Ирвинг Джон. Правила Дома сидра

   – Но я тебя люблю, – беспомощно проговорил Анджел. Тогда она поцеловала его, позволила погладить грудь и сказала увещевающе:
   – Послушай, Анджел, при чем здесь любовь? Иногда любовь не имеет никакого значения.
   Проснулась малышка, и Роз Роз занялась ею.
   – Знаешь, как я ее назову? – повернулась она к Анджелу. – Кенди! Вот как. Она такая сладкая!
   На другое утро все в доме поднялись рано. Но оказалось, что раньше всех встала Роз Роз. Анджел, уверенный, что всю ночь, карауля дом, глаз не сомкнул, первый обнаружил, что Роз Роз с дочкой исчезли. Не завтракая, Гомер с Анджелом вскочили в джип и поехали в дом сидра. Но Роз Роз и здесь побывала раньше их. Сборщики уже встали, но ни шуток, ни смеха не было, а мистер Роз все сидел в той же позе на траве у дома, закутанный с головой в одеяло, оставив открытым одно лицо.
   – Вы опоздали, – сказал он. – Она давно ушла.
   Анджел бросился в дом, но Роз Роз с дочкой и след простыл.
   – Она сказала, что будет голосовать, – сказал мистер Роз Гомеру с Анджелом. Он выпростал из одеяла руку, поднял вверх большой палец и тут же спрятал ее. – Я ее не обидел, – продолжил он. – Не прикоснулся к ней, Гомер. Я просто ее люблю, вот и все. И хотел еще раз ее увидеть.
   – Сочувствую вашей беде, – сказал Гомер, а Анджел побежал искать Глину.
   – Она сказала, что ты лучше всех, – передал ему Глина слова Роз Роз. – Сказала, что твой отец герой, а ты лучше всех. Велела тебе это сказать.
   – Ты не знаешь, куда она поехала?
   – Она и сама не знала, Анджел. Она только одно знала – ей надо уехать.
   – Но она ведь могла остаться у нас. Со мной.
   – Знаю, она думала об этом, – сказал Глина. – Ты тоже подумай.
   – Я думал. Я все время об этом думаю, – вспыхнул Анджел.
   – Но ты еще не взрослый, Анджел, – мягко урезонил его Глина. – Как ты можешь об этом думать.
   – Но я ее полюбил! – воскликнул Анджел, которому не было еще и шестнадцати.
   – Она знает, – сказал Глина. – И знает, кто она. Но ты еще не знаешь, кто ты.
   Анджел искал ее весь день, думал о ней и понемногу стал сознавать, кто он. Они с Кенди поехали сначала вдоль побережья на юг, через час повернули обратно на север, проехали еще три часа: они понимали, Роз Роз будет держаться берега, но она, видно, была уже далеко. Молодая негритянка с ребенком – большая редкость среди голосующих на мэнских дорогах, ей легче поймать машину, чем Мелони, которая только на попутках и ездила.
   Мистер Роз все продолжал сидеть в позе буддийского гуру. Не шевельнулся в обеденный перерыв, но после полудня попросил у Котелка кружку воды. Когда сборщики вечером возвращались домой, он подозвал к себе Глину. Тот до смерти перепугался, но подошел, остановившись от него в двух шагах.
   – Где твой нож, Глина? – спросил мистер Роз. – Ты его потерял?
   – Не потерял, – ответил сборщик. – Но найти не могу.
   – Значит, он где-то есть, но ты не знаешь где, верно?
   – Не знаю, – согласился Глина.
   – Тебе он все равно не нужен.
   – Я никогда не пускал его в ход, – сказал Глина. Вечер был пасмурный, холодный, но Глина обливался потом; стоял, беспомощно свесив руки, точно это были два дохлых угря.
   – Откуда у нее нож? – спросил мистер Роз.
   – Какой нож?
   – Он был похож на твой. Так мне показалось.
   – Я дал ей его, – признался Глина.
   – Спасибо тебе за это, Глина. Она ведь поедет на попутках, хорошо, что с ней нож.
