Ирвинг Джон. Правила Дома сидра

   Олив спустилась вниз и увидела в кухонное окно надувной матрас Сениора. В тумане, подсвеченном луной, плывущей сквозь редкие облака, он показался ей призраком, духом сада. Матрас наполовину торчал из воды у края бассейна и странно походил на собственную мутную черно-белую фотографию. Его вид явно действовал ей на нервы, видно, пора с ним расстаться. Олив надела ботинки, длинное зимнее пальто поверх халата. К сожалению, верхняя лампочка, освещающая площадку перед бассейном, перегорела, Олив зажгла подводные светильники и с удивлением обнаружила, что вода в бассейне замерзла. Вот почему матрас так нелепо торчит из воды. Неподвижный, как каменное изваяние или вмерзший в арктические льды корабль. Стараясь не поскользнуться и крепко держась за край бассейна, она ударила лед каблуком ботинка, потом нагнулась и дернула надувной матрас, он не поддавался. «Если я ступлю на него, – подумала Олив, – я пойду на дно».
   И тут как раз приехал Гомер. Олив услыхала, как фургон остановился, и оклинула Гомера.
   – Что вы хотите с ним сделать? – спросил Гомер.
   – Вытащи его, пожалуйста, – ответила Олив.
   – А потом?
   – Потом выброси, а я пойду приготовлю тебе чашку горячего какао.
   Гомеру пришлось-таки попыхтеть. Лед его тяжести еще не выдерживал, но матрас был схвачен крепко. Гомер осторожно перебрался на матрас, надеясь, что в нем есть воздух и, освободившись из ледяного плена, он не сразу пойдет ко дну. Стоя на коленях, Гомер раскачивал его из стороны в сторону, пока лед не стал поддаваться. Продолжая раскачивать, Гомер начал отступление, вылез благополучно из бассейна и вытащил матрас за собой. Обледеневший, он был очень тяжел, и Гомер волоком дотащил его до мусорных баков. Оставалось выпустить из него воздух и запихнуть в бак. Пробка заржавела и не отворачивалась. Гомер прыгнул на матрас всей тяжестью, но прорезиненная ткань была слишком прочной.
   Гомер принес из сарая садовые ножницы и узким лезвием вспорол ее. Наружу вырвался странно теплый зловонный дух. Пахло не только старыми, намокшими под дождем кроссовками, смрад был такой, что Гомер невольно сравнил его с запахом вспоротой утробы. Он затолкал матрас в бак и отправился на кухню за честно заработанной чашкой какао. Вымыл руки, но от них все равно несло резиной, сложил ладони ковшиком, сунул в них нос: точно так пахли руки, когда он после операции стягивал с них резиновые перчатки.
   – Как Кенди? – спросила Олив.
   – Прекрасно, – ответил Гомер.
   Они сидели на кухне, потягивая горячее какао. Точь-в-точь мать и сын, подумали оба. И все-таки не мать и сын.
   – Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Олив.
   – Да, – ответил Гомер и мысленно прибавил: «Жду и надеюсь».
   Уилбур Кедр, вдыхая эфир и видя, как плывут по потолку звезды, знал, какая это роскошь – ждать и надеяться. «Даже если я еще протяну какое-то время, – подумал он, – меня могут в любую минуту схватить за руку». Тот, кто делает аборты, ходит по тонкому льду. Он слишком долго этим занимается. Где гарантия, что завтра-послезавтра на него не донесут?
   Не далее как вчера он нажил себе еще одного врага. Женщина была на восьмом месяце, а утверждала, что на четвертом, – пришлось ей отказать. Женскую истерику он умел переждать; если нужна была твердость, он призывал на помощь сестру Анджелу. У сестры Эдны лучше получалось ласковое обхождение. Так или иначе, но в конце концов успокаивались все. Если аборт было делать поздно, ему всегда удавалось убедить женщину пожить в Сент-Облаке, родить ребенка и оставить его в приюте.
   С этой женщиной все было иначе. Истерик она не устраивала. Ее почти безмятежное спокойствие питалось, как видно, долго копившейся ненавистью.
