Страница:
— Это конец всем нам — вам да и мне тоже. Я хочу, чтобы вы не только узнали все, но чтобы еще и поняли. Мне хотелось, чтобы мой сын был счастлив. Он бы жил с вашей сестрой, она хорошая девушка. Сердце мое наполнялось счастьем, когда я видела, как они постепенно влюбляются друг в друга. Я хотела, чтобы он женился на ней: она очень отличалась от тех девиц, с которыми он встречался в Лондоне. Он понимал ее добродетель, она стала бы ему хорошей поддержкой… поддержкой, которую я так и не смогла предоставить ему. Я желала ему этого.
Она злобно взглянула на меня и схватилась рукой за сердце. Она задыхалась.
— Но вы все испортили, — продолжала она. — Он последовал вслед за вами сюда и был убит. Если б не вы, он сейчас был бы жив. Мой единственный сын! Он был для меня всем, вся моя жизнь замыкалась на нем, но вы заманили его сюда, а потом лорд Хессенфилд убил его… приказал, чтобы его убили, а тело выбросили в Сену.
— Вы ошибаетесь! — воскликнула я. — Все было совсем не так. Он был шпионом. Он приехал сюда вовсе не ради меня, он приехал шпионить за якобитами.
— Он приехал из-за вас: все остальное было предлогом. Он приехал только ради вас.
— Это не правда! Он был связан здесь с воспитательницей, работавшей в нашей семье. Его схватили… при нем оказались бумаги, которые доказывали, что он работает на Англию.
Она покачала головой:
— Я знаю моего сына. Он был очень похож на отца: он не отступал от своего. Ему нужны были вы, и он приехал сюда, чтобы забрать вас, а Хессенфилд приревновал. Он жестокий и безжалостный человек, и он убил его. Я слышала об этом. Мне сообщили, что это было crime passionne!.
— Вы ошибаетесь… ошибаетесь… Она снова пожала плечами.
— Это конец. Уже скоро — и для меня, и для вас. Вы должны умереть! Как только я встретила вас в том доме, я сразу поняла, что в вас есть нечто роковое. В такой красоте, как ваша, таится зло. Это не дар Господень, он исходит от самого дьявола.
Она окинула меня странным взором. Ее глаза блестели.» Она сошла с ума, — подумала я. — Смерть Мэтью повредила ее разум «.
— Вы подобны той русалке из легенд, которая сидит на скале и поет, завлекая моряков к себе, в попасть в ее объятия означает смерть. Это… песня сирены:» Приди ко мне, и я дам тебе все, что ни пожелаешь «. Такая песня, но на самом деле все по-другому. Вы несете с собой смерть!
— Что вы говорите, миссис Пилкингтон?! Она покачала головой.
— Из-за вас умер Бо. Если бы не вы, он бы никогда в жизни не попал в Эверсли, не стал бы шантажировать ту женщину и сейчас был бы жив. А я, может быть, вышла бы за него замуж, и Мэтью был бы с нами… Но появились вы, с вашей странной, безумной красотой, поэтому он начал преследовать вас, но вместо прекрасной невесты и состояния на его долю выпала смерть. А потом Мэтью тоже услышал вашу песню, и его выкинуло на скалы судьбы. Куда она его привела? К смерти в Сене. Мой сын… мой любимый сын… А ваш муж — сколько горя вы принесли ему? И даже ваш настоящий любовник, Хессенфилд, не избег той же участи. Он считал себя умным, мнил себя кормчим… но теперь смерть ждет его..
— Я должна просить вас уйти. У меня много дел…
— Да, готовить саван своему возлюбленному. Приготовьте заодно для себя… и для меня.
Меня охватил ужас, ибо я поняла, что она говорит правду, а она продолжала:
— Я составила план, как уничтожить вас. Теперь никто больше не пострадает от вашей руки. Трое человек погибли… и все из-за вас, хотя в смерти Бо я вас не виню. Вы сами смерти подобны, вы — сирена. Даже не желая того, одним своим присутствием вы несете гибель, и вы должны уйти. Я подстроила ту встречу, изменив внешность из опасения, что вы можете вспомнить меня. Но мы встречались лишь однажды, а я была одной из лучших актрис на лондонской сцене. Я разузнала все, что можно, про те давние процессы по делам отравителей; я говорила с людьми, которые помнили их… и я поняла, что мне надо сделать. Раньше я даже не представляла себе, что существуют такие яды, которые могут попасть в тело человека сквозь кожу. Но яды такие были… и есть… И если вы знаете, куда за ними пойти, и если вы готовы платить… В общем, я пошла, заплатила и получила две пары перчаток. Лорд Хессенфилд принял наибольшую дозу: он, должно быть, много носил свои перчатки. С вами дело обстоит иначе, я же мало дотрагивалась до них, но все мы обречены, хотя моя смерть будет не такой быстрой, как ваша. Противоядия не существует, а я все же держала перчатки в своих руках, в мою кровь попал яд так же, как и в вашу… Я уничтожила сирену и убийцу моего сына, но при этом уничтожила и себя…
Я неуверенно поднялась: это был бред сошедшей с ума женщины.
Я должна избавиться от нее, вернуться к Хессенфилду, вызвать докторов и рассказать им, что случилось.
Я вышла из комнаты. Она шла вслед за мной. Я поднялась в спальню.
Хессенфилд с побелевшим лицом неподвижно лежал на кровати… Он был мертв…
До этого момента я не верила ей. Я убеждала себя, что она лжет про яд: такое могло произойти тридцать лет назад, но никак не сейчас. Но мне довелось слышать подобные истории о ядах замедленного действия и об искусстве итальянцев в производстве смертельных веществ такого рода. В Париже еще оставались люди, творящие свои темные дела в потайных каморках и богатеющие на этом.
Я была в смятении: слишком многое свалилось на меня. Значит, все это время Бо покоился под землей неподалеку от Эндерби. И Ли, на которого я смотрела как на своего отца, похоронил его там, и в дело это была вовлечена моя мать. А Мэтью был сыном Бо.
