокам перильца, на случай если у нее закружится голова. Заглянул в соседнюю комнату, первая женщина уже сидела в постели; но он подумал, что им сейчас лучше побыть в одиночестве, и оставил вторую в операционной. Женщине из Дамарискотты наверняка еще не пришло время родить. В крошечной больнице так тесно, а он мечтает о собственной комнатке. Надо, однако, первым делом попросить прощения у д-ра Кедра. Как могли все те слова сорваться у него с языка? Причинить д-ру Кедру такую боль! Гомер чуть не плакал и поспешил в провизорскую; между прутьями железной койки торчали, как он было подумал, ноги д-ра Кедра: койку, всю, кроме изножья, загораживали шкафы с медикаментами. И Гомер обратился к ногам, мысленно удивившись их слишком большому размеру; и еще его удивило, что д-р Кедр, человек аккуратный, лег на кровать в туфлях, облепленных грязью.
– Д-р Кедр, – сказал Гомер, – простите меня.
Никакого ответа. Ругая себя, Гомер подумал, что д-р Кедр, пожалуй, не в самое подходящее время удалился «немного вздремнуть».
– Простите меня, я вас очень люблю, – продолжал Гомер немного громче.
Затаил дыхание, прислушался: дыхания не слышно; встревоженный, он зашел за шкаф и увидел на кровати бездыханное тело начальника станции. Гомеру, конечно, и в голову не пришло, что до этого раза никто никогда не объяснялся начальнику станции в любви.
Сестры Эдна и Анджела не могли найти для него другого места. Они перенесли сюда тело из операционной, чтобы пощадить чувства женщин, которым Кедр делал аборт. Не положишь же его в палату рожениц или в спальню мальчиков – то-то был бы переполох.
– Вот черт, – выругался Гомер.
– Что случилось? – спросил д-р Кедр, проходя мимо провизорской на руках с Кудри Деем.
– Да так, пустяки, – ответил Гомер.
– У Кудри Дея сегодня плохой день, – объяснил д-р Кедр.
– Не расстраивайся, Кудри, – махнул Гомер мальчику.
– К нам кто-то приехал. Как в зоомагазин. Хотят кого-то взять в дети, – выпалил Кудри.
– Мне кажется, ты что-то напутал, – сказал д-р Кедр.
– Скажи им, Гомер, что я лучше всех. Скажешь? – попросил Кудри.
– Ну конечно. Ты и правда у нас лучше всех.
– Уилбур! – позвала сестра Эдна. Они с сестрой Анджелой что-то живо обсуждали у открытых дверей больницы.
Д-р Кедр, его строптивый ученик и второй по возрасту воспитанник двинулись на их голоса, посмотреть, что еще там стряслось.
А вокруг кадиллака собралась тем временем небольшая, но шумная толпа.
– Жалко, ребятки, что не яблочный сезон, – говорил Уолли, раздавая направо и налево банки с медом и яблочное желе. – Мы бы привезли яблок и сидра. Знаете, какой он вкусный.
Со всех сторон к нему тянулись грязные жадные ручонки. Мэри Агнес Корк, вторая по возрасту в отделении девочек, ухитрилась завладеть уже третьей банкой. Уроки Мелони, как действовать в таких случаях, не пропали даром. «Мэри Агнес» было любимое имя миссис Гроган, а «Корк» – название графства в Ирландии, где она родилась. Чуть не каждая третья новорожденная получала эту фамилию.
– Банок много! – ободряюще воскликнул Уолли, когда Мэри Агнес, опустив за ворот блузки две банки меда и одну желе, потянулась за четвертой.
Малыш Дымка Филдз, открыв банку с желе, стал есть из нее прямо пятерней.
– Гораздо вкуснее помазать на тост и съесть утром на завтрак, – наставительно заметил Уолли, но Дымка взглянул на него так, словно тосты были для него экзотической едой, а не обычным завтраком. Во всяком случае, вид его говорил, что он намерен тут же на месте эту банку прикончить.
Мэри Агнес тем временем углядела на заднем сиденье кадиллака розовую заколку для волос. Она посмотрела на Кенди и уронила на землю вторую банку с желе.
– Эх ты, – улыбнулась Кенди и нагнулась за банкой. Мэри Агнес мгновенно стянула заколку под восхищенным взглядом крошки Джона Уолша. На голой коленке Мэри Агнес Кенди заметила не то запекшуюся кровь, не то след ржавчины и ее стало мутить. Она хотела послюнявить палец и стереть рыжее пятно. Но у нее все поплыло перед глазами, она выпрямилась и протянула девочке банку. В это время из дверей больницы вышла группа взрослых, и Кенди забыла о недомогании – они ведь приехали сюда не забавляться с детьми.
– Я доктор Кедр, – произнес мужчина в летах (и немалых), обращаясь к Уолли, потрясенному быстротой, с коей Дымка поглощал содержимое банки.
