Страница:
- Это может нам кое-что сообщить, - продолжал Конан. - Или я могу взять
с собой нескольких самых подходящих из моих ребят и нанести ему менее
официальный визит. А это может подсказать нам и того больше.
- Конан, то, что ты предлагаешь - глупость, - покачал головой Реза. -
Вторжение во дворец Акимоса нарушит больше законов, чем я смогу насчитать
пальцев у меня на руках. Во-первых, у тебя нет никакого права командовать
твоими бойцами за пределами дворца Дамаос. Во всяком случае, если тебя не
примут в ряды Воителей.
Кулак Конана грохнул по столу, так что чаши с вином подскочили.
- Чтоб их Митра утопил в навозе! Сколько времени потребуется, чтобы
стать Воителем?
- Это не имеет значения, Конан, - возразил Реза.
- Капитан Конан, - ворчливо поправил киммериец. - Я задал вопрос.
- На который я могу ответить, - вмешалась Ливия. - Для поступления надо
быть гражданином Аргоса или получить гражданство. Кандидат должен быть
свободен от всяких пятнающих его имя преступлений и в состоянии внести залог
в пятнадцать драхм.
На какой-то миг Конан истощил свой запас ругательств. Но отнюдь не
истощил своей изобретательности. Он осушил половину чаши с вином, видя, что
Реза хмурится, а Ливия сдерживает улыбку. А затем вытер тряпкой рот и
усмехнулся:
- Отлично! Правители, архонты, стражники или боги, или еще кто-нибудь
сказали, что нам делать с пленниками?
- Пока нет.
- Хорошо. Тогда почему бы не отправить их на лесоповал, где некий
торговый магнат нашел меня? Уверен, купцы с лесозаготовок не станут
возражать против новых рабочих рук для таскания бревен. После месяца такой
работы у наших пленников, возможно, будет меньше сил для лазанья на чужие
стены.
- Акимос наверняка выкупит их, - указал Реза.
- Пускай, - пожал плечами Конан. - Тогда у него будет поменьше драхм
для найма новых, или для подкупа архонтов, или для любых других фокусов.
- Киммериец, ты заходишь слишком далеко, подвергая сомнению честность
архонтов, - резко бросил Реза.
- Не так далеко, как заходят архонты, выбрасывая в ночной горшок честь
нашей госпожи! - ответил Конан не повышая голоса. - Я еще никогда не
встречал человека, которого нельзя подкупить, и не слыхал о таком!
- Успокойтесь, - вмешалась Ливия. - Реза, я хочу, чтобы ты командовал
нашими людьми, препровождая пленников в горы. Возьми ребят потолковей, но
убедись, что все оставшиеся будут подчиняться Конану.
Киммериец решил, что единственным, кто не подчинится ему, если дела и
дальше пойдут в том же духе, может быть сам дворецкий. Если этот рослый
иранистанец не ревновал к влиянию нового капитана на его хозяйку, то Конан
никогда не видел ревности.
И это была не ревность из-за любовницы. Реза знал свой <чин> - Аргос
сделал его хорошим слугой. Даже самый лучший слуга может ревновать, если
кто-то помимо него приобретет влияние на его госпожу, как это сделал Конан.
Такого рода ревность могла привести к кинжалам в темноте столь же
верно, как любая ссора из-за какой-нибудь кабацкой шлюхи. И к тому же при
ссорах из-за кабацких курв обычно не бывает поблизости какого-нибудь
Акимоса, только и ждущего, чтобы сыграть роль шакала.
- Сударыня, - сказал Конан, - отправить пленников в горы - это была
всего лишь мысль. И если это означает, что придется разделить наши силы,
когда мы не знаем, с чем столкнулись, то, наверно, это была не самая лучшая
моя мысль.
- Это так же верно, как... - начал Реза. Ливия снова прервала
недовольное ворчание дворецкого:
- У этого торговца лесом наверняка ведь должен быть в Мессантии
какой-то торговый агент? И тот представитель наверняка ведь должен иметь
право нанимать им рабочих и охранников, если те понадобятся?
Реза умел понимать, когда его обошли с обоих флангов.
- Вне всяких сомнений, госпожа. Я узнаю. С вашего разрешения?..
- Пожалуйста, пожалуйста. Чем раньше, тем лучше, прежде чем тот, кто
подослал этих угодивших в плен, решит попробовать выручить их.
- Посланные на выручку всего лишь присоединятся к своим друзьям, -
сказал Реза. Он улыбался Конану, когда откланивался, но улыбались у него
только губы, а не глаза. Повинуясь знаку госпожи Ливии, Конан сел и налил
себе еще вина. Сомнений нет - ради выдержанных вин Аргоса почти стоило
потерпеть аргосийские законы!
Плодородные равнины с возделанными полями давно уже остались позади.
Дорога круто поднималась вверх и уводила в предгорья.
Лигу назад тракт был еще достаточно широк для проезда отряда конных
Воителей, двигавшихся колонной по четыре в ряд. Теперь же ширины едва
хватало для проезда двух лошадей. По обе стороны тянулись то бурые, заросшие
жесткой травой болота, то небольшие фруктовые сады, то заросли густого
кустарника.
Места идеально подходили для засады шайки головорезов. Тем более что
час уже был поздний, с западной половины неба исчезали последние остатки
дневного света.
- Нам всю ночь предстоит ехать? - пробурчал Акимос. - Если да, то нам
лучше позаботиться о фонарях, пока мы еще в состоянии найти кремень и
кресало!
Поскольку свет убывал, Акимос не мог быть уверен, что именно выражало
лицо господина Скирона. На нем, кажется, появилась улыбка, но, наверно, не
столь насыщенная презрением к осторожности Акимоса.
- Нам осталось меньше четверти лиги пути, - уведомил его Скирон. - Я не
забываю ориентиров.
- Ты способен разглядеть их в темноте?
- Тех, что нам нужны, да. Так что не зажигайте фонарей. Возможно, они и
покажут нам дорогу. Но они могут и показать, где мы, любому бандиту в лиге
от нас.
По хмыканью окружающих Акимос понял, что Воители разделяли мнение
Скирона. Никому из них не улыбалось пробираться так вот, на ощупь, в
темноте. Но никому из них также не улыбалось и драться с разбойниками, во
всяком случае имея всего дюжину бойцов.
На западе в небе растаял малиновый цвет, за ним последовал и золотой.
Небо над головой уже сделалось темнопурпурным, и на нем замерцали ранние
звезды.
Акимосу показалось, что они, возможно, насмехаются над ним: мол,
потащил их в такую даль от Мессантии на поиски неведомо чего, неведомо где,
за чем мог отправиться, как известно, только дурак. Или по крайней мере
человек, который предпочел бы показаться скорее дураком, чем трусом.