Я не могла поверить этому, но то, что произошло, доказывало, что все — настоящая правда.
Бо… все эти годы был мертв. Мэтью и я вместе! Неудивительно, что меня тянуло к нему. В конце концов, это был не просто порыв необузданной страсти.
Однако был еще один ужасный факт, который набрасывал пелену тьмы на все происходящее, и сейчас я думала о прошлом, потому что не могла спокойно взирать на настоящее.
Хессенфилд мертв. Я не могла смириться с этим. Он, который всегда был полон жизненных сил… теперь мертв… и все из-за какой-то пары перчаток. Он вскоре поднимется с постели, и рассмеется вместе со мной. Это была шутка. Шутка… подстроенная, чтобы доказать мне, как я люблю его.
О, как я любила его!
— О, Хессенфилд! — прошептала я. — Я бесконечно люблю тебя!
Я закрыла лицо руками. Какие они холодные… Лицо мое горело, но, несмотря, на это меня била дрожь.
И вдруг мною овладел приступ безумной радости.
— Я иду к тебе, Хессенфилд! Мы всегда говорили, что только смерть может разлучить нас… но даже у нее это не вышло.
Я опустилась рядом с постелью, пристально рассматривая его.
— Я ухожу вместе с тобой, Хессенфилд. Я не задержусь…
Смерть! Она была близка. Я уже слышала над своей головой шум ее крыльев. Странно думать, что у смерти могут быть крылья.
« Давний обман, — подумала я. — Но почему… почему?»
И тут у меня внутри все замерло. Ничего не видящим взором я уставилась перед собой. Я радовалась, тому, что ничто не разлучит нас с Хессенфилдом, а теперь я вспомнила — Кларисса, моя дочь… наша дочь… Когда мы умрем, что станет с ней?
Я судорожно сжала руки, чтобы они не дрожали.
— Мое дитя… моя девочка! Что же будет с тобой? Ты останешься здесь одна, кто позаботится о тебе?
Я должна что-то делать, должна немедленно что-то предпринять. Я поднялась. Комната закачалась вокруг меня.
— Поспеши! — громко сказала я себе. — Кто знает, сколько еще времени отпущено тебе?
И тогда я начала молиться. Не помню, чтобы я молилась раньше. По-моему, такие люди, как я, молятся лишь тогда, когда им что-нибудь требуется.
Вот и я подумала о молитве только тогда, когда мне что-то надо получить.
Вдруг меня как будто озарило, это было словно откровение свыше, и я поняла, как должна поступить. Я подошла к бюро и достала лист бумаги. — В этот ужасный час я вспомнила о своей сестре. Я вспомнила, как она и Кларисса подружились, когда я вместе с ней приехала в Эверсли. Между ними установился какой-то особый союз.
« Дамарис! — сказала я себе. — Это должна быть Дамарис!»
« Дорогая Дамарис!
Я умираю. К тому времени, как ты получишь это письмо, я уже умру. Лорд Хессенфилд, отец Клариссы, также мертв. Я беспокоюсь за Клариссу: она остается здесь, в незнакомой стране, и я не знаю, кто позаботится о ней, когда я покину этот мир.
Я была плохой, испорченной, но моя дочь в этом не виновна. Дамарис, я хочу, чтобы, ты забрала ее. Ты должна немедленно приехать сюда, увезти ее и воспитать, как воспитала бы свою дочь. Нет никого в этом мире, кому я могу доверить ее, кроме тебя. Здесь меня знают как леди Хессенфилд, а Клариссу считают нашей дочерью, каковой, впрочем, она и является. Я не могу рассказать тебе, как все получилось, это неважно. Лишь Кларисса имеет значение.
Здесь есть одна хорошая девушка, ее зовут Жанна.
Пока ты не приедешь, я оставляю Клариссу ей на попечение. Она очень добрая, раньше она присматривала за Клариссой и очень любит ее. Когда-то она продавала цветы и жила в ужасной нищете, но ей я верю больше, чем кому-либо здесь.
Дамарис, я вела себя ужасно. Всюду я оставляла за собой несчастья и беды. Я разрушила и твою жизнь, но на самом деле Мэтью был неподходящей парой для тебя, иначе бы он так не поступил. Тебе нужен другой муж.
Прошу тебя, сделай это ради меня… Нет, ради Клариссы. Пошли за ней кого-нибудь сразу, как только получишь это письмо.
Твоя сестра Карлотта «.
Я запечатала письмо и послала за курьером, который возил срочные послания Хессенфилда в Англию.
— Возьмите это, — сказала я, — и доставьте как можно быстрее.
И снова я взмолилась Богу, но теперь о том, чтобы письмо дошло к Дамарис, потому что в действительности движение между двумя странами было очень затруднено, и подобные задания должны были выполняться с особой осторожностью. Часто курьеры не достигали пункта своего назначения, а после той операции с оружием, которая стоила Мэтью жизни, еще больше стали следить за теми, кто въезжает в страну. Но я молилась, чтобы Дамарис получила это послание и чтобы она приехала и забрала Клариссу.
Потом я послала за Жанной.
— Жанна, я умираю.
— Мадам… это невозможно.
— Лорд Хессенфилд уже мертв.
— О, мадам, но что же станет со всеми нами?
— Остается девочка. Жанна, я вверяю ее тебе, позаботься о ней. У меня есть сестра в Англии, я написала ей. Она пришлет кого-нибудь за Клариссой.
— А когда за ней приедут, мадам?
— Скоро… скоро, обязательно приедут. Я уверена в этом.
— Из Англии, мадам…
— Приедут, Жанна. Я обещаю тебе, дождись и заботься о ребенке. — Я схватила ее руки и умоляюще заглянула в глаза. — Жанна, это последнее желание и приказ умирающей женщины…
— Конечно, мадам.
Жанна выглядела очень испуганной, Но я знала, она сдержит свое слово.
