Ле Карре Джон. Достопочтенный школяр

   – Мне очень этого хотелось. Мне хотелось попробовать себя в самом трудном деле. Мне всегда нравились китайцы. В Миссии Жизни Господней не все было совершенно, но пользу мы приносили. А миссионерские школы католиков – они больше походили на монастыри со всем, что этому сопутствует, – сказал мистер Хибберт.
   Ди Салис, который когда-то был иезуитом, неопределенно улыбнулся.
   – А мы подбирали детей на улицах, – сказал мистер Хибберт. – Шанхай – удивительное место, где все перемешано самым невероятным образом, уж можете мне поверить. Кого и чего там только не было! Банды, коррупция, проституция – махровым цветом; политические интриги, деньги, алчность и нищета Все, что только существует в человеческой жизни, можно было там найти. Правда ведь, Дорис? Она, конечно, не может по-настоящему это помнить. Мы снова поехали туда после войны, – правда, Дорис? – но вскоре они выставили нас. Дорис тогда было не больше одиннадцати, так ведь? К тому времени уже не осталось мест вроде этого – таких, как Шанхай, поэтому мы вернулись сюда Но нам здесь н р а ви т с я – правда, Дорис? – сказал мистер Хибберт, ни на минуту не забывая, что говорит от имени обоих. – Нам здесь нравится в о з д у х. Вот что нам особенно нравится.
   – Да, очень, – ответила Дорис и откашлялась, поднеся большую руку, сжатую в кулак, к губам.
   – Мы их кормили всем, что могли достать, – вот до чего дошло. – Мистер Хибберт возобновил свой рассказ: – У нас там была уже немолодая женщина – мисс Фонг. Помнишь Дейзи Фонг, Дорис? Конечно же помнишь – Дейзи и ее колокольчик? Да нет, вряд ли. Но до чего же быстро летит время! Можно сказать, что Дейзи была Дудочником в пестром костюме (Герой поэмы Браунинга, который, играя на дудочке, собрал всех детей и увел их из города) – только у нее была не дудочка, а колокольчик, и она была не мальчиком, а пожилой женщиной. Она делала богоугодное дело, даже если потом и взяла грех на душу. Мисс Фонг была самой лучшей христианкой из всех, кого мне удалось обратить в христианскую веру, и так продолжалось до тех самых пор, пока не пришли японцы. Она ходила по улицам, старая добрая Дейзи, и звонила что есть мочи в колокольчик. Иногда с ней ходил старина Чарли Вэн, иногда я. Мы обычно выбирали улицы рядом с доками или район ночных клубов – дальше по берегу, за пристанью, – эту улицу мы называли «Кровавым переулком». Помнишь, Дорис? Да нет, конечно. И старушка Дейзи звонила в колокольчик – динь-дннь-динь! – Он рассмеялся при этом воспоминании: Хибберт ясно видел ее перед собой, и даже рука бессознательно повторяла движения, как будто и он изо всех сил звонит в колокольчик. Ди Салис и Конни вежливо посмеялись вместе с ним, но Дорис только нахмурилась.
   – Рю де Джефф – это было самое страшное место. Там было много французов – неудивительно, рядом больше всего домов блуда. Ну, вообще-то их везде предостаточно, а в Шанхае их было видимо-невидимо. Его называли Городом Греха. И были абсолютно правы. Когда вокруг Дейзи собиралось несколько ребятишек, она их спрашивала: «Есть ли среди вас такие, у кого нет мамы?» И всегда находились один-два. Не сразу, конечно: здесь один, там один. Некоторые нарочно так говорили – ну, чтобы посмотреть, что из этого получится, чтобы им дали рису на ужин. Потом таких отправляли домой с провожатым. Но всегда находилось несколько настоящих сирот – правда, Дорис? Мало-помалу у нас начала работатьшкола, и к концу у нас их было сорок четыре. Некоторые и жили в миссии, но не все. У нас были уроки Закона Божьего, мы учили их читать, писать и считать, немного географии и истории. Это все, что мы могли сделать.
