Страница:
Она послала за вином, и Мэтью посидел у нас еще примерно час. Я видела, как не хотелось ему уходить, но в то же время чувствовала, что матушка не желает, чтобы он оставался. Надеюсь, он этого не заметил, а только я, потому что слишком хорошо знаю матушку.
Уходя, Мэтью сказал:
— Я верю, что мы вскоре увидимся.
— Я тоже, — тепло ответила я.
В этот же день матушка рассказала бабушке и деду о визите Мэтью.
— Вот уже и у Дамарис кавалер объявился, — сделала вывод бабушка.
— Чепуха, — отмахнулась матушка, — у нее еще «нос не дорос». Фиалки, во всяком случае, он мне преподнес.
— Предлог, ясное дело, — заметила бабушка. Услыхав, что о Мэтью говорят как о моем кавалере, я призадумалась. Мне он, похоже, пришелся по душе. Спасибо тому редкому случаю, сообразила я потом, что рядом не оказалось Карлотты, чтобы завладеть его вниманием.
В общем, мне весьма понравилось, что Мэтью числится у меня в кавалерах.
На следующий день мы прощались с Лондоном. Мы выехали из города через Темпльскую заставу, прокатившись напоследок по Чип-сайд, где проходу не давали лавочники, и Баклерсбери, где было трудно дышать от наполнявшего воздух смрада, исходившего от продуктовых лавочек и забегаловок. Увидев вздымающиеся над рекой серые стены Тауэра, я подумала о том, что приключилось со мной, когда я осмелилась выйти на эти притягательные, но страшные улицы, и о том, какое же все-таки счастье, что на пути мне не повстречалось никого более плохого, нежели «Добрая миссис Браун».
Я начала уже было подумывать, чем же отблагодарить ее за доброжелательность, которую она проявила по отношению ко мне. Более того, я вспомнила, что ведь это именно благодаря ей вошли в мою жизнь Пилкингтоны, а с тех пор, как Мэтью пришел к нам с фиалками, я стала слишком много думать о нем.
Матушка покатывалась со смеху, вспоминая о его, как она выразилась, щегольском появлении. Дед заметил, что нынче мода такая и что так поступают все современные молодые люди. Он полагал, что мода стала раскрепощеннее, нежели в его дни. «Мы чувствовали себя связанными по рукам и ногам. Да, именно связанными! Точно веревками замотаны!»
Бабушке очень понравилось, что Мэтью приходил еще раз. Она пребывала в убеждении, что он приходил единственно из-за меня. Она-то видела, что я всегда оставалась в тени Карлотты, но теперь поверила — и я это почувствовала, — что я и сама по себе чего-то стою.
Когда я начинала об этом думать, я неизменно радовалась, что Карлотты с нами не было. А потом у меня появились сомнения, увижу ли я Мэтью снова?
Итак, мы распрощались с Лондоном и отправились в провинцию. Одну ночь нам пришлось провести на постоялом дворе «Близ семи дубов», и уже на следующий день мы были дома.
Я убедилась, что за моими собаками и лошадью хорошо ухаживали, и совсем уже было собралась вновь окунуться в повседневную рутину, как вдруг поняла, что мне что-то мешает: я пережила приключение, которое на время выбило меня из колеи. Да, так оно и было. Не раз и не два мне снились кошмары, в которых я вновь оказывалась в ужасной комнатушке с тремя девчонками, которые ползли ко мне, направляемые «Доброй миссис Браун». Я просыпалась с криком, судорожно прижав к себе простыню. Однажды матушка услышала мой крик. Она присела на краешек кровати.
— Как мне хочется, чтобы мы никогда больше не ездили в этот проклятый Лондон, — сказала она.
Но вскоре мое уныние сменилось радостным возбуждением: Элизабет Пилкингтон приехала посмотреть на Грассленд Мэйнор. Едва увидев его, она тут же провозгласила, что он ей понравился, и к концу лета она уже окончательно переехала туда.
Мэтью ушел служить в армию, так что я его не видела, но с его матерью мы подружились и частенько наведывались друг к другу в гости Я помогала ей переезжать и покупать кое-какую обстановку для дома, поскольку она решила оставить за собой и дом в Лондоне.
— Я так привыкла к городской жизни, — сказала она мне, — что сил нет отказаться от нее полностью.
Она оказалась очень веселой и впечатлительной и много говорила о театре, о тех ролях, которые ей довелось играть. Она напоминала мне Харриет, тем более что они одно время знали друг друга, когда вместе играли в «Жене-провинциалке» Уильяма Уичерли. Деду она понравилась, и поэтому ее часто приглашали в Эверсли. Матушка тоже подружилась с нею, хотя Мэтью она, однако, недолюбливала, но он сейчас был в армии, а потому она, казалось, забыла о нем.
На Рождество мы опять поехали в Эйот Аббас. Кларисса стала уже большой: ей исполнилось десять месяцев, и она проявляла интерес буквально ко всему Она была светленькая и голубоглазая, и я полюбила ее безумно.
Матушка заметила: «Дамарис вырастет хорошей матерью». А я подумала о том, что больше всего на свете хотела бы иметь своего собственного ребенка.
Карлотта была ослепительна, как всегда. Бенджи обожал ее и был безумно счастлив, что он ее муж А вот, что было на душе у Карлотты, так сразу и не определишь: она вечно была непредсказуема. Чувствовалось в ней, однако, некое смутное беспокойство, причину которого я никак не могла понять. У нее росла прекрасная дочка; у нее был муж, готовый выполнить любое ее желание; она сама хорошела с каждым днем, имела превосходный дом; Харриет и Грегори души в ней не чаяли, для них она всю жизнь была как дочь. Так что же омрачает ее счастье?
Однажды я не смогла удержаться, чтобы не спросить ее об этом. Разговор состоялся на четвертый день после Рождества; я гуляла с охотничьей собакой Грегори и обнаружила Карлотту на утесе, глядящей на остров Эйот.
Я присела рядышком.
— Ты такая счастливая, Карлотта, — начала я, — у тебя есть почти все…
Она взглянула на меня в изумлении:
— Что я слышу от нашей маленькой Дамарис? Ты была таким славным созданием: довольная судьбой, помогающая всем — главным образом, животным, правда; доброта и довольство так и сияли у тебя на лице.
— Вечно ты надо мной шутишь, Карлотта.
— Возможно, это из-за того, что я никогда не была похожа на тебя.
— Ты… ты похожа! Ты просто не хочешь быть похожей.
— Не хочу, — призналась она. — Вот тут ты права, но какое приключение ты пережила в городе, бедняжка! Отняли одежду и выгнали на улицу голой. Бедная моя Дамарис!