Я сожгла перчатки — и мои, и Хессенфилда. Пока они горели, пламя обрело какой-то странный цвет. Я думала, что они долго будут пылать, но спустя несколько секунд перчатки уже обратились в прах. Потом я взяла перо и записала в дневник все, что произошло со мной. В заполнении его было какое-то успокоение.
Я сказала Жанне, чтобы она сохранила мой дневник и, когда прибудут люди от моей сестры, отдала его им.
Я хотела, чтобы Дамарис поняла, как все получилось: ведь часто понять — значит простить.
Я опустила перо, потом снова позвала Жанну и сообщила ей, где она сможет найти дневник. Она выглядела ошеломленной, но тем не менее внимательно выслушала все мои наказы. После того как она ушла, я не смогла больше» противиться искушению и снова взялась за перо.
И тогда, в самом начале моего дневника, я написала:
«Это» Песня сирены «, которая совсем не хотели быть тем, чем она была, но так случилось, и та, кто обвинила ее в этом, оказалась права. Те, кто проходил мимо этой сирены, сворачивали со своего пути и иди прямо навстречу смерти. Кажется вполне справедливым, что Смерть завладеет ею, так и не дав ей допеть свою песню».
Часть четвертая. ДАМАРИС
ОТШЕЛЬНИК ИЗ ЭНДЕРБИ-ХОЛЛА
Она злобно взглянула на меня и схватилась рукой за сердце. Она задыхалась.
— Но вы все испортили, — продолжала она. — Он последовал вслед за вами сюда и был убит. Если б не вы, он сейчас был бы жив. Мой единственный сын! Он был для меня всем, вся моя жизнь замыкалась на нем, но вы заманили его сюда, а потом лорд Хессенфилд убил его… приказал, чтобы его убили, а тело выбросили в Сену.
— Вы ошибаетесь! — воскликнула я. — Все было совсем не так. Он был шпионом. Он приехал сюда вовсе не ради меня, он приехал шпионить за якобитами.
— Он приехал из-за вас: все остальное было предлогом. Он приехал только ради вас.
— Это не правда! Он был связан здесь с воспитательницей, работавшей в нашей семье. Его схватили… при нем оказались бумаги, которые доказывали, что он работает на Англию.
Она покачала головой:
— Я знаю моего сына. Он был очень похож на отца: он не отступал от своего. Ему нужны были вы, и он приехал сюда, чтобы забрать вас, а Хессенфилд приревновал. Он жестокий и безжалостный человек, и он убил его. Я слышала об этом. Мне сообщили, что это было crime passionne!.
— Вы ошибаетесь… ошибаетесь… Она снова пожала плечами.
— Это конец. Уже скоро — и для меня, и для вас. Вы должны умереть! Как только я встретила вас в том доме, я сразу поняла, что в вас есть нечто роковое. В такой красоте, как ваша, таится зло. Это не дар Господень, он исходит от самого дьявола.
Она окинула меня странным взором. Ее глаза блестели.» Она сошла с ума, — подумала я. — Смерть Мэтью повредила ее разум «.
— Вы подобны той русалке из легенд, которая сидит на скале и поет, завлекая моряков к себе, в попасть в ее объятия означает смерть. Это… песня сирены:» Приди ко мне, и я дам тебе все, что ни пожелаешь «. Такая песня, но на самом деле все по-другому. Вы несете с собой смерть!
— Что вы говорите, миссис Пилкингтон?! Она покачала головой.
— Из-за вас умер Бо. Если бы не вы, он бы никогда в жизни не попал в Эверсли, не стал бы шантажировать ту женщину и сейчас был бы жив. А я, может быть, вышла бы за него замуж, и Мэтью был бы с нами… Но появились вы, с вашей странной, безумной красотой, поэтому он начал преследовать вас, но вместо прекрасной невесты и состояния на его долю выпала смерть. А потом Мэтью тоже услышал вашу песню, и его выкинуло на скалы судьбы. Куда она его привела? К смерти в Сене. Мой сын… мой любимый сын… А ваш муж — сколько горя вы принесли ему? И даже ваш настоящий любовник, Хессенфилд, не избег той же участи. Он считал себя умным, мнил себя кормчим… но теперь смерть ждет его..
— Я должна просить вас уйти. У меня много дел…
— Да, готовить саван своему возлюбленному. Приготовьте заодно для себя… и для меня.
Меня охватил ужас, ибо я поняла, что она говорит правду, а она продолжала:
— Я составила план, как уничтожить вас. Теперь никто больше не пострадает от вашей руки. Трое человек погибли… и все из-за вас, хотя в смерти Бо я вас не виню. Вы сами смерти подобны, вы — сирена. Даже не желая того, одним своим присутствием вы несете гибель, и вы должны уйти. Я подстроила ту встречу, изменив внешность из опасения, что вы можете вспомнить меня. Но мы встречались лишь однажды, а я была одной из лучших актрис на лондонской сцене. Я разузнала все, что можно, про те давние процессы по делам отравителей; я говорила с людьми, которые помнили их… и я поняла, что мне надо сделать. Раньше я даже не представляла себе, что существуют такие яды, которые могут попасть в тело человека сквозь кожу. Но яды такие были… и есть… И если вы знаете, куда за ними пойти, и если вы готовы платить… В общем, я пошла, заплатила и получила две пары перчаток. Лорд Хессенфилд принял наибольшую дозу: он, должно быть, много носил свои перчатки. С вами дело обстоит иначе, я же мало дотрагивалась до них, но все мы обречены, хотя моя смерть будет не такой быстрой, как ваша. Противоядия не существует, а я все же держала перчатки в своих руках, в мою кровь попал яд так же, как и в вашу… Я уничтожила сирену и убийцу моего сына, но при этом уничтожила и себя…
Я неуверенно поднялась: это был бред сошедшей с ума женщины.
Я должна избавиться от нее, вернуться к Хессенфилду, вызвать докторов и рассказать им, что случилось.
Я вышла из комнаты. Она шла вслед за мной. Я поднялась в спальню.
