Страница:
Я открыла дверь и тут же очутилась в объятиях матери. Она всегда безумно радовалась нашим встречам.
— Милая Карлотта, так чудесно снова видеть тебя! — улыбнулась она, а в глазах у нее стояли слезы.
— Привет, Присцилла! — сказала Харриет. — А вот и твоя внучка. Кларисса, подойди и поцелуй свою бабушку.
Мать наклонилась, и Кларисса обвила своими ручками ее шею. Она нежно поцеловала ее, и глаза моей матери вспыхнули от счастья.
— А у нас в корзинке лежит голландский имбирный пряник, — с важным видом сообщила Кларисса, так, будто по значимости ничего не могло сравниться с этим известием.
— Да неужели? — воскликнула мать.
— Да, и пирог с фруктами внутри, и сыр… и баранина и… и…
— Карлотта, ты, как всегда, прекрасна! — заметил Ли. — И ты, Харриет!
— Ну, а как вам нравится наша карета? — спросила Харриет. — На дорогах все были от нее просто в восторге, а вы как считаете?
— Мы так рады видеть вас, — ответила мать, — что ни на что другое даже внимания не обращаем, но карета, действительно, — настоящее чудо.
— Самая большая гордость Бенджи, — заявила Харриет. — За исключением Карлотты и, конечно, Клариссы.
— Карету отвезут в конюшню: там есть помещение для этого, — сказал Ли. — Я пойду прослежу, чтобы все было в порядке.
— Вы, должно быть, устали с дороги, даже несмотря на такую прекрасную карету? — говорила мать.
— А где Дамарис? — спросила я. Лицо моей матери погрустнело.
— Она в своей комнате: опять себя плохо чувствует И лежит. Я сказала, что ты все поймешь.
— О да! Я понимаю… И часто у нее… такие приступы? С тех пор?
Мать кивнула, и на ее лице появилось беспокойство.
— Конечно, сейчас ей уже немного получше, но эта ужасная лихорадка… Часто ее руки и ноги совсем не двигаются, а иногда она даже не может поднять руки, чтобы расчесать волосы.
— Бедняжка Дамарис! А как у нее… настроение?
— Хорошее… иногда, но чаще всего она лишь тихо сидит. Ты знаешь Дамарис: она всегда думает только о нас… об отце и обо мне… и «напускает» на себя хорошее расположение духа. Твой приезд поднимет ей настроение: она так ждала его. Думаю, она мечтает повидаться с Клариссой.
— Я могу отвести ее к ней прямо сейчас.
— Да, идите, идите поскорей! Тогда она будет знать, что ты пришла к ней сразу, как приехала.
Я взяла Клариссу за руку.
— Мы идем знакомиться с твоей тетей Дамарис — А почему?
— Потому что ей хочется увидеться с тобой. Она — твоя тетя.
— А почему она моя тетя?
— Потому, что она — моя сестра. — Вот только не спрашивай, почему она моя сестра. Она моя сестра, и все тут.
Кларисса с напускной покорностью понурилась, и мы пошли наверх. Я крепко сжала маленькую ручку: присутствие ребенка смягчит нашу встречу.
Я постучалась в дверь.
— Кто там? — спросила Дамарис.
— Карлотта, — ответила я. Секундное замешательство, а потом:
— Входи.
Я открыла дверь. Кларисса кинулась вперед и подбежала к кровати, где остановилась и с интересом принялась разглядывать Дамарис.
— Дамарис, — сказала я, — как… как ты себя чувствуешь?
Она бессмысленно взглянула на меня.
— О, со мной все в порядке, Карлотта» когда лучше, когда хуже.
Она изменилась, повзрослела. Я с трудом узнала ее. Она очень похудела, хотя раньше была довольно полной девушкой. Лицо ее было бледного цвета, а в глазах застыло такое выражение, как будто она потерялась и никак не может найти дорогу Я сразу поняла, что давнее восхищение, переходящее почти в обожествление, что я внушала ей раньше, бесследно исчезло, — Хорошо доехали?
— Да, мы ехали в новой карете.
— А у нас есть голландский имбирный пряник… — начала было Кларисса.
— Кларисса, пожалуйста, хватит! — взмолилась я. — Никому не интересно выслушивать твои рассказы о еде.
Дамарис взглянула на сияющую девочку.
— А я бы послушала, — сказала она, и внезапно ее лицо будто бы осветилось изнутри, как будто к ней вновь вернулись жизненные силы.
Кларисса тут же принялась излагать ей историю о содержимом корзинки, а Дамарис слушала ее, словно та делилась с ней какой-то волнующей историей.
— Ты — моя тетя, — внезапно заявила Кларисса.
— Да, я знаю, — ответила Дамарис.
— Это потому, что ты — сестра моей мамы. А можно мне залезть к тебе на кровать?
Она забралась в постель, легла рядом с Дамарис, которая громко рассмеялась при этом, будто это была одна из самых лучших шуток на свете.
— Ты болеешь? — спросила Кларисса.
— Вроде того, — ответила Дамарис. — Иногда я должна лежать.
— А почему?..
Я вдруг оказалась лишней. Они подружились друг с другом мгновенно. Я вспомнила, как Дамарис жалела всяких бродячих кошек, собак и птичек с переломанными крылышками. Казалось, что такие же чувства она испытывает и к детям.
Я была рада. Кларисса вытащила меня из довольно неловкой ситуации. Первые моменты встречи, самые опасные, были уже позади, и я поняла, что теперь мы будем вести себя так, будто она никогда не приезжала в Эндерби-холл и никогда не видела там меня с Мэтью Пилкингтоном.
С моей души словно камень свалился. Я была абсолютно уверена в том, что она ненавидит меня, но Дамарис была воспитана по строгому кодексу правил поведения, а этот кодекс гласил, что хорошие манеры всегда должны быть на первом месте и никогда нельзя забывать о них, даже в самые сложные моменты жизни. Так что мы будем вести себя так, будто отношения между нами ничуть не изменились.
Кларисса и Дамарис очень привязались друг к другу, и девочка часами засиживалась в комнате Дамарис. Они читали книжки, рассказывали сказки, а иногда и просто говорили.
— Я так рада, — сказала мать, — что Кларисса полюбила Дамарис. Дамарис это пойдет на пользу. Уверена, с тех пор, как Кларисса приехала к нам, она очень изменилась.
Я хотела поговорить с матерью о Дамарис, я постоянно думала о ней.
— Что случилось с Дамарис? — спросила я.
— У нас перебывало много докторов… Твой отец как-то привез сюда даже врачей самого короля. Все началось с лихорадки после того, как она провела всю ночь под этим ужасным ливнем… Она лежала на мокрой земле, в промокшей насквозь одежде.
