Иванов Всеволод Ф.. Русь Изначальная (том 1)

колеснице Зари подошел для пророка Илии, живым взятого на небо.
Производились необходимые переделки статуй, срезались атрибуты богов,
все эти нечестивые гроздья винограда, лиры, дубины... Попорченные места на
мраморе, как и старые легенды, отшлифовывались по-новому. Кое-что
приделывали на железных креплениях. И когда штифты, распухнув от ржавчины,
сбрасывали добавки, привычка была уже создана.

2

В первые годы правления базилевса Льва Первого трое молодых людей в
числе многих пришли в Византию за счастьем. По месту рождения они были
иллирийцы, что же касается племени, то этим они и сами не интересовались,
как пустяком, не имеющим никакого значения в империи. Объяснялись они на
диалекте, распространенном среди чуждых грамоте земледельцев, смешном, но
все же понятном для основного населения многоязычной Византии, где
господствовали речь и письменность эллинов.
Старшему из них, Юстину, было, по его собственному мнению, года
двадцать два, двое других считали себя младшими. Всем им равно приелась
жизнь в труде и беспросветной бедности. Юстину удалось захватить с собой
короткую шубу из кислых овчин, запасся он дубиной на случай встречи со
зверем - человек нищему не страшен - и украл из отцовской кладовки немного
хлеба, чтобы хватило хоть на первые дни. Да и хлеб-то был землистый,
колкий от неотвеянной половы, переделанный из размоченных сухарей с
примесью горсти свежей муки для связи. Не благословение - проклятия
родителей напутствовали сына. Силачом вырос, спина прямая, руками вола
свернет, но обманул, бросил стариков беззащитными перед жалкой дряхлостью,
под розгой сборщика налогов. Не ждать ему счастья. Самим Христом сказано
было, что лишь чтущему отца и мать своих бог пошлет блага земные и
долговечную жизнь.
В горных местах не только люди - и звери ходят не там, где хотелось
бы, и, конечно, не прямо, но раз навсегда повинуясь горам. Тропой, которая
и сегодня ведет человека с одного хребта на другой, ходили люди
тысячелетия тому назад. И так же, как тогда, путь прекрасен тому, для кого
он нов и - коль впереди светит надежда. Двадцать пять дней ходьбы для
человека без ноши отделяли Юстина от Византии. Необходимость добывать пищу
удлиняла дорогу. Для невзыскательных людей все годилось. Украденная овца
или коза была сущим благословением бога. Нанявшись на три-четыре дня
ворочать камни, бродяги обеспечивали себя на неделю.
Искатели удачи знали великую разницу между войсками палатийскими,
расположенными во Втором Риме, и войсками провинциальными, охранявшими
границы империи. Чтобы наняться в провинциальный отряд, не следовало
тащиться так далеко. Но на границе хуже платили. А случаев потерять руку
или ногу находилось больше, чем желательно разумному человеку.
Византия оглушила пришельцев. Они робко бродили около Палатия, не
решаясь приблизиться, они страдали от сознания своего ничтожества, их
мучило непонятное разочарование. В страшном городе они не рисковали
красть, хотя для этого, казалось, достаточно было протянуть руку. На
третий день изголодавшийся Юстин, втершись в свиту какого-то патрикия,
решился влезть в Палатий.
Юстин вернулся уже в сумерки, когда товарищи успели мысленно
похоронить его. Юстин не только был сыт, но покровительственно приказал
товарищам следовать за ним. С этого часа о дальнейшей судьбе его спутников
ничего не известно, что вовсе не значит, что с ними приключилось дурное.
Просто из многих существований сохранились описания лишь выдающихся.
Высокий ростом, с фигурой и могучей и красивой, с приятным лицом,
Юстин был зачислен в палатийское войско. Позднее базилевс Зенон,
прозванный Исаврянином, включил Юстина в состав своих избранных солдат.
Они назывались ипаспистами, то есть копьеносцами, щитоносцами, - гвардией
базилевса или его полководцев. Из этих людей, которые были известны
поименно, способности которых проявлялись на глазах их повелителя,
избирались начальники отрядов и командующие армиями.
После смерти Исаврянина его соотечественники причинили много
беспокойств империи и новому базилевсу Анастасию. Юстин оказался в числе
начальствующих в войске ромеев, вторгнувшихся в Исаврию - горы
Малоазийского Тавра.
