Страница:
На это письмо д-р Кедр получил от д-ра Бука короткую сухую записку, в которой тот писал, что должен взвесить на весах совести свой личный долг перед д-ром Кедром и, наверное, еще больший перед обществом и всеми будущими убиенными младенцами. Трудно жить в ладах с совестью, укрывая д-ра Кедра от руки правосудия, закончил он на угрожающей ноте.
«Какая прекрасная история!» – думал д-р Кедр. Он трудился над ней весь конец августа 194… года. Хотел полностью ее закончить к возвращению Гомера в Сент-Облако после окончания летних работ.
Таким образом Уилбур Кедр соорудил себе достойную замену – врача, который будет приемлем для любого начальства. Он создал врача-акушера, обладающего великолепной подготовкой и, будучи сиротой, досконально знающего приютскую жизнь. Ему удалось сочинить идеальную ложь, ведь будущий д-р Ф. Бук будет, с одной стороны, прекрасно делать аборты, а с другой – пользоваться репутацией принципиального противника абортов. Когда д-р Кедр соберется на пенсию (или когда его засекут – он этой возможности не исключал), будет кого предложить вместо себя. Конечно, он еще не все до конца продумал, дело сугубо важное, необходимо предусмотреть все.
Уилбур Кедр лежал в провизорской в окружении парящих звезд – небесных и эфирных. Он наделил Фаззи Бука жизненной ролью, с которой Фаззи никогда бы не справился. Как он мог справиться, если спасовал перед первой трудностью – несовершенным дыхательным аппаратом-самоделкой. Дело за немногим, думал Уилбур Кедр, укачиваемый звездами. Как уговорить Гомера сыграть свою роль?
А Гомер в это время глядел из окна спальни Уолли на далекие звезды Мэна, сады, слабо освещенные убывающим месяцем. Над садом, из которого виден океан, блестела узенькая полоска. Гомер поднимал голову, опускал, а полоска не пропадала; этот слабый отблеск, казалось, что-то сигналил ему. И ему вспомнилась ночь, когда он кричал Фаззи Буку безответное «спокойной ночи» и голос его поглощали дремучие мэнские леса.
Он стал гадать, что там блестит; на жестяной крыше дома сидра, наверное, есть гладкая блестящая полоска, не шире лезвия ножа, лучи месяца отскакивают от нее и сигналят. Это крошечное сияние во тьме ночи было из тех явлений, которые, даже разгаданные, не перестают манить к себе.
Уолли мирно дышал, видя десятый сон. Слушай его дыхание, не слушай – ничто тебе не поможет. «Беда в том, – думал Гомер, – что я люблю Кенди». А она предложила ему остаться в Сердечной Бухте.
– Отец тебя полюбил, – сказала она Гомеру. – Он найдет тебе работу – на пирсе или на катере. Я уверена.
– И мама полюбила тебя, – прибавил Уолли. – Я уверен, тебе найдется работа в саду, особенно когда поспеют яблоки. Ей будет без меня одиноко. Ты останешься в моей комнате, где живешь сейчас. Держу пари, она будет счастлива.
Дом сидра, окруженный садами, просигналил последний раз, крошечный огонек вспыхнул и погас, как единственный зуб во рту Грейс Линч, когда она на секунду приоткрыла рот, провожая его взглядом.
«Разве я мог не влюбиться в Кенди? – думал он. – Так оставаться или нет? Если останусь, что я буду тут делать?»
Дом сидра стоял темный и тихий. Гомер вспомнил, как блестит перед операцией кюретка, а потом лежит на подносе, потускневшая от крови, ожидая омовения.
«А если вернусь в Сент-Облако, там-то что делать?» – спрашивал он себя.
Сидя за новой машинкой в кабинете сестры Анджелы, д-р Кедр начал письмо Гомеру. «Никогда не забуду, как я в тот вечер поцеловал тебя. В моей жизни нет более дорогого воспоминания», – напечатал он и остановился. Нет, это посылать нельзя, он вынул лист из машинки и спрятал его между страниц «Краткой летописи» – еще один эпизод, не предназначенный для читателя.
У Давида Копперфильда в тот день поднялась температура. Когда мальчишки заснули, д-р Кедр пошел посмотреть, как малыш себя чувствует. Температура, слава Богу, спала, лоб холодный, на тощенькой шее испарина, д-р Кедр осторожно вытер ее полотенцем. Убывающий месяц светил слабо, и никто не видел, что он делает. Кедр наклонился и поцеловал Копперфильда почти так же, как тогда Гомера. Потом перешел к другой кровати и поцеловал Дымку Филдза, от него пахло сосиской с хлебом, и это подействовало на д-ра Кедра успокаивающе. Почему он ни разу больше не поцеловал Гомера, когда тот был рядом? Он переходил от кровати к кровати и чмокал спящих мальчишек, всех имен не помнил, но не пропустил никого.
В дверях спальни он услыхал, как Дымка Филдз спросил сонным голосом:
– Что-то случилось?
Никто не ответил, наверное, все уже спали. «Вот бы он поцеловал меня!» – подумала сестра Эдна, у нее был обостренный слух на все необычное.
– Как это прекрасно! – воскликнула, узнав об этом от сестры Анджелы, миссис Гроган.
– По-моему, Кедр стареет, – заметила сестра Анджела.
Стоя у окна в спальне Уолли, Гомер не знал, что в тот вечер д-р Кедр послал на его поиски целую стаю поцелуев.
Не знал он также, да ему это никогда не пришло бы в голову, что и Кенди не спала в ту ночь, лихорадочно спрашивая себя: что же делать, если Гомер останется здесь, не уедет в Сент-Облако? За окном тяжело колыхался океан. Ночная тьма и лунный свет постепенно шли на убыль.
Наконец обозначились очертания дома сидра; полоска на крыше больше ни разу не вспыхнула, сколько Гомер ни всматривался в редеющие сумерки. Прошепчи он сейчас: «Спокойной ночи, Фаззи Бук», – он бы не стал ожидать отклика, понял бы, что говорит с призраком.
И еще одного он не знал: Фаззи Бук, как и Мелони, уже отправился на его поиски.
Глава седьмая
«Какая прекрасная история!» – думал д-р Кедр. Он трудился над ней весь конец августа 194… года. Хотел полностью ее закончить к возвращению Гомера в Сент-Облако после окончания летних работ.
Таким образом Уилбур Кедр соорудил себе достойную замену – врача, который будет приемлем для любого начальства. Он создал врача-акушера, обладающего великолепной подготовкой и, будучи сиротой, досконально знающего приютскую жизнь. Ему удалось сочинить идеальную ложь, ведь будущий д-р Ф. Бук будет, с одной стороны, прекрасно делать аборты, а с другой – пользоваться репутацией принципиального противника абортов. Когда д-р Кедр соберется на пенсию (или когда его засекут – он этой возможности не исключал), будет кого предложить вместо себя. Конечно, он еще не все до конца продумал, дело сугубо важное, необходимо предусмотреть все.