   Стараясь сдержать свое нетерпение, ди Салис устремил неотрывный взгляд на серое море за окном. А Конни сумела изобразить на лице постоянную восхищенную улыбку и не отводила глаз от лица старика.
   – Точно так же Дейзи нашла и братьев Ко, – продолжалон, не замечая, что перескакивает с одного на другое. – Рядом с доками, – правда, Дорис? – они искали там свою мать. Они приехали из Сватоу, оба мальчика. Когда же это было? Должно быть, в одна тысяча тридцать шестом году. Дрейку было десять или двенадцать, а его брату Нельсону восемь. Они были худенькие, словно тростинки: уже несколько недель толком не ели. Рис обратил их в христианство мгновенно, можете мне поверить! Конечно, имен у них в те дни не было – по крайней мере английских. Они были из Чиу-Чау – людей, живших на воде, на своих лодках. Нам так никогда и не удалось узнать наверняка о судьбе их матери – правда, Дорис? «Ее убили из ружья, – сказали нам мальчики. – Убили из ружья». Это могли сделать и японцы, и гоминьдановцы. Мы так никогда и не узнали, да и не все ли равно? Всевышний взял ее к себе, и остальное не имело значения. Смерть ставит точку, а мы должны продолжать жить дальше. У маленького Нельсона одна рука была в страшном состоянии – сплошное месиво. Выглядело просто ужасно. Сквозь рукав торчала сломанная кость – наверное, это сделали те же, кто убил их мать. А Дрейк держал Нельсона за здоровую руку, и первое время никакими уговорами нельзя было заставить его отпустить брата хоть на минуту, даже для того, чтобы бедняга Нельсон мог поесть. Мы говорили между собой, что у них на двоих одна действующая рука, – помнишь, Дорис? Дрейк обычно сидел за столом, одной рукой придерживая Нельсона, а другой старательно запихивал рис ему в рот. Мы вызвали доктора, но и он не смог их разделить. И нам пришлось смириться. «Тебя будут звать Дрейк, – сказал я ему. – А ты будешь Нельсон, потому что вы оба – храбрые моряки, согласны?» Это твоя мать придумала – помнишь, Дорис? Ей всегда очень хотелось иметь сыновей.
   Дорис посмотрела на отца, открыла рот, чтобы сказать что-то, но передумала.
   – Им нравилось гладить ее волосы, они часто это делали, – сказал старик немного удивленно. – Они любили гладить твою мать по голове и звонить в колокольчик старой Дейзи, вот что они любили. Они раньше никогда не видели светлых волос. Дорис, а как насчет свеженького со? Мой уже совсем остыл, и у них наверняка тоже. «Со» – это так в Шанхае называют чай, – пояснил он. – В Кантоне его называют «ча». Мы используем некоторые словечки с того самого времени, уж сам не знаю почему.
   Дорис почти выбежала из комнаты, издавая при этом какое-то раздраженное шипение, а Конни использовала паузу, чтобы задать вопрос.
   – Видите ли, мистер Хибберт, в наших бумагах ни словом не упоминается о брате, – сказала она с легкой укоризной в голосе. – Вы говорили, что он был моложе. На два года? Или на три?
   – Не упоминается о Нельсоне? – Старик был потрясен. – Ну как же, он так его любил! Это же была вся его жизнь – Нельсон! Ради него он был готов на все. Как же это может быть, что не упоминается о Нельсоне, – а, Дорис?
   Но Дорис готовила «со» в кухне.
   Сверившись со своими записями, Конни строго улыбнулась.
   – Боюсь, это наша вина, мистер Хибберт: я вижу, что в канцелярии губернатора оставили пропуск в строчке для перечисления б р а т ь е в и с е с т е р. Уж я прослежу, чтобы в ближайшие же дни в Гонконге кое-кому стало очень стыдно. Вы, конечно, вряд ли помните дату рождения Нельсона? Просто чтобы не терять времени на все эти запросы?
   – Ну конечно же нет. Дейзи Фонг наверняка вспомнила бы, но ее уже давным-давно нет на свете. Она для каждого из них придумывала день рождения, даже когда они сами не знали его.