В этом же походе Юстин был обвинен командующим Иоанном Киртом -
Горбачом в расхищении добычи, заключен в тюрьму, но вскоре обелен
полностью. Случай в свое время был известен малому числу лиц. В дальнейшем
ничто не мешало возвышению Юстина на службе в Палатии.
Недоразумение между командующим и подчиненным через многие годы стало
многозначительной легендой, в которую люди сумели вложить свой взгляд на
бога и власть, выразив его в символах времени. Вопреки опасности обвинения
в оскорблении базилевса - шпионы кишели - подданные рассказывали:
- Не просто Иоанн Кирт помиловал виновного Юстина, но, повинуясь
призраку, который повелел вернуть свободу и не преследовать человека,
избранного сосудом для выполнения воли божьей... - И добавляли: - Страшное
видение грозило Кирту карами в этой жизни и в той за противодействие воле
божьей, ибо бог, исполнившись гнева на империю, хочет использовать Юстина
и его близких как орудия наказания людей...
После исаврийского похода базилевс Анастасий поставил Юстина
префектом всех палатийских войск, конных и пеших. На торжественном наречии
Палатия эта должность именовалась "комес доместикорум милитум эквитум эт
педитум". Из греко-латинского слова "комес" в дальнейшем франки сделали
слово "конт" - "граф". Анастасий доверял Юстину - власть и возможности
палатийского префекта были велики. Как в Первом Риме префект преторианцев,
византийский комес доместикорум, выказав себя мятежником, мог бы
распорядиться и престолом. Уже старик, Юстин научился плавать в мути
дворцовых омутов, угрем ускользая от интриг коварных фаворитов, вечно
озлобленных евнухов, избегал вмешиваться в распри духовенства, сдобренные
фанатичными спорами о сущности бога и о взаимоотношениях сил внутри
христианской троицы.
Споры о тонкостях вероисповедных догм происходили не только в дни
Юстина. В первые века христианской империи и в дальнейшем прения о вере
стоили жизни многим миллионам подданных Второго Рима.
Церковники подозревали базилевса Анастасия в ереси монофизитства,
распространенной в азиатских владениях империи и среди византийского
плебса. Монофизиты исповедовали, что в личности Христа слилось и божеское
и человеческое. Правящая Церковь сочла правильной усложненную догму
Никейского и Халкедонского соборов, требовавшую веровать, что эти два
начала соединены в Христе нераздельно, но неслиянно. В пользу ловкости
Юстина говорит то, что он был известен Византии как истовый кафолик,
приверженец Правящей Церкви.
В массах христиан была распространена уверенность в том, что от
правильности исповедания зависит, в аду или в раю протечет жизнь вечная.
При общей вере в загробную жизнь только редкие единицы умели отвернуться
от вопроса о догме. Из-за догмы возник мятеж в Александрии. Население
перебило гарнизон. Патриарх Протерий был растерзан:
- Из-за твоего неправильного исповедания мы все пойдем в ад!
В год смерти базилевса Анастасия Юстину исполнилось семьдесят восемь
лет. Старец префект уже давно вызвал родственников из иллирийских
захолустьев, и его племянник Юстиниан не только получил хорошее
образование, но и проделал некоторую дорогу на государственной службе.
В Византии родовая преемственность престола не предусматривалась
законом и не существовала в сознании подданных. Брал власть тот, кто
одолевал. Но самодержавие само по себе никем не оспаривалось. За
исключением некоторых ничтожных по своему числу и влиянию образованных
людей, кому еще мерещились отжившие призраки олигархических республик
былой Эллады и старого Рима, массам подданных единовластие представлялось
естественным состоянием государства. Хорош или плох базилевс? Такой вопрос
еще мог возникнуть у подданных империи. Но никто и нигде не
противопоставлял самодержавию иную систему правления.
У постели умирающего Анастасия евнух Амантий, носивший звание
блюстителя священной опочивальни - министр внутренних дел позднейших
времен, - назвал преемника и вручил бесстрастному старцу префекту Юстину
несколько тысяч фунтов золотой монеты для покупки доброй воли дворцовых
войск. В казне базилевса лежало триста тысяч фунтов драгоценного металла:
Анастасий был бережлив.
