Ирвинг Джон. Правила Дома сидра

   Ее кровать и кровать Роза стояли рядом, но не были отгорожены ни ширмой, ни занавесками, которые создавали бы какое-то подобие уединенности, и это очень удивляло Гомера. Правда, он иногда замечал, проезжая мимо дома сидра, что все его обитатели, кроме Роза и женщины, стоят снаружи или сидят на крыше. Вот, наверное, когда они вместе, думал Гомер. И наверное, организуя эти свидания, Роз командовал тем же не допускающим возражения тоном, каким отдавал другие распоряжения.
   К концу лета на побережье ввели обязательное затемнение, погасло чертово колесо и другие таинственные огни, но, несмотря на это, сборщики яблок все равно лезли вечерами на крышу и тихо сидели, вперив в темноту взгляды, а мистер Роз рассказывал:
   – Оно было вон там, выше крыш, и ярче звезд. И оно крутилось, крутилось…
   Высокая, пышнотелая женщина стояла рядом, прильнув к нему, а над застрехой крыши вырисовывались и кивали темные головы.
   – Но теперь в океане под водой, – продолжал Роз, – Плавают эти штуки с бомбами и подводными пушками. Только где завидят огонь – стреляют. Огонь как магнит притягивает снаряды. Эти пушки бьют автоматически.
   – Без людей? – однажды спросил кто-то.
   – Без людей. Эти штуки автоматические. Но люди на них есть. Следят, чтобы не было поломок.
   – И они тоже сидят под водой?
   – Конечно, – отвечал Роз. – Там много людей. Они очень умные. Приплыли сюда и следят за вами.
   – За нами? Кто на земле?
   – Ну да, – отвечал Роз. – Они вас видят, где бы вы ни были.
   Слушатели на крыше вздыхали вразнобой, напоминая хор на сцене, отдыхающий перед очередным номером. А Гомер, лежа в спальне Уолли, с изумлением думал, почему это в мире так устроено – одни рождаются, а других в это самое время убивают.
   Это все в порядке вещей, сказал бы ему д-р Кедр. Взять хотя бы Сент-Облако, за исключением карточек на сахар и некоторые другие продукты (что, конечно, большой минус), в остальном война, эта бойня, в жизнь приюта никаких перемен не внесла. Или Великая депрессия, как некоторые называли то давнее бедствие, в Сент-Облаке ее почти не заметили.
   «Мы – сиротский приют, – думал д-р Кедр. – Мы призваны именно так служить обществу. И мы не изменимся, если, конечно, нам не помешают». Когда Уилбур Кедр бывал на грани отчаяния (эфир действовал слишком сильно, неминуемая дряхлость, казалось, несла гибель всему, а подпольная деятельность бросалась в глаза, как кромка дальнего леса на фоне колючего осеннего неба), спасительным якорем была мысль: «Я люблю Гомера, и я уберег его от войны!»
   Но Гомера это не радовало. Для человека, любящего безответной любовью, ни в чем нет радости. Наоборот, по мнению Гомера, судьба безжалостно с ним обошлась. Никто, даже сирота, не в силах долго довольствоваться неразделенной любовью, подчиниться требованию – надейся и жди. Д-р Кедр от войны его спас, но и он не мог спасти его от Мелони.
   В самый разгар уборки яблок Уолли опять перевели в другое место, на этот раз в летное училище в Шермане (тоже в штате Техас) – основной курс, эскадрилья Д. А Мелони успела к этому времени побывать на пяти яблочных фермах. Деньги у нее были, в работе она не нуждалась. Нанявшись на ферму и узнав, что никто там не слыхал про «Океанские дали», она шла дальше. Мелони собирала яблоки в Харпсуэлле и Арроусике; двигаясь на север, дошла до Рокпорта; в глубь штата – до Эплтона и Лисбона. В одном месте свернула в сторону, кто-то сказал ей, что в Уэскас-сете есть «Океанские дали», но это оказалась гостиница; какой-то торговец мороженым мимоходом бросил, что видел «Океанские дали» во Френдшипе. Но это было название частной парусной яхты. В Южном Томастоне Мелони выиграла кулачный бой с метрдотелем ресторанчика «Дары моря»: он потребовал, чтобы она перестала приставать к посетителям с расспросами о каких-то «Океанских далях». Выиграть-то выиграла, но пришлось уплатить штраф за нарушение общественного порядка. И когда в первых числах ноября вошла в Бутбсй-Харбор, кошелек у нее был почти пуст. Море было сизо-серое, в барашках, хорошенькие летние яхты стояли в сухих доках, в ветре чувствовалось дыхание зимы; поры земли, телесные поры Мелони, как и разочарованное сердце, сжимались в предчувствии холодов.
