Иванов Всеволод Ф.. Русь Изначальная (том 1)

на кожаную подушку, он вспоминал о том, что свод, поддерживавший лестницу,
уже был однажды нарушен землетрясением. Если случится еще толчок... И Малх
засыпал без страха, без жалости к себе.


Репартий не приказал - просил Малха плыть на хвостовом челне. Корабль
купца тащил пять купленных челнов, груженных ценным товаром. Кроме Малха,
гребцами на челне сели прусс Фар и один из рабов Репартия. Плосконосый,
плосколицый, с жесткими черными волосами, раб имел особенные глаза: косо
прорезанные веки подгибались у носа внутрь, не раскрываясь, как у ромеев,
египтян, сарацинов, персов, готов, славян. Сильный, молчаливый до немоты,
он родился где-то на восточном краю мира. На рынок рабов он попал вместе с
другими пленниками, пойманными войсками полководца Велизария во время
одной из войн с персидским императором Хозроем Великим. Раб отзывался на
имя Гавалы. Малх думал, что на родине его звали иначе. Гавала - имя
персидское, а этот человек совсем не походил на перса.
Карикинтийские ромеи остерегались покупать рабов из гуннов, хазаров
или славян, родина которых начиналась сразу за городскими стенами. По
древнему, хоть и никем не записанному закону, рабы увозились подальше от
родных мест. Такому, как Гавала, бежать было некуда. Он даже не мог
указать, где его родина, под какой звездой. До нее, наверное, было не
меньше ста тысяч стадий - расстояние, невообразимое для ума. Гавала был
крещен, что обеспечивало ему хорошее вознаграждение в загробном мире за
бедствия в этом. При крещении Гавала получил христианское имя Петр. Святая
вода освободила Петра от грехов язычников Гавалы. На его голой, безволосой
груди болтался медный крестик на сальном шнурке.
У другого попутчика Малха, прусса Фара, в рыжих волосах путался
крохотный амулет, мешочек из тонкой кожи. Что там скрывалось, Фар не знал,
в чем уступал Гавале-Петру. Может быть, череп летучей мыши, утопленной
колдуном в крови весенней ночью, когда луна идет на прибыль. Или косточки
из пальца исполина, ноготь дракона. Может быть, и вещь, которую нельзя
называть даже шепотом. Чем страшнее она, тем действительнее заклинание
счастья.
Для гребцов назначались места среди груза. Одно ближе к носу, другое
у кормы. У кормы, почти рядом с собой, Малх посадил прусса. Ромей обязан
был следить за расстоянием, избегать рывков, столкновений.
Последний челн напоминал руль корабля. Иногда Малх приказывал
работать веслом только одному гребцу, порой гребли оба. На поворотах
хвостовой челн помогал длинной вязке описать правильную кривую.
Туго перевязанные шкуры лежали, как бревна. Чтобы увидеть два
передних челна из четырех, Малх был вынужден вставать. Ромей был силен и
ловок, широкое весло гнулось в его руках, а сам он успевал использовать
каждую минуту для разговора с Фаром.
Сколько слов было в запасе у Фара? Тысяча? Две? Не больше трех тысяч,
конечно. Впрочем, их никто не считал. Простота грамматики возмещалась
интонациями произношения - в них-то и было все дело. Научись их ловить,
запоминать, как музыкальные такты, и узнаешь язык. Несколько десятков
глаголов и названия двух-трех сотен вещей уже позволяли объясниться.
Днепр заметно спадал. Еще недавно, когда корабли поднимались по реке,
Малху запомнилась безбрежность разливов. Особенно поразителен, даже
страшен был левый берег - ожившее предание о всемирном потопе. Устья
днепровских притоков слились воедино, и коренной берег обозначился здесь и
там островками, в которые превратились вершины холмов. Даже взобравшись на
мачту, Малх не мог разглядеть конца разлива. Теперь разлив потерял
грандиозность.
Ромеи торопились. Пучины вод жили своими законами, силы людей
казались ничтожными. Мир коварных чудес порождал постоянное беспокойство,
постоянную неуверенность. На кораблях гребли все, помогая парусам, даже
хозяева садились на места выбившихся из сил рабов, работников и клиентов.
Отдохнув, раб добровольно сменял господина. Страх уравнивал.