   – Персик! – вдруг заорал Глина. – Беги скорее за Гомером!
   Персик вышел из дома сидра, поглядел на мистера Роза. У того в лице не дрогнула ни одна жилка. Он даже не взглянул на Персика, бросившегося искать Гомера.
   – Котелок! – позвал Глина.
   Котелок вышел из дома сидра. Вместе с Глиной они опустились на дорожку и уставились на мистера Роза.
   – Не суетитесь, – сказал он им. – Поздно. Теперь ее уже не догонят. Она опередила их на день, – с гордостью проговорил мистер Роз.
   – Куда она тебя? – спросил его Глина; ни он, ни Котелок не решались заглянуть под одеяло. Стояли на коленях и смотрели на пересохшие губы мистера Роза.
   – Она умеет обращаться с ножом гораздо лучше, чем ты, – сказал он Глине.
   – Знаю, – ответил тот.
   – Почти лучше всех. А кто ее научил?
   – Ты, – ответили оба в один голос.
   – То-то, – сказал мистер Роз. – Потому она и владеет им лучше всех. После меня, конечно.
   Медленно, прижимая к себе одеяло, так, чтобы оставалось открытым лицо, мистер Роз, не разгибая коленей, повалился на бок.
   – Я устал так сидеть, – сказал он. – И хочу спать.
   – Куда она тебя? – опять спросил Глина.
   – Не думал, что это будет так долго, – сказал мистер Роз. – Кажется, что течет быстро, а прошел целый день.
   Когда Гомер с Персиком подъехали, вокруг мистера Роза стояли уже все сборщики. Гомер подошел к нему; мистеру Розу оставалось сказать всего несколько слов.
   – Ты, Гомер, тоже нарушил правила, – промолвил он тихо. – И ты знаешь, что я чувствую. Скажи, знаешь?
   – Знаю.
   – Точно, – сказал мистер Роз и усмехнулся.
   Нож вошел под правое подреберье. Гомер знал, такой ножевой удар снизу вверх оставляет в печени глубокую рану, которая может кровоточить часами. Скорее всего, кровотечение у мистера Роза несколько раз прекращалось. Как правило, кровь из таких ран течет очень медленно.
   Мистер Роз умер на руках у Гомера – не успели еще Кенди с Анджелом подъехать к дому сидра. Но долго спустя после бесследного исчезновения Роз Роз. Перед смертью он как-то исхитрился сунуть в рану собственный нож. И обратился к Гомеру с последней просьбой – сообщить полиции, что он сам покончил с собой. Что, в общем, было близко к истине, иначе чего бы он истек кровью, ведь рана-то была несмертельная.
   – Моя дочь убежала, – сказал он, обращаясь ко всем. – Я так расстроился и всадил в себя нож. Скажите все: «Так оно и было», – приказал он. – Я хочу это слышать.
   – Так оно и было, – сказал Глина.
   – Ты сам себя убил, – сказал Персик.
   – Так оно и было, – сказал Котелок.
   – Ты это слышишь? – спросил мистер Роз Гомера.
   Так Гомер и сообщил в полицию. Так полиция и зарегистрировала смерть мистера Роза. В соответствии с его желанием, согласно неписаным правилам дома сидра. Роз Роз, конечно, преступила правила. Но все в «Океанских далях» знали, что мистер Роз и сам их преступил, посягнул на родную дочь.
   В конце страды, одним серым утром, когда с океана дул пронзительный ветер, лампочка на кухне дома сидра, раз-другой мигнув, погасла, и серые ошметки яблочного жмыха на дальней стене, у которой стояли пресс с дробилкой, стали казаться черными осенними листьями, принесенными сюда беснующимися порывами ветра.
   Сезонники в доме сидра собирали скудные пожитки. Гомер раздавал премиальные, Анджел пришел проститься с Персиком, Глиной, Котелком и со всеми другими. Уолли договорился с поваром, что через год он привезет бригаду сборщиков. Уолли был прав – мистер Роз был единственный, кто умел читать и хоть сколько-то писать. Глина сказал, что он всегда думал, исписанный лист бумаги, приколотый на кухне, – правила обращения с электричеством.
