Страница:
Кстати, при внешней безалаберности охрану тут наладили как надо, и по основным узлам: перекрёсткам, лифтовым залам, приёмным – бдели посты Боевых Псов, отлично дрессированных и оснащённых.
Строгая секретарка привела певцов в просторный кабинет, где и сдала своему шефу – Милану, манерному блондину с нежным румянцем на молочных щеках. А уже тот, предложив сложить инструменты на своём столе, увлёк их дальше, к директору музыкальных программ, на ходу инструктируя мягким настойчивым голосом. Руководитель, некто Иоанн Леднёв, тоже оказался блондином и тоже на удивление молодым. (По заверениям Алисы, он значился внебрачным сынком Главрежа – чего не наболтают злые языки!) Зато был он куда смуглее Милана, в непроницаемых очках и с непроницаемым же лицом – наверное, для солидности. Кабинет у него оказался просторней, стол – шире, но прочих излишеств не наблюдалось. А обращался Милан к начальству не иначе как «превосходительство» – что принималось как должное.
Долго разговаривать Леднёв не стал, просто назначил прослушивание на четыре часа пополудни и кивком указал на дверь, вновь погружаясь в компьютерные отчёты. Против опасений, это сошло ему без последствий. Зато в коридоре Эва велела Милану проваливать и более не докучать, пока не подойдёт срок. Тот заикнулся было насчёт недопустимости опозданий, но женщина опалила его таким взглядом, что бедняге не помогли бы никакие очки. Поспешно Милан ретировался, наверняка кляня Ореста и свою злую судьбу.
– Шесть часов на рекогносцировку, – объявила Эва. – Разбегаемся!
– Порепетировать не хочешь? – спросил Вадим для очистки совести. – Ответственное же мероприятие!
– К чему? – пожала она плечами. – Будем импровизировать.
– Тогда разбежались, – согласился он. – Встречаемся у Милана.
Они разошлись по трём доступным направлениям: вправо, влево и вниз. Впрочем, сам Вадим далеко не ушёл, ибо за первым же поворотом едва не столкнулся с Тигрием Рувимовичем Низинцевым, известным в узких кругах как литератор-универсал: поэт, прозаик (от мемуариста до воображенца), драматург, сценарист, репризер, эпиграмматист и ещё бог знает кто! Вдобавок Тигрий и рисовал вполне крепко, не раз выезжая на этом в трудные времена.
Вадим знал его с тех давних пор, когда, по младости, баловался стихами. Поначалу Тигрий отнёсся к Вадиму агрессивно (будущий творец был тогда очень озабочен самоутверждением и на всякий случай облаивал всех), хотя не без опаски: чёрт этих громил знает, можно ведь и схлопотать! Затем как будто принял Вадима в избранный круг и даже попытался призвать в ряды литбанды, непонятно для чего и против кого создаваемой. Когда тот не поддержал, надолго к нему охладел, но записать Вадима в противники всё ж остерёгся.
В недолгий период ослабления вожжей Низинцев наконец прорвался к читателю, примкнув к объединению творцов, расцветшему на свежем трупе старого издательства, – и живенько опубликовал всё, скопившееся за годы. Даже обрёл признание, по этой причине слегка подобрев. Затем опять надолго пропал из виду, мелькая разве на сборищах воображенцев да изредка заглядывая к Вольным Творцам. С последней встречи Тигрий ещё располнел, даже обрюзг. Судя по одёжкам, снабжался он теперь неплохо и с приличной периодичностью, однако беречь наряды не научился. И душок от него исходил сообразный.
На сей раз Низинцев обрадовался Вадиму, как родному, долго и прочувственно тряс его руку, вцепившись пухлыми ладонями, и, кажется, готов был облобызать, норовя придвинуться ближе.
– Рад, рад, – повторял он, сияя. – Очень рад, весьма!.. Наконец ты с нами, давно пора. И то, сколько можно строчить в стол? Ну, теперь мы им покажем! – пригрозил Тигрий непонятно кому. – А чего – пришло наше время!.. Как пелось когда-то: «молодым везде у нас» – что?
Насколько Вадим помнил, вьюноша сей был немногим младше его, то есть изрядно за сорок, а выглядел вдвое старше – даже если пренебречь лысиной, брюхом и бурдюком под нижней челюстью.
– Вон, гля, сам Волков идёт! – показал Тигрий. – А знаешь, ничего оказался мужик – на удивление!..
Действительно, по коридору шествовал Михаил Родионович, благосклонно с кем-то беседуя и не забывая отвечать на приветствия, – по-прежнему осанистый, представительный, даже видный, несмотря на возраст. Задолго до смутных времён он прославился как корчеватель творческих сорняков, благо более десяти лет возглавлял единственное в области издательство. Потом, когда воздух слегка посвежел, Волков из корчевателя преобразился в радетеля отвергаемых прежде талантов, задержавшихся в отрочестве или заблудших, – и с тем же рвением принялся их опекать, переделывая под себя. По совместительству он радел за всё старожильское, выискивая в губернии истоки мировых достижений, и действительно слыл в этих вопросах знатоком, памятью возмещая нехватку ума. А после Отделения прибился к Студии и тоже устроился неплохо – ещё бы, с таким опытом выживания!..
– А давай с ним познакомлю, – вдруг загорелся Тигрий. – Стоящее дело, ей-богу!
Не успел Вадим возразить, как он уже остановил Волкова и принялся нахваливать приятеля, поощряемый отеческой улыбкой мэтра. При этом бойко сыпал «превосходительствами» да «господами директорами». После чего «превосходительство» выдало несколько радушных фраз уже самому Вадиму и милостиво протянуло к нему ухоженную руку. А тот, как бобик, её пожал, удивляясь себе и мысленно кляня не в меру активного Тигрия.
– Помнишь, как я его крыл? – спросил творец, когда Волков уплыл. – А он зла не держит – что значит широкая натура!.. Мы ему как дети.
– Ты про евреев?
– Про всех нас – молодых, талантливых, перспективных… Гля, яка кобылка! – В восторге Тигрий уставился на фланирующую невдалеке девицу, из «леопардовых», даже причмокнул. – Как себя несёт, а? Бедрышками туда-сюда, туда-сюда. Ух, я бы ей!..
Затем он поволок Вадима в ближнюю кормушку, суля невиданные кушанья, и там долго пререкался с раздатчицами, требуя почтения к творцам, а также усиленного питания. В конце концов добился желаемых блюд, причём с учётом Вадима. Однако почти всё умял сам, чавкая и сыпля изо рта крошками, ибо даже за столом не прекращал говорить.