— А она говорила… она говорила, почему она пошла в этот лес, когда бушевала гроза?
Мать помолчала, и сердце мое, подобно молоточку, забилось в груди.
Заикаясь, я произнесла:
— Она бросила Томтита… Это не похоже на нее. Ты же знаешь, как она всегда заботилась о лошадях и собаках: прежде всего она думала о них, а потом уже о себе.
— Несколько дней до этого она плохо себя чувствовала… — Мать нахмурилась. — Думаю, приступ лихорадки свалил ее неожиданно, и она даже не понимала, где она… И тогда она пошла в лес и там, обессилев, забылась. Но что бы там ни было… это случилось, так все и началось… я даже не знаю, как это назвать.
— У нее еще случаются боли?
— Теперь не так часто, но иногда ей бывает трудно ходить. Она должна лежать, все доктора так говорят. Мы постоянно рядом с ней: Ли играет с ней в шахматы и читает, я тоже зачастую сижу с ней, и мы вышиваем вместе. Она делает вид, будто счастлива с нами, но теперь, когда приехала Кларисса, она изменилась. Твоя дочка очень помогла Дамарис. Какая она милая! Бенджи, должно быть, гордится дочкой?
Порой все тайны моей жизни тяжким грузом тянут меня вниз…
— А что… у Пилкингтонов? — спросила я.
В глазах матери мелькнула вспышка презрения.
— О, они уехали… насовсем.
— Странно… — начала было я.
— Элизабет Пилкингтон жизнь в деревне показалась слишком скучной.
— А… сын?.. Разве его не интересовала Дамарис?
— Как только она заболела, все сразу прошло. Раз или два он заезжал, спрашивал, но она была очень больна, а потом он уехал: служба, по его словам, или что-то, связанное с армией. Но все это было довольно странно. Мы давно слышали о поместье в Дорсете и об армии, но ведь все лето он пробыл здесь? В общем, он уехал и его мать тоже. Ее-то я понимаю, но я думаю, что он…
— Ты думаешь, это из-за него… заболела Дамарис?
— Скорее всего. Мне кажется, что-то очень беспокоило ее, и отсюда началась лихорадка. А потом, к несчастью, у нее случился этот приступ, когда она поехала на прогулку. Это так ужасно…
— Она поправится…
— С тех пор прошло уже много времени, — сказала мать. — Порой кажется, словно в ней нет жизни, будто она хочет быть отрезанной от всего мира… сама хочет, и чтобы остались лишь она, я и Ли. Как прекрасно, что она так счастлива с Клариссой. О, Карлотта, я так рада, что ты приехала! Мы уже столько времени не виделись.
— Такого больше не будет, — сказала я.
— Да, но не знаю, сможет ли Дамарис перенести поездку. Возможно, мы тоже воспользуемся одной из новых карет. Так ей будет легче ехать.
— Не думаю, что и мы смогли бы привезти к вам Клариссу без кареты. Первый пони появится у нее еще через несколько месяцев. Бенджи считает, что не надо ей начинать слишком рано ездить верхом.
Мать взяла меня за руку.
— Я так рада, что ты счастлива с Бенджи! Он такой хороший человек, Карлотта! Я никогда не забуду того ужасного времени, когда ты и… — Она замолчала.
— Бомонт Гранвиль, — подсказала я. Мать вздрогнула, будто даже простое упоминание его имени могло причинить вред.
— Мы прошли через это, — сказала она, и в голосе ее прозвучали странные нотки. — Теперь все позади… все.
Я молчала. В этом я была не уверена, но я бы ни за что не призналась ей: хватает волнений и с Дама-рис.
— Ну что, ты переменила свое решение насчет Эндерби? — произнесла она. — Дом стоит пустой уже годами… Это неразумно, Карлотта.
— Да, — ответила я. — Это глупо.
Я знала, что мне уже никогда не захочется снова войти в этот дом. Вновь и вновь ко мне возвращалось то воспоминание, когда Дамарис входит в спальню.
— Да, я решила: продаю Эндерби-холл.
В Эверсли-корт мы поехали только спустя несколько дней после нашего прибытия. Нас очень хотели повидать мои бабушка и дедушка.
Был устроен большой семейный пир, какого уже не случалось долгие годы. Там присутствовали мой дядя Эдвин, настоящий лорд Эверсли, вернувшийся с войны на некоторое время. Был там и второй мой дядя — Карл. Рядом сидели Джейн и ее сын. Затем шли мой дедушка Карлтон и бабушка Арабелла, я, Харриет с матерью, Ли и Кларисса. Была с нами и Дамарис. Это был первый раз, когда она выехала из дома. Харриет сказала, что здесь недалеко и Дамарис может проехать это расстояние в карете, а если ей вдруг станет плохо, кто-нибудь доставит ее обратно домой.
— Я отвезу ее, — с важным видом заявила Кларисса, и все рассмеялись.
Дамарис было запротестовала, но Кларисса сказала:
— Тетя Дамарис, ты обязательно поедешь, а то я подумаю, что ты, как и все остальные, просто смеешься надо мной.
Это заставило Дамарис решиться.
— Я попробую, — сказала она. Мать была вне себя от счастья.
— Я всегда считала, — сказала она, — что если ты сможешь избавиться от этой апатии…
— Ты хочешь сказать, если она попытается, — сказала Харриет. — Что ж, Кларисса просто силой вынудила ее принять это приглашение!
Итак, Дамарис поехала с нами, а Кларисса сидела рядом и в который раз рассказывала ей о своей карете, и Дамарис слушала ее с зачарованным видом.
Моя бабушка очень рада была видеть нас, но особенно ее порадовал приезд Дамарис.
— Это большой шаг вперед, — сказала она. И снова я очутилась за семейным столом. Мне всегда очень нравились застольные беседы, которыми обычно руководил мой дед, — его мнение было вне всякого обсуждения, он ни с кем не считался. Он и я в некотором роде были родственными душами, и, когда я была маленькой девочкой, он уделял мне внимания больше, чем каким-либо детям вообще. Дед настоял, чтобы я села рядом с ним.
— Никогда не мог устоять перед красивой женщиной! — сказал он. — Клянусь чем угодно, ты самая прекрасная из всех, кого когда-либо видели мои глаза!
— Тихо! — сказала я. — Бабушка услышит.
Моя шутка позабавила его и привела в хорошее настроение.
Все говорили о войне и успехах герцога Мальборо.
— Все, что нам надо, — это хороший вождь, и в лице Черчилля мы приобрели его, — заявил Эдвин.
Он всегда был сторонником герцога Мальборо, как и дядя Карл, и им было лучше знать — они служили под его руководством.
Дедушка начал жаловаться на то влияние, которое оказывает жена Мальборо на королеву.
— Поговаривают, что страной управляет герцогиня Сара. Женщинам от этих дел лучше держаться подальше.