   – Он ведь всегда висит у выключателя, – объяснил он Анджелу, – ну я и думал, что это про свет.
   Другие – они тоже не умели читать – просто не заметили этого листка.
   – Глина, – потупившись, проговорил Анджел, – если ты когда увидишь ее…
   – Я ее не увижу, Анджел, – прервал его Глина. – Она уже далеко.
   Скоро и они были далеко. И Анджел уже никогда не увидит ни Глину, ни Персика. Вернется только Котелок. Но быть главным у него не получится, как обнаружит через год Уолли; Котелок был повар, не сборщик, а старшему в бригаде полагалось работать в садах со всеми вместе. Хотя он подобрал неплохую бригаду, но они не подчинялись ему беспрекословно. Никогда в «Океанских далях» больше не было такого старшего, как мистер Роз. Уолли пробовал потом нанимать канадцев, Канада все-таки ближе к Мэну, чем обе Каролины. Но франкоканадцы были народ неспокойный и пьющий. И Уолли частенько приходилось вызволять кого-нибудь из тюрьмы.
   Однажды Уолли нанял семейную бригаду. Они привезли с собой кучу детей и брюхатых женщин, а беременная на дереве – вид не для слабонервных. На кухне у них вечно что-то варилось и жарилось, однажды чуть не случился пожар. А когда мужчины работали на прессе, они позволяли детям плескаться в чане с яблочным соком.
   И Уолли в конце концов остановился на ямайцах. Они были мирные, приветливые, работящие. Привезли с собой национальную музыку, пристрастие к пиву, которого не скрывали (и умеренное к марихуане). Ямайцы умели обращаться с яблоками и никогда друг с другом не ссорились.
   И после того лета, когда был убит мистер Роз, никто никогда не сидел на крыше дома сидра – никому не приходило в голову. И никто никогда не вывешивал на кухне у выключателя листка с правилами.
   Все последующие годы только один человек, Анджел Бур, забирался иногда на крышу, он любил оттуда смотреть на едва видимый вдали океан, и еще он вспоминал давний осенний день 195… года, когда Глина и все остальные покинули «Океанские дали» и они с отцом остались в доме сидра одни.
   – Пойдем посидим на крыше, – сказал отец. – Пора тебе знать все.
   – Еще одна маленькая история? – спросил Анджел.
   – Я ведь сказал «все», – поправил его Гомер.
   Был холодный ноябрьский день, с океана дул сырой просоленный ветер, но отец с сыном долго не спускались с крыши. История была длинная, и Анджел задавал много вопросов.
   Проезжая в джипе мимо дома сидра и увидев отца с сыном на крыше, Кенди забеспокоилась, как бы они не замерзли. Но мешать им не стала. Понадеялась, что их согреет правда. Подъехав к амбару, ближайшему к конторе, попросила Эверета Тафта помочь ей поднять у джипа брезентовый верх. И вернулась в контору за Уолли.
   – Куда мы едем? – спросил он, когда она усадила его в джип и укутала одеялом, как будто увозила за полярный круг. – На Северный полюс? – пошутил Уолли, не дождавшись ответа.
   – На пирс отца, – ответила Кенди.
   Уолли знал, что пирс Рея Кендела и все его хозяйство разметало взрывом по земле и воде, но ничего не спросил. Уродливый придорожный ресторанчик Баки Бина был уже закрыт на зиму, так что они были совсем одни. Кенди подогнала джип через пустую автомобильную стоянку к невысокой гряде камней, защищающей берег от океанских волн. Остановились почти у самого берега, рядом с грудой старых балок – все, что осталось от пирса Рея, где они с Уолли много лет назад так любили посидеть вечером.