В сопровождении сорока человек, из которых каждый нес мешок с
кентинарием - ста фунтами золота, Юстин устроил смотр палатийских отрядов
и купил их в свою пользу. Потом резали опасных для нового базилевса
сановников, под благовидным предлогом вызывали из провинции
неблагонадежных полководцев, которым сначала льстили, а затем убивали.
Происходило обычнейшее очищение среди сановников, как сотни раз бывало до
Юстина, как повторялось и после него в течение многих веков.
В самой Византии новый базилевс был принят с благословением
кафолического духовенства. Провинции также приняли нового базилевса, и
резня ограничилась пределами Палатия. Свой человек, племянник базилевса,
Юстиниан был объявлен полководцем Востока. Он не водил войска - базилевс
был стар и не следовало отлучаться из города. Юстиниан выбрал несколько
начальников, которым доверялись военные действия; осторожный и
дальновидный, племянник базилевса предпочел бы проиграть войну, чем
сосредоточить опасное главнокомандование в одних и твердых руках. С этих
лет становятся особенно очевидны усилия автократоров поддерживать в армиях
рознь, спасительную для прочности престолов.
Базилевс Юстин, пользуясь верноподданнической помощью квестора
Прокла, подписывал пурпурной краской эдикты, обводя вырезы в золотой -
обязательно золотой! - дощечке. Вырезы изображали латинское слово
"л е г и", что значит: "я прочел". Неграмотный базилевс ничего не мог
прочесть, традиционная формула лгала, что, впрочем, бывало в той или иной
форме чаще, чем привыкли думать подданные. Квестор Прокл славился в
Палатии безупречной честностью, которая проще обычной, ибо заключается
лишь в беспрекословном исполнении приказаний и в отсутствии своего мнения.
К тому же интересы неграмотного дяди зорко охранял весьма грамотный
племянник - Соправитель.
На ипподроме византийцев развлекали пышными и захватывающими
состязаниями, играми, представлениями.
Вперемежку с конскими бегами подданные услаждались травлей медведей,
африканских львов, пантер, диких нубийских быков. Щедро раздавались хлеб и
деньги. Византия счастливо чествовала нового правителя, сменившего скупца
Анастасия, который наполнил казну для непрошеных преемников.
Суета сует и всяческая суета, как сказал древний повелитель
Палестины, один из богатейших владык своего времени.

3

Власть упрочилась. Именно тогда, в первые месяцы упоения ею, только с
течением лет делающегося привычным, во время богослужения в старой
базилике Софии Премудрости, в паутинно-серых струях ладана, в созвучных
песнопениях хора, Соправителю явилось лицо женщины. В Византии было много
красавиц, но это лицо, особенное, показалось Юстиниану цветком водяной
лилии, поднявшимся в тумане над болотом. Соправитель осведомился. История
Феодоры, изложенная в закругленных фразах евнуха, не удовлетворила
любопытства Юстиниана. Дальнейшие действия Соправителя были тайны, как ход
червя под землей. О них ничего не известно.
Зато подробно, очень точно, с дней раннего детства известна жизнь
женщины, навсегда пленившей базилевса Юстиниана.
В христианской империи конские бега заменили бой гладиаторов, и
арена* вытянулась в овал ипподрома. Византийский ипподром своими размерами
превзошел римский Колизей Колоссальный. Под амфитеатром каменных
скамей-трибун скрывался маленький город: клетки для диких зверей, травлей
которых зрители-христиане столь же увлекались, как их языческие
предшественники, конюшни, склады, жилье для прислуги. В этом пропахшем
нечистотами мирке и родилась Феодора, но это ей не в упрек.
_______________
* А р е н а - песок (лат.).

Акакий, отец будущей базилиссы, служил смотрителем зверей прасинов -
зеленых, одной из "партий ипподрома". Акакий занимался и уборкой
ипподрома.
Корзины для мусора наполнялись не одними объедками, пригодными для
кормежки зверей и собственного потребления уборщиков. Находились целые
фрукты, печенье, хлебцы, куски жареного и вяленого мяса, сала, подходящие
для продажи*. В мусоре попадались монеты, драгоценности, гребни, флаконы с
ароматами - все, что могут потерять люди, обезумевшие от бега квадриг.
Частые драки между приверженцами состязующихся тоже оставляли не одни
трупы и кровь на камне трибун.
_______________
* Еще в XIX и XX веках дворцовая прислуга торговала остатками
царских столов, и небезвыгодны были должности уборщиков цирков,
ипподромов - мест, где зрители чрезмерно увлекаются зрелищем.

