человека.
- Пусть ему будет хуже, - пожелал мужчина постарше и посолиднее, должно
быть Обливной. - Такую тачку любой возьмет, только свистни. Это же не хлам с
конвейера под новогоднюю ночь, когда сборщики уже на ногах не стоят. Это
вторая декада февраля, самая ритмичная работа.
- Да и цвет что надо...
- Она у нас во втором боксе стоит?
Я оперся локтями в колени и еще ниже опустил голову. Мне показалось,
говорившие не заметили, как я подсел к их стойке.
- Да, во втором.
- Ну и пусть там стоит. Если он до трех не приедет, будем продавать.
Только никому без меня не показывайте...
Я осторожно сдвинул манжету рубашки и взглянул на часы - без четверти
три!
За стойкой зазвенел телефон, и тут же сняли трубку:
- Магазин "Автомобили" слушает. - После этого три раза сказали "да",
один раз "нет" и повесили трубку.
Телефон тут же зазвонил вновь.
- Магазин "Автомобили" слушает. Нет, только по направлениям с
предприятий. Для инвалидов отдельная очередь через собесы. Мы только
принимаем деньги и выдаем. Пожалуйста...
Трубку повесили.
- Да-а, - раздумчиво сказал голос, - на эту машинку хоть знак качества
ставь! - С хламом, что во дворе, не сравнить... Петрович движок проверял -
работает, как часы! А сцепление какое мягкое!
- Петровичу доверять можно - он задом проехал больше, чем мы передом...
За стойкой зашевелились, и я еще ниже пригнул голову.
Как бы отец с дядей Жорой не схватили первую, приглянувшуюся им
машинку. Про маму я вообще не говорю, - она ничего не понимает в машинах и
конвейерном производстве, для нее главное цвет. Она хотела цвета белой
сирени?.. Вот и втюхают нам "белую сирень", которая через месяц развалится.
Надо что-то срочно придумать...
3
Из темного коридора, ведущего во двор, показался дядя Жора с продавцом
и хмуро махнул рукой:
- Иди смотри! Родители там еще ходят!
Я отвел его к окнам и рассказал, что мне удалось подслушать.
Дядя Жора пострелял глазами по залу, подмечая и клекотавших в уголочке
горцев в аэродромных шапках, и видневшиеся поверх стойки головы продавцов.
- Ты говоришь, во втором боксе? - тихо спросил дядя Жора.
- Да, да, этот мужик сказал, во втором боксе!
- А какая модель, не слышал? У вас открытка на "тройку". Другую не
продадут...
- Не слышал...
- Ладно, иди, - подтолкнул меня дядька. - Я тут понаблюдаю...
Родителям я решил пока ничего не рассказывать. Они ходили от машины к
машине и, путая модели, нахваливали: "Вот тоже ничего! Фонарики такие
яркие!" Им, конечно, было невдомек, что эти фонарики могли через сто
километров вывалиться и остаться на дороге, потому что вставлял и
привинчивал их тридцать первого декабря полупьяный сборщик.
- Вот эта тоже симпатичная, - подходила мама к "единичке", - посмотри,
как она удивленно на меня смотрит. А, Сережа?
- Это не та модель, Элечка, - морщился отец. - Нам нужна "тройка", у
нее четыре глаза... И потом, что это за цвет - дешевой вишневой наливки? Я
еще понимаю, - кофе с коньяком! Сдержанно и благородно...
Еще несколько семейных пар бродило по двору и придирчиво оглядывали
сверкающие на солнце автомобили. Стоило одной паре подольше задержаться у
какого-нибудь экземпляра и начать заглядывать ему под днище или, приложив
щитком ладони, смотреть в салон и обсуждать цвет сидений, как остальные
покупатели завистливо косились и подтягивались поближе. Всем казалось, что
другие знают, как выбирать, и окажутся более удачливыми в выборе.
Нашей третьей модели стояло два десятка штук. Цвета белой сирени не
было, но была "белая ночь", целых семь экземпляров. Остальные цвета не
вдохновляли - песочный, ядовито-малахитовый, оранжевый...
- А внутри посмотреть можно? - отец подозвал продавца в коричневом
халате.
- Можно, - продавец позвенел ключами, равнодушно открыл водительскую
дверцу, и у меня голова пошла кругом от сладковатого запаха салона.
Это был запах совсем другой жизни, - легкой и беззаботной, таинственной
и чарующей, в нем угадывалась веселая круговерть путешествия, шелест и блеск
моря, встречный свет фар в ночи, загадочная улыбка женщины, уютная мягкость
дивана...
Подводная лодка пахла иначе и мысли навевала иные. Ну что ж, всему свое
время! И как знать, какие приключения для мужчины важнее. Будет когда-нибудь
и у меня такая машинка...
Продавец открыл вторую дверцу, и мать с отцом осторожно сели в машину.
- Ну, что, Сережа, берем? - мама с улыбкой закрутила головой, оглядывая
салон и трогая спинки сидений. - Беленькая, чистенькая...
Отец неподвижно сидел за рулем, боясь задеть какую-нибудь ручку или
педаль.
- В принципе, можно, - проговорил отец, опуская руки на рулевое колесо
и выглядывая на продавца: - А вы что скажете?
Продавец пожал плечами и слегка закатил глаза. Это можно было понять
так: "Воля ваша. Но как честный человек, я лучше промолчу..."
- А вот та? - вылезая из машины, спросил отец, - Не лучше?
Продавец оглянулся на такую же соседнюю "тройку", вновь пожал плечами и
стал запирать машину. С первого раза у него не получилось, и ему пришлось
дважды хлопнуть дверцами.
- Все ясно, - разочарованно прокомментировал папа закрывание дверей. -
Как в самосвале.
- Будете эту смотреть? - грубовато спросил продавец, давая понять, что
смотреть-то особо нечего.
Со стороны магазина к нам торопливо шагал дядя Жора. Его так и
распирало от какой-то новости. Дядя Жора энергично помахал нам рукой, и
продавец, не дождавшись ответа, ушел.
- Есть информация к размышлению! - дядя Жора взял под руки моих
родителей и повел их к забору. - Племянничек, не отставай! - оглянулся он.
Я не отставал. Я понял, что дядя Жора пронюхал то же самое, что и я, и
теперь спешит поделиться подтвержденной информацией.
Все так в точности и оказалось.
Дядя Жора потихоньку расположился неподалеку от стойки, за которой
сидели продавцы, и своими собственными ушами слышал, как они ругали
пришедшую с завода партию машин и даже по телефону жаловались кому-то
приглушенным голосом, что ни одной стоящей машинюшки среди тех, что стоят во
дворе, нет.
- И что же делать? - погрустнела мама. - Нам надо выкупить в течение
недели. Иначе очередь пропадет...
- Есть одна идея, - дядя Жора приложил палец к губам. - Мы с Кириллом
прознали, что во втором боксе...