   Ди Салис потянул себя за мочку уха, от чего его голова немного склонилась.
   – А может быть, вы могли бы вспомнить их китайские имена? – неожиданно выпалил он своим тонким голосом, – Они могли бы оказаться полезными, если придется что-то уточнять.
   Мистер Хибберт покачал головой.
   – Ну надо же! Никакого упоминания о Нельсоне! Как же это может быть? Да нельзя даже подумать о Дрейке, не представив тотчас же маленького Нельсона рядом с ним. Они всегда были вместе, как нитка с иголкой, – так мы про них говорили. Это естественно, они же сироты.
   Они услышали, как в прихожей зазвонил телефон, и, к своему удивлению, которое они, разумеется, ничем не выказали, оба – и Конни, и ди Салис – явственно различили «О, черт!», сорвавшееся с губ Дорис, бросившейся из кухни снять трубку. На фоне усиливающегося свиста закипающего чайника до них долетали обрывки сердитых фраз: «Ладно, ну так п о ч е м у ж е нет? Ну если дело в этих чертовых тормозах, з а ч е м было говорить, что это сцепление? Нет, мы не х о т и м новую машину. Мы хотим, чтобы вы починили старую, ради всего святого». С громким «Господи!» она положила трубку и вернулась в кухню, где чайник свистел уже так, словно вот-вот взорвется.
   – Вы не помните их китайские имена, до того как вы дали им новые? – ласково улыбаясь старику, вернулась Конни к прерванному разговору, но он только покачал головой.
   – Это надо было бы спросить у старушки Дейзи, – ответил он, – а она уже давным-давно в раю, благослови, Господи, ее душу.
   Ди Салис собирался было усомниться в том, что старик действительно не знает имен, но Конни взглядом заставила его замолчать, " П y c т ь р а с с к а з ы в а е т д а л ь ш е, – непререкаемо говорил ее взгляд. – С т о и т т о л ь к о н а ж а т ь н а н е г о – и м ы п р о и г р а е м п о в с е м с т а т ь я м ".
   Старик сидел во вращающемся кресле, и, сам того не сознавая, он понемногу поворачивался по часовой стрелке, и теперь сидел лицом к морю и обращал свою речь к нему.
   – Они были совсем непохожи друг на друга – как лед и пламя, – сказал мистер Хибберт. – Я никогда не видел двух братьев, которые были бы столь непохожи – и в то же время так преданы друг другу, и это несомненный факт.
   – Непохожи в ч е м ? – спросила Конни, направляя разговор в нужное русло.
   – Ну, хотя бы вот это: маленький Нельсон боялся тараканов. А у нас, естественно, не было тех удобств, к которым сейчас все привыкли. Ну вот, они должны были ходить в уборную в отдельный маленький сарайчик, а там тучами летали эти самые тараканы – так и свистели вокруг, как пули, – просто ужас! Нельсон даже подходить к сарайчику боялся, ни за что не соглашался туда идти. Рука у него заживала неплохо, и ел он за пятерых, но он терпел несколько дней подряд, только бы не идти в сарайчик. Твоя мама пообещала ему луну с неба достать, если он туда сходит. Дейзи Фонг задала ему хорошую трепку – я и сейчас помню, какие у него тогда были глаза: он иногда умел так посмотреть, сжав кулачок на здоровой руке, что казалось, вот-вот превратит вас в камень, – этот Нельсон от рождения был бунтарем. И вот однажды, смотрим из окошка и видим: Дрейк, обнимая Нельсона за плечи, ведет его по дорожке к сарайчику и сам идет с ним, чтобы составить ему компанию, пока тот будет делать свои дела. Вы не замечали, что у детей, живших на воде, походка совсем другая? – вдруг спросил он с интересом, как будто только что увидел этих детей. – У них ноги колесом, потому что на лодке всегда места не хватает.
   Дверь медленно открылась, и вошла Дорис с подносом с только что заваренным чаем и поставила его на стол с легким позвякиванием.