— Да, это было ужасно, но я налетела на Пилкингтонов, и поэтому Элизабет Пилкингтон живет теперь в Мэйноре. Как странно, Карлотта, — одно событие повлекло за собой другое, которое при ином раскладе ни за что не случилось бы, да?
Она кивнула и сразу стала серьезной. Я видела, что она раздумывает над этим.
— Если бы я не вышла купить фиалок…
— Я поняла, — оборвала она. — Не надо мне повторять.
— Меня это просто поразило, вот и все. А кстати, почему ты вдруг решила не продавать Эндерби миссис Пилкингтон? — поинтересовалась я.
— У меня были на это свои причины. У нее ведь есть сын, да?
— Да… Мэтью.
— Он тебе понравился, правда?
— Откуда… откуда ты узнала?
Она рассмеялась и дружески толкнула меня в бок:
— Это твоя беда, Дамарис. Я всегда знаю, что ты собираешься делать: ты предсказуема. Из-за этого ты…
— Знаю, — пробурчала я. — Из-за этого я кажусь тупицей?
— Ладно, пусть это останется нашей маленькой тайной. Значит, этот Мэтью очень галантен?
— Он принес матушке фиалки. Она прыснула.
— Почему ты смеешься? — спросила я.
— Не бери это в голову, — ответила Карлотта. Затем посмотрела на море. — Ведь никогда не знаешь, что может случиться? Вон там, например, за морем, где Франция?
— Конечно, нет, — сказала я, сбитая с толку ее смехом. — А что в этом странного? Так со всеми бывает, не со мной одной.
— Вообрази, что ты перенеслась туда. Кругом царит неразбериха, все возбуждены до крайности; старый король умирает, а на его место приходит новый.
— У нас не король, у нас теперь королева.
— Они там так не думают…
Она обхватила колени, улыбаясь чему-то своему. Тут только я заметила, что у нее сегодня странное настроение, но Карлотта часто пребывает в нем.
Много дней спустя, катаясь верхом, я проезжала мимо этого утеса и вновь увидела на нем Карлотту, смотрящую в сторону Франции.
НОЧЬ В «ЗАПРЕТНОМ ЛЕСУ»
Уходя, Мэтью сказал:
— Я верю, что мы вскоре увидимся.
— Я тоже, — тепло ответила я.
В этот же день матушка рассказала бабушке и деду о визите Мэтью.
— Вот уже и у Дамарис кавалер объявился, — сделала вывод бабушка.
— Чепуха, — отмахнулась матушка, — у нее еще «нос не дорос». Фиалки, во всяком случае, он мне преподнес.
— Предлог, ясное дело, — заметила бабушка. Услыхав, что о Мэтью говорят как о моем кавалере, я призадумалась. Мне он, похоже, пришелся по душе. Спасибо тому редкому случаю, сообразила я потом, что рядом не оказалось Карлотты, чтобы завладеть его вниманием.
В общем, мне весьма понравилось, что Мэтью числится у меня в кавалерах.
На следующий день мы прощались с Лондоном. Мы выехали из города через Темпльскую заставу, прокатившись напоследок по Чип-сайд, где проходу не давали лавочники, и Баклерсбери, где было трудно дышать от наполнявшего воздух смрада, исходившего от продуктовых лавочек и забегаловок. Увидев вздымающиеся над рекой серые стены Тауэра, я подумала о том, что приключилось со мной, когда я осмелилась выйти на эти притягательные, но страшные улицы, и о том, какое же все-таки счастье, что на пути мне не повстречалось никого более плохого, нежели «Добрая миссис Браун».
Я начала уже было подумывать, чем же отблагодарить ее за доброжелательность, которую она проявила по отношению ко мне. Более того, я вспомнила, что ведь это именно благодаря ей вошли в мою жизнь Пилкингтоны, а с тех пор, как Мэтью пришел к нам с фиалками, я стала слишком много думать о нем.
Матушка покатывалась со смеху, вспоминая о его, как она выразилась, щегольском появлении. Дед заметил, что нынче мода такая и что так поступают все современные молодые люди. Он полагал, что мода стала раскрепощеннее, нежели в его дни. «Мы чувствовали себя связанными по рукам и ногам. Да, именно связанными! Точно веревками замотаны!»
Бабушке очень понравилось, что Мэтью приходил еще раз. Она пребывала в убеждении, что он приходил единственно из-за меня. Она-то видела, что я всегда оставалась в тени Карлотты, но теперь поверила — и я это почувствовала, — что я и сама по себе чего-то стою.
Когда я начинала об этом думать, я неизменно радовалась, что Карлотты с нами не было. А потом у меня появились сомнения, увижу ли я Мэтью снова?
Итак, мы распрощались с Лондоном и отправились в провинцию. Одну ночь нам пришлось провести на постоялом дворе «Близ семи дубов», и уже на следующий день мы были дома.
Я убедилась, что за моими собаками и лошадью хорошо ухаживали, и совсем уже было собралась вновь окунуться в повседневную рутину, как вдруг поняла, что мне что-то мешает: я пережила приключение, которое на время выбило меня из колеи. Да, так оно и было. Не раз и не два мне снились кошмары, в которых я вновь оказывалась в ужасной комнатушке с тремя девчонками, которые ползли ко мне, направляемые «Доброй миссис Браун». Я просыпалась с криком, судорожно прижав к себе простыню. Однажды матушка услышала мой крик. Она присела на краешек кровати.
— Как мне хочется, чтобы мы никогда больше не ездили в этот проклятый Лондон, — сказала она.
Но вскоре мое уныние сменилось радостным возбуждением: Элизабет Пилкингтон приехала посмотреть на Грассленд Мэйнор. Едва увидев его, она тут же провозгласила, что он ей понравился, и к концу лета она уже окончательно переехала туда.
Мэтью ушел служить в армию, так что я его не видела, но с его матерью мы подружились и частенько наведывались друг к другу в гости Я помогала ей переезжать и покупать кое-какую обстановку для дома, поскольку она решила оставить за собой и дом в Лондоне.
— Я так привыкла к городской жизни, — сказала она мне, — что сил нет отказаться от нее полностью.
Она оказалась очень веселой и впечатлительной и много говорила о театре, о тех ролях, которые ей довелось играть. Она напоминала мне Харриет, тем более что они одно время знали друг друга, когда вместе играли в «Жене-провинциалке» Уильяма Уичерли. Деду она понравилась, и поэтому ее часто приглашали в Эверсли. Матушка тоже подружилась с нею, хотя Мэтью она, однако, недолюбливала, но он сейчас был в армии, а потому она, казалось, забыла о нем.