Купцы и кормчие много раз поднимались и спускались по Днепру. Вожак
каравана совершал свое двадцать третье путешествие. Но тревога, пусть
тщательно скрываемая, давила и его. Мир воспринимался как торжество
беззакония, распространявшееся и на природу. Христианство, проклявшее все
проявления плоти, как дьявольский соблазн, обрекало грешника смертельным
опасностям. Счастье было обещано праведниками, каждый щеголял
благочестием, но кто же искренне сам перед собой счел бы себя святым в
минуту опасности!
Испытующий и карающий бог мог приготовить ловушку на днепровских
порогах. Ведь божеству довольно на миг отвести руку, чтобы ад поднял
голову. Что в подсказках опыта! Да, пусть приметы говорят о высокой воде
на порогах. Нельзя успокаиваться, все в руках божьих, никто не знает меры
терпения бога. Он захочет - и камни всплывут над водой. Хорошо, коль
наказание ограничится мучительным трудом волока. А если бог пришлет
кочевников?
Ромеи спешили. Вожак каравана указывал путь, все стремились держаться
струп его корабля, поворачивать там, где прошел передний.
Сулу и Псел миновали вечером, луна еще не всходила. На переднем
корабле часто-часто зазвонил колокол. Вожак поворачивал к высотам правого
берега. С носа бросили свинцовый шар на шнуре, чтобы определить глубину.
Разведывая, головной корабль вошел в тихую воду и уже греб против течения
вдоль берега. Заговорила труба: главный кормчий передавал указания флоту.
Стаи чаек, гусей и уток, устроившиеся было на ночлег, тучами взмывали в
страхе перед чудовищами, издающими неслыханный рев. Головной корабль
метнул якорь, указав место стоянки. Совершая маневр с удивительной
точностью, остальные корабли заняли места у берега. Утром им останется
совершить пол-оборота, чтобы восстановить прежний строй.
Пруссы любовались искусством ромеев. Люди Теплых морей прекрасно
владели своими высокобортными большими кораблями.


Будильные петухи возвестили рассвет, вместе с пробуждением воскресла
тревога. Зов труб и звон корабельных колоколов колебали воздух, изгоняя
молчание ночи. Странные звуки расходились в пустыне, подобно кругам на
стоячей воде.
Шел час между совой и вороной. Ночная птица уже убралась в дупло, а
дневная воровка еще сидела на дереве. На западе опускалась луна, на
востоке белело небо. На земле еще длилась ночь, но воды светлели ожиданием
дня.
Главный кормчий дал сигнал отправления. Кто не успел съесть свой
кусок, пусть ест за работой и ловит горстью речную воду.
Ниже устья Ворсклы правый берег повысился и приблизился. Здесь
течение заметно уменьшило скорость. Приближались теснины, которые
сковывают разливы Днепра после впадения Самари. Великая река тихо
направляла свои воды прямо на восход солнца. Ветер сегодня не помогал, и
ромеи шли только на веслах. Сняв одежду, обнаженные гребцы обливались
потом и жадно хватали воду, охлаждая горячие тела. На челнах все работали,
чтоб помочь кораблям. Когда канаты между челнами натягивались,
свидетельствуя о лени гребцов, на корабле ударами колокола выбивали число,
обозначающее номер челна: хозяин предупреждал о грозящем наказании.
Вопреки общим усилиям в этот день караван прошел не более шестисот
шестидесяти стадий, или около ста двадцати верст. Ветер так и не захотел
помочь; люди выбивались из сил. До теснин осталось стадий до ста
шестидесяти. Вожак каравана счел такое удаление достаточным для
безопасного ночлега.
Даже когда вода покрывала камни порогов, не только плыть, но и
приближаться к ним в темноте считалось рискованным. Разоблаченные
христианством лживые боги бежали из пределов империи в земли варваров.
Ослабевшие перед знамением креста, озлобленные изгнанием, друзья сатаны
находили пристанище в диких горах и степях.
Лишившись жертвоприношений и храмов, лживые боги голодали, болели. Но
только святой мог позволить себе роскошь бесстрашия перед ними.
В днепровских порогах жили и местные дьяволы, против них молитвы
бессильны. Привлекаемые, как многие, чудесным и ужасным, жители Карикинтии
утверждали, что ночами над Днепром появляются чудовищные когти и топят
корабли, губя людей без пощады. Когда вода обнажает пороги, днепровские
дьяволы даже днем осмеливаются угрожать смельчакам. Там, в реве воды,
таится хохот сатаны, как железо меча в дырявых ножнах.
Корабли втягивались в тихий затон, избранный вожаком. Затопленное
устье безыменного ручья образовало порт, спокойный, как закрытый стенами
византийский Буколеон, гавань базилевсов.