– Уолли Уортингтон, – сказал Уолли, одной рукой затряс руку доктора, другой протянул ему банку с медом, при этом продолжая говорить: – Собственный мед из «Океанских далей». Это, знаете ли, в Сердечном Камне, что рядом с Сердечной Бухтой.
– Сердечной Бухтой, – повторил д-р Кедр, разглядывая мед. От юноши явно веет океанским ветром. Но и хрустом стодолларовых банкнот. Чей же это на них лик?
– Ну говори же, Гомер, – толкнул Кудри Дей Гомера, махнув на Кенди. Но мог бы и не махать. С того самого мига, как он вышел во двор, Гомер видел только ее. Юный Копперфильд прилип к ее ноге, но это не сказалось на грации ее движений, и никакое облачко не омрачало сияния ее лица. – Скажи ей, что я лучше всех.
– Добрый день, – приветствовала Гомера Кенди, потому что среди подошедших он был выше всех, такой же высокий, как Уолли. – Я Кенди Кендел. Надеюсь, мы ни от чего вас не оторвали?
«Оторвали от двух абортов, одних родов, одной смерти, двух вскрытий и одного спора», – подумал Гомер Бур, но в ответ произнес:
– Он лучше всех!
«Слишком сухо, – подумал Кудри Дей, – без всякого выражения».
– Это про меня, – сказал он, шагнув вперед. – Слышали, что он сказал? Я лучше всех.
Кенди нагнулась к нему, потрепала по всклоченным волосам.
– Конечно, лучше, – улыбнулась она и, выпрямившись, прибавила, взглянув на Гомера: – Вы здесь работаете? Или вы один…
Кенди замолчала, не зная, вежливо ли прозвучит – «один из них».
– Не совсем, – ответил Гомер, подумав, что он действительно не совсем то и не совсем другое.
– Его зовут Гомер Бур, – вмешался Кудри, поскольку Гомер забыл представиться. – Его уже нельзя усыновить, он переросток.
– Вижу, – смутившись, сказала Кенди. Надо поговорить с врачом, а тут такая толпа, она даже немного рассердилась на Уолли.
– У нас большая яблочная ферма, – объяснял Уолли д-ру Кедру. – Она принадлежит отцу. Но всем заправляет мать.
«Что этому идиоту здесь надо?» – подумал Кедр.
– Я так люблю яблоки! – воскликнула сестра Эдна.
– Будь яблочный сезон, я привез бы полную машину. А между прочим, вы могли бы посадить здесь яблони. – Уолли махнул рукой на голый склон, возвышающийся над ними: – Посмотрите на этот холм. Он весь в оползнях. Его надо засадить деревьями. Я могу прислать саженцев. Через шесть-семь лет у вас будут свои яблоки. И вы сто лет не будете на них тратиться.
«Господи, – думал Уилбур Кедр, – мне только не хватало ста лет яблочного счастья».
– Правда, Уилбур, это было бы прекрасно! – восторженно сказала сестра Эдна.
– И заведете свой сидровый пресс, – развивал свою мысль Уолли. – Сидр и яблоки – вот вам и занятие для детей.
«Им не занятие надо искать, – думал Кедр, – а место, где жить».
Наверное, какие-нибудь благотворители, гадала сестра Анджела. И, прижав губы к уху д-ра Кедра, прошептала: «Большое пожертвование», – чтобы предотвратить грубость со стороны Кедра.
«Слишком молоды, – подумал Кедр. – Таким еще рано швыряться деньгами».
– А пчелы! – воскликнул Уолли. – Надо обязательно завести пчел. Захватывающе интересно для детей. И не так опасно, как думают многие. Будет свой мед. К тому же наглядный урок общежития. Пчелы создали идеальное общество.
«Да замолчи ты, Уолли», – думала Кенди, понимая, однако, почему Уолли не может остановиться. Ему была внове обстановка, которую нельзя прямо сейчас взять и исправить. Место было столь безнадежно, что оставалось только молча принять его, а он еще не умел, не брыкаясь, справляться с шоком, безмолвно впитывать увиденное, как губка поглощает воду. Эти словесные излияния диктовались добрыми намерениями; Уолли верил, что мир можно улучшить, надо только его разумно направить и организовать.
Д-р Кедр глядел на детей, набивающих рты медом и желе. «Неужели они приехали сюда только затем, чтобы поиграть с сиротами и перекормить сладким?» – недоумевал он. Если бы он взглянул на Кенди, он сразу бы понял, зачем эта пара здесь. Но д-р Кедр не был большой охотник смотреть в глаза женщинам, насмотрелся в тяжелые минуты их жизни под яркими лампами операционной. Сестра Анджела иногда спрашивала себя, сознает ли д-р Кедр, что избегает смотреть на женщин; интересно, это побочный эффект профессии врача-акушера или, наоборот, акушерами становятся мужчины, равнодушные к женщинам.