Уилбур Кедр лежал в провизорской в окружении парящих звезд – небесных и эфирных. Он наделил Фаззи Бука жизненной ролью, с которой Фаззи никогда бы не справился. Как он мог справиться, если спасовал перед первой трудностью – несовершенным дыхательным аппаратом-самоделкой. Дело за немногим, думал Уилбур Кедр, укачиваемый звездами. Как уговорить Гомера сыграть свою роль?
А Гомер в это время глядел из окна спальни Уолли на далекие звезды Мэна, сады, слабо освещенные убывающим месяцем. Над садом, из которого виден океан, блестела узенькая полоска. Гомер поднимал голову, опускал, а полоска не пропадала; этот слабый отблеск, казалось, что-то сигналил ему. И ему вспомнилась ночь, когда он кричал Фаззи Буку безответное «спокойной ночи» и голос его поглощали дремучие мэнские леса.
Он стал гадать, что там блестит; на жестяной крыше дома сидра, наверное, есть гладкая блестящая полоска, не шире лезвия ножа, лучи месяца отскакивают от нее и сигналят. Это крошечное сияние во тьме ночи было из тех явлений, которые, даже разгаданные, не перестают манить к себе.
Уолли мирно дышал, видя десятый сон. Слушай его дыхание, не слушай – ничто тебе не поможет. «Беда в том, – думал Гомер, – что я люблю Кенди». А она предложила ему остаться в Сердечной Бухте.
– Отец тебя полюбил, – сказала она Гомеру. – Он найдет тебе работу – на пирсе или на катере. Я уверена.
– И мама полюбила тебя, – прибавил Уолли. – Я уверен, тебе найдется работа в саду, особенно когда поспеют яблоки. Ей будет без меня одиноко. Ты останешься в моей комнате, где живешь сейчас. Держу пари, она будет счастлива.
Дом сидра, окруженный садами, просигналил последний раз, крошечный огонек вспыхнул и погас, как единственный зуб во рту Грейс Линч, когда она на секунду приоткрыла рот, провожая его взглядом.
«Разве я мог не влюбиться в Кенди? – думал он. – Так оставаться или нет? Если останусь, что я буду тут делать?»
Дом сидра стоял темный и тихий. Гомер вспомнил, как блестит перед операцией кюретка, а потом лежит на подносе, потускневшая от крови, ожидая омовения.
«А если вернусь в Сент-Облако, там-то что делать?» – спрашивал он себя.
Сидя за новой машинкой в кабинете сестры Анджелы, д-р Кедр начал письмо Гомеру. «Никогда не забуду, как я в тот вечер поцеловал тебя. В моей жизни нет более дорогого воспоминания», – напечатал он и остановился. Нет, это посылать нельзя, он вынул лист из машинки и спрятал его между страниц «Краткой летописи» – еще один эпизод, не предназначенный для читателя.
У Давида Копперфильда в тот день поднялась температура. Когда мальчишки заснули, д-р Кедр пошел посмотреть, как малыш себя чувствует. Температура, слава Богу, спала, лоб холодный, на тощенькой шее испарина, д-р Кедр осторожно вытер ее полотенцем. Убывающий месяц светил слабо, и никто не видел, что он делает. Кедр наклонился и поцеловал Копперфильда почти так же, как тогда Гомера. Потом перешел к другой кровати и поцеловал Дымку Филдза, от него пахло сосиской с хлебом, и это подействовало на д-ра Кедра успокаивающе. Почему он ни разу больше не поцеловал Гомера, когда тот был рядом? Он переходил от кровати к кровати и чмокал спящих мальчишек, всех имен не помнил, но не пропустил никого.
В дверях спальни он услыхал, как Дымка Филдз спросил сонным голосом:
– Что-то случилось?
Никто не ответил, наверное, все уже спали. «Вот бы он поцеловал меня!» – подумала сестра Эдна, у нее был обостренный слух на все необычное.
– Как это прекрасно! – воскликнула, узнав об этом от сестры Анджелы, миссис Гроган.
– По-моему, Кедр стареет, – заметила сестра Анджела.
Стоя у окна в спальне Уолли, Гомер не знал, что в тот вечер д-р Кедр послал на его поиски целую стаю поцелуев.
Не знал он также, да ему это никогда не пришло бы в голову, что и Кенди не спала в ту ночь, лихорадочно спрашивая себя: что же делать, если Гомер останется здесь, не уедет в Сент-Облако? За окном тяжело колыхался океан. Ночная тьма и лунный свет постепенно шли на убыль.
Наконец обозначились очертания дома сидра; полоска на крыше больше ни разу не вспыхнула, сколько Гомер ни всматривался в редеющие сумерки. Прошепчи он сейчас: «Спокойной ночи, Фаззи Бук», – он бы не стал ожидать отклика, понял бы, что говорит с призраком.
И еще одного он не знал: Фаззи Бук, как и Мелони, уже отправился на его поиски.
Глава седьмая
Перед войной
В тот августовский день над приморским шоссе, связывающим бухту Йорк и Оганквит, висело подернутое дымкой солнце. Не палящее солнце Марселя и не прохладное негреющее солнце, которое так часто встает над побережьем Мэна в конце лета. Это было солнце Сент-Облака, туманное и плоское; Мелони обливалась потом и злилась, и, когда водитель молочного фургона, ехавший в глубь штата, предложил подвезти ее, она села к нему в кабину.
Мелони знала, что находится южнее Портленда и что эта часть штата Мэн относительно невелика, но все-таки на поиски «Океанских далей» ушло несколько месяцев. Это не расхолодило ее, она была уверена, что рано или поздно ей повезет. В Портленде она очистила несколько карманов и поправила свои дела, но ненадолго, в Киттери пришлось опять прибегнуть к этому способу заработка. Мелони залезла в карман к матросу, его дружки схватили ее и чуть не изнасиловали, но она мужественно отбивалась; схватка закончилась тем, что ей выбили два передних зуба и сломали нос. Нос сросся криво, а улыбка – и вообще-то редкая гостья на ее лице – исчезла совсем.
Первые две фермы, куда она заглянула, были на берегу, но назывались они по-другому. Про «Океанские дали» там никто не слыхал. И тогда Мелони двинулась в глубь штата: на одной из ферм кто-то сказал, что слышал о садах с таким названием, но они находятся довольно далеко от берега. В Биддерфорде Мелони нанялась мыть бутылки на молочной ферме. Немного заработав, уволилась и пошагала дальше.