То уговаривал знакомца влиться в победоносный творческий блок, то снисходительно поучал его, объясняя здешний расклад сил и принципы своей стратегии, то с воодушевлением планировал сложные интриги, наверняка провальные. Всё это мало задевало Вадима, но он больше помалкивал, давая Тигрию выговориться, и терпеливо вслушивался, надеясь выловить полезное.
– Кому нужны эти книги! – бубнил Тигрий, видимо, о наболевшем. – Кто их сейчас читает? Книгоизданию каюк, забудь и думать! Теперь в цене сценарии, пьесы, сюжеты, диалоги, – на то у нас сценарный отдел, и возглавляет его душка Волков, имей в виду. Конечно, почти всё он и его присные передирают из-за Бугра, благо имеют допуск. Так всё равно ж кому-то надо это доводить, причёсывать под нашего зрителя, под наш своеобычный быт, под наш уникальный менталитет, – ведь у федералов даже язык стал будто иностранный! Мы-то ещё поймём, а вот трудяги половину слов забыли – и то, говоря по правде, зачем им столько, ежели книг не нюхают? – Тигрий посмеялся снисходительно, разбавил выступление парой баек и продолжил: – Но мы ж профи, верно? Надо – настрочим сценарий на заданную тему; надо – репризы, речугу, чего хочешь!.. А каково сочинять по серии каждый день – ты знаешь, пробовал? Глаза на лоб, руки трясутся, а кому до этого дело, вынь да положь текст, иначе… Ладно, не будем о плохом. Жизнь прекрасна!
Но его оптимизма хватило ненадолго. Завершив трапезу обильными возлияниями, благо медовухи вытребовал тройную порцию, Тигрий размяк и мало-помалу съехал на жалобы, тоже скопившиеся в изобилии.
– Бог мои, – восклицал он, – это какой-то театр абсурда!.. Представляешь, моя дурища-редактор не поленилась перелопатить пьесу, изорвав текст в такие клочья, что потерялся всякий смысл. Переврала каждое предложение – за исключением тех, какие выбросила вовсе. Затем присандалила свою концовку, заменила название и приносит ко мне с идиотской фразой: «Посмотри, по-моему, стало лучше!» – при этом сияет, как майская роза, и заглядывает в глаза, напрашиваясь на похвалу. Ты понимаешь, она ведь искренне – искренне! – полагает, что лучше автора знает, чего тот хотел сказать. И что именно она тут последняя инстанция!
– А разве нет? – спросил Вадим. – Правда, над ней ещё главред, за ним Режиссёр, – но, полагаю, с тобой благополучно разделаются и без них.
– Но как же так! – возмутился Тигрий, едва не плача. – Они ведь сами позвали!
– Знаешь, какой самый надёжный способ прикончить оппозицию? – сказал Вадим. – Самому возглавить её!.. Чего ты ждал тут? Трепетного отношения к авторам, благоговения перед творцами? А с какой, позволь узнать, стати?
– Предлагаешь «расслабиться и ловить кайф»? – уныло спросил литератор. – Таких здесь хватает и без меня – да почти все! Им-то плевать, что вытворяют с их порождениями.
– Может быть, они правы?
– Кто? – не понял Тигрий. – Здешние насильники или жертвы?
– Те и другие. Может, твои искания публике до лампочки, а нужны ей лишь выжимки, переваренные железными желудками редакторов, – прочее они отрыгнут? Может, в этом и есть «сермяжная правда»?
– Иди ты! – испуганно сказал Тигрий. – Тогда я повешусь.
– Не кокетничай, родной, – ты отлично знал, под кого ложишься! И если станешь отдаваться с брезгливой миной, суть не изменится. Разве не ясно, что Студии плевать на «рукописи», а покупалось именно «вдохновение»? Наверно, им сгодятся ваши сюжеты, потому как собственных не хватает, – но уж никак не идеи! А нюх на крамолу у студийцев отменный: за последние годы они так насобачились отделять плевелы от зёрен, что лучше не пытаться пронести мимо них «высокое, доброе» – заглотнут с потрохами. Я даже подозреваю, что их специально превратили в наркоманов от культуры – как тех собачек, которых используют на поиске отравы.
– Представляешь, до чего додумались, – ввернул Тигрий. – Опусы творцов отбраковывают сами творцы! Они будто специально нас стравливают. И было б из-за чего напрягаться – восьмой разряд, подумаешь!.. У здешних шутов – комедиантов гребаных, менестрелей задрипанных – и то выше. Жаль, я ряшкой не вышел, а то бы тоже чего-нибудь спел. Или сплясал.
– Танец живота, – поддакнул Вадим, вспомнив вчерашний концерт. – Для фильма ужасов.
– У-у, Конан! – обиделся Тигрий, затем утробно гыкнул – видно, представил картинку. – А знаешь… только между нами, ладно?.. для избранной публики тут устраивают гладиаторские бои – настоящие, не какую-то пошлую имитацию в духе «Warriors of the ring». Вот кого откармливают – на убой! Не хочешь попробовать?
– «Комиссарского тела»? – Вадим усмехнулся. – Ты забыл: я даже рыбалку не жалую, – где уж мне в людоеды!..
– На худой конец, можно схлестнуться со львом.
– А эта задачка как раз по тебе. Представляешь объяву: «Матч века – Тигрий против льва!»
– Щас! – хмыкнул творец, – Только сперва к стоматологу сгоняю, а то пломба расшаталась…
Ещё раз смотавшись к раздаче, толстячок вернулся с новой порцией медовухи, выцарапанной не без скандала, и снова приложился. После чего беднягу совсем развезло, и, пока он не вздумал добавить снова, Вадим вывел его из кормушки, придерживая за плечо.
– Ну да, конечно! – продолжал плакаться Тигриц, придвигаясь к Вадиму и дыша в лицо сложными ароматами. – Ты вот сильный, тебе хорошо!.. А что делать нам, слабым? Как жить-то, а?
Брезгливо Вадим отодвигался, разрывая дистанцию, но пьяненький творец этого не замечал и гнал его дальше, пока не припёр к стене. Тогда Вадиму пришлось, наплевав на приличия, остановить напористого плакальщика рукой. Тот всё говорил, давясь и всхлипывая, будто хотел разом выплеснуть накопившиеся обиды, а Вадим с тоской гадал, валяет ли Тигрий сейчас дурака или на самом деле съехал в идиотизм?
Наконец они расстались: Тигрий вдруг заспешил по неотложному делу, а может, смекнул, даже сквозь алкогольный туман, что наговорил лишку.