На Рождество мы опять поехали в Эйот Аббас. Кларисса стала уже большой: ей исполнилось десять месяцев, и она проявляла интерес буквально ко всему Она была светленькая и голубоглазая, и я полюбила ее безумно.
Матушка заметила: «Дамарис вырастет хорошей матерью». А я подумала о том, что больше всего на свете хотела бы иметь своего собственного ребенка.
Карлотта была ослепительна, как всегда. Бенджи обожал ее и был безумно счастлив, что он ее муж А вот, что было на душе у Карлотты, так сразу и не определишь: она вечно была непредсказуема. Чувствовалось в ней, однако, некое смутное беспокойство, причину которого я никак не могла понять. У нее росла прекрасная дочка; у нее был муж, готовый выполнить любое ее желание; она сама хорошела с каждым днем, имела превосходный дом; Харриет и Грегори души в ней не чаяли, для них она всю жизнь была как дочь. Так что же омрачает ее счастье?
Однажды я не смогла удержаться, чтобы не спросить ее об этом. Разговор состоялся на четвертый день после Рождества; я гуляла с охотничьей собакой Грегори и обнаружила Карлотту на утесе, глядящей на остров Эйот.
Я присела рядышком.
— Ты такая счастливая, Карлотта, — начала я, — у тебя есть почти все…
Она взглянула на меня в изумлении:
— Что я слышу от нашей маленькой Дамарис? Ты была таким славным созданием: довольная судьбой, помогающая всем — главным образом, животным, правда; доброта и довольство так и сияли у тебя на лице.
— Вечно ты надо мной шутишь, Карлотта.
— Возможно, это из-за того, что я никогда не была похожа на тебя.
— Ты… ты похожа! Ты просто не хочешь быть похожей.
— Не хочу, — призналась она. — Вот тут ты права, но какое приключение ты пережила в городе, бедняжка! Отняли одежду и выгнали на улицу голой. Бедная моя Дамарис!
— Да, это было ужасно, но я налетела на Пилкингтонов, и поэтому Элизабет Пилкингтон живет теперь в Мэйноре. Как странно, Карлотта, — одно событие повлекло за собой другое, которое при ином раскладе ни за что не случилось бы, да?
Она кивнула и сразу стала серьезной. Я видела, что она раздумывает над этим.
— Если бы я не вышла купить фиалок…
— Я поняла, — оборвала она. — Не надо мне повторять.
— Меня это просто поразило, вот и все. А кстати, почему ты вдруг решила не продавать Эндерби миссис Пилкингтон? — поинтересовалась я.
— У меня были на это свои причины. У нее ведь есть сын, да?
— Да… Мэтью.
— Он тебе понравился, правда?
— Откуда… откуда ты узнала?
Она рассмеялась и дружески толкнула меня в бок:
— Это твоя беда, Дамарис. Я всегда знаю, что ты собираешься делать: ты предсказуема. Из-за этого ты…
— Знаю, — пробурчала я. — Из-за этого я кажусь тупицей?
— Ладно, пусть это останется нашей маленькой тайной. Значит, этот Мэтью очень галантен?
— Он принес матушке фиалки. Она прыснула.
— Почему ты смеешься? — спросила я.
— Не бери это в голову, — ответила Карлотта. Затем посмотрела на море. — Ведь никогда не знаешь, что может случиться? Вон там, например, за морем, где Франция?
— Конечно, нет, — сказала я, сбитая с толку ее смехом. — А что в этом странного? Так со всеми бывает, не со мной одной.
— Вообрази, что ты перенеслась туда. Кругом царит неразбериха, все возбуждены до крайности; старый король умирает, а на его место приходит новый.
— У нас не король, у нас теперь королева.
— Они там так не думают…
Она обхватила колени, улыбаясь чему-то своему. Тут только я заметила, что у нее сегодня странное настроение, но Карлотта часто пребывает в нем.
Много дней спустя, катаясь верхом, я проезжала мимо этого утеса и вновь увидела на нем Карлотту, смотрящую в сторону Франции.
НОЧЬ В «ЗАПРЕТНОМ ЛЕСУ»
Прошел год. Мне исполнилось четырнадцать, и пошел пятнадцатый год моей жизни. Война все еще продолжалась. Мои дядюшка Эдвин и Карл были за границей. Они служили Мальборо, который теперь стал герцогом. Мы думали об их участии в войне, но не думали о самой войне, поскольку она не влияла на нашу жизнь.
Стоял май, чудесное время года. Закончив занятия с моей гувернанткой, госпожой Леверет, я отправлялась верхом на своем коне Томтите. Иногда я направлялась к морю и ехала вдоль самой кромки воды. Мне это нравилось. Глубоко вдыхая свежий воздух, который, как утверждали, был у нас чище, чем в любом другом месте, я ощущала прилив бодрости. В воздухе остро чувствовался любимый мной запах моря.
Иногда я уезжала довольно далеко. Мне нравилось оставлять Томтита у ручья, а самой тихонько полежать в траве, наблюдая за резвящимися кроликами, а иногда за полевками и их детенышами. Я могла часто наблюдать за жабами, лягушками и водяными жуками. Я любила звуки дикой природы и мелодичное пение птиц.
Однажды Томтит сломал подкову, и я повела его в кузницу. Пока его подковывали, я решила прогуляться и оказалась поблизости от Эндерби-холла.
Это место влекло меня так же, как и многих других людей. Я редко заходила туда. Моя мать всегда жаловалась, что Эндерби-холл не используется, что глупо поддерживать чистоту в доме, где никто не бывает, и нужно убедить Карлотту сбыть его с рук.
Рядом с домом находились земли, которые мой отец приобрел тогда же, когда купил Довер-хаус. Он никогда их не использовал, хотя все время собирался придумать, как это сделать. Он огородил эти земли и дал понять, что не собирается сделать из них обычную пашню. Я считала, что у него есть какой-то особый план насчет этих земель.
Я прислонилась к забору и посмотрела на дом. Он казался темным и таинственным, но, возможно, тому виной была его репутация. Неожиданно я услышала звук. Прислушиваясь, я вгляделась в дом. Но нет, оттуда никто не выходил. Я вновь прислушалась: звук шел из дома — жалобный вопль попавшего в беду животного. Мне показалось, что это собачий вой.
Я решила пойти и посмотреть. Отец огородил землю такой высокой изгородью, что на нее трудно было взобраться. Тут же были и запертые на массивный замок ворота, через которые можно было перелезть. Так я и сделала.