   – Так значит, вы отказываетесь, – сказала она.
   – К сожалению, да, – ответил д-р Кедр.
   – Сколько вы хотите? – спросила женщина. – Я заплачу.
   – Если вы можете что-то пожертвовать приюту, мы с благодарностью примем, – сказал д-р Кедр. – Если не можете, мы все здесь делаем бесплатно. Аборт – бесплатно. Роды – бесплатно. За пожертвование говорим «спасибо». Вам некуда идти – оставайтесь здесь. Ждать вам недолго.
   – Скажите лучше, что сделать, чтобы вы согласились, – настаивала беременная. – Хотите со мной переспать – пожалуйста.
   – Я хочу, чтобы вы родили ребенка. Семью мы ему найдем, – сказал Уилбур Кедр. – Это все, чем я могу вам помочь.
   Но женщина, казалось, не видит его. Она с трудом встала со слишком мягкого и низкого кресла в кабинете сестры Анджелы. Взглянула на гинекологическое зеркало на столе, д-р Кедр использовал его в качестве пресс-папье. Потенциальные родители, с которыми д-р Кедр здесь беседовал, понятия не имели об истинном назначении этого настольного украшения, но женщина, требующая аборта, как видно, знала; она глядела на него с таким упорством, словно от одного этого у нее могли начаться схватки. Потом посмотрела в окно (сейчас запустит в стекло инструментом, подумал д-р Кедр).
   Женщина взяла зеркало и направила его на Кедра, как пистолет.
   – Вы еще об этом пожалеете, – сказала она.
   Сквозь пары эфира Уилбур Кедр опять увидел эту женщину с направленным на него влагалищным зеркалом. «Как это я пожалею?» – подумал доктор и громко сказал:
   – Простите, но мне очень жаль…
   Проходящая мимо сестра Эдна услыхала его и подумала: «Ты уже прощен. Я простила тебя».
   В воскресение, как обычно, было пасмурно. В Ороно шел тот же самый фильм с Фредом Астером, который накануне собрал столько зрителей в Бате. И студенты Мэнского университета отправились его смотреть, тогда еще студенты не были такими критиканами, как сейчас. Фред Астер привел их в восторг. Уолли тоже, конечно, пошел. Утренний сеанс не стали прерывать, чтобы объявить новость, потрясшую мир. Фред Астер дотанцевал до конца, и зрители услыхали ее уже за стенами уютного кинозала, окунувшись в пасмурный холод послеполуденного Ороно.
   Кенди с отцом ехали в это время в Кэмден. Реймонд Кендел сам смонтировал для шевроле приемник, установил наружную антенну и очень гордился ясной, отчетливой слышимостью, идеальной по тем временам для автомобильного приемника. Так что, они услыхали о войне одновременно со всем Мэном.
   У Олив радио не выключалось, она пропускала мимо ушей его бормотание, и новости до нее доходили с третьего раза. В это воскресение она пекла яблочный пирог, варила яблочное желе, как вдруг ее насторожила взволнованная интонация диктора.
   Гомер в это время был наверху, в комнате Уолли, перечитывал в который раз «Давида Копперфильда», как раз то место, где речь идет о неземной любви: «…Это небо надо мной; приобщившись к вечной тайне, я буду любить неземной любовью и поведаю ей, какая во мне шла борьба, когда я любил там, в подлунном мире…»
   «Я все же предпочел бы любить Кенди здесь на земле», – подумал он, как вдруг Олив снизу прокричала:
   – Гомер! Ты не знаешь, где Перл-Харбор?
   Этого Гомер, конечно, не знал. Он всего раз в жизни видел карту Земли, разглядывал ее каких-то несколько секунд на доске в классе кейп-кеннетской школы, он и Южную-то Каролину нашел с трудом. Гомер не только не знал, где находился Перл-Харбор, но и понятия не имел, что это такое.
   – Не знаю, – крикнул он, не отрываясь от книги.
   – Японцы только что его разбомбили! – опять прокричала Олив.