   Она не узнала в угрюмом, бледном подростке, продававшем мороженое в аптеке «Ринфрет» Кудри Дея. Но Рой-Кудри Ринфрет сразу ее узнал.
   – Ты меня помнишь? Меня тогда звали Кудри Дей, – говорил Рой-Кудри, волнуясь.
   Дал Мелони карамельку, жевательную резинку, предложил фирменное мороженое, и все бесплатно.
   – Две порции за мой счет, – сказал он; приемные родители вряд ли похвалили бы его за это.
   – А ты, приятель, что-то неважно выглядишь, – сказала Мелони.
   Она не хотела его обидеть: вид у Кудри Дея был и правда неважный: лицо серое, щупленький, почти не подрос. Но Кудри Дея прорвало; выплеснулась наконец вся обида.
   – Мне дико не повезло! – крикнул он. – Как тут хорошо выглядеть! Меня вышвырнули на помойку. Гомер Бур выхватил у меня из-под носа родителей, которые предназначались мне!
   Жевательная резинка была не для зубов Мелони. Она опустила ее в карман, хороший подарок Лорне. От сладкого у нее болели зубы, но она изредка баловала себя конфеткой, наверное, хотела себя помучить. Мелони сунула карамельку в рот и от мороженого не отказалась, такого вкусного она еще не едала.
   Чтобы показать, как ему все здесь ненавистно, Кудри Дей побрызгал пол клубничным сиропом, предварительно убедившись, что кроме Мелони, его протеста никто не видит. Как бы проверил действует ли шприц, перед тем как облить мороженое сиропом.
   – От сиропа заводятся муравьи, – мстительно сказал он, но Мелони засомневалась, заведутся ли они в ноябре. – Они мне всегда говорят, – шепотом продолжал Кудри, – «Не капай сироп, от него заводятся муравьи». Хорошо бы они все здесь съели, – прибавил он и брызнул сиропом на пол еще несколько раз.
   – Ты все еще злишься на Гомера? – не без тайной мысли спросила его Мелони.
   И объяснила Кудри Дею: если спрашивать у всех про «Океанские дали», в конце концов можно его найти. Но Кудри Дей никогда не задумывался, что скажет Гомеру, если случайно встретит его; да, он кипел негодованием, но характер у него был не мстительный. Ему вдруг вспомнилась агрессивность Мелони, и он с подозрением спросил:
   – А тебе зачем Гомер?
   – Зачем? – кротко улыбнувшись, переспросила Мелони, по ней было видно, что она и сама этого не знала. – А ты зачем хочешь его увидеть? – вопросом на вопрос ответила она.
   – Ну, я… – начал сбивчиво объяснять Кудри Дей, – я просто хотел ему сказать, как плохо он поступил. Уехал и бросил меня. Оставил на растерзание. Ведь это я должен был уехать в той белой машине.
   Говоря это, Кудри Дей вдруг ясно осознал, что он просто очень-очень хочет видеть Гомера. Дружить с ним, что-то вместе делать. Он всегда восхищался Гомером. Да, он обиделся тогда, что Гомер бросил их, но зла на Гомера не затаил. И он неожиданно заплакал. Мелони взяла салфетку, которая полагалась к мороженому, и вытерла Кудри Дею слезы.
   – Не плачь, я тебя понимаю, – тихо сказала она. – Знаю, что ты чувствуешь. Меня ведь тоже бросили. Понимаешь, я скучаю о нем. И просто хочу его видеть.