А Гомер не был равнодушен: он всегда смотрел женщинам в глаза. «Вот, наверное, почему, – думала сестра Анджела, – ему так мучительно видеть женщину в акушерском кресле. Смешно, – думала она, – он так внимательно следит за всем, что делает д-р Кедр, и ни разу не взглянул, как мы с сестрой Эдной бреем женщин». Он был тверд в споре с Кедром, надо ли брить лобки. Гомер считал, что не надо, да и женщинам это не нравится. «Не нравится? – кипятился д-р Кедр. – Что у меня, увеселительное заведение?»
Кенди совсем растерялась; никто, видно, не понимает, зачем она здесь. Малыши не отходят от нее, крутятся у ног; а этот застенчивый смуглый красивый юноша наверняка ее ровесник, хотя и выглядит старше… Неужели придется ему сказать о цели ее приезда в Сент-Облако? Неужели никто сам не догадается, взглянув на нее? И Гомер взглянул, глаза их встретились. Кенди показалось, что он уже видел ее много раз, наблюдал, как она растет, знает ее обнаженной; видел даже тот акт, приведший к беде, из-за которой она здесь. А Гомер безошибочно прочитал в глазах незнакомой красавицы, в которую влюбился с первого взгляда, привычное жалкое выражение нежеланной беременности.
– Бедный мальчик описался, – сказала Кенди.
Уолли смотрел, как нежно держит она малыша, и у него тоже защемило сердце.
– Давай не будем этого делать, – сказал он. – Пожалуйста. Ты родишь ребенка. Я хочу его, хочу от тебя. Все будет чудесно. Мы просто сейчас повернем и поедем домой, – умолял он ее.
– Нет, Уолли, – твердо сказала Кенди. – Нам еще рано заводить детей.
С этими словами она прижалась лицом к влажной шейке Давида Копперфильда, от малыша пахло медом и немного затхлостью.
Кадиллак не двигался с места.
– Ты уверена? – шепнул ей Уолли. – Не надо бы этого делать.
Кенди потому и любила его – он всегда знал, когда что сказать. Она была более практична, чем Уолли Уортингтон; упрямая в отца, она не отступала от раз задуманного; мямлей ее никто не назвал бы.
– Мальчик сказал налево, вот и поезжай налево, – распорядилась она.
Миссис Гроган, стоя у дверей отделения девочек, смотрела на кадиллак. Она не видела, как убежал Кудри Дей, не могла различить, кого держит на коленях молодая красивая девушка (красивее она в жизни не видела). Наверное, своего ребенка. Спутник ее тоже хорош собой, пожалуй, даже слишком хорош для мужа, как говорят в Мэне.
Очень молоды, рассуждала миссис Гроган, вряд ли возьмут кого-нибудь в дети. А жаль, судя по всему, люди богатые. Кадиллак ничего ей не говорил, а вот облик пассажиров сомнений не оставлял. Как странно, она глядела на эту богатую, красивую пару и радовалась. А ведь богатые люди никогда не вызывали у нее теплых чувств, у нее в отделении столько неудочеренных девочек, которых она обожала и жалела. Но личной обиды она никогда ни к кому не питала. Впрочем, у нее в жизни почти ничего личного не было.
Автомобиль не двигался с места, и миссис Гроган лучше рассмотрела, кто в нем сидит. Бедненькие, думала она. Конечно, это не замужняя пара, но у них есть ребенок. Его или ее родители хотят лишить их наследства, ясно как Божий день. На них может лечь пятно позора. И вот они приехали в Сент-Облако, чтобы отдать своего ребенка в приют. Но они колеблются. Она хотела броситься к ним, умолять: не делайте этого! Уезжайте отсюда! Воображаемая драма привела ее в ужас. «Не делайте этого», – прошептала она, собрав все свои силы для передачи телепатического сигнала.
И Уолли этот сигнал принял, когда сказал Кенди: «Не надо бы этого делать». Тем не менее машина тронулась с места и повернула не назад, а подъехала прямо к дверям больницы. Сердце у миссис Гроган упало. Мальчик или девочка? – беззвучно спрашивала она себя.
«Что за херня там происходит?» – подумала Мелони, вернувшись к своему окну.
В спальне горел яркий верхний свет, и Мелони видела в стекле свое отражение. Вот белый кадиллак въехал на ее нижнюю губу и остановился, по щеке пробежал куда-то Кудри Дей, а на шее – руки красивой молодой девушки обнимали Давида Копперфильда.
Мелони разглядывала себя как в зеркале. Ее ничего не расстраивало – ни тяжелые черты лица, ни близко посаженные глаза, ни вечно лохматые волосы, словом, внешность ее не волновала. Огорчалась она из-за пустоты во взгляде, отсутствия в глазах жизненной энергии (что-что, а энергия еще совсем недавно била в ней через край). Мелони не помнила, когда она смотрелась в зеркало последний раз.
