Иванов Всеволод Ф.. Русь Изначальная (том 1)

Телохранитель-ипаспист Мунда передал Арию какое-то распоряжение, уже
ненужное старому, бывалому солдату. В ответ центурион указал на алтарь,
полный дерева. Оттуда выбросились такие языки пламени, что звезды на
потолке сразу почернели.
Готы отходили, разбрасывая пачки свечей, разливая лампадное масло.
Затлели лари с ладаном. Удушающий дым затягивал базилику, исчезали балки
крыши, более толстые, чем человеческое тело. Из Софии Премудрости хлынули
дымные реки, пахнуло ладаном. Погибая, базилика кадила сама себе.
Последний десяток готов ушел из храма, превращенного в геенну
огненную, подобно Содому и Гоморре. Впрочем, огонь очищает. Добыча, взятая
усмирителями на Софии Премудрости, зачтется мятежникам, которые, как
известно, всегда устраивают пожары.
Впоследствии анонимный автор, обратившись к событиям своей бурной
молодости, писал, подражая формам, завещанным его древними
предшественниками:

Отцы-сенаторы, шею свернув основателю Рима,
прочим сказали: боги на небо взяли великого Ромула.
А сами, тело убитого расчленив на кусочки,
его разнесли по домам, под одеждою, скрытно.
И скормили останки свиньям да птице домашней...
Перед подвигом этим насколько же мелки
дела поджигателей!

С драгоценным крестом патриарха, мотавшимся по железу нагрудника, как
золоченая бляха на латной груди боевого коня, центурион Арий выскочил из
базилики.
Ослепленные дымом, мятежники уже не могли бить готов черепицей, да и
не до того им было. Лестницы пылали, огонь отделил от мира всех, кто
забрался наверх. Там происходило самое обычное для всех войн и всех
восстаний.
Тела людей, чьи имена остались неизвестными, падали на мостовую. Но
не все искали такого убежища от мучительной казни огнем и удушьем. Иные с
удивительным упорством, отличающим человека, не верили в смерть. Цепляясь
за швы кладки стен, они пытались сползти вниз и еще раз схватиться с
Властью.
Другим в сером дыму мнились белые крылья архангелов. С криками
отчаяния боролось молитвенное песнопение: "Боже мой, в руки твои предаю
дух мой!" Исполняли 'его мужские и женские голоса.
Центурион Арий безошибочно указывал, куда отнести добычу, скольким
остаться в охране, кому вернуться в строй. Он не был бы ни начальствующим,
ни даже солдатом, не умей он распорядиться сохранением добычи. Воюют,
чтобы добывать.
Филемут занял левый от сената край площади Августеи до самого начала
Месы. Сама Меса казалась пустой. Герулы, сочетая удар стрелы и меча,
приняли такое же построение как вначале, с той разницей, что стрелки
расположились на развалинах бань Зевксиппа, а не на ступенях сената, а
меченосцы ждали на площади, чтобы прикрыть стрелков.
Мунд видел бездействие стрелков - не было целей. Но и вперед они не
идут, значит остерегаются неожиданности.
Правая сторона Месы, не тронутая пожаром, представлялась подобием
сплошной стены, но изрытой, как пчелиные соты. Портики служили кровлей для
двухэтажных лавок серебряников, менял, торговцев благовониями, пряностями,
тканями, восковыми свечами, сладостями и едой, мелочами обихода, обувью,
платьем. Выше портиков - окна, окна и окна дворцов, многоэтажных домов.
Ворота и въезды, узкие и широкие проходы, проулки, тупики, щели, берлоги -
только жившие здесь не рисковали заблудиться в густозастроенном и,
пожалуй, самом богатом из старых кварталов Второго Рима. Когда-то этот
квартал был опоясан восьмиугольной стеной и сохранил уже потерявшее
значение имя Октогона*.
_______________
* О к т о г о н - восьмиугольник (греч.).