Он никогда не подаст вида, что слишком сильно доверяет своему ручному
колдуну. Скирон походил на леопарда на цепи. Цепь могла порваться. Но даже
если и выдержит, все равно дает зверю слишком много свободы для прыжка к
горлу хозяина.
Акимосу требовалось посмотреть то, что приготовил Скирон здесь, в
горах, и тут и делу конец. Он мог лишь молиться Митре, чтобы путешествие
оказалось стоящим потраченного времени и чтобы ни боги, ни люди не ввергли в
хаос его дела в Мессантии, пока он отсутствует.
К этому времени ехавшие впереди Воители спешивались и вели коней в
поводу. Сержант Воителей обнажил меч и нащупывал им перед собой дорогу,
словно слепой нищий своей палкой.
Акимос подумывал спешиться. Сидя верхом на коне, он чувствовал себя
незащищенной мишенью, при всем том, что под шелковой курткой для верховой
езды он носил кольчугу. Он также знал, что никак не мог наделяться
развернуть коня и ускакать, оторвавшись от любой засады. Во всяком случае,
не на дороге, которая теперь казалась такой же узкой, как любой глухой
закоулок в Аграпуре, и такой же густо насыщенной отвратительной вонью.
Предупреждением Акимосу послужил только слабый шорох чего-то ползущего.
Он выхватил меч, готовый рубануть по змее, когда дорогу перегородила упавшая
сверху утяжеленная гирями сеть. Одна из гирь ударила сержанта по башке.
Череп разлетелся, словно сброшенная с крыши дыня.
Когда меч сержанта с лязгом упал на дорогу, Акимос открыл рот,
собираясь выкрикнуть приказ. Его язык, казалось, стал таким же негнущимся,
как мертвая ветка, а в рот словно насыпали пригоршню песка. Слова подступили
к горлу, но отказывались слететь с его уст.
Миг спустя Акимос понял, что его вот-вот вырвет. Ему предстояло не
только закончить жизнь здесь, на этой дороге, погибнув от рук бандитов. Ему
предстояло закончить ее на глазах у всех людей, знавших, что он трус.
Эта мысль была еще чернее, чем дорога. Она настолько поглотила рассудок
Акимоса, что он не увидел, как с увешанных мхом деревьев по обеим сторонам
дороги спрыгнули темные фигуры.
Он также не увидел, ни как господин Скирон высек искры, ни как искры
эти упали на трут, лежавший наготове в медной чаше. Трут занялся, пылая
зловещим багряным светом, похожим на змеиный глаз.
Скирон поднял посох, и чаша поднялась вместе с ним на конце серебряной
цепи. Из чаши заклубился дым, и свободная рука Скирона заплясала в его
клубах. Дым заплясал в ритме с рукой колдуна. Какой-то миг тем, кто наблюдал
за этим с затуманенным взором и умом, показалось, что дым образовал руны.
Руны величиной выше человека, тянущиеся через дорогу и исчезающие в лесу по
обеим сторонам.
В глазах у Акимоса прояснилось как раз вовремя, чтобы увидеть, как
багряный свет хлынул из чаши, словно жидкость. Он заструился по дороге,
поглощая ноги людей и лошадей. Одна лошадь пронзительно заржала, другая
встала на дыбы, а ее всадник отчаянно вцепился в луку седла.
Губы его шевелились, когда он неистово молился, чтоб не угодить в этот
демонический свет.
Свет потек дальше, добираясь до бандитов. Те, кажется, тоже молились
или бранились, но до ушей Акимоса не долетело ни звука. Затем он сообразил,
что рот у той лошади по-прежнему открыт, но ее пронзительное ржание тоже
сделалось немым.
Акимос не мог сделать жеста для отвращения зла, не отняв одной руки от
поводьев. Вместо этого он молился, словно с помощью чистого потока обетов он
мог швырнуть свои слова богам, вопреки этому ужасному свету.
За исключением того, что этой ночью, на этой дороге, в присутствии
этого света, казалось, что боги, возможно, и не существуют.
Вожак бандитов был храбрым человеком, хорошо дравшимся во всех армиях,
из которых он дезертировал. Он не отступил, когда к нему пополз демонический
свет. Он увидел, что один из его бойцов ткнул в него копьем и копье
задрожало и осталось застрявшим, словно этот свет был крокодильей пастью.
Затем свет добрался до него. Он почувствовал ожог, который был вызван
жаром, или холодом, или и тем и другим одновременно. Жжение не причиняло
боли, и когда он опустил взгляд, то увидел свои ступни в грязных башмаках и
ноги в драных штанах такими же, какими они были всегда.
Он выхватил меч и издал призывный крик. Услышал его, похоже, только
ближайший к нему разбойник; он поворачивался, пытаясь снять с пояса палицу,
когда сверху на плечо ему рухнула липкая серая масса.
Это была прядь мха с деревьев над ним, но прядь, наделенная
демонической жизнью. Она уже собралась в ком размером с человеческую голову.
Теперь же она извивалась, словно клубок змей, ползающих по лицу разбойника.
Тот открыл рот, собираясь завопить, и мох перевалил ему через губы и зубы,
забивая рот.
Глаза у вожака вылезли из орбит, когда он увидел такое, а рука
конвульсивно сжала рукоять меча.
Выронив палицу, вцепившись обеими руками в мох, разбойник заметался как
безумный. Он ничего не достиг, потому что мох внезапно, казалось, приобрел
крепость медной поволоки. И он также ничего не сделал, чтобы помешать мху
заползти ему на нос и в нос. Лицо его уже темнело, а тело изогнулось дугой,
и он упал навзничь в свет. Он еще немного подрыгал ногами и поизвивался, а
потом перестал двигаться. Наделенный сверхъестественной жизнью мох стек с
лица покойника и пополз к разбойничьему атаману.
Вплоть до этой минуты вожак не терял смелости. Теперь же она
улетучилась. <Если б свет помешал его ногам двигаться, он бы сию же минуту
сошел с ума. А так - он вытягивал ноги, словно из грязи глубиной по колено.
Он мог передвигаться, но ровно настолько быстро, чтобы оставаться впереди
мха. Если сверху упадет новый - он обречен.
И все же край света подползал все ближе и ближе, быстрее, чем мох, и
никакого нового мха не падало. Грязеподобное засасывание ослабло, а затем
исчезло. Атаман рванул к границе света, пересек ее и почувствовал, как его
башмаки застучали по твердой почве.
Он побежал, не заботясь о том, куда бежит, и даже на мгновение не
оглядываясь на тех, кто остался позади него. Все равно он не мог спасти
никого из своих бойцов, попавших в этот демонический свет. Что же касается
его врагов, то стрела в спину могла быть милосердной по сравнению с его
судьбой, если в ночи бродило еще какое-то колдовство.