Яблочная ферма между бухтой Йорк и Оганквитом так и называлась «Йорк». Опять не то. Но Мелони попросила высадить ее здесь. Все-таки это яблоневые сады; вдруг кто-нибудь из работников знает, где «Океанские дали».
Старший на ферме, увидев Мелони, подумал, что явилась первая сборщица яблок – решила, видно, опередить других сезонников.
– Урожай будем собирать недели через три, – сказал он ей . – Сейчас рвем только грейвенстины. Но их мало, и сезонники пока не нужны.
– Вы, случайно, не слыхали о ферме «Океанские дали»? – спросила у него Мелони.
– Ты там работала? – поинтересовался он.
– Нет. Просто ищу эту ферму, – ответила Мелони.
– Звучит как название курорта, – пошутил старший, но Мелони не улыбнулась в ответ, и он посерьезнел. – А ты представляешь, сколько у нас в Мэне мест с таким названием?
Мелони пожала плечами. Если на этой ферме через три недели будут нанимать работников, пожалуй, стоит остаться, подумала она. Может, кто-нибудь из сезонников слышал о месте, куда уехал Гомер.
– А сейчас у вас есть какая-нибудь работа? – спросила она у старшего.
– Будет через три недели, если, конечно, умеешь собирать яблоки, – ответил он.
– А что тут трудного? – удивилась Мелони.
– Что трудного? Идем, покажу, – сказал он и повел ее через довольно мрачный яблочный павильон, где две немолодые женщины писали на фанерке ценники.
В первом саду, сразу за павильоном, старший прочитал Мелони целую лекцию об искусстве обрывать яблоки.
– Берешь в руки яблоко, – начал он, – чуть выше плодоножки, видишь, торчит почка. Из нее тоже вырастет яблоко, но через год. Эта почка называется плодушка. Если оторвешь с яблоком плодушку, сорвешь не одно яблоко, а два. Никогда не дергай яблоки, а откручивай, – учил Мелони старший, показывая, как это делается.
Мелони протянула руку и открутила яблоко по всем правилам, посмотрела на старшего и пожала плечами. Откусила яблоко, но оно оказалось совсем зеленым. Она плюнула и выбросила его.
– Это нозернспай, – объяснил бригадир. – Они созревают в октябре. Мы их собираем последними.
Мелони стало скучно, и она пошла обратно к павильону.
– Я буду платить десять центов за бушель, – бросил он ей вслед. – Пять за падалицу и с червоточиной. Судя по виду, силы у тебя есть. – Он почти догнал Мелони. – Наловчишься – будешь собирать девяносто бушелей в день. У меня были парни, которые собирали по сотне бушелей. А это в день десять долларов. Приходи через три недели, я тебя возьму.
Он остановился возле женщин, пишущих ценники. Мелони уже вышла на дорогу.
– Через три недели я буду далеко отсюда, – крикнула она, обернувшись.
– Жаль. – Старший проводил ее взглядом. – На вид она очень сильная. Готов биться об заклад, весит не меньше ста шестидесяти фунтов, – обратился он к одной из женщин.
– Обыкновенная бродяжка, – бросила та.
Отшагав почти милю, Мелони дошла до сада, где двое работников собирали грейвенстины. Один из них помахал ей рукой. Мелони остановилась, хотела махнуть в ответ, но передумала и пошла дальше. Пройдя сотню ярдов, она услыхала шум подъезжающего сзади грузовика. Мужчины, как видно, решили догнать ее. Грузовик подъехал со стороны обочины и остановился.
– Ты, вижу, потеряла дружка, – сказал тот, что был за рулем. – Не горюй, я не хуже его!
Мужчина, сидевший справа, открыл дверцу.
– Лучше не трогай меня, парень, – сказала Мелони водителю, но его приятель уже обогнул грузовик и шел к ней.
Мелони перепрыгнула канаву и бегом бросилась в сад. Улюлюкая, тот погнался за ней. Водитель выключил мотор и тоже кинулся в погоню. Он так спешил, что оставил дверцу открытой.
Спрятаться было негде, но зато сад был бесконечный. Мелони миновала один ряд, другой, третий. Первый преследователь настигал ее. Но водитель, рыхлый, грузный, отставал все больше, пыхтя и отдуваясь. Мелони и сама тяжело дышала, но бежала ровно, не сбавляя хода. Первый, худощавый, нагонял ее, она слышала за спиной его прерывистое дыхание.
Мелони перебежала просеку, за которой начинался еще один сад. Оглянулась – толстяк, отставший ярдов на двести, перешел на ходьбу.
– Держи ее, Чарли! – кричал он приятелю.
Мелони вдруг остановилась, развернулась, перевела дыхание и, к удивлению Чарли, ринулась навстречу ему, припадая к земле и подвывая по-звериному. Не успел он остановиться и перевести дух, как Мелони бросилась на него, и они вместе упали на землю. Мелони уперлась коленями в его горло и ударила. Он захрипел и перевернулся на бок. Мелони вскочила на ноги и дважды пнула в лицо. Чарли изловчился встать на четвереньки, пряча лицо от ударов. Но Мелони, высоко подпрыгнув, приземлилась ему на поясницу. От боли он потерял сознание, и тогда Мелони выкрутила ему руки и укусила за ухо. Потом встала, отдуваясь, и плюнула в поверженного врага. Толстяк тем временем перешел просеку и тоже оказался во втором саду.
– Чарли! Вставай! – кричал он, тяжело дыша.
Но Чарли не двигался. Мелони перевернула его на спину, расстегнула ремень и выдернула из брюк. Между ней и толстяком было всего несколько деревьев. Накрутив конец ремня на руку, Мелони опустила ее, пряжка почти коснулась земли. Толстяк остановился в нескольких шагах.
– Что ты сделала с Чарли? – спросил он.
И тут Мелони стала вертеть ремень над головой. Она вертела его все быстрее и быстрее, так что медный квадрат пряжки засвистел в воздухе. И двинулась на водителя. Ему было далеко за сорок, а может, и все пятьдесят. Седые, редкие волосы взмокли, большой живот вывалился из штанов. Мгновение он стоял и смотрел, как Мелони подходит к нему. Ремень – широкая кожаная лента в жирных и потных пятнах с медной пряжкой величиной в мужскую ладонь – то гудел, как северный ветер, то визжал, как коса в траве.
– Привет! – вдруг нелепо сказал толстяк.
– Кому привет-то, парень? – спросила Мелони.