Некоторое время я стояла, пытаясь понять, откуда слышен звук. Место было сильно заросшим. Я называла его «запретным лесом», потому что отец не раз подчеркивал, что ходить туда не следует. Я вновь подумала о том, почему он так старался помешать людям посещать его, и в то же время сам никак не использовал этот участок.
Наконец звук повторился. Определенно, это было какое-то животное. Я пошла на звук и увидела животное. Да, я была права. Это была собака, прекрасная сука мастифа, желто-коричневая, с более темными ушами и мордой. Я тотчас же поняла, что случилось: задняя нога собаки попала в капкан. Она жалобно смотрела на меня, и я поняла, что ей очень больно.
Я всегда умела обращаться с животными. Думаю, это происходило от того, что я всегда с ними разговаривала, питая к ним особую любовь, а они это сразу чувствовали.
Я опустилась на колени. Мне было ясно, что произошло: кто-то поставил капкан на зайца или кролика, а эта красивая собака попала в него.
Я понимала, что очень рискую. Она могла меня укусить, потому что боль была очень сильной, но прежде, чем приняться за работу, я погладила собаку. Поскольку я никогда не боялась животных, то и они отвечали мне тем же.
Через несколько минут я поняла, как разомкнуть капкан, и собака была освобождена. Я погладила ее по голове.
— Бедная, — пробормотала я, — это больно, я знаю. Ей действительно было очень больно, она не могла ступить на лапу, не испытывая при этом острой боли.
Я все еще бормотала ласковые слова, чувствуя, что она мне доверяет. Я кое-что понимала в лечении лап: прежде я довольно успешно вправляла их другим животным. Я дала себе обещание вылечить и эту собаку.
Не считая больной лапы, в целом собака выглядела прекрасно, чувствовалось, что о ней хорошо заботятся. Позже придется поискать ее владельца, а пока я вылечу больную лапу.
Я привезла ее в Довер-хаус и отнесла к себе в комнату. Госпожа Леверет, проходившая мимо по лестнице, воскликнула:
— О, Дамарис, не нужно больше приносить больных животных!
— Это прелестное существо повредило себе лапу.
Она попала в капкан. Нельзя разрешать людям использовать капканы, они очень опасны.
— Ну, я не сомневаюсь, что ты ее вылечишь.
— Мне кажется, что лапа не сломана, а поначалу я этого боялась.
Госпожа Леверет вздохнула. Как и все остальные, она считала, что мне уже следует перерасти это увлечение животными.
Я послала принести горячей воды и вымыла лапу. Найдя очень большую корзину, использовавшуюся для одной из собак, когда у той были щенки, я положила в нее мастифа. У меня была специальная мазь, которую я получила от одного из фермеров, а он сам ее сделал и подтверждал ее целебные свойства.
Собака перестала скулить и смотрела на меня влажными глазами, как будто благодарила за то, что я облегчила ее боль.
Я дала ей найденную в кухне кость с куском хорошего мяса и воды в одной из мисок. Она выглядела довольной, я оставила ее спать в корзине и спустилась к ужину.
Госпожа Леверет, которая ела вместе с нами, рассказала моим родителям о том, что я принесла в дом еще одну раненую собаку.
Мама улыбнулась.
— В этом нет ничего необычного! — сказала она. Мы сидели за столом, и мой отец рассказывал об одном из домов в нашем поместье, о предстоящем там ремонте, и мы уже почти закончили ужин, когда разговор зашел о спасенной мной собаке.
— Что с ней случилось? — спросил, улыбаясь, отец.
— Ее нога попала в капкан, — объяснила я.
— Не люблю капканов, — сказала мама. — Использовать их жестоко.
— Они предназначены для того, чтобы убить одним ударом, — объяснил отец. — Большое несчастье для животного, если оно попадает лапой в капкан. Слуги рады добыть зайца или кролика на обед, они рассматривают это как часть жалованья. Кстати, где был поставлен капкан?
— Он был на огороженном участке возле Эндерби, — сказала я.
Я была поражена тем, как изменилось лицо отца: оно стало сначала красным, потом белым.
— Где? — воскликнул он.
— Ты знаешь…. на огороженном участке, где ты собираешься что-то сделать, да все никак…
— Кто поставил там капкан? — выкрикнул он.
Я пожала плечами.
Мой отец был из тех людей, которые редко сердятся, но уж если сердятся, то гнев их страшен.
— Я хочу знать, кто поставил там капкан.
Он говорил тихо, но это было затишье перед бурей.
— Ну, ты же сказал, что слуги используют добычу из капканов как часть жалованья.
— Только не на этом участке! Мама выглядела испуганной.
— Мне кажется, что она не сделала ничего плохого, — сказала она.
Отец стукнул кулаком по столу.
— Кто бы это ни сделал, он нарушил мой приказ.
Я собираюсь разузнать, кто это сделал.
Он встал. Мама спросила:
— Не сейчас, конечно?
Но отец уже вышел, и я услышала, как он вывел лошадь из конюшни.
— Он в странной ярости, — сказала я.
Мама не ответила.
— Я ненавижу капканы и хотела бы, чтобы их запретили. Но почему он так сердит? — спросила я. Мать молчала, но я видела, что и она потрясена. Следующий день был ужасным. Нашли владельца капкана. Это был Джекоб Рок. Отец его сразу уволил, и он должен был собрать вещи и уйти. Мой отец не терпел, когда не выполняли его приказаний.
Это было ужасно, потому что, когда увольняли людей, работавших на наших землях, они теряли не только работу, но и жилье. Джекоб и Мэри Рок жили в поместье Эверсли пятнадцать лет и занимали один из домов, принадлежавших отцу.
Они получили разрешение остаться в Эверсли только на месяц.
Мы все были расстроены: Джекоб был хорошим работником, а Мэри часто помогала по хозяйству, и мне было крайне неприятно думать, что отец может быть таким жестоким.
Было ужасно, когда Мэри пришла к нам в дом и плакала. Она умоляла мою мать позволить им остаться. Мама была очень огорчена и обещала поговорить с отцом.
Я никогда прежде не видела отца таким и не думала, что он может быть так суров.
— Пожалуйста, — просила я, — прости Джекоба на этот раз. Он никогда больше не будет так делать.
— Они должны подчиняться, — ответил отец. — Я дал специальные указания, а Джекоб Рок намеренно их нарушил.
Он был непреклонен, и с этим ничего нельзя было поделать.
Я винила себя за то, что сказала, где нашла мастифа, но тогда я не думала, что это так важно.
Примерно через день собака чувствовала себя уже достаточно хорошо для того, чтобы ходить, прихрамывая. Я носила ей самую лучшую еду, какую только могла достать, и она явно ко мне привязалась, но из-за Джекоба Рока я не чувствовала радости от этого приключения.