И еще ее беспокоила такая же пустота во взгляде Гомера, она только сегодня это заметила, когда Гомер поднимал тело начальника станции; не отсутствие напряженной думы, а полная пустота – ни мыслей, ни чувств. Теперь она боялась Гомера. Как все переменилось! Ей так хотелось напомнить ему о его обещании. «Ты ведь не уедешь от нас?» – чуть не спросила она и не решилась. «Возьми меня с собой, если решишь уехать», – вертелось на языке, но, увидев в его взгляде пустоту, какую и в себе ощущала последнее время, не могла произнести ни слова.
«Кто эти красавчики? – спрашивала она себя. – Откуда эта машина?» Она не видела лиц, но даже затылки их нарушали ее душевное равновесие. Медового оттенка волосы молодого человека так шли к его загорелой шее, что ее пробрала дрожь. И как это прическа у женщин может быть столь безупречной – волосок к волоску, не рассыпаются, не путаются? Наверное, это особая стрижка, вон как они ровно ложатся у этой девушки на прямые, хрупкие на вид плечи. И как изящно, именно изящно, держит она на коленях этого заморыша, думала Мелони. Наверное, слово «заморыш» она прошептала, потому что стекло вдруг запотело от ее дыхания, и изображение исчезло, а когда стекло очистилось, она увидела, что машина едет ко входу в больницу. Эти люди слишком прекрасны, думала Мелони, у них не может быть нужды в абортах. Чисты и безупречны и потому не трахаются. Слишком чисты для этого. Эту красивую девушку, наверное, удивляет, что она не беременеет. Она не знает, что для этого всего-то надо переспать с мужчиной. Приехали, чтобы усыновить кого-нибудь. Но по себе они здесь никого не найдут. Слишком уж хороши. Она так ненавидела их, что плюнула прямо в свое скучное отражение и смотрела, как слюна медленно ползет вниз по стеклу. Не хочется даже шевельнуть пальцем. Будь это раньше, пошла бы пошаталась вокруг кадиллака, вдруг они в нем что оставили – она бы стянула. А сейчас даже этот соблазн не может оторвать ее от окна.
* * *
Д-р Кедр сделал первый аборт, ассистировала на этот раз сестра Эдна. Попросил Гомера проверить, как идут схватки у женщины из Дамарискотты. Второй аборт ассистировала сестра Анджела, но д-р Кедр настоял на присутствии Гомера, пусть учится, как давать пациенткам эфир. Сам он был такой искусник, что первая женщина во время аборта разговаривала с сестрой Эдной, а боли при этом не чувствовала. Она говорила и говорила обо всем на свете, перескакивая с одного на другое, что доставляло сестре Эдне огромное удовольствие.Гомер наложил второй женщине на лицо маску и ругнул себя – дал слишком большую дозу эфира.
– Лучше избыток, чем недостаток, – утешала его сестра Анджела, она держала голову женщины и машинально поглаживала подушечками пальцев ее бледные виски. Кедр попросил Гомера ввести женщине во влагалище зеркало, Гомер подчинился и теперь угрюмо смотрел на отраженную в зеркале блестевшую шейку матки с крепко сжатым зевом; шейку обволакивала чистейшая слизь, и Гомеру показалось, что она купается в утренних розовых облаках, подсвеченных встающим солнцем.
Если бы Уолли Уортингтон глянул сейчас в зеркало, он сравнил бы матку с яблоком в бледно-розовой стадии созревания. Только вот что это за маленькая щелка? – удивился бы он.
– Как выглядит шейка матки? – спросил д-р Кедр.
– Прекрасно, – ответил Гомер.
К его удивлению, Кедр протянул ему пулевые щипцы. Простой инструмент, которым захватывают переднюю губу шейки матки, после чего зондируют глубину матки и начинают вводить расширители.
– Вы помните, что я вам сказал? – спросил Гомер у д-ра Кедра.
– Тебе претит прикасаться к шейке матки? – ответил вопросом Кедр.
Гомер взял пулевые щипцы и захватил ими губу шейки матки, не допустив ни одной ошибки. «Но я не прикоснусь ни к одной кюретке, – подумал он. – Это сделать д-р Кедр меня не заставит».
Но д-р Кедр даже не стал его просить.
– Спасибо за помощь, – сказал он.
Сам измерил полость матки и расширил канал шейки. Попросил только подать кюретку, Гомер подал.
– Помните, я спросил вас, необходимо ли мое присутствие? – тихо проговорил Гомер. – Если это не так важно, я бы предпочел ничего этого не видеть. Помните наш разговор?
– Но тебе надо это видеть, – ответил д-р Кедр, прислушиваясь к звукам, издаваемым кюреткой, и стараясь тише дышать. – Мое мнение таково, – продолжал д-р Кедр, – твое участие ограничится наблюдением и ассистированием, пусть непрофессиональным. Цель – усвоить ход операции и научиться ее делать, даже если ты этого не хочешь. Разве я кому-нибудь что-нибудь навязываю? Когда ко мне приходит всеми брошенная женщина и говорит, что она против аборта и хочет родить ребенка, еще одного сироту, я что, давлю на нее? Давлю? Никогда, – говорил д-р Кедр, продолжая выскабливание. – Я принимаю роды, черт бы все побрал. Ты думаешь, сколько родившихся здесь детей будут счастливы? Думаешь, жизнь сироты сахар? Конечно, ты так не думаешь. Но разве я когда-нибудь возражал? Никогда. И даже ничего не советовал. Я делаю то, что женщины просят – аборт или еще одного сироту.