Вдруг резко опустила ремень и хлестнула пряжкой ему по голени, где из-под завернутых джинсов виднелась дряблая кожа. Мужчина согнулся, пытаясь руками прикрыть голые ноги, но Мелони, размахнувшись, ударила его пряжкой по лицу. Он охнул и сел и, схватившись за щеку, обнаружил глубокую рану длиной с сигарету. Не успел он сообразить, что происходит, как пряжка со всей силой опустилась на переносицу. Яркая вспышка боли ослепила его. Одной рукой он пытался защитить голову, другой – схватить Мелони. Но она легко уворачивалась и била его куда попало, водитель прижал колени к груди, уже обеими руками защищая голову. Какое-то время пряжка кромсала ему спину. Наконец Мелони перестала бить пряжкой. По ногам и спине заходил другой конец ремня. Казалось, она никогда не остановится.
– Ключи в машине, парень? – спросила она между ударами.
– Да! – прохрипел толстяк.
Напоследок Мелони хлестнула его еще раз-другой и пошла через дорогу, через сад, шлепая ремнем по яблоням – наловчилась им действовать.
Человек, которого звали Чарли, вроде пришел в себя, но не шевелился и не открывал глаз.
– Она ушла? – немного спустя спросил толстяк.
Он тоже не двигался, сидел зажмурившись и боялся открыть глаза.
– Кажется, да, – ответил Чарли, но ни один не шелохнулся, пока не послышалось тарахтение мотора.
Мелони вдруг подумалось: спасибо д-ру Кедру, что нашел ей тогда работу и она выучилась водить машину. Но тут же забыла о нем, развернула грузовик и поехала обратно к яблочному павильону. Старший воззрился на нее с изумлением.
В присутствии женщин, делающих ценники, она рассказала, как два работника хотели ее изнасиловать. Толстяк оказался мужем одной из них. Мелони настаивала, чтобы насильников уволили.
– А их работу буду делать я. Одна за двоих, быстрее и лучше. Не то вызывайте полицию, – прибавила она. – Я расскажу, как они на меня напали.
Жена толстяка побледнела и слушала молча. Но ее напарница опять сказала:
– Да ведь это бродяжка. Чего ее слушать?
– Бродяжка? – разъярилась Мелони. – А я могу делать еще кое-что. Лучше, чем ты. Думаю, ты на спине тьфу, дерьмо. – С этими словами Мелони стегнула ремнем в сторону женщин – те отскочили как ошпаренные.
– Эге! Да ведь это ремень Чарли, – удивился старший.
– Точно, – сказала Мелони и вдруг, вспомнив Гомера, чуть не расплакалась. – Чарли его потерял, – добавила она. Пошла к грузовику, взяла из кузова свой узел – вещи, завернутые в пальто миссис Гроган, – и затянула его ремнем.
– Я не могу уволить этих парней, – сказал старший. – Они работают здесь всю жизнь.
– Тогда вызывай полицию.
– Смотри-ка, она смеет тебе приказывать, – сказала жена толстяка.
– Молчи, дерьмо. Никому я не приказываю, – огрызнулась Мелони.
Старший подумал немного и разрешил Мелони остаться. Жить она будет в доме, где делают сидр.
– Не знаю, захочешь ли ты остаться здесь, когда приедут сезонники. Иногда они берут с собой жен и детей. Но если в бригаде будут одни мужчины, ты вряд ли останешься. Они все негры.
– Сейчас я, во всяком случае, останусь, – сказала Мелони, оглядывая незнакомую для себя обстановку.
Ферма «Йорк» была меньше и беднее «Океанских далей». В доме, где делают сидр, меньше кроватей, не так удобно и чисто. Видно, о сезонниках никто особенно не заботился. Не было здесь Олив Уортингтон. Резко пахло яблочным уксусом, стены вокруг пресса заляпаны высохшим яблочным жмыхом. В кухне, вместо плиты, большая электрическая плитка, из-за которой часто вылетали старые пробки. У насоса, дробилки и тусклых лампочек под потолком был другой щит с пробками. В холодильной камере освещения не было, так что плесень в глаза не бросалась.
Но Мелони здесь явно понравилось. В Сент-Облаке ей приходилось наводить порядок в заброшенном жилье.
– А эта ферма «Океанские дали»? Зачем она тебе? – спросил старший.
– Я ищу любимого, – ответила Мелони.
У нее есть любимый? Такое трудно себе представить, подумал старший. И пошел посмотреть, что с пострадавшими. Толстяка жена успела свозить в больницу, но перестала с ним разговаривать (и будет злиться на него еще три месяца). Он довольно спокойно говорил о наложенных швах, но сильно разволновался, узнав, что Мелони остается на ферме, во всяком случае на время сбора яблок, и будет жить в сидровом доме.
– Как ты мог оставить ее, – кричал толстяк. – Она же убийца!
– А зачем ты к ней приставал? Будешь приставать – уволю. Я еле ее утихомирил, – развел руками старший.
У толстяка был сломан нос, в общей сложности ему наложили сорок швов: тридцать шесть на лицо и четыре на прокушенный язык.
С человеком, которого звали Чарли, возни было меньше – зашили всего четыре раны на укушенном ухе. Но зато, прыгнув на его, Мелони сломала ему два ребра, да еще от ударов он заработал сотрясение мозга. А в пояснице начались такие боли, что в сезон он не смог лазить по лестнице собирать верхние яблоки.
– Господи, спаси и помилуй, не хотел бы я встретиться с ее дружком, – сказал Чарли старшему.
– Держись от нее подальше, – посоветовал тот.
– А мой ремень у нее? – спросил Чарли.
– Заведешь с ней разговор о ремне – уволю. Купи себе новый.
– Да я к ней на пушечный выстрел не подойду, не то что ремень просить. А что, она сказала, ее дружок тоже сюда приедет? – спросил он старшего.
– Раз она его ищет, – ответил тот, – значит, он ее бросил. Испарился и адреса не оставил. Помоги ему Бог! – И потом еще несколько раз повторил шепотом последнюю фразу.
– Будь у тебя такая женщина, ты бы разве ее не бросил? – спросила женщина, назвавшая Мелони бродяжкой.
– Во-первых, у меня такой женщины быть не может. А во-вторых, если бы была, я бы ее никогда не бросил. Побоялся.
Мелони лежала в сидровом доме на ферме «Йорк», недалеко от бухты Йорк, западнее Оганквита. От Гомера ее отделяли сотни миль широкой полосы побережья. Мелони слушала возню мышей: то шмыгают туда-сюда, то грызут что-то. Одна рискнула взбежать к ней на матрас. Взмах ремня – и мышь, перелетев через четыре кровати, шмякнулась о стену. Пряжка перебила ей хребет. Мелони встала, подобрала трупик, воткнула в него острый кончик карандаша, а тупой вставила в щелку между планками перевернутого ящика, который служил прикроватной тумбочкой, и передвинула ящик к изножью. Пусть трупик будет предупреждением для остальных. И правда, мыши на какое-то время угомонились. Мелони лежала одна в пустом доме и читала «Джейн Эйр», а за окнами в темном саду на ветках незримо наливались яблоки.