Два дня спустя после того, как я нашла собаку, я проезжала верхом мимо Грассленд Мэйнор и увидела в саду Элизабет Пилкингтон. Она окликнула меня:
— Я собиралась направить к вам посыльного, чтобы вы пришли навестить нас. Кое-кто у нас очень хочет вас видеть.
Пока она говорила, из дома вышел Мэтью Пилкингтон.
Он поспешил ко мне, взял мою руку и поцеловал ее.
Он выглядел очень элегантным, но был не так причудливо одет, как в Лондоне. Он носил высокие кожаные сапоги и темно-синий камзол до колен, отделанный черной тесьмой. Он показался мне даже красивее, чем при нашей предыдущей встрече.
— Как приятно вновь видеть вас — сказал он. — Вы должны зайти в дом, не правда ли, мама?
Элизабет Пилкингтон сказала, что я обязательно должна зайти.
Я спешилась и зашла в дом.
Я была взволнована и обрадована встречей с Мэтью. Мне казалось, что он совсем не такой, как жившие по соседству молодые люди, с которыми я время от времени встречалась. В нем была утонченность, которой я никогда не видела в других людях. Возможно, это было связано с тем, что он значительную часть своей жизни провел в Лондоне.
Мэтью сказал, что некоторое время был в армии за морем, а потом, вернувшись, провел какое-то время в своем поместье, в Дорсете.
— Нельзя надолго оставлять поместье без присмотра, — сказал он и добавил:
— Вы выросли со времени нашей последней встречи. Потом заговорила его мать:
— После прибытия сюда с Мэтью произошло большое несчастье — он потерял любимую собаку. От волнения я встала и воскликнула:
— Мастифа?
— Да, — подтвердил Мэтью. — Откуда вы знаете? Я засмеялась:
— Потому что я нашла ее.
— Вы ее нашли? Где же она?
— Сейчас она лежит в корзине у меня в спальне. Она попала в капкан, а я нашла ее, взяла домой и перевязала рану. Она быстро поправляется.
Глаза Мэтью сияли от счастья.
— Ну, это замечательно! Я вам благодарен: Бэлл — моя самая любимая собака.
— Она очень красива! — сказала я. — Бедняжка, она была так напугана…
— И очень благодарна вам, как и я. Мэтью взял мою руку и опять поцеловал ее.
— О, — сказала я, вспыхнув, — это ерунда! Я не могу бросить животное в беде.
Элизабет Пилкингтон ласково улыбалась нам:
— Это чудесная новость. Вы — наш добрый ангел, Дамарис.
— Я тем более рада за Бэлл. Я заметила, что она не бродячая собака, было видно, что за ней хорошо ухаживают — Она доброе и верное существо. Она уже немолода, но трудно сыскать более верного и преданного стража.
— Я хорошо вижу ее достоинства и очень рада вернуть ее вам.
— Если бы вы ее не нашли…
— Кто знает, что случилось бы, вряд ли люди вообще ходят на этот участок. На самом деле… много неприятностей произошло из-за того, что Джекоб Рок поставил там капкан.
— Что это за участок? — спросила Элизабет.
— Это рядом с Эндерби. Раньше земля относилась к Эндерби, а мой отец купил ее. У него были какие-то планы относительно этого участка, но сейчас это просто огороженное место. Я называю его «запретным лесом».
Я повернулась к Мэтью.
— Я думаю, ваша собака завтра сможет ходить, я приведу ее вам.
— Это замечательно. Сможем ли мы когда-нибудь отблагодарить Дамарис? — спросила Мэтью его мать.
— Дамарис не нужно говорить, как высоко мы ценим то, что она сделала. Она это знает. Она спасла бы любого воробья, найденного у изгороди.
Домой я ехала взволнованная. Я понимала, что взволновало меня не столько то, что я нашла владельца собаки, сколько возвращение Мэтью.
Радость моя улетучилась, когда я вошла в дом и увидела в кухне Мэри Рок с опухшими от слез глазами. Она бросила на меня укоризненный взгляд. Именно я нашла капкан и сообщила о том, где он был найден. Если бы я могла предвидеть реакцию отца, я бы не стала об этом рассказывать, но сейчас бесполезно было говорить об этом Мэри.
За ужином я не стала упоминать о том, что нашла владельца собаки, ибо в присутствии отца мы не касались вопроса о собаке. Он все еще был сердит, неумолим и, как мне кажется, сам от этого страдал.
Я все же упомянула о собаке, когда мы с матерью пошли наверх спать.
— Кстати, Мэтью Пилкингтон приехал навестить свою мать и, ты знаешь, это его собака.
— Как странно, — тихо сказала она.
Казалось, новость ее не обрадовала.
На следующий день я отправила собаку в Грассленд. Она явно обрадовалась, когда вновь увидела хозяина: залаяв от радости, она прижалась к нему носом, в то время как Мэтью встал на колени и ласкал ее. Мне кажется, что именно в этот момент я в него влюбилась.
Мы можем очень сильно влюбиться в четырнадцать лет, а мне скоро должно было исполниться пятнадцать. Госпожа Леверет сказала моей матери, что в некотором отношении я старше своих лет: я была очень серьезной. Мне кажется, у меня было страстное желание быть любимой. Конечно, все люди хотят, чтобы их любили, но Карлотта так сильно затмевала меня, я так остро сознавала ее превосходство, что, как мне кажется, я нуждалась в любви больше, чем другие.
Я редко привлекала чье-либо внимание, а теперь я им упивалась.
У нас с Мэтью было так много общего: так же, как и я, он любил своих собак и лошадей, мы могли говорить о них часами. Мы любили ездить верхом. Я чувствовала, что начинаю даже проявлять интерес к одежде, которой Мэтью придавал такое большое значение, а я никогда прежде особенно не придавала большого значения тому, как я одета. Я всегда знала, что сколь великолепным ни было бы мое платье, Карлотта будет выглядеть привлекательнее меня даже в самой простой одежде.
Все изменилось с тех пор, как Карлотта уехала. Я скучала, временами мне очень хотелось быть с нею, и в то же время я не могла не понимать, что если бы она была здесь, я не смогла бы жить такой увлекательной жизнью и ощущать собственную значимость. Мэтью дал мне понять, что я интересна. Он был очень рад, что я спасла его собаку, уверенный, что это прекрасное существо погибло бы, если бы осталось в капкане. Он все время говорил мне о том, как это чудесно с моей стороны — спасти его собаку.
К нам присоединялась Элизабет. Бэлл тоже устраивалась рядом, прислонившись к коленям Мэтью и глядя на меня с выражением признательности в умных глазах.