...Папа, мама и я в три пары глаз следили, как кассир пересчитывает
наши денежки и щелкает косточками на счетах. Считали несколько раз. Все
сошлось. Потом я отдельно заплатил двенадцать рублей за перегон машины от
магазина к нашему дому и шестьдесят копеек за десять литров бензина.
Дядя Жора в это время ненадолго уединился с победителем
социалистического соревнования. Вернувшись, он многозначительно прикрыл
глаза, что следовало понимать так: хитрость торгашей разгадана, второй бокс
нами взят, в лапу я дал, а на этом барахле, что стоит во дворе, пусть ездит
кто-нибудь другой - нас не проведешь...
После заезда в ГАИ, где машину поставили на учет, мама с папой и
пожилой водитель в кепочке прибыли в наш двор.
Вид у машины был сногсшибательный! Белая "тройка" с хромированными
молдингами и легко запоминающимся номером "17-03 ЛЕА" встала под нашими
окнами, рядом с дядижориной "Волгой".
Я взял старушку Сильву на руки и поднес к окну, чтобы она тоже
посмотрела на нашу машину, и когда маме не удалось с первого раза захлопнуть
дверцу, я решил, что это пустяки, о которых не стоит беспокоиться, - женщины
плохо ладят с техникой...
- Красавица! - сказал дядя Жора. - Просто красавица!
И я не стал уточнять, кого он имеет в виду: нашу маму в новом плаще и
платочке или машину...
7 апреля 2003г.
1
В начале декабря, когда мы с первым пушистым снежком приехали в
Зеленогорск, у отца подрагивали руки, и он по несколько раз в день пил
пахучую валерьянку.
Отец начал потреблять эту гнусную жидкость позапрошлой осенью, когда
ему дали аспиранта, и за два года он с этим раздолбаем-аспирантом дожил до
граненой стопки разведенного водой напитка на один прием...
На отца было жалко смотреть: он вздрагивал от телефонных звонков и
скрипа двери, беспрерывно барабанил пальцами по столу или сидел, погруженный
в себя - обхватив голову руками. И я думал: хорошо еще, что батя пьет
валерианку, а не водку.
Кто бы мог подумать, что научное руководство стоит стольких нервов и
времени!
Лично мне казалось, что аспирантура - это чистой воды ерунда; другое
дело - полигоны, испытания, доведение изделия до ума... Тут я пошел не в
отца, а в дядю Жору. Он меня и устраивал в это страшно секретное КБ, где
поначалу от одних только грифов на чертежах бегали мурашки по спине, а когда
я выехал в командировку и увидел все в натуре... Я понял, что это на всю
жизнь. Первую ночь я не спал от гордости за себя и страну - какой же мы
великий народ! А потом слегка привык, стал называть изделия по номерам,
научился не бояться треска в отсеках, а унты, как и все в бригаде, называл
унтярами или водолазными ботинками. Нет, аспирантура была не по мне!...
Отец познакомился со своим аспирантом не как все люди, а с опозданием
на месяц, - в октябре, когда все нормальные учащиеся вузов давно сидели в
пивных барах и вспоминали проведенное лето.
Фамилию отцовского аспиранта я поначалу воспринял как Козлик. Оказалось
Гвозлик. И не козлик, и не гвоздик, а не пойми, что...
Этот Гвозлик отстал в Сибири от стройотряда, и месяц о нем не было ни
слуху, ни духу. Он нашелся, когда в месткоме уже беспокоились о доставке
тела в Ленинград, а мой батя, кряхтя, накапывал в рюмку первую порцию
валерианки.
...Вкратце, история такова. Отряд до белых мух работал в нижне-янском
порту, разгружая суда северного завоза. В начале сентября Гвозлик отправил
студентов в Ленинград, а сам остался закрывать наряды в конторе порта.
Закрыл успешно, но в местной столовой съел какой-то чудовищный вирус и
вырубился на три недели.
Очнулся в больнице. Поморгал глазами, ничего не понимает.
В палате лежали загипсованные вертолетчики со своим командиром. Рот у
Гвозлика склеился так, словно его зашили рыболовными лесками. Попытался
открыть - больно. Кожа прямо-таки спеклась. Помычал соседям, те обрадовались
пробуждению бородача (Гвозлик носил солидную бородешку), дали ему бумагу и
карандаш. Ослабевшей рукой накарябал вопросы: где я? что со мной? какое
сегодня число? Выяснилось, что пролежал без сознания двадцать один день.
Летуны справляли день рождения командира и спросили Гвозлика, не
откажется ли он выпить стопарик за здоровье именинника? Гвозлик жестами дал
понять, что он бы не против, но рот-то склеился... Вертолетчики провертели
карандашом дырочку между губ, вставили бумажную воронку и влили в Гвозлика
пятьдесят граммов разведенного спирта; потом еще пятьдесят... Рот
расклеился, и он смог не только поздравить именинника, но и закусить
копченой нельмой, медвежьим окороком и лосиными котлетами...
Натуральные таежные продукты и чистый воздух, который втекал через
форточку, сделали свое дело, - на третий день Гвозлик потребовал выписать
его из больницы, и сибирские врачи, подивившись силе молодого организма,
отпустили ленинградца до дому, до хаты. Вертолетчики снабдили Гвозлика
харчами, целительной настойкой в пластмассовой канистрочке, собрали денег на
билет, и в начале октября, когда в месткоме института уже готовились лететь
в Нижне-Янск, чтобы похлопотать о доставке тела на родину, Гвозлик явился из
стройотряда.
В самый раз было отдохнуть и наброситься на учебу, - согласовать план
диссертации, обсудить с научным руководителем темы докладов и публикаций на
конференциях. Отец уже потирал руки.
Но не тут то было!
Да, Гвозлик отлежался пару недель дома, но едва он собрался заняться
диссертацией и учебой, как пришлось срочно лететь в Куйбышев к умирающей
тете. Настолько срочно, что он не успел поставить в известность кафедру и
научного руководителя.
Батя обзвонил милицию, больницы, морги и обошел прилегающие к институту
парки в поисках замерзающего от рецедива загадочной болезни аспиранта.
Пусто!
Он съездил к Гвозлику домой, но и там ничего не знали о месте
нахождения мужа и отца. Новый девятиэтажный дом стоял неподалеку от станции
Навалочная и еще не был телефонизирован. Батя побродил по окрестностям,
осторожно ковыряя носком ботинка тряпичные бугорки и заглядывая в канаву
вдоль железнодорожной насыпи. Жена Гвозлика была настроена оптимистически:
- Никуда он не денется, - мужественно проговорила она, - найдется.
Гвозлик появился на двенадцатый день. С ужасными подробностями
рассказал, как умирала измученная болезнью тетя, как его заставили пожить в
доме усопшей до девятин, как ему снились кошмары и как он не мог позвонить
на кафедру, потому что муж тети с горя пропил все вещи, включая телефонный
аппарат. Отец, посасывая валидол, сказал, что аспирант у него какой-то
ускользающий...