Малх прыгнул на ставший рядом челн пруссов, а с него - на один из
челнов, купленных каким-то купцом у россичей. Там, раздевшись донага,
держа над головой узел с одеждой, ромей осторожно сполз в воду. До
затопленных кустов берега было не больше двадцати шагов.
Малх хотел навестить Репартия. Корабль купца-хозяина подтянулся так
близко, что на берег перебросили доску. Вдруг Малх услышал свое имя - на
прусском челне Фар разговаривал со своими.
Люди, проводящие большую часть жизни вне крова, привыкают говорить
громко. Малх уловил похвалы, расточаемые ему Фаром.
Ромей медлил, принимал позы человека, о чем-то размышляющего. Э,
теперь его окликают. Да, Фар просит подождать.
Пруссы не захотели прыгать в воду, как Малх. Фар спросил:
- Глубока ли вода?
- Да, можно подойти, причалить, - ответил ромей.
Прусский челн подался вперед - выбирали якорь. Потом гребцы ловко
взяли назад и скользнули к берегу, одновременно поворачивая. Можно было
восхититься уменьем гребцов и глазомером кормчего. Челн сближался с
берегом. Берег был обрывистый, шнур лота ушел отвесно по борту. Малх
поймал брошенную гребцом веревку. Фар пригласил:
- Будь гостем пруссов.
Трех пруссов ромей уже знал: вожака, молодого атлета Индульфа и Фара.
Ромей приветствовал пруссов по-римски - поднятой рукой с раскрытой
ладонью.

6

Пруссы успели сварить пищу на очаге челна. Из двух котлов мясо
вываливали на кожу, служившую походной скатертью. Ели как придется, лежа и
сидя на корточках. Мясо резали боевыми ножами и запивали отваром,
пользуясь общим черпаком. Все быстро и жадно глотали пищу. Малху
показалось, что трапеза была подчеркнуто сурова, как у древних спартанцев.
Необходимо утолить голод - и только. Скандийцы покончили с едой в такой
срок, в который ромеи успели бы сделать лишь несколько глотков.
Опорожненные котлы ополоснули в реке и наполнили для тех, кто хотел
утолить жажду, - для пруссов, видно, была хороша и мутная вода,
почерпнутая у самого берега.
Глава пруссов, будто собираясь купить раба, пощупал руку Малха. Эти
сильные люди должны уважать силу! Малх послушно согнул руку, вздув твердый
как кость бицепс. Прусс одобрительно щелкнул языком.
Не показать ли пруссам шутки с вещами, которые так поразили
воображение Ратибора?
Малх вовремя почувствовал, что это может вызвать лишь недоверие
пруссов.
- Где ты бывал, какие страны ты знаешь? - спросил Индульф.
А, так Малха позвали за делом - Индульф не станет праздно тешить свое
любопытство. Медленно, по слогам, Малх назвал десятка полтора городов,
таких, как Рим, Афины, Неаполь, Антиохия, Александрия, - быть может, имена
мест, знаменитых многие столетия, дошли до гиперборейской Пруссии, до
страны, которая, вероятно, была Киммерией Геродота. Неспроста все! У Малха
вспыхнула мечта бежать с пруссами.
По неподвижному лицу Индульфа Малх не мог понять, дошел ли слух о
великих городах Юга до Холодного моря.
- Покажи города! Покажи, - повелительно сказал кто-то из пруссов.
- Показать? Как?
Индульф дал Малху несколько погасших углей. Черты, изображающие
землю, понимает каждый.
На коже, просаленной сотней трапез, появился берег Евксинского Понта.
Вот овал его к югу от устья Днепра. Проливы, Эллада, Италия. Малх
попытался начертить малоазиатское побережье, устья Нила и пустынный берег
Ливии. Карта, начерченная при последнем свете дня на диком берегу! Сколько
таких карт чертили люди всех времен, пытаясь понять дни пути и
пространства неизвестного мира. Изгнанник уже видел себя в далеком
плавании среди гостеприимных пруссов. Он им нужен, он будет полезен. Он
мечтал почти вслух.
- Ты раб? - вдруг спросил Малха Индульф.
- Нет.
- Кто же ты?