   В кресле Уолли по песку и неровностям не проедешь. В двух шагах круглился большой гладкий камень. Кенди на руках перенесла на него Уолли, усадила и закутала ноги одеялом. Сама села сзади, прижалась к нему, обхватив его бедра ногами, чтобы было теплее. Они сидели лицом к океану, к Европе, как на санках, которые вот-вот скатятся вниз.
   – Здорово, – сказал Уолли.
   Она опустила подбородок ему на плечо, и щеки их соприкоснулись. Кенди обняла его руки, грудь и крепко сжала его высохшие ноги своими.
   – Я люблю тебя, Уолли, – проговорила она и начала свой рассказ.
   В конце ноября (время травли мышей) совет попечителей назначил д-ра Ф. Бука врачом-акушером и новым директором детского приюта Сент-Облака; знакомство с ревностным миссионером состоялось в Портленде, родном городе покойного д-ра Кедра, в штаб-квартире совета. Д-р Бук, еще не совсем пришедший в себя после перелета из Юго-Восточной Азии и болезни, которую он назвал «легкое подобие дизентерии», произвел на попечителей самое благоприятное впечатление. У него была спокойная манера держаться; волосы, подернутые сединой, пострижены почти по-армейски (туземный парикмахер, знаете ли, принес он извинение, выказав сдержанное чувство юмора, стригла на самом деле Кенди).
   Выбрит не совсем идеально, одет немного небрежно, держится просто, но говорит явно на ходу, как очень занятой человек, которого мало беспокоит, как он выглядит в глазах других. Совет по достоинству оценил медицинскую карьеру и религиозные чувства д-ра Бука. Религия, по мнению благочестивой миссис Гудхолл, умеряет диктаторские поползновения, неизбежные у единоличного правителя. Д-ру Кедру именно этого не хватало.
   Д-р Гингрич с огромным удовлетворением наблюдал конвульсии, пробегающие по лицу миссис Гудхолл все время беседы с молодым д-ром Буком, который, конечно, не признал в них чудаков, мимолетно виденных в гостинице городка Оганквита. Д-ру Гингричу приятное лицо молодого коллеги кого-то напоминало, именно от этого он почувствовал к нему особое расположение. Но истовый миссионерский взгляд никогда бы не высек в его памяти тоскливое, мятущееся выражение в глазах молодого любовника, виденное им годы назад. Возможно, на зрение миссис Гудхолл повлиял нервный тик, но и она не признала в д-ре Буке молодого человека из унылой оганквитской гостиницы. Скорее же всего, в ее подсознании прочно засела максима – служение детям и половая жизнь несовместимы.
   Гомер не запомнил миссис Гудхолл и д-ра Гингрича, потому что они ничем не поразили его воображения. Смесь желчи и неустроенности не так уж редко встречается в лицах людей. К тому же близость Кенди всегда застила ему окружающий мир.
   Особенно совет поразило отношение д-ра Бука к абортам: он заявил, что закон, запрещающий аборты, необходим и будет легальными средствами его добиваться. Но при этом, заверил он их, пока этого закона нет, он будет строго придерживаться существующего. Он верит в соблюдение правил и умеет им подчиняться. Попечителям нравились отпечатавшиеся на его лице следы невзгод и самопожертвования. Они узрели их в тонкой сетке морщин вокруг темно-карих глаз, в опаленной азиатским солнцем коже. Какой огромной ценой заплачено за спасение детей, умирающих от поноса! (Дело в том, что Гомер, добиваясь тропического загара, пересидел перед кварцевой лампой Кенди.) Но больше всего их порадовало заверение д-ра Бука (религиозные убеждения – наивернейшая гарантия моральной стойкости, особенно в глазах миссис Гудхолл), что сам он никогда не будет делать аборты, даже если их и легализуют.