Купцы и торговцы постарались в первые дни мятежа унести и вывезти
товары. Что осталось - было походя растащено. С купола Милия комес Мунд
видел распахнутые двери, остатки сорванных ставен. Видел он и сплошную
толпу на площади Константина, перед входом Месы. Мунд не удивлялся
упорству мятежников, византийский плебс имел старую славу.
Полководец, двинув четыре сотни своих готов, наблюдал. Двести шагов,
триста, четыреста. Головная сотня равняется с развалинами. Герульские
стрелки остаются сзади. А! Вот что он хотел знать! Из всех отверстий
Октогона посыпались вооруженные. Как? Со щитами, в касках! Мунд со своими
ипаспистами побежал вдогонку готам.
Когда-то, по старым законам, отряды городской стражи, ополченцы,
называемые демотами, так как их содержал не базилевс, а городские общины -
демы, носили оружие. Теперь это оружие, по указанию какого-то случайного
хранителя тайны, разыскали в забытых и замурованных склепах-тайниках
ипподрома под трибунами, за конюшнями и звериными клетками.
Железо и медь впитали запах нечистот, клинки разъела ржавчина, иные
мечи превратились в подобие пил, а кинжалы, очищенные от коросты, стали
похожи на веретена; дерево щитов отрухлявело, ремни рассыпались, латы
ломались в руках, из касок выпадала гнилая кожа. Но все же это было
настоящее оружие - для безоружных. Его наспех чинили, в дыры щитов,
проеденные червями, продевали веревки, кузнецы выправляли и подколачивали,
что возможно.
Времени не было.
Желавших сражаться оказалось куда более, чем оружия. Однако к раздаче
не поспели почти все, кто считался красой и гордостью состязаний, кто
служил знаменем соперничавших партий ипподрома. Спрятались знаменитые
атлеты, борцы, гимнасты, мимы, великолепные в ролях героев. Да и
длинноволосые смельчаки в хитонах с раздутыми рукавами, гроза ночных улиц,
тоже не слишком пополнили ряды самочинных демотов.
Старшины кое-как столковавшихся прасинов и венетов, в сущности,
никакой власти не имели и спешили, может быть чрезмерно, скорее пустить в
ход упавшее с неба вооружение. Минувшей ночью оружие удалось вывезти с
ипподрома, и старшины послали несколько добровольцев прокричать призыв.
Ранним утром на площади Быка, где происходило распределение оружия,
возникли много ссор. Сумрачность, озлобленность византийцев всегда
удивляли новичков, пока Второй Рим не перемалывал и их всеобщей жизнью без
завтрашнего дня, всеобщим соперничеством за один кусок - на четверых.
Бывшие легионеры раньше всех успели вцепиться в оружие. Сбившись к
самодельным значкам, поднятым самыми догадливыми, они опознавали друг
друга по свойственным войску словечкам, по неподдельным приемам, с
которыми человек брался за щит, за меч. Старые легионеры с презрением
отогнали льнувших к ним ремесленников, торговцев, рабов, уже возомнивших
себя свободными. Кого-то побили, отняв годный для дела меч.
Многое было ошибкой, руководить было некому. Бессильные старшины
метались между отчаянием и надеждой.
В толпе выкрикивали имена случайных людей, якобы пригодных в
соперники Юстиниану. Их сейчас же забывали. По городу порхали слухи о
войсках, вызванных Юстинианом. Кто-то прибыл из Гераклеи Европейской, где
видел своими глазами четыре десятка трирем и стаи галер, поданных для
федератов-варваров. Ссылаясь на якобы всем известного хлеботорговца
Николая, утверждали, что не в Европейской, а в Пафлагонийской Гераклее
исавры ждут, только бы унялось волнение на Понте. В Никее и Никомедии
Вифинийских грузились галаты и армяне. Конницу федератов-гуннов видели
между Филиппополем и Юстинианополем.
Для многих было несомненно, что Палатий должен распространять слухи,
пользуясь устами шпионов, соглядатаев. И все-таки Второй Рим ощутил себя
окруженным. Ворота в городской стене со стороны суши заваливали чем
придется. В портах ломали причалы, чтобы затруднить высадку. Казалось,
петля уже наброшена, и, как всегда, поспешность была единственным
спасением от страха. Отступать некуда: нет щелки, чтоб спрятаться от
победившего Юстиниана - если он победит.
Повсеместно продолжали расправляться с теми, на кого указывали, как
на шпиона, на служащего префектуры, на сборщика налога. Нетрудно было
сводить и личные счеты, пользуясь общей ненавистью к тайным опорам
Палатия. Но несколько сотен растерзанных иуд не могли исчерпать тысячные
ряды соглядатаев.
Демарх общины-цеха кузнецов Аровелиан и демарх ткачей Менос вызвались
вести демотов. Третьим просили быть Тацита. Чувство чести и долга не
позволило патрикию отказаться. Всего набралось до полуторы тысяч мечей.
Старшины венетов Ейриний и Зенобий потребовали, чтобы из приверженцев
голубого цвета составили отдельный легион. К их гневу, демоты успели
перемешаться, люди не захотели считаться с цветами. Потом Аровелиан
поспорил с Меносом из-за бывших легионеров, и решено было делить
командование отрядами по жребию. Но легионеры заявили, что пойдут только
за Тацитом. Византийский плебс знал скромного патрикия.
Едва только случайные стратеги успели назначить центурионов и
отобрать себе ипаспистов для управления и охраны, как пришли вести о
вылазке палатийцев на площадь Августеи. Городские стратеги успели кое-как
занять Октогон, а в остальном положились на гнев плебса и милость
всевышнего.
В церквах священники молились о мире: да отведет бог от города
десницу, явственно карающую за грехи, за блудное распутство, за корысть и
немилосердие, за зависть бедных и за жадность богатых, за пышную
надменность и за унижение образа божьего в образе человеческом, за
лихоимство и за мздодательство, за злобу и лукавую ложь, за кощунственное
обоготворение и за непокорство властям предержащим, за безжалостность и за
гордость мысли...
Погас Голос Софьи Премудрости. Весть о гибели святой базилики
огненным ветром обожгла сердца кафоликов. Настоятели храмов Михаила
Архангела, Богоматери Халкопрачийской и Богоматери Влахернской осмелились
без благословения патриарха провозгласить анафему. Имен не назвали, но
трижды прокляли, трижды отлучили виновных, которые ведомы богу.
На улицах и площадях бесприходные священники, затаившиеся схизматики
и монофизисты, несториане, яковиты, манихеи и другие возглашали анафему
Юстиниану и призывали верующих низвергнуть базилевса-демона.