   Приемный отец Кудри Дея мистер Ринфрет, продававший в дальнем конце аптеки более серьезный товар, услыхал всхлипывания и поспешил сыну на помощь.
   – Я из Сент-Облака, – объяснила ему Мелони. – Мы все очень привязаны друг к другу. И когда встретимся, никак не можем успокоиться. – Она по-матерински, может, немного неуклюже, обняла Кудри Дея, и мистер Ринфрет вернулся за свой прилавок.
   – Запомни, Кудри, – шептала Мелони, ласково его поглаживая, как будто рассказывала ему вечернюю сказку, – «Океанские дали». Спрашивай у всех про «Океанские дали».
   Кудри Дей наконец успокоился, и она оставила ему адрес Лорны.
   На пути в Бат Мелони уже думала о работе, конечно, ее возьмут на верфи, из-за войны начальство в цехе наверняка сменилось, и можно рассчитывать на что-то более интересное, чем эти шарики. Вынула из кармана пальто миссис Гроган подарок Лорны; ей еще не пришлось им воспользоваться, но сколько ночей присутствие в кармане увесистой варежки помогло ей спать спокойно. «Нет, этот год не совсем потерян, – думала она, больно ударяя себя варежкой по ладони. – Теперь уже четверо ищут тебя, Солнышко».
   Оставаясь все еще в Техасе, Уолли был переведен на новое место, в летную школу в Люббоке (казарма 12, эскадрилья 3), где ему предстояло провести ноябрь и большую часть декабря. На Рождество командование обещало отпустить его домой в отпуск.
   «Скоро припаду к лону семейного очага», – писал он Кенди, Гомеру, Олив и даже Рею, который в порыве патриотических чувств пошел работать механиком в подразделение, обслуживающее морскую базу в Киттерне. Рей теперь делал торпеды. Чтобы не погибли омары в садке, нанимал в помощники школьников. А к Олив в «Океанские дали» приезжал работать по субботам и воскресениям. И с энтузиазмом показывал Гомеру с Олив на кухонном столе, как работает гироскоп.
   – Чтобы понять механизм торпеды, – объяснял он, – необходимо уяснить себе, как действует волчок.
   Гомер слушал с интересом, Олив – подобострастно: она верила, если Рей перестанет следить за ее машинами, яблок у нее в садах не будет.
   У Кенди почти все время было плохое настроение; подчинение всего и вся войне угнетало ее; тем не менее она вызвалась помогать сестрам в кейп-кеннстской больнице и проводила там многие часы. Учиться в школе, считала она, в такое время – непозволительная роскошь, и убедила Гомера присоединиться к ней. Гомер с его опытом для больницы – находка.
   – Точно, – согласился Гомер.
   И хотя он вернулся в медицину не по своей воле и на птичьих правах, он скоро почувствовал, как ему в больнице легко. Конечно ему приходилось сдерживать себя, не соваться со своими советами и изображать новичка в деле, которое знал, к своему прискорбию чуть не с пеленок. Одно было неприятно, сестры задирали нос перед санитарами, врачи – перед теми и другими, а особенно высокомерно себя вели с больными.
   Кенди и Гомеру запрещалось делать инъекции и давать лекарства, но и других обязанностей было по горло. Они стелили постели, выносили утки, помогали мыть больных, выполняли сотни поручений, которые создают особую больничную суету, проявляющуюся на слух в нескончаемом шарканье ног по коридорам. Сначала их отправили помогать в родильное отделение. Гомера поразило, насколько лучше принимались роды в приютской больнице. Д-р Кедр дал бы сто очков вперед любому акушеру кейп-кеннетской больницы, да и Гомер мог бы кое-чему поучить здешних сестер. Сколько раз Кедр отчитывал его за то, что он давал пациенткам слишком большую дозу эфира. А что бы он сказал, увидев, какой щедрой рукой дают его здесь? В Сент-Облаке многие роженицы разговаривали под наркозом со старым доктором. Здесь же в послеоперационной палате больные с трудом отходили от наркоза, вид у них был оглушенный, из груди вырывались хрипы, руки безжизненно свисали, мышцы лица так расслаблялись, что веки полностью не прикрывали глаз.