Чуть погодя Вадим увидел творца весёлым и бодрым, усилием воли загнавшим опьянение в глубь сальных глазок. Одной рукой он поддерживал щебечущую малышку из массовки, а другой прижимал к груди бутыль с медовухой, добытую невесть где. И направлялся, скорее всего, в свой кабинет – будто бы для прослушивания.
За подобные выходки Тигрию и раньше частенько «надраивали рубильник», а он потом приставал ко всем с нудными расспросами: что он, собственно, натворил такого, если проснулся с разбитой харей? Как же, наверно, увлекательно налетать на одни грабли с тем же щенячьим энтузиазмом!..
Заметив Вадима, Тигрий игриво подмигнул, давая понять, что сейчас у него дела поважней, чем обхаживать старых приятелей. Хотя лучше бы обратил внимание на угрюмого парня, следующего в кильватере разгульной парочки. Кажется, «живому классику» предстояло новое интересное пробуждение, и летел он туда на всех парах!
Пожав плечами, Вадим предоставил событиям развиваться своим чередом, а сам отправился бродить по Студии. За оставшиеся несколько часов обойти эту громаду вряд ли было возможно, разве на форсаже. Однако планировки в сознании Вадима складывались куда быстрей, чем он продвигался, словно он уже видел сквозь стены. По пути Вадим продолжал присматриваться к здешней публике, прислушиваться к разговорам, доносившимся отовсюду, даже из-за дверей, на которых он не пропускал ни таблички. И параллельно с конструкцией здания в его голове складывалось устройство самой Студии.
Итак, Студия делилась на три главных дирекции: музыкально-развлекательных, художественных и агитационно-информативных программ. Возглавляли дирекции соответственно Леднёв, прозванный «очковым змеем», неувядающий «душка» Волков, и некто Куницын, мужик энергичный и хваткий, известный Вадиму по рассказам Алисы и главный её опекун (увы, в прошлом). Каждому руководителю был придан коллегиальный орган, сродни худсовету: то ли для распыления ответственности, то ли для отвода негативной энергии, поступающей снизу, – хотя решали директора единолично. Потому в коллегиях обретались люди закалённые, непрошибаемые, с отличным заземлением, немалой собственной массой и отменным чутьём.
Дирекции разветвлялись на отделы, творческие группы и прочие рабочие образования, уже ничего не решавшие и отвечавшие главным образом за «полезность» продукции, но отнюдь не за качество.
А над всеми, само собой, высился Режиссёр – наша «светлость» или даже «сиятельство», Вениамин Аликперович Банджура, неунывающий, всеми любимый, слегка ополоумевший к старости, но ничуть не потерявший в потенции. Наоборот, старикан чиканулся на своём неуёмном либидо и с возрастом всё меньше разбирал цели, трахая, по выражению Алисы, уже всё, что двигалось, – точно сбрендивший охотник, стреляющий во всё подряд. Конечно, ему спускали все шалости и привычно отчисляли старлеток и секретарок, забрюхатевших по собственному недосмотру. Самое удивительное, что при всём том Студия функционировала как часы, выдавая на-гора требуемую «породу». Никто тут Банджуру по-настоящему не боялся, но ослушаться его, а тем более пойти против не приходило в голову ни одному студийцу. Будто он в самом деле был небожителем, сошедшим к смертным, а кое на кого и пролившийся «золотым дождём».
Как выяснилось. Храм (по крайней мере, надземная его часть) устройством напоминал матрёшку. Внешний слой был доступен для всех, прорвавшихся через наружные посты: если уж попал, то попал, – ходи где желаешь, в пределах дозволенного. Но дальше начинались сложности. Попасть в следующий слой можно было лишь на лифтах, а туда всякая мелкота: посетители, обслуга, творцы, исполнители – допускалась только в составе свиты Истинных (начотдела и выше) либо в сопровождении секретарок, как бы представляющих в простонародной гуще их священные особы. А ежели ты сам по себе, то изволь сам и топать по коридорам да лестницам – чай, не барин!
В среднем слое дочти не было посетителей, зато чинуши разгуливали в открытую – тот же Волков, к примеру. Однако для продвижения вглубь, к следующему слою, требовалась, вероятно, другая форма допуска – даже служебного входа Вадим не обнаружил. А мордатые предлифтовые Псы ощутимо напрягались, даже если он просто читал инструкции, вывешенные за их спинами, – только что зубами не клацали! Наверно, любые покушения на заведённый порядок карались по всей строгости, поэтому здешняя публика, довольно сумасбродная в остальном, на лифты даже не глядела.
Завершил экскурсию Вадим в приёмной Милана, придя туда минут за двадцать до назначенного срока, чтобы попробовать раскрутить его строгую секретарку. Как выяснилось, звали её Леонией и была она не столько строгой, сколько застенчивой, не привыкшей ещё к богемной развязности, а потому напускавшей на себя чопорный вид. Почувствовав к себе нормальный человеческий интерес, девушка оттаяла и охотно поболтала с Вадимом, хотя не сообщила ничего нового – просто не успела узнать.
Затем, почти одновременно, вернулись решительная Эва и безучастный Адам, привнеся в их общую копилку свежие впечатления. И уже втроём они вторглись к Милану, обречённо завздыхавшему при их появлении, разобрали свои инструменты и вместе с ним направились в зал прослушивания, благо тот оказался неподалёку.
А там, на одном из ближних рядов, уже расположились коллегионеры, усевшись так плотно, будто выстроили футбольную «стенку». Почти все оказались пенсионного возраста, а кое-кто, наверно, и глуховат – в самый раз для молодёжных прослушиваний! Лица у большинства казались высеченными из ноздреватого камня, а фигуры были столь кряжисты, словно и впрямь служили для поглощения разрядов. Видимо, в этом качестве их использовали многие годы – во всяком случае, с некоторыми Вадим пересекался ещё до Отделения.
«Очковый» Леднёв тоже присутствовал, однако помещался несколько в стороне, за спинами комиссаров, – то ли соблюдал дистанцию, то ли, наоборот, демонстрировал скромность. Рядом с ним пристроилась роскошная и яркая, под стать Эве, девица в униформе секретарки, с элегантно уложенными золотистыми волосами. Стандартная юбка на её длиннющих ногах смотрелась как мини, хотя сидя красавица не казалась высокой – притом что немалую долю к её росту добавляла шея. Зато голова была небольшой; а лицо – кукольно красивым, с лёгкой негроидностью в чертах. Особенно впечатлял рот: припухлый, алчный. Ещё привлекали внимание ногти – перламутровые, вдвое против нормы.