4

Опасаясь засад, солдаты шли левой стороной Месы, вдоль еще курящегося
дымом хаоса, в который пожары превратили южные кварталы. Дворы, улицы,
переулки были непроходимы. Справа готские наемники охранялись от Октогона
цепочкой дозорных. Опытнейшие воины, естественно отобранные во многих боях
империи, они были отличным образцом боевой силы империи, кость которой
составляли варвары.
Демарх-ткач Менос спрятал свою "когорту", как уже называли себя
демоты, так глубоко в Октогоне, что сам не заметил движения готов по Месе.
Начальнику второй когорты Аровелиану повезло еще меньше. Заглянув за стену
пышного дворца фамилии Лавиниев, дозорные заметили демотов. Засада
сорвалась. Аровелиан подал сигнал нападения. Пятьсот новичков, считая, что
достаточно надеть каску и взять меч, чтобы добиться победы, пылко ударили
на готов. Без выучки, без строя демоты устремились кучей, мешая один
другому. Наемники расступились и пропустили их, а потом взяли в кольцо на
середине широкой Месы. От полного истребления отряд Аровелиана спасли
демоты Меноса, случайно сумев организовать неожиданную вылазку.
Когда Мунд появился на месте схватки, уцелевшие демоты бежали к
площади Константина, а готы благоразумно воздержались от преследования.
Улица была забросана телами демотов, но отдали дань мечу и готы, резко
отличающиеся темным цветом лат и одежды.
Несколько десятков солдат сноровисто чистили поле боя. Ударом в горло
они оказывали милость чужим раненым, а своих относили в сторону, чтобы
потом позаботиться о живых и предать погребению мертвых. Все кажущееся
ценным они срывали с тел демотов и бросали в кучи.
Мунду предстояло решать. Он мог размышлять не спеша. Неопытный
противник не умел предложить бой, ожидая, пока на него не нападут. Отсюда
хорошо просматривалась вся площадь Константина. Там Мунд видел море людей.
Площадь хотела втечь в Месу и - не решалась. Мунду казалось, что колосс
Константина медленно уплывал к востоку, отталкиваемый мириадами ног
человеческого множества.
Полководец, проведший большую часть своей жизни в провинциях, много
раз бывал и в столице. И никогда до сих пор он не ощущал себя на конце
узкого полуострова, осажденного морем. Мунд не любил жидкую стихию за
изменчивость, за исполненную сил бездну под ногами, бороться с которой
выше мужества и сил человека. В юности Мунд тонул, его вытащили
полумертвым. Дать здесь себя разбить - значит быть сброшенным в море. Нет,
нельзя идти на площадь Константина! Где же сын? Маврикиос, львенок! Он так
похож на умершую мать-гречанку. Никакая победа не возместит потерю сына.
Минута слабости окончилась. Просто - не двигаться по Месе, оставив в
тылу Октогон. Спокойствие. Нечего совать сына под дубины охлоса. Но почему
герулы торчат, как стая праздных ворон, на развалинах бань Зевксиппа!
Мелкими шажками комес герулов подходил к Мунду.
- Мои недовольны и - в ад всех святых, клянусь хвостом сатаны! -
объяснил Филемут.
Мунд привык не замечать уродства герула, но сейчас поразился
выражением свирепости. Как-то в дебрях Паноннии конные загонщики выжимали
из дубового леса диких свиней. Мунд ждал на пне дерева, сломанного бурей.
Горбатый кабан подошел вплотную и, чуя неладное, с усилием поднял голову.
Глубокие ноздри казались черными дырами. Человек и зверь встретились
взглядами. Мунду запомнилась злоба, медленно разгоравшаяся красными огнями
внутри бледных глаз.
- Ты сумел сунуть герулов под горячие колотушки, а кусок рванул себе.
Ты сумел! - Двадцатисемилетний герул-патрикий Филемут выставил левое
плечо, как мальчишка перед дракой. - Ты отдашь десять кентинариев чистого.
Честная игра!
- Откуда? - возразил Мунд.
- Ты жаден! Одна рака весит шесть кентинариев. И внутри Софии ты взял
тридцать, нет пятьдесят кентинариев. Тебе жаль дать нищим герулам пятую
часть?
- Ты преувеличиваешь, патрикий, и не считаешь этих, - Мунд указал на
убитых и раненых солдат.
- Тем больше для дележа, - привел Филемут обычный довод. - Считай
иначе. Сколько легло моих, когда ты ощипывал Софию? И кто тебе очистил
место? Что ты будешь делать без герулов? Мы устали. Мы изнемогаем от
жажды. Мы голодны. Мы будем отдыхать.
- Ты получишь десять кентинариев, - согласился Мунд.
Герул отвел глаза и через мгновение сказал:
- Если тебе нужен совет, вот он. Это, - Филемут указал на Октогон, -
мириад нор, ходов, переходов. Узко, как в колодце. Стрелка проколют
раньше, чем он наложит на тетиву вторую стрелу. Ты же видел там засады.
- Так что же ты предлагаешь?
Оба понимали - смысл дня не в обещанном по желанию базилевса походе
до площади Тавра. Нужно сломать кость мятежа. Судьбу и в поле и на стене
крепости решают лучшие мужеством ряды. Когда их уничтожают, все падает
будто само собой...