Ни стрелы, ни чары не преследовали бежавшего вперед по дороге атамана
разбойников. В ста шагах от границы он остановился в тени дерева, после того
как убедился, что на нем нет дьявольского мха.
Те из бойцов, что выскочили вместе с вожаком на дорогу, похоже,
погибли. Но это были не все, кто шел за ним. Еще десяток бойцов ждали на
другом фланге. Он не отдал никаких приказов, но если у них есть глаза на
мордах, то они должны б увидеть судьбу своих товарищей и держаться подальше
от дороги. Держаться подальше, за пределами чар, но нет, наверно, за
пределами выстрела из лука.
Стрельба ночью всегда была делом рискованным, с одинаковой вероятностью
проткнуть стрелой и друга и врага. Но демонический свет показывал его и весь
отряд так же ясно, как средь бела дня. Среди засевших на другом фланге
имелось несколько хороших лучников, а утыканный стрелами колдун неважно
наводит чары.
Атаман повернулся и двинулся вверх по склону. Еще пятьдесят шагов, и он
скрылся за поворотом дороги. Теперь он ушел из поля зрения колдуна и его
отряда. Он остановился, завидев молодой кедр, который отмечал начало сухого
пути.
Разбойник потратил на его поиски некоторое время. В любую минуту он
ожидал услышать дробь копыт и боевой клич товарищей колдуна - или даже
какие-то слова, которых не следует знать ни богам, ни людям, когда колдун
прочтет еще одно заклинание.
Поэтому неудивительно, что, когда разбойничий атаман нашел тот кедр, он
так и бросился к нему со всех ног. И также неудивительно, что он как-то не
заметил трещину в земле, шириной с ладонь и протянувшуюся целиком поперек
дороги.
Он споткнулся и попал ногой в трещину, поранив при падении колени и
руки. Он выругался, поднялся и почувствовал, как что-то схватило его за
ноги. Что-то обжигающее, и не слабеньким жжением демонического света.
Что-то, казалось, в один миг спалившее ему мясо до костей, а в следующий миг
растворившее и кости.
Когда он почувствовал, что жжение прогрызает себе дорогу вверх по его
ногам, то завопил. И завопил еще громче, когда почувствовал, как его
утаскивает в трещину. Он продолжал вопить, пока жжение не прогрызло себе
дорогу до его груди и не растворило ему легкие.
Когда содрогнулась почва, целой оставалась только кисть левой руки
атамана. Из трещины в земле заклубился дым таких цветов, для которых не
существовало названий. Затем две стороны трещины накренились друг к другу и
трещина закрылась. Осталась только кисть руки атамана, лежащая ладонью вверх
на почерневшем гравии, с пальцами, скрюченными в когти, и ногтями особенно
отвратного серого оттенка.
Некоторое время, после того как замер вопль, Акимос не мог унять бившую
его дрожь. Затем прошло еще больше времени, прежде чем его пересохшие губы и
язык смогли произнести слова.
- Что это было?
Скирон пожал плечами:
- Одним богам известно, а они не отправляют ко мне посланцев.
- Сейчас не время для шуток!
- Простите, мой господин, - успокаивающе извинился колдун. Слишком
успокаивающе, подумал Акимос. Он знает больше, чем готов мне сказать.
- Я не сомневаюсь, что разбойники засели по обеим сторонам, готовые
выступить сразу, как только их товарищи на дороге схватятся с нами. Мудрость
такой тактики ясна даже колдуну.
- Скирон!
- Прошу прощения. Я только желал напомнить вам, что я не солдат.
- Да, а я не храмовый кумир, чтобы терпеливо ждать век-другой. Что
вопило?
- Я б предположил, что один из тех, что сбоку ступил в зыбучий песок
или, возможно, наступил на змею. У здешних болотных гадюк яд не просто
убивает, а жжет все потроха, как расплавленный свинец.
Это, насколько знал Акимос, было правдой. Так откуда же у него
уверенность, что это не та правда, которую он искал?
Ниоткуда! Просто он знал Скирона слишком давно и слишком хорошо. К тому
же этой ночью на дороге не могло быть никакой правды - в обычном
человеческом понимании.
Господин Акимос собрал своих людей, велел им привязать тело сержанта к
седлу его коня и двигаться дальше. Пока он этим занимался, на дорогу
выскочила любопытная ласка, почуяла запах крови и кинулась к отрубленной
руке атамана.
Ласка умерла от боли всего через несколько мгновений, но прежде, чем
умереть, она убралась с дороги, вместе со своим намеченным ужином. Смелость
господина Акимоса так и не подверглась испытанию зрелищем отрезанной руки.
Там, где по дороге проходила трещина, не осталось ничего, кроме более мягкой
полоски почерневшего гравия, которую было трудно обнаружить, не изучив
дорогу ползая по ней на четвереньках.
Акимос, Скирон и остальные проехали по дороге, ничего не заметив, хотя
висевший в воздухе едкий запах растревожил лошадей - они нервно фыркали и
прядали ушами.
Глубоко под горами Великий Дракон пробудился от вековечного сна.
Правда, в человеческом понимании это вряд ли можно было назвать сном, ибо
чувства у Великого Дракона были отнюдь не человеческие.
Просто Дракон узнал, что уже не спит. Он также осознал, что некая малая
частица его собственного естества, находящаяся где-то очень далеко, тоже
проснулась. Частица не только проснулась, но и открыла путь к небесному миру
и запасам пищи. Она даже нашла лакомый кусок небесной пищи и теперь
поглощала ее.
Великий Дракон явственно ощутил, как его малая <половина> с
удовольствием трапезничает. Если б для Великого Дракона подошли привычные
земные понятия, то можно было сказать, что он почувствовал зависть к
изолированной части.
В том, что для Великого Дракона выполняло работу мозга, сформировалась
идея. Надо добраться до изолированной части и узнать, что именно произошло.
Возможно, есть шанс найти и другие <половинки>. С ними тоже имеет смысл
пообщаться. Это доставило бы удовольствие, естественно, в понимании Великого
Дракона. Как хорошо, что время для трапезы может наступить вновь...
Для Великого Дракона век и минута не так уж сильно отличались друг от
друга. И все же Дракон помнил, что такого долгого перерыва между трапезами
не бывало никогда. То, что разбудило <половину> и позволило ей питаться,
могло передвигаться. Оно могло даже добраться до самого Дракона.
Тогда будет знатное пиршество. А после этого уже не понадобится никакой
помощи со стороны небесного мира, чтобы осознавать, искать и переваривать
пищу, двигаться куда пожелаешь и размножаться сколько угодно. Великий Дракон
задрожал от удовольствия, и эта дрожь передалась окружавшим его скалам.