2
Теперь, приходя с работы, отец бухал портфель под вешалку и, не
раздеваясь, шлепал на кухню к шкафчику с лекарствами.
В первую аспирантскую зиму Гвозлик похоронил тетю, папу, маму, двоих
племянников и еще маму.
Отцу кто-то настучал, что его аспирант вновь написал заявление на
материальную помощь и опять в связи с похоронами матери. Отец, сгорая со
стыда, поинтересовался у Владимира Альбертовича, не спутал ли тот причину,
по которой обращался в местком, и Гвозлик, насупившись и взяв бороду в
кулак, рассказал, как в младенческом возрасте он потерялся на переправе
через Днепр и был усыновлен лейтенантом-артиллеристом и деревенской
учительницей. Через много лет, когда он уже с отличием заканчивал одну из
школ Донбаса, нашлись его истиные родители, и он встал перед мучительным
выбором - с кем жить дальше? И принял соломоново решение: пусть родителей
будет четверо! И всех он будет называть папами и мамами. Но жить станет один
- уедет учиться в город его мечты Ленинград...
Отец только крякнул и потрепал аспиранта за плечо: держитесь, сударь!
Жизнь раскидала родню Гвозлика по всему Советскому Союзу. Гвозлик
мотался по стране, добросовестно пил на поминках, маялся до девятого дня и
стеснялся при этом позвонить в Ленинград с телефона убитых горем
родственников. А в некоторых поселках и телефонов не было - буранные
полустанки такие. Приходилось спрыгивать с поезда, царапая лицо колючим
снегом. Чтобы не подумали, будто он врет, Гвозлик добросовестно предъявлял
ссадины на скуластом лице и изображал, как он влетел головой в сугроб, в
метре от телеграфного столба.
А чтобы сесть в проходящий поезд и выбраться с такого полустанка, по
словам Гвозлика, требовалось расставить пионеров-школьников с сигнальными
флажками за километр от места остановки, и все они должны были совершать
круговые движения руками, чтобы машинист смекнул, в чем дело, и начал
экстренное торможение.
- Хорошо! - пытался вникнуть в чужие беды отец. - Но почему вы никогда
не попросите жену сообщить нам о вашем отъезде? - допытывал он своего
аспиранта.
Гвозлик виновато пожимал плечами:
- Иной раз и жене записку не успеваю чиркнуть. Схватишь хозяйственные
деньги, сунешь в портфель кусок хлеба и зубную щетку - и на самолет! Счет
идет на минуты. А будешь мешкать, родного человека погребут без тебя...
- Он меня доконает, - держался за сердце отец. - Я же больницы и морги
начинаю обзванивать. А он гудит себе на поминках, и в ус не дует!
Второй год аспирантуры выдался для Владимира Альбертовича особенно
тяжелым.
Несколько раз его грабили на улице. Отнимали и пыжиковую, и кроличью
шапки, срывали часы и золотой амулет в виде рыбки, вытаскивали документы.
Гвозлик бился, как гладиатор, и нападавшие с воем и стоном разлетались по
сторонам, но к ним приходила подмога из десятка запасных хулиганов, и те
свежими силами укладывали бородатого крепыша на землю.
Один раз Владимир Альбертович сел вместо электрички в курьерский поезд
"Ленинград-Москва" с аэрофлотовскими сиденьями, и вместо Навалочной заехал с
двадцатью копейками денег в Бологое. Отец послал ему телеграфный перевод, и
на следующий день Гвозлик перебирался с окраин Средне-Русской равнины на
берега Балтики, но тут же свалился с кишечной инфекцией, подцепленной,
очевидно, с вокзальным пирожком. И неделю не слезал с унитаза и не появлялся
на кафедре, боясь, что бдительные медики упекут всю семью в Боткинские
бараки. Он даже не смог открыть отцу дверь, когда тот поутру приехал
справиться о его судьбинушке.
В тот же год он стал жертвой цыганского обольщения - цыганка обманом
проникла к нему в квартиру и, скинув пальто, в совершенно голом виде прошла
на кухню, откуда стащила две серебряные ложки, заварочный чайник и
коленкоровую папку с двумя главами диссертации, только что принесенную от
машинистки.
А черновики? - волновался отец. - Остались?
В том-то и дело, что нет, - кручинился Гвозлик. - У меня же дочка
пионерка, они там по макулатуре соревнуются. Она и снесла быстренько...
Кошмар! - вздыхал батя.
А тут еще за двумя мамами и папой ушел второй отец, а вслед за ним
гуськом потянулись на кладбище братья, сестры и племяши. Как родные, так и
от приемных родителей. И все уходили быстро и неожиданно...
Злодейка с косой прошлась в ту зиму по родне аспиранта Гвозлика
широкими замахами и казалось, извела весь род до третьего колена, так, что и
хоронить в ближайшие годы станет некого, но - дудки ей! Нашлись люди!
По весне, когда в парках и скверах вспыхнули прозрачной зеленью первые
клейкие листочки, Владимир Альбертович опять надолго пропал, а когда
объявился, выяснилось, что летал за Урал и в Карпаты, где обнаружилась ветвь
внебрачного сына второго отца Гвозлика. Не поехать на похороны Гвозлик не
мог, - гуцулы не простили бы ленинградскому родичу пренебрежения к усопшим
по их линии.
- Запросто могли убить, - делился своими опасениями Гвозлик. - Это же
бендеровцы, у них в каждом сарае пулемет зарыт...
3
И вот, мы приехали развеяться в Зеленогорск и теперь играли на веранде
в кинга, поджидая звонка из Москвы, чтобы узнать, приедет ли Катька с мужем
на день рождения нашей мамы, который собирались справлять в ресторане
"Метрополь" на Садовой улице.
В доме было жарко натоплено, тетя Зина пекла пироги с капустой, и
двойные окна на веранде запотели, отчего выпавший снег скорее угадывался,
чем различался. Смеркалось, и мы включили бабушкину люстру с желтыми
латунными листьями и малиновыми фонариками...
Отец играл рассеяно, без настроения и, щурясь, отставлял карты далеко
от себя, словно специально, чтобы мы их видели. Со слов отца, Гвозлик сидел
дома и пытался восстановить к Новому году две главы диссертации.
Держи карты к орденам! - напомнил дядя Жора картежное правило и
пригрозил: - Или играть не буду! Суешь мне под нос, никакого интереса...
К орденам, к орденам... - отец вовремя снес маленькую трефу. - Что нам
орден? Я, товарищи, не гордый! Я согласен на медаль!
Я сгреб три карты и вновь зашел с бубей, продолжая рыть дяде Жоре
глубочайшую яму, о которой он, судя по всему, не догадывался.
Ну, ты, племянничек, даешь, - дядя Жора спустил под даму своего валета;
стало ясно, что он не догадывается о яме. - Один карты под нос сует, другой,
как заведеный, с бубей лупит, словно других мастей не знает... - Дядя Жора
зевнул и посмотрел на отца. - Как там твой Козлик?