Хессенфилд с побелевшим лицом неподвижно лежал на кровати… Он был мертв…
До этого момента я не верила ей. Я убеждала себя, что она лжет про яд: такое могло произойти тридцать лет назад, но никак не сейчас. Но мне довелось слышать подобные истории о ядах замедленного действия и об искусстве итальянцев в производстве смертельных веществ такого рода. В Париже еще оставались люди, творящие свои темные дела в потайных каморках и богатеющие на этом.
Я была в смятении: слишком многое свалилось на меня. Значит, все это время Бо покоился под землей неподалеку от Эндерби. И Ли, на которого я смотрела как на своего отца, похоронил его там, и в дело это была вовлечена моя мать. А Мэтью был сыном Бо.
Я не могла поверить этому, но то, что произошло, доказывало, что все — настоящая правда.
Бо… все эти годы был мертв. Мэтью и я вместе! Неудивительно, что меня тянуло к нему. В конце концов, это был не просто порыв необузданной страсти.
Однако был еще один ужасный факт, который набрасывал пелену тьмы на все происходящее, и сейчас я думала о прошлом, потому что не могла спокойно взирать на настоящее.
Хессенфилд мертв. Я не могла смириться с этим. Он, который всегда был полон жизненных сил… теперь мертв… и все из-за какой-то пары перчаток. Он вскоре поднимется с постели, и рассмеется вместе со мной. Это была шутка. Шутка… подстроенная, чтобы доказать мне, как я люблю его.
О, как я любила его!
— О, Хессенфилд! — прошептала я. — Я бесконечно люблю тебя!
Я закрыла лицо руками. Какие они холодные… Лицо мое горело, но, несмотря, на это меня била дрожь.
И вдруг мною овладел приступ безумной радости.
— Я иду к тебе, Хессенфилд! Мы всегда говорили, что только смерть может разлучить нас… но даже у нее это не вышло.
Я опустилась рядом с постелью, пристально рассматривая его.
— Я ухожу вместе с тобой, Хессенфилд. Я не задержусь…
Смерть! Она была близка. Я уже слышала над своей головой шум ее крыльев. Странно думать, что у смерти могут быть крылья.
« Давний обман, — подумала я. — Но почему… почему?»
И тут у меня внутри все замерло. Ничего не видящим взором я уставилась перед собой. Я радовалась, тому, что ничто не разлучит нас с Хессенфилдом, а теперь я вспомнила — Кларисса, моя дочь… наша дочь… Когда мы умрем, что станет с ней?
Я судорожно сжала руки, чтобы они не дрожали.
— Мое дитя… моя девочка! Что же будет с тобой? Ты останешься здесь одна, кто позаботится о тебе?
Я должна что-то делать, должна немедленно что-то предпринять. Я поднялась. Комната закачалась вокруг меня.
— Поспеши! — громко сказала я себе. — Кто знает, сколько еще времени отпущено тебе?
И тогда я начала молиться. Не помню, чтобы я молилась раньше. По-моему, такие люди, как я, молятся лишь тогда, когда им что-нибудь требуется.
Вот и я подумала о молитве только тогда, когда мне что-то надо получить.
Вдруг меня как будто озарило, это было словно откровение свыше, и я поняла, как должна поступить. Я подошла к бюро и достала лист бумаги. — В этот ужасный час я вспомнила о своей сестре. Я вспомнила, как она и Кларисса подружились, когда я вместе с ней приехала в Эверсли. Между ними установился какой-то особый союз.
« Дамарис! — сказала я себе. — Это должна быть Дамарис!»
« Дорогая Дамарис!
Я умираю. К тому времени, как ты получишь это письмо, я уже умру. Лорд Хессенфилд, отец Клариссы, также мертв. Я беспокоюсь за Клариссу: она остается здесь, в незнакомой стране, и я не знаю, кто позаботится о ней, когда я покину этот мир.
Я была плохой, испорченной, но моя дочь в этом не виновна. Дамарис, я хочу, чтобы, ты забрала ее. Ты должна немедленно приехать сюда, увезти ее и воспитать, как воспитала бы свою дочь. Нет никого в этом мире, кому я могу доверить ее, кроме тебя. Здесь меня знают как леди Хессенфилд, а Клариссу считают нашей дочерью, каковой, впрочем, она и является. Я не могу рассказать тебе, как все получилось, это неважно. Лишь Кларисса имеет значение.
Здесь есть одна хорошая девушка, ее зовут Жанна.
Пока ты не приедешь, я оставляю Клариссу ей на попечение. Она очень добрая, раньше она присматривала за Клариссой и очень любит ее. Когда-то она продавала цветы и жила в ужасной нищете, но ей я верю больше, чем кому-либо здесь.
Дамарис, я вела себя ужасно. Всюду я оставляла за собой несчастья и беды. Я разрушила и твою жизнь, но на самом деле Мэтью был неподходящей парой для тебя, иначе бы он так не поступил. Тебе нужен другой муж.
Прошу тебя, сделай это ради меня… Нет, ради Клариссы. Пошли за ней кого-нибудь сразу, как только получишь это письмо.
Твоя сестра Карлотта «.
Я запечатала письмо и послала за курьером, который возил срочные послания Хессенфилда в Англию.
— Возьмите это, — сказала я, — и доставьте как можно быстрее.
И снова я взмолилась Богу, но теперь о том, чтобы письмо дошло к Дамарис, потому что в действительности движение между двумя странами было очень затруднено, и подобные задания должны были выполняться с особой осторожностью. Часто курьеры не достигали пункта своего назначения, а после той операции с оружием, которая стоила Мэтью жизни, еще больше стали следить за теми, кто въезжает в страну. Но я молилась, чтобы Дамарис получила это послание и чтобы она приехала и забрала Клариссу.
Потом я послала за Жанной.
— Жанна, я умираю.
— Мадам… это невозможно.
— Лорд Хессенфилд уже мертв.
— О, мадам, но что же станет со всеми нами?