Влажный камень пещерного пола задрожал под ногами господина Скирона. До
него донесся с огромного расстояния грохот падающей скалы. С более близкого
расстояния послышался шорох сыпавшегося из расселин песка и стук рухнувшего
на пол сталагмита. Воитель, которого чуть не пристукнуло каменной сосулькой,
выпучив глаза, отпрыгнул назад, положив руку на эфес меча.
- Спокойно, вы все, - призвал Скирон. - Скалы этих гор стояли еще с тех
времен, когда на земле еще не жили люди. Но подземных ключей здесь навалом.
Эти ключи подтачивают самый твердый камень, и он иногда падает.
- Если он падает на меня, мне наплевать, что его толкнуло! -
пробормотал кто-то.
Скирон выругался себе под нос, жалея, что Акимос не обладал хотя бы
половиной ума и смелости своих праотцев. Тогда он не предоставлял бы
успокаивать своих трясущихся охранников колдуну, которого ждали более важные
дела!
Что там Акимос наконец-таки сказал, Скирон ясно не запомнил. Запомнил
он лишь, что голос торгового магната сделался таким же пронзительным, как у
женщины, что не очень-то умаляло тревогу его охраны.
Каким-то образом Акимос все же нашел нужные слова. Он был, в конце
концов, все-таки не дурак. Да никто не только утвердившийся, но и
расширивший влияние Дома Перам и не мог быть таковым. Охранники откликнулись
с воодушевлением, разгружая вьючных животных и таская грузы по извилистым
туннелям в более сухие пещеры наверху.
- В скале есть даже трещина выпускать дым от костра, - сказал Акимос,
показывая на стену. Он рассмеялся: - Во всяком случае, дым обычного костра,
в котором горит дерево или древесный уголь. Уж не знаю, что она сделает с
вонью от твоей магии.
- Я не ожидаю, что понадобятся такие заклинания, коль скоро мы
укрепимся здесь.
Акимос нахмурился, и Скирон слишком поздно сообразил, что голос его
выдал. Торговый магнат смерил его долгим и суровым взглядом.
- Они тебе не понадобятся? Или ты не осмелился наслать их?
- А чего тут опасаться?
- Ты никогда не слыхал о Драконах и еще называешь себя колдуном?
Скирон рассмеялся. Слишком поздно он сообразил, что его смех вызывает
многократное эхо, раскатывающееся по лабиринту туннелей и пещер. Чтобы
заговорить, ему пришлось подождать, пока эхо стихнет, а к тому времени лицо
Акимоса стало напоминать грозовую тучу.
- Существуют некоторые сомнения насчет того, что Драконы - существа
магические. Многие летописи указывают, что их создали последние
маги-атланты.
- Возможно, они указывают это тебе, - парировал Акимос, - а для
большинства из нас - Драконы воняют злой магией.
- Мудрость их создала или магия, но они определенно давно повымерли, -
отмахнулся Скирон. - Но я отнюдь не возражаю против того, чтобы люди верили
этим сказкам. Тогда, возможно, они будут с большей охотой держаться
подальше.
- Такие люди, как некий киммериец?
- Именно.
Скирон отвернулся, испытывая облегчение оттого, что это дело
закончилось так легко. Он не желал, чтобы Акимос слишком любопытствовал
относительно Драконов.
Тот вопль в ночи произошел не из-за обычной смерти. И вонь, что
пристала к дороге, происходила не с болота и не от магии самого Скирона. А
откуда она происходила, Скирон не знал.
Он таки знал, что Акимос избрал место для своего убежища в самом сердце
той земли, где некогда бродили и питались Драконы. Если они вымерли или по
крайней мере не ослабли, как и заклинания, которые привязывали их к этой
местности, то от этого, возможно, и не будет никакого вреда. Иначе...
Однако это было делом, которое Скирон должен таить глубоко в сердце.
Заговорить о нем - значит признаться в страхе, страхе, что его собственное
мастерство куда меньше, чем он хвалился. Такого обмана Акимос не простит и
не забудет, а без Акимоса что мог сделать Скирон с остатком своей жизни?
То есть при условии, что Акимос позволит ему пережить их расставание!
Послание от госпожи Дорис Лохри принес наемный посланник, которого ни
госпожа Ливия, ни Реза никогда раньше не видели. Оно едва ли могло вызвать
большее волнение, даже если б устроило во дворце пожар. Госпожа Ливия прочла
его первой, а затем вызвала Резу и Конана послушать, как она прочтет его
вновь: <Если капитан Конан явится сегодня к резиденции Дома Лохри, то узнает
о деле, жизненно важном для безопасности Дома Дамаос>.
И все, за исключением печати госпожи Дорис, оттиснутой на надушенном
воске. Ливия и Реза ручались за подлинность печати, а запах этих духов Конан
помнил со дня визита госпожи Дорис во дворец Дамаос.
- Значит, все достаточно настоящее, - заключил киммериец. - Она также
ничего не сказала о явке в одиночку. Поэтому, думаю, мне лучше пойти.
Ливия открыла было рот, но Реза заговорил первым:
- Пожалуйста-пожалуйста, Конан. Я подберу трех-четырех лучших наших
бойцов, а ты можешь подобрать столько же своих. Нам также лучше
приготовиться отправить послание. Если это ловушка, то ты сможешь отправить
с вестником узнанное тобой, даже если сам не сможешь ускользнуть.
- Я не один раз попадал по собственной воле в ловушки, расставленные
ловчими получше госпожи Дорис. Но я здесь. А большинство ловчих - нет. Если
она расставила капкан для лисицы, то обнаружит, что поймала медведя.
Ливня наконец выдавила из себя несколько слов:
- Конан, капитан, это глупо! Госпожа Дорис едва ли может настолько
доверять тебе, чтобы сообщить что-либо такое, что нужно знать этому дому.
Если ты отправишься туда, грозящая тебе опасность будет велика.
- Когда господа устраивают заговоры, такая возможность есть всегда, -
согласился Конан. - Но я был бы дураком, если бы наплевал и на другую
возможность что-то узнать. - Он решил не упоминать о вероятной встрече с
Арфосом. В своем доме наследник Лохри мог и отбросить осторожность и
сдержанность.
- Ценой твоей головы и, наверно, голов тех, кто отправится с тобой! -
отрезала Ливия. - А это больше, чем может заплатить наш дом, даже если ему
пообещают само Главное архонство!
Реза нахмурился:
- Как сказал Конан, ему не будет грозить большой опасности, если он
отправится во главе восьми-девяти хорошо вооруженных людей.
- Но если госпожа Дорис откажется впустить охрану? - Ливия явно
занимала твердую позицию для сражения.
- Вот тогда мы сможем подозревать, что Конана ожидает западня, - сказал
Реза. - Мы можем также положиться на то, что он будет действовать разумно.