Дневной свет угасал вместе с мечтой. У Малха не было достаточного
запаса славянских слов, чтобы объяснить необходимость тайного бегства,
оправдать себя перед людьми, которым ведомы лишь порочащие человека
преступления: кража, убийство, насилие. Гнет, который империя осуществляет
над совестью и свободой граждан, - как втолковать такие понятия! В лучшем
для Малха случае пруссы сочтут его изменником ромейской земле! Все будет
кончено с ними тогда. Предавший одного - завтра предаст другого.
Старая-старая истина.
Малх почувствовал себя чужим, без рода, без отечества. Петр-Гавала
прикоснулся сзади к плечу изгнанника:
- Иди, господин хочет, чтобы ты пришел.
Репартий готовился ко сну. В маленьком шатре нашлось место для двух
легких кроватей.
Почти шепотом купец принялся наставлять своего
полутоварища-полуклиента:
- Ты совершаешь ошибки, да, да. Ты неосторожен, как юноша. Деметрий
недоволен тобой, да, он сердит на тебя.
- Клянусь, на острове я совершил ошибку, не думая, - сознавался Малх.
- Но святой человек принял мое покаяние. Он приказал бросить бронзу в
реку, я послушался.
Это была хорошая бронза.
Репартий не мог удержаться от укора. Глупец Малх... Не мог расстаться
вовремя с красивой игрушкой. Не догадался подарить ее другу. Разве мало
Репартий сделал для ссыльного! Но умный человек не станет высказывать
сожаление о непоправимом. Репартий продолжал:
- Ты опять рассердил Деметрия.
- Но чем же?
- Для чего ты общаешься с северными варварами?
- Они пригласили меня, у меня не было дурных намерений.
- Э, - жестко сказал Репартий, - ты, видно, никогда не поймешь, что
решают не наши намерения, но то, что о них думают другие.
- Откуда Деметрий узнал, где я?
- Служители бога заботятся о наших душах пристальнее, чем о своем
благе. Им дано видеть больше, чем нам, - благочестиво сказал Репартий. -
Не всякое приглашение следует принимать. И чтобы ты, друг Малх, не
согрешил опять, останься ночевать со мной.


На берегу и на кораблях все еще спали, когда Малх потихоньку выбрался
из шатра Репартия. Кажется, необходимо что-то решить - эта мысль его
разбудила. Он плохо умел решать, когда дело касалось его личной судьбы -
Малха слишком сильно занимало отвлеченное, - таков удел слабых душ, по
мнению людей, преуспевающих в жизни.
К чему все существующее? Малх не находил ответа. Порой ему казалось,
что, родись он в годы, когда христианство было религией угнетенных,
протестом против насилия и несправедливости, он отдал бы жизнь за учение
Христа, как те праведники, которых ныне славит торжествующая церковь. Нет,
хорошо, что он не принадлежал к числу мучеников, обманутых химерой
христианства.
Малх по-прежнему увлекался мудростью мира, умершего, быть может,
раньше, чем христиане занялись истреблением того, что они называли
язычеством. Его увлекали мудрость Эпикура, суровость стоиков, беспощадная
логика Сократа, мужество пифагорейцев; тешили загадки Апулея, таинственные
намеки магов.
Но все же, к чему весь видимый мир? Да, все говорили о
справедливости. И снова мысли Малха возвращались к древним Афинам. Пусть
Афины были гражданским раем. А много тысяч рабов, людей-вещей, без которых
не могли бы существовать тридцать тысяч полноправных афинян! Впрочем, в
том мире хоть не было места лицемерию: раб не считался человеком по
закону. Учение Христа будто бы уравняло людей, каждый имеет бессмертную
душу, рай для праведных, там не различают состояний. А на земле все
по-старому, христианская империя так же нуждается в рабах, как языческий
Рим. Вот спит христианин Петр-Гавала. Христианин Репартий может в любой
миг распорядиться им, как вещью.
В сумраке Малх по длинной рясе узнал Деметрия. Пресвитер уже шел
куда-то, он тоже, видно, не знает покоя утреннего сна. Вспомнив уроки
Репартия, Малх приблизился, сложив руки горстями вверх, будто желая
удержать даваемое: так верующие просят у священников благодеяние
благословенья. Деметрий обошел Малха, как препятствие на пути.
Жесткий как кремень, Деметрий ненавидел нечестие. Строгий постник,
никогда не прикоснувшийся к женщине, он был беспощаден к себе. Мученики,
проложившие путь для торжества церкви христовой, - вот кому он позволял
себе завидовать. Ему казалось, что такая зависть - единственное чувство,
допустимое для христианина. С неустанным раздражением Деметрий искал следы
ереси и язычества. Его искренне возмущала легкость нравов в городе святого
Константина, сила многоглавого греха. С тайной мечтой о мученичестве
Деметрий просил послать его на окраину империи для проповеди варварам.
