Страница:
Знакомая история. Один из военачальников рассказывал мне, что, когда Маршал Р. Я. Малиновский проинформировал Сталина о своем предстоящем разводе с женой, он услышал в ответ: что за напасть – Конев развелся, Малиновский развелся. Сталин сказал, что если Малиновский хочет разводиться, то пусть делает это, как все граждане с публикацией сообщения о разводе в газете. Я не проверял достоверность этого факта, но из того же источника был информирован, что в «Вечерней Москве» в отделе объявлений было сообщение о разводе «гражданина Р. Я. Малиновского».
Однажды в конце войны секретарь Эйзенхауэра Кэй Саммерсбай услышала, как молодой лейтенант, работавший в штабе, разочарованно заметил, что за всю войну он ни разу не видел главнокомандующего. Узнав об этом, Эйзенхауэр с готовностью принял предложение своего секретаря встретиться с работниками штаба. Генералы и полковники, часто контактировавшие с Эйзенхауэром, на эту встречу приглашены не были. Ее участниками стали только работники штаба – от подполковника до лейтенанта включительно[422].
Тепло простившись с товарищами по работе в штабе, Эйзенхауэр после встречи с Маршалом Жуковым вылетел в июне 1945 г. в США. Столица устроила генералу встречу, которой до этого не удостаивался ни один гражданин страны. Ему было предоставлено право обратиться к конгрессу с адресом, в котором он подчеркнул необходимость для союзников быть столь же едиными в мирное время, как и во время войны[423].
С особым волнением Эйзенхауэр ехал в родной Абилин. Специальный поезд шел через прерии Канзаса. И на каждой остановке – встречи, встречи и встречи. Тысячи людей спешили прийти на станции, повидать своего знаменитого земляка и поблагодарить его за большой вклад в победу над фашизмом.
Поезд сделал продолжительную остановку в Манхэттене, где находился Канзасский колледж, президентом которого был Милтон Эйзенхауэр. Братья встретились на перроне вокзала, где собралась большая группа студентов и местных жителей. Студенты восторженно приветствовали генерала. Правда, один из них не преминул заметить Дуайту: «В Европе Вы можете быть главнокомандующим, но здесь Вы только старший брат Милтона». Айк восторженно и от души рассмеялся. Теперь он окончательно уверовал в то, что действительно он дома, среди своих непочтительных канзасцев»[424].
Реплика студента, очевидно, прозвучала для Эйзенхауэра и как определенное напоминание, что военные заслуги дело хорошее, но пора решать вопрос и о том, какое место он хочет занять в жизни в мирное время.
Наверное, никогда еще Дуайту не приходилось произносить столько речей, как во время поездок по США и Европе после окончания войны.
Париж, Лондон, Вашингтон. Эйзенхауэр выступил в столицах трех великих держав – участниц антигитлеровской коалиции. Впереди была Москва.
«Во время Потсдамской конференции, – вспоминал Жуков, – И. В. Сталин вновь заговорил со мной о приглашении в Советский Союз Д. Эйзенхауэра. Я предложил пригласить его в Москву на физкультурный праздник, который был назначен на 12 августа». В официальном приглашении говорилось, что в СССР «он будет гостем Маршала Жукова. Это означало, что генерал приглашался в Советский Союз не как государственный, политический деятель, а как крупный военачальник Второй мировой войны»[425].
11 августа 1945 г. он вылетел из Франкфурта-на-Майне в Москву. В Берлине самолет сделал непродолжительную остановку, и к Эйзенхауэру присоединился Жуков. Джон, сопровождавший отца в этой поездке, вспоминал, что, как только самолет взял старт, Эйзенхауэр и Жуков уединились в передней части салона и всю дорогу оживленно беседовали через переводчика. «По характеру Жуков был очень дружелюбен и любил посмеяться, его дружелюбию, казалось, не было пределов»[426]. Самолет приземлился на московском аэродроме в 16 часов 11 августа, а на следующий день, в полдень, Эйзенхауэр и сопровождавшие его лица заняли отведенные им места недалеко от Мавзолея В. И. Ленина. Через несколько минут должен был начаться физкультурный парад.
К американским гостям подошел начальник Генерального штаба А. И. Антонов и передал приглашение И. В. Сталина занять места на трибуне Мавзолея. «Поскольку я был вместе с американским послом, – вспоминал Эйзенхауэр, – престиж которого как представителя президента имел важное значение, то у меня появились сомнения, уместно ли мне оставить посла, чтобы самому идти к генералиссимусу»[427].
Антонов вывел Эйзенхауэра из затруднения, сказав, что Сталин приглашает его с двумя своими спутниками по выбору. Эйзенхауэр, посол США А. Гарриман и руководитель американской военной миссии в СССР Д. Дин поднялись на Мавзолей. Как объяснил Гарриман Эйзенхауэру, союзный главнокомандующий был удостоен большой чести: он был первым иностранцем, приглашенным на трибуну Мавзолея.
Парад физкультурников продолжался пять часов. Эйзенхауэр писал, что никто из американских гостей никогда не видел ничего подобного. Яркие национальные костюмы участников парада, танцы, акробатические номера согласованно исполнялись многочисленными участниками парада. Беспрерывно гремел оркестр, составленный из тысячи музыкантов.
Эйзенхауэр смотрел не только на Красную площадь. Он внимательно наблюдал и за Сталиным, который «не обнаруживал никаких признаков усталости. Наоборот, казалось, он наслаждался каждой минутой представления»[428]. «Он (Сталин. – Р. И.) пригласил меня встать рядом с ним, и с помощью переводчика мы разговаривали с перерывами в течение всего спортивного представления.
