Страница:
Взятие Берлина рассматривалось и британским и американским командованием как важнейшая цель. 15 сентября 1944 г. в послании Монтгомери главнокомандующий подчеркивал: «Ясно, что Берлин – это наша основная цель. Для обороны Берлина противник, очевидно, сосредоточит свои главные силы. По моему мнению, нет никаких сомнений, что мы должны сконцентрировать всю нашу энергию и силы для осуществления стремительного удара на Берлин»[363].
Цель начавшейся 16 апреля 1945 г. Берлинской операции советских Вооруженных Сил состояла в том, чтобы в кратчайшие сроки разгромить основные силы групп фашистских армий «Висла» и «Центр», овладеть Берлином и соединиться с войсками стран антигитлеровской коалиции. Это должно было лишить Германию возможности организованного сопротивления и заставить ее пойти на безоговорочную капитуляцию.
Завершение разгрома вооруженных сил фашистской Германии предполагалось осуществить совместно с западными союзниками, принципиальная договоренность с которыми по координации действий была достигнута на Крымской конференции. План наступления на Западном фронте был изложен в послании Эйзенхауэра Верховному главнокомандующему советскими Вооруженными Силами от 28 марта 1945 г. В ответном послании от 1 апреля И. В. Сталин писал: «Ваш план рассечения немецких сил путем соединения советских войск с Вашими войсками вполне совпадает с планом советского главнокомандования»[364]. Сталин писал, что Берлин утратил прежнее стратегическое значение и город будет взят второстепенными силами Красной Армии. Далее он информировал союзное командование об ориентировочном сроке начала Берлинской операции.
В книге У. Спара и Н. Яковлева по поводу уверений Сталина, что Берлин потерял свое стратегическое значение, отмечается: «Критерий искренности Сталина – из 24 общевойсковых и танковых армий, предназначенных для участия в Берлинской операции, только 2 общевойсковых направлялись на Дрезден. Отправив лукавое послание Эйзенхауэру (впрочем, Сталин щедро расплатился с союзниками их же монетой), он обратился к главному – ускорить взятие Берлина»[365].
Послание Эйзенхауэра Сталину прибыло в Москву в период, когда становились все более очевидными попытки руководителей фашистской Германии расколоть единый фронт союзников.
Маршал Г. К. Жуков в связи с посланием Эйзенхауэра Сталину писал в своих мемуарах: «И. В. Сталин знал, что гитлеровское руководство за последнее время развило активную деятельность в поисках сепаратных соглашений с английским и американским правительствами. Учитывая безнадежное положение германских войск, можно было ожидать, что гитлеровцы прекратят сопротивление на западе и откроют американским и английским войскам дорогу на Берлин, чтобы не сдать его Красной Армии»[366].
Сталин высказывал определенные опасения относительно того, что гитлеровские руководители могли сдать Берлин западным союзникам без боя. «Думаю, – говорил Сталин, – Рузвельт не нарушит ялтинской договоренности, но вот Черчилль, этот может пойти на все»[367].
21 апреля 1945 г. Эйзенхауэр обратился с новым посланием к советскому Верховному Главнокомандованию. Очевидно, принимая во внимание резкие протесты Черчилля и других консервативных деятелей, связанные с его первым посланием Сталину, Эйзенхауэр на этот раз не упоминал имени советского Верховного Главнокомандующего. Он информировал советское командование, что принял решение остановиться на Эльбе, и уточнял детали, касающиеся расположения американских войск[368].
Ряд авторов, с которыми трудно согласиться, отмечают, что Эйзенхауэр, вырабатывая свои планы ведения военных действий на заключительном этапе войны, стремился принять определенные контрмеры в связи с распространившимися слухами о подготовке немцев к партизанской войне. Чтобы помешать немцам выполнить эти планы, главнокомандующий считал необходимым «уничтожить вооруженные силы противника». Это не имело ничего общего со взятием Берлина. Кроме того, союзный главнокомандующий отдавал себе отчет в том, что «продвижение американских войск к Берлину вызовет коллизии с русскими»[369].
На заключительном этапе войны некоторые представители англо-американского генералитета, засидевшиеся в тылу в течение бесконечных приготовлений к «Оверлорду», были одержимы идеей прорваться как можно дальше на восток Германии. Они считали необходимым использовать благоприятную конъюнктуру, сложившуюся для западных союзников в связи с тем, что к концу войны началась массовая сдача немцев в плен англоамериканским войскам.
Какова была позиция Эйзенхауэра в этом вопросе? Он считал, что военная необходимость могла заставить и американские и советские войска выйти на различные рубежи, преследуя отступающего противника. Но после капитуляции фашистской Германии войска каждой из союзных держав должны быть «отведены по просьбе другой стороны в предназначенные им зоны оккупации Германии»[370].
Однако после капитуляции Германии англо-американские союзники не торопились уходить в зоны оккупации, определенные Ялтинским соглашением. Эта позиция вызвала серьезные трения между ними и СССР на первых же заседаниях Контрольного совета, созданного для управления Германией после капитуляции вермахта. В Контрольный совет от СССР был назначен Маршал Жуков, от США – генерал Эйзенхауэр, от Англии – фельдмаршал Монтгомери, от Франции – генерал Делатр де Тассиньи.
Уже во время первой встречи Эйзенхауэра с Жуковым возникли серьезные проблемы.
«Встретились мы по-солдатски, – вспоминал Жуков, – можно сказать, дружески. Д. Эйзенхауэр, взяв меня за руки, долго разглядывал, а затем сказал: – Так вот вы какой!»