с собой нескольких самых подходящих из моих ребят и нанести ему менее
официальный визит. А это может подсказать нам и того больше.
- Конан, то, что ты предлагаешь - глупость, - покачал головой Реза. -
Вторжение во дворец Акимоса нарушит больше законов, чем я смогу насчитать
пальцев у меня на руках. Во-первых, у тебя нет никакого права командовать
твоими бойцами за пределами дворца Дамаос. Во всяком случае, если тебя не
примут в ряды Воителей.
Кулак Конана грохнул по столу, так что чаши с вином подскочили.
- Чтоб их Митра утопил в навозе! Сколько времени потребуется, чтобы
стать Воителем?
- Это не имеет значения, Конан, - возразил Реза.
- Капитан Конан, - ворчливо поправил киммериец. - Я задал вопрос.
- На который я могу ответить, - вмешалась Ливия. - Для поступления надо
быть гражданином Аргоса или получить гражданство. Кандидат должен быть
свободен от всяких пятнающих его имя преступлений и в состоянии внести залог
в пятнадцать драхм.
На какой-то миг Конан истощил свой запас ругательств. Но отнюдь не
истощил своей изобретательности. Он осушил половину чаши с вином, видя, что
Реза хмурится, а Ливия сдерживает улыбку. А затем вытер тряпкой рот и
усмехнулся:
- Отлично! Правители, архонты, стражники или боги, или еще кто-нибудь
сказали, что нам делать с пленниками?
- Пока нет.
- Хорошо. Тогда почему бы не отправить их на лесоповал, где некий
торговый магнат нашел меня? Уверен, купцы с лесозаготовок не станут
возражать против новых рабочих рук для таскания бревен. После месяца такой
работы у наших пленников, возможно, будет меньше сил для лазанья на чужие
стены.
- Акимос наверняка выкупит их, - указал Реза.
- Пускай, - пожал плечами Конан. - Тогда у него будет поменьше драхм
для найма новых, или для подкупа архонтов, или для любых других фокусов.
- Киммериец, ты заходишь слишком далеко, подвергая сомнению честность
архонтов, - резко бросил Реза.
- Не так далеко, как заходят архонты, выбрасывая в ночной горшок честь
нашей госпожи! - ответил Конан не повышая голоса. - Я еще никогда не
встречал человека, которого нельзя подкупить, и не слыхал о таком!
- Успокойтесь, - вмешалась Ливия. - Реза, я хочу, чтобы ты командовал
нашими людьми, препровождая пленников в горы. Возьми ребят потолковей, но
убедись, что все оставшиеся будут подчиняться Конану.
Киммериец решил, что единственным, кто не подчинится ему, если дела и
дальше пойдут в том же духе, может быть сам дворецкий. Если этот рослый
иранистанец не ревновал к влиянию нового капитана на его хозяйку, то Конан
никогда не видел ревности.
И это была не ревность из-за любовницы. Реза знал свой <чин> - Аргос
сделал его хорошим слугой. Даже самый лучший слуга может ревновать, если
кто-то помимо него приобретет влияние на его госпожу, как это сделал Конан.
Такого рода ревность могла привести к кинжалам в темноте столь же
верно, как любая ссора из-за какой-нибудь кабацкой шлюхи. И к тому же при
ссорах из-за кабацких курв обычно не бывает поблизости какого-нибудь
Акимоса, только и ждущего, чтобы сыграть роль шакала.
- Сударыня, - сказал Конан, - отправить пленников в горы - это была
всего лишь мысль. И если это означает, что придется разделить наши силы,
когда мы не знаем, с чем столкнулись, то, наверно, это была не самая лучшая
моя мысль.
- Это так же верно, как... - начал Реза. Ливия снова прервала
недовольное ворчание дворецкого:
- У этого торговца лесом наверняка ведь должен быть в Мессантии
какой-то торговый агент? И тот представитель наверняка ведь должен иметь
право нанимать им рабочих и охранников, если те понадобятся?
Реза умел понимать, когда его обошли с обоих флангов.
- Вне всяких сомнений, госпожа. Я узнаю. С вашего разрешения?..
- Пожалуйста, пожалуйста. Чем раньше, тем лучше, прежде чем тот, кто
подослал этих угодивших в плен, решит попробовать выручить их.
- Посланные на выручку всего лишь присоединятся к своим друзьям, -
сказал Реза. Он улыбался Конану, когда откланивался, но улыбались у него
только губы, а не глаза. Повинуясь знаку госпожи Ливии, Конан сел и налил
себе еще вина. Сомнений нет - ради выдержанных вин Аргоса почти стоило
потерпеть аргосийские законы!
Плодородные равнины с возделанными полями давно уже остались позади.
Дорога круто поднималась вверх и уводила в предгорья.
Лигу назад тракт был еще достаточно широк для проезда отряда конных
Воителей, двигавшихся колонной по четыре в ряд. Теперь же ширины едва
хватало для проезда двух лошадей. По обе стороны тянулись то бурые, заросшие
жесткой травой болота, то небольшие фруктовые сады, то заросли густого
кустарника.
Места идеально подходили для засады шайки головорезов. Тем более что
час уже был поздний, с западной половины неба исчезали последние остатки
дневного света.
- Нам всю ночь предстоит ехать? - пробурчал Акимос. - Если да, то нам
лучше позаботиться о фонарях, пока мы еще в состоянии найти кремень и
кресало!
Поскольку свет убывал, Акимос не мог быть уверен, что именно выражало
лицо господина Скирона. На нем, кажется, появилась улыбка, но, наверно, не
столь насыщенная презрением к осторожности Акимоса.
- Нам осталось меньше четверти лиги пути, - уведомил его Скирон. - Я не
забываю ориентиров.
- Ты способен разглядеть их в темноте?
- Тех, что нам нужны, да. Так что не зажигайте фонарей. Возможно, они и
покажут нам дорогу. Но они могут и показать, где мы, любому бандиту в лиге
от нас.
По хмыканью окружающих Акимос понял, что Воители разделяли мнение
Скирона. Никому из них не улыбалось пробираться так вот, на ощупь, в
темноте. Но никому из них также не улыбалось и драться с разбойниками, во
всяком случае имея всего дюжину бойцов.
На западе в небе растаял малиновый цвет, за ним последовал и золотой.
Небо над головой уже сделалось темнопурпурным, и на нем замерцали ранние
звезды.
Акимосу показалось, что они, возможно, насмехаются над ним: мол,
потащил их в такую даль от Мессантии на поиски неведомо чего, неведомо где,
за чем мог отправиться, как известно, только дурак. Или по крайней мере
человек, который предпочел бы показаться скорее дураком, чем трусом.