   – С самолетов? Атаковали с неба? – кричал в ответ Гомер, все еще витающий в облаках.
   – Откуда же еще? Спустись и послушай сам.
   – А где этот Перл-Харбор? – спросила Кенди отца.
   – Тише! Давай послушаем, они, наверное, сейчас скажут, – ответил Рей.
   – Как же это японцы умудрились?
   – Очевидно, кто-то на земле плохо делал свою работу.
   Первые сообщения были чудовищно нелепы: «Японцы вторглись на американскую землю, бомбили Калифорнию». У многих в голове с самого начала все перепуталось, кое-кто даже решил, что порт Перл-Харбор в Калифорнии.
   – А где Гавайи? – спросила миссис Гроган.
   Д-р Кедр со своими сподвижницами пили чай с печеньем, слушая по радио музыку, и вдруг это сообщение по радио.
   – Гавайи в Тихом океане, – ответил д-р Кедр.
   – Ну, это очень далеко, – сказала сестра Эдна.
   – Не так уж и далеко, – возразил Кедр.
   – Значит, опять будет война? – спросила сестра Анджела.
   – По-моему, она уже началась, – ответил Уилбур Кедр. А Уолли, которого больше всех коснется эта новость, сидел себе в кино и наслаждался Фредом Астером; Фред танцевал и танцевал, а Уолли думал, что такой стэп можно смотреть хоть весь день.
   Мелони с Лорной слушали радио в гостиной пансиона, где жила Лорна. Пансион был женский, в нем снимали комнаты женщины, давно перешагнувшие средний возраст или только что разошедшиеся с мужьями. В воскресение послушать радио в гостиной собрались в основном его пожилые обитательницы.
   – Надо немедленно разбомбить Японию, – сказала Мелони. – Нечего с ними церемониться. Уничтожить одним ударом, и все.
   – Знаете почему у япошек такие узкие глазки? – спросила Лорна.
   Мелони, да и другие женщины проявили явный интерес.
   – Потому что они все время занимаются онанизмом, и мужчины и женщины, – объяснила Лорна.
   Услыхав это смелое заявление, кто-то вежливо промолчал, кто-то воззрился на нее с изумлением. Мелони из любви к подруге тоже набрала в рот воды.
   – Это шутка? – немного погодя спросила она.
   – Конечно, шутка, – воскликнула Лорна.
   – Я ее не поняла, – призналась Мелони.
   – Ну слушай еще раз. У япошек не глаза, а щелочки, потому что они все время занимаются онанизмом. Понятно? – Лорна вопросительно взглянула на подругу.
   – Непонятно, – недоумевала Мелони.
   – Ну когда они кончают, они ведь закрывают глаза. А потом открывают. И так все время – закрывают, открывают. Им это надоело. Они взяли и навсегда прищурились. Дошло? – торжествующе спросила Лорна.
   Помня о зубах, Мелони, не разжимая рта, изобразила улыбку. Глядя на старушек, сидевших в гостиной, вы бы затруднились сказать, от чего они в ужасе затрепетали: от нападения на Перл-Харбор или от шутки Лорны.
   А Уолли Уортингтон, услыхав новость, пустился в пляс прямо на улице – так ему не терпелось отличиться на войне и стать героем. Президент Рузвельт назовет этот день «днем позора», но для Уолли он означал совсем другое. Его горячее благородное сердце жаждало сражений и славы; он уже видел себя пилотом «либерейтора Б-24», тяжелого четырехмоторного бомбардировщика, который бомбит мосты и нефтеперерабатывающие заводы, резервуары с горючим и железнодорожные линии. В этот «день позора» один из бомбардировщиков «Б-24» уже ожидал новобранца Уолли Уортингтона, которому предстояло учиться на нем летать.
   Жители Сердечной Бухты и Сердечного Камня говорили про Молодого Уортингтона, что у него есть все – деньги, прекрасная внешность, обаяние, доброта, любимая девушка; но ко всему этому он обладал еще отвагой и бесконечным запасом безрассудного оптимизма, качеств опасных в юношеском возрасте. Он был готов поставить на карту все, что имел, лишь бы научиться пилотировать самолет, начиненный смертоносным грузом.