Для сегодняшнего исполнения Эва выбрала низкий, сочный, чуть хриплый голос. Грудь её потяжелела, бёдра раздались, а талию будто стянуло невидимым корсетом – бомбовая красотка, как раз под здешние стандарты! Только увидев её после короткой разлуки, Вадим заподозрил неладное. Что она придумала на этот раз?
Насмотревшись на драпированных под кошек девиц, наслушавшись здешних имён, в которых тоже превалировала животная тема (развели, понимаешь, зверинец: Тигрий, Волков, Куницын, Леония), Вадим и в своём звучании брал за основу то львиный рык, то волчий вой, то жутковатый лай гиены – конечно, возвышая и окультуривая всё до человечьего восприятия. Но пробивался к здешним слушателям именно от зверья, понимая, что божественная музыка от них куда дальше.
И Эва поддержала его в этом, причём её арсенал оказался куда богаче: от пронзительного кошачьего ультра-визга до хриплого вопля, на диво органично вплетавшихся в мелодию. А хищное мурлыканье и рычанье в её исполнении звучали много эффектней – наверно, так могла бы петь Багира, обладай музыкальным дарованием. Впрочем, слышались в голосе Эвы и плач, и стон, и смех – почти человеческие. Каждая нота дышала энергией и страстью, пробирая слушателей до нутра, будя тревожный резонанс.
Это мало походило на песню в Студийном понимании, когда исполнители выходили на сцену едва не строевым шагом и одинаково поставленными голосами дисциплинированно выводили мелодию, ни на поту не отступая от программы. Но попробуйте запрограммировать эту ведьму, безудержную и необузданную!..
Конечно, Вадиму было сложно равняться на Эву, из горла которой звуки изливались свободно и плавно, будто она подсоединила к лёгким мехи. Всё ж он постарался добавить выступлению контрастности, устраивая голосовые эстафеты, которые так впечатляют в «Matia Bazar», – когда один голос вдруг смолкает, а мелодию подхватывает: другой, совершенно непохожий по тембру.
И это тоже пришлось ведьме по вкусу. Но влияла она на публику не только голосом. То, что Эва выделывала бёдрами, как играла грудями, – не смог бы вынести ни один нормальный мужик. Даже у этих старцев взыграла кровь. Пробрало и женственного Милана, а у золотовласки-секретарки так рассиялись глаза, будто она сама была не прочь подключиться к выступлению.
– Мягче, Эва, мягче! – умоляюще шептал Вадим. – И медленней – они не поспевают.
Да она с ума сошла – так подставляться! Такая пластика, такой темп, такая отточенность жестов не снились здешним халтурщикам. Эва словно бы не зависела от тяготения и инерции. Может, так и было? Совершенно нечеловеческая, неземная пластика!.. А впрочем, что странного?
На этот раз они даже не стали разбивать выступление на песни. Это был сплошной музыкальный спектакль, даже без антрактов, а мелодии перетекали одна в другую, не нарушая стройности действа. И когда оборвалась последняя, в зале повисла растерянная тишина. Неизвестно, можно ли причислить их нынешнюю выходку к чародейству, но некая доля волшебства здесь присутствовала. «I put a spell on you» – это про настоящих певцов, способных затронуть в слушателях такие струны, о которых те не подозревали.
Первым, как и положено, пришло в себя руководство.
– Что ж, – холодно произнёс Леднёв, по-прежнему непроницаемый за своими очками, – в целом мне понравилось. Несмотря на настоятельные рекомендации Погорелова.
Вадим удивлённо вскинул брови: бунт на корабле? Выходит, с Первым и тут уже не считаются!
– Конечно, для общего показа не подойдёт, – продолжал директор. – Как говорится, «народ не поймёт». Но для закрытых просмотров – почему нет? Разве мало у нас публики, морально вполне устойчивой? В конце концов, много ли чести в святости, если нет искушений!.. А, судари мои?
«Судари» насторожённо молчали, только ёжились поочерёдно, ещё не оправившись после пережитой встряски. Давненько они не ощущали подобного, а сейчас им вдруг освежили память, словно на время вернули молодость, – надо признать, жестокий эксперимент. Легко быть радетелями за нравственность, когда самих ничто не привлекает (слава богу, натешились в своё время), но окунуться в такое снова!..
– Посему предлагаю принять ансамбль на довольствие по… э-э… шестому разряду, – заключил Иоанн. – Возражений нет? И отлично. – Он принялся собирать разложенные перед собой листки, в которых не переставал делать пометки и во время прослушивания. – Леда, пожалуйста, займитесь артистами. Остальные свободны – благодарю!
«За службу, – едва не добавил Вадим. – И как щедро нас пристроил! – выходит, я перескочил сразу на три разряда вверх»
С любопытством он приглядывался к Леднёву. Это был новый подвид бюрократа, не чета прежним – кондовым и, как ни странно, убеждённым в своём вранье. Леднёв ясно отличал ложь от правды и на первую шёл осознанно, не пытаясь изображать из себя праведника. И выдержки был отменной, почти компьютерной, – стало быть, перегородкиего сознания не страдали хрупкостью. Этот не станет разрываться между интересами «дела» (понимай – карьеры) и собственными подспудными желаниями. Здесь приоритеты расставлены чётко: будет положение, приложится остальное; а сорвёшься с лестницы – останешься в голышах!..
Красавица Леда уже вышагивала меж рядов к эстраде – отработанной походкой манекенщицы, сводившей на нет чопорность униформы, – и плотоядно улыбалась красными губами, глядя на Вадима, будто присмотрела в троице слабое звено. (Или он в самом деле чем-то привлёк штатную хищницу?) От вида её глубоких глаз Вадиму сделалось беспокойно, как во времена застенчивой юности. А предательница Эва, конечно, скромненько отступила на задний план, предоставляя ему полную свободу действий, – как и всегда в подобных случаях.
Поднявшись на эстраду, Леда дождалась, пока аудиторию покинет последний старикан, и обратилась к певцам без лишних церемоний:
– А теперь, сладкие мои, я покажу ваши сегодняшние приобретения: комнаты, кормушку, раздатпункт и прочее, положенное шестому разряду. И объясню новые обязанности. Пройдёмте-ка!
Взяв Вадима под руку, красотка повлекла его к выходу, время от времени оглядываясь на Эву, словно проверяя реакцию. Та столь же демонстративно повисла на Адаме, всегда готовом ей подыграть. Так и прошествовали по коридору, будто две любовные парочки. Затем втиснулись в кабину лифта и устремились вниз, где размещались покои студийцев. Как выяснилось, подвальные помещения Храма намного превосходили размахом надземные, однако вентиляция была безупречной на всех этажах.