Жуков поблагодарил в лице Эйзенхауэра войска западных союзников и с удовлетворением отметил плодотворное сотрудничество между вооруженными силами и народами союзных стран в годы войны. После фронтовых воспоминаний они перешли к обсуждению деловых вопросов, связанных с деятельностью Контрольного совета. И сразу же возникла первая коллизия. При обсуждении вопроса о порядке полетов американской авиации в Берлин командующий стратегической авиацией США генерал К. Спаатс, бесцеремонно вмешавшись в разговор Эйзенхауэра с Жуковым, заявил: «Американская авиация всюду летала и летает без всяких ограничений».
– Через советскую зону ваша авиация летать без ограничений не будет, – ответил я (Жуков. – Р. И.) Спаатсу. Будете летать только в установленных воздушных коридорах.
Тут быстро вмешался Д. Эйзенхауэр и сказал Спаатсу: «Я не поручал вам так ставить вопрос о полетах авиации»[371].
В исследовании, посвященном проблемам управления Германией в 1945—1949 гг. оккупационными властями союзников, обоснованно отмечается что командующие авиацией США в Германии «не согласовывали своих распоряжений с … руководителем оккупационной администрации». Это и было одной из причин бесконтрольных полетов американских военных самолетов над советской зоной оккупации Германий[372].
Эйзенхауэр высоко ценил военные дарования Жукова. Он писал, что в годы войны Жукова «обычно направляли на тот участок фронта, который в данный момент представлялся решающим… было ясно, что это опытный солдат»[373].
Наиболее полно оценка Жукова была дана в известном высказывании Эйзенхауэра, в котором Главнокомандующий вооруженными силами западных союзников называл советского маршала «величайшим военным стратегом наших дней»[374].
Эйзенхауэр высоко оценивал военное искусство командного состава Красной Армии, героизм ее солдат. Отмечая успешное наступление войск Ленинградского фронта в июне 1944 г., он поздравлял Василевского с «великолепными свершениями великой Красной Армии», которые являются «источником постоянного вдохновения», желал ему больших успехов и заверял советского военачальника, что западные союзники будут каждый день направлять больше войск в район боевых действий для реализации совместных усилий с целью добиться «полного уничтожения нацистской тирании»[375].
5 июня 1945 г. в Берлине во время подписания Декларации о поражении Германии и принятии верховной власти в побежденной стране правительствами СССР, США, Великобритании и Франции состоялась встреча Жукова, Эйзенхауэра, Монтгомери и Делатра де Тассиньи. Жуков решительно заявил своим коллегам, что, пока американские войска не уйдут из Тюрингии, а британские из Виттенберга, советская сторона не может дать согласие на пропуск в Берлин военного персонала союзников.
«Б. Монтгомери, – вспоминает Жуков, – начал было возражать, но тут быстро вмешался Д. Эйзенхауэр: – Монти, не спорь! Маршал Жуков прав. Тебе надо скорее убираться из Виттенберга, а нам из Тюрингии»[376].
Эйзенхауэр и генерал Брэдли проявили необходимый военный и политический реализм в вопросе о необходимости срочного вывода войск союзников из советской зоны оккупации Германии. Эйзенхауэр, не согласовывая этого вопроса с объединенным англо-американским военным командованием, дал распоряжение американским военным властям входить в непосредственные контакты с советской стороной для решения вопросов о выводе войск союзников из советской зоны. Брэдли полностью разделял точку зрения Эйзенхауэра. В своих мемуарах он писал, что в условиях обострения отношений между СССР и западными союзниками нельзя было «идти на риск взрыва, последствием которого могло быть начало военных действий, что грозило перерасти в третью мировую воину»[377].
Советский Союз требовал ухода западных союзников из советской зоны оккупации Германии. Специальный представитель президента США Г. Гопкинс сообщал о решительной позиции советского Верховного главнокомандующего в этом вопросе: «Сталин не примет участия во встрече на высшем уровне, пока союзники не покинут советскую зону (оккупации Германии. – Р. И.)»[378].
В целом обстановка как будто бы складывалась благоприятная. И, суммируя свои впечатления от посещения 10 июля 1945 г. штаба Эйзенхауэра во Франкфурте-на-Майне, Жуков вспоминал: «Уезжали мы из Франкфурта с надеждой на установление дружественных взаимоотношений и согласованных действий в работе по четырехстороннему управлению Германией»[379].
В официальных выступлениях Эйзенхауэр высоко оценивал вклад советского народа, его Вооруженных Сил в общее дело разгрома германского фашизма.
В канун 26-й годовщины Красной Армии он в обращении к советским солдатам и офицерам заявлял: «Остановив немецкую военную машину, Красная Армия продемонстрировала всему миру героический подвиг, равного которому никогда не было… Я приветствую офицеров и солдат Красной Армии. Когда мы нанесем одновременный удар по вермахту с востока, запада, юга и севера, искусство и доблесть наших Вооруженных Сил неизбежно приведут к окончательной победе»[380].
Эйзенхауэр был одним из немногих американских высокопоставленных деятелей, вступивших в годы войны в личный контакт с советскими представителями. Летом 1945 г. Айк заметил своему личному адъютанту Г. Батчеру: «Русские, имевшие мало связей с американцами и англичанами, даже во время войны не понимают нас, а мы не понимаем их. Чем больше контактов мы будем иметь с русскими, тем больше они поймут нас и тем более расширится сотрудничество. Русские суровы и просты в своей политике, и уклончивость вызывает у них подозрения. С Россией окажется возможным работать, если мы будем следовать образцу дружественного сотрудничества, проявившегося сначала в штабе верховного командования, а затем в штабе верховного главнокомандования западных союзников»[381].