Легкими стайками, подражая конному построению, герулы бежали к
площади Константина. Отдавая должное солдатам, Мунд презирал герулов как
низкую расу. Совсем недавно они блуждали где-то около Истра-Дуная, ублажая
человеческими жертвами и старых своих богов и нового бога в лице трех
ипостасей Христианской троицы. Своих больных и престарелых они
приканчивали. Их жены, по обычаю и во избежание позора, сами удавливались
на могилах мужей. Однако герулы сумели победить и обложить данью
лангобардов. При Анастасии они без всякого повода напали на своих
данников. Сверх ожидания герулы были не только побиты лангобардами, но
истреблены на три четверти. Некоторое время остатки герулов укрывались в
землях близ Норика*, Но тут на них обрушились гепиды. По просьбе герулов,
ставших совсем малочисленными, Анастасий разрешил им переправиться через
Истр и как федератам империи осесть на опустевших землях готов.
Впоследствии грабежи и насилия над соседними ромеями вынудили Анастасия
предпринять поход против разбойных федератов. С тех пор усмиренные
избиением и окончательно обессилевшие герулы жили мирно. Юстиниан охотно
нанимал герулов, давая выход их опасной энергии. При нем герулы заметно
оправились.
_______________
* Н о р и к (или Норика) - обширная провинция империи к югу от
Дуная, обнимала позднейшую Верхнюю и Нижнюю Австрию, значительную
часть Штирии и Каринтии.