Строгая секретарка привела певцов в просторный кабинет, где и сдала своему шефу – Милану, манерному блондину с нежным румянцем на молочных щеках. А уже тот, предложив сложить инструменты на своём столе, увлёк их дальше, к директору музыкальных программ, на ходу инструктируя мягким настойчивым голосом. Руководитель, некто Иоанн Леднёв, тоже оказался блондином и тоже на удивление молодым. (По заверениям Алисы, он значился внебрачным сынком Главрежа – чего не наболтают злые языки!) Зато был он куда смуглее Милана, в непроницаемых очках и с непроницаемым же лицом – наверное, для солидности. Кабинет у него оказался просторней, стол – шире, но прочих излишеств не наблюдалось. А обращался Милан к начальству не иначе как «превосходительство» – что принималось как должное.
Долго разговаривать Леднёв не стал, просто назначил прослушивание на четыре часа пополудни и кивком указал на дверь, вновь погружаясь в компьютерные отчёты. Против опасений, это сошло ему без последствий. Зато в коридоре Эва велела Милану проваливать и более не докучать, пока не подойдёт срок. Тот заикнулся было насчёт недопустимости опозданий, но женщина опалила его таким взглядом, что бедняге не помогли бы никакие очки. Поспешно Милан ретировался, наверняка кляня Ореста и свою злую судьбу.
– Шесть часов на рекогносцировку, – объявила Эва. – Разбегаемся!
– Порепетировать не хочешь? – спросил Вадим для очистки совести. – Ответственное же мероприятие!
– К чему? – пожала она плечами. – Будем импровизировать.
– Тогда разбежались, – согласился он. – Встречаемся у Милана.
Они разошлись по трём доступным направлениям: вправо, влево и вниз. Впрочем, сам Вадим далеко не ушёл, ибо за первым же поворотом едва не столкнулся с Тигрием Рувимовичем Низинцевым, известным в узких кругах как литератор-универсал: поэт, прозаик (от мемуариста до воображенца), драматург, сценарист, репризер, эпиграмматист и ещё бог знает кто! Вдобавок Тигрий и рисовал вполне крепко, не раз выезжая на этом в трудные времена.
Вадим знал его с тех давних пор, когда, по младости, баловался стихами. Поначалу Тигрий отнёсся к Вадиму агрессивно (будущий творец был тогда очень озабочен самоутверждением и на всякий случай облаивал всех), хотя не без опаски: чёрт этих громил знает, можно ведь и схлопотать! Затем как будто принял Вадима в избранный круг и даже попытался призвать в ряды литбанды, непонятно для чего и против кого создаваемой. Когда тот не поддержал, надолго к нему охладел, но записать Вадима в противники всё ж остерёгся.
В недолгий период ослабления вожжей Низинцев наконец прорвался к читателю, примкнув к объединению творцов, расцветшему на свежем трупе старого издательства, – и живенько опубликовал всё, скопившееся за годы. Даже обрёл признание, по этой причине слегка подобрев. Затем опять надолго пропал из виду, мелькая разве на сборищах воображенцев да изредка заглядывая к Вольным Творцам. С последней встречи Тигрий ещё располнел, даже обрюзг. Судя по одёжкам, снабжался он теперь неплохо и с приличной периодичностью, однако беречь наряды не научился. И душок от него исходил сообразный.
На сей раз Низинцев обрадовался Вадиму, как родному, долго и прочувственно тряс его руку, вцепившись пухлыми ладонями, и, кажется, готов был облобызать, норовя придвинуться ближе.
– Рад, рад, – повторял он, сияя. – Очень рад, весьма!.. Наконец ты с нами, давно пора. И то, сколько можно строчить в стол? Ну, теперь мы им покажем! – пригрозил Тигрий непонятно кому. – А чего – пришло наше время!.. Как пелось когда-то: «молодым везде у нас» – что?
Насколько Вадим помнил, вьюноша сей был немногим младше его, то есть изрядно за сорок, а выглядел вдвое старше – даже если пренебречь лысиной, брюхом и бурдюком под нижней челюстью.
– Вон, гля, сам Волков идёт! – показал Тигрий. – А знаешь, ничего оказался мужик – на удивление!..
Действительно, по коридору шествовал Михаил Родионович, благосклонно с кем-то беседуя и не забывая отвечать на приветствия, – по-прежнему осанистый, представительный, даже видный, несмотря на возраст. Задолго до смутных времён он прославился как корчеватель творческих сорняков, благо более десяти лет возглавлял единственное в области издательство. Потом, когда воздух слегка посвежел, Волков из корчевателя преобразился в радетеля отвергаемых прежде талантов, задержавшихся в отрочестве или заблудших, – и с тем же рвением принялся их опекать, переделывая под себя. По совместительству он радел за всё старожильское, выискивая в губернии истоки мировых достижений, и действительно слыл в этих вопросах знатоком, памятью возмещая нехватку ума. А после Отделения прибился к Студии и тоже устроился неплохо – ещё бы, с таким опытом выживания!..
– А давай с ним познакомлю, – вдруг загорелся Тигрий. – Стоящее дело, ей-богу!
Не успел Вадим возразить, как он уже остановил Волкова и принялся нахваливать приятеля, поощряемый отеческой улыбкой мэтра. При этом бойко сыпал «превосходительствами» да «господами директорами». После чего «превосходительство» выдало несколько радушных фраз уже самому Вадиму и милостиво протянуло к нему ухоженную руку. А тот, как бобик, её пожал, удивляясь себе и мысленно кляня не в меру активного Тигрия.
– Помнишь, как я его крыл? – спросил творец, когда Волков уплыл. – А он зла не держит – что значит широкая натура!.. Мы ему как дети.
– Ты про евреев?
– Про всех нас – молодых, талантливых, перспективных… Гля, яка кобылка! – В восторге Тигрий уставился на фланирующую невдалеке девицу, из «леопардовых», даже причмокнул. – Как себя несёт, а? Бедрышками туда-сюда, туда-сюда. Ух, я бы ей!..
Затем он поволок Вадима в ближнюю кормушку, суля невиданные кушанья, и там долго пререкался с раздатчицами, требуя почтения к творцам, а также усиленного питания. В конце концов добился желаемых блюд, причём с учётом Вадима. Однако почти всё умял сам, чавкая и сыпля изо рта крошками, ибо даже за столом не прекращал говорить.