Она два раза перечитала абзац в конце двадцать седьмой главы. «Несбыточные мечты, построенные на песке решения, – вот и все, что у меня осталось, вот с чем пускаюсь я странствовать».
Мелони закрыла книгу, выключила свет и легла на спину. Острый запах яблочного уксуса наполнял ее широкие ноздри. Гомер Бур дышит таким же воздухом, подумала она. Перед тем как заснуть, Мелони прошептала: «Спокойной ночи, Солнышко», – хотя слышали ее только мыши.
Рей лежал под трактором в амбаре номер два; то ремонтировал глушитель, то спал. Здесь, под большой знакомой машиной, спалось особенно хорошо. Ноги Рея торчали из-под трактора, порой он распластывался в такой странной позе, что можно было подумать, будто тяжелая машина раздавила его и он уже мертв. Случалось, кто-нибудь из работников замечал это и испуганно спрашивал: «Рей? Это ты там?» Рей Кендел пробуждался ото сна, возвращался в действительность, как д-р Кедр со своих эфирных небес, и отвечал: «Да. Это я. Я здесь». – «Работаешь?» – спрашивал обеспокоенный собеседник. «Ага, – отвечал Рей. – Работаю. Все в порядке».
Дождь лил и лил, ветер с океана дул так сильно, что чаек относило далеко от побережья. На ферме «Йорк» они разбудили Мелони своим гвалтом, а в «Океанских далях» сгрудились на жестяной крыше дома сидра. В доме кипела работа – уборка, чистка и покраска.
Грейс Линч, как всегда, досталось самое противное дело – чистить огромный чан для сидра. Она ползала внутри него на коленках, скребла стенки и дно, и в гулком звуке ее движений было что-то по-животному скрытное – будто зверь, таясь, устраивал себе берлогу или ворочал в норе добычу. Злюка Хайд собирался уходить, по словам его жены Флоренс, на «очередную пустопорожнюю прогулку». Он обнаружил, что приводной ремень на транспортере ослаб, и решил отвезти его к Рею Кенделу, авось тот что-нибудь придумает.
– Что, интересно, Рей может придумать? – спросила Флоренс. – Закажет новый или отрежет кусок от старого?
– Наверное, – пожал плечами Злюка.
– И зачем тебе вообще сегодня транспортер?
– Я только отвезу Рею ремень, и все! – обиделся Злюка.
– Тебе лишь бы поменьше работать, – бросила Флоренс, но Злюка уже вышел на улицу и зашлепал под дождем к машине; забираясь в фургон, он улыбнулся и подмигнул Гомеру.
– Ну и ленивец этот мой муж! – весело сказала Флоренс.
– Иногда это даже лучше, – заметила Айрин Титком, и все невольно взглянули в сторону чана, где лихорадочно скреблась Грейс Линч.
Айрин и Флоренс, как самые дотошные и аккуратные, красили оконные рамы и переплеты в спальне дома сидра, а Гомеру, Толстухе Дот Тафт и младшей сестре Дот Дебре Петтигрю работа досталась не такая ответственная – они широкими, размашистыми мазками красили кухню.
– Вы меня не стесняйтесь, – сказала Толстуха Дот Дебре и Гомеру. – Я же не дуэнья какая-нибудь. Так что занимайтесь чем хотите.
Эти слова смутили Дебру, а Гомер, сконфузившись, улыбнулся. «Смешно! – подумал он. – Сходишь на свидание, поцелуешь девушку, раз-другой обнимешь – и все уже считают, что ты только о ней и думаешь». Хотя Дебра Петтигрю стояла рядом и красила ту же стену, мысли Гомера почему-то гораздо чаще обращались к скребущей чан Грейс Линч. Он дошел до выключателя около кухонной двери и посоветовался с Толстухой Дот, что лучше – покрасить вокруг выключателя самому или дождаться Флоренс и Айрин – у них кисточки тонкие, получится аккуратно.
– Да крась прямо поверх выключателя, – сказала Толстуха Дот. – Мы всегда так делаем. Нужно просто освежить краску. Мы тут не картины рисуем!
Рядом с выключателем на стене висел пришпиленный кнопкой листок бумаги, буквы на нем выцвели от солнца – на кухонных окнах не было занавесок. Гомеру показалось, что это какой-то список; внизу от листка был оторван кусок, значит, подумал Гомер, список старый и никому не нужен. Он вытащил кнопку из стены и хотел уже смять его и бросить в мусорную корзину, как вдруг обратил внимание на верхнюю строчку. И прочитал:
«ПРАВИЛА ДОМА СИДРА»
Это еще что? – изумился он и стал читать дальше. Правила были пронумерованы.
1. Пожалуйста, не работайте на прессе и дробилке, если вы пили.
2. Пожалуйста, не курите в постели и не зажигайте свечей.
3. Пожалуйста, не залезайте на крышу, если вы пили, – особенно ночью.
4. Пожалуйста, стирайте фильтрующие холсты сразу же после использования.
5. Пожалуйста, снимайте вращающуюся решетку сразу после отжима и промывайте дочиста водой из шланга. Пока жмых не засох.
6. Пожалуйста, не носите с собой на крышу бутылки.
7. Пожалуйста, даже если вы выпили и вам очень жарко, не ходите спать в холодильную камеру.
8. Пожалуйста, сдавайте список покупок старшему к семи часам утра.
9. На крыше не должно быть больше шести человек одновременно.
Наверняка были еще правила, но низ листка был оторван, и Гомеру они остались неизвестны. Он протянул бумагу Толстухе Дот и спросил Дебру Петтигрю:
– Почему там столько написано про крышу?
– С крыши видно океан, – ответила Дебра.
– И не только, – сказала Толстуха Дот. – Ночью оттуда видно чертово колесо и огни аттракционов.
Мелони знала, что находится южнее Портленда и что эта часть штата Мэн относительно невелика, но все-таки на поиски «Океанских далей» ушло несколько месяцев. Это не расхолодило ее, она была уверена, что рано или поздно ей повезет. В Портленде она очистила несколько карманов и поправила свои дела, но ненадолго, в Киттери пришлось опять прибегнуть к этому способу заработка. Мелони залезла в карман к матросу, его дружки схватили ее и чуть не изнасиловали, но она мужественно отбивалась; схватка закончилась тем, что ей выбили два передних зуба и сломали нос. Нос сросся криво, а улыбка – и вообще-то редкая гостья на ее лице – исчезла совсем.