В начале июля 1944 г. в беседе с послом Соединенных Штатов в Советском Союзе А. Гарриманом Эйзенхауэр говорил: «Я отмечаю продвижение Красной Армии на карте и, естественно, испытываю огромное удовлетворение от стремительности, с которой она уничтожает вооруженную силу врага»[382].
Огромный вклад Советского Союза в победу над общим врагом был бесспорен, и это неоднократно публично признавали наши западные союзники. Однако иная точка зрения высказывалась ими в конфиденциальной переписке. Например, Черчилль 18 августа 1944 г. сообщал Рузвельту: «В результате славных и колоссальных побед, одерживаемых во Франции американскими и британскими войсками, положение в Европе сильно меняется, и вполне возможно, что наши армии добьются в Нормандии победы, значительно превосходящей по масштабам все, что сделали в какой-либо отдельный момент русские»[383].
В Германии еще шли ожесточенные бои. Впереди была совместная борьба против Японии, но многие представители англо-американского генералитета, несмотря на огромный вклад СССР в дело разгрома общего врага, колоссальные жертвы советского народа, не считали нужным скрывать свои предубеждения против русских.
У Эйзенхауэра не было таких настроений. «Канзасский парень из прерий, Эйзенхауэр не опасался русских. Даже позднее он заявлял, что чувствовал: по великодушию натуры, нравственности, открытости взгляда на повседневную жизнь – по всему этому русские имеют очень много общего с простыми американцами»[384].
Подобные мысли Эйзенхауэр излагал не только в частных беседах. В конце 1945 г. он публично заявил: «Если бы американский народ имел возможность близко познакомиться с русскими, а они с нами, я убежден, что установились бы прекрасные взаимоотношения и уважение между двумя народами. Я сам близко сотрудничал с Маршалом Жуковым и другими и исполнен величайшего уважения к ним. Я всегда ладил с ними… Я не испытываю ни малейших опасений по поводу дружественных отношений между нашей страной и Советской Россией. Конечно, в наших отношениях будут некоторые трения, но в конечном счете дела всегда будут улаживаться»[385].
21 октября 1944 г. в письме Эдвину Смиту, одному из руководителей Национального совета американо-советской дружбы, Эйзенхауэр писал, что боевые подвиги Красной Армии «вызывают восхищение и уважение со стороны каждого солдата. Успехи, достигнутые Красной Армией, – важный вклад в дело Объединенных Наций. Советские руководители и солдаты – настоящий источник вдохновения для союзных вооруженных сил… Когда мы встретимся с нашими товарищами из Красной Армии в сердце вражеской цитадели, мы, приветствуя их, воздадим должное величайшим достижениям Красной Армии»[386].
В июне 1945 г. во время выступления на пресс-конференции Эйзенхауэру был задан вопрос, провокационная сущность которого была очевидна: «Имеется ли что-либо в нашем опыте (сотрудничества с Советским Союзом. – Р. И.), что привело бы вас к выводу о невозможности дальнейшего развития отношений с ними?» Эйзенхауэр ответил четко и ясно: «На моем уровне – нет. Я убедился, что русский человек самый дружелюбный в мире. Он с удовольствием беседует и смеется вместе с вами, любит юмор. Я уверен, что они дружески относятся к союзникам, рады видеть их… Мир могут обеспечить только совместные усилия всех народов мира… Если все народы будут в дружественных отношениях, мы обеспечим дело сохранения мира»[387].
Обоснованы ли были надежды Эйзенхауэра на возможность благоприятного развития советско-американских отношений после окончания войны?
Самый авторитетный биограф Дуайта Эйзенхауэра С. Амброуз дает на этот вопрос отрицательный ответ, подчеркивая, что «Эйзенхауэр был, конечно, не прав, питая столько веры (надежды) в будущее американо-советских отношений. Ему следовало бы понять, что невольных союзников разделяет слишком многое»[388].
После окончания войны на Эйзенхауэра обрушился груз новых и очень обременительных обязанностей – решение оккупационных проблем, сложные вопросы взаимоотношений с советским командованием, дипломатические проблемы, передислокация американских вооруженных сил из Европы на Тихоокеанский театр военных действий. Однако «большая часть его энергии уходила на яркое, изматывающее, чарующее, долгое празднество»[389].
15 мая Эйзенхауэр прибыл в Лондон. В этом визите был свой глубокий смысл. Великобритания и США находились в союзнических отношениях особого характера: большой военный путь, пройденный Эйзенхауэром в 1942—1945 гг., особенно тесно связал его с английскими товарищами по оружию, в Англии было много личных друзей, здесь был человек, к которому он относился с безграничным уважением, – Уинстон Черчилль.
Эйзенхауэр блестяще провел свой визит в Англию. На главном торжестве в Лондоне, в Гилд-холле, он выступил с яркой речью. «Лондонские газеты на следующий день в порыве, как выразился Эйзенхауэр, «дружеского преувеличения» сравнили его речь с Геттисбергским посланием (Авраама Линкольна в 1863 г. – Р. И.)»[390].
Как всегда Эйзенхауэр был в блестящей форме – собран, аккуратен, находчив и остроумен. Например, 15 мая в лондонском театре зрители потребовали, чтобы он обязательно выступил перед ними. Эйзенхауэр поднялся в своей ложе и сказал: «Это очень приятно возвратиться в страну, на языке которой я почти могу говорить»[391]. Это своеобразное напоминание об известной истине, что Англия и США – две великие державы, разделенные языковым барьером, вызвало бурный восторг лондонцев.