Сталин проявил большой интерес к промышленным, научным и экономическим достижениям Америки. Он несколько раз повторял, что для России и США важно оставаться друзьями»[429]. Постепенно Сталин перевел разговор на вопрос о положении в Берлине. По его мнению, деятельность Союзного контрольного совета в Берлине важна была в первую очередь потому, что «она помогает выяснить, могут ли великие державы, победители в войне, продолжать успешно сотрудничать при решении проблем мирного времени»[430].
Американских гостей принимали с исключительным радушием и в Москве, и в Ленинграде. Джон писал, что во время посещения подмосковного колхоза они были встречены с большой сердечностью. «Мы с интересом обратили внимание на то, что, несмотря на всю торжественность окружения вокруг таких русских маршалов, как Жуков, земледельцы разговаривали с ними свободно и на равных. Жуков и колхозники вместе смеялись и шутили»[431].
Все американские гости отмечали ту теплоту, с которой их принимали в СССР. Дуайт Эйзенхауэр писал, что Маршал Жуков и другие официальные лица настаивали, чтобы он «назвал места, которые хотел бы посетить. Они говорили, что нет такого места, которое я не смогу увидеть, если даже потребовалось бы отправиться во Владивосток»[432]. Дуайт с радостью принял приглашение осмотреть сокровища Оружейной палаты Кремля, закрытые в то время для массового обозрения. Оказалось, что почти весь состав американского посольства в Москве, никогда не видевший столь уникальной коллекции, выразил желание сопровождать Эйзенхауэра. Он «шутливо согласился считать их всех временно адъютантами. Группа около шестидесяти человек провела вторую половину дня в музее, рассматривая собранные там драгоценности»[433].
По приглашению Сталина Эйзенхауэр участвовал в просмотре в Кремле документального фильма о битве за Берлин. «Я заинтересовался фильмом, и генералиссимус с готовностью заметил, что даст мне копию фильма». Эйзенхауэр сказал также, что хотел бы иметь фотографию Сталина. Вскоре после отъезда из Москвы он «получил в Берлине полную копию фильма и фотографию генералиссимуса с его дарственной надписью»[434].
Только что закончилась война, для решения важных проблем межсоюзнических отношений была крайне необходима встреча союзников на высшем уровне. Специальный представитель президента Г. Гопкинс уделял этому вопросу первостепенное внимание. Он проявлял большой интерес и к отношению советского руководства к Д. Эйзенхауэру. В частности, Гопкинс сообщал: «Сталин выражал огромное восхищение русских Эйзенхауэром и высказывал сожаление, что не смог видеть его в декабре 1944 г.»[435].
Сталин действительно высоко отзывался об Эйзенхауэре. В беседе с послом США в СССР А. Гарриманом он говорил: «Генерал Эйзенхауэр – великий человек не только из-за своих военных свершений, но и благодаря своему гуманному, дружелюбному, доброму и откровенному характеру. Это не какая-то «грубая» личность, как большинство военных»[436].
Вспоминая свои впечатления от встреч со Сталиным, «Айк позднее заявлял, что у него никогда не было иллюзий в отношении советского диктатора. Он писал о Сталине как об «очень хитром человеке»… Сталин мямлил во время разговора, но собеседник чувствовал, что он мыслит каждую минуту». Сталин был «силен и беспощаден»[437]. Но в период встреч со Сталиным Айк описывал его как «великодушного и отечески» внимательного[438].
Очевидно Сталин был очень хорошим актером, если Эйзенхауэр при встрече с ним был очарован его «великодушием» и «отеческим» вниманием. Все, кто достаточно был знаком с Эйзенхауэром, отмечали, что он неплохо разбирался в людях.
По мнению Амброуза, Эйзенхауэр обладал даром глубокого «проникновения в мысли других людей, от Гитлера в 1945 г. до Хрущева в 1959 г. Айк в очень редких случаях недооценивал своих оппонентов»[439].
Поездка в Советский Союз произвела на Эйзенхауэра очень большое впечатление. И по завершении визита в СССР он направил письмо послу США в СССР А. Гарриману: «Я был бы благодарен, если бы Вы передали Генералиссимусу Сталину мою благодарность не только за предоставление возможности посетить его великую страну, но также за теплоту приема и великолепное гостеприимство, проявленное в отношении меня»[440].
Поездка в Москву была обнадеживающей. Радушный прием, оказанный генералу Эйзенхауэру, как будто давал повод надеяться на возможность дальнейшего развития и укрепления советско-американских отношений.
Настроен Эйзенхауэр был оптимистично, что нашло отражение в целом ряде его публичных выступлений в первое время после окончания войны. В них он признавал возможность, более того – необходимость мирного сосуществования Соединенных Штатов и Советского Союза. Аргументы для такого рода заключения он, в частности, пытался найти и в экскурсах в американскую историю. Например, он обращался к известной речи Авраама Линкольна, который в канун раскола Соединенных Штатов, осуществленного рабовладельцами чтобы спровоцировать Гражданскую войну 1861—1865 гг., говорил: «Дом, разделенный надвое не может стоять». Имея в виду это известное изречение Линкольна, Эйзенхауэр заявил в одной из своих речей вскоре после окончания войны: «Мы должны понимать, что добрый юмор, терпение, настойчивость столь же важны в международных делах, как и в отношениях между отдельными людьми. Если дом Линкольна, будучи разделенным, не мог устоять, то два дома, построенные в разной манере, вполне могут существовать на одной улице». Эйзенхауэр вновь и вновь подчеркивал: «Мы можем жить в мире с теми, чья философия резко отличается от нашей»[441].