   Особенно тяжело было смотреть на детей.
   Неужели анестезиологам здесь неизвестно, думал Гомер, что, давая эфир, надо учитывать вес пациента?
   Однажды они с Кенди дежурили у кровати мальчика, приходящего в себя после удаления миндалин. Эта работа считалась по плечу помощнику сестры. После такой операции пациент, особенно ребенок, чувствует боль, тошноту, страх. Если давать меньше наркоза, можно совсем избежать рвоты, объяснил Гомер Кенди. В палате с ними была медсестра, которая им очень нравилась, – молодая, простоватой внешности девушка приблизительно одних с ними лет. Звали ее Каролина, она была добра к больным и с врачами не лебезила.
   – Ты, Гомер, я вижу, кое-что про эфир знаешь, – сказала она.
   – По-моему, здесь его дают слишком много, – промямлил в ответ Гомер.
   – В больницах не все так прекрасно, как многим представляется, – сказала Каролина. – И врачи далеки от совершенства, хотя мнят себя гениями.
   – Точно, – кивнул Гомер.
   У пятилетнего мальчугана, когда он очнулся, сильно болело горло. Ему не успели дать мороженого, чтобы подавить рвотный рефлекс, и его начало рвать.
   – Надо теперь следить, чтобы рвотные массы не попали в дыхательное горло ребенка, – продолжал объяснять Гомер.
   – У тебя что, Гомер, отец был врач? – спросила Каролина.
   – Не совсем, – замялся Гомер.
   И сестра Каролина познакомила его с молодым врачом д-ром Харлоу, отращивающим челку в борьбе с белесым вихром, который торчал над его узеньким лбом. Эта челка торчала как козырек, и он, казалось, настороженно поглядывает из-под нее.
   – Ах, это тот Гомер, специалист по наркозу? – сказал д-р Харлоу фальшивым голосом.
   – Я рос в сиротском приюте, – объяснил Гомер. – Мне приходилось помогать в больничном отделении.
   – Но эфир-то ты, конечно, сам никогда не давал, – уверенно предположил д-р Харлоу.
   – Никогда, – кивнул Гомер. И так же, как д-р Кедр, лгавший совету попечителей, обнаружил, что лгать неприятным тебе людям – большое удовольствие.
   – Не задавайся, пожалуйста, – сказала Кенди Гомеру в машине по дороге домой. – Тебе это не идет. Да и д-ра Кедра можешь нечаянно подвести.
   – Когда это я задавался? – спросил ее Гомер.
   – Конечно, пока еще не задаешься, – согласилась Кенди. – Но и дальше, пожалуйста, веди себя осторожнее.
   Гомер нахмурился.
   – И не хмурься, – сказала Кенди. – Тебе это не идет.
   – Я не хмурюсь, я просто надеюсь и жду, – сказал Гомер. – Сама знаешь.
   Он высадил ее у дома, стоявшего над садком с омарами, хотя обычно заходил ненадолго поговорить с Реем. Гомер ошибся, раздражение Кенди объяснялось не холодностью к нему, а смятением чувств.
   Она хлопнула дверцей, обошла машину и жестом попросила Гомера опустить стекло. Нагнулась, поцеловала его в губы, обеими руками растрепала волосы, откинула назад голову и вдруг сильно укусила Гомера в шею. Откинувшись, она ударилась головой о раму дверцы; глаза у нее влажно блестели, но слез в них не было.
   – Ты думаешь, мне очень легко? – сказала она. – Думаешь, я тобой играю, да? Думаешь, я знаю, кто мне дороже – ты или Уолли?
   Гомер вернулся в больницу; ему нужна была сейчас работа потруднее, чем травить мышей в саду. Опять наступил этот чертов сезон борьбы с мышами. Яды, отрава – он их терпеть не мог!