   – И с пением было то же самое, – сказал мистер Хиббери и снова замолчал, глядя на море.
   – Когда они пели р е л и г и о з н ы е г и м н ы ? – Конни с готовностью задала наводящий вопрос, бросив взгляд на полированное пианино с пустыми подсвечниками.
   – Дрейк был готов что угодно петь громким голосом, как только твоя мать садилась за пианино. Рождественские гимны, например. «Там есть зеленый холм». Он за твою мать готов был кому угодно глотку перегрызть, этот Дрейк. А маленький Нельсон – нет. Я никогда не слышал, чтобы он хоть одну ноту взял.
   – Зато ты потом его очень хорошо услышал, – резко напомнила Дорис, но старик предпочел ее не услышать.
   – Его можно было лишить обеда или ужина, но он ни за что не соглашался прочесть молитву. У него с самого начала были сложные взаимоотношения с Богом. – Он вдруг рассмеялся молодым задорным смехом. – Знаете, я всегда говорил, что именно из таких людей потом получаются настоящие верующие. Другие просто ведут себя вежливо. Никто по-настоящему не обращается в веру, не преодолев этого внутреннего конфликта с Богом.
   – Этот проклятый гараж, – проговорила Дорис, все еще пылая негодованием после телефонного разговора, начиная резать кекс с тмином.
   – Как же мы забыли? Как там ваш шофер? – воскликнул мистер Хибберт. – Давайте Дорис отнесет ему чаю? Он же, наверное, замерз там до полусмерти! Или давайте позовем его сюда! Ну же! – Но прежде чем Конни или ди Салис успели ответить, мистер Хибберт уже заговорил о своей войне. Не о той, какой она была для Дрейка, и не о той, какой была для Нельсона, а о своей собственной, как она вспоминалась ему сейчас: отдельные, не связанные между собой картины. – Забавно, но очень многие думали, что японцы – это именно то, что нужно. Что они покажут этим зарвавшимся китайским националистам их место. Конечно, не говоря уж о коммунистах. О, поверьте, прошло немало времени, пока пелена не спала у них с глаз. Даже после того, как начались бомбардировки. Закрылись европейские магазины, тайпаны отправили в безопасные места свои семьи, Загородный клуб превратили в госпиталь. И все равно еще оставались люди, которые говорили: «Нет причин для беспокойства.» А потом вдруг однажды – бабах! – они закрыли все миссии – правда, Дорис? Это доконало твою мать. Она умерла. Она была не очень вынослива, особенно после туберкулеза. А вот братья Ко выдержали испытания лучше многих, благодаря тому, что приобрели.
   – Да? А что они приобрели? – с живейшим интересом спросила Конни.
   – Они познали Иисуса Христа, и это знание служило им путеводной звездой и утешало в трудный час.
   – Да-да, конечно, – согласилась старуха.
   – Разумеется, – поддакнул ди Салис, переплетя пальцы рук, выгибая их и притягиваясь. – В о и с т и н у т а к, – добавил он елейно.
   Итак, при «япошках», как называл их старик, миссия закрылась, и дети во главе с Дейзи Фонг с колокольчиком влились в поток беженцев, пытавшихся добраться до Шаньджао: кто на повозке, кто автобусом или поездом, но большей частью пешком, а оттуда – в Чунцин, где националисты Чан Кайши устроили свою временную столицу.
   – Ему нельзя долго говорить, – улучив момент, предупредила Дорис, стараясь, чтобы отец не услышал. – Он начинает заговариваться.
   – Да нет, дорогая, мне все можно, – возразил мистер Хибберт, глядя на нее с любовью. – Я уже свое отжил. И теперь мне можно делать абсолютно все, что я пожелаю.
   Они допили чай, поговорили о саде, с которым все время возникали проблемы – с тех самых пор, как они поселились здесь.
   – Нам говорят, нужно сажать растения с серебристыми листьями, они могут расти на засоленных почвах. Ну не знаю, не уверен, а ты как думаешь, Дорис? Они вроде бы не очень хорошо приживаются, правда?