– Я тоже сирота, – вставил Гомер.
– Разве я требую, чтобы ты думал как я?
– Но вы этого хотите.
– Женщинам, которые сюда приходят, все равно, чего я хочу, – сказал Уилбур Кедр.
Он положил кюретку среднего размера и протянул руку за маленькой, которую Гомер уже приготовил и автоматически протянул.
– Я хочу приносить пользу, – начал было Гомер, но д-р Кедр продолжал, как не слыша:
– Тогда не прячь голову в песок. Не вороти носа. Тебе это непозволительно. Ты сам мне сказал, и сказал правильно: «Я хочу приносить пользу, хочу все знать, участвовать в жизни приюта, не надо ничего таить от меня». Ты мне это внушил. И ты прав, – сказал д-р Кедр. Но тут же поправился: – Был прав.
– Но он живой, – сказал Гомер Бур. – И в этом все дело.
– Ты участник процесса, – продолжал Кедр. – Сегодня роды, завтра аборт. Твое неодобрение замечено. Оно законно. Ты вправе иметь собственное мнение. Но ты не вправе быть недоучкой, делать свою работу кое-как. А представь, что в один прекрасный день твои взгляды изменятся.
– Они никогда не изменятся.
– Ну хорошо. А если, вопреки желанию, тебе придется все-таки – ради спасения жизни матери – сделать…
– Я не врач.
– Точно, до совершенства тебе еще далеко. Хоть десять лет учись здесь, все равно профессионалом не будешь. Но что касается гинекологии и всего, что с ней связано, тут я могу тебе помочь стать первоклассным специалистом. Точка. Ты уже сейчас больше знаешь, чем многие так называемые опытные акушерки, черт бы их побрал.
Гомер видел, что работа с малой кюреткой уже подходит к концу, приготовил несколько ватных тампонов и подал один д-ру Кедру.
– Я никогда не заставлю тебя, Гомер, делать что-то против твоей воли, – никак не мог успокоиться д-р Кедр. – Но ты будешь наблюдать, узнавать, запоминать то, что я делаю. Иначе для чего я? Разве мы посланы на эту землю бездельничать? Что, по-твоему, значит – приносить пользу? Ты думаешь, я тебя оставлю в покое, допущу, чтобы ты превратился в Мелони?
– А почему вы не учите ее? – спросил Гомер.
Вопрос вопросов, подумала сестра Анджела, но голова женщины в этот миг слегка дернулась у нес в руках, она застонала, и сестра Анджела, нагнувшись, коснулась губами ее уха.
– Все идет хорошо, миленькая, – прошептала она. – Врач уже все кончил. Сейчас будете отдыхать.
– Ты понимаешь меня, Гомер? – спросил д-р Кедр.
– Да.
– Но ты не согласен?
– Точно.
«Ах ты дерзкий, упрямый, жалеющий себя, своевольный, высокомерный, несмышленый юнец», – подумал Уилбур Кедр, но вместо всего этого только сказал:
– Может, ты еще передумаешь и захочешь быть врачом.
– Мне нечего передумывать. Я никогда не хотел быть врачом.
Кедр посмотрел на испачканный кровью тампон – ровно столько, сколько положено, – и протянул руку за свежим тампоном, уже приготовленным Гомером.
– Так, значит, ты не хочешь быть врачом? – опять спросил он.
– Нет, – ответил Гомер. – Думаю, что нет.
– Но у тебя слишком мало других возможностей. Не из чего выбирать, – философски заметил Кедр, и у него защемило сердце. – Да, это я виноват, что ты не любишь медицину.
И сестра Анджела, куда менее сентиментальная, чем сестра Эдна, вдруг почувствовала, что сейчас заплачет.
– Ни в чем вы не виноваты, – поспешил сказать Гомер. Уилбур Кедр опять проверил, не началось ли кровотечение.
– Здесь больше делать нечего, – коротко бросил он. – Если не возражаешь, побудь с ней, пока не кончится действие эфира. Ты ее здорово оглушил, – прибавил он, заглянув женщине под оттянутое веко. – Я сам приму роды женщины из Дамарискотты. Я ведь не знал, что тебе вообще медицина не по душе.
– Это не так, – ответил Гомер. – Я приму роды у этой женщины. Даже буду счастлив.
Но Уилбур Кедр уже отвернулся от пациентки и покинул операционную.
Сестра Анджела быстро взглянула на Гомера; взгляд ее был вполне нейтральный и, уж конечно, не испепеляющий и даже не презрительный, но и не сочувственный. И не дружеский, подумал Гомер. И прошествовала вслед за д-ром Кедром, оставив Гомера с пациенткой, выбирающейся из эфирных паров.