— Остается девочка. Жанна, я вверяю ее тебе, позаботься о ней. У меня есть сестра в Англии, я написала ей. Она пришлет кого-нибудь за Клариссой.
— А когда за ней приедут, мадам?
— Скоро… скоро, обязательно приедут. Я уверена в этом.
— Из Англии, мадам…
— Приедут, Жанна. Я обещаю тебе, дождись и заботься о ребенке. — Я схватила ее руки и умоляюще заглянула в глаза. — Жанна, это последнее желание и приказ умирающей женщины…
— Конечно, мадам.
Жанна выглядела очень испуганной, Но я знала, она сдержит свое слово.
Я сожгла перчатки — и мои, и Хессенфилда. Пока они горели, пламя обрело какой-то странный цвет. Я думала, что они долго будут пылать, но спустя несколько секунд перчатки уже обратились в прах. Потом я взяла перо и записала в дневник все, что произошло со мной. В заполнении его было какое-то успокоение.
Я сказала Жанне, чтобы она сохранила мой дневник и, когда прибудут люди от моей сестры, отдала его им.
Я хотела, чтобы Дамарис поняла, как все получилось: ведь часто понять — значит простить.
Я опустила перо, потом снова позвала Жанну и сообщила ей, где она сможет найти дневник. Она выглядела ошеломленной, но тем не менее внимательно выслушала все мои наказы. После того как она ушла, я не смогла больше» противиться искушению и снова взялась за перо.
И тогда, в самом начале моего дневника, я написала:
«Это» Песня сирены «, которая совсем не хотели быть тем, чем она была, но так случилось, и та, кто обвинила ее в этом, оказалась права. Те, кто проходил мимо этой сирены, сворачивали со своего пути и иди прямо навстречу смерти. Кажется вполне справедливым, что Смерть завладеет ею, так и не дав ей допеть свою песню».
Часть четвертая. ДАМАРИС
ОТШЕЛЬНИК ИЗ ЭНДЕРБИ-ХОЛЛА
Дни кажутся бесконечными, я чувствую себя одинокой. Час за часом я лежу здесь, на своей кровати, и твержу, что жизнь для меня кончена, но на самом деле она никогда и не начиналась.
Я была счастлива, казалось, я была на пороге большой любви, а потом вдруг все кончилось. Я увидела, как все, о чем я мечтала, разбилось в один миг, а потом был еще и этот сокрушающий удар.
Порой создается такое впечатление, что жизнь не довольствуется только тем, что лишает человека счастья, а, как оказывается, обязательно находит что-то еще, чтобы сделать его горе еще более невыносимым. Одним сумрачным ноябрьским днем я потеряла человека, которого любила, и той же ночью меня сразила ужасная болезнь, которая сделала из меня почти инвалида.
О, я окружена любовью! Ни у одной девушки нет таких родителей, как у меня, и нет человека на свете, которого бы так любили и лелеяли, как меня. Тысячи раз мне было сказано, что я — смысл их жизни, они винят в происшедшем со мной себя, но они невиновны, а как я могу сказать им это, не упоминая имени Карлотты?
Я не хочу думать о Карлотте, я не могу этого вынести. Иногда я вспоминаю ее облик и говорю себе, что ненавижу ее, но продолжаю видеть ее красоту, в Которую почти невозможно поверить. Раньше я думала, что никто не может быть так красив, как Карлотта. Ей было дано все, наверное, те силы, что решают, какими мы должны быть, покровительствовали ей. У нее есть все… все… так говорят.
Так и есть на самом деле. Я часто замечала, какими становились взгляды мужчин, когда она входила в комнату, ей стоило лишь раз посмотреть на них, и они принадлежали ей. Я так восхищалась ею, гордилась тем, что она — моя сестра.
Но теперь я понимаю больше, моя мать показала мне свой дневник. Мне стало известно о романтическом рождении Карлотты в Венеции, о том, какой ужас довелось пережить матери. Я узнала о том страшном человеке, который умер, о его убийце и о чудовищных подозрениях, что мои родители питали друг к другу в то время. Это объясняло все, я поняла, почему моему отцу пришлось пристрелить собаку и похоронить ее. Если б я только знала, какие страдания перенесли мои родители, я бы никогда не пошла на могилу Бэлл после того, как увидела Мэтью и Карлотту вместе.
Да, я и вправду была шокирована, так как думала, что не только Мэтью обманывал и предавал меня. Я подозревала моего милого отца, который, на самом деле всего лишь пытался сохранить тайну, потому и застрелил невинное животное. И вот теперь из-за моего невежества все мы глубоко страдаем.
Будь я более опытна в мирских делах, я могла бы заподозрить, что между Мэтью и Карлоттой существует какая-то связь. Конечно, это бы глубоко ранило меня, но я бы никогда не перенесла такого ужасного потрясения, я была бы подготовлена к этому откровению.
Но что проку вспоминать? Все прошло, Мэтью исчез с горизонта моей жизни. Редко виделась я и с Карлоттой — да я и не хотела встречаться с нею, ибо это причиняло мне слишком большую боль, но я полюбила ее милую дочку, и мне бы хотелось узнать ее получше.
Странно, но когда в наш дом приехала эта крошка, я ощутила новый интерес к жизни. С той страшной ночи меня ничего не интересовало, но когда приехала Кларисса и мы подружились, я позабыла обо всех своих обидах. Мне нравилось, с какой настойчивостью она требует ответов на свои вопросы, я любила играть с ней в разные игры. Ее любимой игрой была «Угадайка»: я намекала на то, что задумала, а она должна была догадаться. Она с серьезным видом раздумывала в поисках ответа и радостно вскрикивала, когда ответ оказывался правильным. Мы полюбили друг друга с первого взгляда.
Однажды я находилась в своей спальне, а Кларисса играла в саду — она кричала и пела, забавляясь с мячом, и вдруг наступила тишина. Я прислушалась, но ничего не услышала. Это происходило минуту или две, но мне они показались вечностью. Мною овладели ужасные подозрения: что-то случилось. Она упала и поранилась? Она забрела далеко в лес?