Дуайт Эйзенхауэр исключительно высоко оценивал личный вклад Маршала Жукова в разгром фашистской Германии. Во время встречи с Жуковым во Франкфурте Главнокомандующий объединенными силами союзников, отметив исключительно большое значение для будущего человечества разгрома фашистской Германии, подчеркнул, что «Объединенные Нации ни одному человеку не могут быть более признательны за эту победу, чем маршалу Жукову»[392].
Эйзенхауэр писал, что Жуков был очень «располагающей и подлинно солдатской личностью». Поначалу его поразила резкая враждебность Жукова и других русских военачальников к немцам. «Однако Айк многое понял в причинах русской позиции, когда он в августе побывал в Москве и стал свидетелем страшного опустошения, принесенного нацистами. С самолета, в котором он летел, Эйзенхауэр не увидел ни одного целого дома на всем протяжении полета от западной границы России до ее столицы»[393].
Высокие оценки личного вклада Г. К. Жукова в победу над общим врагом со стороны Эйзенхауэра немедленно становились известными руководству в Москве. Сталин, который считал себя самым выдающимся военным стратегом Второй мировой войны, не мог примириться с огромной и полностью заслуженной популярностью Маршала Жукова и в советских Вооруженных Силах, в советском народе и у наших западных союзников. Подобные оценки роли этого военачальника в победе над Германией, безусловно, стали определенным стимулятором будущих гонений против Жукова, предпринятых Сталиным.
Эйзенхауэр вспоминал, что на него произвело огромное впечатление посещение Ленинграда, когда в августе 1945 г. он прибыл в СССР. Во время одного из приемов в Ленинграде Маршал Жуков предоставил слово для тоста сыну Эйзенхауэра, который сопровождал отца в этой поездке. Молодой лейтенант предложил «тост в честь самого важного русского человека во Второй мировой войне… за рядового солдата великой Красной Армии!» Это было мнение обоих Эйзенхауэров. «Его тост, – подчеркивал генерал, – был встречен с большим энтузиазмом и выкриками одобрения, чем любой другой из множества тостов, которые я слышал за дни пребывания в России»[394].
Встреча советских и американских войск на Эльбе 25 апреля 1945 г. была символичным событием финала Второй мировой войны. По случайному стечению обстоятельств она произошла в день открытия в Сан-Франциско Учредительной конференции Организации Объединенных Наций. Форум наций-победительниц начал свою работу под грохот последних победных залпов войны против гитлеровской Германии. И в те радостные дни трудно было поверить, что эти последние сражения станут прологом «холодной войны».
Эйзенхауэр видел во встрече на Эльбе событие огромного военно-политического значения. «Американские военнослужащие, первыми встретившиеся с советскими солдатами на Эльбе, были приказом главнокомандующего повышены в звании»[395].
Заключительная глава мемуаров Эйзенхауэра «Крестовый поход в Европу» называется «Россия». В ней сказано немало теплых слов о советских солдатах и офицерах, об огромных жертвах советского народа в Великой Отечественной войне, о трудовом героизме советских людей. И тем не менее, сравнивая мемуары Дуайта Эйзенхауэра с его оценками роли Советского Союза в разгроме третьего рейха, сделанные Эйзенхауэром в годы войны, видишь достаточно заметные разночтения. О битве под Москвой в мемуарах говорится одной ничего не значащей фразой: «На русском фронте немцы были остановлены перед Ленинградом, Москвой и Севастополем»[396]. О битве под Курском не сказано ничего. В трактовке Эйзенхауэра Сталинградская битва ставится в один ряд с победой западных союзников над итало-германскими войсками в Тунисе.
Эйзенхауэр в деталях рассказывает о Нормандской десантной операции. И это естественно – именно он командовал войсками, осуществлявшими эту операцию. Но в мемуарах не говорится о том, что Нормандская операция была скоординирована с действиями советских Вооруженных Сил. Последовательно и неукоснительно выполняя свои союзнические обязательства,. Советский Союз оказал огромную помощь экспедиционным войскам западных союзников, высадившимся в Нормандии. На четвертый день после высадки союзников, 10 июня 1944 г., началось наступление войск Ленинградского и Карельского фронтов. Как уже отмечалось, 23 июня на Белорусском фронте началась операция «Багратион» – одно из крупнейших сражений Второй мировой войны. Большой помощью союзникам было мощное наступление советских войск в Венгрии в декабре 1944 г. По настоятельной просьбе руководителей Англии и США 12 января 1945 г., ранее намеченного срока. Красная Армия начала наступление на огромном фронте, что сорвало планы немецко-фашистского командования в Арденнах. Встреча советских и американских войск на Эльбе предвещала скорое окончание страшной войны, в которой погибли десятки миллионов людей, войны, в ходе которой все человечество наглядно убедилось в звериной сущности фашизма. Массовые казни, крематории концлагерей, ограбление оккупированных стран – со всем этим лично смог познакомиться и Дуайт Эйзенхауэр.
В последние дни войны он спустился в соляную шахту, где на глубине 800 м хранился золотой запас фашистской Германии. Золото в слитках, золотые монеты, изделия из золота, вывезенные из оккупированных стран Европы, поражали воображение.
В тот же день генерал получил представление о том, какой ценой были собраны эти несметные сокровища. Он побывал в концентрационном лагере Ордруф. Уже приближаясь к концлагерю, американские военачальники почувствовали сладковатый запах разлагающихся трупов. В концлагере они обнаружили 3 тыс. трупов. Голые, истощенные длительным голоданием тела валялись в открытых могилах, между бараками – везде, где заключенных застигла смерть. Трупы были густо облеплены вшами. Некоторые из них были обглоданы узниками, сошедшими с ума от голода[397].