Он никогда не подаст вида, что слишком сильно доверяет своему ручному
колдуну. Скирон походил на леопарда на цепи. Цепь могла порваться. Но даже
если и выдержит, все равно дает зверю слишком много свободы для прыжка к
горлу хозяина.
Акимосу требовалось посмотреть то, что приготовил Скирон здесь, в
горах, и тут и делу конец. Он мог лишь молиться Митре, чтобы путешествие
оказалось стоящим потраченного времени и чтобы ни боги, ни люди не ввергли в
хаос его дела в Мессантии, пока он отсутствует.
К этому времени ехавшие впереди Воители спешивались и вели коней в
поводу. Сержант Воителей обнажил меч и нащупывал им перед собой дорогу,
словно слепой нищий своей палкой.
Акимос подумывал спешиться. Сидя верхом на коне, он чувствовал себя
незащищенной мишенью, при всем том, что под шелковой курткой для верховой
езды он носил кольчугу. Он также знал, что никак не мог наделяться
развернуть коня и ускакать, оторвавшись от любой засады. Во всяком случае,
не на дороге, которая теперь казалась такой же узкой, как любой глухой
закоулок в Аграпуре, и такой же густо насыщенной отвратительной вонью.
Предупреждением Акимосу послужил только слабый шорох чего-то ползущего.
Он выхватил меч, готовый рубануть по змее, когда дорогу перегородила упавшая
сверху утяжеленная гирями сеть. Одна из гирь ударила сержанта по башке.
Череп разлетелся, словно сброшенная с крыши дыня.
Когда меч сержанта с лязгом упал на дорогу, Акимос открыл рот,
собираясь выкрикнуть приказ. Его язык, казалось, стал таким же негнущимся,
как мертвая ветка, а в рот словно насыпали пригоршню песка. Слова подступили
к горлу, но отказывались слететь с его уст.
Миг спустя Акимос понял, что его вот-вот вырвет. Ему предстояло не
только закончить жизнь здесь, на этой дороге, погибнув от рук бандитов. Ему
предстояло закончить ее на глазах у всех людей, знавших, что он трус.
Эта мысль была еще чернее, чем дорога. Она настолько поглотила рассудок
Акимоса, что он не увидел, как с увешанных мхом деревьев по обеим сторонам
дороги спрыгнули темные фигуры.
Он также не увидел, ни как господин Скирон высек искры, ни как искры
эти упали на трут, лежавший наготове в медной чаше. Трут занялся, пылая
зловещим багряным светом, похожим на змеиный глаз.
Скирон поднял посох, и чаша поднялась вместе с ним на конце серебряной
цепи. Из чаши заклубился дым, и свободная рука Скирона заплясала в его
клубах. Дым заплясал в ритме с рукой колдуна. Какой-то миг тем, кто наблюдал
за этим с затуманенным взором и умом, показалось, что дым образовал руны.
Руны величиной выше человека, тянущиеся через дорогу и исчезающие в лесу по
обеим сторонам.
В глазах у Акимоса прояснилось как раз вовремя, чтобы увидеть, как
багряный свет хлынул из чаши, словно жидкость. Он заструился по дороге,
поглощая ноги людей и лошадей. Одна лошадь пронзительно заржала, другая
встала на дыбы, а ее всадник отчаянно вцепился в луку седла.
Губы его шевелились, когда он неистово молился, чтоб не угодить в этот
демонический свет.
Свет потек дальше, добираясь до бандитов. Те, кажется, тоже молились
или бранились, но до ушей Акимоса не долетело ни звука. Затем он сообразил,
что рот у той лошади по-прежнему открыт, но ее пронзительное ржание тоже
сделалось немым.
Акимос не мог сделать жеста для отвращения зла, не отняв одной руки от
поводьев. Вместо этого он молился, словно с помощью чистого потока обетов он
мог швырнуть свои слова богам, вопреки этому ужасному свету.
За исключением того, что этой ночью, на этой дороге, в присутствии
этого света, казалось, что боги, возможно, и не существуют.
Вожак бандитов был храбрым человеком, хорошо дравшимся во всех армиях,
из которых он дезертировал. Он не отступил, когда к нему пополз демонический
свет. Он увидел, что один из его бойцов ткнул в него копьем и копье
задрожало и осталось застрявшим, словно этот свет был крокодильей пастью.
Затем свет добрался до него. Он почувствовал ожог, который был вызван
жаром, или холодом, или и тем и другим одновременно. Жжение не причиняло
боли, и когда он опустил взгляд, то увидел свои ступни в грязных башмаках и
ноги в драных штанах такими же, какими они были всегда.
Он выхватил меч и издал призывный крик. Услышал его, похоже, только
ближайший к нему разбойник; он поворачивался, пытаясь снять с пояса палицу,
когда сверху на плечо ему рухнула липкая серая масса.
Это была прядь мха с деревьев над ним, но прядь, наделенная
демонической жизнью. Она уже собралась в ком размером с человеческую голову.
Теперь же она извивалась, словно клубок змей, ползающих по лицу разбойника.
Тот открыл рот, собираясь завопить, и мох перевалил ему через губы и зубы,
забивая рот.
Глаза у вожака вылезли из орбит, когда он увидел такое, а рука
конвульсивно сжала рукоять меча.
Выронив палицу, вцепившись обеими руками в мох, разбойник заметался как
безумный. Он ничего не достиг, потому что мох внезапно, казалось, приобрел
крепость медной поволоки. И он также ничего не сделал, чтобы помешать мху
заползти ему на нос и в нос. Лицо его уже темнело, а тело изогнулось дугой,
и он упал навзничь в свет. Он еще немного подрыгал ногами и поизвивался, а
потом перестал двигаться. Наделенный сверхъестественной жизнью мох стек с
лица покойника и пополз к разбойничьему атаману.
Вплоть до этой минуты вожак не терял смелости. Теперь же она
улетучилась. <Если б свет помешал его ногам двигаться, он бы сию же минуту
сошел с ума. А так - он вытягивал ноги, словно из грязи глубиной по колено.
Он мог передвигаться, но ровно настолько быстро, чтобы оставаться впереди
мха. Если сверху упадет новый - он обречен.
И все же край света подползал все ближе и ближе, быстрее, чем мох, и
никакого нового мха не падало. Грязеподобное засасывание ослабло, а затем
исчезло. Атаман рванул к границе света, пересек ее и почувствовал, как его
башмаки застучали по твердой почве.
Он побежал, не заботясь о том, куда бежит, и даже на мгновение не
оглядываясь на тех, кто остался позади него. Все равно он не мог спасти
никого из своих бойцов, попавших в этот демонический свет. Что же касается
его врагов, то стрела в спину могла быть милосердной по сравнению с его
судьбой, если в ночи бродило еще какое-то колдовство.