   Уолли завербовался в военно-воздушные силы в канун Рождества. И ему было разрешено провести праздники дома. В летных училищах ему предстояло больше года овладевать опасным искусством воздушной войны.
   – К тому времени военные действия наверняка кончаться, – сказал он Олив и Кенди, сидевшим на кухне «Океанских далей». – Такое уж мое везение.
   – Это и правда будет везение, – сказала Олив. На что Кенди кивнула головой.
   – Точно, – откликнулся из соседней комнаты Гомер. Он все еще сомневался, не пройти ли ему призывную медицинскую комиссию. Заключения д-ра Кедра о врожденном пороке сердца оказалось достаточно, и его освободили от воинской службы; медицинскую комиссию проходили молодые люди, принадлежащие по здоровью к первому разряду. Он же относился к четвертому. Согласно заключению семейного врача, Гомер страдал врожденным стенозом клапана легочной артерии. Семейным врачом Гомера был, разумеется, д-р Кедр, чье письмо в местный совет по здравоохранению уберегло Гомера от войны, д-р Кедр и сам был членом этого совета.
   – Я предложил ей жениться, а она не хочет, – поделился с Гомером Уолли в их общей спальне. – Сказала, что будет меня ждать. А замуж выходить – ни за что. Говорит, хочет быть женой, а не вдовой.
   – Теперь ты будешь ждать и надеяться, – сказал Гомер Кенди на другой день.
   – Да, – ответила она. – Я уже несколько лет невеста Уолли. Ты появился позже. Тебе оставалось только ждать и надеяться. А тут эта война. Теперь моя очередь ждать и надеяться.
   – Ты дала ему обещание? – сказал Гомер.
   – Да, – кивнула Кенди. – Но обещание еще ничего не значит. Разве с тобой так не было – дал обещание и нарушил?
   При этих словах Кенди Гомер невольно поежился, как если бы Кенди вдруг назвала его «Солнышком».
   За рождественским столом Реймонд Кендел, стараясь поддержать разговор, сказал:
   – А я бы пошел служить на подводную лодку.
   – Ну и попали бы на обед омарам, – возразил Уолли.
   – Ничего страшного, – отпарировал Рей. – Омары ведь частенько попадают мне на обед.
   – В самолете больше шансов уцелеть, – не сдавался Уолли.
   – Больше шансов, – жестко проговорила Кенди. – Скажи, почему тебя так тянет туда, где твоя жизнь зависит от случая?
   – Хороший вопрос, – сказала Олив. Явно нервничая, она с такой силой бросила на дубовый поднос серебряную вилку, что рождественский гусь, как всем показалось, попытался вспорхнуть.
   – Случай – это не так и мало, – проговорил Гомер и не узнал своего голоса. – Случай управляет всем. В воздухе, под водой, здесь за столом, с первой минуты рождения все и везде решает случай. («Или нерождения», – мысленно добавил он и понял, что говорит голосом д-ра Кедра.)
   – Довольно мрачная философия, – сказала Олив.
   – Я думал, что ты изучаешь анатомию. А ты, оказывается, философ, – сказал Уолли Гомеру.
   Гомер взглянул на Кенди – та с вызовом отвернулась.
   На январь Уолли отправили в Форт-Мид, что в штате Мэриленд. Он часто писал Олив, Гомеру, Кенди и даже Рею. Но письма были какие-то пустые. Его наверняка учили по какой-то программе, но он или не знал ее, или не мог о ней писать. Просто предавал бумаге скучные подробности курсантского быта. Так, описал карман, который сам сшил и привесил в ногах койки, чтобы гуталин не прикасался к зубной пасте. Поведал о конкурсе на лучшее название самолета, чем несколько дней занималось все подразделение. Писал с восторгом о поваре-сержанте, который знал кучу неприличных стишков, раз в сто больше, чем Сениор помнил в последние годы. В каждом письме Уолли присылал очередной стишок. Рею они нравились, Гомеру тоже, Кенди сердилась, а Олив, получив очередной стишок, приходила в ужас; Кенди и Гомер показывали их друг другу, но Гомер скоро понял, что это сердило ее еще больше, хотя ей Уолли посылал сравнительно безобидные вирши.