Гомер проверил тампоном, нет ли кровотечения, почувствовал, как женщина пальцами коснулась его запястья.
– Я подожду, пока ты сходишь за каталкой, золотко, – произнесла она, едва шевеля языком.
В душевой отделения мальчиков было несколько кабинок; д-р Кедр умылся над умывальником холодной водой и глянул в зеркало – не осталось ли на лице следов слез; он не чаще Мелони смотрелся в зеркало и его поразил собственный вид: сколько времени он выглядит уже таким стариком. Он покачал головой и в зеркале позади себя увидел на полу груду мокрой одежды Кудри Дея.
– Кудри! – позвал он.
Д-р Кедр был уверен, что в душевой, кроме него, никого нет, но в одной из кабин был Кудри Дей и тоже плакал.
– У меня был очень плохой день, – донеслось из кабины.
– Давай с тобой об этом поговорим, – предложил д-р Кедр, и Кудри Дей покинул добровольное заточение.
На нем была более-менее чистая одежда, но явно чужая. Это были старые вещи Гомера, из которых Гомер давно вырос, а Кудри еще не дорос.
– Я хочу хорошо выглядеть, чтобы эта красивая пара усыновила меня, – объяснил Кудри.
– Усыновила тебя? – переспросил д-р Кедр. – Какая пара?
– Вы сами знаете какая. – Кудри был уверен, что это приглашенные д-ром Кедром усыновители. – Очень красивая тетя в белой машине.
«У бедного ребенка бред», – подумал Уилбур Кедр, взял Кудри на руки и сел с ним на край раковины, чтобы понаблюдать за его состоянием.
– Может, они приехали за кем-то другим? – упавшим голосом спросил Кудри. – Тете понравился Копперфильд, а он даже еще не умеет говорить.
– Сегодня нет никаких усыновлений, Кудри. Я ни с кем не договаривался.
– Может, они просто так приехали, посмотреть? – предположил Кудри. – Хотят выбрать самого лучшего?
– Так не делается, Кудри, – сказал всерьез обеспокоенный д-р Кедр. Неужели малыш думает, что Сент-Облако – это зоомагазин, куда можно приехать просто так, развлечения ради?
– Я не знаю, как это делается. – Кудри опять заплакал. А ведь укатали сивку крутые горки, вдруг на секунду подумал Д-р Кедр, находясь под впечатлением увиденного в зеркале. Он чувствовал, что сдаст, хорошо бы его самого кто-нибудь усыновил, просто взял бы и увез отсюда. Он прижал к груди мокрое от слез лицо мальчика, зажмурился, и в глазах у него поплыли звезды, которые являлись обычно под влиянием эфира. Сейчас они безжалостно напомнили ему капли крови на стерильных тампонах, которых он повидал тысячи. Он посмотрел на Кудри Дея и засомневался: усыновит ли его кто-нибудь; вдруг ему грозит стать вторым Гомером Буром.
Сестра Анджела помедлила у дверей в душевую, слушая, как д-р Кедр утешает Кудри Дея. Она больше беспокоилась о д-ре Кедре, чем о мальчике. Сестре Анджеле и во сне не могло присниться, что между д-ром Кедром и Гомером, так любящими друг друга, когда-нибудь возникнет это упрямое противостояние. Ее удручало, что она бессильна им помочь. Какое счастье – зачем-то зовет сестра Эдна, дела отвлекут от горьких мыслей. Она решила поговорить сначала с Гомером, это легче; но пока не знала, что скажет тому и другому.
Гомер побыл со второй женщиной, пока окончилось действие наркоза; он переложил ее с операционного стола на каталку и навесил по бокам перильца, на случай если у нее закружится голова. Заглянул в соседнюю комнату, первая женщина уже сидела в постели; но он подумал, что им сейчас лучше побыть в одиночестве, и оставил вторую в операционной. Женщине из Дамарискотты наверняка еще не пришло время родить. В крошечной больнице так тесно, а он мечтает о собственной комнатке. Надо, однако, первым делом попросить прощения у д-ра Кедра. Как могли все те слова сорваться у него с языка? Причинить д-ру Кедру такую боль! Гомер чуть не плакал и поспешил в провизорскую; между прутьями железной койки торчали, как он было подумал, ноги д-ра Кедра: койку, всю, кроме изножья, загораживали шкафы с медикаментами. И Гомер обратился к ногам, мысленно удивившись их слишком большому размеру; и еще его удивило, что д-р Кедр, человек аккуратный, лег на кровать в туфлях, облепленных грязью.
– Д-р Кедр, – сказал Гомер, – простите меня.
Никакого ответа. Ругая себя, Гомер подумал, что д-р Кедр, пожалуй, не в самое подходящее время удалился «немного вздремнуть».
– Простите меня, я вас очень люблю, – продолжал Гомер немного громче.