Мне показалось, отец вздрогнул.
Гвозлик, - не сразу ответил он, размышляя над ходом. - Владимир
Альбертович Гвозлик. Ети его мать!
Ну-ну, расскажи! - подстрекнул дядя Жора, надеясь веселым отношением к
неприятностям принизить их значение. - Что на этот раз? Ноздрю мушкой от
автомата разорвали? Или губой за крючок зацепился? Или на Колыму подался
гальюны чистить?
Дядька заливисто рассмеялся, и на веранду высунулась тетя Зина: "Что с
тобой?"
Ничего, ничего! - отмахнулся дядька, вытирая слезы.
Я тоже засмеялся, но сдержанно. Во-первых, я продолжал рыть яму своему
любимому дядьке, и требовалась известная собранность, а во-вторых, смеяться
над отцовским аспирантом во весь голос было бы неучтиво.
Да, Гвозлик поговаривал, что собирается в Магадан на сказочные летние
халтуры - чистить отмерзшие уличные сортиры из расчета пятьдесят копеек за
черпак. Он даже ходил договариваться в штаб гражданской обороны о
противогазах для оснащения ими сборного студенческого отряда. Себя он видел
командиром этого отряда и намеревался выставить, как минимум, двадцать
сабель-черпаков для борьбы с оттаявшими нечистотами. Он делал
предварительные расчеты заработков, исходя из средних объемов выгребной ямы
и количества почерпываний. Суммы выходили фантастические!
Я скромно выложил на стол две оставшиеся карты, дядя Жора присвиснул и
закряхтел, признавая свое поражение.
- Во, дает, племянничек, - кряхтел дядя Жора, разглядывая карты. - Во,
дает!..
Он думал, я буду с ним шуточки шутить! Ха-ха! Если бы мы играли на
деньги, я бы выиграл рубля три, не меньше.
Отец бросил карты и махнул рукой на свое поражение:
Пойду прилягу. Ну, его к черту, это Гвозлика! И докторскую туда же!
Считалось, что аспирант - это шаг к докторской диссертации: своя
научная школа, ученики, и все такое прочее. Три аспиранта защищают свои
кандидатские, руководитель - докторскую.
- Если он уедет на Колыму, я не загорюю...
- Н-да, - задумался дядя Жора, засовывая карты в кожанный чехольчик. -
Не нравится мне все это. Давно не нравится...
Мы слышали, как отец выпил на кухне валерьянки и пошел к себе в
комнату.
Ты вот что, племянничек, - наклонился ко мне дядя Жора, - раздобудь
адрес этого Гвозлика! Отца надо спасать!
Я помолчал и кивнул.
А как вы будете спасать? - шепотом спросил я.
Что-нибудь придумаем, - пообещал дядя Жора, сверкнув глазами. - Может,
и ты пригодишься.
С удовольствием!
4
Адрес я добыл из большой записной книжки отца, лежавшей дома у
телефона. Гвозлик был записан нервным торопливым почерком после "Газ
(заправка баллонов)", "Гуси - продажа", "Гузман И.А.- колбаса" и прочих
хозяйственно-бытовых записей.
- Так-так, - сказал дядя Жора, пряча адрес в карман. - Теперь следи за
ситуацией. Если узнаешь, что он опять в загуле или на похоронах, тут же
звони! И принеси мне общую кафедральную фотографию на один день. А то по
ошибке не того... - Мы стояле в вестибюле метро "Нарвская", и дядька
покрутил головой, словно опасался, что нас подслушают. - Н-да... В общем,
никому не слова!
А что вы собираетесь делать? - тихо спросил я.
Не твой вопрос, - сурово проговорил дядька. - Убивать не собираюсь.
У меня отлегло от сердца. Дело в том, что дядя Жора в отличие от отца
любил и умел подраться. Вроде, братья-близнецы, одинаковой комплекции, оба
занимались гимнастикой, а характеры разные! Дядя Жора ввязывался в драку
мгновенно, бил крепко налево и направо, и так же быстро выходил из нее и
шел, как ни в чем ни бывало дальше, взяв тетю Зину под ручку. Так было в
Зеленогорске, когда двое пьяных, мочившихся на забор овощной базы, вдруг
повернулись к нам и с гоготом продолжили свое дело. Лихо было и в гардеробе
одного ресторана, когда кто-то что-то сказал дяде Жоре и отцу.
И теперь мой дядька-лихач что-то затевал против папиного аспиранта
Гвозлика.
Я замечал, что отец выглядит все хуже и хуже. Несколько раз ему
вызывали "неотложку". Это в сорок-то восемь лет!
Будь моя воля, я бы сослал Гвозлика на Колыму бригадиром
золотарей-миллионщиков, а отца заставил бы ходить на футбол и в филармонию -
лечить нервы.
Господи, да зачем нам эта докторская! - вздыхала мама, наливая отцу
корвалол. - Хватит нам и кандидатской, хватит доцента! Кому от такой науки
прок, если ты по ночам вскрикиваешь! Откажись от этого мозгокрута!
Не могу! - отец говорил так, словно ему предлагали отказаться от
родины, а не от аспиранта. - Я все-таки педагог и на двадцать лет его
старше...
Гвозлик продолжал удивлять общественность. Но по мелочам. То кошка
спрыгнула ему на голову и расцарапала прикрытую волосами лысину. То
оштрафовали за куренье на Дворцовом мосту и прислали сообщение об этом факте
в институт. То ножка стула, которым он хлопнул об пол, угодила на большой
палец тещиной ноги, и теперь теща ходит в гипсе и не разговаривает с зятем.
То в общежитии знакомил приятеля с древней казацкой борьбой, - сидя на
табуретках, одними руками, - и разбил стекло на лестнице...
Грубо, но точно выразилась тетя Зина: "То плетнем придавит, то корова
обос...!"
5
Неожиданно Гвозлика как подменили.
У отца даже мелькнула мысль, - не снюхался ли он с баптистами?
Во-первых, он отдал бате все долги, - все бесчисленные трешки, пятерки,
десятки и двадцатки, которыми мой родитель ссужал в разное время бедолагу.
Затем, буквально на следующий день, Гвозлик напросился к отцу в попутчики и
по дороге до метро пообещал, что отныне всерьез возьмется за диссертацию и
ни при каких обстоятельствах не подведет своего научного руководителя.
Работать и работать! - сообщил свой новый девиз Гвозлик.- Только так!
Давно пора, - размяк душой батя. - У вас сейчас самый благодарный
возраст для науки. Сначала кандидатская, потом, глядишь, докторская. Вы же
толковый исследователь, Владимир Альбертович!
Спасибо за вашу оценку, - потупил глаза Гвозлик. - А пить я точно
брошу, как и обещал!
Хм-мм, - сказал отец. - Может быть, по бутылочке пива?