Я поднялась с кровати и подбежала к окну. Кларисса лежала на траве и что-то там разглядывала, какое-то насекомое. Я увидела, как она осторожно трогала его пальчиком. Скорее всего, это был муравей.
Я вернулась в постель и тут вспомнила, что к окну я подбежала. А ведь я не бегала с тех пор, как пережила ту страшную ночь, я лишь ходила, и то с огромным трудом. Это явилось откровением. После я обнаружила, что немного могу ходить по своей комнате.
Я знала, что посещение нашего дома очень смущает Карлотту, так как ей трудно встречаться со мной лицом к лицу, и поэтому мы почти не видели ее, а это означало, что не видели и ее дочь. Но я много думала о ней, часто вспоминала эпизоды из моей жизни, когда была еще здорова и разъезжала по округе. Особенно я любила наблюдать за растениями, птицами и животными. Я столько знала о жизни природы и теперь хотела бы поделиться своими знаниями с Клариссой.
А потом я услышала новости, которые тяжким грузом легли на плечи членов нашей семьи: Карлотту похитили и увезли во Францию, а с ней и Клариссу. Ужас, словно громом, поразил всех нас, когда приехала Харриет и рассказала, что произошло.
Мне рассказала все моя мать — с тех пор, как я заболела, именно от нее я узнавала все новости. Я думаю, она чувствовала, что, знай я тогда о Карлотте и Мэтью, я бы не поехала той ночью в лес, а вернулась бы прямо домой, и в этом случае, возможно, меня бы еще удалось вылечить.
— Харриет сказала, что Карлотту похитил человек по имени лорд Хессенфилд, один из главарей якобитов, — поведала мне мать. — Было известно, что он скрывается где-то неподалеку. Он бежал во Францию и взял с собой Клариссу, но не всем известно, что лорд Хессенфилд — отец Клариссы.
Потом Харриет рассказала нам, как Карлотту схватили якобиты, когда она остановилась в гостинице «Черный боров» при возвращении в Эйот Аббас, и как лорд Хессенфилд изнасиловал ее. Результатом этого явилась ее беременность, и, чтобы помочь ей, Бенджи женился на ней, он уже давно был влюблен в Карлотту и с радостью ухватился за возможность жениться. Так что Кларисса — дочь Хессенфилда. Он, должно быть, любил Карлотту, раз рисковал своей жизнью, чтобы забрать ее с собой. То, что ее увезли силой, было ясно — при сопротивлении с плеч ее соскользнул плащ, который немного погодя обнаружили в кустарнике. Скорее всего, Клариссу увезли до того, потому что к моменту похищения Карлотты ее нигде не было уже несколько часов.
Все это казалось абсолютно невероятным, но Карлотта была рождена, чтобы быть центром бури. Более того, когда я вспомнила жизнь моих родителей, то поняла, что каждый из нас в определенный момент жизни переживает весьма необычные и бурные приключения. Для меня это был ужасный эпизод с «Доброй миссис Браун». Долгое время после этого я рисовала себе те страшные последствия, что могли случиться тогда. Я так и не смогла забыть этой встречи, и не раз с той поры меня мучили ночные кошмары.
А в Эндерби-холле появился новый жилец. Меня очень удивило, что кто-то захотел приобрести этот дом. Он представлял собой весьма мрачное здание, и за ним закрепилась репутация «дома с привидениями». Несколько раз приезжали смотреть на него. Мать или отец, а несколько раз даже моя бабушка из Эверсли-корта показывали дом покупателям. По сути дела, люди больше обращались в Эверсли-корт, нежели в Довер-хаус.
Мне хорошо запомнился тот день, когда бабушка заехала к нам, чтобы рассказать о вновь прибывшем. Все собрались в моей комнате, потому что мать всегда приводила ко мне посетителей: она придерживалась мнения, что это может подбодрить меня.
— Даже не представляю себе, — говорила бабушка, — зачем он приехал? Такое впечатление, что ему все уже не нравилось, даже когда он дома еще не видел, а в Эндерби и так можно найти немало недостатков!
— Я всегда считала, — ответила мать, — что этот дом, если захотеть, можно полностью изменить.
— Но Присцилла, милая, как? — спросила бабушка.
— Ну, расчистить землю от кустов, а то дом весь зарос, сделать окна побольше, чтобы проникал солнечный свет, и я могу себе представить счастливых мужа и жену с кучей ребятишек. Этому дому больше всего не хватает света и веселья.
— Милая Присцилла! — только и проговорила моя бабушка в ответ.
«Ну, конечно, — подумала я, — там был убит Бомонт Гранвиль, и тело его похоронено неподалеку. Кроме того, там еще существовало настоящее привидение — женщина, которая пыталась повеситься, бросившись на веревке с галереи».
— Расскажи нам об этом человеке, — попросила мать.
— Я бы сказала, он очень подходит этому дому, он прихрамывает, и у него мрачная внешность. Он выглядит так, будто для него улыбка означает немыслимые мучения, но он ни в коем случае не стар. Я спросила его: «А если вы купите дом, то будете жить в нем один?» Он ответил, что да, и я, должно быть, настолько открыто удивилась, что он добавил: «Я предпочитаю уединение», как бы предупреждая меня хранить свои мысли при себе, как я, естественно, и поступила. Он сказал, что дом очень темный и мрачный. Тогда я ответила ему в точности твоими словами, Присцилла: «Надо выкорчевать кусты и впустить свет».
— А как насчет обстановки? — спросила мать, и мне сразу вспомнилась те спальня и кровать с пологом из красных занавесей.
— Он сказал, что приобрел бы и обстановку.
— Что ж, это решает все проблемы, — ответила мать.
— Ничего это не решает. Мне кажется, он просто развлекался, доказывая нам, что этот дом продать невозможно.
— Тогда он в этом преуспел.