   – Я просто не могу их делать, – солгал он не моргнув глазом. Если закон когда-нибудь разрешит аборты, он будет посылать женщин к врачам «без предрассудков». Но по тону его было ясно, что эти врачи вызывают в нем отвращение. Несмотря на свою любовь к д-ру Кедру, он верит, что аборты, которые тот делал, противны божеским и человеческим законам. Отношение к д-ру Кедру свидетельствовало о «христианском всепрощении» д-ра Бука. Несмотря на многолетние споры об этом деликатном предмете, молодой миссионер проявил куда большую терпимость к Кедру, чем попечители. «Я всегда за него молился! – с жаром воскликнул д-р Бук. – И продолжаю молиться». Он едва сдерживал слезы – слабость, объясняемая, вероятно, перенесенным «легким подобием дизентерии». Совет, как и следовало ожидать, был этим растроган. Конвульсии в лице миссис Гудхолл достигли степени пляски святого Витта.
   Когда же он высказал свое отношение к социалистическим взглядам сестры Каролины, у попечителей рассеялись всякие сомнения относительно назначения д-ра Бука, если таковые когда и были. Он объяснил их тем, что горячая поборница справедливости по молодости лет подпала под чье-то дурное влияние. Он расскажет ей несколько эпизодов коммунистической герильи в Бирме, и это откроет ей глаза. Что до старых сестер и миссис Гроган, убедил совет д-р Бук, они еще несколько лет могут быть его добрыми помощницами. Закончил д-р Бук словами: «Самое главное – благотворное духовное воздействие», пролив бальзам на сердце д-ра Гингрича.
   Говоря это, д-р Бук протянул к ним раскрытые ладони; все в мозолях, они были не похожи на руки обычных врачей. Этот спаситель детишек, почтительно отметила миссис Гудхолл, наверняка помогал их отцам строить хижины или сажать деревья – словом, делал за морем тяжелую работу, какая там есть. Д-р Бук простер к ним руки как миссионер пастве или как добрый акушер, принимающий головку новорожденного, умильно думали, глядя на него, попечители.
   А как удивительно благословил он их на прощание!
   – Нга сак кин, – сказал он.
   – Что это значит, переведите! – раздались возгласы.
   Уолли, разумеется, научил его правильно произносить эти слова. В других он не был уверен, но в этих не сомневался. Он ошибочно думал, что это имя, так и объяснил Гомеру.
   – Это значит, – сказал Гомер, ловя восхищенные взгляды слушателей, – да хранит Господь ваши души, которым не посмеет причинить вред ни один смертный.
   Слова были встречены возгласами одобрения.
   – И все это в одной короткой фразе! – воскликнула миссис Гудхолл.
   – Это поразительный язык, – мечтательно проговорил д-р Бук. – Нга сак кин, – повторил он еще раз. И предложил произнести их всем вместе, приятно щекоча себя мыслью, как они завтра будут приветствовать друг друга этими сакральными словами. Он бы еще больше порадовался, если бы знал, их настоящий смысл. «Рыбные биточки под соусом карри» – лучшего приветствия для этих идиотов не придумаешь.
   – Кажется, с этим делом я справился, – сказал он Анджелу, Уолли и Кенди за ужином в «Океанских далях».
   – Следовало ожидать, – сказал Уолли своему другу. – Ты можешь справиться с чем угодно. Говорю это, имея основания.
   Наверху после ужина Анджел смотрел, как отец укладывает вещи в старый докторский саквояж. И в другие сумки.
   – Не волнуйся, отец, – сказал он. – У тебя все будет здорово.
   – Я не волнуюсь, – ответил Гомер сыну. – У тебя тоже все будет здорово.
   Они слышали, как Кенди внизу катала Уолли в кресле по всему дому. Те играли в любимую игру Уолли и Анджела. «Летали», как говорил Уолли.
   – С Анджелом тебе не тягаться, – подзадорил ее Уолли. – Мы с ним летаем быстрее.
   – Летаю, как могу, – засмеялась Кенди.
   – Да перестань ты думать о мебели! – шутил он.
   – Пожалуйста, помогай Уолли, – наставлял наверху отец Анджела. – Да и мать нуждается в помощи.
   – Точно, – кивнул Анджел Бур.