В разговоре выяснилось, что мой отец узнал, кто поставил капкан, и был очень сердит. Он вновь запретил всем посещать этот участок.
— Это совершенно нетронутый, заросший участок земли, не так ли? — спросила Элизабет. — Зачем он его так отгородил?
— Я думаю, он его для чего-то предназначал и очень рассердился, что Джекоб Рок его ослушался. На самом деле, отец уволил его.
— Куда же он пойдет? — спросила Элизабет. Я чувствовала себя очень несчастной в этот момент, и она сказала:
— О, бедняга… Я понимаю, что он не прав, ослушавшись хозяина… и я терпеть не могу капканы, но из-за такого небольшого, проступка…
— Это не похоже на моего отца! — воскликнула я. — Он всегда был так добр к тем, кто на него работает, и известен справедливостью по отношению ко всем. Так скорее мог бы поступить мой дед, который часто резок, но отец… Но так или иначе, он не собирается менять своего решения.
— Бедный Джекоб! — сказала Элизабет. Несколько дней спустя я увидела Мэри Рок в саду, когда набирала воду. Она совершенно изменилась: улыбалась чуть ли не язвительно.
Я почувствовала облегчение, решив, что отец сменил гнев на милость; вероятно, он хотел их только предупредить. Он позволил им день или два считать, что они уволены, а потом взял их обратно. Он очень настаивал на полном послушании, считая его необходимым.
— Ты выглядишь довольной жизнью, Мэри, — сказала я. — Теперь все в порядке?
— Можно сказать, что так, госпожа, — ответила она.
— Я знала, что отец простит вас.
— Хозяин — суровый человек, — сказала она сквозь зубы.
— Но ты же говоришь, что теперь все в порядке?
— Мы уезжаем. На свете есть и другие поместья, не один Довер-хаус, госпожа. Я была изумлена:
— Что… что ты имеешь в виду?
— В Грассленд, вот куда мы едем, госпожа. Хозяйка дала работу нам обоим.
Мэри покачала головой. На ее лице появилась торжествующая ухмылка.
Я повернулась и пошла в дом.
«Ну, — подумала я, — Элизабет проявила себя добрым человеком, но это создает неловкую ситуацию между семьями, которые живут так близко».
Стоял май, чудесное время года. Закончив занятия с моей гувернанткой, госпожой Леверет, я отправлялась верхом на своем коне Томтите. Иногда я направлялась к морю и ехала вдоль самой кромки воды. Мне это нравилось. Глубоко вдыхая свежий воздух, который, как утверждали, был у нас чище, чем в любом другом месте, я ощущала прилив бодрости. В воздухе остро чувствовался любимый мной запах моря.
Иногда я уезжала довольно далеко. Мне нравилось оставлять Томтита у ручья, а самой тихонько полежать в траве, наблюдая за резвящимися кроликами, а иногда за полевками и их детенышами. Я могла часто наблюдать за жабами, лягушками и водяными жуками. Я любила звуки дикой природы и мелодичное пение птиц.
Однажды Томтит сломал подкову, и я повела его в кузницу. Пока его подковывали, я решила прогуляться и оказалась поблизости от Эндерби-холла.
Это место влекло меня так же, как и многих других людей. Я редко заходила туда. Моя мать всегда жаловалась, что Эндерби-холл не используется, что глупо поддерживать чистоту в доме, где никто не бывает, и нужно убедить Карлотту сбыть его с рук.
Рядом с домом находились земли, которые мой отец приобрел тогда же, когда купил Довер-хаус. Он никогда их не использовал, хотя все время собирался придумать, как это сделать. Он огородил эти земли и дал понять, что не собирается сделать из них обычную пашню. Я считала, что у него есть какой-то особый план насчет этих земель.
Я прислонилась к забору и посмотрела на дом. Он казался темным и таинственным, но, возможно, тому виной была его репутация. Неожиданно я услышала звук. Прислушиваясь, я вгляделась в дом. Но нет, оттуда никто не выходил. Я вновь прислушалась: звук шел из дома — жалобный вопль попавшего в беду животного. Мне показалось, что это собачий вой.
Я решила пойти и посмотреть. Отец огородил землю такой высокой изгородью, что на нее трудно было взобраться. Тут же были и запертые на массивный замок ворота, через которые можно было перелезть. Так я и сделала.
Некоторое время я стояла, пытаясь понять, откуда слышен звук. Место было сильно заросшим. Я называла его «запретным лесом», потому что отец не раз подчеркивал, что ходить туда не следует. Я вновь подумала о том, почему он так старался помешать людям посещать его, и в то же время сам никак не использовал этот участок.
Наконец звук повторился. Определенно, это было какое-то животное. Я пошла на звук и увидела животное. Да, я была права. Это была собака, прекрасная сука мастифа, желто-коричневая, с более темными ушами и мордой. Я тотчас же поняла, что случилось: задняя нога собаки попала в капкан. Она жалобно смотрела на меня, и я поняла, что ей очень больно.
Я всегда умела обращаться с животными. Думаю, это происходило от того, что я всегда с ними разговаривала, питая к ним особую любовь, а они это сразу чувствовали.
Я опустилась на колени. Мне было ясно, что произошло: кто-то поставил капкан на зайца или кролика, а эта красивая собака попала в него.
Я понимала, что очень рискую. Она могла меня укусить, потому что боль была очень сильной, но прежде, чем приняться за работу, я погладила собаку. Поскольку я никогда не боялась животных, то и они отвечали мне тем же.
Через несколько минут я поняла, как разомкнуть капкан, и собака была освобождена. Я погладила ее по голове.
— Бедная, — пробормотала я, — это больно, я знаю. Ей действительно было очень больно, она не могла ступить на лапу, не испытывая при этом острой боли.
Я все еще бормотала ласковые слова, чувствуя, что она мне доверяет. Я кое-что понимала в лечении лап: прежде я довольно успешно вправляла их другим животным. Я дала себе обещание вылечить и эту собаку.
Не считая больной лапы, в целом собака выглядела прекрасно, чувствовалось, что о ней хорошо заботятся. Позже придется поискать ее владельца, а пока я вылечу больную лапу.
Я привезла ее в Довер-хаус и отнесла к себе в комнату. Госпожа Леверет, проходившая мимо по лестнице, воскликнула:
— О, Дамарис, не нужно больше приносить больных животных!
— Это прелестное существо повредило себе лапу.
Она попала в капкан. Нельзя разрешать людям использовать капканы, они очень опасны.
— Ну, я не сомневаюсь, что ты ее вылечишь.
— Мне кажется, что лапа не сломана, а поначалу я этого боялась.