   Как раз в это время в больницу привезли раненного в драке матроса с военно-морской базы в Киттере, где теперь работал Рей Кендел. Кое-как остановив кровь самодельным жгутом, его дружки долго колесили в поисках больницы и наконец, когда уже нормированный бензин был на исходе, подъехали к кейп-кеннетской, не заметив по дороге с полдюжины больниц, расположенных гораздо ближе к месту драки. Нож, вошедший между большим и указательным пальцами, раскроил ладонь почти до запястья. Гомер помог сестре Каролине промыть рану стерилизованной водой с мылом. И машинально, по привычке, приобретенной в приюте, стал давать указания сестре Каролине.
   – Измерьте давление на другой руке, – командовал он. – Жгут наложите на повязку… – И добавил, заметив удивленный взгляд Каролины: – Чтобы не повредить кожного покрова. Жгут ведь должен оставаться на руке не меньше получаса.
   – С твоего позволения, Гомер, давать указания сестре Каролине буду я, – вмешался д-р Харлоу.
   И он, и сестра Каролина взирали на Гомера так, как если бы у них на глазах у кошки или собаки прорезался дар речи или Гомер мановением руки остановил текущую из раны кровь не хуже резинового жгута, наложенного Каролиной по его указанию.
   – Совсем неплохо, Гомер, – все-таки похвалил Харлоу.
   Гомер с интересом наблюдал за его действиями – укол пятипроцентного новокаина в рану и последующее зондирование. Нож вошел со стороны ладони, предположил Гомер. Ему вспомнилась «Анатомия» Грея и эпизод из фильма, который он смотрел с Деброй: офицер-кавалерист был ранен в руку стрелой, к счастью, не задевшей нерв, который заведует движением большого пальца. Гомер обратил внимание, что матрос двигает этим пальцем.
   Д-р Харлоу тоже на него смотрел.
   – Здесь проходит очень важный нерв, – медленно проговорил он, обращаясь к матросу. – Тебе повезло, что он цел.
   – Нож его не задел, – подтвердил Гомер.
   – Верно, – кивнул д-р Харлоу, отрывая взгляд от раны. – А ты откуда знаешь? – спросил он Гомера, который двигал своим большим пальцем. – Значит, ты не только специалист по наркозу? – прибавил он все тем же фальшивым голосом. – И про мышцы тоже кое-что знаешь?
   – Только про эту, – сказал Гомер. – Я читал иногда «Анатомию» Грея. Просто так, для удовольствия.
   – Для удовольствия? – переспросил д-р Харлоу. – Так ты, наверное, и в сосудах разбираешься. Скажи, какой сосуд здесь кровит?
   Гомер почувствовал, как его руки коснулось бедро сестры Каролины; прикосновение было дружеское; Каролина тоже недолюбливала д-ра Харлоу. Забыв предостережение Кенди, Гомер не сдержался и ответил:
   – Тот, что ответвляется от ладонной дуги.
   – Очень хорошо. – В голосе д-ра Харлоу прозвучало явное разочарование. – Ну и что ты посоветуешь делать?
   – Наложить шов номер три.
   – Абсолютно точно, – сказал д-р Харлоу. – Но это уже не из «Анатомии» Грея.
   И он показал Гомеру, что нож повредил глубокие и поверхностные сгибательные сухожилия пальца.
   – Куда они идут? – опять спросил д-р Харлоу. – К указательному пальцу.
   – Надо сейчас заниматься обоими сухожилиями?
   – Этого я не знаю, – сказал Гомер. – Я вообще про сухожилия знаю мало.
   – Удивительно! – воскликнул д-р Харлоу. – Сшить надо только глубокое сухожилие, – объяснил он. – Придется зашивать шелком о-два. Вообще-то для сухожилий нужна более тонкая нитка.
   – Шелк о-четыре, – сказал Гомер.
   – Очень хорошо, – похвалил д-р Харлоу и прибавил, обратившись к сестре Каролине, которая не отрываясь смотрела на Гомера: – Швы он знает!
   – Рану, по-моему, надо зашить шелком о-четыре. Затем наложить давящую повязку на ладонь, немного согнув пальцы, – отчеканил Гомер.