   Вот, например, такие:
   Красотка Делила
   С ума всех сводила.
   И один дуралей
   Помахал перед ней
   Своим членом, ей-ей.
 
   Гомер стал обладателем такого опуса:
   У Брент, молодой девицы,
   Меж ног была пасть как у львицы:
   Широка и гулка.
   Счастливчик, добравшись до дна,
   Слышал рычание льва.
 
   А вот что пришло Рею:
   Странная девчонка живет в Торонто,
   Стоит большого труда
   Залезть к ней туда,
   Но коль сквозь чащобу прорвешься,
   Обратно не скоро вернешься.
 
   Одному Богу известно, что получала Олив. Знает ли этот сержант хоть один приемлемый для нее? – гадал Гомер, лежа вечерами в комнате Уолли после его и Кенди отъезда и прислушиваясь к биению сердца. Что все-таки с его сердцем неладно?
   Вскоре Уолли перевели в Сент-Луис, казармы Джефферсона, 17-й отряд, учебная эскадрилья. Тщательно продуманная структура ВВС, пришло в голову Гомера, построена по образцу «Анатомии» Грея – все разложено по полочкам и всем дано свое имя. В этом было что-то успокаивающее, четкая организация, казалось, гарантировала безопасность. Но Кенди он убедить в этом не мог.
   – Сейчас он в безопасности, а завтра? – говорила она, пожимая плечами.
   «Береги Гомера, береги его сердце», – наставлял ее в письмах Уолли.
   «А кто подумает о моем сердце? Да, я все еще сержусь», – отвечала ему Кенди, хотя Уолли не спрашивал о ее чувствах.
   Сердилась на Уолли, но была ему верна, ждала и надеялась.
   Целовала Гомера при встречах и расставаниях, но никаких других вольностей.
   – Мы просто друзья, – объясняла она отцу, хотя Рей ни о чем не спрашивал.
   – Вижу, – отвечал Рей.
   Работа в саду этой зимой была самая простая – главным образом, обрезка крон. Все по очереди учили Гомера этому нехитрому искусству.
   – Самые большие ветви отпиливают, когда температура падает ниже нуля, – объяснял Злюка Хайд.
   – Дерево, если его обрезать в холод, не так кровит, – по-своему объяснял то же самое Вернон Линч, отсекая очередную ветку.
   – Когда холодно, нет той опасности заразить дерево, – подытожил наставления Эрб Фаулер, который в зимние месяцы меньше забавлялся с презервативами, скорее всего, потому, что не хотелось снимать перчатки и лезть в карман.
   Правда и то, что после вопроса Гомера о дырках в профилактических средствах прыть его заметно поубавилась.
   – А разве в них есть дырки? – наигранно удивился он. – Значит, производственный брак! – Потом подошел к Гомеру вплотную и шепнул на ухо:
   – Дырки-то не во всех.
   – А отличить можно, какие с дырками, какие нет? – спросил Гомер.
   – Нельзя, – пожал плечами Эрб. – Просто одни целые, а другие с дырками. Производственный брак.
   – Точно, – кивнул Гомер. Но заметил, что пестрые пакетики в рекламной упаковке стали редко летать в его сторону.
   Жена Злюки Хайда Флоренс была опять беременна. И всю зиму Толстуха Дот с Айрин Титком подшучивали над счастливыми супругами.
   – Сделай милость, держись от меня подальше, – начинала Толстуха Дот, обращаясь к Злюке. – И смотри не пей кофе из моей кружки. Тебе ведь стоит дохнуть на женщину, и она брюхата.
   – Это самое он со мной и сделал! – подхватывала шутку сама Флоренс.
   – Смотри, Злюка, не вздумай наших мужиков учить своим Фокусам! – смеялась Айрин.