Затаил дыхание, прислушался: дыхания не слышно; встревоженный, он зашел за шкаф и увидел на кровати бездыханное тело начальника станции. Гомеру, конечно, и в голову не пришло, что до этого раза никто никогда не объяснялся начальнику станции в любви.
Сестры Эдна и Анджела не могли найти для него другого места. Они перенесли сюда тело из операционной, чтобы пощадить чувства женщин, которым Кедр делал аборт. Не положишь же его в палату рожениц или в спальню мальчиков – то-то был бы переполох.
– Вот черт, – выругался Гомер.
– Что случилось? – спросил д-р Кедр, проходя мимо провизорской на руках с Кудри Деем.
– Да так, пустяки, – ответил Гомер.
– У Кудри Дея сегодня плохой день, – объяснил д-р Кедр.
– Не расстраивайся, Кудри, – махнул Гомер мальчику.
– К нам кто-то приехал. Как в зоомагазин. Хотят кого-то взять в дети, – выпалил Кудри.
– Мне кажется, ты что-то напутал, – сказал д-р Кедр.
– Скажи им, Гомер, что я лучше всех. Скажешь? – попросил Кудри.
– Ну конечно. Ты и правда у нас лучше всех.
– Уилбур! – позвала сестра Эдна. Они с сестрой Анджелой что-то живо обсуждали у открытых дверей больницы.
Д-р Кедр, его строптивый ученик и второй по возрасту воспитанник двинулись на их голоса, посмотреть, что еще там стряслось.
А вокруг кадиллака собралась тем временем небольшая, но шумная толпа.
– Жалко, ребятки, что не яблочный сезон, – говорил Уолли, раздавая направо и налево банки с медом и яблочное желе. – Мы бы привезли яблок и сидра. Знаете, какой он вкусный.
Со всех сторон к нему тянулись грязные жадные ручонки. Мэри Агнес Корк, вторая по возрасту в отделении девочек, ухитрилась завладеть уже третьей банкой. Уроки Мелони, как действовать в таких случаях, не пропали даром. «Мэри Агнес» было любимое имя миссис Гроган, а «Корк» – название графства в Ирландии, где она родилась. Чуть не каждая третья новорожденная получала эту фамилию.
– Банок много! – ободряюще воскликнул Уолли, когда Мэри Агнес, опустив за ворот блузки две банки меда и одну желе, потянулась за четвертой.
Малыш Дымка Филдз, открыв банку с желе, стал есть из нее прямо пятерней.
– Гораздо вкуснее помазать на тост и съесть утром на завтрак, – наставительно заметил Уолли, но Дымка взглянул на него так, словно тосты были для него экзотической едой, а не обычным завтраком. Во всяком случае, вид его говорил, что он намерен тут же на месте эту банку прикончить.
Мэри Агнес тем временем углядела на заднем сиденье кадиллака розовую заколку для волос. Она посмотрела на Кенди и уронила на землю вторую банку с желе.
– Эх ты, – улыбнулась Кенди и нагнулась за банкой. Мэри Агнес мгновенно стянула заколку под восхищенным взглядом крошки Джона Уолша. На голой коленке Мэри Агнес Кенди заметила не то запекшуюся кровь, не то след ржавчины и ее стало мутить. Она хотела послюнявить палец и стереть рыжее пятно. Но у нее все поплыло перед глазами, она выпрямилась и протянула девочке банку. В это время из дверей больницы вышла группа взрослых, и Кенди забыла о недомогании – они ведь приехали сюда не забавляться с детьми.
– Я доктор Кедр, – произнес мужчина в летах (и немалых), обращаясь к Уолли, потрясенному быстротой, с коей Дымка поглощал содержимое банки.
– Уолли Уортингтон, – сказал Уолли, одной рукой затряс руку доктора, другой протянул ему банку с медом, при этом продолжая говорить: – Собственный мед из «Океанских далей». Это, знаете ли, в Сердечном Камне, что рядом с Сердечной Бухтой.
– Сердечной Бухтой, – повторил д-р Кедр, разглядывая мед. От юноши явно веет океанским ветром. Но и хрустом стодолларовых банкнот. Чей же это на них лик?
– Ну говори же, Гомер, – толкнул Кудри Дей Гомера, махнув на Кенди. Но мог бы и не махать. С того самого мига, как он вышел во двор, Гомер видел только ее. Юный Копперфильд прилип к ее ноге, но это не сказалось на грации ее движений, и никакое облачко не омрачало сияния ее лица. – Скажи ей, что я лучше всех.
– Добрый день, – приветствовала Гомера Кенди, потому что среди подошедших он был выше всех, такой же высокий, как Уолли. – Я Кенди Кендел. Надеюсь, мы ни от чего вас не оторвали?
«Оторвали от двух абортов, одних родов, одной смерти, двух вскрытий и одного спора», – подумал Гомер Бур, но в ответ произнес:
– Он лучше всех!