Первые две фермы, куда она заглянула, были на берегу, но назывались они по-другому. Про «Океанские дали» там никто не слыхал. И тогда Мелони двинулась в глубь штата: на одной из ферм кто-то сказал, что слышал о садах с таким названием, но они находятся довольно далеко от берега. В Биддерфорде Мелони нанялась мыть бутылки на молочной ферме. Немного заработав, уволилась и пошагала дальше.
Яблочная ферма между бухтой Йорк и Оганквитом так и называлась «Йорк». Опять не то. Но Мелони попросила высадить ее здесь. Все-таки это яблоневые сады; вдруг кто-нибудь из работников знает, где «Океанские дали».
Старший на ферме, увидев Мелони, подумал, что явилась первая сборщица яблок – решила, видно, опередить других сезонников.
– Урожай будем собирать недели через три, – сказал он ей . – Сейчас рвем только грейвенстины. Но их мало, и сезонники пока не нужны.
– Вы, случайно, не слыхали о ферме «Океанские дали»? – спросила у него Мелони.
– Ты там работала? – поинтересовался он.
– Нет. Просто ищу эту ферму, – ответила Мелони.
– Звучит как название курорта, – пошутил старший, но Мелони не улыбнулась в ответ, и он посерьезнел. – А ты представляешь, сколько у нас в Мэне мест с таким названием?
Мелони пожала плечами. Если на этой ферме через три недели будут нанимать работников, пожалуй, стоит остаться, подумала она. Может, кто-нибудь из сезонников слышал о месте, куда уехал Гомер.
– А сейчас у вас есть какая-нибудь работа? – спросила она у старшего.
– Будет через три недели, если, конечно, умеешь собирать яблоки, – ответил он.
– А что тут трудного? – удивилась Мелони.
– Что трудного? Идем, покажу, – сказал он и повел ее через довольно мрачный яблочный павильон, где две немолодые женщины писали на фанерке ценники.
В первом саду, сразу за павильоном, старший прочитал Мелони целую лекцию об искусстве обрывать яблоки.
– Берешь в руки яблоко, – начал он, – чуть выше плодоножки, видишь, торчит почка. Из нее тоже вырастет яблоко, но через год. Эта почка называется плодушка. Если оторвешь с яблоком плодушку, сорвешь не одно яблоко, а два. Никогда не дергай яблоки, а откручивай, – учил Мелони старший, показывая, как это делается.
Мелони протянула руку и открутила яблоко по всем правилам, посмотрела на старшего и пожала плечами. Откусила яблоко, но оно оказалось совсем зеленым. Она плюнула и выбросила его.
– Это нозернспай, – объяснил бригадир. – Они созревают в октябре. Мы их собираем последними.
Мелони стало скучно, и она пошла обратно к павильону.
– Я буду платить десять центов за бушель, – бросил он ей вслед. – Пять за падалицу и с червоточиной. Судя по виду, силы у тебя есть. – Он почти догнал Мелони. – Наловчишься – будешь собирать девяносто бушелей в день. У меня были парни, которые собирали по сотне бушелей. А это в день десять долларов. Приходи через три недели, я тебя возьму.
Он остановился возле женщин, пишущих ценники. Мелони уже вышла на дорогу.
– Через три недели я буду далеко отсюда, – крикнула она, обернувшись.
– Жаль. – Старший проводил ее взглядом. – На вид она очень сильная. Готов биться об заклад, весит не меньше ста шестидесяти фунтов, – обратился он к одной из женщин.
– Обыкновенная бродяжка, – бросила та.
Отшагав почти милю, Мелони дошла до сада, где двое работников собирали грейвенстины. Один из них помахал ей рукой. Мелони остановилась, хотела махнуть в ответ, но передумала и пошла дальше. Пройдя сотню ярдов, она услыхала шум подъезжающего сзади грузовика. Мужчины, как видно, решили догнать ее. Грузовик подъехал со стороны обочины и остановился.
– Ты, вижу, потеряла дружка, – сказал тот, что был за рулем. – Не горюй, я не хуже его!
Мужчина, сидевший справа, открыл дверцу.
– Лучше не трогай меня, парень, – сказала Мелони водителю, но его приятель уже обогнул грузовик и шел к ней.
Мелони перепрыгнула канаву и бегом бросилась в сад. Улюлюкая, тот погнался за ней. Водитель выключил мотор и тоже кинулся в погоню. Он так спешил, что оставил дверцу открытой.
Спрятаться было негде, но зато сад был бесконечный. Мелони миновала один ряд, другой, третий. Первый преследователь настигал ее. Но водитель, рыхлый, грузный, отставал все больше, пыхтя и отдуваясь. Мелони и сама тяжело дышала, но бежала ровно, не сбавляя хода. Первый, худощавый, нагонял ее, она слышала за спиной его прерывистое дыхание.
Мелони перебежала просеку, за которой начинался еще один сад. Оглянулась – толстяк, отставший ярдов на двести, перешел на ходьбу.
– Держи ее, Чарли! – кричал он приятелю.
Мелони вдруг остановилась, развернулась, перевела дыхание и, к удивлению Чарли, ринулась навстречу ему, припадая к земле и подвывая по-звериному. Не успел он остановиться и перевести дух, как Мелони бросилась на него, и они вместе упали на землю. Мелони уперлась коленями в его горло и ударила. Он захрипел и перевернулся на бок. Мелони вскочила на ноги и дважды пнула в лицо. Чарли изловчился встать на четвереньки, пряча лицо от ударов. Но Мелони, высоко подпрыгнув, приземлилась ему на поясницу. От боли он потерял сознание, и тогда Мелони выкрутила ему руки и укусила за ухо. Потом встала, отдуваясь, и плюнула в поверженного врага. Толстяк тем временем перешел просеку и тоже оказался во втором саду.
– Чарли! Вставай! – кричал он, тяжело дыша.
Но Чарли не двигался. Мелони перевернула его на спину, расстегнула ремень и выдернула из брюк. Между ней и толстяком было всего несколько деревьев. Накрутив конец ремня на руку, Мелони опустила ее, пряжка почти коснулась земли. Толстяк остановился в нескольких шагах.
– Что ты сделала с Чарли? – спросил он.
И тут Мелони стала вертеть ремень над головой. Она вертела его все быстрее и быстрее, так что медный квадрат пряжки засвистел в воздухе. И двинулась на водителя. Ему было далеко за сорок, а может, и все пятьдесят. Седые, редкие волосы взмокли, большой живот вывалился из штанов. Мгновение он стоял и смотрел, как Мелони подходит к нему. Ремень – широкая кожаная лента в жирных и потных пятнах с медной пряжкой величиной в мужскую ладонь – то гудел, как северный ветер, то визжал, как коса в траве.
– Привет! – вдруг нелепо сказал толстяк.
– Кому привет-то, парень? – спросила Мелони.