То уговаривал знакомца влиться в победоносный творческий блок, то снисходительно поучал его, объясняя здешний расклад сил и принципы своей стратегии, то с воодушевлением планировал сложные интриги, наверняка провальные. Всё это мало задевало Вадима, но он больше помалкивал, давая Тигрию выговориться, и терпеливо вслушивался, надеясь выловить полезное.
– Кому нужны эти книги! – бубнил Тигрий, видимо, о наболевшем. – Кто их сейчас читает? Книгоизданию каюк, забудь и думать! Теперь в цене сценарии, пьесы, сюжеты, диалоги, – на то у нас сценарный отдел, и возглавляет его душка Волков, имей в виду. Конечно, почти всё он и его присные передирают из-за Бугра, благо имеют допуск. Так всё равно ж кому-то надо это доводить, причёсывать под нашего зрителя, под наш своеобычный быт, под наш уникальный менталитет, – ведь у федералов даже язык стал будто иностранный! Мы-то ещё поймём, а вот трудяги половину слов забыли – и то, говоря по правде, зачем им столько, ежели книг не нюхают? – Тигрий посмеялся снисходительно, разбавил выступление парой баек и продолжил: – Но мы ж профи, верно? Надо – настрочим сценарий на заданную тему; надо – репризы, речугу, чего хочешь!.. А каково сочинять по серии каждый день – ты знаешь, пробовал? Глаза на лоб, руки трясутся, а кому до этого дело, вынь да положь текст, иначе… Ладно, не будем о плохом. Жизнь прекрасна!
Но его оптимизма хватило ненадолго. Завершив трапезу обильными возлияниями, благо медовухи вытребовал тройную порцию, Тигрий размяк и мало-помалу съехал на жалобы, тоже скопившиеся в изобилии.
– Бог мои, – восклицал он, – это какой-то театр абсурда!.. Представляешь, моя дурища-редактор не поленилась перелопатить пьесу, изорвав текст в такие клочья, что потерялся всякий смысл. Переврала каждое предложение – за исключением тех, какие выбросила вовсе. Затем присандалила свою концовку, заменила название и приносит ко мне с идиотской фразой: «Посмотри, по-моему, стало лучше!» – при этом сияет, как майская роза, и заглядывает в глаза, напрашиваясь на похвалу. Ты понимаешь, она ведь искренне – искренне! – полагает, что лучше автора знает, чего тот хотел сказать. И что именно она тут последняя инстанция!
– А разве нет? – спросил Вадим. – Правда, над ней ещё главред, за ним Режиссёр, – но, полагаю, с тобой благополучно разделаются и без них.
– Но как же так! – возмутился Тигрий, едва не плача. – Они ведь сами позвали!
– Знаешь, какой самый надёжный способ прикончить оппозицию? – сказал Вадим. – Самому возглавить её!.. Чего ты ждал тут? Трепетного отношения к авторам, благоговения перед творцами? А с какой, позволь узнать, стати?
– Предлагаешь «расслабиться и ловить кайф»? – уныло спросил литератор. – Таких здесь хватает и без меня – да почти все! Им-то плевать, что вытворяют с их порождениями.
– Может быть, они правы?
– Кто? – не понял Тигрий. – Здешние насильники или жертвы?
– Те и другие. Может, твои искания публике до лампочки, а нужны ей лишь выжимки, переваренные железными желудками редакторов, – прочее они отрыгнут? Может, в этом и есть «сермяжная правда»?
– Иди ты! – испуганно сказал Тигрий. – Тогда я повешусь.
– Не кокетничай, родной, – ты отлично знал, под кого ложишься! И если станешь отдаваться с брезгливой миной, суть не изменится. Разве не ясно, что Студии плевать на «рукописи», а покупалось именно «вдохновение»? Наверно, им сгодятся ваши сюжеты, потому как собственных не хватает, – но уж никак не идеи! А нюх на крамолу у студийцев отменный: за последние годы они так насобачились отделять плевелы от зёрен, что лучше не пытаться пронести мимо них «высокое, доброе» – заглотнут с потрохами. Я даже подозреваю, что их специально превратили в наркоманов от культуры – как тех собачек, которых используют на поиске отравы.
– Представляешь, до чего додумались, – ввернул Тигрий. – Опусы творцов отбраковывают сами творцы! Они будто специально нас стравливают. И было б из-за чего напрягаться – восьмой разряд, подумаешь!.. У здешних шутов – комедиантов гребаных, менестрелей задрипанных – и то выше. Жаль, я ряшкой не вышел, а то бы тоже чего-нибудь спел. Или сплясал.
– Танец живота, – поддакнул Вадим, вспомнив вчерашний концерт. – Для фильма ужасов.
– У-у, Конан! – обиделся Тигрий, затем утробно гыкнул – видно, представил картинку. – А знаешь… только между нами, ладно?.. для избранной публики тут устраивают гладиаторские бои – настоящие, не какую-то пошлую имитацию в духе «Warriors of the ring». Вот кого откармливают – на убой! Не хочешь попробовать?
– «Комиссарского тела»? – Вадим усмехнулся. – Ты забыл: я даже рыбалку не жалую, – где уж мне в людоеды!..
– На худой конец, можно схлестнуться со львом.
– А эта задачка как раз по тебе. Представляешь объяву: «Матч века – Тигрий против льва!»
– Щас! – хмыкнул творец, – Только сперва к стоматологу сгоняю, а то пломба расшаталась…
Ещё раз смотавшись к раздаче, толстячок вернулся с новой порцией медовухи, выцарапанной не без скандала, и снова приложился. После чего беднягу совсем развезло, и, пока он не вздумал добавить снова, Вадим вывел его из кормушки, придерживая за плечо.
– Ну да, конечно! – продолжал плакаться Тигриц, придвигаясь к Вадиму и дыша в лицо сложными ароматами. – Ты вот сильный, тебе хорошо!.. А что делать нам, слабым? Как жить-то, а?
Брезгливо Вадим отодвигался, разрывая дистанцию, но пьяненький творец этого не замечал и гнал его дальше, пока не припёр к стене. Тогда Вадиму пришлось, наплевав на приличия, остановить напористого плакальщика рукой. Тот всё говорил, давясь и всхлипывая, будто хотел разом выплеснуть накопившиеся обиды, а Вадим с тоской гадал, валяет ли Тигрий сейчас дурака или на самом деле съехал в идиотизм?
Наконец они расстались: Тигрий вдруг заспешил по неотложному делу, а может, смекнул, даже сквозь алкогольный туман, что наговорил лишку.