Когда Акакий безнадежно заболел, его будущая вдова избрала одного из
многих желающих женитьбой наследовать выгоднейшую должность. Но главный
распорядитель хозяйства прасинов мим Астерий, подкупленный отвергнутым
вдовой претендентом, решил по-иному. Осталась последняя надежда - добиться
милости зрителей.
Однажды перед началом зрелищ заплаканная женщина и три девочки
встретили византийцев, спешивших занять места. Женщина стояла в униженной
позе, как бы прося подаяния, девочки, ловя прохожих за одежду, кричали:
- Взгляни и сжалься над детьми усопшего в боге Акакия! Дайте хлеб и
кров несчастным сиротам. Сжальтесь!
На головах просящих были венки из увядших цветов, в руках - мятые
гирлянды зелени: знак тех, кто ищет милости зрителей.
Младшей, Анастасии, было семь лет, Феодоре - девять, старшей, Комито,
- тринадцать. Феодора не забыла рук, отбрасывавших ее как помеху,
запомнила ругань, пинки. Прасины презрели мольбы детей. Взяли чужие,
венеты, синие. У них тоже умер надсмотрщик, и его место получил вотчим
сирот. Во всем этом нет упрека Феодоре.
Девочки, которые привыкли дышать острым смрадом хищных зверей, по
сравнению с чем запах скаковых конюшен кажется фимиамом, девочки, которые
умывались из грязного ведра, если вообще они умывались, девочки, которые
привыкли утолять голод кусками, подобранными на трибунах, со следами
подошв и плевков, - расцветали красавицами, как пионы и гиацинты на
навозе. Мать поспешила пристроить старшую, Комито, в труппу мимов. Девушка
имела успех и состоятельных покровителей. Феодора следовала повсюду за
старшей сестрой, как рабыня - в хитоне с длинными рукавами, прислуживая и
присматриваясь.
В христианской империи театр оказался необходимым, как и в языческой.
Светочи христианства прокляли лицедейство, но не могли его искоренить. В
мире языческом актриса могла сохранить уважение к себе и пользоваться
уважением общества. В христианском - она была объявлена блудницей и
блудницей стала, проклятие исполнилось. Грех оказался сильнее проповеди,
его терпели; мирянин впадал в заблужденье с блудницей, очищался исповедью
и причастием, вновь грешил, вновь получал прощенье. Но для девушки,
прикоснувшейся к театру, возврата не было.
Именно поэтому, будучи еще незрелым подростком, Феодора считала
естественным за деньги отдавать себя. Она зарабатывала на жизнь, как
другие, такие же, как она, и иного она не знала в столице империи, богатой
храмами святых и убежищами монахов.
Она обладала могучим здоровьем, изумительной стойкостью,
терпеливостью. Другие, как и ее сестры, быстро сгорали, а Феодора хорошела
и хорошела. В шестнадцать лет она казалась ангелом, каких творило
воображение верующих, а иногда и кисть живописца. Она была уверена в своем
обаянии и не захотела, как другие, учиться петь, танцевать, свистеть на
флейте или овладеть струнными инструментами. Ведь все это приводило лишь к
одному - повелевать страстями мужчины. Она училась этому искусству,
главному. И достигла цели: приблизившийся к ней однажды искал и искал
новых встреч.
Выступая с мимами на эстраде, Феодора привлекала общее внимание: она
была всегда неожиданно остроумна и не стыдилась ничего. Когда по ходу
пьесы ее били по щекам, она смешила. И вдруг заставляла зрителей замирать
от какого-либо нежданно-бесстыдного движения или намека. В ней поистине
потрясало выражение невинности в сочетании с утонченной смелостью,
обещавшее всем и каждому в отдельности нечто необычайно греховное. В ней
проявлялось дьявольское, она казалась дочерью Лилит, а не земной женщины.
Ей было позволено то, что у другой было просто гадостью.
Феодора не знала усталости, под гладкой, без единого порока кожей
скрывались мускулы из бронзы, сердце носильщика гранитных плит, желудок
волка и легкие дельфина. Ни одна болезнь не приставала к этому телу.
Законы христианской империи воспрещали выступления на арене полностью
обнаженных женщин. Однако же в Византии действовал театр под откровенным
названием - Порнай. Проклятый служителями церкви, театр продолжал
существовать, и одной из его опор сделалась Феодора. Закон кончался на
пороге Порная.