Эта картина была ужаснее любого самого страшного поля боя. Эйзенхауэр и Брэдли стояли бледные, безмолвные. Главнокомандующий немедленно послал телеграмму в США с требованием срочно выслать кинорепортеров и юристов, для того чтобы все эти зверства фашистов были зафиксированы и доведены до сведения мировой общественности.
Цель начавшейся 16 апреля 1945 г. Берлинской операции советских Вооруженных Сил состояла в том, чтобы в кратчайшие сроки разгромить основные силы групп фашистских армий «Висла» и «Центр», овладеть Берлином и соединиться с войсками стран антигитлеровской коалиции. Это должно было лишить Германию возможности организованного сопротивления и заставить ее пойти на безоговорочную капитуляцию.
Завершение разгрома вооруженных сил фашистской Германии предполагалось осуществить совместно с западными союзниками, принципиальная договоренность с которыми по координации действий была достигнута на Крымской конференции. План наступления на Западном фронте был изложен в послании Эйзенхауэра Верховному главнокомандующему советскими Вооруженными Силами от 28 марта 1945 г. В ответном послании от 1 апреля И. В. Сталин писал: «Ваш план рассечения немецких сил путем соединения советских войск с Вашими войсками вполне совпадает с планом советского главнокомандования»[364]. Сталин писал, что Берлин утратил прежнее стратегическое значение и город будет взят второстепенными силами Красной Армии. Далее он информировал союзное командование об ориентировочном сроке начала Берлинской операции.
В книге У. Спара и Н. Яковлева по поводу уверений Сталина, что Берлин потерял свое стратегическое значение, отмечается: «Критерий искренности Сталина – из 24 общевойсковых и танковых армий, предназначенных для участия в Берлинской операции, только 2 общевойсковых направлялись на Дрезден. Отправив лукавое послание Эйзенхауэру (впрочем, Сталин щедро расплатился с союзниками их же монетой), он обратился к главному – ускорить взятие Берлина»[365].
Послание Эйзенхауэра Сталину прибыло в Москву в период, когда становились все более очевидными попытки руководителей фашистской Германии расколоть единый фронт союзников.
Маршал Г. К. Жуков в связи с посланием Эйзенхауэра Сталину писал в своих мемуарах: «И. В. Сталин знал, что гитлеровское руководство за последнее время развило активную деятельность в поисках сепаратных соглашений с английским и американским правительствами. Учитывая безнадежное положение германских войск, можно было ожидать, что гитлеровцы прекратят сопротивление на западе и откроют американским и английским войскам дорогу на Берлин, чтобы не сдать его Красной Армии»[366].
Сталин высказывал определенные опасения относительно того, что гитлеровские руководители могли сдать Берлин западным союзникам без боя. «Думаю, – говорил Сталин, – Рузвельт не нарушит ялтинской договоренности, но вот Черчилль, этот может пойти на все»[367].
21 апреля 1945 г. Эйзенхауэр обратился с новым посланием к советскому Верховному Главнокомандованию. Очевидно, принимая во внимание резкие протесты Черчилля и других консервативных деятелей, связанные с его первым посланием Сталину, Эйзенхауэр на этот раз не упоминал имени советского Верховного Главнокомандующего. Он информировал советское командование, что принял решение остановиться на Эльбе, и уточнял детали, касающиеся расположения американских войск[368].
Ряд авторов, с которыми трудно согласиться, отмечают, что Эйзенхауэр, вырабатывая свои планы ведения военных действий на заключительном этапе войны, стремился принять определенные контрмеры в связи с распространившимися слухами о подготовке немцев к партизанской войне. Чтобы помешать немцам выполнить эти планы, главнокомандующий считал необходимым «уничтожить вооруженные силы противника». Это не имело ничего общего со взятием Берлина. Кроме того, союзный главнокомандующий отдавал себе отчет в том, что «продвижение американских войск к Берлину вызовет коллизии с русскими»[369].
На заключительном этапе войны некоторые представители англо-американского генералитета, засидевшиеся в тылу в течение бесконечных приготовлений к «Оверлорду», были одержимы идеей прорваться как можно дальше на восток Германии. Они считали необходимым использовать благоприятную конъюнктуру, сложившуюся для западных союзников в связи с тем, что к концу войны началась массовая сдача немцев в плен англоамериканским войскам.
Какова была позиция Эйзенхауэра в этом вопросе? Он считал, что военная необходимость могла заставить и американские и советские войска выйти на различные рубежи, преследуя отступающего противника. Но после капитуляции фашистской Германии войска каждой из союзных держав должны быть «отведены по просьбе другой стороны в предназначенные им зоны оккупации Германии»[370].
Однако после капитуляции Германии англо-американские союзники не торопились уходить в зоны оккупации, определенные Ялтинским соглашением. Эта позиция вызвала серьезные трения между ними и СССР на первых же заседаниях Контрольного совета, созданного для управления Германией после капитуляции вермахта. В Контрольный совет от СССР был назначен Маршал Жуков, от США – генерал Эйзенхауэр, от Англии – фельдмаршал Монтгомери, от Франции – генерал Делатр де Тассиньи.
Уже во время первой встречи Эйзенхауэра с Жуковым возникли серьезные проблемы.
«Встретились мы по-солдатски, – вспоминал Жуков, – можно сказать, дружески. Д. Эйзенхауэр, взяв меня за руки, долго разглядывал, а затем сказал: – Так вот вы какой!»
Жуков поблагодарил в лице Эйзенхауэра войска западных союзников и с удовлетворением отметил плодотворное сотрудничество между вооруженными силами и народами союзных стран в годы войны. После фронтовых воспоминаний они перешли к обсуждению деловых вопросов, связанных с деятельностью Контрольного совета. И сразу же возникла первая коллизия. При обсуждении вопроса о порядке полетов американской авиации в Берлин командующий стратегической авиацией США генерал К. Спаатс, бесцеремонно вмешавшись в разговор Эйзенхауэра с Жуковым, заявил: «Американская авиация всюду летала и летает без всяких ограничений».