Ни стрелы, ни чары не преследовали бежавшего вперед по дороге атамана
разбойников. В ста шагах от границы он остановился в тени дерева, после того
как убедился, что на нем нет дьявольского мха.
Те из бойцов, что выскочили вместе с вожаком на дорогу, похоже,
погибли. Но это были не все, кто шел за ним. Еще десяток бойцов ждали на
другом фланге. Он не отдал никаких приказов, но если у них есть глаза на
мордах, то они должны б увидеть судьбу своих товарищей и держаться подальше
от дороги. Держаться подальше, за пределами чар, но нет, наверно, за
пределами выстрела из лука.
Стрельба ночью всегда была делом рискованным, с одинаковой вероятностью
проткнуть стрелой и друга и врага. Но демонический свет показывал его и весь
отряд так же ясно, как средь бела дня. Среди засевших на другом фланге
имелось несколько хороших лучников, а утыканный стрелами колдун неважно
наводит чары.
Атаман повернулся и двинулся вверх по склону. Еще пятьдесят шагов, и он
скрылся за поворотом дороги. Теперь он ушел из поля зрения колдуна и его
отряда. Он остановился, завидев молодой кедр, который отмечал начало сухого
пути.
Разбойник потратил на его поиски некоторое время. В любую минуту он
ожидал услышать дробь копыт и боевой клич товарищей колдуна - или даже
какие-то слова, которых не следует знать ни богам, ни людям, когда колдун
прочтет еще одно заклинание.
Поэтому неудивительно, что, когда разбойничий атаман нашел тот кедр, он
так и бросился к нему со всех ног. И также неудивительно, что он как-то не
заметил трещину в земле, шириной с ладонь и протянувшуюся целиком поперек
дороги.
Он споткнулся и попал ногой в трещину, поранив при падении колени и
руки. Он выругался, поднялся и почувствовал, как что-то схватило его за
ноги. Что-то обжигающее, и не слабеньким жжением демонического света.
Что-то, казалось, в один миг спалившее ему мясо до костей, а в следующий миг
растворившее и кости.
Когда он почувствовал, что жжение прогрызает себе дорогу вверх по его
ногам, то завопил. И завопил еще громче, когда почувствовал, как его
утаскивает в трещину. Он продолжал вопить, пока жжение не прогрызло себе
дорогу до его груди и не растворило ему легкие.
Когда содрогнулась почва, целой оставалась только кисть левой руки
атамана. Из трещины в земле заклубился дым таких цветов, для которых не
существовало названий. Затем две стороны трещины накренились друг к другу и
трещина закрылась. Осталась только кисть руки атамана, лежащая ладонью вверх
на почерневшем гравии, с пальцами, скрюченными в когти, и ногтями особенно
отвратного серого оттенка.
Некоторое время, после того как замер вопль, Акимос не мог унять бившую
его дрожь. Затем прошло еще больше времени, прежде чем его пересохшие губы и
язык смогли произнести слова.
- Что это было?
Скирон пожал плечами:
- Одним богам известно, а они не отправляют ко мне посланцев.
- Сейчас не время для шуток!
- Простите, мой господин, - успокаивающе извинился колдун. Слишком
успокаивающе, подумал Акимос. Он знает больше, чем готов мне сказать.
- Я не сомневаюсь, что разбойники засели по обеим сторонам, готовые
выступить сразу, как только их товарищи на дороге схватятся с нами. Мудрость
такой тактики ясна даже колдуну.
- Скирон!
- Прошу прощения. Я только желал напомнить вам, что я не солдат.
- Да, а я не храмовый кумир, чтобы терпеливо ждать век-другой. Что
вопило?
- Я б предположил, что один из тех, что сбоку ступил в зыбучий песок
или, возможно, наступил на змею. У здешних болотных гадюк яд не просто
убивает, а жжет все потроха, как расплавленный свинец.
Это, насколько знал Акимос, было правдой. Так откуда же у него
уверенность, что это не та правда, которую он искал?
Ниоткуда! Просто он знал Скирона слишком давно и слишком хорошо. К тому
же этой ночью на дороге не могло быть никакой правды - в обычном
человеческом понимании.
Господин Акимос собрал своих людей, велел им привязать тело сержанта к
седлу его коня и двигаться дальше. Пока он этим занимался, на дорогу
выскочила любопытная ласка, почуяла запах крови и кинулась к отрубленной
руке атамана.
Ласка умерла от боли всего через несколько мгновений, но прежде, чем
умереть, она убралась с дороги, вместе со своим намеченным ужином. Смелость
господина Акимоса так и не подверглась испытанию зрелищем отрезанной руки.
Там, где по дороге проходила трещина, не осталось ничего, кроме более мягкой
полоски почерневшего гравия, которую было трудно обнаружить, не изучив
дорогу ползая по ней на четвереньках.
Акимос, Скирон и остальные проехали по дороге, ничего не заметив, хотя
висевший в воздухе едкий запах растревожил лошадей - они нервно фыркали и
прядали ушами.
Глубоко под горами Великий Дракон пробудился от вековечного сна.
Правда, в человеческом понимании это вряд ли можно было назвать сном, ибо
чувства у Великого Дракона были отнюдь не человеческие.
Просто Дракон узнал, что уже не спит. Он также осознал, что некая малая
частица его собственного естества, находящаяся где-то очень далеко, тоже
проснулась. Частица не только проснулась, но и открыла путь к небесному миру
и запасам пищи. Она даже нашла лакомый кусок небесной пищи и теперь
поглощала ее.
Великий Дракон явственно ощутил, как его малая <половина> с
удовольствием трапезничает. Если б для Великого Дракона подошли привычные
земные понятия, то можно было сказать, что он почувствовал зависть к
изолированной части.
В том, что для Великого Дракона выполняло работу мозга, сформировалась
идея. Надо добраться до изолированной части и узнать, что именно произошло.
Возможно, есть шанс найти и другие <половинки>. С ними тоже имеет смысл
пообщаться. Это доставило бы удовольствие, естественно, в понимании Великого
Дракона. Как хорошо, что время для трапезы может наступить вновь...
Для Великого Дракона век и минута не так уж сильно отличались друг от
друга. И все же Дракон помнил, что такого долгого перерыва между трапезами
не бывало никогда. То, что разбудило <половину> и позволило ей питаться,
могло передвигаться. Оно могло даже добраться до самого Дракона.
Тогда будет знатное пиршество. А после этого уже не понадобится никакой
помощи со стороны небесного мира, чтобы осознавать, искать и переваривать
пищу, двигаться куда пожелаешь и размножаться сколько угодно. Великий Дракон
задрожал от удовольствия, и эта дрожь передалась окружавшим его скалам.