Во время приема, устроенного американским послом Гарриманом, пришло сообщение о капитуляции Японии. Это была еще одна совместная победа союзников. Советские и американские участники приема с огромным энтузиазмом восприняли эту весть.
К слову сказать, Эйзенхауэр считал, что не было военной необходимости для участия Советского Союза в войне против Японии, что США и Великобритания обладали достаточными военными силами, чтобы выиграть эту войну и без СССР.
Сторонники подобной точки зрения особенно уверовали в военную удачу англо-американских союзников на Тихоокеанском театре военных действий после атомной бомбардировки Японии.
В современной западной историографии соответствующая точка зрения широко распространена и сегодня. Она нашла свое отражение и в совместной работе историков России, Великобритании и США, опубликованной к 50-летию Победы: «Разумеется, Хиросима (атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки. – Р. И.) сделала ненужной спланированную для Советов роль в снижении американских потерь и приближении победоносного окончания тихоокеанской войны»[442].
Самая жестокая в истории человечества война завершилась актом, который заставил серьезно задуматься всех, кому дороги были интересы мира, дружбы и сотрудничества между народами. США сбросили атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки. В кромешном аду атомных взрывов в течение мгновений 300 тыс. мирных граждан обратились в прах. Другие, получив огромные дозы радиоактивного облучения, остались калеками на всю жизнь.
Подобная акция ни в коей мере не была вызвана необходимостью военного порядка. Это явилось началом политики атомного шантажа.
Джон Эйзенхауэр вспоминал, что во время работы Потсдамской конференции однажды вечером они с отцом находились вдвоем в его спальне. Комнату освещал слабый свет ночника. Положив пистолет на стол, Дуайт сел на край кровати и после непродолжительного молчания сказал: «Джон, военный министр Стимсон сообщил мне сегодня, что они создали новую бомбу, основанную на расщеплении атома. Ее мощность превосходит человеческое воображение. Они совершенно серьезно думают о том, чтобы использовать ее против японцев. Все это, конечно, сверхсекретно… Отец явно был в состоянии депрессии»[443].
Реакция Эйзенхауэра на информацию Стимсона была однозначна – это страшное оружие не должно быть пущено в ход: «Мы должны, – считал он, – выразить надежду, что никогда не используем что-либо похожее против любого противника. Мне претит видеть Соединенные Штаты как инициатора использования в военных целях столь ужасного и разрушительного оружия, как то, которое мне описали»[444].
Эйзенхауэр был среди тех немногих государственных, политических и военных лидеров Запада, которые отдавали себе отчет в том, что атомная бомбардировка Японии – это серьезнейшая политическая ошибка западных союзников. Реакция Эйзенхауэра на уничтожение Хиросимы и Нагасаки была стремительной и четкой. В первом же интервью журналистам после этого события он заявил: «До того, как применили атомную бомбу, я бы сказал «да», я уверен, что мы сможем сохранить мир с Россией. Теперь я не знаю. Я надеялся, что в этой войне атомная бомба не будет использована… Люди повсюду напуганы и обеспокоены. Каждый вновь почувствовал угрозу своей безопасности»[445].
После войны Эйзенхауэр все чаще стал задумываться о своем дальнейшем жизненном пути. Он полагал, что с ее окончанием закончилась и его военная карьера, тем более что незадолго до конца войны он и несколько других американских генералов получили высшее, только что введенное воинское звание – генерал армии.
В ноябре 1945 г. Эйзенхауэр писал своему другу детства Свиту Хезлетту, который был больше всех причастен к его судьбе военного: «У меня нет более сильного желания, чем уйти в отставку»[446].
Но чем заняться после отставки? Ведь 55 лет еще не тот возраст, когда человек считает, что все уже позади. Эйзенхауэр говорил близким друзьям: «Я получил всю славу, какую только желал. Я хотел бы провести оставшиеся дни во главе небольшого колледжа, одновременно немного занимаясь земледелием»[447].
Другие авторы утверждают: «Он хотел выйти в отставку, писать, играть в гольф и наслаждаться жизнью»[448]. Возможно, таковы были личные планы Эйзенхауэра. Но на него имели серьезные виды лидеры обеих политических партий США. Все чаще и настойчивее стали раздаваться голоса о необходимости выдвинуть Эйзенхауэра на пост президента страны.
Многие биографы Эйзенхауэра, а также он сам в своих мемуарах приводят его разговор с президентом Трумэном, подлинность которого последний никогда не подтверждал. Президент заявил генералу: «Нет ничего такого, что бы Вы пожелали и чего я не попытался бы помочь Вам получить. Это, в частности, особенно относится к выборам президента США в 1948 г.» В ответ на столь неожиданное предложение Эйзенхауэр ответил: «Мистер президент, я не знаю, кто будет вашим соперником во время президентской кампании, но только не я»[449].
Трудно сказать, насколько искренним было предложение Трумэна, но, во всяком случае, он был очень настойчив в своем стремлении убедить Эйзенхауэра занять пост начальника штаба армии США. Хотя это был апогей военной карьеры, Айк без особого энтузиазма принял предложение президента[450].
Во многих интервью Эйзенхауэр утверждал, что он не имел после войны ни военных, ни политических амбиций. Возможно, это в определенной мере и соответствовало действительности, но амбиции военно-политических кругов США были беспредельны и имели глобальный характер. Генерал как герой войны мог сыграть важную роль в их осуществлении. Однако многие факторы мешали реализации этих планов, и один из них – стихийная демобилизация американской армии.