— Надежда этой страны, — возразила мать, — в женщинах… и в том, что они приобретают все больше влияния, а этого-то нам и нужно. Уверяю вас, вот тогда и придет конец этой бессмысленной войне.
Это был давний спор, который время от времени затевался вновь. Моему деду нравилось перечислять, какие бедствия принесли в наш мир женщины, а мать с жаром защищала женщин и ругала мужчин.
Я знала, что бабушка согласна с моей матерью, как, впрочем, и я. Это была вечная война, и мой дед, вне всяких сомнений, находил большое удовольствие в этих спорах.
— Что меня больше всего удивляет, — вставила я, — так это, что мужчины, которое находят в женском обществе источник вечных наслаждений, первыми же порочат нас и стараются поставить нас на то, что, как они считают, является нашим истинным местом.
— Это все потому, — сказал Ли, — что мы особенно любим вас, когда вы ведете себя так, как вам следует вести.
— Порой, — тихо произнесла моя мать, — женщины поступают так, как только они могут поступить…
Дед смешался на какое-то мгновение, и бабушка быстро перевела наш разговор на другую тему. Но вскоре дед все равно вернулся к теме войны.
— Бессмысленная война! — сказала бабушка. — Воюют из-за того, кому сидеть на испанском троне.
— Но этот вопрос, — возразил дед, — напрямую касается нашей страны.
— Все надеются, — вставил дядя Карл, — что больше якобиты нас тревожить не будут.
— У них нет ни малейших шансов, — ответила я. — Анна твердо сидит на троне.
— Когда-то мы думали то же самое и о Якове, — заявил Эдвин. — Но и он, и мы узнали, что это еще ничего не значит.
— Ты считаешь, что на континенте что-то готовится? — спросила я.
Я надеялась, что никто не уловил в моем голосе взволнованных ноток… никто, кроме Харриет, разумеется. Она ждала этого вопроса и знала, почему я так обеспокоена. Порой Харриет мне очень мешала: она слишком много знала про меня.
— Уверен! — воскликнул Эдвин.
— Людовик всем заправляет, — добавил Карл.
— Именно, — подтвердил дед. — Чем больший раскол внесет он в наши ряды, тем лучше для него.
— Я думала, что со смертью Якова… — начала мать.
— Моя дорогая, — сказал Ли, — ты забыла, что есть еще один Яков.
— Мальчишка! — фыркнул дед.
— Примерно твоего возраста, Дамарис, — заметил Эдвин.
— Который, вполне возможно, даже не является настоящим принцем, — буркнул дед. — Слишком много странного в его появлении на свет.
— Но ты же не веришь всем этим слухам про грелку? — спросила бабушка.
— А что там было? — поинтересовалась Дамарис.
— О, до того, как родился мальчик, у них были и другие дети, но ни один из них не выжил. Ходили слухи, что королева опять родила мертвого ребенка, а этого мальчика, Якова, принесли в королевские покои в грелке. Невероятная чушь!
— Но это доказательство, что даже в те времена Яков был не очень-то популярен, — вставил дед. — Ему следовало бы заметить, что происходит в стране, и пожертвовать своей привязанностью к католической вере, тогда бы он сохранил корону.
— Беда в том, — сказала мать, — что мы очень редко замечаем, что происходит вокруг нас. Если б так было, мы бы с легкостью избегали последствий. А просить человека, чтобы тот поступился своей верой, — это слишком много.
— А у вас есть грелка? — спросила Кларисса. — Я вот думаю, может, и у нас там есть какие-нибудь дети?
— Кларисса, что ты говоришь?
— А мне бы хотелось ребенка в грелке! — настаивала Кларисса.
— Кларисса! — твердо сказала я. — Грелками согревают постель, они не для детей.
Кларисса было открыла ротик, чтобы запротестовать, но моя мать положила руку ей на плечо и прижала к губам палец.
Но Клариссу было не так легко успокоить. Она снова открыла свой ротик с явным намерением возразить, но тут мой отец громко стукнул по столу:
— Маленькие дети здесь для того, чтобы находиться на виду, а не чтобы их выслушивали.
Она бесстрашно посмотрела на него, почти так, как я смотрела, когда была в ее возрасте.
— А почему? — спросила она.
— Потому, — ответил он, — что они вряд ли могут сказать что-нибудь интересное для взрослых.
— Уверен, что якобиты еще доставят нам уйму неприятностей, — сказал дядя Карл. — Вы сами знаете, они так просто не отступят.
— У них ничего не получится. Можешь быть уверен, мы никогда не позволим католикам вернуться сюда! — сказал дед и нахмурился.
Брови его за последнее время стали еще гуще и лохмаче, они очаровали Клариссу, как только она их увидела. И вот теперь она так была поглощена их созерцанием, что даже забыла спросить, почему?
Мой дед был строгим протестантом. Он поддержал Монмута, потому что тот вел протестантов против католика Якова. Я плохо помню те ужасные времена, когда дед предстал перед судьей Джеффризом, но был чудесным образом спасен от своего пребывания в тюрьме.
— Некоторые из них сражаются на стороне Людовика, — сказал Карл.
— Какой позор! — воскликнул дед. — Англичанин против англичанина.
— И сражаются в какой-то дурацкой войне ради Испании! — вставила мать.
— Конечно же, король Франции предложил убежище Якову, его жене и сыну, — сказал Карл. — Думаю, они просто платят ему за это.
— О да, — добавил Эдвин. — Когда король умер, к воротам Сен-Жермена вышел герольд и на латинском, французском и английском языках объявил принца Яковом III, королем Англии и Шотландии.
— Как бы мне хотелось быть немного моложе, чтобы встать против него! — воскликнул дед. — Как ты думаешь, Карл, много этих якобитов?
— Много их сейчас во Франции, но, думаю, они часто приезжают и сюда… шпионят.
— И мы позволяем им, делать это?
— Но они приезжают тайком. Ведь это так легко сделать: их доставляет сюда маленькое суденышко… к пустынному берегу причаливает лодчонка, и вот они здесь.
— Но что они делают? — спросила я.
— Прикидывают возможности победы, выясняют, сколько у них сторонников. Можешь мне верить, таких довольно много. Они решают, где лучше высадиться, если вернуться с армией. Им нужно знать, где у них больше всего шансов на удачу.
— Но неужели мы ничего с этим не можем поделать? — спросила Харриет.
— Ну, у нас тоже есть свои шпионы, и немало… даже при дворе в Сен-Жермене. Нам надо добраться до зачинщиков, до тех, кто стоит во главе всего заговора, вроде лорда Хессенфилда.
— Этот человек! — воскликнул дед. — Северные Хессенфилды. Они всегда были католиками, они строили заговоры еще во времена Елизаветы и пытались сбросить с трона Марию Шотландскую.