   Со смертью жены, по словам мистера Хибберта, его собственная жизнь тоже как бы кончилась: он просто доживает отпущенные ему годы, пока Господь не заберет его к ней. Он жил и работал некоторое время на севере Англии. После этого недолго – в Лондоне, проповедуя слово Божье.
   – А потом мы переехали на юг – правда, Дорис? Я только не знаю почему.
   – Из-за воздуха, – сказала она – Здесь очень хороший воздух.
   – В Букингемском дворце наверняка будет прием, правда? – спросил мистер Хибберт. – Полагаю, Дрейк мог бы даже записать нас в список приглашенных. Подумай только, Дорис. Тебе это понравилось бы. Королевский прием в саду. Шляпки.
   – Но вы все-таки вернулись в Шанхай, – в конце концов напомнила Конни, пошелестев страницами, чтобы привлечь внимание проповедника. – Японцев разгромили, Шанхай снова стал открытым городом, и вы все-таки вернулись туда.
   – Н-да, мы туда поехали.
   – Значит, вы снова видели братьев Ко. Вы снова встретились и, я уверена, замечательно обо всем поговорили, как в добрые старые времена. Так это было, мистер Хибберт?
   На мгновение показалось, что он не понял вопроса, но вдруг запоздало рассмеялся.
   – Да, и, ей-богу, они уже стали настоящими взрослыми мужчинами. И вовсю ухлестывали за девушками, не в присутствии Дорис будь сказано. Я всегда говорил, дорогая, что Дрейк женился бы на тебе, если бы ты дала ему хоть малейшую надежду.
   – Ну, папа, в с а м о м д е л е, – пробормотала Дорис и сердито нахмурилась, глядя на пол.
   – А Нельсон – о, вы не поверите, он стал настоящим смутьяном! – Он выпил несколько ложечек чая – осторожно, как будто кормил птичку. – «А где мисси?» – это он, Дрейк, спросил первым делом. Он хотел видеть твою мать. «Где мисси?» За это время он совершенно забыл английский язык, и Нельсон тоже. Потом мне пришлось давать им уроки. Я ему сказал. Он к тому времени уже повидал немало смертей, в этом можно не сомневаться. Поэтому он сразу поверил. «Мисси умерла», – сказал я ему. Что еще можно было сказать? «Она умерла, Дрейк, и Господь взял ее к себе». Я никогда: ни до, ни после, не видел его плачущим, но в этот раз он заплакал, и я почувствовал, как люблю его за это. «Моя терять две мать» – сказал он мне. – Моя мать умирать, теперь мисси умирать". Мы помолились за упокой ее души. А что еще можно было сделать? А вот маленький Нельсон, он не плакал и не молился с нами. Он – нет. Он никогда не был привязан к ней так, как Дрейк. В этом не было ничего личного, но она была врагом. Мы все были врагами.
   – Кого вы имеете в виду, когда говорите «мы», мистер Хибберт? – осторожно, чтобы не спугнуть, спросил ди Салис.
   – Европейцы, капиталисты, миссионеры – все мы – чужаки, которые приехали, чтобы заполучить их души, их рабочую силу или их серебро. Все мы, – повторил мистер Хибберт без малейшего намека на злобу, – эксплуататоры. Так он воспринимал нас. И в чем-то он был прав. – В разговоре на мгновение возникла неловкая заминка, но Конни умело спасла положение.
   – Как бы то ни было, вы снова открыли миссию и оставались в Шанхае до захвата власти коммунистами в сорок девятом, так? И, надо полагать, в течение этих четырех лет вы могли по-отечески приглядывать за Дрейком и Нельсоном. Я права, мистер Хибберт? – спросила она, держа ручку наготове.