Они шли через парк "ХХХ-летия ВЛКСМ", и папаня решил, что неплохо бы
- Пусть ему будет хуже, - пожелал мужчина постарше и посолиднее, должно
быть Обливной. - Такую тачку любой возьмет, только свистни. Это же не хлам с
конвейера под новогоднюю ночь, когда сборщики уже на ногах не стоят. Это
вторая декада февраля, самая ритмичная работа.
- Да и цвет что надо...
- Она у нас во втором боксе стоит?
Я оперся локтями в колени и еще ниже опустил голову. Мне показалось,
говорившие не заметили, как я подсел к их стойке.
- Да, во втором.
- Ну и пусть там стоит. Если он до трех не приедет, будем продавать.
Только никому без меня не показывайте...
Я осторожно сдвинул манжету рубашки и взглянул на часы - без четверти
три!
За стойкой зазвенел телефон, и тут же сняли трубку:
- Магазин "Автомобили" слушает. - После этого три раза сказали "да",
один раз "нет" и повесили трубку.
Телефон тут же зазвонил вновь.
- Магазин "Автомобили" слушает. Нет, только по направлениям с
предприятий. Для инвалидов отдельная очередь через собесы. Мы только
принимаем деньги и выдаем. Пожалуйста...
Трубку повесили.
- Да-а, - раздумчиво сказал голос, - на эту машинку хоть знак качества
ставь! - С хламом, что во дворе, не сравнить... Петрович движок проверял -
работает, как часы! А сцепление какое мягкое!
- Петровичу доверять можно - он задом проехал больше, чем мы передом...
За стойкой зашевелились, и я еще ниже пригнул голову.
Как бы отец с дядей Жорой не схватили первую, приглянувшуюся им
машинку. Про маму я вообще не говорю, - она ничего не понимает в машинах и
конвейерном производстве, для нее главное цвет. Она хотела цвета белой
сирени?.. Вот и втюхают нам "белую сирень", которая через месяц развалится.
Надо что-то срочно придумать...
3
Из темного коридора, ведущего во двор, показался дядя Жора с продавцом
и хмуро махнул рукой:
- Иди смотри! Родители там еще ходят!
Я отвел его к окнам и рассказал, что мне удалось подслушать.
Дядя Жора пострелял глазами по залу, подмечая и клекотавших в уголочке
горцев в аэродромных шапках, и видневшиеся поверх стойки головы продавцов.
- Ты говоришь, во втором боксе? - тихо спросил дядя Жора.
- Да, да, этот мужик сказал, во втором боксе!
- А какая модель, не слышал? У вас открытка на "тройку". Другую не
продадут...
- Не слышал...
- Ладно, иди, - подтолкнул меня дядька. - Я тут понаблюдаю...
Родителям я решил пока ничего не рассказывать. Они ходили от машины к
машине и, путая модели, нахваливали: "Вот тоже ничего! Фонарики такие
яркие!" Им, конечно, было невдомек, что эти фонарики могли через сто
километров вывалиться и остаться на дороге, потому что вставлял и
привинчивал их тридцать первого декабря полупьяный сборщик.
- Вот эта тоже симпатичная, - подходила мама к "единичке", - посмотри,
как она удивленно на меня смотрит. А, Сережа?
- Это не та модель, Элечка, - морщился отец. - Нам нужна "тройка", у
нее четыре глаза... И потом, что это за цвет - дешевой вишневой наливки? Я
еще понимаю, - кофе с коньяком! Сдержанно и благородно...
Еще несколько семейных пар бродило по двору и придирчиво оглядывали
сверкающие на солнце автомобили. Стоило одной паре подольше задержаться у
какого-нибудь экземпляра и начать заглядывать ему под днище или, приложив
щитком ладони, смотреть в салон и обсуждать цвет сидений, как остальные
покупатели завистливо косились и подтягивались поближе. Всем казалось, что
другие знают, как выбирать, и окажутся более удачливыми в выборе.
Нашей третьей модели стояло два десятка штук. Цвета белой сирени не
было, но была "белая ночь", целых семь экземпляров. Остальные цвета не
вдохновляли - песочный, ядовито-малахитовый, оранжевый...
- А внутри посмотреть можно? - отец подозвал продавца в коричневом
халате.
- Можно, - продавец позвенел ключами, равнодушно открыл водительскую
дверцу, и у меня голова пошла кругом от сладковатого запаха салона.
Это был запах совсем другой жизни, - легкой и беззаботной, таинственной
и чарующей, в нем угадывалась веселая круговерть путешествия, шелест и блеск
моря, встречный свет фар в ночи, загадочная улыбка женщины, уютная мягкость
дивана...
Подводная лодка пахла иначе и мысли навевала иные. Ну что ж, всему свое
время! И как знать, какие приключения для мужчины важнее. Будет когда-нибудь
и у меня такая машинка...
Продавец открыл вторую дверцу, и мать с отцом осторожно сели в машину.
- Ну, что, Сережа, берем? - мама с улыбкой закрутила головой, оглядывая
салон и трогая спинки сидений. - Беленькая, чистенькая...
Отец неподвижно сидел за рулем, боясь задеть какую-нибудь ручку или
педаль.
- В принципе, можно, - проговорил отец, опуская руки на рулевое колесо
и выглядывая на продавца: - А вы что скажете?
Продавец пожал плечами и слегка закатил глаза. Это можно было понять
так: "Воля ваша. Но как честный человек, я лучше промолчу..."
- А вот та? - вылезая из машины, спросил отец, - Не лучше?
Продавец оглянулся на такую же соседнюю "тройку", вновь пожал плечами и
стал запирать машину. С первого раза у него не получилось, и ему пришлось
дважды хлопнуть дверцами.
- Все ясно, - разочарованно прокомментировал папа закрывание дверей. -
Как в самосвале.
- Будете эту смотреть? - грубовато спросил продавец, давая понять, что
смотреть-то особо нечего.
Со стороны магазина к нам торопливо шагал дядя Жора. Его так и
распирало от какой-то новости. Дядя Жора энергично помахал нам рукой, и
продавец, не дождавшись ответа, ушел.
- Есть информация к размышлению! - дядя Жора взял под руки моих
родителей и повел их к забору. - Племянничек, не отставай! - оглянулся он.
Я не отставал. Я понял, что дядя Жора пронюхал то же самое, что и я, и
теперь спешит поделиться подтвержденной информацией.
Все так в точности и оказалось.
Дядя Жора потихоньку расположился неподалеку от стойки, за которой
сидели продавцы, и своими собственными ушами слышал, как они ругали
пришедшую с завода партию машин и даже по телефону жаловались кому-то
приглушенным голосом, что ни одной стоящей машинюшки среди тех, что стоят во
дворе, нет.
- И что же делать? - погрустнела мама. - Нам надо выкупить в течение
недели. Иначе очередь пропадет...
- Есть одна идея, - дядя Жора приложил палец к губам. - Мы с Кириллом
прознали, что во втором боксе...