А! Герулы бегут обратно! Хорошо, так нужно!
Сам Мунд не спеша приблизился к площади Константина шагов на триста.
Он видел торчавшие над толпой шесты, шеи верблюдов - на площадь что-то
привезли?
Площадь втянула людей, которые как будто собирались преследовать
герулов, как хотелось того Мунду. Комес заметил ершистый вал из телег,
повозок, тачек, угольных ящиков, лотков, скамеек, бревен, досок. Мятежники
спешили наглухо заделать оставленные проходы.
Штурмовать вал да еще имея в тылу Октогон? Мунд не был столь глуп.
"Охлос не подался на приманку герульских спин, поэтому герулы еще не
заработали свои кентинарии", - думал Мунд. Свободное пространство и явная
возможность не попасться в ловушку едва не выманили охлос на простор Месы.
Но к площади Августеи никто из них не решится приблизиться.
Война угрожала паузой.
- Маврикий, - приказал Мунд сыну. - Скажи Божественному, я избил два
мириада мятежных. Скажи еще: они сидят в Октогоне. Я сломаю их кости.
Мунд начал наступление на Октогон с Халкопрачийской улицы - широкой
артерии, которая шла почти по прямой линии от площади Августеи к воротам
Просфория и к порту того же названия в начале Золотого Рога. Со стороны
Месы вход на площадь Августеи должен был защищать Филемут силами четырех
сотен герульских стрелков.
Походя готы перебили звонарей храма Богоматери Халкопрачийской.
Внутренность храма была пощажена за неимением времени. Солдаты вошли в
Октогон одновременно несколькими переулками Халкопрачийской улицы, добивая
заползших сюда раненых в утренней бойне. Почти сразу на солдат с
неистовостью набросились мятежники. Сотня центуриона Ария столкнулась с
мясниками. Тяжелые топоры в руках, привыкших метко рубить туши скота,
заставили готов благоразумно попятиться. В другом месте рыбники-ихтиопраты
орудовали самодельными копьями. Охлос успел понаделать кое-какого оружия
из ломаных решеток дворцов, плотницких пил, ломов и кирок. Дротики и копья
снабжались наконечниками из долот и стамесок.
Готы сражались вяло. Чернорабочие войны не устали, их обременяла
мысль о богатой добыче, уже захваченной, манил дележ. Их тянуло к своему
золоту.
В Октогоне засели не владельцы богатых владений. Сюда набрались
ремесленники, носильщики, рыбаки, матросы, портовые работники. Как всегда
бывало в городских сражениях, из окон домов и с крыш метали тяжести на
солдат. В тесноте переулков не удавались обходы и обхваты, приходилось
бить в лоб. Готские сотни теряли бойцов. Мраморный бюст, брошенный из
окна, смял каску и вывихнул руку центуриону Арию.
Маврикий, вернувшись из Палатия, передал отцу благосклонность
базилевса. Молодой человек восторгался спокойствием Юстиниана. Однако все
спафарии были поставлены на ноги и охраняли дворец Буколеона, где сейчас
совещались базилевс и базилисса. Екскубиторы по-прежнему отсиживались в
казармах.
Про себя Мунд сделал вывод: Буколеон - это и порт. На кораблях хватит
места всем, кроме готов и герулов. Ему, Мунду, суждено прикрыть общее
бегство, остаться в Палатии, как на острове. Нет, он не собирается вплавь
спасаться через пролив. Мунд отослал сына в Палатий с приказом: следи
неотступно, мы с тобой не будем дожидаться отхода последней галеры!
Мунд приказал жечь все и отходить из Октогона. Огонь поднимался по
линии Халкопрачийской улицы. Северо-восточный ветер гнал пожар внутрь
Октогона. Грандиозные арки акведука Валента казались горным хребтом в
тучах.