— Тогда неудивительно, что он является одним из главарей якобитов, — произнесла я, в глубине души надеясь, что голос мой прозвучал естественно.
— Теперь это уже не просто религиозный конфликт, — сказал Эдвин. — Да, религия сбросила Якова с престола, но теперь вопрос заключается в правах. Многие говорят, что настоящий король — Яков, а его сын Яков — третий в этом роду. Это звучит резонно, и, если бы Вильгельм и Мария не отобрали у Якова корону, этот юноша, называемый Яковом III, был бы нашим следующим королем.
— Ты говоришь, как якобит, — буркнул дед.
— Нет, не совсем, — сказал Эдвин. — Я просто излагаю факты и вижу резон в действиях Хессенфилда и ему подобных. Они искренне верят, что сражаются за правое дело, и нам понадобится много сил, чтобы остановить их.
— Хессенфилд выкрал из Тауэра генерала Лангдона и переправил во Францию, — заметил отец.
Я была настолько взволнована, что даже не осмелилась говорить. Я чувствовала, как Харриет наблюдает за мной.
— Очень смелый шаг! — сказал Карл. — Таких, как он, надо остерегаться, и с такими людьми приходится считаться.
— А таких множество, — добавил Эдвин. — Все они — очень преданные люди, иначе они бы не жертвовали всем ради дела, которое почти проиграно.
— Да, — заметила Харриет, — но они-то совсем не считают, что уже проиграли.
— Но это очевидно. На троне — Анна, а против них сражаются такие люди, как Мальборо.
На некоторое время за столом воцарилась тишина, после чего все вернулись к обсуждению местных вопросов.
Я сказала, что собираюсь продать Эндерби-холл, и все приветствовали мое решение.
— Наконец-то, ты решилась, — сказал дед.
— Интересно, кто его купит? — подумала вслух мать.
— Это будет не самое лучшее приобретение, — подтвердила бабушка. — Мрачный, старый дом, который долгое время пустовал…
Я взглянула в сторону Дамарис, которая улыбалась Клариссе.
— Она спросила, что такое «мрачный»? Я повернулась к матери.
— Ты покажешь его, если кто-нибудь вдруг захочет осмотреть дом?
— Кто-нибудь из нас обязательно поможет, — ответила она.
— Нам тоже потребуются ключи, — заметила бабушка. — Покупатели наверняка приедут сначала сюда.
Мы поговорили еще немного о других проблемах. Я была довольна исходом разговора. Судьба Эндерби-холла также волновала меня, как и разговор о Хессенфилде и якобитах, правда, немного в другом смысле.
Шли недели, а мы все гостили в Довер-хаусе. Отношение ко мне Дамарис не изменилось. Она была безразлична, словно не замечала меня вовсе, и когда я вспоминала, какой она была раньше, то чувствовала, что теперь я общаюсь с совершенно другим человеком. Но наедине с ней я ни разу не оставалась и часто задумывалась, что было бы, останься мы с ней вдвоем, но попробовать этого мне совсем не хотелось.
Наступил август, и до нас дошли известия о победе герцога Мальборо под Бленхеймом.
В Зверели царила радость, а Карл и Эдвин разыграли всю битву на обеденном столе, используя посуду для обозначения войск и пушек.
Это было значительной победой. Этой битвой король Людовик хотел поставить под угрозу Вену и тем самым ударить в самое сердце Австрии, но Мальборо вновь сорвал все его планы — французские войска в Бленхейме были окружены и, в конце концов, сдались. Остальные французы не смогли противостоять кавалерии Мальборо и вынуждены были отступить за Рейн.
Прислушиваясь к бурному веселью, царящему в Эверсли, я думала, как эти новости повлияют на Хессенфилда.
Однажды я поехала вместе с матерью и Ли осмотреть Эндерби-холл.
Снова я стояла в том зале с его странной, зловещей атмосферой. Я заметила, что мать и Ли испытывают то же самое.
— Пойдем! — резко сказала мать. — Давайте осмотрим дом и побыстрее покончим с этим.
Мы пошли по комнатам. Я вошла в спальню, которая для меня была полна воспоминаниями.
— Какая прекрасная кровать! — заметила мать. Думаю, тот, кто купит этот дом, захочет приобрести И всю обстановку.
Я была рада, когда мы, наконец, вышли из этой комнаты. Мне не хотелось снова видеть ее, а ведь когда-то я ее обожала. Бо часто называл ее «нашим святилищем»и улыбался при этом, считая, что вся эта сентиментальность — не что иное, как шутка.
Мы вышли из дома, и я заметила, что изгородь частично снесена. Ли, увидев мое изумление, быстро сказал:
— Это была бесполезная трата земли.
— А почему же вы раньше огородили ее?
— У меня были насчет нее некоторые планы, но я так и не смог взяться за их выполнение: времени не хватало. А теперь мы здесь выращиваем цветы.
— У меня здесь есть розарий, — сказала мать. — Я своими руками посадила его и приказала ни в коем случае не прикасаться к нему.
— И горе тому, кто потопчет ее цветы! — добавил Ли.
— Значит, это все еще запретная территория?
— Запретная территория? — резко переспросила мать. — Ты странно изъясняешься.
— Нет, это действительно красивый сад, — сказала я, — И совсем рядом с домом.
— И мой собственный, — задумчиво произнесла мать. — Принадлежащий мне одной.
Мы вошли туда и огляделись.
Большую часть сада мать оставила в первозданном виде, благодаря чему он выглядел особенно привлекательно, но повсюду она посадила цветы. Неподалеку находился ее розарий, который был заполнен прекрасными розами всех сортов — в том числе там рос большой куст дамасских роз, которые особо почитались в нашей семье, так как одну из наших прародительниц назвали в честь них, когда Томас Линакр впервые привез этот цветок в Англию.
Близился сентябрь, время возвращаться, если мы не хотели попасть в непогоду.
И в последний день августа мы выехали в направлении Эйот Аббас.
В день нашего отъезда висел легкий туман — знак, что осень не за горами. Некоторые листья приобрели бронзовые оттенки, и Харриет заметила, что мы вовремя уезжаем, ибо от лета осталось совсем немного. Кларисса со слезами на глазах прощалась с Дама-рис.
— Поехали с нами, — повторяла она. — Почему ты не можешь? Ну почему? Почему?
— Ты скоро снова к нам приедешь, — сказала мать. Тогда Кларисса обняла ручками шею Дамарис и отказалась отпускать. Пришлось Дамарис нежно разжимать ее ручки.
— Мы скоро снова встретимся, — пообещала она.
Когда мы отъезжали от дома, Кларисса сидела, погруженная в себя, и ничто не могло ее отвлечь, даже сахарный мышонок, которого на прощанье сунула ей в руку моя мать.