– Через советскую зону ваша авиация летать без ограничений не будет, – ответил я (Жуков. – Р. И.) Спаатсу. Будете летать только в установленных воздушных коридорах.
Тут быстро вмешался Д. Эйзенхауэр и сказал Спаатсу: «Я не поручал вам так ставить вопрос о полетах авиации»[371].
В исследовании, посвященном проблемам управления Германией в 1945—1949 гг. оккупационными властями союзников, обоснованно отмечается что командующие авиацией США в Германии «не согласовывали своих распоряжений с … руководителем оккупационной администрации». Это и было одной из причин бесконтрольных полетов американских военных самолетов над советской зоной оккупации Германий[372].
Эйзенхауэр высоко ценил военные дарования Жукова. Он писал, что в годы войны Жукова «обычно направляли на тот участок фронта, который в данный момент представлялся решающим… было ясно, что это опытный солдат»[373].
Наиболее полно оценка Жукова была дана в известном высказывании Эйзенхауэра, в котором Главнокомандующий вооруженными силами западных союзников называл советского маршала «величайшим военным стратегом наших дней»[374].
Эйзенхауэр высоко оценивал военное искусство командного состава Красной Армии, героизм ее солдат. Отмечая успешное наступление войск Ленинградского фронта в июне 1944 г., он поздравлял Василевского с «великолепными свершениями великой Красной Армии», которые являются «источником постоянного вдохновения», желал ему больших успехов и заверял советского военачальника, что западные союзники будут каждый день направлять больше войск в район боевых действий для реализации совместных усилий с целью добиться «полного уничтожения нацистской тирании»[375].
5 июня 1945 г. в Берлине во время подписания Декларации о поражении Германии и принятии верховной власти в побежденной стране правительствами СССР, США, Великобритании и Франции состоялась встреча Жукова, Эйзенхауэра, Монтгомери и Делатра де Тассиньи. Жуков решительно заявил своим коллегам, что, пока американские войска не уйдут из Тюрингии, а британские из Виттенберга, советская сторона не может дать согласие на пропуск в Берлин военного персонала союзников.
«Б. Монтгомери, – вспоминает Жуков, – начал было возражать, но тут быстро вмешался Д. Эйзенхауэр: – Монти, не спорь! Маршал Жуков прав. Тебе надо скорее убираться из Виттенберга, а нам из Тюрингии»[376].
Эйзенхауэр и генерал Брэдли проявили необходимый военный и политический реализм в вопросе о необходимости срочного вывода войск союзников из советской зоны оккупации Германии. Эйзенхауэр, не согласовывая этого вопроса с объединенным англо-американским военным командованием, дал распоряжение американским военным властям входить в непосредственные контакты с советской стороной для решения вопросов о выводе войск союзников из советской зоны. Брэдли полностью разделял точку зрения Эйзенхауэра. В своих мемуарах он писал, что в условиях обострения отношений между СССР и западными союзниками нельзя было «идти на риск взрыва, последствием которого могло быть начало военных действий, что грозило перерасти в третью мировую воину»[377].
Советский Союз требовал ухода западных союзников из советской зоны оккупации Германии. Специальный представитель президента США Г. Гопкинс сообщал о решительной позиции советского Верховного главнокомандующего в этом вопросе: «Сталин не примет участия во встрече на высшем уровне, пока союзники не покинут советскую зону (оккупации Германии. – Р. И.)»[378].
В целом обстановка как будто бы складывалась благоприятная. И, суммируя свои впечатления от посещения 10 июля 1945 г. штаба Эйзенхауэра во Франкфурте-на-Майне, Жуков вспоминал: «Уезжали мы из Франкфурта с надеждой на установление дружественных взаимоотношений и согласованных действий в работе по четырехстороннему управлению Германией»[379].
В официальных выступлениях Эйзенхауэр высоко оценивал вклад советского народа, его Вооруженных Сил в общее дело разгрома германского фашизма.
В канун 26-й годовщины Красной Армии он в обращении к советским солдатам и офицерам заявлял: «Остановив немецкую военную машину, Красная Армия продемонстрировала всему миру героический подвиг, равного которому никогда не было… Я приветствую офицеров и солдат Красной Армии. Когда мы нанесем одновременный удар по вермахту с востока, запада, юга и севера, искусство и доблесть наших Вооруженных Сил неизбежно приведут к окончательной победе»[380].
Эйзенхауэр был одним из немногих американских высокопоставленных деятелей, вступивших в годы войны в личный контакт с советскими представителями. Летом 1945 г. Айк заметил своему личному адъютанту Г. Батчеру: «Русские, имевшие мало связей с американцами и англичанами, даже во время войны не понимают нас, а мы не понимаем их. Чем больше контактов мы будем иметь с русскими, тем больше они поймут нас и тем более расширится сотрудничество. Русские суровы и просты в своей политике, и уклончивость вызывает у них подозрения. С Россией окажется возможным работать, если мы будем следовать образцу дружественного сотрудничества, проявившегося сначала в штабе верховного командования, а затем в штабе верховного главнокомандования западных союзников»[381].
В начале июля 1944 г. в беседе с послом Соединенных Штатов в Советском Союзе А. Гарриманом Эйзенхауэр говорил: «Я отмечаю продвижение Красной Армии на карте и, естественно, испытываю огромное удовлетворение от стремительности, с которой она уничтожает вооруженную силу врага»[382].