Народ устал от войны, и все аргументы поборников экспансионистской внешней политики о необходимости сохранить большую и боеспособную армию повисали в воздухе. В течение нескольких месяцев пришлось распустить по домам многомиллионную армию. Эйзенхауэр становился чем-то вроде генерала без армии. В начале 1946 г. он с горечью докладывал конгрессу, что на территории США не осталось ни одной армейской части, которая была бы должным образом обучена и оснащена.
На посту начальника штаба армии США Эйзенхауэр работал в постоянном контакте с министром обороны Джеймсом Форрестолом, с которым у него установились очень хорошие личные отношения. Наблюдая за умелыми маневрами Эйзенхауэра в коридорах власти Вашингтона послевоенного времени, отмечая такт и обходительность генерала, министр говорил: «Айк, с твоей физиономией быть тебе президентом, хочешь ты этого или нет». И очевидно, прав был Джордж Джонсон, автор популярной биографии Эйзенхауэра, в том, что именно в то время Дуайт уже серьезно думал о своем пути в Белый дом: Эйзенхауэр начал большое путешествие от «нет» к «да»[451]. Наверное, трудно было не думать о Белом доме, когда лидеры обеих партий домогались выдвижения его кандидатуры в президенты, а 20 тыс. избирателей послали ему письма с просьбой дать на это свое согласие[452].
Публичные заявления генерала как будто не оставляли сомнений в его нежелании испытывать судьбу на новом и, пожалуй, самом трудном поприще – в политике. Кое-кто даже проводил историческую параллель между Эйзенхауэром и героем Гражданской войны генералом северян Шерманом, который отказался баллотироваться в президенты. Правда, как и многие другие исторические параллели, данное сравнение было не очень убедительным. Шерман заявлял четко и ясно: «Я отказываюсь баллотироваться в президенты, а если против моей воли буду избран, то откажусь быть президентом».
Таких категорических заявлений Эйзенхауэр не делал. Он оставлял за собой право в будущем принять то решение, которое сочтет целесообразным.
Определяя политическую линию Эйзенхауэра во время войны, следует подчеркнуть, что он, как и всякий военный руководитель, был последовательным исполнителем стратегических военно-политических концепций правящих кругов США и Великобритании. Айк проявлял определенный политический реализм, когда решались вопросы открытия второго фронта в Европе, взятия Берлина, взаимоотношений с советским союзником в целом.
Анализ деятельности Эйзенхауэра в годы Второй мировой войны позволяет сделать еще один вывод, имеющий принципиально важное значение. СССР и США были союзниками в годы войны. История советско-американских отношений в этот период свидетельствует о том, что в определенных исторических условиях СССР и США смогли поддерживать не только дружественные, но и союзнические отношения. Опыт позитивного сотрудничества СССР и США в эти годы может и должен быть использован в интересах улучшения наших отношений, в интересах реализации внешнеполитического курса новой России.
ГЛАВА IV
Однажды в конце войны секретарь Эйзенхауэра Кэй Саммерсбай услышала, как молодой лейтенант, работавший в штабе, разочарованно заметил, что за всю войну он ни разу не видел главнокомандующего. Узнав об этом, Эйзенхауэр с готовностью принял предложение своего секретаря встретиться с работниками штаба. Генералы и полковники, часто контактировавшие с Эйзенхауэром, на эту встречу приглашены не были. Ее участниками стали только работники штаба – от подполковника до лейтенанта включительно[422].
Тепло простившись с товарищами по работе в штабе, Эйзенхауэр после встречи с Маршалом Жуковым вылетел в июне 1945 г. в США. Столица устроила генералу встречу, которой до этого не удостаивался ни один гражданин страны. Ему было предоставлено право обратиться к конгрессу с адресом, в котором он подчеркнул необходимость для союзников быть столь же едиными в мирное время, как и во время войны[423].
С особым волнением Эйзенхауэр ехал в родной Абилин. Специальный поезд шел через прерии Канзаса. И на каждой остановке – встречи, встречи и встречи. Тысячи людей спешили прийти на станции, повидать своего знаменитого земляка и поблагодарить его за большой вклад в победу над фашизмом.
Поезд сделал продолжительную остановку в Манхэттене, где находился Канзасский колледж, президентом которого был Милтон Эйзенхауэр. Братья встретились на перроне вокзала, где собралась большая группа студентов и местных жителей. Студенты восторженно приветствовали генерала. Правда, один из них не преминул заметить Дуайту: «В Европе Вы можете быть главнокомандующим, но здесь Вы только старший брат Милтона». Айк восторженно и от души рассмеялся. Теперь он окончательно уверовал в то, что действительно он дома, среди своих непочтительных канзасцев»[424].
Реплика студента, очевидно, прозвучала для Эйзенхауэра и как определенное напоминание, что военные заслуги дело хорошее, но пора решать вопрос и о том, какое место он хочет занять в жизни в мирное время.
Наверное, никогда еще Дуайту не приходилось произносить столько речей, как во время поездок по США и Европе после окончания войны.
Париж, Лондон, Вашингтон. Эйзенхауэр выступил в столицах трех великих держав – участниц антигитлеровской коалиции. Впереди была Москва.