...Папа, мама и я в три пары глаз следили, как кассир пересчитывает
наши денежки и щелкает косточками на счетах. Считали несколько раз. Все
сошлось. Потом я отдельно заплатил двенадцать рублей за перегон машины от
магазина к нашему дому и шестьдесят копеек за десять литров бензина.
Дядя Жора в это время ненадолго уединился с победителем
социалистического соревнования. Вернувшись, он многозначительно прикрыл
глаза, что следовало понимать так: хитрость торгашей разгадана, второй бокс
нами взят, в лапу я дал, а на этом барахле, что стоит во дворе, пусть ездит
кто-нибудь другой - нас не проведешь...
После заезда в ГАИ, где машину поставили на учет, мама с папой и
пожилой водитель в кепочке прибыли в наш двор.
Вид у машины был сногсшибательный! Белая "тройка" с хромированными
молдингами и легко запоминающимся номером "17-03 ЛЕА" встала под нашими
окнами, рядом с дядижориной "Волгой".
Я взял старушку Сильву на руки и поднес к окну, чтобы она тоже
посмотрела на нашу машину, и когда маме не удалось с первого раза захлопнуть
дверцу, я решил, что это пустяки, о которых не стоит беспокоиться, - женщины
плохо ладят с техникой...
- Красавица! - сказал дядя Жора. - Просто красавица!
И я не стал уточнять, кого он имеет в виду: нашу маму в новом плаще и
платочке или машину...
7 апреля 2003г.
1
В начале декабря, когда мы с первым пушистым снежком приехали в
Зеленогорск, у отца подрагивали руки, и он по несколько раз в день пил
пахучую валерьянку.
Отец начал потреблять эту гнусную жидкость позапрошлой осенью, когда
ему дали аспиранта, и за два года он с этим раздолбаем-аспирантом дожил до
граненой стопки разведенного водой напитка на один прием...
На отца было жалко смотреть: он вздрагивал от телефонных звонков и
скрипа двери, беспрерывно барабанил пальцами по столу или сидел, погруженный
в себя - обхватив голову руками. И я думал: хорошо еще, что батя пьет
валерианку, а не водку.
Кто бы мог подумать, что научное руководство стоит стольких нервов и
времени!
Лично мне казалось, что аспирантура - это чистой воды ерунда; другое
дело - полигоны, испытания, доведение изделия до ума... Тут я пошел не в
отца, а в дядю Жору. Он меня и устраивал в это страшно секретное КБ, где
поначалу от одних только грифов на чертежах бегали мурашки по спине, а когда
я выехал в командировку и увидел все в натуре... Я понял, что это на всю
жизнь. Первую ночь я не спал от гордости за себя и страну - какой же мы
великий народ! А потом слегка привык, стал называть изделия по номерам,
научился не бояться треска в отсеках, а унты, как и все в бригаде, называл
унтярами или водолазными ботинками. Нет, аспирантура была не по мне!...
Отец познакомился со своим аспирантом не как все люди, а с опозданием
на месяц, - в октябре, когда все нормальные учащиеся вузов давно сидели в
пивных барах и вспоминали проведенное лето.
Фамилию отцовского аспиранта я поначалу воспринял как Козлик. Оказалось
Гвозлик. И не козлик, и не гвоздик, а не пойми, что...
Этот Гвозлик отстал в Сибири от стройотряда, и месяц о нем не было ни
слуху, ни духу. Он нашелся, когда в месткоме уже беспокоились о доставке
тела в Ленинград, а мой батя, кряхтя, накапывал в рюмку первую порцию
валерианки.
...Вкратце, история такова. Отряд до белых мух работал в нижне-янском
порту, разгружая суда северного завоза. В начале сентября Гвозлик отправил
студентов в Ленинград, а сам остался закрывать наряды в конторе порта.
Закрыл успешно, но в местной столовой съел какой-то чудовищный вирус и
вырубился на три недели.
Очнулся в больнице. Поморгал глазами, ничего не понимает.
В палате лежали загипсованные вертолетчики со своим командиром. Рот у
Гвозлика склеился так, словно его зашили рыболовными лесками. Попытался
открыть - больно. Кожа прямо-таки спеклась. Помычал соседям, те обрадовались
пробуждению бородача (Гвозлик носил солидную бородешку), дали ему бумагу и
карандаш. Ослабевшей рукой накарябал вопросы: где я? что со мной? какое
сегодня число? Выяснилось, что пролежал без сознания двадцать один день.
Летуны справляли день рождения командира и спросили Гвозлика, не
откажется ли он выпить стопарик за здоровье именинника? Гвозлик жестами дал
понять, что он бы не против, но рот-то склеился... Вертолетчики провертели
карандашом дырочку между губ, вставили бумажную воронку и влили в Гвозлика
пятьдесят граммов разведенного спирта; потом еще пятьдесят... Рот
расклеился, и он смог не только поздравить именинника, но и закусить
копченой нельмой, медвежьим окороком и лосиными котлетами...
Натуральные таежные продукты и чистый воздух, который втекал через
форточку, сделали свое дело, - на третий день Гвозлик потребовал выписать
его из больницы, и сибирские врачи, подивившись силе молодого организма,
отпустили ленинградца до дому, до хаты. Вертолетчики снабдили Гвозлика
харчами, целительной настойкой в пластмассовой канистрочке, собрали денег на
билет, и в начале октября, когда в месткоме института уже готовились лететь
в Нижне-Янск, чтобы похлопотать о доставке тела на родину, Гвозлик явился из
стройотряда.
В самый раз было отдохнуть и наброситься на учебу, - согласовать план
диссертации, обсудить с научным руководителем темы докладов и публикаций на
конференциях. Отец уже потирал руки.
Но не тут то было!
Да, Гвозлик отлежался пару недель дома, но едва он собрался заняться
диссертацией и учебой, как пришлось срочно лететь в Куйбышев к умирающей
тете. Настолько срочно, что он не успел поставить в известность кафедру и
научного руководителя.
Батя обзвонил милицию, больницы, морги и обошел прилегающие к институту
парки в поисках замерзающего от рецедива загадочной болезни аспиранта.
Пусто!
Он съездил к Гвозлику домой, но и там ничего не знали о месте
нахождения мужа и отца. Новый девятиэтажный дом стоял неподалеку от станции
Навалочная и еще не был телефонизирован. Батя побродил по окрестностям,
осторожно ковыряя носком ботинка тряпичные бугорки и заглядывая в канаву
вдоль железнодорожной насыпи. Жена Гвозлика была настроена оптимистически:
- Никуда он не денется, - мужественно проговорила она, - найдется.
Гвозлик появился на двенадцатый день. С ужасными подробностями
рассказал, как умирала измученная болезнью тетя, как его заставили пожить в
доме усопшей до девятин, как ему снились кошмары и как он не мог позвонить
на кафедру, потому что муж тети с горя пропил все вещи, включая телефонный
аппарат. Отец, посасывая валидол, сказал, что аспирант у него какой-то
ускользающий...