   – О да, мы снова открыли двери для всех. В сорок пятом ликовали вместе со всеми. Война закончилась, япошки побеждены, беженцы могут возвратиться в свои дома. Люди на улицах обнимались и плакали, и все такое прочее. Мы получили деньги: по всей вероятности, репарации, или дотации. И Дейзи Фонг к нам вернулась, но ненадолго. В течение одного или двух лет на поверхности все было как будто бы по-прежнему, но даже тогда это было уже не совсем так. Мы могли оставаться, пока Чан Кайши был в состоянии осуществлять контроль, – ну а он, как вы знаете, не очень в этом преуспел. К сорок седьмому году коммунизм пришел на улицы Шанхая, а к сорок девятому стало ясно, что это всерьез и надолго. Разумеется, ушел в прошлое режим «открытого города», а также все права и концессии, предоставленные иностранцам, – ив конце концов туда им и дорога Все остальное тоже потихоньку менялось. Как всегда, были слепцы, которые говорили, что старый Шанхай не может исчезнуть, что он будет существовать всегда, – точно так же в свое время они говорили, что япошки– это не страшна. По их словам Шанхай развратил маньчжурцев, потом – тех, кто силой пытался установить свою власть: Гоминьдан, японцы, англичане. А теперь, говорили они, этот город точно так же развратит коммунистов. Конечно же, они ошибались. Мы с Дорис – как бы это сказать, мы не верили в коррупцию и развращение как средство решения проблем Китая, как в свое время не верила в это твоя мать. Поэтому мы вернулись домой.
   – А братья Ко? – напомнила ему Конни, пока Дорис с шумом вытаскивала какое-то свое вязание из коричневого бумажного пакета.
   Старик в нерешительности помедлил, и на этот раз, пожалуй, заминка в его рассказе была вызвана не старческой забывчивостью, а сомнениями, которые он испытывал.
   – Да, действительно, – произнес он после неловкого молчания. – На долю этих двоих выпали удивительные приключения, это я вам говорю.
   – П р и к л ю ч е н и я, – сердито фыркнула Дорис, позвякивая своими вязальными спицами. – Точнее будет назвать это бесчинствами.
   Море еще продолжало мерцать, но в комнате свет уже почти угас. Газовая горелка немного пофыркивала – этот звук напоминал звук работающего где-то вдалеке мотора.
   – Когда они выбирались из Шанхая, Дрейк и Нельсон несколько раз теряли друг друга, – продолжал старик. – Когда им не удавалось сразу найти друг друга, они очень тяжело переживали разлуку, не находя себе места, пока наконец не встречались. Нельсон, младший, добрался до Чунцина, не получив ни царапины. Он перенес и голод, и усталость, и страшные бомбардировки, когда погибали тысячи мирных жителей. А вот Дрейка, который был постарше, призвали в армию Чан Кайши, хотя его войска не вели боевых действий, а лишь отступали, надеясь, что коммунисты и японцы перебьют друг друга.
   Дрейк метался, как раненый зверь в клетке, пытаясь найти фронт и изводясь до полусмерти от невозможности узнать что-нибудь о Нельсоне. Ну а Нельсон – он, можно сказать, бил баклуши в Чунцине, отдавая все свое время этим книжкам по коммунистической идеологии, которыми он увлекся. У них там даже была газета " Н ь ю Ч а й н а д е й л и " – он мне потом рассказывал, и, представьте себе, ее печатали с разрешения Чан Кайши! Каково? Там у него было еще несколько единомышленников, и в Чунцине они вместе начали думать о том, как строить новый мир, когда закончится война, и в один прекрасный день она, благодарение Богу, закончилась!
   В сорок пятом году, – рассказывал мистер Хибберт, – без преувеличения можно сказать, их разлука закончилась благодаря чуду. Это был один шанс из многих тысяч, да что там тысяч – миллионов. Дорога к побережью была забита множеством грузовиков, повозок, шли войска, солдаты катили пушки – все тянулись к Шанхаю. Представьте среди всего этого Ко, который, как сумасшедший, бегал взад и вперед: "Вы не видели моего брата?
   Драматизм ситуации вдруг разбудил в нем проповедника, и голос зазвучал громче.