«Во время Потсдамской конференции, – вспоминал Жуков, – И. В. Сталин вновь заговорил со мной о приглашении в Советский Союз Д. Эйзенхауэра. Я предложил пригласить его в Москву на физкультурный праздник, который был назначен на 12 августа». В официальном приглашении говорилось, что в СССР «он будет гостем Маршала Жукова. Это означало, что генерал приглашался в Советский Союз не как государственный, политический деятель, а как крупный военачальник Второй мировой войны»[425].
11 августа 1945 г. он вылетел из Франкфурта-на-Майне в Москву. В Берлине самолет сделал непродолжительную остановку, и к Эйзенхауэру присоединился Жуков. Джон, сопровождавший отца в этой поездке, вспоминал, что, как только самолет взял старт, Эйзенхауэр и Жуков уединились в передней части салона и всю дорогу оживленно беседовали через переводчика. «По характеру Жуков был очень дружелюбен и любил посмеяться, его дружелюбию, казалось, не было пределов»[426]. Самолет приземлился на московском аэродроме в 16 часов 11 августа, а на следующий день, в полдень, Эйзенхауэр и сопровождавшие его лица заняли отведенные им места недалеко от Мавзолея В. И. Ленина. Через несколько минут должен был начаться физкультурный парад.
К американским гостям подошел начальник Генерального штаба А. И. Антонов и передал приглашение И. В. Сталина занять места на трибуне Мавзолея. «Поскольку я был вместе с американским послом, – вспоминал Эйзенхауэр, – престиж которого как представителя президента имел важное значение, то у меня появились сомнения, уместно ли мне оставить посла, чтобы самому идти к генералиссимусу»[427].
Антонов вывел Эйзенхауэра из затруднения, сказав, что Сталин приглашает его с двумя своими спутниками по выбору. Эйзенхауэр, посол США А. Гарриман и руководитель американской военной миссии в СССР Д. Дин поднялись на Мавзолей. Как объяснил Гарриман Эйзенхауэру, союзный главнокомандующий был удостоен большой чести: он был первым иностранцем, приглашенным на трибуну Мавзолея.
Парад физкультурников продолжался пять часов. Эйзенхауэр писал, что никто из американских гостей никогда не видел ничего подобного. Яркие национальные костюмы участников парада, танцы, акробатические номера согласованно исполнялись многочисленными участниками парада. Беспрерывно гремел оркестр, составленный из тысячи музыкантов.
Эйзенхауэр смотрел не только на Красную площадь. Он внимательно наблюдал и за Сталиным, который «не обнаруживал никаких признаков усталости. Наоборот, казалось, он наслаждался каждой минутой представления»[428]. «Он (Сталин. – Р. И.) пригласил меня встать рядом с ним, и с помощью переводчика мы разговаривали с перерывами в течение всего спортивного представления.
Сталин проявил большой интерес к промышленным, научным и экономическим достижениям Америки. Он несколько раз повторял, что для России и США важно оставаться друзьями»[429]. Постепенно Сталин перевел разговор на вопрос о положении в Берлине. По его мнению, деятельность Союзного контрольного совета в Берлине важна была в первую очередь потому, что «она помогает выяснить, могут ли великие державы, победители в войне, продолжать успешно сотрудничать при решении проблем мирного времени»[430].
Американских гостей принимали с исключительным радушием и в Москве, и в Ленинграде. Джон писал, что во время посещения подмосковного колхоза они были встречены с большой сердечностью. «Мы с интересом обратили внимание на то, что, несмотря на всю торжественность окружения вокруг таких русских маршалов, как Жуков, земледельцы разговаривали с ними свободно и на равных. Жуков и колхозники вместе смеялись и шутили»[431].
Все американские гости отмечали ту теплоту, с которой их принимали в СССР. Дуайт Эйзенхауэр писал, что Маршал Жуков и другие официальные лица настаивали, чтобы он «назвал места, которые хотел бы посетить. Они говорили, что нет такого места, которое я не смогу увидеть, если даже потребовалось бы отправиться во Владивосток»[432]. Дуайт с радостью принял приглашение осмотреть сокровища Оружейной палаты Кремля, закрытые в то время для массового обозрения. Оказалось, что почти весь состав американского посольства в Москве, никогда не видевший столь уникальной коллекции, выразил желание сопровождать Эйзенхауэра. Он «шутливо согласился считать их всех временно адъютантами. Группа около шестидесяти человек провела вторую половину дня в музее, рассматривая собранные там драгоценности»[433].
По приглашению Сталина Эйзенхауэр участвовал в просмотре в Кремле документального фильма о битве за Берлин. «Я заинтересовался фильмом, и генералиссимус с готовностью заметил, что даст мне копию фильма». Эйзенхауэр сказал также, что хотел бы иметь фотографию Сталина. Вскоре после отъезда из Москвы он «получил в Берлине полную копию фильма и фотографию генералиссимуса с его дарственной надписью»[434].
Только что закончилась война, для решения важных проблем межсоюзнических отношений была крайне необходима встреча союзников на высшем уровне. Специальный представитель президента Г. Гопкинс уделял этому вопросу первостепенное внимание. Он проявлял большой интерес и к отношению советского руководства к Д. Эйзенхауэру. В частности, Гопкинс сообщал: «Сталин выражал огромное восхищение русских Эйзенхауэром и высказывал сожаление, что не смог видеть его в декабре 1944 г.»[435].
Сталин действительно высоко отзывался об Эйзенхауэре. В беседе с послом США в СССР А. Гарриманом он говорил: «Генерал Эйзенхауэр – великий человек не только из-за своих военных свершений, но и благодаря своему гуманному, дружелюбному, доброму и откровенному характеру. Это не какая-то «грубая» личность, как большинство военных»[436].