Ахонты Карикинтии боялись пресвитера - доносы святого человека прочтут при
дворе и могут доложить самому базилевсу, блюстителю кафоличества.
Деметрий изучил язык славян, для проповеди он поплыл с купеческим
караваном. Он возвращался разочарованный, с подорванной верой в себя.
Слово божие не проникало сквозь грубые оболочки душ. Он хотел остаться
среди язычников. Но здесь Империя Дьявола.
Деметрий видел: для него дорога на Рось закрыта. И он с отвращением
думал о сразу опостылевшей Карикинтии. В этом городе, подобном кораблю,
который пристал к чужому берегу, Деметрий окрестил всех рабов. Он исправил
небрежение других священников, но жил мечтой о просвещении варваров.
Варварам нужны меч и огонь и лишь после - святая купель.
Вечером Деметрий наблюдал за беседой Малха со скандийцами. Он
завидовал легкости, с которой Малх сходился с варварами. Но ценой чего?
Ссыльный еретик потакает язычникам. На вопрос о Малхе духовный сын
пресвитера раб Петр простодушно ответил: Малх объясняет северным людям,
как плавать по морю в Византию. Никто не имел права наставлять варваров о
путях в империю... Если твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее...
Глядя на удаляющегося Деметрия, Малх похолодел. Почему пресвитер
отказал в благодати?
Из шатра вышел Репартий. Малх не мог удержать жалобу, продиктованную
страхом.
- Я говорил тебе, говорил, - с огорчением ответил купец. - Я
попытаюсь смягчить его святость. Не могу тебе приказывать, но прошу: не
сближайся с варварами.


Деметрий возглашал слова богослужения. Ромеи, свободные рабы,
отвечали нестройным хором: "Помолимся!" Или: "Аминь!"
Несколько пруссов принюхивались к сладкому дыму кадильниц и
приглядывались к движениям ромеев. Двое или трое, протолкавшись вперед,
подражали христианам. Вероятно, эти прикосновения ко лбу, животу и плечам
служат магии доброго заклинания в пути, которое полезно для каждого.
После молебна за благополучное прохождение порогов ромеи разбежались
по кораблям, и колокол дал знак отправления.
В затоне, где ночевал караван, вода была как в тихий день на море;
разлив-исполин подбивал на берег желтую пену. Легко было определить
вчерашний уровень воды - новая ступенька наметилась пальца на два ниже
предыдущей. Малх достаточно знал математику Пифагора и геометрию Эвклида,
чтобы счесть, сколько воды должно было за ночь сбежать через теснины. Но
для познания мира нужна свобода души, нужна радость жизни, неразлучная со
свободой. В унынии Малх добрался до челна. Унизительна была необходимость
слушать Деметрия, молиться под его наблюдением, отвечать на его возгласы.
Вместо Фара на скамье гребца сидел Индульф! В сердце Малха вспыхнула
надежда: утопающий хватается за соломинку.
Передний корабль с вереницей челнов описывал кривую на юг, ему
подражали с обычной точностью. В месте впадения реки Самари разлив левого
берега постепенно сужался. Вскоре показался мыс, покрытый густым
кустарником, как баран шерстью. Это справа приближался высокий берег
острова, который делил реку на две неравные части.
Внезапно для глаз открылась неровная, но ясно видимая полоса,
пересекавшая Днепр. Рябой от ветра разлив превращался в волнистые полосы,
бегущие вдоль реки. Подобно началу горного водопада, исполинская сила
тянула к себе реку.
На ромейских кораблях опустили паруса. Можно было заметить, как
передний корабль, перейдя рубеж, сразу натянул канат, с новой силой
увлекая челны. Следующие корабли еще усерднее заработали веслами, чтобы не
отставать. Частые удары колоколов ободряли гребцов. Наконец через рубеж
перевалил и корабль Репартия. Канат подскочил над водой. Малх почувствовал
рывок.
Берега стремительно уходили назад, челн раскачивало в струях. И Малх
видел, что река, нападая на остров, образует один высокий бурун. Бурун
особенный, не как на море, где за ударом волны следует отступление, отдых.
Стоячий бурун уходил от острова углом, челн подняло и опустило, как щепку.
Теперь кораблей не было видно, они скрылись за поворотом. Петр-Гавала и
Индульф гребли изо всех сил. Малх помогал гребцам кормовым веслом.