Вдруг резко опустила ремень и хлестнула пряжкой ему по голени, где из-под завернутых джинсов виднелась дряблая кожа. Мужчина согнулся, пытаясь руками прикрыть голые ноги, но Мелони, размахнувшись, ударила его пряжкой по лицу. Он охнул и сел и, схватившись за щеку, обнаружил глубокую рану длиной с сигарету. Не успел он сообразить, что происходит, как пряжка со всей силой опустилась на переносицу. Яркая вспышка боли ослепила его. Одной рукой он пытался защитить голову, другой – схватить Мелони. Но она легко уворачивалась и била его куда попало, водитель прижал колени к груди, уже обеими руками защищая голову. Какое-то время пряжка кромсала ему спину. Наконец Мелони перестала бить пряжкой. По ногам и спине заходил другой конец ремня. Казалось, она никогда не остановится.
– Ключи в машине, парень? – спросила она между ударами.
– Да! – прохрипел толстяк.
Напоследок Мелони хлестнула его еще раз-другой и пошла через дорогу, через сад, шлепая ремнем по яблоням – наловчилась им действовать.
Человек, которого звали Чарли, вроде пришел в себя, но не шевелился и не открывал глаз.
– Она ушла? – немного спустя спросил толстяк.
Он тоже не двигался, сидел зажмурившись и боялся открыть глаза.
– Кажется, да, – ответил Чарли, но ни один не шелохнулся, пока не послышалось тарахтение мотора.
Мелони вдруг подумалось: спасибо д-ру Кедру, что нашел ей тогда работу и она выучилась водить машину. Но тут же забыла о нем, развернула грузовик и поехала обратно к яблочному павильону. Старший воззрился на нее с изумлением.
В присутствии женщин, делающих ценники, она рассказала, как два работника хотели ее изнасиловать. Толстяк оказался мужем одной из них. Мелони настаивала, чтобы насильников уволили.
– А их работу буду делать я. Одна за двоих, быстрее и лучше. Не то вызывайте полицию, – прибавила она. – Я расскажу, как они на меня напали.
Жена толстяка побледнела и слушала молча. Но ее напарница опять сказала:
– Да ведь это бродяжка. Чего ее слушать?
– Бродяжка? – разъярилась Мелони. – А я могу делать еще кое-что. Лучше, чем ты. Думаю, ты на спине тьфу, дерьмо. – С этими словами Мелони стегнула ремнем в сторону женщин – те отскочили как ошпаренные.
– Эге! Да ведь это ремень Чарли, – удивился старший.
– Точно, – сказала Мелони и вдруг, вспомнив Гомера, чуть не расплакалась. – Чарли его потерял, – добавила она. Пошла к грузовику, взяла из кузова свой узел – вещи, завернутые в пальто миссис Гроган, – и затянула его ремнем.
– Я не могу уволить этих парней, – сказал старший. – Они работают здесь всю жизнь.
– Тогда вызывай полицию.
– Смотри-ка, она смеет тебе приказывать, – сказала жена толстяка.
– Молчи, дерьмо. Никому я не приказываю, – огрызнулась Мелони.
Старший подумал немного и разрешил Мелони остаться. Жить она будет в доме, где делают сидр.
– Не знаю, захочешь ли ты остаться здесь, когда приедут сезонники. Иногда они берут с собой жен и детей. Но если в бригаде будут одни мужчины, ты вряд ли останешься. Они все негры.
– Сейчас я, во всяком случае, останусь, – сказала Мелони, оглядывая незнакомую для себя обстановку.
Ферма «Йорк» была меньше и беднее «Океанских далей». В доме, где делают сидр, меньше кроватей, не так удобно и чисто. Видно, о сезонниках никто особенно не заботился. Не было здесь Олив Уортингтон. Резко пахло яблочным уксусом, стены вокруг пресса заляпаны высохшим яблочным жмыхом. В кухне, вместо плиты, большая электрическая плитка, из-за которой часто вылетали старые пробки. У насоса, дробилки и тусклых лампочек под потолком был другой щит с пробками. В холодильной камере освещения не было, так что плесень в глаза не бросалась.
Но Мелони здесь явно понравилось. В Сент-Облаке ей приходилось наводить порядок в заброшенном жилье.
– А эта ферма «Океанские дали»? Зачем она тебе? – спросил старший.
– Я ищу любимого, – ответила Мелони.
У нее есть любимый? Такое трудно себе представить, подумал старший. И пошел посмотреть, что с пострадавшими. Толстяка жена успела свозить в больницу, но перестала с ним разговаривать (и будет злиться на него еще три месяца). Он довольно спокойно говорил о наложенных швах, но сильно разволновался, узнав, что Мелони остается на ферме, во всяком случае на время сбора яблок, и будет жить в сидровом доме.
– Как ты мог оставить ее, – кричал толстяк. – Она же убийца!
– А зачем ты к ней приставал? Будешь приставать – уволю. Я еле ее утихомирил, – развел руками старший.
У толстяка был сломан нос, в общей сложности ему наложили сорок швов: тридцать шесть на лицо и четыре на прокушенный язык.
С человеком, которого звали Чарли, возни было меньше – зашили всего четыре раны на укушенном ухе. Но зато, прыгнув на его, Мелони сломала ему два ребра, да еще от ударов он заработал сотрясение мозга. А в пояснице начались такие боли, что в сезон он не смог лазить по лестнице собирать верхние яблоки.
– Господи, спаси и помилуй, не хотел бы я встретиться с ее дружком, – сказал Чарли старшему.
– Держись от нее подальше, – посоветовал тот.
– А мой ремень у нее? – спросил Чарли.
– Заведешь с ней разговор о ремне – уволю. Купи себе новый.
– Да я к ней на пушечный выстрел не подойду, не то что ремень просить. А что, она сказала, ее дружок тоже сюда приедет? – спросил он старшего.
– Раз она его ищет, – ответил тот, – значит, он ее бросил. Испарился и адреса не оставил. Помоги ему Бог! – И потом еще несколько раз повторил шепотом последнюю фразу.
– Будь у тебя такая женщина, ты бы разве ее не бросил? – спросила женщина, назвавшая Мелони бродяжкой.
– Во-первых, у меня такой женщины быть не может. А во-вторых, если бы была, я бы ее никогда не бросил. Побоялся.