   – Это называется зафиксировать положение, – поясни д-р Харлоу.
   – И этого я не знаю, – сказал Гомер.
   – Ты учился в медицинском институте? – спросил д-р Харлоу.
   – Не совсем, – опять уклончиво ответил Гомер.
   – Собираешься поступать?
   – Скорее всего, нет, – ответил Гомер и хотел было уйти из операционной, но д-р Харлоу остановил его: – Почему ты не в армии?
   – У меня порок сердца.
   – И ты, конечно, не знаешь какой?
   – Не знаю.
   Он мог бы тут же все узнать про стеноз клапана легочной артерии, ему сделали бы рентген, и знающий специалист расшифровал его. И тогда он узнал бы правду. Но кому хочется узнавать правду от неприятного тебе человека. Гомер пошел в палату, где лежали дети после тонзиллэктомии и почитал им скучные детские книжки. Не читать же им «Давида Копперфильда» или «Большие надежды», дети здесь больше двух-трех дней не задерживаются.
   Сестра Каролина попросила вымыть пациента, крупного мужчину, недавно перенесшего операцию на предстательной железе.
   – Цени удовольствие писать, пока у тебя все в порядке, – сказал он Гомеру.
   – Буду ценить, сэр, – ответил Гомер, растирая полотенцем до здорового покраснения гору человеческой плоти.
   Когда Гомер вернулся в «Океанские дали», Олив еще не было дома, она дежурила на вышке клуба Сердечной Бухты, высматривала, не появится ли в небе чужой самолет. С этой вышки раньше любовались яхтами. Гомер не сомневался, чужие самолеты над их городками не появятся. Мужчины, друзья-собутыльники Сениора, украшали силуэтами вражеских самолетов дверцы кабин в раздевалке бассейна, женщины приносили их домой и приклеивали на холодильник. Олив дежурила на вышке два часа в день.
   Разглядывая силуэты на дверце холодильника, Гомер думал: «Я бы мог все это знать: самолеты, яблони, а сейчас я умею только одно – принимать роды, правда, почти идеально. И делать еще одну, более простую операцию, нарушающую божеские и человеческие законы. Доктор Кедр ведет игру в нарушение правил».
   И Гомер стал размышлять о правилах. Матрос с порезанной рукой участвовал в драке, которая не подчинялась никаким правилам. А вот драка с мистером Розом всегда диктуется его правилами. Драться с ним на ножах – все равно что подставлять себя птичке с острым клювом, способной заклевать до смерти. Мистер Роз – виртуоз, незаметным движением может отмахнуть кончик носа, ухо, сосок. Вот почему именно он диктует правила дома сидра. А какие правила регламентируют жизнь Сент-Облака? Какими правилами руководствуется д-р Кедр? Какие нарушает, какие сочиняет сам, откуда черпает уверенность в их непреложности? Кенди, очевидно, живет по правилам, но по каким? Знает ли их Уолли? А Мелони? Есть ли в ее жизни путеводная нить? Эти вопросы не давали Гомеру покоя.
   – Послушай, – сказала Лорна, – ведь идет война. Ты заметила?
   – Ну и что? – пожала плечами Мелони.
   – А то, что он наверняка в армии. Или уже призвали, или скоро призовут.
   Мелони покачала головой:
   – Нет, он не в армии. Понимаешь, он не военный человек.
   – Господи, можно подумать, что воюют только военные.
   – Если он и пойдет на войну, он все равно вернется, – сказала Мелони.
   В том декабре лед непрочно сковал реку. В прилив морская вода заходила в устье, и вода в Кеннебеке отдавала солью. Сейчас посредине дымилась темная, бурлящая полынья, куда даже Мелони не могла добросить бутылку – такая широкая река в Бате. Допив пиво, Мелони бросила бутылку; подпрыгивая со стуком по скрипящему льду, она покатилась к полынье, как в замедленном кино. Потревожила чайку, та проснулась и поскакала, как старуха, которая прыгает через лужи, подхватив юбку.
   – Одно могу сказать, – тихо говорила Лорна, – с этой войны вернутся не все.