Вспоминая свои впечатления от встреч со Сталиным, «Айк позднее заявлял, что у него никогда не было иллюзий в отношении советского диктатора. Он писал о Сталине как об «очень хитром человеке»… Сталин мямлил во время разговора, но собеседник чувствовал, что он мыслит каждую минуту». Сталин был «силен и беспощаден»[437]. Но в период встреч со Сталиным Айк описывал его как «великодушного и отечески» внимательного[438].
Очевидно Сталин был очень хорошим актером, если Эйзенхауэр при встрече с ним был очарован его «великодушием» и «отеческим» вниманием. Все, кто достаточно был знаком с Эйзенхауэром, отмечали, что он неплохо разбирался в людях.
По мнению Амброуза, Эйзенхауэр обладал даром глубокого «проникновения в мысли других людей, от Гитлера в 1945 г. до Хрущева в 1959 г. Айк в очень редких случаях недооценивал своих оппонентов»[439].
Поездка в Советский Союз произвела на Эйзенхауэра очень большое впечатление. И по завершении визита в СССР он направил письмо послу США в СССР А. Гарриману: «Я был бы благодарен, если бы Вы передали Генералиссимусу Сталину мою благодарность не только за предоставление возможности посетить его великую страну, но также за теплоту приема и великолепное гостеприимство, проявленное в отношении меня»[440].
Поездка в Москву была обнадеживающей. Радушный прием, оказанный генералу Эйзенхауэру, как будто давал повод надеяться на возможность дальнейшего развития и укрепления советско-американских отношений.
Настроен Эйзенхауэр был оптимистично, что нашло отражение в целом ряде его публичных выступлений в первое время после окончания войны. В них он признавал возможность, более того – необходимость мирного сосуществования Соединенных Штатов и Советского Союза. Аргументы для такого рода заключения он, в частности, пытался найти и в экскурсах в американскую историю. Например, он обращался к известной речи Авраама Линкольна, который в канун раскола Соединенных Штатов, осуществленного рабовладельцами чтобы спровоцировать Гражданскую войну 1861—1865 гг., говорил: «Дом, разделенный надвое не может стоять». Имея в виду это известное изречение Линкольна, Эйзенхауэр заявил в одной из своих речей вскоре после окончания войны: «Мы должны понимать, что добрый юмор, терпение, настойчивость столь же важны в международных делах, как и в отношениях между отдельными людьми. Если дом Линкольна, будучи разделенным, не мог устоять, то два дома, построенные в разной манере, вполне могут существовать на одной улице». Эйзенхауэр вновь и вновь подчеркивал: «Мы можем жить в мире с теми, чья философия резко отличается от нашей»[441].
Во время приема, устроенного американским послом Гарриманом, пришло сообщение о капитуляции Японии. Это была еще одна совместная победа союзников. Советские и американские участники приема с огромным энтузиазмом восприняли эту весть.
К слову сказать, Эйзенхауэр считал, что не было военной необходимости для участия Советского Союза в войне против Японии, что США и Великобритания обладали достаточными военными силами, чтобы выиграть эту войну и без СССР.
Сторонники подобной точки зрения особенно уверовали в военную удачу англо-американских союзников на Тихоокеанском театре военных действий после атомной бомбардировки Японии.
В современной западной историографии соответствующая точка зрения широко распространена и сегодня. Она нашла свое отражение и в совместной работе историков России, Великобритании и США, опубликованной к 50-летию Победы: «Разумеется, Хиросима (атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки. – Р. И.) сделала ненужной спланированную для Советов роль в снижении американских потерь и приближении победоносного окончания тихоокеанской войны»[442].
Самая жестокая в истории человечества война завершилась актом, который заставил серьезно задуматься всех, кому дороги были интересы мира, дружбы и сотрудничества между народами. США сбросили атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки. В кромешном аду атомных взрывов в течение мгновений 300 тыс. мирных граждан обратились в прах. Другие, получив огромные дозы радиоактивного облучения, остались калеками на всю жизнь.
Подобная акция ни в коей мере не была вызвана необходимостью военного порядка. Это явилось началом политики атомного шантажа.
Джон Эйзенхауэр вспоминал, что во время работы Потсдамской конференции однажды вечером они с отцом находились вдвоем в его спальне. Комнату освещал слабый свет ночника. Положив пистолет на стол, Дуайт сел на край кровати и после непродолжительного молчания сказал: «Джон, военный министр Стимсон сообщил мне сегодня, что они создали новую бомбу, основанную на расщеплении атома. Ее мощность превосходит человеческое воображение. Они совершенно серьезно думают о том, чтобы использовать ее против японцев. Все это, конечно, сверхсекретно… Отец явно был в состоянии депрессии»[443].
Реакция Эйзенхауэра на информацию Стимсона была однозначна – это страшное оружие не должно быть пущено в ход: «Мы должны, – считал он, – выразить надежду, что никогда не используем что-либо похожее против любого противника. Мне претит видеть Соединенные Штаты как инициатора использования в военных целях столь ужасного и разрушительного оружия, как то, которое мне описали»[444].
Эйзенхауэр был среди тех немногих государственных, политических и военных лидеров Запада, которые отдавали себе отчет в том, что атомная бомбардировка Японии – это серьезнейшая политическая ошибка западных союзников. Реакция Эйзенхауэра на уничтожение Хиросимы и Нагасаки была стремительной и четкой. В первом же интервью журналистам после этого события он заявил: «До того, как применили атомную бомбу, я бы сказал «да», я уверен, что мы сможем сохранить мир с Россией. Теперь я не знаю. Я надеялся, что в этой войне атомная бомба не будет использована… Люди повсюду напуганы и обеспокоены. Каждый вновь почувствовал угрозу своей безопасности»[445].