Огромный вклад Советского Союза в победу над общим врагом был бесспорен, и это неоднократно публично признавали наши западные союзники. Однако иная точка зрения высказывалась ими в конфиденциальной переписке. Например, Черчилль 18 августа 1944 г. сообщал Рузвельту: «В результате славных и колоссальных побед, одерживаемых во Франции американскими и британскими войсками, положение в Европе сильно меняется, и вполне возможно, что наши армии добьются в Нормандии победы, значительно превосходящей по масштабам все, что сделали в какой-либо отдельный момент русские»[383].
В Германии еще шли ожесточенные бои. Впереди была совместная борьба против Японии, но многие представители англо-американского генералитета, несмотря на огромный вклад СССР в дело разгрома общего врага, колоссальные жертвы советского народа, не считали нужным скрывать свои предубеждения против русских.
У Эйзенхауэра не было таких настроений. «Канзасский парень из прерий, Эйзенхауэр не опасался русских. Даже позднее он заявлял, что чувствовал: по великодушию натуры, нравственности, открытости взгляда на повседневную жизнь – по всему этому русские имеют очень много общего с простыми американцами»[384].
Подобные мысли Эйзенхауэр излагал не только в частных беседах. В конце 1945 г. он публично заявил: «Если бы американский народ имел возможность близко познакомиться с русскими, а они с нами, я убежден, что установились бы прекрасные взаимоотношения и уважение между двумя народами. Я сам близко сотрудничал с Маршалом Жуковым и другими и исполнен величайшего уважения к ним. Я всегда ладил с ними… Я не испытываю ни малейших опасений по поводу дружественных отношений между нашей страной и Советской Россией. Конечно, в наших отношениях будут некоторые трения, но в конечном счете дела всегда будут улаживаться»[385].
21 октября 1944 г. в письме Эдвину Смиту, одному из руководителей Национального совета американо-советской дружбы, Эйзенхауэр писал, что боевые подвиги Красной Армии «вызывают восхищение и уважение со стороны каждого солдата. Успехи, достигнутые Красной Армией, – важный вклад в дело Объединенных Наций. Советские руководители и солдаты – настоящий источник вдохновения для союзных вооруженных сил… Когда мы встретимся с нашими товарищами из Красной Армии в сердце вражеской цитадели, мы, приветствуя их, воздадим должное величайшим достижениям Красной Армии»[386].
В июне 1945 г. во время выступления на пресс-конференции Эйзенхауэру был задан вопрос, провокационная сущность которого была очевидна: «Имеется ли что-либо в нашем опыте (сотрудничества с Советским Союзом. – Р. И.), что привело бы вас к выводу о невозможности дальнейшего развития отношений с ними?» Эйзенхауэр ответил четко и ясно: «На моем уровне – нет. Я убедился, что русский человек самый дружелюбный в мире. Он с удовольствием беседует и смеется вместе с вами, любит юмор. Я уверен, что они дружески относятся к союзникам, рады видеть их… Мир могут обеспечить только совместные усилия всех народов мира… Если все народы будут в дружественных отношениях, мы обеспечим дело сохранения мира»[387].
Обоснованы ли были надежды Эйзенхауэра на возможность благоприятного развития советско-американских отношений после окончания войны?
Самый авторитетный биограф Дуайта Эйзенхауэра С. Амброуз дает на этот вопрос отрицательный ответ, подчеркивая, что «Эйзенхауэр был, конечно, не прав, питая столько веры (надежды) в будущее американо-советских отношений. Ему следовало бы понять, что невольных союзников разделяет слишком многое»[388].
После окончания войны на Эйзенхауэра обрушился груз новых и очень обременительных обязанностей – решение оккупационных проблем, сложные вопросы взаимоотношений с советским командованием, дипломатические проблемы, передислокация американских вооруженных сил из Европы на Тихоокеанский театр военных действий. Однако «большая часть его энергии уходила на яркое, изматывающее, чарующее, долгое празднество»[389].
15 мая Эйзенхауэр прибыл в Лондон. В этом визите был свой глубокий смысл. Великобритания и США находились в союзнических отношениях особого характера: большой военный путь, пройденный Эйзенхауэром в 1942—1945 гг., особенно тесно связал его с английскими товарищами по оружию, в Англии было много личных друзей, здесь был человек, к которому он относился с безграничным уважением, – Уинстон Черчилль.
Эйзенхауэр блестяще провел свой визит в Англию. На главном торжестве в Лондоне, в Гилд-холле, он выступил с яркой речью. «Лондонские газеты на следующий день в порыве, как выразился Эйзенхауэр, «дружеского преувеличения» сравнили его речь с Геттисбергским посланием (Авраама Линкольна в 1863 г. – Р. И.)»[390].
Как всегда Эйзенхауэр был в блестящей форме – собран, аккуратен, находчив и остроумен. Например, 15 мая в лондонском театре зрители потребовали, чтобы он обязательно выступил перед ними. Эйзенхауэр поднялся в своей ложе и сказал: «Это очень приятно возвратиться в страну, на языке которой я почти могу говорить»[391]. Это своеобразное напоминание об известной истине, что Англия и США – две великие державы, разделенные языковым барьером, вызвало бурный восторг лондонцев.
Дуайт Эйзенхауэр исключительно высоко оценивал личный вклад Маршала Жукова в разгром фашистской Германии. Во время встречи с Жуковым во Франкфурте Главнокомандующий объединенными силами союзников, отметив исключительно большое значение для будущего человечества разгрома фашистской Германии, подчеркнул, что «Объединенные Нации ни одному человеку не могут быть более признательны за эту победу, чем маршалу Жукову»[392].