Госпожа Леверет вздохнула. Как и все остальные, она считала, что мне уже следует перерасти это увлечение животными.
Я послала принести горячей воды и вымыла лапу. Найдя очень большую корзину, использовавшуюся для одной из собак, когда у той были щенки, я положила в нее мастифа. У меня была специальная мазь, которую я получила от одного из фермеров, а он сам ее сделал и подтверждал ее целебные свойства.
Собака перестала скулить и смотрела на меня влажными глазами, как будто благодарила за то, что я облегчила ее боль.
Я дала ей найденную в кухне кость с куском хорошего мяса и воды в одной из мисок. Она выглядела довольной, я оставила ее спать в корзине и спустилась к ужину.
Госпожа Леверет, которая ела вместе с нами, рассказала моим родителям о том, что я принесла в дом еще одну раненую собаку.
Мама улыбнулась.
— В этом нет ничего необычного! — сказала она. Мы сидели за столом, и мой отец рассказывал об одном из домов в нашем поместье, о предстоящем там ремонте, и мы уже почти закончили ужин, когда разговор зашел о спасенной мной собаке.
— Что с ней случилось? — спросил, улыбаясь, отец.
— Ее нога попала в капкан, — объяснила я.
— Не люблю капканов, — сказала мама. — Использовать их жестоко.
— Они предназначены для того, чтобы убить одним ударом, — объяснил отец. — Большое несчастье для животного, если оно попадает лапой в капкан. Слуги рады добыть зайца или кролика на обед, они рассматривают это как часть жалованья. Кстати, где был поставлен капкан?
— Он был на огороженном участке возле Эндерби, — сказала я.
Я была поражена тем, как изменилось лицо отца: оно стало сначала красным, потом белым.
— Где? — воскликнул он.
— Ты знаешь…. на огороженном участке, где ты собираешься что-то сделать, да все никак…
— Кто поставил там капкан? — выкрикнул он.
Я пожала плечами.
Мой отец был из тех людей, которые редко сердятся, но уж если сердятся, то гнев их страшен.
— Я хочу знать, кто поставил там капкан.
Он говорил тихо, но это было затишье перед бурей.
— Ну, ты же сказал, что слуги используют добычу из капканов как часть жалованья.
— Только не на этом участке! Мама выглядела испуганной.
— Мне кажется, что она не сделала ничего плохого, — сказала она.
Отец стукнул кулаком по столу.
— Кто бы это ни сделал, он нарушил мой приказ.
Я собираюсь разузнать, кто это сделал.
Он встал. Мама спросила:
— Не сейчас, конечно?
Но отец уже вышел, и я услышала, как он вывел лошадь из конюшни.
— Он в странной ярости, — сказала я.
Мама не ответила.
— Я ненавижу капканы и хотела бы, чтобы их запретили. Но почему он так сердит? — спросила я. Мать молчала, но я видела, что и она потрясена. Следующий день был ужасным. Нашли владельца капкана. Это был Джекоб Рок. Отец его сразу уволил, и он должен был собрать вещи и уйти. Мой отец не терпел, когда не выполняли его приказаний.
Это было ужасно, потому что, когда увольняли людей, работавших на наших землях, они теряли не только работу, но и жилье. Джекоб и Мэри Рок жили в поместье Эверсли пятнадцать лет и занимали один из домов, принадлежавших отцу.
Они получили разрешение остаться в Эверсли только на месяц.
Мы все были расстроены: Джекоб был хорошим работником, а Мэри часто помогала по хозяйству, и мне было крайне неприятно думать, что отец может быть таким жестоким.
Было ужасно, когда Мэри пришла к нам в дом и плакала. Она умоляла мою мать позволить им остаться. Мама была очень огорчена и обещала поговорить с отцом.
Я никогда прежде не видела отца таким и не думала, что он может быть так суров.
— Пожалуйста, — просила я, — прости Джекоба на этот раз. Он никогда больше не будет так делать.
— Они должны подчиняться, — ответил отец. — Я дал специальные указания, а Джекоб Рок намеренно их нарушил.
Он был непреклонен, и с этим ничего нельзя было поделать.
Я винила себя за то, что сказала, где нашла мастифа, но тогда я не думала, что это так важно.
Примерно через день собака чувствовала себя уже достаточно хорошо для того, чтобы ходить, прихрамывая. Я носила ей самую лучшую еду, какую только могла достать, и она явно ко мне привязалась, но из-за Джекоба Рока я не чувствовала радости от этого приключения.
Два дня спустя после того, как я нашла собаку, я проезжала верхом мимо Грассленд Мэйнор и увидела в саду Элизабет Пилкингтон. Она окликнула меня:
— Я собиралась направить к вам посыльного, чтобы вы пришли навестить нас. Кое-кто у нас очень хочет вас видеть.
Пока она говорила, из дома вышел Мэтью Пилкингтон.
Он поспешил ко мне, взял мою руку и поцеловал ее.
Он выглядел очень элегантным, но был не так причудливо одет, как в Лондоне. Он носил высокие кожаные сапоги и темно-синий камзол до колен, отделанный черной тесьмой. Он показался мне даже красивее, чем при нашей предыдущей встрече.
— Как приятно вновь видеть вас — сказал он. — Вы должны зайти в дом, не правда ли, мама?
Элизабет Пилкингтон сказала, что я обязательно должна зайти.
Я спешилась и зашла в дом.
Я была взволнована и обрадована встречей с Мэтью. Мне казалось, что он совсем не такой, как жившие по соседству молодые люди, с которыми я время от времени встречалась. В нем была утонченность, которой я никогда не видела в других людях. Возможно, это было связано с тем, что он значительную часть своей жизни провел в Лондоне.
Мэтью сказал, что некоторое время был в армии за морем, а потом, вернувшись, провел какое-то время в своем поместье, в Дорсете.
— Нельзя надолго оставлять поместье без присмотра, — сказал он и добавил:
— Вы выросли со времени нашей последней встречи. Потом заговорила его мать:
— После прибытия сюда с Мэтью произошло большое несчастье — он потерял любимую собаку. От волнения я встала и воскликнула:
— Мастифа?
— Да, — подтвердил Мэтью. — Откуда вы знаете? Я засмеялась:
— Потому что я нашла ее.
— Вы ее нашли? Где же она?
— Сейчас она лежит в корзине у меня в спальне. Она попала в капкан, а я нашла ее, взяла домой и перевязала рану. Она быстро поправляется.
Глаза Мэтью сияли от счастья.
— Ну, это замечательно! Я вам благодарен: Бэлл — моя самая любимая собака.