Чуть погодя Вадим увидел творца весёлым и бодрым, усилием воли загнавшим опьянение в глубь сальных глазок. Одной рукой он поддерживал щебечущую малышку из массовки, а другой прижимал к груди бутыль с медовухой, добытую невесть где. И направлялся, скорее всего, в свой кабинет – будто бы для прослушивания.
За подобные выходки Тигрию и раньше частенько «надраивали рубильник», а он потом приставал ко всем с нудными расспросами: что он, собственно, натворил такого, если проснулся с разбитой харей? Как же, наверно, увлекательно налетать на одни грабли с тем же щенячьим энтузиазмом!..
Заметив Вадима, Тигрий игриво подмигнул, давая понять, что сейчас у него дела поважней, чем обхаживать старых приятелей. Хотя лучше бы обратил внимание на угрюмого парня, следующего в кильватере разгульной парочки. Кажется, «живому классику» предстояло новое интересное пробуждение, и летел он туда на всех парах!
Пожав плечами, Вадим предоставил событиям развиваться своим чередом, а сам отправился бродить по Студии. За оставшиеся несколько часов обойти эту громаду вряд ли было возможно, разве на форсаже. Однако планировки в сознании Вадима складывались куда быстрей, чем он продвигался, словно он уже видел сквозь стены. По пути Вадим продолжал присматриваться к здешней публике, прислушиваться к разговорам, доносившимся отовсюду, даже из-за дверей, на которых он не пропускал ни таблички. И параллельно с конструкцией здания в его голове складывалось устройство самой Студии.
Итак, Студия делилась на три главных дирекции: музыкально-развлекательных, художественных и агитационно-информативных программ. Возглавляли дирекции соответственно Леднёв, прозванный «очковым змеем», неувядающий «душка» Волков, и некто Куницын, мужик энергичный и хваткий, известный Вадиму по рассказам Алисы и главный её опекун (увы, в прошлом). Каждому руководителю был придан коллегиальный орган, сродни худсовету: то ли для распыления ответственности, то ли для отвода негативной энергии, поступающей снизу, – хотя решали директора единолично. Потому в коллегиях обретались люди закалённые, непрошибаемые, с отличным заземлением, немалой собственной массой и отменным чутьём.
Дирекции разветвлялись на отделы, творческие группы и прочие рабочие образования, уже ничего не решавшие и отвечавшие главным образом за «полезность» продукции, но отнюдь не за качество.
А над всеми, само собой, высился Режиссёр – наша «светлость» или даже «сиятельство», Вениамин Аликперович Банджура, неунывающий, всеми любимый, слегка ополоумевший к старости, но ничуть не потерявший в потенции. Наоборот, старикан чиканулся на своём неуёмном либидо и с возрастом всё меньше разбирал цели, трахая, по выражению Алисы, уже всё, что двигалось, – точно сбрендивший охотник, стреляющий во всё подряд. Конечно, ему спускали все шалости и привычно отчисляли старлеток и секретарок, забрюхатевших по собственному недосмотру. Самое удивительное, что при всём том Студия функционировала как часы, выдавая на-гора требуемую «породу». Никто тут Банджуру по-настоящему не боялся, но ослушаться его, а тем более пойти против не приходило в голову ни одному студийцу. Будто он в самом деле был небожителем, сошедшим к смертным, а кое на кого и пролившийся «золотым дождём».
Как выяснилось. Храм (по крайней мере, надземная его часть) устройством напоминал матрёшку. Внешний слой был доступен для всех, прорвавшихся через наружные посты: если уж попал, то попал, – ходи где желаешь, в пределах дозволенного. Но дальше начинались сложности. Попасть в следующий слой можно было лишь на лифтах, а туда всякая мелкота: посетители, обслуга, творцы, исполнители – допускалась только в составе свиты Истинных (начотдела и выше) либо в сопровождении секретарок, как бы представляющих в простонародной гуще их священные особы. А ежели ты сам по себе, то изволь сам и топать по коридорам да лестницам – чай, не барин!
В среднем слое дочти не было посетителей, зато чинуши разгуливали в открытую – тот же Волков, к примеру. Однако для продвижения вглубь, к следующему слою, требовалась, вероятно, другая форма допуска – даже служебного входа Вадим не обнаружил. А мордатые предлифтовые Псы ощутимо напрягались, даже если он просто читал инструкции, вывешенные за их спинами, – только что зубами не клацали! Наверно, любые покушения на заведённый порядок карались по всей строгости, поэтому здешняя публика, довольно сумасбродная в остальном, на лифты даже не глядела.
Завершил экскурсию Вадим в приёмной Милана, придя туда минут за двадцать до назначенного срока, чтобы попробовать раскрутить его строгую секретарку. Как выяснилось, звали её Леонией и была она не столько строгой, сколько застенчивой, не привыкшей ещё к богемной развязности, а потому напускавшей на себя чопорный вид. Почувствовав к себе нормальный человеческий интерес, девушка оттаяла и охотно поболтала с Вадимом, хотя не сообщила ничего нового – просто не успела узнать.
Затем, почти одновременно, вернулись решительная Эва и безучастный Адам, привнеся в их общую копилку свежие впечатления. И уже втроём они вторглись к Милану, обречённо завздыхавшему при их появлении, разобрали свои инструменты и вместе с ним направились в зал прослушивания, благо тот оказался неподалёку.
А там, на одном из ближних рядов, уже расположились коллегионеры, усевшись так плотно, будто выстроили футбольную «стенку». Почти все оказались пенсионного возраста, а кое-кто, наверно, и глуховат – в самый раз для молодёжных прослушиваний! Лица у большинства казались высеченными из ноздреватого камня, а фигуры были столь кряжисты, словно и впрямь служили для поглощения разрядов. Видимо, в этом качестве их использовали многие годы – во всяком случае, с некоторыми Вадим пересекался ещё до Отделения.
«Очковый» Леднёв тоже присутствовал, однако помещался несколько в стороне, за спинами комиссаров, – то ли соблюдал дистанцию, то ли, наоборот, демонстрировал скромность. Рядом с ним пристроилась роскошная и яркая, под стать Эве, девица в униформе секретарки, с элегантно уложенными золотистыми волосами. Стандартная юбка на её длиннющих ногах смотрелась как мини, хотя сидя красавица не казалась высокой – притом что немалую долю к её росту добавляла шея. Зато голова была небольшой; а лицо – кукольно красивым, с лёгкой негроидностью в чертах. Особенно впечатлял рот: припухлый, алчный. Ещё привлекали внимание ногти – перламутровые, вдвое против нормы.