   Из Техаса домой неблизкий путь; Уолли к тому же не везло – везде задержки, везде надо ждать. И погода такая скверная; наземные службы долго не разрешали посадку. Когда Кенди с Гомером встретили его в бостонском аэропорту, первое, что он сказал, – отпуск у него всего двое суток. Но даже это не портило его настроения, особенно он гордился производством в офицеры. Потом Кенди скажет, это был все тот же неунывающий Уолли.
   – Лейтенант второго класса Уортингтон прибыл, – шутливо доложил он Олив.
   И все, даже Рей, прослезились.
   Из-за талонов на бензин нельзя было ездить как раньше, куда хочешь. Гомер гадал, когда Уолли останется с Кенди наедине и как он это устроит. Он, конечно, хочет этого. А вот как Кенди, хочет ли она?
   В канун Рождества все вместе собрались в «Океанских далях». В Рождество не уединишься, Олив весь день дома, и Рей свободен – торпеды и омары заполнят его время после праздников. А на третий день Уолли уезжать, Кенди с Гомером повезут его в бостонский аэропорт.
   Конечно, Уолли и Кенди только и делали, что обнимались и целовались у всех на глазах. В рождественскую ночь в спальне Уолли Гомер вдруг вспомнил: он уже второе Рождество празднует вдали от Сент-Облака и ничего не послал д-ру Кедру, даже рождественской открытки, так его разволновал и обрадовал приезд друга.
   – Для завершения курса поеду учиться еще в одну школу, – говорил, раздеваясь, Уолли. – А уже оттуда в Индию.
   – В Индию, – повторил Гомер, очнувшись от своих мыслей.
   – Для полетов над Бирмой. Бирма – это между Индией и Китаем. Там у японцев базы.
   Гомер не зря изучал карту мира в кейп-кеннетской школе. Он представлял себе, что такое Бирма – сплошные джунгли и горы. Если самолет собьют, хуже места для приземления не придумаешь.
   – А как у вас с Кенди? – спросил Гомер.
   – Потрясающе! – сказал Уолли и прибавил: – У нас еще есть несколько часов завтра.
   Рей спозаранку уехал в мастерские. И почти в то же время Уолли сел в кадиллак и покатил в Сердечную Бухту.
   – Всего двое суток! Какая же это побывка в кругу семьи, – чуть не плакала Олив. – Целый год не был дома. У кого язык повернется назвать это отпуском. Хоть в армии, хоть где!
   Гомер, единственный собеседник Олив, в то утро был плохим утешителем.
   Уолли и Кенди заехали за Гомером в полдень. Конечно, у них это было, думал Гомер. Но как знать наверняка, не спросив?
   – Хотите, я поведу машину? – предложил он. Кенди сидела на переднем сиденье между ним и Уолли.
   – Зачем? – удивился Уолли.
   – Может, вы хотите подержаться за руки, – сказал Гомер. Кенди вскинула на него глаза.
   – Мы уже подержались, – рассмеялся Уолли. – Но все равно, спасибо за предложение.
   Лицо Кенди не светится счастьем, заметил Гомер.
   – Ты хочешь сказать, у вас уже все было? – спросил он. Кенди, не повернув головы, смотрела вперед. Уолли перестал смеяться.
   – Что все, старик?
   – Секс, – объяснил Гомер.
   – Боже мой, Гомер!
   – Да, у нас был секс, – сказала Кенди, не повернув головы.
   – Надеюсь, вы были осторожны. Приняли меры?
   – Да, мы были осторожны. – На этот раз Кенди смотрела Гомеру в глаза, стараясь говорить самым нейтральным голосом.
   – Я рад, что вы были осторожны, – сказал Гомер, глядя на Кенди. – Это необходимо, когда спишь с мужчиной, который будет летать над Бирмой.
   – Над Бирмой? – Кенди повернулась к Уолли: – Ты мне не сказал, куда тебя пошлют. Так значит, в Бирму?
   – Какая муха тебя укусила, Гомер? – рассердился Уолли. – Я еще точно не знаю, где буду летать.