— Милая Карлотта, так чудесно снова видеть тебя! — улыбнулась она, а в глазах у нее стояли слезы.
— Привет, Присцилла! — сказала Харриет. — А вот и твоя внучка. Кларисса, подойди и поцелуй свою бабушку.
Мать наклонилась, и Кларисса обвила своими ручками ее шею. Она нежно поцеловала ее, и глаза моей матери вспыхнули от счастья.
— А у нас в корзинке лежит голландский имбирный пряник, — с важным видом сообщила Кларисса, так, будто по значимости ничего не могло сравниться с этим известием.
— Да неужели? — воскликнула мать.
— Да, и пирог с фруктами внутри, и сыр… и баранина и… и…
— Карлотта, ты, как всегда, прекрасна! — заметил Ли. — И ты, Харриет!
— Ну, а как вам нравится наша карета? — спросила Харриет. — На дорогах все были от нее просто в восторге, а вы как считаете?
— Мы так рады видеть вас, — ответила мать, — что ни на что другое даже внимания не обращаем, но карета, действительно, — настоящее чудо.
— Самая большая гордость Бенджи, — заявила Харриет. — За исключением Карлотты и, конечно, Клариссы.
— Карету отвезут в конюшню: там есть помещение для этого, — сказал Ли. — Я пойду прослежу, чтобы все было в порядке.
— Вы, должно быть, устали с дороги, даже несмотря на такую прекрасную карету? — говорила мать.
— А где Дамарис? — спросила я. Лицо моей матери погрустнело.
— Она в своей комнате: опять себя плохо чувствует И лежит. Я сказала, что ты все поймешь.
— О да! Я понимаю… И часто у нее… такие приступы? С тех пор?
Мать кивнула, и на ее лице появилось беспокойство.
— Конечно, сейчас ей уже немного получше, но эта ужасная лихорадка… Часто ее руки и ноги совсем не двигаются, а иногда она даже не может поднять руки, чтобы расчесать волосы.
— Бедняжка Дамарис! А как у нее… настроение?
— Хорошее… иногда, но чаще всего она лишь тихо сидит. Ты знаешь Дамарис: она всегда думает только о нас… об отце и обо мне… и «напускает» на себя хорошее расположение духа. Твой приезд поднимет ей настроение: она так ждала его. Думаю, она мечтает повидаться с Клариссой.
— Я могу отвести ее к ней прямо сейчас.
— Да, идите, идите поскорей! Тогда она будет знать, что ты пришла к ней сразу, как приехала.
Я взяла Клариссу за руку.
— Мы идем знакомиться с твоей тетей Дамарис — А почему?
— Потому что ей хочется увидеться с тобой. Она — твоя тетя.
— А почему она моя тетя?
— Потому, что она — моя сестра. — Вот только не спрашивай, почему она моя сестра. Она моя сестра, и все тут.
Кларисса с напускной покорностью понурилась, и мы пошли наверх. Я крепко сжала маленькую ручку: присутствие ребенка смягчит нашу встречу.
Я постучалась в дверь.
— Кто там? — спросила Дамарис.
— Карлотта, — ответила я. Секундное замешательство, а потом:
— Входи.
Я открыла дверь. Кларисса кинулась вперед и подбежала к кровати, где остановилась и с интересом принялась разглядывать Дамарис.
— Дамарис, — сказала я, — как… как ты себя чувствуешь?
Она бессмысленно взглянула на меня.
— О, со мной все в порядке, Карлотта» когда лучше, когда хуже.
Она изменилась, повзрослела. Я с трудом узнала ее. Она очень похудела, хотя раньше была довольно полной девушкой. Лицо ее было бледного цвета, а в глазах застыло такое выражение, как будто она потерялась и никак не может найти дорогу Я сразу поняла, что давнее восхищение, переходящее почти в обожествление, что я внушала ей раньше, бесследно исчезло, — Хорошо доехали?
— Да, мы ехали в новой карете.
— А у нас есть голландский имбирный пряник… — начала было Кларисса.
— Кларисса, пожалуйста, хватит! — взмолилась я. — Никому не интересно выслушивать твои рассказы о еде.
Дамарис взглянула на сияющую девочку.
— А я бы послушала, — сказала она, и внезапно ее лицо будто бы осветилось изнутри, как будто к ней вновь вернулись жизненные силы.
Кларисса тут же принялась излагать ей историю о содержимом корзинки, а Дамарис слушала ее, словно та делилась с ней какой-то волнующей историей.
— Ты — моя тетя, — внезапно заявила Кларисса.
— Да, я знаю, — ответила Дамарис.
— Это потому, что ты — сестра моей мамы. А можно мне залезть к тебе на кровать?
Она забралась в постель, легла рядом с Дамарис, которая громко рассмеялась при этом, будто это была одна из самых лучших шуток на свете.
— Ты болеешь? — спросила Кларисса.
— Вроде того, — ответила Дамарис. — Иногда я должна лежать.
— А почему?..
Я вдруг оказалась лишней. Они подружились друг с другом мгновенно. Я вспомнила, как Дамарис жалела всяких бродячих кошек, собак и птичек с переломанными крылышками. Казалось, что такие же чувства она испытывает и к детям.
Я была рада. Кларисса вытащила меня из довольно неловкой ситуации. Первые моменты встречи, самые опасные, были уже позади, и я поняла, что теперь мы будем вести себя так, будто она никогда не приезжала в Эндерби-холл и никогда не видела там меня с Мэтью Пилкингтоном.
С моей души словно камень свалился. Я была абсолютно уверена в том, что она ненавидит меня, но Дамарис была воспитана по строгому кодексу правил поведения, а этот кодекс гласил, что хорошие манеры всегда должны быть на первом месте и никогда нельзя забывать о них, даже в самые сложные моменты жизни. Так что мы будем вести себя так, будто отношения между нами ничуть не изменились.
Кларисса и Дамарис очень привязались друг к другу, и девочка часами засиживалась в комнате Дамарис. Они читали книжки, рассказывали сказки, а иногда и просто говорили.
— Я так рада, — сказала мать, — что Кларисса полюбила Дамарис. Дамарис это пойдет на пользу. Уверена, с тех пор, как Кларисса приехала к нам, она очень изменилась.
Я хотела поговорить с матерью о Дамарис, я постоянно думала о ней.
— Что случилось с Дамарис? — спросила я.
— У нас перебывало много докторов… Твой отец как-то привез сюда даже врачей самого короля. Все началось с лихорадки после того, как она провела всю ночь под этим ужасным ливнем… Она лежала на мокрой земле, в промокшей насквозь одежде.
— А она говорила… она говорила, почему она пошла в этот лес, когда бушевала гроза?