Для сегодняшнего исполнения Эва выбрала низкий, сочный, чуть хриплый голос. Грудь её потяжелела, бёдра раздались, а талию будто стянуло невидимым корсетом – бомбовая красотка, как раз под здешние стандарты! Только увидев её после короткой разлуки, Вадим заподозрил неладное. Что она придумала на этот раз?
Насмотревшись на драпированных под кошек девиц, наслушавшись здешних имён, в которых тоже превалировала животная тема (развели, понимаешь, зверинец: Тигрий, Волков, Куницын, Леония), Вадим и в своём звучании брал за основу то львиный рык, то волчий вой, то жутковатый лай гиены – конечно, возвышая и окультуривая всё до человечьего восприятия. Но пробивался к здешним слушателям именно от зверья, понимая, что божественная музыка от них куда дальше.
И Эва поддержала его в этом, причём её арсенал оказался куда богаче: от пронзительного кошачьего ультра-визга до хриплого вопля, на диво органично вплетавшихся в мелодию. А хищное мурлыканье и рычанье в её исполнении звучали много эффектней – наверно, так могла бы петь Багира, обладай музыкальным дарованием. Впрочем, слышались в голосе Эвы и плач, и стон, и смех – почти человеческие. Каждая нота дышала энергией и страстью, пробирая слушателей до нутра, будя тревожный резонанс.
Это мало походило на песню в Студийном понимании, когда исполнители выходили на сцену едва не строевым шагом и одинаково поставленными голосами дисциплинированно выводили мелодию, ни на поту не отступая от программы. Но попробуйте запрограммировать эту ведьму, безудержную и необузданную!..
Конечно, Вадиму было сложно равняться на Эву, из горла которой звуки изливались свободно и плавно, будто она подсоединила к лёгким мехи. Всё ж он постарался добавить выступлению контрастности, устраивая голосовые эстафеты, которые так впечатляют в «Matia Bazar», – когда один голос вдруг смолкает, а мелодию подхватывает: другой, совершенно непохожий по тембру.
И это тоже пришлось ведьме по вкусу. Но влияла она на публику не только голосом. То, что Эва выделывала бёдрами, как играла грудями, – не смог бы вынести ни один нормальный мужик. Даже у этих старцев взыграла кровь. Пробрало и женственного Милана, а у золотовласки-секретарки так рассиялись глаза, будто она сама была не прочь подключиться к выступлению.
– Мягче, Эва, мягче! – умоляюще шептал Вадим. – И медленней – они не поспевают.
Да она с ума сошла – так подставляться! Такая пластика, такой темп, такая отточенность жестов не снились здешним халтурщикам. Эва словно бы не зависела от тяготения и инерции. Может, так и было? Совершенно нечеловеческая, неземная пластика!.. А впрочем, что странного?
На этот раз они даже не стали разбивать выступление на песни. Это был сплошной музыкальный спектакль, даже без антрактов, а мелодии перетекали одна в другую, не нарушая стройности действа. И когда оборвалась последняя, в зале повисла растерянная тишина. Неизвестно, можно ли причислить их нынешнюю выходку к чародейству, но некая доля волшебства здесь присутствовала. «I put a spell on you» – это про настоящих певцов, способных затронуть в слушателях такие струны, о которых те не подозревали.
Первым, как и положено, пришло в себя руководство.
– Что ж, – холодно произнёс Леднёв, по-прежнему непроницаемый за своими очками, – в целом мне понравилось. Несмотря на настоятельные рекомендации Погорелова.
Вадим удивлённо вскинул брови: бунт на корабле? Выходит, с Первым и тут уже не считаются!
– Конечно, для общего показа не подойдёт, – продолжал директор. – Как говорится, «народ не поймёт». Но для закрытых просмотров – почему нет? Разве мало у нас публики, морально вполне устойчивой? В конце концов, много ли чести в святости, если нет искушений!.. А, судари мои?
«Судари» насторожённо молчали, только ёжились поочерёдно, ещё не оправившись после пережитой встряски. Давненько они не ощущали подобного, а сейчас им вдруг освежили память, словно на время вернули молодость, – надо признать, жестокий эксперимент. Легко быть радетелями за нравственность, когда самих ничто не привлекает (слава богу, натешились в своё время), но окунуться в такое снова!..
– Посему предлагаю принять ансамбль на довольствие по… э-э… шестому разряду, – заключил Иоанн. – Возражений нет? И отлично. – Он принялся собирать разложенные перед собой листки, в которых не переставал делать пометки и во время прослушивания. – Леда, пожалуйста, займитесь артистами. Остальные свободны – благодарю!
«За службу, – едва не добавил Вадим. – И как щедро нас пристроил! – выходит, я перескочил сразу на три разряда вверх»
С любопытством он приглядывался к Леднёву. Это был новый подвид бюрократа, не чета прежним – кондовым и, как ни странно, убеждённым в своём вранье. Леднёв ясно отличал ложь от правды и на первую шёл осознанно, не пытаясь изображать из себя праведника. И выдержки был отменной, почти компьютерной, – стало быть, перегородкиего сознания не страдали хрупкостью. Этот не станет разрываться между интересами «дела» (понимай – карьеры) и собственными подспудными желаниями. Здесь приоритеты расставлены чётко: будет положение, приложится остальное; а сорвёшься с лестницы – останешься в голышах!..
Красавица Леда уже вышагивала меж рядов к эстраде – отработанной походкой манекенщицы, сводившей на нет чопорность униформы, – и плотоядно улыбалась красными губами, глядя на Вадима, будто присмотрела в троице слабое звено. (Или он в самом деле чем-то привлёк штатную хищницу?) От вида её глубоких глаз Вадиму сделалось беспокойно, как во времена застенчивой юности. А предательница Эва, конечно, скромненько отступила на задний план, предоставляя ему полную свободу действий, – как и всегда в подобных случаях.
Поднявшись на эстраду, Леда дождалась, пока аудиторию покинет последний старикан, и обратилась к певцам без лишних церемоний:
– А теперь, сладкие мои, я покажу ваши сегодняшние приобретения: комнаты, кормушку, раздатпункт и прочее, положенное шестому разряду. И объясню новые обязанности. Пройдёмте-ка!
Взяв Вадима под руку, красотка повлекла его к выходу, время от времени оглядываясь на Эву, словно проверяя реакцию. Та столь же демонстративно повисла на Адаме, всегда готовом ей подыграть. Так и прошествовали по коридору, будто две любовные парочки. Затем втиснулись в кабину лифта и устремились вниз, где размещались покои студийцев. Как выяснилось, подвальные помещения Храма намного превосходили размахом надземные, однако вентиляция была безупречной на всех этажах.