— Я думаю, нам надо избавиться от всей обстановки, вычистить дом… и полностью его перестроить — посмотрим, что тогда будет. Во всяком случае, о Джереми Грэнтхорне можно уже не думать, мы о нем больше не услышим.
Но здесь она оказалась не права: новым владельцем Эндерби-холла стал именно Джереми Грэнтхорн.
Для Эндерби-холла он не сделал ровным счетом Ничего, и все осталось, как было.
Эбби была одной из служанок, в обязанности которой входило ухаживать за мной, и получила она это задание не только потому, что была хорошей работницей, но и потому, что, по словам матери, была очень веселой, то есть весьма болтливой.
Сама я говорила немного. Я постоянно была погружена в свои мысли, но Эбби не относилась к тем людям, которые нуждаются во внимании собеседника. Убирая комнату, а я, лежа, следила за ее движениями, читала или шила, она, не переставая, говорила; о том, что сейчас происходит в доме. Порой я кивала или бормотала в ответ что-нибудь, но только потому, что не хотела портить ей удовольствие, хотя на самом деле меня редко интересовали ее разговоры. Ничто в эти дни не способно было меня заинтересовать.
Эбби неоднократно болтала о наших соседях, и постепенно я заметила, что имя Джереми Грэнтхорна все чаще и чаще звучит в ее речах.
— С ним живет слуга, мисс, один-единственный. Говорят, он не любит женщин. — Она хихикнула. — Я бы сказала, он очень забавный человек, госпожа. И этот его слуга, Смит его зовут, он точь-в-точь, как хозяин. Как-то мимо их дома проходила Эмми Кэмп и решила зайти к ним. Этот Смит был в саду, и Эмми спросила его, как пройти в деревню Эверсли, будто бы не знала. Это она-то, которая родилась и всю жизнь прожила там! Эмми сказала: «Какой дорогой можно дойти туда?» Он, не произнося ни слова, показал ей, и она тогда спросила: «Вы немой, сэр?» Тогда он сказал ей, чтобы она следила за своими словами и не дерзила. Эмми утверждает, что она просто спросила у него дорогу и что он ей не поверил. «Ты пришла шпионить за нами, — сказал он. — Мы не любим, когда за нами следят, будь поосторожнее. С нами живет большой пес, и ему тоже не нравится, когда люди вынюхивают здесь что-либо!» Эмми была потрясена. Она любит мужчин, и они, как правило, неравнодушны к ней, но не этот Смит. Она говорит, что он любит только своего хозяина.
— Не надо было Эмми спрашивать, — заметила я. — Это не ее дело.
— О нет, мисс, вы же нас знаете. Нам просто интересно, что это за люди…
На следующий день Эбби пришла с очередными новостями:
— Там никто не бывает. Бидди Лэнг говорит, что они сами привидения: двое мужчин… в таком большом доме — это весьма странно, по словам Бидди.
Но меня абсолютно не интересовало, что происходит в том доме. Я пообещала себе, что больше ноги моей в нем не будет.
С той поры как я подружилась с Клариссой, я начала немного ходить. Мать была ужасно рада, она решила, что это знак того, что я иду на поправку и вскоре совсем выздоровлю.
Я не стала говорить ей, что единственным изменением было то, что теперь я могла двигать ногами… самую малость. Я очень быстро уставала, и дело было не столько в физической природе моей болезни, но в сильной апатии, безразличии ко всему — это было труднее всего выносить.
Когда мать читала мне, я выказывала мало интереса к тому, что она читала. Правда, я притворялась, что меня это занимает, но я плохая актриса. Когда отец играл со мной в шахматы, я делала это безрадостно, без воодушевления, может, поэтому я чаще и выигрывала — я была спокойной и равнодушной, меня не заботили ни победа, ни поражение. Так трудно было смириться с этим — с отсутствием интереса к жизни.
Но со временем я начала ловить себя на том, что все чаще прислушиваюсь к рассказам Эбби. Редко, когда я отзывалась и никогда не задавала вопросов, но когда она упоминала о странной паре из Эндерби, во мне просыпался какой-то интерес.
Понемногу я начала выезжать на конные прогулки, но недалеко, потому что быстро уставала, но когда я входила в конюшню и Томтит начинал тереться о меня носом, всхрапывать и всем своим видом показывать, как он рад меня видеть, во мне снова рождалось желание проехаться, хоть немного. А как он закидывал назад свою голову и каждой клеточкой своего тела выражал неуемную радость, когда я седлала его, поэтому я решила, что снова буду ездить на нем… ради самого Томтита. Я так плохо обошлась с ним той ночью: бросила его дрожать на холоде, а сама направилась в тот «запретный лес». Я забыла о нем, хуже всего так обращаться с животными.
Я была счастлива, казалось, я была на пороге большой любви, а потом вдруг все кончилось. Я увидела, как все, о чем я мечтала, разбилось в один миг, а потом был еще и этот сокрушающий удар.
Порой создается такое впечатление, что жизнь не довольствуется только тем, что лишает человека счастья, а, как оказывается, обязательно находит что-то еще, чтобы сделать его горе еще более невыносимым. Одним сумрачным ноябрьским днем я потеряла человека, которого любила, и той же ночью меня сразила ужасная болезнь, которая сделала из меня почти инвалида.
О, я окружена любовью! Ни у одной девушки нет таких родителей, как у меня, и нет человека на свете, которого бы так любили и лелеяли, как меня. Тысячи раз мне было сказано, что я — смысл их жизни, они винят в происшедшем со мной себя, но они невиновны, а как я могу сказать им это, не упоминая имени Карлотты?
Я не хочу думать о Карлотте, я не могу этого вынести. Иногда я вспоминаю ее облик и говорю себе, что ненавижу ее, но продолжаю видеть ее красоту, в Которую почти невозможно поверить. Раньше я думала, что никто не может быть так красив, как Карлотта. Ей было дано все, наверное, те силы, что решают, какими мы должны быть, покровительствовали ей. У нее есть все… все… так говорят.