Молодая женщина завоевала черную славу бесславия. Случайное
прикосновение к ее одежде уже оскверняло. Случайная встреча с Феодорой
утром считалась дурной приметой на весь день. Сотоварки, менее удачливые,
чем Феодора, ненавидели актрису: тонкая наблюдательность Феодоры наделяла
их обидными прозвищами, которые прилипали на всю жизнь.
Патрикий Гекебол, человек немолодой, но исполненный веры в силу
христианского раскаянья, влюбился в Феодору. По примеру многих влюбленных
он вселил в актрису Порная евангельскую Марию Магдалину. Патрикий уезжал.
Базилевс Юстин назначил его префектом Ливийского Пентаполиса, области пяти
городов Ливии.
Патрикий тщился соединить порывы поздней страсти со спасением двух
душ. И в том и в другом он оказался несостоятельным. Постаревший за
несколько месяцев на годы, истощенный, пресыщенный, Гекебол выместил свое
жалкое бессилие на неудачливой Магдалине.
Префект - он указом изгнал блудницу из Ливии. Феодора добралась до
Александрии на купеческом судне, платя сирийцу-хозяину своим телом.
Скитаясь по Малой Азии, Феодора упала до последнего разряда, цена
которому два медных обола. Тогда в золотом статере еще считали двести
десять оболов.


Круг завершился, Феодора вернулась в Византию, где слишком многие
познали ее и где все слыхали о ней. Иной возвращается неузнаваемым.
Феодора осталась собой - считали, что жемчужина, забытая на годы в клоаке,
не теряет блеска. Феодора сумела принести горсточку статеров в
поясе-копилке, который надевали на голое тело, и уверенность в
бессмыслице, в глупости своей жизни: хоть и поздно, но опыт с префектом
Ливийского Пантаполиса научил ее многому. Много было обдумано и в тяжких
скитаниях по старым греко-римским городам Малой Азии.
Как и в Риме италийском, в Византии было много четырех- и пятиэтажных
домов, построенных богатыми, чтобы наживаться на сдаче жилья внаем.
Феодора наняла комнату, похожую на стойло или на монастырскую келью.
Доска на двух чурбаках, застеленная куском грубой ткани из тех, что
выделывают сарацины-арабы, ящик, на котором можно сидеть и где можно
спрятать скудное имущество, две глиняные чашки и кувшин для воды - такова
была обстановка, в которой началась новая жизнь.
В хитоне из небеленого холста, со скрещенными руками, с опущенной
головой - наедине ей приходилось заниматься гимнастикой, чтобы сохранить
прямизну спины, - Феодора не пропускала ни одной службы в Софии
Премудрости, что рядом с Палатием. Женщину слишком знали в Византии, и
долгие месяцы она подвергалась насмешкам, от нее гадливо сторонились
священники, отказывая в причастии. Феодора терпела. Евтихий, пресвитер
Софии, сжалившись, наложил на кающуюся тяжкую епитимью. Хлеб и вода и
десятки тысяч поклонов перед образом Марии Магдалины, назойливо
напоминавшей Феодоре о Гекеболе. Так много глаз следило за Феодорой, что
епитимья была неподдельной, а искушения, непреклонно отвергнутые ею, стали
известными.
Кающаяся грешница исхудала, но здоровье не выдало, и Феодора
сделалась еще красивее, чем была. Закон был суров, сколько бы ни каялась
блудница, для нее не было возврата, кара смягчалась в настоящей жизни,
вечной, но не в этой земной, временной.
Евтихий милосердно позаботился о честном труде для грешницы. Ее
оскверненным рукам нельзя было доверить облачение клира; она шила хитоны
для отрядов палатийских войск, но и то не всех, а лишь навербованных среди
племен варваров.
Наконец ее допустили к причастию.
Феодоре был нужен второй Гекебол, богатый, могущественный. С ним она
не повторит ошибок, совершенных с первым. Она сумеет овладеть его
чувствами и разумом через чувства. Другой дороги для нее нет.
Впервые Юстиниан и Феодора встретились на загородной вилле. Женщину
доставили сюда доверенные евнухи Палатия. Она не противилась, зная, что
отказ будет сломлен насилием.