   Осенью погода в Мэне непостоянна; в пасмурные дни и в Сердечном Камне люди поеживались от промозглой сырости. Тяжелые белесые космы ходили над Питьевым озером, напоминая то жуков-плавунцов, то морось, висящую осенью над приютом. Даже в Сердечной Бухте туман, клубящийся на ярко-зеленых газонах в предвестье декабрьских бурь, наливал сердце свинцовой тяжестью – хроническое чувство, сопутствующее жизни в Сент-Облаке.
   Кенди, Уолли и Анджел ездили в Сент-Облако на Рождество и другие каникулы Анджела. Получив права, Анджел стал бывать у отца, как только начинал скучать, что случалось довольно часто.
   Гомер Бур возвращался в Сент-Облако поездом, хотя Уолли предложил ему взять любую машину. Он знал, машина в Сент-Облаке не нужна, к тому же решил проделать путь, которым ездили в приют пациентки д-ра Кедра. Увидеть его и прочувствовать.
   В конце ноября на севере штата Мэн во внутренних районах везде выпал снег. Когда Гомер сошел с поезда, на земле уже лежал синевато-белый покров и ветви тяжело гнулись под снежной ношей. Начальник станции, с душевной мукой отрывавшийся от телевизора, сметал снег с платформы перед прибывающим поездом. Лицо Гомера в первый миг показалось ему знакомо, но его ввела в заблуждение борода и докторский саквояж. Гомер дня три не брился: сжег на лице кожу, пересидев у кварцевой лампы. А потом подумал, что борода-то, пожалуй, кстати. Сменил имя – смени и внешность.
   – Доктор Бук, – представился он начальнику станции. – Когда-то жил в этом приюте. Один из сирот. Теперь вот вернулся врачом.
   – То-то мне ваше лицо показалось знакомо, – сказал начальник станции и, поклонившись, протянул руку.
   Кроме Гомера, в Сент-Облаке сошла еще молодая женщина. О цели ее приезда догадаться было нетрудно. На женщине была длинная ондатровая шуба, шарф, лыжная шапочка, надвинутая на глаза; она нетерпеливо ходила по платформе, ожидая, когда Гомер поговорит с начальником станции: внимание ее привлек докторский саквояж. Гомер нанял неизменных станционных бездельников донести до приюта тяжелые сумки и зашагал знакомой дорогой в гору; женщина, не решившись заговорить, пошла следом, стараясь не отстать.
   Так они и шли – впереди Гомер с саквояжем врача, за ним доверившаяся судьбе женщина. У отделения девочек Гомер остановился и подождал ее.
   – Это дорога в приют? – спросила женщина.
   – Точно, – ответил Гомер. Отпустив бороду, Гомер стал широко распускать губы в улыбке, боясь, что собеседник из-за бороды улыбки не различит.
   – Вы врач? – спросила молодая женщина, поглядывая то на саквояж, то на облепленные снегом ботинки – свои и Гомера.
   – Да, я доктор Бук, – сказал он и, протянув женщине руку, прибавил: – Вам помочь?
   Так и довел се, взяв за руку, до дверей больницы. Гомер вернулся в Сент-Облако, приведя с собой, как выразилась сестра Эдна «работу Господню».
   Сестра Анджела крепко обняла его и шепнула на ухо:
   – Ох, Гомер, я всегда знала, что ты вернешься.
   – Зови меня Фаззи, – так же шепотом ответил Гомер. Он знал: Гомера Бура, как и мистера Роза, давно уже нет в живых.
   Первые несколько дней сестра Каролина была немного настороже. Но после нескольких операций и родов убедилась, что Гомер действительно превосходный врач. Достойный преемник д-ра Кедра, что подтверждалось и фамилией. Ведь Бук для врача ничуть не хуже, чем Кедр. Звучит столь же весомо и надежно.
   Миссис Гроган сказала, что никто никогда не читал вечерами лучше Гомера – сколько же лет назад она слышала последний раз его чтение? Ко всеобщему удовлетворению, Фаззи Бук слегка покашливал – последствие давнего респираторного заболевания. Впрочем, Гомер Бур тоже долго ощущал симптомы порока сердца.