После войны Эйзенхауэр все чаще стал задумываться о своем дальнейшем жизненном пути. Он полагал, что с ее окончанием закончилась и его военная карьера, тем более что незадолго до конца войны он и несколько других американских генералов получили высшее, только что введенное воинское звание – генерал армии.
В ноябре 1945 г. Эйзенхауэр писал своему другу детства Свиту Хезлетту, который был больше всех причастен к его судьбе военного: «У меня нет более сильного желания, чем уйти в отставку»[446].
Но чем заняться после отставки? Ведь 55 лет еще не тот возраст, когда человек считает, что все уже позади. Эйзенхауэр говорил близким друзьям: «Я получил всю славу, какую только желал. Я хотел бы провести оставшиеся дни во главе небольшого колледжа, одновременно немного занимаясь земледелием»[447].
Другие авторы утверждают: «Он хотел выйти в отставку, писать, играть в гольф и наслаждаться жизнью»[448]. Возможно, таковы были личные планы Эйзенхауэра. Но на него имели серьезные виды лидеры обеих политических партий США. Все чаще и настойчивее стали раздаваться голоса о необходимости выдвинуть Эйзенхауэра на пост президента страны.
Многие биографы Эйзенхауэра, а также он сам в своих мемуарах приводят его разговор с президентом Трумэном, подлинность которого последний никогда не подтверждал. Президент заявил генералу: «Нет ничего такого, что бы Вы пожелали и чего я не попытался бы помочь Вам получить. Это, в частности, особенно относится к выборам президента США в 1948 г.» В ответ на столь неожиданное предложение Эйзенхауэр ответил: «Мистер президент, я не знаю, кто будет вашим соперником во время президентской кампании, но только не я»[449].
Трудно сказать, насколько искренним было предложение Трумэна, но, во всяком случае, он был очень настойчив в своем стремлении убедить Эйзенхауэра занять пост начальника штаба армии США. Хотя это был апогей военной карьеры, Айк без особого энтузиазма принял предложение президента[450].
Во многих интервью Эйзенхауэр утверждал, что он не имел после войны ни военных, ни политических амбиций. Возможно, это в определенной мере и соответствовало действительности, но амбиции военно-политических кругов США были беспредельны и имели глобальный характер. Генерал как герой войны мог сыграть важную роль в их осуществлении. Однако многие факторы мешали реализации этих планов, и один из них – стихийная демобилизация американской армии.
Народ устал от войны, и все аргументы поборников экспансионистской внешней политики о необходимости сохранить большую и боеспособную армию повисали в воздухе. В течение нескольких месяцев пришлось распустить по домам многомиллионную армию. Эйзенхауэр становился чем-то вроде генерала без армии. В начале 1946 г. он с горечью докладывал конгрессу, что на территории США не осталось ни одной армейской части, которая была бы должным образом обучена и оснащена.
На посту начальника штаба армии США Эйзенхауэр работал в постоянном контакте с министром обороны Джеймсом Форрестолом, с которым у него установились очень хорошие личные отношения. Наблюдая за умелыми маневрами Эйзенхауэра в коридорах власти Вашингтона послевоенного времени, отмечая такт и обходительность генерала, министр говорил: «Айк, с твоей физиономией быть тебе президентом, хочешь ты этого или нет». И очевидно, прав был Джордж Джонсон, автор популярной биографии Эйзенхауэра, в том, что именно в то время Дуайт уже серьезно думал о своем пути в Белый дом: Эйзенхауэр начал большое путешествие от «нет» к «да»[451]. Наверное, трудно было не думать о Белом доме, когда лидеры обеих партий домогались выдвижения его кандидатуры в президенты, а 20 тыс. избирателей послали ему письма с просьбой дать на это свое согласие[452].
Публичные заявления генерала как будто не оставляли сомнений в его нежелании испытывать судьбу на новом и, пожалуй, самом трудном поприще – в политике. Кое-кто даже проводил историческую параллель между Эйзенхауэром и героем Гражданской войны генералом северян Шерманом, который отказался баллотироваться в президенты. Правда, как и многие другие исторические параллели, данное сравнение было не очень убедительным. Шерман заявлял четко и ясно: «Я отказываюсь баллотироваться в президенты, а если против моей воли буду избран, то откажусь быть президентом».
Таких категорических заявлений Эйзенхауэр не делал. Он оставлял за собой право в будущем принять то решение, которое сочтет целесообразным.
* * *
Генерал Дуайт Эйзенхауэр в годы Второй мировой войны внес важный вклад в разгром фашистской Германии и ее союзников. Являясь Главнокомандующим вооруженными силами западных союзников во время операций в Северной Африке, Италии и во Франции, он много сделал для подготовки и осуществления этих операций. Однако, оценивая результаты военных операций западных союзников, проводимых под командованием Эйзенхауэра, надо учитывать, что бои в Северной Африке велись после битв под Москвой и Сталинградом, в Италии – после сражения на Курской дуге. Главная операция союзников во Франции в июне 1944 г. имела место после того, как отборные части гитлеровской армии уже были перемолоты на советско-германском фронте, после того, как наступил великий перелом не только в ходе боев на Восточном фронте, но и во всей Второй мировой войне.Определяя политическую линию Эйзенхауэра во время войны, следует подчеркнуть, что он, как и всякий военный руководитель, был последовательным исполнителем стратегических военно-политических концепций правящих кругов США и Великобритании. Айк проявлял определенный политический реализм, когда решались вопросы открытия второго фронта в Европе, взятия Берлина, взаимоотношений с советским союзником в целом.