Поворот! Малх перебросил весло направо, налег всей силой. Заднему челну
никто не поможет, но он помогает передним. Еще поворот, на этот раз
налево. Река выпрямилась, показались голые мачты корабля Репартия.
То там, то тут над водой взлетали фонтаны, то там, то тут река
вспухала, обозначая верхушки утопленных порогов. Малх старался следить за
кормой корабля, угадывать движения людей у руля. Челн еще стремительнее
двигался вперед, и Малху казалось, что он опередил бы квадриги на
состязаниях зеленых и голубых.
На корме корабля Репартий замахал руками и показал на воду. Через
несколько мгновений Малх увидел расходящиеся треугольники струи. Каменный
зуб поджидал добычу. Предпоследний челн едва не коснулся его. Не старайся
так Малх - и его и другие челны налетели бы на скалу.
"Почему бы и нет, - думал Малх. - Несколько глотков, судорога глупого
тела - и покой, покой, покой..."
Увлечение борьбой минуло. Малх равнодушно глядел на бурлящую воду.
Местами кипело, как в котле. Точно адское пекло христиан нашло себе место
здесь, под Днепром.
- Ты - мужчина! - сказал Индульф.
Малх сумел оценить похвалу. Он ободрился. И снова движение опьянило
Малха. Колокола, чуть отдохнув, возобновляли частый перезвон. Гребцы не
имели покоя.
Левый берег то отступал в разливах, то близился мысами, от которых
тянулись поперек реки затопленные хребты мертвых чудовищ. Кормчие
держались правого берега, казавшегося снизу горой.
Река с грохотом устремилась вперед. Еще и еще бьют гребцы, гнется
кормовое весло. Но вот берега расходятся, раскрываются, как жерло
исполинской воронки. Полузатопленные острова, течение замедляется. Малх
понял, что теснина окончилась. Он взглянул на солнце - сегодня время шло
незаметно.
Снизу наплывал большой остров, были видны деревья. Корабли спустились
вдоль острова и забросили якоря в подобие бухты. Этот остров никогда не
затоплялся. Ромеи назвали его именем святого Григория. Славяне же -
Хортицей, по одному из имен Солнцебога. Россичи говорили, что было здесь
святилище Хорса, при котором жили собаки особенной породы: хорты-сторожа.

7

Прочно забитые колья для шатров, очаги, защищенные от ветра, широко
протоптанные тропы. Пни от срубленных деревьев, заготовленные дрова,
легкие постройки из глины и камыша - остров Хорса давно обжит. Однако до
прибытия ромейского каравана он был так же безлюден, как берега.
Остров оживал осенью, когда пороги становились неодолимы и волоки
обещали слишком много опасностей. Степняки - покупатели ромейских товаров,
введенные в искушение, предпочли бы вместо мены ограбить купцов, но не
смели.
Торговцы из городов северного берега Евксинского Понта приплывали на
осенний торг целыми обществами; купеческие старшины следили за порядком,
за соблюдением цен: никому не позволялось сбывать товары дешевле
установленного заранее. Жадности варваров купцы противополагали расчет с
тем же успехом, с каким легион сражался с вольной толпой храбрых, но не
знающих военного строя людей.
Осенний торг на Хортице и внешне напоминал сражение: каждый носил
оружие, для общей сохранности купцы нанимали отряд пехоты, и торжище
походило на военный лагерь.
Во времена владычества готов в приморских степях, и до готов, и
после, тот, кто возделывал землю на Ворскле, Самари, Орели, доставлял
излишки зерна на осенний торг ниже порогов. А степняки везли кожи, шкуры,
сушеное мясо, гнали толпы рабов, захваченных в набегах и во взаимных
стычках.
На торге святого Григория первое место занимал живой товар. Здесь
великая империя покупала всех и у всех.
Святилище Хорса жило долго. Сменявшиеся хозяева приморья остерегались
осквернить его из страха перед местью чужого бога. Эллины, с их умением
находить собственных богов под любыми именами, приносили Хорсу жертвы,
называя его Зевсом Скифским. Воинствующие христиане уничтожили языческое
капище. Предшественники Деметрия окропили землю святой водой и посвятили
остров святому Григорию. Поэтому Деметрий служил молебен на очищенной от
власти демона земле. Купцы, воздавая хвалу богу, благодарили за успех, за
сохраненную жизнь.
Многие долго не поднимались с коленей, скрывая усталость под видом