   – Какой-то маленький грязный парнишка взял Дрейка за руку: «Послушай, ты, Ко, – как будто просил огонька. – Твой брат здесь, в грузовике, через две машины отсюда, разговаривает с коммунистами из Хакка: разошелся – не остановить». И уже через минуту они обняли друг друга, и теперь-то Дрейк ни на секунду не выпускал Нельсона из виду, пока они не вернулись в Шанхай, да и т о г д а тоже.
   – И они пришли навестить вас, – услужливо подсказала Конни.
   – Когда Дрейк вернулся в Шанхай, у него в голове была одна цель, только одна. Брат Нельсон должен получить хорошее образование. Больше ничто под луной не имело для него значения, кроме того, что Нельсон должен стать образованным человеком. Ничего. Нельсон должен учиться. – Старик похлопал рукой по подлокотнику. – По крайней мере один из братьев должен преуспеть в этом. О, Дрейк был полон решимости, он ни за что не отступил бы. И он своего добился; – сказал старик. – Дрейк добился, чего хотел. Иначе и быть не могло. Он к тому времени научился делать дела. Дрейку было девятнадцать с небольшим, когда он вернулся с войны. Нельсону должно было исполниться семнадцать, и он тоже работал день и ночь – сидел над книжками, конечно. Дрейк тоже трудился не покладая рук, но это была физическая работа.
   – Он был мошенник, – сказала Дорис едва слышно. – Он стал членом банды и занимался воровством. Когда не лапал меня.
   Возможно, мистер Хибберт все же услышал ее, а может быть, это было продолжение их постоянного спора – как бы то ни было, он рассказывал.
   – Дорис, ты должна постараться воспринимать эти Триады в контексте всей обстановки в стране, – поучительно отметил он, – Шанхай был городом-государством. Им управляла горстка крупных коммерсантов, воротил преступного мира, и других, ничуть не лучше. Там не было ни профсоюзов, ни законов, ни порядка; жизнь была трудна, и она немного стоила. Я очень сомневаюсь, что Гонконг сегодня так уж сильно отличается от Шанхая тех дней, если взглянуть не на поверхность, а чуть глубже. По сравнению с некоторыми из этих так называемых английских джентльменов какой-нибудь мукомол из Ланкашира наверняка покажется сияющим образцом христианских благодетелей. – Мягко отчитав таким образом дочь и выполнив свой отцовский долг, он вернулся к Конни и к своему рассказу.
   Конни казалась ему старой знакомой: такие дамы всегда сидят на передней скамье в церкви: внушительных габаритов, внимательная, в шляпе, с жадностью впитывающая каждое его слово.
   – Они обычно приходили к чаю, в пять часов, оба брата. У меня все уже было готово, еда стояла на столе и лимонад, который они любили, – называли его «содовой». Дрейк приходил из доков, Нельсон – после занятий. Они набрасывались на еду, почти не разговаривая, а потом снова возвращались к работе – правда, Дорис? Откопали где-то какую-то легендарную личность – ученого по имени Чен Ин. Чен Ин был так беден, что ему пришлось учиться читать и писать при свете светлячков. И братья частенько разглагольствовали о том, как Нельсон будет вторым Чен Ином. Я ему обычно говорил: «Ну давай, Чен Ин, возьми еще булочку, чтобы подкрепить свои силы». Они обычно посмеются немного – ну и снова уходят."До свидания, Чен Ин, всего тебе хорошего". Время от времени, когда его рот не был слишком набит едой, Нельсон набрасывался на меня со своей политикой. Господи Боже мой, ну и идеи у него были! Это не то, чему его учили мы, – мы-то и знали не так уж много. Деньги – корень всех зол. Ну что ж, я бы, пожалуй, не стал отрицать этого! Я и сам проповедовал это много лет! Братская любовь, товарищество, религия – это опиум для народа – ну, с этим последним я согласиться не мог, но если взять клерикализм, интриги в высших церковных кругах, католицизм, идолопоклонство – тогда он, пожалуй, был не слишком далек от истины, так как я ее понимал. Он и о нас, англичанах, говорил не слишком приятные вещи, но мы, пожалуй, их заслужили, осмелюсь заметить.