Мать помолчала, и сердце мое, подобно молоточку, забилось в груди.
Заикаясь, я произнесла:
— Она бросила Томтита… Это не похоже на нее. Ты же знаешь, как она всегда заботилась о лошадях и собаках: прежде всего она думала о них, а потом уже о себе.
— Несколько дней до этого она плохо себя чувствовала… — Мать нахмурилась. — Думаю, приступ лихорадки свалил ее неожиданно, и она даже не понимала, где она… И тогда она пошла в лес и там, обессилев, забылась. Но что бы там ни было… это случилось, так все и началось… я даже не знаю, как это назвать.
— У нее еще случаются боли?
— Теперь не так часто, но иногда ей бывает трудно ходить. Она должна лежать, все доктора так говорят. Мы постоянно рядом с ней: Ли играет с ней в шахматы и читает, я тоже зачастую сижу с ней, и мы вышиваем вместе. Она делает вид, будто счастлива с нами, но теперь, когда приехала Кларисса, она изменилась. Твоя дочка очень помогла Дамарис. Какая она милая! Бенджи, должно быть, гордится дочкой?
Порой все тайны моей жизни тяжким грузом тянут меня вниз…
— А что… у Пилкингтонов? — спросила я.
В глазах матери мелькнула вспышка презрения.
— О, они уехали… насовсем.
— Странно… — начала было я.
— Элизабет Пилкингтон жизнь в деревне показалась слишком скучной.
— А… сын?.. Разве его не интересовала Дамарис?
— Как только она заболела, все сразу прошло. Раз или два он заезжал, спрашивал, но она была очень больна, а потом он уехал: служба, по его словам, или что-то, связанное с армией. Но все это было довольно странно. Мы давно слышали о поместье в Дорсете и об армии, но ведь все лето он пробыл здесь? В общем, он уехал и его мать тоже. Ее-то я понимаю, но я думаю, что он…
— Ты думаешь, это из-за него… заболела Дамарис?
— Скорее всего. Мне кажется, что-то очень беспокоило ее, и отсюда началась лихорадка. А потом, к несчастью, у нее случился этот приступ, когда она поехала на прогулку. Это так ужасно…
— Она поправится…
— С тех пор прошло уже много времени, — сказала мать. — Порой кажется, словно в ней нет жизни, будто она хочет быть отрезанной от всего мира… сама хочет, и чтобы остались лишь она, я и Ли. Как прекрасно, что она так счастлива с Клариссой. О, Карлотта, я так рада, что ты приехала! Мы уже столько времени не виделись.
— Такого больше не будет, — сказала я.
— Да, но не знаю, сможет ли Дамарис перенести поездку. Возможно, мы тоже воспользуемся одной из новых карет. Так ей будет легче ехать.
— Не думаю, что и мы смогли бы привезти к вам Клариссу без кареты. Первый пони появится у нее еще через несколько месяцев. Бенджи считает, что не надо ей начинать слишком рано ездить верхом.
Мать взяла меня за руку.
— Я так рада, что ты счастлива с Бенджи! Он такой хороший человек, Карлотта! Я никогда не забуду того ужасного времени, когда ты и… — Она замолчала.
— Бомонт Гранвиль, — подсказала я. Мать вздрогнула, будто даже простое упоминание его имени могло причинить вред.
— Мы прошли через это, — сказала она, и в голосе ее прозвучали странные нотки. — Теперь все позади… все.
Я молчала. В этом я была не уверена, но я бы ни за что не призналась ей: хватает волнений и с Дама-рис.
— Ну что, ты переменила свое решение насчет Эндерби? — произнесла она. — Дом стоит пустой уже годами… Это неразумно, Карлотта.
— Да, — ответила я. — Это глупо.
Я знала, что мне уже никогда не захочется снова войти в этот дом. Вновь и вновь ко мне возвращалось то воспоминание, когда Дамарис входит в спальню.
— Да, я решила: продаю Эндерби-холл.
В Эверсли-корт мы поехали только спустя несколько дней после нашего прибытия. Нас очень хотели повидать мои бабушка и дедушка.
Был устроен большой семейный пир, какого уже не случалось долгие годы. Там присутствовали мой дядя Эдвин, настоящий лорд Эверсли, вернувшийся с войны на некоторое время. Был там и второй мой дядя — Карл. Рядом сидели Джейн и ее сын. Затем шли мой дедушка Карлтон и бабушка Арабелла, я, Харриет с матерью, Ли и Кларисса. Была с нами и Дамарис. Это был первый раз, когда она выехала из дома. Харриет сказала, что здесь недалеко и Дамарис может проехать это расстояние в карете, а если ей вдруг станет плохо, кто-нибудь доставит ее обратно домой.
— Я отвезу ее, — с важным видом заявила Кларисса, и все рассмеялись.
Дамарис было запротестовала, но Кларисса сказала:
— Тетя Дамарис, ты обязательно поедешь, а то я подумаю, что ты, как и все остальные, просто смеешься надо мной.
Это заставило Дамарис решиться.
— Я попробую, — сказала она. Мать была вне себя от счастья.
— Я всегда считала, — сказала она, — что если ты сможешь избавиться от этой апатии…
— Ты хочешь сказать, если она попытается, — сказала Харриет. — Что ж, Кларисса просто силой вынудила ее принять это приглашение!
Итак, Дамарис поехала с нами, а Кларисса сидела рядом и в который раз рассказывала ей о своей карете, и Дамарис слушала ее с зачарованным видом.
Моя бабушка очень рада была видеть нас, но особенно ее порадовал приезд Дамарис.
— Это большой шаг вперед, — сказала она. И снова я очутилась за семейным столом. Мне всегда очень нравились застольные беседы, которыми обычно руководил мой дед, — его мнение было вне всякого обсуждения, он ни с кем не считался. Он и я в некотором роде были родственными душами, и, когда я была маленькой девочкой, он уделял мне внимания больше, чем каким-либо детям вообще. Дед настоял, чтобы я села рядом с ним.
— Никогда не мог устоять перед красивой женщиной! — сказал он. — Клянусь чем угодно, ты самая прекрасная из всех, кого когда-либо видели мои глаза!
— Тихо! — сказала я. — Бабушка услышит.
Моя шутка позабавила его и привела в хорошее настроение.
Все говорили о войне и успехах герцога Мальборо.
— Все, что нам надо, — это хороший вождь, и в лице Черчилля мы приобрели его, — заявил Эдвин.
Он всегда был сторонником герцога Мальборо, как и дядя Карл, и им было лучше знать — они служили под его руководством.
Дедушка начал жаловаться на то влияние, которое оказывает жена Мальборо на королеву.
— Поговаривают, что страной управляет герцогиня Сара. Женщинам от этих дел лучше держаться подальше.