Влажный камень пещерного пола задрожал под ногами господина Скирона. До
него донесся с огромного расстояния грохот падающей скалы. С более близкого
расстояния послышался шорох сыпавшегося из расселин песка и стук рухнувшего
на пол сталагмита. Воитель, которого чуть не пристукнуло каменной сосулькой,
выпучив глаза, отпрыгнул назад, положив руку на эфес меча.
- Спокойно, вы все, - призвал Скирон. - Скалы этих гор стояли еще с тех
времен, когда на земле еще не жили люди. Но подземных ключей здесь навалом.
Эти ключи подтачивают самый твердый камень, и он иногда падает.
- Если он падает на меня, мне наплевать, что его толкнуло! -
пробормотал кто-то.
Скирон выругался себе под нос, жалея, что Акимос не обладал хотя бы
половиной ума и смелости своих праотцев. Тогда он не предоставлял бы
успокаивать своих трясущихся охранников колдуну, которого ждали более важные
дела!
Что там Акимос наконец-таки сказал, Скирон ясно не запомнил. Запомнил
он лишь, что голос торгового магната сделался таким же пронзительным, как у
женщины, что не очень-то умаляло тревогу его охраны.
Каким-то образом Акимос все же нашел нужные слова. Он был, в конце
концов, все-таки не дурак. Да никто не только утвердившийся, но и
расширивший влияние Дома Перам и не мог быть таковым. Охранники откликнулись
с воодушевлением, разгружая вьючных животных и таская грузы по извилистым
туннелям в более сухие пещеры наверху.
- В скале есть даже трещина выпускать дым от костра, - сказал Акимос,
показывая на стену. Он рассмеялся: - Во всяком случае, дым обычного костра,
в котором горит дерево или древесный уголь. Уж не знаю, что она сделает с
вонью от твоей магии.
- Я не ожидаю, что понадобятся такие заклинания, коль скоро мы
укрепимся здесь.
Акимос нахмурился, и Скирон слишком поздно сообразил, что голос его
выдал. Торговый магнат смерил его долгим и суровым взглядом.
- Они тебе не понадобятся? Или ты не осмелился наслать их?
- А чего тут опасаться?
- Ты никогда не слыхал о Драконах и еще называешь себя колдуном?
Скирон рассмеялся. Слишком поздно он сообразил, что его смех вызывает
многократное эхо, раскатывающееся по лабиринту туннелей и пещер. Чтобы
заговорить, ему пришлось подождать, пока эхо стихнет, а к тому времени лицо
Акимоса стало напоминать грозовую тучу.
- Существуют некоторые сомнения насчет того, что Драконы - существа
магические. Многие летописи указывают, что их создали последние
маги-атланты.
- Возможно, они указывают это тебе, - парировал Акимос, - а для
большинства из нас - Драконы воняют злой магией.
- Мудрость их создала или магия, но они определенно давно повымерли, -
отмахнулся Скирон. - Но я отнюдь не возражаю против того, чтобы люди верили
этим сказкам. Тогда, возможно, они будут с большей охотой держаться
подальше.
- Такие люди, как некий киммериец?
- Именно.
Скирон отвернулся, испытывая облегчение оттого, что это дело
закончилось так легко. Он не желал, чтобы Акимос слишком любопытствовал
относительно Драконов.
Тот вопль в ночи произошел не из-за обычной смерти. И вонь, что
пристала к дороге, происходила не с болота и не от магии самого Скирона. А
откуда она происходила, Скирон не знал.
Он таки знал, что Акимос избрал место для своего убежища в самом сердце
той земли, где некогда бродили и питались Драконы. Если они вымерли или по
крайней мере не ослабли, как и заклинания, которые привязывали их к этой
местности, то от этого, возможно, и не будет никакого вреда. Иначе...
Однако это было делом, которое Скирон должен таить глубоко в сердце.
Заговорить о нем - значит признаться в страхе, страхе, что его собственное
мастерство куда меньше, чем он хвалился. Такого обмана Акимос не простит и
не забудет, а без Акимоса что мог сделать Скирон с остатком своей жизни?
То есть при условии, что Акимос позволит ему пережить их расставание!
Послание от госпожи Дорис Лохри принес наемный посланник, которого ни
госпожа Ливия, ни Реза никогда раньше не видели. Оно едва ли могло вызвать
большее волнение, даже если б устроило во дворце пожар. Госпожа Ливия прочла
его первой, а затем вызвала Резу и Конана послушать, как она прочтет его
вновь: <Если капитан Конан явится сегодня к резиденции Дома Лохри, то узнает
о деле, жизненно важном для безопасности Дома Дамаос>.
И все, за исключением печати госпожи Дорис, оттиснутой на надушенном
воске. Ливия и Реза ручались за подлинность печати, а запах этих духов Конан
помнил со дня визита госпожи Дорис во дворец Дамаос.
- Значит, все достаточно настоящее, - заключил киммериец. - Она также
ничего не сказала о явке в одиночку. Поэтому, думаю, мне лучше пойти.
Ливия открыла было рот, но Реза заговорил первым:
- Пожалуйста-пожалуйста, Конан. Я подберу трех-четырех лучших наших
бойцов, а ты можешь подобрать столько же своих. Нам также лучше
приготовиться отправить послание. Если это ловушка, то ты сможешь отправить
с вестником узнанное тобой, даже если сам не сможешь ускользнуть.
- Я не один раз попадал по собственной воле в ловушки, расставленные
ловчими получше госпожи Дорис. Но я здесь. А большинство ловчих - нет. Если
она расставила капкан для лисицы, то обнаружит, что поймала медведя.
Ливня наконец выдавила из себя несколько слов:
- Конан, капитан, это глупо! Госпожа Дорис едва ли может настолько
доверять тебе, чтобы сообщить что-либо такое, что нужно знать этому дому.
Если ты отправишься туда, грозящая тебе опасность будет велика.
- Когда господа устраивают заговоры, такая возможность есть всегда, -
согласился Конан. - Но я был бы дураком, если бы наплевал и на другую
возможность что-то узнать. - Он решил не упоминать о вероятной встрече с
Арфосом. В своем доме наследник Лохри мог и отбросить осторожность и
сдержанность.
- Ценой твоей головы и, наверно, голов тех, кто отправится с тобой! -
отрезала Ливия. - А это больше, чем может заплатить наш дом, даже если ему
пообещают само Главное архонство!
Реза нахмурился:
- Как сказал Конан, ему не будет грозить большой опасности, если он
отправится во главе восьми-девяти хорошо вооруженных людей.
- Но если госпожа Дорис откажется впустить охрану? - Ливия явно
занимала твердую позицию для сражения.
- Вот тогда мы сможем подозревать, что Конана ожидает западня, - сказал
Реза. - Мы можем также положиться на то, что он будет действовать разумно.