Задолго до встречи будущего базилевса, тогда еще Соправителя своего
дяди Юстина, и бывшей актрисы Порная остывшие сердцем мудрецы Леванта,
стараясь объяснить стремление мужчины к женщине и женщины к мужчине,
придумали рациональную, на их взгляд, теорию о половинках душ, вложенных
богом в тела людей. Любовь есть поиск своей половины, ошибки любви -
ошибки поиска. Так просто, так все оправдано для всех, навсегда...
Через несколько месяцев после первой встречи Юстиниана и Феодоры
базилевс Юстин изобразил л е г и под эдиктом о присвоении Феодоре звания
патрикии. Новая патрикия обладала домом в Византии и той самой виллой, где
произошла первая встреча. Десятки кентинариев государственной казны
превратились в позолоченную скорлупу возлюбленной Юстиниана. Деньги и
роскошь любовник может дать, может и отнять. Влюбленные задумали связать
себя браком. Кафолическая церковь не признавала развода.
Закон запрещал верующим христианам браки с женщинами дурного
поведения. Жена Юстина, базилисса Евфимия, пришла в ярость при вести о
намерении племянника мужа. Сам Юстин некогда сделал пленницу Евфимию своей
наложницей, затем женился на ней. Тогда она носила имя Луппицины. С
врожденным у варваров упрямством Евфимия-Луппицина заставила Юстиниана
дождаться ее смерти. Вдовец Юстин утвердил новый эдикт. Отныне, памятуя
заветы Христа и милосердие божие, империя возвращала все права блудницам,
когда они доказывали примерным целомудрием отказ от пути греха. На голову
Феодоры поднялась диадема базилисс.


Юстин еще жил, его имя еще стояло на эдиктах" еще длилось правление
Юстина: византийцы считали годы по базилевсам и налоговым периодам. Но
Юстиниан правил один. Душа медленно, неохотно расставалась с телом старого
базилевса.
Не шевелясь, он лежал на спине, пугающе громадный скелет под
императорским пурпуром. Его длинные волосы бережно раскладывали на
подушке, чтобы они образовывали нимб-сияние, как на иконах святого
Юстина-мученика, автора благочестивого труда "Возвеличение веры
Христовой". Память того Юстина, замученного язычниками (в год шестьдесят
седьмой от рождения Христа, а от сотворения мира в году пять тысяч
шестьсот шестидесятом), славилась церковью тринадцатого апреля. Этот день
отмечался особо, как тезоименитство правящего базилевса. Но сам базилевс
уже не помнил имени своего святого.
В самое разное время и не однажды в день Юстиниан навещал своего
дядю-Соправителя.
Он вглядывался в иссохшее лицо с пропастью беззубого рта - подбородок
отваливался, как у мертвого, и рот казался черным провалом внутрь тела.
Юстиниан ловил взгляд тусклых, налитых водой глаз. Зрачки напоминали плохо
полированное стекло, морщины были как железные, хотя лицо и тело базилевса
мыли душистым уксусом, умащивали нежными мазями из кашалотового воска,
воды и розового масла.
- Как твоя душа, божественный? - спрашивал Юстиниан.
Громкое дыхание прерывалось, базилевс тщился произнести нечто.
Юстиниан склонялся, вслушивался. Однажды он уловил:
- ...раньше ушел бы... если бы знал... уйти хочу...
Уйти не давали. Несколько раз в день двое врачей осторожно откидывали
императорский пурпур, поднимали белоснежные простыни. И внезапно через
побежденный запах роз грубо, как меч, пробивалось тяжкое зловоние.
Сильные рабы медленно, чтобы старик не почувствовал, подсовывали руки
в перчатках из нежного меха и, не дыша, согласным усилием, не поднимали -
возносили громадный костяк. И все же Юстин жалобно кричал:
- Ай-ай-ай!..
Юстиниан понимал, что старец кричит не от боли. От отчаяния
жаловалось тело, слишком зажившееся на этом свете. Юстин не хотел, чтобы
его трогали. В неподвижности он, может быть, еще создавал себе сон-мечту.
Уложенный на чистое полотно базилевс ловил воздух кистями рук, что-то
нащупывал. Встретив протянутую руку племянника, старец оттягивал свою,
подобно улитке, которая, ощутив жар уголька, сжимает и прячет в раковину
рогатую голову с трепещущими щупальцами слепых глаз.
Да, никто не мог сказать, что молодой базилевс забросил старого,