В городе заговорили о слабости Палатия. Прослышав о мятеже, подходили
сельские жители из Фракии, Родопа. Вифинийские горцы переправлялись через
Пропонтиду и высаживались в Селимврии.
За два часа до захода солнца охлос разбросал им же воздвигнутое
заграждение на выходе из форума Константина. Впереди наступающих шла
когорта Тацита. К ней пристал Георгий Красильщик с вольным отрядом.
Уцелевшие демоты Меноса и Аровелиана не захотели отстать от других. Эти
сознательно двинулись в путь без возврата. Сзади напирали толпы тех, кто
еще не слышал свиста герульских стрел и не видел готских мечей.
Кто-то устроил себе щит из сорванной двери. Некоторые шли с
плетенками из ивы, воображая, что сумели сделать щит по персидскому
образцу, которого никто не видал. Котелки для варки пищи, напяленные на
шапки, должны были спасать головы, как настоящие шлемы.
Однако обветшавшие доспехи демотов все же кое-как защищали их
обладателей от стрел, и строй эфемерных латников прикрывал задних. Герулы
с меньшим успехом опустошали колчаны.
Филемут не послал вовремя за стрелами в арсенал Палатия. Его ошибка
прошла незамеченной, так как мятежники сумели заставить герулов принять
рукопашный бой. Мунд поспешил бросить на помощь готов.
Бой то откатывался к Месе и к пылающему Октогону, то Мунда заставляли
отходить к ступеням сената. Плиты площади сделались скользкими,
сражающимся мешали трупы.
Силачи-мясники, соединившись с остатками демотов, прижали три сотни
готских солдат к пылающему костру Софии. Выручая своих, Мунд получил удар
по голове. Его спасла особая прочность каски, но массивный орел был сорван
и потерялся. Ипасписты вынесли Мунда из сечи, он опомнился между колонн
сената.
И все же Мунд победил. Октогон пылал, пожары сокрушали дома, дворцы и
портики по правой стороне Месы. Улица опасно сужалась, к мятежникам
перестали прибывать подкрепления. Остатки демотов и плебса были выброшены
на Месу.
- Стрелков, стрелков сюда! - приказал Мунд. И когда оказалось, что
колчаны у герулов пусты, полководец сказал Филемуту: - Это будет стоить
тебе пять кентинариев золота.
Как в предыдущий день, огонь разделил стороны. Сотни готов были
растрепаны, герулы потеряли больше трети своих.
На заходе солнца рухнул дворец Лавиниев. Горящие обломки окончательно
заткнули Месу. Городу больше неоткуда было напасть на Палатий, солдаты
Палатия не могли бы прорваться в город.
Мунд остался ночевать в здании сената.

5

Автократор... Этот титул базилевсов был впоследствии переведен как
самодержец, титул государя единоличного, ни перед кем не ответственного.
Иной раз история слова прослеживается легко при достаточном усердии
изыскателей. Неизмеримо труднее восстановить первоначальное понятие,
вкладываемое когда-то в сочетание звуков голоса и букв письма. Слово
"автор" в древности понималось как творец, начальный образователь,
созидатель, а корень "крат" входил в слова, обозначающие силу, твердость
духа, терпение, а также и в бытовые понятия: приготовление чего-либо для
пищи, для другой цели. Емкий корень, емкое слово широчайшего значения.
Вероятно, в сознании современников Юстиниана титул "Автократор" вызывал
ощущение значительно сильнейшее, чем Самодержец у подданных русских царей.
Отношения при дворах языческих императоров были достаточно просты.
Общение подданных не затруднялось церемониями ни с такими повелителями,
как Марк Аврелий или Антонин, императорами, для своего времени вполне
человечными, ни со свирепо-суровым солдатом Септимием Севером.
Их христианские преемники, начиная с первого, Константина, отказались
от языческой простоты. Тщательными усилиями был создан многотомный Кодекс
Церемоний. Его изучали, как легисты - законы. Явились Магистры Церемоний
многих степеней, ибо лишь высокие знатоки могли управлять палатийским
этикетом. Ритуалы церковные и дворцовые развивались рука об руку. Но
роскошь палатийских обрядов подавляла воображение больше, чем
торжественность храмовых. Ибо бог правит миром невидимо, а зримо его воля
воплощена во Владыке империи.
Папа Лев утверждал: от правильности догмы об ипостасях троицы зависят
единство и прочность империи. Кафолическое определение сущности Христа
имело значение политическое: в личности Христа не случайно божеское и
человеческое соединялось неизменно, непреложно, нераздельно и - неслиянно.
Таким образом, и Автократор и Церковь определили свою взаимозависимость с
преимуществом для Автократора. Взамен Церковь, как младший союзник и
сателлит, обеспечила себе земное оружие.
Опираясь на кафоличество, империя под еретическими догмами умела
рассмотреть угрозу для Власти.
Ариане считали, что Христос, лишь подобносущный богу, был сотворен,
как деревья, животные, люди. Арий нарушал иерархию.
Несториане видели в Христе простого по рождению человека, который
лишь впоследствии присоединил в себе к началу обыденно-плотскому начало
божественное. Человечность нищего плебея Христа развивала у подданных
самомнение.
Монофизитство охватывало массы монашествующих и дало при Юстиниане
мириады строптивых великомучеников. Ведь по учению монофизитов все
человеческое начало в Христе растворилось в божественном, как капля в
Мировом океане. Это было христианство, доведенное до крайности, в нем для
Власти могло не остаться и маленького островка.
И остальные схизмы, менее распространенные, но не менее ядовитые,
тоже требовали пристального внимания Автократора. Ибо схизма значит
"трещина", и трещина в невидимом теле Церкви вызовет рану в теле империи.