Мелони лежала в сидровом доме на ферме «Йорк», недалеко от бухты Йорк, западнее Оганквита. От Гомера ее отделяли сотни миль широкой полосы побережья. Мелони слушала возню мышей: то шмыгают туда-сюда, то грызут что-то. Одна рискнула взбежать к ней на матрас. Взмах ремня – и мышь, перелетев через четыре кровати, шмякнулась о стену. Пряжка перебила ей хребет. Мелони встала, подобрала трупик, воткнула в него острый кончик карандаша, а тупой вставила в щелку между планками перевернутого ящика, который служил прикроватной тумбочкой, и передвинула ящик к изножью. Пусть трупик будет предупреждением для остальных. И правда, мыши на какое-то время угомонились. Мелони лежала одна в пустом доме и читала «Джейн Эйр», а за окнами в темном саду на ветках незримо наливались яблоки.
Она два раза перечитала абзац в конце двадцать седьмой главы. «Несбыточные мечты, построенные на песке решения, – вот и все, что у меня осталось, вот с чем пускаюсь я странствовать».
Мелони закрыла книгу, выключила свет и легла на спину. Острый запах яблочного уксуса наполнял ее широкие ноздри. Гомер Бур дышит таким же воздухом, подумала она. Перед тем как заснуть, Мелони прошептала: «Спокойной ночи, Солнышко», – хотя слышали ее только мыши.
* * *
На следующий день в Сердечной Бухте пошел дождь. Лило по всему побережью – от Кеннебанкпорта до бухты Рождества. Дул северо-восточный ветер, такой сильный, что даже тяжелые, намокшие флаги на яхтах, стоявших у причала, поднимались под его порывами и вытягивались в сторону берега. Мокрые полотнища флагов хлопали на ветру с монотонным, глухим звуком, и в такт ему, так же ровно и монотонно, ударялся о старые покрышки у края причала катер Рея Кендела.Рей лежал под трактором в амбаре номер два; то ремонтировал глушитель, то спал. Здесь, под большой знакомой машиной, спалось особенно хорошо. Ноги Рея торчали из-под трактора, порой он распластывался в такой странной позе, что можно было подумать, будто тяжелая машина раздавила его и он уже мертв. Случалось, кто-нибудь из работников замечал это и испуганно спрашивал: «Рей? Это ты там?» Рей Кендел пробуждался ото сна, возвращался в действительность, как д-р Кедр со своих эфирных небес, и отвечал: «Да. Это я. Я здесь». – «Работаешь?» – спрашивал обеспокоенный собеседник. «Ага, – отвечал Рей. – Работаю. Все в порядке».
Дождь лил и лил, ветер с океана дул так сильно, что чаек относило далеко от побережья. На ферме «Йорк» они разбудили Мелони своим гвалтом, а в «Океанских далях» сгрудились на жестяной крыше дома сидра. В доме кипела работа – уборка, чистка и покраска.
Грейс Линч, как всегда, досталось самое противное дело – чистить огромный чан для сидра. Она ползала внутри него на коленках, скребла стенки и дно, и в гулком звуке ее движений было что-то по-животному скрытное – будто зверь, таясь, устраивал себе берлогу или ворочал в норе добычу. Злюка Хайд собирался уходить, по словам его жены Флоренс, на «очередную пустопорожнюю прогулку». Он обнаружил, что приводной ремень на транспортере ослаб, и решил отвезти его к Рею Кенделу, авось тот что-нибудь придумает.
– Что, интересно, Рей может придумать? – спросила Флоренс. – Закажет новый или отрежет кусок от старого?
– Наверное, – пожал плечами Злюка.
– И зачем тебе вообще сегодня транспортер?
– Я только отвезу Рею ремень, и все! – обиделся Злюка.
– Тебе лишь бы поменьше работать, – бросила Флоренс, но Злюка уже вышел на улицу и зашлепал под дождем к машине; забираясь в фургон, он улыбнулся и подмигнул Гомеру.
– Ну и ленивец этот мой муж! – весело сказала Флоренс.
– Иногда это даже лучше, – заметила Айрин Титком, и все невольно взглянули в сторону чана, где лихорадочно скреблась Грейс Линч.
Айрин и Флоренс, как самые дотошные и аккуратные, красили оконные рамы и переплеты в спальне дома сидра, а Гомеру, Толстухе Дот Тафт и младшей сестре Дот Дебре Петтигрю работа досталась не такая ответственная – они широкими, размашистыми мазками красили кухню.
– Вы меня не стесняйтесь, – сказала Толстуха Дот Дебре и Гомеру. – Я же не дуэнья какая-нибудь. Так что занимайтесь чем хотите.
Эти слова смутили Дебру, а Гомер, сконфузившись, улыбнулся. «Смешно! – подумал он. – Сходишь на свидание, поцелуешь девушку, раз-другой обнимешь – и все уже считают, что ты только о ней и думаешь». Хотя Дебра Петтигрю стояла рядом и красила ту же стену, мысли Гомера почему-то гораздо чаще обращались к скребущей чан Грейс Линч. Он дошел до выключателя около кухонной двери и посоветовался с Толстухой Дот, что лучше – покрасить вокруг выключателя самому или дождаться Флоренс и Айрин – у них кисточки тонкие, получится аккуратно.
– Да крась прямо поверх выключателя, – сказала Толстуха Дот. – Мы всегда так делаем. Нужно просто освежить краску. Мы тут не картины рисуем!
Рядом с выключателем на стене висел пришпиленный кнопкой листок бумаги, буквы на нем выцвели от солнца – на кухонных окнах не было занавесок. Гомеру показалось, что это какой-то список; внизу от листка был оторван кусок, значит, подумал Гомер, список старый и никому не нужен. Он вытащил кнопку из стены и хотел уже смять его и бросить в мусорную корзину, как вдруг обратил внимание на верхнюю строчку. И прочитал:
«ПРАВИЛА ДОМА СИДРА»
Это еще что? – изумился он и стал читать дальше. Правила были пронумерованы.
1. Пожалуйста, не работайте на прессе и дробилке, если вы пили.
2. Пожалуйста, не курите в постели и не зажигайте свечей.
3. Пожалуйста, не залезайте на крышу, если вы пили, – особенно ночью.
4. Пожалуйста, стирайте фильтрующие холсты сразу же после использования.
5. Пожалуйста, снимайте вращающуюся решетку сразу после отжима и промывайте дочиста водой из шланга. Пока жмых не засох.
6. Пожалуйста, не носите с собой на крышу бутылки.
7. Пожалуйста, даже если вы выпили и вам очень жарко, не ходите спать в холодильную камеру.
8. Пожалуйста, сдавайте список покупок старшему к семи часам утра.
9. На крыше не должно быть больше шести человек одновременно.
Наверняка были еще правила, но низ листка был оторван, и Гомеру они остались неизвестны. Он протянул бумагу Толстухе Дот и спросил Дебру Петтигрю:
– Почему там столько написано про крышу?
– С крыши видно океан, – ответила Дебра.
– И не только, – сказала Толстуха Дот. – Ночью оттуда видно чертово колесо и огни аттракционов.