— Надежда этой страны, — возразила мать, — в женщинах… и в том, что они приобретают все больше влияния, а этого-то нам и нужно. Уверяю вас, вот тогда и придет конец этой бессмысленной войне.
Это был давний спор, который время от времени затевался вновь. Моему деду нравилось перечислять, какие бедствия принесли в наш мир женщины, а мать с жаром защищала женщин и ругала мужчин.
Я знала, что бабушка согласна с моей матерью, как, впрочем, и я. Это была вечная война, и мой дед, вне всяких сомнений, находил большое удовольствие в этих спорах.
— Что меня больше всего удивляет, — вставила я, — так это, что мужчины, которое находят в женском обществе источник вечных наслаждений, первыми же порочат нас и стараются поставить нас на то, что, как они считают, является нашим истинным местом.
— Это все потому, — сказал Ли, — что мы особенно любим вас, когда вы ведете себя так, как вам следует вести.
— Порой, — тихо произнесла моя мать, — женщины поступают так, как только они могут поступить…
Дед смешался на какое-то мгновение, и бабушка быстро перевела наш разговор на другую тему. Но вскоре дед все равно вернулся к теме войны.
— Бессмысленная война! — сказала бабушка. — Воюют из-за того, кому сидеть на испанском троне.
— Но этот вопрос, — возразил дед, — напрямую касается нашей страны.
— Все надеются, — вставил дядя Карл, — что больше якобиты нас тревожить не будут.
— У них нет ни малейших шансов, — ответила я. — Анна твердо сидит на троне.
— Когда-то мы думали то же самое и о Якове, — заявил Эдвин. — Но и он, и мы узнали, что это еще ничего не значит.
— Ты считаешь, что на континенте что-то готовится? — спросила я.
Я надеялась, что никто не уловил в моем голосе взволнованных ноток… никто, кроме Харриет, разумеется. Она ждала этого вопроса и знала, почему я так обеспокоена. Порой Харриет мне очень мешала: она слишком много знала про меня.
— Уверен! — воскликнул Эдвин.
— Людовик всем заправляет, — добавил Карл.
— Именно, — подтвердил дед. — Чем больший раскол внесет он в наши ряды, тем лучше для него.
— Я думала, что со смертью Якова… — начала мать.
— Моя дорогая, — сказал Ли, — ты забыла, что есть еще один Яков.
— Мальчишка! — фыркнул дед.
— Примерно твоего возраста, Дамарис, — заметил Эдвин.
— Который, вполне возможно, даже не является настоящим принцем, — буркнул дед. — Слишком много странного в его появлении на свет.
— Но ты же не веришь всем этим слухам про грелку? — спросила бабушка.
— А что там было? — поинтересовалась Дамарис.
— О, до того, как родился мальчик, у них были и другие дети, но ни один из них не выжил. Ходили слухи, что королева опять родила мертвого ребенка, а этого мальчика, Якова, принесли в королевские покои в грелке. Невероятная чушь!
— Но это доказательство, что даже в те времена Яков был не очень-то популярен, — вставил дед. — Ему следовало бы заметить, что происходит в стране, и пожертвовать своей привязанностью к католической вере, тогда бы он сохранил корону.
— Беда в том, — сказала мать, — что мы очень редко замечаем, что происходит вокруг нас. Если б так было, мы бы с легкостью избегали последствий. А просить человека, чтобы тот поступился своей верой, — это слишком много.
— А у вас есть грелка? — спросила Кларисса. — Я вот думаю, может, и у нас там есть какие-нибудь дети?
— Кларисса, что ты говоришь?
— А мне бы хотелось ребенка в грелке! — настаивала Кларисса.
— Кларисса! — твердо сказала я. — Грелками согревают постель, они не для детей.
Кларисса было открыла ротик, чтобы запротестовать, но моя мать положила руку ей на плечо и прижала к губам палец.
Но Клариссу было не так легко успокоить. Она снова открыла свой ротик с явным намерением возразить, но тут мой отец громко стукнул по столу:
— Маленькие дети здесь для того, чтобы находиться на виду, а не чтобы их выслушивали.
Она бесстрашно посмотрела на него, почти так, как я смотрела, когда была в ее возрасте.
— А почему? — спросила она.
— Потому, — ответил он, — что они вряд ли могут сказать что-нибудь интересное для взрослых.
— Уверен, что якобиты еще доставят нам уйму неприятностей, — сказал дядя Карл. — Вы сами знаете, они так просто не отступят.
— У них ничего не получится. Можешь быть уверен, мы никогда не позволим католикам вернуться сюда! — сказал дед и нахмурился.
Брови его за последнее время стали еще гуще и лохмаче, они очаровали Клариссу, как только она их увидела. И вот теперь она так была поглощена их созерцанием, что даже забыла спросить, почему?
Мой дед был строгим протестантом. Он поддержал Монмута, потому что тот вел протестантов против католика Якова. Я плохо помню те ужасные времена, когда дед предстал перед судьей Джеффризом, но был чудесным образом спасен от своего пребывания в тюрьме.
— Некоторые из них сражаются на стороне Людовика, — сказал Карл.
— Какой позор! — воскликнул дед. — Англичанин против англичанина.
— И сражаются в какой-то дурацкой войне ради Испании! — вставила мать.
— Конечно же, король Франции предложил убежище Якову, его жене и сыну, — сказал Карл. — Думаю, они просто платят ему за это.
— О да, — добавил Эдвин. — Когда король умер, к воротам Сен-Жермена вышел герольд и на латинском, французском и английском языках объявил принца Яковом III, королем Англии и Шотландии.
— Как бы мне хотелось быть немного моложе, чтобы встать против него! — воскликнул дед. — Как ты думаешь, Карл, много этих якобитов?
— Много их сейчас во Франции, но, думаю, они часто приезжают и сюда… шпионят.
— И мы позволяем им, делать это?
— Но они приезжают тайком. Ведь это так легко сделать: их доставляет сюда маленькое суденышко… к пустынному берегу причаливает лодчонка, и вот они здесь.
— Но что они делают? — спросила я.
— Прикидывают возможности победы, выясняют, сколько у них сторонников. Можешь мне верить, таких довольно много. Они решают, где лучше высадиться, если вернуться с армией. Им нужно знать, где у них больше всего шансов на удачу.
— Но неужели мы ничего с этим не можем поделать? — спросила Харриет.
— Ну, у нас тоже есть свои шпионы, и немало… даже при дворе в Сен-Жермене. Нам надо добраться до зачинщиков, до тех, кто стоит во главе всего заговора, вроде лорда Хессенфилда.
— Этот человек! — воскликнул дед. — Северные Хессенфилды. Они всегда были католиками, они строили заговоры еще во времена Елизаветы и пытались сбросить с трона Марию Шотландскую.