Анализ деятельности Эйзенхауэра в годы Второй мировой войны позволяет сделать еще один вывод, имеющий принципиально важное значение. СССР и США были союзниками в годы войны. История советско-американских отношений в этот период свидетельствует о том, что в определенных исторических условиях СССР и США смогли поддерживать не только дружественные, но и союзнические отношения. Опыт позитивного сотрудничества СССР и США в эти годы может и должен быть использован в интересах улучшения наших отношений, в интересах реализации внешнеполитического курса новой России.
ГЛАВА IV
ПРЕЗИДЕНТСТВО
На посту начальника штаба армии США Эйзенхауэр пробыл с ноября 1945 по февраль 1947 гг.[453] И на протяжении всего этого периода политиканы всех мастей строили планы использования имени популярного генерала в азартнейшей политической игре, призом в которой был Белый дом. И, наверное, в этих условиях удержаться от соблазна было нелегко. Эйзенхауэр не раз советовался по этим вопросам с людьми самой различной ориентации, в частности с Макартуром и Маршаллом. Но уже в то время главным его советником был брат Милтон, к мнению которого он особенно прислушивался. Милтон считал, что политическим дельцам нужно популярное имя Дуайта, а не он сам. «Практичный либерал» семьи Эйзенхауэров был против баллотировки Дуайта в президенты[454].
В июне 1948 г. Эйзенхауэр стал президентом одного из крупнейших в стране Колумбийского университета. К этому времени он имел почетные ученые степени и звания многих университетов мира, но всем окружающим, и в первую очередь ему самому, было хорошо известно, что эти высокие академические регалии он получил не за вклад в развитие каких-либо наук. Это была дань уважения к его военным заслугам в годы Второй мировой войны.
История прихода Эйзенхауэра в Колумбийский университет представляет определенный интерес.
После окончания войны популярному генералу было сделано много предложений использовать свое имя, энергию, связи на поприще бизнеса, в частности в издательском деле. Однако, как писал один из его биографов, «ему не нравилась идея ассоциироваться с какой-либо коммерческой деятельностью, вне зависимости от того, насколько она доходна»[455].
Эйзенхауэр был достаточно трезвомыслящим человеком, чтобы прийти к выводу, что его общеобразовательная подготовка ограничивалась узкими рамками программ военных учебных заведений, в которых он учился. Этого было явно недостаточно в век начинавшейся научно-технической революции. И он самокритично заявлял, что для пополнения своего интеллектуального багажа был бы не против того, чтобы возглавить какой-нибудь небольшой колледж, где бы он одновременно с административной деятельностью смог расширить и свои собственные познания.
Когда же ему было предложено возглавить Колумбийский университет, первая его реакция была резко негативной. «Предложите это Милтону!» – ответил генерал. И только спустя шесть месяцев, после многочисленных раздумий Эйзенхауэр дал согласие на это предложение. В июне 1948 г., как указывалось выше, он стал президентом Колумбийского университета, одного из авторитетнейших учебных заведений страны.
На новом поприще Дуайта Эйзенхауэра ждали многие серьезные проблемы, с которыми он столкнулся, еще не переступив порога популярного в стране и за рубежом университета. Ряд представителей академической элиты был против нового президента, считая, что учебные заведения такого разряда должны возглавлять ученые, а не генералы.
В июне 1948 г. Эйзенхауэр стал президентом одного из крупнейших в стране Колумбийского университета. К этому времени он имел почетные ученые степени и звания многих университетов мира, но всем окружающим, и в первую очередь ему самому, было хорошо известно, что эти высокие академические регалии он получил не за вклад в развитие каких-либо наук. Это была дань уважения к его военным заслугам в годы Второй мировой войны.
История прихода Эйзенхауэра в Колумбийский университет представляет определенный интерес.
После окончания войны популярному генералу было сделано много предложений использовать свое имя, энергию, связи на поприще бизнеса, в частности в издательском деле. Однако, как писал один из его биографов, «ему не нравилась идея ассоциироваться с какой-либо коммерческой деятельностью, вне зависимости от того, насколько она доходна»[455].
Эйзенхауэр был достаточно трезвомыслящим человеком, чтобы прийти к выводу, что его общеобразовательная подготовка ограничивалась узкими рамками программ военных учебных заведений, в которых он учился. Этого было явно недостаточно в век начинавшейся научно-технической революции. И он самокритично заявлял, что для пополнения своего интеллектуального багажа был бы не против того, чтобы возглавить какой-нибудь небольшой колледж, где бы он одновременно с административной деятельностью смог расширить и свои собственные познания.
Когда же ему было предложено возглавить Колумбийский университет, первая его реакция была резко негативной. «Предложите это Милтону!» – ответил генерал. И только спустя шесть месяцев, после многочисленных раздумий Эйзенхауэр дал согласие на это предложение. В июне 1948 г., как указывалось выше, он стал президентом Колумбийского университета, одного из авторитетнейших учебных заведений страны.
На новом поприще Дуайта Эйзенхауэра ждали многие серьезные проблемы, с которыми он столкнулся, еще не переступив порога популярного в стране и за рубежом университета. Ряд представителей академической элиты был против нового президента, считая, что учебные заведения такого разряда должны возглавлять ученые, а не генералы.