   – Он меня всего только чмокнул в ушко, – гордо поглаживая живот, говорила Флоренс, – и вот пожалуйста.
   – Одолжите, ради Бога, ушные затычки, – подхватила Лиз-Пиз. – Или лыжную шапочку!
   – А мне дюжину резинок Эрба! – смеялась Айрин Титком.
   «Упаси тебя Бог от этих резинок», – подумал Гомер. Так наверное, Флоренс и забеременела. Он смотрел на сияющую жену Злюки Хайда: странно видеть женщину, радующуюся беременности.
   – Ты что, Гомер, – спросила Толстуха Дот, – ни разу не видел бабу на сносях?
   – Точно, не видел, – сказал Гомер и отвернулся. Грейс Линч таращила на него глаза, он отвернулся и от нее.
   – Будь я твоих лет, – сказал Гомеру Вернон Линч, когда они формировали кроны в саду Петушиный Гребень, – я бы пошел воевать. Как Уолли. Не сидел дома.
   – Я не могу.
   – Что, сирот в армию не берут?
   – Дело не в этом, – ответил Гомер. – У меня порок сердца. Врожденный.
   Вернон Линч сплетником не был, но с тех пор больше никто ни о чем Гомера не спрашивал. Ему не только простили, что он не в армии, но стали трогательно заботиться. Обращались с ним, как мечтал д-р Кедр.
   – Я не хотел обидеть тебя, Гомер, – сказал ему Эрб Фаулер. – Ну, когда брякнул про производственный брак. Я бы никогда этого не сказал, если бы знал про твое сердце.
   – Все в порядке, Эрб, не беспокойся, – ответил Гомер.
   А ранней весной, когда стали готовить пчел к сезону цветения, Аира Титком подскочил к Гомеру, увидев, что тот пытается вытащить из улья особенно тяжелую раму.
   – Ради Бога, не поднимай один такие тяжести! – сказал он.
   – Мне, Аира, не тяжело. Я сильнее тебя. – Гомер в первую минуту не понял беспокойства Аиры.
   – Я слыхал, у тебя барахлит сердце, – объяснил Аира.
   В День матери Вернон Линч учил Гомера, как работать с распылителем. Стал опять показывать, как пользоваться респиратором. – Главное, чтобы он был всегда чистый. Тебе респиратор нужен как никому.
   – Как никому, – эхом откликнулся Гомер.
   Даже Дебра Петтигрю простила ему непонятную дружбу с Кенди. Когда потеплело, они опять стали ездить в фургоне на побережье. А как-то весь вечер целовались в летнем домике Дебры на Питьевом озере. Запах холодного, всю зиму не топленного помещения напомнил ему первые дни работы в доме сидра. Когда его поцелуи охладевали, Дебра хмурилась; когда становились слишком пылкие, она говорила: «Успокойся, тебе нельзя волноваться». Он был истинно благородный юноша, иначе попытался бы доказать Дебре, что его сердце способно вынести самые дерзкие вольности.
   Наступила весна. Уолли служил в Келли-Филд, вблизи Сан-Антонио, что в штате Техас, проходил летный курс в авиационном училище (отряд 2, эскадрилья С). А Мелони опять собралась в путь.
   – Ты сумасшедшая, – сказала ей Лорна. – Смотри, сколько хорошей работы. Теперь из-за этой войны на верфи можно здорово заработать: стране нужна военная продукция, а не какие-то яблоки.
   – Плевать мне на страну, – сказала Мелони. – Я ищу Гомера, и я найду его.
   – А к зиме обратно вернешься? – спросила Лорна подругу.
   – Если не найду «Океанских далей» и Гомера.
   – Значит, зимой опять будем вместе, – сказала Лорна. – Надо же, из-за парня превратиться в такую жопу.
   – Я как раз его и ищу, чтобы не превратиться.
   Пальто миссис Гроган совсем истрепалось, но узелок с пожитками, затянутый ремнем Чарли, значительно пополнился. Мелони хорошо заработала на верфи, купила добротную мужскую спецовку, Даже пару крепких ботинок. На прощание Лорна вручила ей подарок – детскую варежку на левую руку, слишком маленькую для Мелони, но веселенькой расцветки.