— Она очень красива! — сказала я. — Бедняжка, она была так напугана…
— И очень благодарна вам, как и я. Мэтью взял мою руку и опять поцеловал ее.
— О, — сказала я, вспыхнув, — это ерунда! Я не могу бросить животное в беде.
Элизабет Пилкингтон ласково улыбалась нам:
— Это чудесная новость. Вы — наш добрый ангел, Дамарис.
— Я тем более рада за Бэлл. Я заметила, что она не бродячая собака, было видно, что за ней хорошо ухаживают — Она доброе и верное существо. Она уже немолода, но трудно сыскать более верного и преданного стража.
— Я хорошо вижу ее достоинства и очень рада вернуть ее вам.
— Если бы вы ее не нашли…
— Кто знает, что случилось бы, вряд ли люди вообще ходят на этот участок. На самом деле… много неприятностей произошло из-за того, что Джекоб Рок поставил там капкан.
— Что это за участок? — спросила Элизабет.
— Это рядом с Эндерби. Раньше земля относилась к Эндерби, а мой отец купил ее. У него были какие-то планы относительно этого участка, но сейчас это просто огороженное место. Я называю его «запретным лесом».
Я повернулась к Мэтью.
— Я думаю, ваша собака завтра сможет ходить, я приведу ее вам.
— Это замечательно. Сможем ли мы когда-нибудь отблагодарить Дамарис? — спросила Мэтью его мать.
— Дамарис не нужно говорить, как высоко мы ценим то, что она сделала. Она это знает. Она спасла бы любого воробья, найденного у изгороди.
Домой я ехала взволнованная. Я понимала, что взволновало меня не столько то, что я нашла владельца собаки, сколько возвращение Мэтью.
Радость моя улетучилась, когда я вошла в дом и увидела в кухне Мэри Рок с опухшими от слез глазами. Она бросила на меня укоризненный взгляд. Именно я нашла капкан и сообщила о том, где он был найден. Если бы я могла предвидеть реакцию отца, я бы не стала об этом рассказывать, но сейчас бесполезно было говорить об этом Мэри.
За ужином я не стала упоминать о том, что нашла владельца собаки, ибо в присутствии отца мы не касались вопроса о собаке. Он все еще был сердит, неумолим и, как мне кажется, сам от этого страдал.
Я все же упомянула о собаке, когда мы с матерью пошли наверх спать.
— Кстати, Мэтью Пилкингтон приехал навестить свою мать и, ты знаешь, это его собака.
— Как странно, — тихо сказала она.
Казалось, новость ее не обрадовала.
На следующий день я отправила собаку в Грассленд. Она явно обрадовалась, когда вновь увидела хозяина: залаяв от радости, она прижалась к нему носом, в то время как Мэтью встал на колени и ласкал ее. Мне кажется, что именно в этот момент я в него влюбилась.
Мы можем очень сильно влюбиться в четырнадцать лет, а мне скоро должно было исполниться пятнадцать. Госпожа Леверет сказала моей матери, что в некотором отношении я старше своих лет: я была очень серьезной. Мне кажется, у меня было страстное желание быть любимой. Конечно, все люди хотят, чтобы их любили, но Карлотта так сильно затмевала меня, я так остро сознавала ее превосходство, что, как мне кажется, я нуждалась в любви больше, чем другие.
Я редко привлекала чье-либо внимание, а теперь я им упивалась.
У нас с Мэтью было так много общего: так же, как и я, он любил своих собак и лошадей, мы могли говорить о них часами. Мы любили ездить верхом. Я чувствовала, что начинаю даже проявлять интерес к одежде, которой Мэтью придавал такое большое значение, а я никогда прежде особенно не придавала большого значения тому, как я одета. Я всегда знала, что сколь великолепным ни было бы мое платье, Карлотта будет выглядеть привлекательнее меня даже в самой простой одежде.
Все изменилось с тех пор, как Карлотта уехала. Я скучала, временами мне очень хотелось быть с нею, и в то же время я не могла не понимать, что если бы она была здесь, я не смогла бы жить такой увлекательной жизнью и ощущать собственную значимость. Мэтью дал мне понять, что я интересна. Он был очень рад, что я спасла его собаку, уверенный, что это прекрасное существо погибло бы, если бы осталось в капкане. Он все время говорил мне о том, как это чудесно с моей стороны — спасти его собаку.
К нам присоединялась Элизабет. Бэлл тоже устраивалась рядом, прислонившись к коленям Мэтью и глядя на меня с выражением признательности в умных глазах.
В разговоре выяснилось, что мой отец узнал, кто поставил капкан, и был очень сердит. Он вновь запретил всем посещать этот участок.
— Это совершенно нетронутый, заросший участок земли, не так ли? — спросила Элизабет. — Зачем он его так отгородил?
— Я думаю, он его для чего-то предназначал и очень рассердился, что Джекоб Рок его ослушался. На самом деле, отец уволил его.
— Куда же он пойдет? — спросила Элизабет. Я чувствовала себя очень несчастной в этот момент, и она сказала:
— О, бедняга… Я понимаю, что он не прав, ослушавшись хозяина… и я терпеть не могу капканы, но из-за такого небольшого, проступка…
— Это не похоже на моего отца! — воскликнула я. — Он всегда был так добр к тем, кто на него работает, и известен справедливостью по отношению ко всем. Так скорее мог бы поступить мой дед, который часто резок, но отец… Но так или иначе, он не собирается менять своего решения.
— Бедный Джекоб! — сказала Элизабет. Несколько дней спустя я увидела Мэри Рок в саду, когда набирала воду. Она совершенно изменилась: улыбалась чуть ли не язвительно.
Я почувствовала облегчение, решив, что отец сменил гнев на милость; вероятно, он хотел их только предупредить. Он позволил им день или два считать, что они уволены, а потом взял их обратно. Он очень настаивал на полном послушании, считая его необходимым.
— Ты выглядишь довольной жизнью, Мэри, — сказала я. — Теперь все в порядке?
— Можно сказать, что так, госпожа, — ответила она.
— Я знала, что отец простит вас.
— Хозяин — суровый человек, — сказала она сквозь зубы.
— Но ты же говоришь, что теперь все в порядке?
— Мы уезжаем. На свете есть и другие поместья, не один Довер-хаус, госпожа. Я была изумлена:
— Что… что ты имеешь в виду?
— В Грассленд, вот куда мы едем, госпожа. Хозяйка дала работу нам обоим.
Мэри покачала головой. На ее лице появилась торжествующая ухмылка.
Я повернулась и пошла в дом.
«Ну, — подумала я, — Элизабет проявила себя добрым человеком, но это создает неловкую ситуацию между семьями, которые живут так близко».