«Слишком сухо, – подумал Кудри Дей, – без всякого выражения».
– Это про меня, – сказал он, шагнув вперед. – Слышали, что он сказал? Я лучше всех.
Кенди нагнулась к нему, потрепала по всклоченным волосам.
– Конечно, лучше, – улыбнулась она и, выпрямившись, прибавила, взглянув на Гомера: – Вы здесь работаете? Или вы один…
Кенди замолчала, не зная, вежливо ли прозвучит – «один из них».
– Не совсем, – ответил Гомер, подумав, что он действительно не совсем то и не совсем другое.
– Его зовут Гомер Бур, – вмешался Кудри, поскольку Гомер забыл представиться. – Его уже нельзя усыновить, он переросток.
– Вижу, – смутившись, сказала Кенди. Надо поговорить с врачом, а тут такая толпа, она даже немного рассердилась на Уолли.
– У нас большая яблочная ферма, – объяснял Уолли д-ру Кедру. – Она принадлежит отцу. Но всем заправляет мать.
«Что этому идиоту здесь надо?» – подумал Кедр.
– Я так люблю яблоки! – воскликнула сестра Эдна.
– Будь яблочный сезон, я привез бы полную машину. А между прочим, вы могли бы посадить здесь яблони. – Уолли махнул рукой на голый склон, возвышающийся над ними: – Посмотрите на этот холм. Он весь в оползнях. Его надо засадить деревьями. Я могу прислать саженцев. Через шесть-семь лет у вас будут свои яблоки. И вы сто лет не будете на них тратиться.
«Господи, – думал Уилбур Кедр, – мне только не хватало ста лет яблочного счастья».
– Правда, Уилбур, это было бы прекрасно! – восторженно сказала сестра Эдна.
– И заведете свой сидровый пресс, – развивал свою мысль Уолли. – Сидр и яблоки – вот вам и занятие для детей.
«Им не занятие надо искать, – думал Кедр, – а место, где жить».
Наверное, какие-нибудь благотворители, гадала сестра Анджела. И, прижав губы к уху д-ра Кедра, прошептала: «Большое пожертвование», – чтобы предотвратить грубость со стороны Кедра.
«Слишком молоды, – подумал Кедр. – Таким еще рано швыряться деньгами».
– А пчелы! – воскликнул Уолли. – Надо обязательно завести пчел. Захватывающе интересно для детей. И не так опасно, как думают многие. Будет свой мед. К тому же наглядный урок общежития. Пчелы создали идеальное общество.
«Да замолчи ты, Уолли», – думала Кенди, понимая, однако, почему Уолли не может остановиться. Ему была внове обстановка, которую нельзя прямо сейчас взять и исправить. Место было столь безнадежно, что оставалось только молча принять его, а он еще не умел, не брыкаясь, справляться с шоком, безмолвно впитывать увиденное, как губка поглощает воду. Эти словесные излияния диктовались добрыми намерениями; Уолли верил, что мир можно улучшить, надо только его разумно направить и организовать.
Д-р Кедр глядел на детей, набивающих рты медом и желе. «Неужели они приехали сюда только затем, чтобы поиграть с сиротами и перекормить сладким?» – недоумевал он. Если бы он взглянул на Кенди, он сразу бы понял, зачем эта пара здесь. Но д-р Кедр не был большой охотник смотреть в глаза женщинам, насмотрелся в тяжелые минуты их жизни под яркими лампами операционной. Сестра Анджела иногда спрашивала себя, сознает ли д-р Кедр, что избегает смотреть на женщин; интересно, это побочный эффект профессии врача-акушера или, наоборот, акушерами становятся мужчины, равнодушные к женщинам.
А Гомер не был равнодушен: он всегда смотрел женщинам в глаза. «Вот, наверное, почему, – думала сестра Анджела, – ему так мучительно видеть женщину в акушерском кресле. Смешно, – думала она, – он так внимательно следит за всем, что делает д-р Кедр, и ни разу не взглянул, как мы с сестрой Эдной бреем женщин». Он был тверд в споре с Кедром, надо ли брить лобки. Гомер считал, что не надо, да и женщинам это не нравится. «Не нравится? – кипятился д-р Кедр. – Что у меня, увеселительное заведение?»
Кенди совсем растерялась; никто, видно, не понимает, зачем она здесь. Малыши не отходят от нее, крутятся у ног; а этот застенчивый смуглый красивый юноша наверняка ее ровесник, хотя и выглядит старше… Неужели придется ему сказать о цели ее приезда в Сент-Облако? Неужели никто сам не догадается, взглянув на нее? И Гомер взглянул, глаза их встретились. Кенди показалось, что он уже видел ее много раз, наблюдал, как она растет, знает ее обнаженной; видел даже тот акт, приведший к беде, из-за которой она здесь. А Гомер безошибочно прочитал в глазах незнакомой красавицы, в которую влюбился с первого взгляда, привычное жалкое выражение нежеланной беременности.