   – Это я сама связала, – сказала Лорна. – Для моего ребеночка, но он у меня не родился, я была замужем без году неделя. Даже не успела связать вторую, на правую руку.
   Мелони взвесила варежку на ладони, Лорна зашила в нее горсть стальных шариков, которыми разжилась в цехе, получилось отличное оружие.
   – На всякий случай, – сказала Лорна. – Вдруг на кого нарвешься посильнее тебя.
   У Мелони на глаза навернулись слезы, женщины обнялись, и Мелони отправилась странствовать. Она не простилась с Мэри Агнес, готовой пойти на все, лишь бы угодить грозной приятельнице. Кого только она не спрашивала про «Океанские дали» – одноклассников в школе, любителей антиквариата, посещавших магазин Теда и Петти Каллаханов; вдруг она найдет эту ферму, тогда они непременно подружатся. И Мэри Агнес продолжала расспросы. Только после ухода подруги Лорна поняла, как сильно они сблизились. Она очень скучала по Мелони и неожиданно поймала себя на том, что спрашивает всех подряд про «Океанские дали». Варежка как оружие самозащиты неплохой подарок. Но дружба обязывает ко многому. Теперь уже Гомера искали трое.
   Тем летом Уолли перевели из Сан-Антонио в Коулман (тоже штат Техас). В письме Гомеру он жаловался: «Ну хоть бы кто объявил войну Техасу, тогда бы мы не зря здесь парились». Уолли писал, что летают они «в трусах и носках, иначе этот палящий зной не вынести».
   – А куда, он думает, его пошлют? Он, что ожидает курортных условий? Его пошлют воевать, – причитала Кенди, сидя напротив Гомера на пирсе Рея Кендела; эти их вечерние бдения заметно влияли на сокращение популяции местных береговичков.
   На холодном цементном полу класса Гомер часто раскладывал карту мира; летом в кейп-кеннетскую среднюю школу редко кто заглядывал, а школьный сторож знал географию еще меньше, чем Гомер. И он один разыскивал на карте места, куда, как он предполагал, могли послать Уолли.
   Однажды его за этим занятием застал мистер Гуд. Может, он заглянул в свою старую классную комнату в приступе ностальгии, а может, пришел заказать партию кроликов для нового учебного года.
   – Ты, наверное, готовишься идти в армию? – спросил мистер Гуд.
   – Нет, сэр, – ответил Гомер. – У меня порок сердца – стеноз клапана легочной артерии.
   Мистер Гуд устремил взгляд на грудь Гомера, который знал, что учитель и с анатомией кролика не совсем в ладах.
   – У тебя шумы в сердце с рождения? – спросил мистер Гуд.
   – Да, сэр.
   – Они и сейчас слышны?
   – Сейчас нет. Почти нет.
   – Ну, значит, у тебя не такое уж плохое сердце. – Этим замечанием мистер Гуд хотел ободрить Гомера. Но он не был для Гомера медицинским авторитетом. Надо же, перепутать матку овцы с маткой кролика!
   Даже сборщики яблок в том году были другие – старики или почти дети, все остальные были призваны на войну. Кроме мистера Роза.
   – Некому в этом году собирать урожай, – сказал он Олив. – Сколько же развелось дураков. Война им важнее яблок!
   – Да, знаю, – ответила Олив, – мне можно об этом не говорить.
   С сезонниками приехала женщина, которую Роз звал «мама», хотя по возрасту она вряд ли могла быть чьей-то матерью. Она подчинялась только Розу. Собирала яблоки, если хотела или если он ее посылал. Иногда готовила, но не для всех. Вечерами сидела на крыше, но только вместе с Розом. Женщина была молодая, высокая, крупная, с плавными, медлительными движениями, в чем она явно подражала Розу. И всегда улыбалась, улыбка у нее была немного деланная и чуть лукавая, тоже как у Роза.