2
Теперь, приходя с работы, отец бухал портфель под вешалку и, не
раздеваясь, шлепал на кухню к шкафчику с лекарствами.
В первую аспирантскую зиму Гвозлик похоронил тетю, папу, маму, двоих
племянников и еще маму.
Отцу кто-то настучал, что его аспирант вновь написал заявление на
материальную помощь и опять в связи с похоронами матери. Отец, сгорая со
стыда, поинтересовался у Владимира Альбертовича, не спутал ли тот причину,
по которой обращался в местком, и Гвозлик, насупившись и взяв бороду в
кулак, рассказал, как в младенческом возрасте он потерялся на переправе
через Днепр и был усыновлен лейтенантом-артиллеристом и деревенской
учительницей. Через много лет, когда он уже с отличием заканчивал одну из
школ Донбаса, нашлись его истиные родители, и он встал перед мучительным
выбором - с кем жить дальше? И принял соломоново решение: пусть родителей
будет четверо! И всех он будет называть папами и мамами. Но жить станет один
- уедет учиться в город его мечты Ленинград...
Отец только крякнул и потрепал аспиранта за плечо: держитесь, сударь!
Жизнь раскидала родню Гвозлика по всему Советскому Союзу. Гвозлик
мотался по стране, добросовестно пил на поминках, маялся до девятого дня и
стеснялся при этом позвонить в Ленинград с телефона убитых горем
родственников. А в некоторых поселках и телефонов не было - буранные
полустанки такие. Приходилось спрыгивать с поезда, царапая лицо колючим
снегом. Чтобы не подумали, будто он врет, Гвозлик добросовестно предъявлял
ссадины на скуластом лице и изображал, как он влетел головой в сугроб, в
метре от телеграфного столба.
А чтобы сесть в проходящий поезд и выбраться с такого полустанка, по
словам Гвозлика, требовалось расставить пионеров-школьников с сигнальными
флажками за километр от места остановки, и все они должны были совершать
круговые движения руками, чтобы машинист смекнул, в чем дело, и начал
экстренное торможение.
- Хорошо! - пытался вникнуть в чужие беды отец. - Но почему вы никогда
не попросите жену сообщить нам о вашем отъезде? - допытывал он своего
аспиранта.
Гвозлик виновато пожимал плечами:
- Иной раз и жене записку не успеваю чиркнуть. Схватишь хозяйственные
деньги, сунешь в портфель кусок хлеба и зубную щетку - и на самолет! Счет
идет на минуты. А будешь мешкать, родного человека погребут без тебя...
- Он меня доконает, - держался за сердце отец. - Я же больницы и морги
начинаю обзванивать. А он гудит себе на поминках, и в ус не дует!
Второй год аспирантуры выдался для Владимира Альбертовича особенно
тяжелым.
Несколько раз его грабили на улице. Отнимали и пыжиковую, и кроличью
шапки, срывали часы и золотой амулет в виде рыбки, вытаскивали документы.
Гвозлик бился, как гладиатор, и нападавшие с воем и стоном разлетались по
сторонам, но к ним приходила подмога из десятка запасных хулиганов, и те
свежими силами укладывали бородатого крепыша на землю.
Один раз Владимир Альбертович сел вместо электрички в курьерский поезд
"Ленинград-Москва" с аэрофлотовскими сиденьями, и вместо Навалочной заехал с
двадцатью копейками денег в Бологое. Отец послал ему телеграфный перевод, и
на следующий день Гвозлик перебирался с окраин Средне-Русской равнины на
берега Балтики, но тут же свалился с кишечной инфекцией, подцепленной,
очевидно, с вокзальным пирожком. И неделю не слезал с унитаза и не появлялся
на кафедре, боясь, что бдительные медики упекут всю семью в Боткинские
бараки. Он даже не смог открыть отцу дверь, когда тот поутру приехал
справиться о его судьбинушке.
В тот же год он стал жертвой цыганского обольщения - цыганка обманом
проникла к нему в квартиру и, скинув пальто, в совершенно голом виде прошла
на кухню, откуда стащила две серебряные ложки, заварочный чайник и
коленкоровую папку с двумя главами диссертации, только что принесенную от
машинистки.
А черновики? - волновался отец. - Остались?
В том-то и дело, что нет, - кручинился Гвозлик. - У меня же дочка
пионерка, они там по макулатуре соревнуются. Она и снесла быстренько...
Кошмар! - вздыхал батя.
А тут еще за двумя мамами и папой ушел второй отец, а вслед за ним
гуськом потянулись на кладбище братья, сестры и племяши. Как родные, так и
от приемных родителей. И все уходили быстро и неожиданно...
Злодейка с косой прошлась в ту зиму по родне аспиранта Гвозлика
широкими замахами и казалось, извела весь род до третьего колена, так, что и
хоронить в ближайшие годы станет некого, но - дудки ей! Нашлись люди!
По весне, когда в парках и скверах вспыхнули прозрачной зеленью первые
клейкие листочки, Владимир Альбертович опять надолго пропал, а когда
объявился, выяснилось, что летал за Урал и в Карпаты, где обнаружилась ветвь
внебрачного сына второго отца Гвозлика. Не поехать на похороны Гвозлик не
мог, - гуцулы не простили бы ленинградскому родичу пренебрежения к усопшим
по их линии.
- Запросто могли убить, - делился своими опасениями Гвозлик. - Это же
бендеровцы, у них в каждом сарае пулемет зарыт...
3
И вот, мы приехали развеяться в Зеленогорск и теперь играли на веранде
в кинга, поджидая звонка из Москвы, чтобы узнать, приедет ли Катька с мужем
на день рождения нашей мамы, который собирались справлять в ресторане
"Метрополь" на Садовой улице.
В доме было жарко натоплено, тетя Зина пекла пироги с капустой, и
двойные окна на веранде запотели, отчего выпавший снег скорее угадывался,
чем различался. Смеркалось, и мы включили бабушкину люстру с желтыми
латунными листьями и малиновыми фонариками...
Отец играл рассеяно, без настроения и, щурясь, отставлял карты далеко
от себя, словно специально, чтобы мы их видели. Со слов отца, Гвозлик сидел
дома и пытался восстановить к Новому году две главы диссертации.
Держи карты к орденам! - напомнил дядя Жора картежное правило и
пригрозил: - Или играть не буду! Суешь мне под нос, никакого интереса...
К орденам, к орденам... - отец вовремя снес маленькую трефу. - Что нам
орден? Я, товарищи, не гордый! Я согласен на медаль!
Я сгреб три карты и вновь зашел с бубей, продолжая рыть дяде Жоре
глубочайшую яму, о которой он, судя по всему, не догадывался.
Ну, ты, племянничек, даешь, - дядя Жора спустил под даму своего валета;
стало ясно, что он не догадывается о яме. - Один карты под нос сует, другой,
как заведеный, с бубей лупит, словно других мастей не знает... - Дядя Жора
зевнул и посмотрел на отца. - Как там твой Козлик?