   Кенди и Уолли Уортингтоны полностью отдались яблочному делу. Уолли был два срока президентом Мэнского садоводческого общества. Кенди избрали директором яблочного центра «Нью-Йорк – Новая Англия». А Анджел Бур, в котором Роз Роз пробудила вместе с первой любовью и творческое воображение, в один прекрасный день проснулся известным писателем.
   – У малыша в крови тяга к сочинительству, – сказал Уолли Гомеру.
   А для Кенди сочинителем был и сам Гомер Бур. Как еще назвать врача-самозванца, пусть даже очень хорошего, говорила она.
   Гомер легко сменил свое имя; во-первых, Гомером его назвали временно, до усыновления, а во-вторых, какая разница – Фаззи или Гомер, Бур или Бук, тем более что и поменять-то в фамилии пришлось всего одну букву.
   В минуты усталости или в бессонницу (бывало, что одно накладывалось на другое) он тосковал об «Океанских далях» – о сыне, о Кенди. Порой вдруг отчаянно хотелось «полетать» с Уолли по дому или взять его на руки, отнести за черту прибоя и вместе поплавать. Сколько раз по ночам терзался мыслью, что будет с «работой Господней», если его поймают, или сестры Эдна и Анджела, совсем одряхлев, не смогут ему помогать. Возможно ли найти им, да и миссис Гроган, замену? И тогда он начинал грезить – аборты разрешены законом, доступны и безопасны для всех, так что можно наконец сбросить с себя этот взятый на себя добровольный тяжкий груз.
   Но это бывало только в минуты жесточайшей усталости.
   Спустя какое-то время он написал Кенди, что сделался социалистом, вернее, сочувствует некоторым их идеям. Из чего Кенди заключила, что он спит с сестрой Каролиной. По ее мнению, это было хорошо для всех – для Гомера, сестры Каролины и, конечно, в первую очередь для нее, Кенди.
   Каждый вечер Гомер читал в отделениях «Большие надежды», «Давида Копперфильда» и «Джейн Эйр»; все три книги давали обильную пищу для размышлений. С улыбкой вспоминал он, что считал когда-то Диккенса лучше Бронте. Какое ребячество! Оба они – источник мудрости и величайшего наслаждения. А за профессиональным советом по-прежнему обращался к «Анатомии» Грея.
   Не хватало лишь одного – мертвого тела. Он уже хотел послать в Бат заказ, но оно само явилось невесть откуда.
   Позвонил начальник станции и сообщил: в Сент-Облако прибыл труп на имя д-ра Бука. Отправитель – больница города Бата, давний поставщик мертвых тел для анатомических занятий Гомера. Наверное, какая-то ошибка, подумал Гомер, но все-таки поспешил на станцию посмотреть нежданную посылку и по возможности уберечь начальника станции от нервного потрясения.
   Гомер долго глядел на мертвое тело, препарированное, по всем правилам, так что начальник станции даже занервничал.
   – Или забирайте его к себе на холм, или я немедленно отошлю его назад, – прошептал он.
   Но Гомер мановением руки приказал ему помолчать – он хотел без помех созерцать Мелони.
   Лорна поведала патологоанатому больницы Бата последнюю волю подруги – отправить ее тело в Сент-Облако. Как-то в местной газете Мелони увидела фотографию д-ра Бука, прочитала о его назначении. И распорядилась в случае ее смерти (смерть приключилась от удара электрическим током) послать ее труп Д-ру Буку. «Наконец-то я буду ему полезна», – сказала она Лорне. Гомер, конечно, помнил, как Мелони ревновала его к бедной Кларе.
   Он написал Лорне благодарственное письмо, и на какое-то время у них завязалась переписка. Лорна сообщила, что последние годы Мелони была, в общем, счастлива. Это безмятежное состояние, по мнению Лорны, и было повинно в ее смерти. «Мелони замечталась и попала под ток, – написала Лорна. – Она любила мечтать. (Сиротам свойственно мечтать, подумал Гомер.) И вы наконец-то стали ее героем».