Эйзенхауэр писал, что Жуков был очень «располагающей и подлинно солдатской личностью». Поначалу его поразила резкая враждебность Жукова и других русских военачальников к немцам. «Однако Айк многое понял в причинах русской позиции, когда он в августе побывал в Москве и стал свидетелем страшного опустошения, принесенного нацистами. С самолета, в котором он летел, Эйзенхауэр не увидел ни одного целого дома на всем протяжении полета от западной границы России до ее столицы»[393].
Высокие оценки личного вклада Г. К. Жукова в победу над общим врагом со стороны Эйзенхауэра немедленно становились известными руководству в Москве. Сталин, который считал себя самым выдающимся военным стратегом Второй мировой войны, не мог примириться с огромной и полностью заслуженной популярностью Маршала Жукова и в советских Вооруженных Силах, в советском народе и у наших западных союзников. Подобные оценки роли этого военачальника в победе над Германией, безусловно, стали определенным стимулятором будущих гонений против Жукова, предпринятых Сталиным.
Эйзенхауэр вспоминал, что на него произвело огромное впечатление посещение Ленинграда, когда в августе 1945 г. он прибыл в СССР. Во время одного из приемов в Ленинграде Маршал Жуков предоставил слово для тоста сыну Эйзенхауэра, который сопровождал отца в этой поездке. Молодой лейтенант предложил «тост в честь самого важного русского человека во Второй мировой войне… за рядового солдата великой Красной Армии!» Это было мнение обоих Эйзенхауэров. «Его тост, – подчеркивал генерал, – был встречен с большим энтузиазмом и выкриками одобрения, чем любой другой из множества тостов, которые я слышал за дни пребывания в России»[394].
Встреча советских и американских войск на Эльбе 25 апреля 1945 г. была символичным событием финала Второй мировой войны. По случайному стечению обстоятельств она произошла в день открытия в Сан-Франциско Учредительной конференции Организации Объединенных Наций. Форум наций-победительниц начал свою работу под грохот последних победных залпов войны против гитлеровской Германии. И в те радостные дни трудно было поверить, что эти последние сражения станут прологом «холодной войны».
Эйзенхауэр видел во встрече на Эльбе событие огромного военно-политического значения. «Американские военнослужащие, первыми встретившиеся с советскими солдатами на Эльбе, были приказом главнокомандующего повышены в звании»[395].
Заключительная глава мемуаров Эйзенхауэра «Крестовый поход в Европу» называется «Россия». В ней сказано немало теплых слов о советских солдатах и офицерах, об огромных жертвах советского народа в Великой Отечественной войне, о трудовом героизме советских людей. И тем не менее, сравнивая мемуары Дуайта Эйзенхауэра с его оценками роли Советского Союза в разгроме третьего рейха, сделанные Эйзенхауэром в годы войны, видишь достаточно заметные разночтения. О битве под Москвой в мемуарах говорится одной ничего не значащей фразой: «На русском фронте немцы были остановлены перед Ленинградом, Москвой и Севастополем»[396]. О битве под Курском не сказано ничего. В трактовке Эйзенхауэра Сталинградская битва ставится в один ряд с победой западных союзников над итало-германскими войсками в Тунисе.
Эйзенхауэр в деталях рассказывает о Нормандской десантной операции. И это естественно – именно он командовал войсками, осуществлявшими эту операцию. Но в мемуарах не говорится о том, что Нормандская операция была скоординирована с действиями советских Вооруженных Сил. Последовательно и неукоснительно выполняя свои союзнические обязательства,. Советский Союз оказал огромную помощь экспедиционным войскам западных союзников, высадившимся в Нормандии. На четвертый день после высадки союзников, 10 июня 1944 г., началось наступление войск Ленинградского и Карельского фронтов. Как уже отмечалось, 23 июня на Белорусском фронте началась операция «Багратион» – одно из крупнейших сражений Второй мировой войны. Большой помощью союзникам было мощное наступление советских войск в Венгрии в декабре 1944 г. По настоятельной просьбе руководителей Англии и США 12 января 1945 г., ранее намеченного срока. Красная Армия начала наступление на огромном фронте, что сорвало планы немецко-фашистского командования в Арденнах. Встреча советских и американских войск на Эльбе предвещала скорое окончание страшной войны, в которой погибли десятки миллионов людей, войны, в ходе которой все человечество наглядно убедилось в звериной сущности фашизма. Массовые казни, крематории концлагерей, ограбление оккупированных стран – со всем этим лично смог познакомиться и Дуайт Эйзенхауэр.
В последние дни войны он спустился в соляную шахту, где на глубине 800 м хранился золотой запас фашистской Германии. Золото в слитках, золотые монеты, изделия из золота, вывезенные из оккупированных стран Европы, поражали воображение.
В тот же день генерал получил представление о том, какой ценой были собраны эти несметные сокровища. Он побывал в концентрационном лагере Ордруф. Уже приближаясь к концлагерю, американские военачальники почувствовали сладковатый запах разлагающихся трупов. В концлагере они обнаружили 3 тыс. трупов. Голые, истощенные длительным голоданием тела валялись в открытых могилах, между бараками – везде, где заключенных застигла смерть. Трупы были густо облеплены вшами. Некоторые из них были обглоданы узниками, сошедшими с ума от голода[397].
Эта картина была ужаснее любого самого страшного поля боя. Эйзенхауэр и Брэдли стояли бледные, безмолвные. Главнокомандующий немедленно послал телеграмму в США с требованием срочно выслать кинорепортеров и юристов, для того чтобы все эти зверства фашистов были зафиксированы и доведены до сведения мировой общественности.