Мне показалось, отец вздрогнул.
Гвозлик, - не сразу ответил он, размышляя над ходом. - Владимир
Альбертович Гвозлик. Ети его мать!
Ну-ну, расскажи! - подстрекнул дядя Жора, надеясь веселым отношением к
неприятностям принизить их значение. - Что на этот раз? Ноздрю мушкой от
автомата разорвали? Или губой за крючок зацепился? Или на Колыму подался
гальюны чистить?
Дядька заливисто рассмеялся, и на веранду высунулась тетя Зина: "Что с
тобой?"
Ничего, ничего! - отмахнулся дядька, вытирая слезы.
Я тоже засмеялся, но сдержанно. Во-первых, я продолжал рыть яму своему
любимому дядьке, и требовалась известная собранность, а во-вторых, смеяться
над отцовским аспирантом во весь голос было бы неучтиво.
Да, Гвозлик поговаривал, что собирается в Магадан на сказочные летние
халтуры - чистить отмерзшие уличные сортиры из расчета пятьдесят копеек за
черпак. Он даже ходил договариваться в штаб гражданской обороны о
противогазах для оснащения ими сборного студенческого отряда. Себя он видел
командиром этого отряда и намеревался выставить, как минимум, двадцать
сабель-черпаков для борьбы с оттаявшими нечистотами. Он делал
предварительные расчеты заработков, исходя из средних объемов выгребной ямы
и количества почерпываний. Суммы выходили фантастические!
Я скромно выложил на стол две оставшиеся карты, дядя Жора присвиснул и
закряхтел, признавая свое поражение.
- Во, дает, племянничек, - кряхтел дядя Жора, разглядывая карты. - Во,
дает!..
Он думал, я буду с ним шуточки шутить! Ха-ха! Если бы мы играли на
деньги, я бы выиграл рубля три, не меньше.
Отец бросил карты и махнул рукой на свое поражение:
Пойду прилягу. Ну, его к черту, это Гвозлика! И докторскую туда же!
Считалось, что аспирант - это шаг к докторской диссертации: своя
научная школа, ученики, и все такое прочее. Три аспиранта защищают свои
кандидатские, руководитель - докторскую.
- Если он уедет на Колыму, я не загорюю...
- Н-да, - задумался дядя Жора, засовывая карты в кожанный чехольчик. -
Не нравится мне все это. Давно не нравится...
Мы слышали, как отец выпил на кухне валерьянки и пошел к себе в
комнату.
Ты вот что, племянничек, - наклонился ко мне дядя Жора, - раздобудь
адрес этого Гвозлика! Отца надо спасать!
Я помолчал и кивнул.
А как вы будете спасать? - шепотом спросил я.
Что-нибудь придумаем, - пообещал дядя Жора, сверкнув глазами. - Может,
и ты пригодишься.
С удовольствием!
4
Адрес я добыл из большой записной книжки отца, лежавшей дома у
телефона. Гвозлик был записан нервным торопливым почерком после "Газ
(заправка баллонов)", "Гуси - продажа", "Гузман И.А.- колбаса" и прочих
хозяйственно-бытовых записей.
- Так-так, - сказал дядя Жора, пряча адрес в карман. - Теперь следи за
ситуацией. Если узнаешь, что он опять в загуле или на похоронах, тут же
звони! И принеси мне общую кафедральную фотографию на один день. А то по
ошибке не того... - Мы стояле в вестибюле метро "Нарвская", и дядька
покрутил головой, словно опасался, что нас подслушают. - Н-да... В общем,
никому не слова!
А что вы собираетесь делать? - тихо спросил я.
Не твой вопрос, - сурово проговорил дядька. - Убивать не собираюсь.
У меня отлегло от сердца. Дело в том, что дядя Жора в отличие от отца
любил и умел подраться. Вроде, братья-близнецы, одинаковой комплекции, оба
занимались гимнастикой, а характеры разные! Дядя Жора ввязывался в драку
мгновенно, бил крепко налево и направо, и так же быстро выходил из нее и
шел, как ни в чем ни бывало дальше, взяв тетю Зину под ручку. Так было в
Зеленогорске, когда двое пьяных, мочившихся на забор овощной базы, вдруг
повернулись к нам и с гоготом продолжили свое дело. Лихо было и в гардеробе
одного ресторана, когда кто-то что-то сказал дяде Жоре и отцу.
И теперь мой дядька-лихач что-то затевал против папиного аспиранта
Гвозлика.
Я замечал, что отец выглядит все хуже и хуже. Несколько раз ему
вызывали "неотложку". Это в сорок-то восемь лет!
Будь моя воля, я бы сослал Гвозлика на Колыму бригадиром
золотарей-миллионщиков, а отца заставил бы ходить на футбол и в филармонию -
лечить нервы.
Господи, да зачем нам эта докторская! - вздыхала мама, наливая отцу
корвалол. - Хватит нам и кандидатской, хватит доцента! Кому от такой науки
прок, если ты по ночам вскрикиваешь! Откажись от этого мозгокрута!
Не могу! - отец говорил так, словно ему предлагали отказаться от
родины, а не от аспиранта. - Я все-таки педагог и на двадцать лет его
старше...
Гвозлик продолжал удивлять общественность. Но по мелочам. То кошка
спрыгнула ему на голову и расцарапала прикрытую волосами лысину. То
оштрафовали за куренье на Дворцовом мосту и прислали сообщение об этом факте
в институт. То ножка стула, которым он хлопнул об пол, угодила на большой
палец тещиной ноги, и теперь теща ходит в гипсе и не разговаривает с зятем.
То в общежитии знакомил приятеля с древней казацкой борьбой, - сидя на
табуретках, одними руками, - и разбил стекло на лестнице...
Грубо, но точно выразилась тетя Зина: "То плетнем придавит, то корова
обос...!"
5
Неожиданно Гвозлика как подменили.
У отца даже мелькнула мысль, - не снюхался ли он с баптистами?
Во-первых, он отдал бате все долги, - все бесчисленные трешки, пятерки,
десятки и двадцатки, которыми мой родитель ссужал в разное время бедолагу.
Затем, буквально на следующий день, Гвозлик напросился к отцу в попутчики и
по дороге до метро пообещал, что отныне всерьез возьмется за диссертацию и
ни при каких обстоятельствах не подведет своего научного руководителя.
Работать и работать! - сообщил свой новый девиз Гвозлик.- Только так!
Давно пора, - размяк душой батя. - У вас сейчас самый благодарный
возраст для науки. Сначала кандидатская, потом, глядишь, докторская. Вы же
толковый исследователь, Владимир Альбертович!
Спасибо за вашу оценку, - потупил глаза Гвозлик. - А пить я точно
брошу, как и обещал!
Хм-мм, - сказал отец. - Может быть, по бутылочке пива?
Они шли через парк "ХХХ-летия ВЛКСМ", и папаня решил, что неплохо бы