— Тогда неудивительно, что он является одним из главарей якобитов, — произнесла я, в глубине души надеясь, что голос мой прозвучал естественно.
— Теперь это уже не просто религиозный конфликт, — сказал Эдвин. — Да, религия сбросила Якова с престола, но теперь вопрос заключается в правах. Многие говорят, что настоящий король — Яков, а его сын Яков — третий в этом роду. Это звучит резонно, и, если бы Вильгельм и Мария не отобрали у Якова корону, этот юноша, называемый Яковом III, был бы нашим следующим королем.
— Ты говоришь, как якобит, — буркнул дед.
— Нет, не совсем, — сказал Эдвин. — Я просто излагаю факты и вижу резон в действиях Хессенфилда и ему подобных. Они искренне верят, что сражаются за правое дело, и нам понадобится много сил, чтобы остановить их.
— Хессенфилд выкрал из Тауэра генерала Лангдона и переправил во Францию, — заметил отец.
Я была настолько взволнована, что даже не осмелилась говорить. Я чувствовала, как Харриет наблюдает за мной.
— Очень смелый шаг! — сказал Карл. — Таких, как он, надо остерегаться, и с такими людьми приходится считаться.
— А таких множество, — добавил Эдвин. — Все они — очень преданные люди, иначе они бы не жертвовали всем ради дела, которое почти проиграно.
— Да, — заметила Харриет, — но они-то совсем не считают, что уже проиграли.
— Но это очевидно. На троне — Анна, а против них сражаются такие люди, как Мальборо.
На некоторое время за столом воцарилась тишина, после чего все вернулись к обсуждению местных вопросов.
Я сказала, что собираюсь продать Эндерби-холл, и все приветствовали мое решение.
— Наконец-то, ты решилась, — сказал дед.
— Интересно, кто его купит? — подумала вслух мать.
— Это будет не самое лучшее приобретение, — подтвердила бабушка. — Мрачный, старый дом, который долгое время пустовал…
Я взглянула в сторону Дамарис, которая улыбалась Клариссе.
— Она спросила, что такое «мрачный»? Я повернулась к матери.
— Ты покажешь его, если кто-нибудь вдруг захочет осмотреть дом?
— Кто-нибудь из нас обязательно поможет, — ответила она.
— Нам тоже потребуются ключи, — заметила бабушка. — Покупатели наверняка приедут сначала сюда.
Мы поговорили еще немного о других проблемах. Я была довольна исходом разговора. Судьба Эндерби-холла также волновала меня, как и разговор о Хессенфилде и якобитах, правда, немного в другом смысле.
Шли недели, а мы все гостили в Довер-хаусе. Отношение ко мне Дамарис не изменилось. Она была безразлична, словно не замечала меня вовсе, и когда я вспоминала, какой она была раньше, то чувствовала, что теперь я общаюсь с совершенно другим человеком. Но наедине с ней я ни разу не оставалась и часто задумывалась, что было бы, останься мы с ней вдвоем, но попробовать этого мне совсем не хотелось.
Наступил август, и до нас дошли известия о победе герцога Мальборо под Бленхеймом.
В Зверели царила радость, а Карл и Эдвин разыграли всю битву на обеденном столе, используя посуду для обозначения войск и пушек.
Это было значительной победой. Этой битвой король Людовик хотел поставить под угрозу Вену и тем самым ударить в самое сердце Австрии, но Мальборо вновь сорвал все его планы — французские войска в Бленхейме были окружены и, в конце концов, сдались. Остальные французы не смогли противостоять кавалерии Мальборо и вынуждены были отступить за Рейн.
Прислушиваясь к бурному веселью, царящему в Эверсли, я думала, как эти новости повлияют на Хессенфилда.
Однажды я поехала вместе с матерью и Ли осмотреть Эндерби-холл.
Снова я стояла в том зале с его странной, зловещей атмосферой. Я заметила, что мать и Ли испытывают то же самое.
— Пойдем! — резко сказала мать. — Давайте осмотрим дом и побыстрее покончим с этим.
Мы пошли по комнатам. Я вошла в спальню, которая для меня была полна воспоминаниями.
— Какая прекрасная кровать! — заметила мать. Думаю, тот, кто купит этот дом, захочет приобрести И всю обстановку.
Я была рада, когда мы, наконец, вышли из этой комнаты. Мне не хотелось снова видеть ее, а ведь когда-то я ее обожала. Бо часто называл ее «нашим святилищем»и улыбался при этом, считая, что вся эта сентиментальность — не что иное, как шутка.
Мы вышли из дома, и я заметила, что изгородь частично снесена. Ли, увидев мое изумление, быстро сказал:
— Это была бесполезная трата земли.
— А почему же вы раньше огородили ее?
— У меня были насчет нее некоторые планы, но я так и не смог взяться за их выполнение: времени не хватало. А теперь мы здесь выращиваем цветы.
— У меня здесь есть розарий, — сказала мать. — Я своими руками посадила его и приказала ни в коем случае не прикасаться к нему.
— И горе тому, кто потопчет ее цветы! — добавил Ли.
— Значит, это все еще запретная территория?
— Запретная территория? — резко переспросила мать. — Ты странно изъясняешься.
— Нет, это действительно красивый сад, — сказала я, — И совсем рядом с домом.
— И мой собственный, — задумчиво произнесла мать. — Принадлежащий мне одной.
Мы вошли туда и огляделись.
Большую часть сада мать оставила в первозданном виде, благодаря чему он выглядел особенно привлекательно, но повсюду она посадила цветы. Неподалеку находился ее розарий, который был заполнен прекрасными розами всех сортов — в том числе там рос большой куст дамасских роз, которые особо почитались в нашей семье, так как одну из наших прародительниц назвали в честь них, когда Томас Линакр впервые привез этот цветок в Англию.
Близился сентябрь, время возвращаться, если мы не хотели попасть в непогоду.
И в последний день августа мы выехали в направлении Эйот Аббас.
В день нашего отъезда висел легкий туман — знак, что осень не за горами. Некоторые листья приобрели бронзовые оттенки, и Харриет заметила, что мы вовремя уезжаем, ибо от лета осталось совсем немного. Кларисса со слезами на глазах прощалась с Дама-рис.
— Поехали с нами, — повторяла она. — Почему ты не можешь? Ну почему? Почему?
— Ты скоро снова к нам приедешь, — сказала мать. Тогда Кларисса обняла ручками шею Дамарис и отказалась отпускать. Пришлось Дамарис нежно разжимать ее ручки.
— Мы скоро снова встретимся, — пообещала она.
Когда мы отъезжали от дома, Кларисса сидела, погруженная в себя, и ничто не могло ее отвлечь, даже сахарный мышонок, которого на прощанье сунула ей в руку моя мать.