Так и есть на самом деле. Я часто замечала, какими становились взгляды мужчин, когда она входила в комнату, ей стоило лишь раз посмотреть на них, и они принадлежали ей. Я так восхищалась ею, гордилась тем, что она — моя сестра.
Но теперь я понимаю больше, моя мать показала мне свой дневник. Мне стало известно о романтическом рождении Карлотты в Венеции, о том, какой ужас довелось пережить матери. Я узнала о том страшном человеке, который умер, о его убийце и о чудовищных подозрениях, что мои родители питали друг к другу в то время. Это объясняло все, я поняла, почему моему отцу пришлось пристрелить собаку и похоронить ее. Если б я только знала, какие страдания перенесли мои родители, я бы никогда не пошла на могилу Бэлл после того, как увидела Мэтью и Карлотту вместе.
Да, я и вправду была шокирована, так как думала, что не только Мэтью обманывал и предавал меня. Я подозревала моего милого отца, который, на самом деле всего лишь пытался сохранить тайну, потому и застрелил невинное животное. И вот теперь из-за моего невежества все мы глубоко страдаем.
Будь я более опытна в мирских делах, я могла бы заподозрить, что между Мэтью и Карлоттой существует какая-то связь. Конечно, это бы глубоко ранило меня, но я бы никогда не перенесла такого ужасного потрясения, я была бы подготовлена к этому откровению.
Но что проку вспоминать? Все прошло, Мэтью исчез с горизонта моей жизни. Редко виделась я и с Карлоттой — да я и не хотела встречаться с нею, ибо это причиняло мне слишком большую боль, но я полюбила ее милую дочку, и мне бы хотелось узнать ее получше.
Странно, но когда в наш дом приехала эта крошка, я ощутила новый интерес к жизни. С той страшной ночи меня ничего не интересовало, но когда приехала Кларисса и мы подружились, я позабыла обо всех своих обидах. Мне нравилось, с какой настойчивостью она требует ответов на свои вопросы, я любила играть с ней в разные игры. Ее любимой игрой была «Угадайка»: я намекала на то, что задумала, а она должна была догадаться. Она с серьезным видом раздумывала в поисках ответа и радостно вскрикивала, когда ответ оказывался правильным. Мы полюбили друг друга с первого взгляда.
Однажды я находилась в своей спальне, а Кларисса играла в саду — она кричала и пела, забавляясь с мячом, и вдруг наступила тишина. Я прислушалась, но ничего не услышала. Это происходило минуту или две, но мне они показались вечностью. Мною овладели ужасные подозрения: что-то случилось. Она упала и поранилась? Она забрела далеко в лес?
Я поднялась с кровати и подбежала к окну. Кларисса лежала на траве и что-то там разглядывала, какое-то насекомое. Я увидела, как она осторожно трогала его пальчиком. Скорее всего, это был муравей.
Я вернулась в постель и тут вспомнила, что к окну я подбежала. А ведь я не бегала с тех пор, как пережила ту страшную ночь, я лишь ходила, и то с огромным трудом. Это явилось откровением. После я обнаружила, что немного могу ходить по своей комнате.
Я знала, что посещение нашего дома очень смущает Карлотту, так как ей трудно встречаться со мной лицом к лицу, и поэтому мы почти не видели ее, а это означало, что не видели и ее дочь. Но я много думала о ней, часто вспоминала эпизоды из моей жизни, когда была еще здорова и разъезжала по округе. Особенно я любила наблюдать за растениями, птицами и животными. Я столько знала о жизни природы и теперь хотела бы поделиться своими знаниями с Клариссой.
А потом я услышала новости, которые тяжким грузом легли на плечи членов нашей семьи: Карлотту похитили и увезли во Францию, а с ней и Клариссу. Ужас, словно громом, поразил всех нас, когда приехала Харриет и рассказала, что произошло.
Мне рассказала все моя мать — с тех пор, как я заболела, именно от нее я узнавала все новости. Я думаю, она чувствовала, что, знай я тогда о Карлотте и Мэтью, я бы не поехала той ночью в лес, а вернулась бы прямо домой, и в этом случае, возможно, меня бы еще удалось вылечить.
— Харриет сказала, что Карлотту похитил человек по имени лорд Хессенфилд, один из главарей якобитов, — поведала мне мать. — Было известно, что он скрывается где-то неподалеку. Он бежал во Францию и взял с собой Клариссу, но не всем известно, что лорд Хессенфилд — отец Клариссы.
Потом Харриет рассказала нам, как Карлотту схватили якобиты, когда она остановилась в гостинице «Черный боров» при возвращении в Эйот Аббас, и как лорд Хессенфилд изнасиловал ее. Результатом этого явилась ее беременность, и, чтобы помочь ей, Бенджи женился на ней, он уже давно был влюблен в Карлотту и с радостью ухватился за возможность жениться. Так что Кларисса — дочь Хессенфилда. Он, должно быть, любил Карлотту, раз рисковал своей жизнью, чтобы забрать ее с собой. То, что ее увезли силой, было ясно — при сопротивлении с плеч ее соскользнул плащ, который немного погодя обнаружили в кустарнике. Скорее всего, Клариссу увезли до того, потому что к моменту похищения Карлотты ее нигде не было уже несколько часов.
Все это казалось абсолютно невероятным, но Карлотта была рождена, чтобы быть центром бури. Более того, когда я вспомнила жизнь моих родителей, то поняла, что каждый из нас в определенный момент жизни переживает весьма необычные и бурные приключения. Для меня это был ужасный эпизод с «Доброй миссис Браун». Долгое время после этого я рисовала себе те страшные последствия, что могли случиться тогда. Я так и не смогла забыть этой встречи, и не раз с той поры меня мучили ночные кошмары.
А в Эндерби-холле появился новый жилец. Меня очень удивило, что кто-то захотел приобрести этот дом. Он представлял собой весьма мрачное здание, и за ним закрепилась репутация «дома с привидениями». Несколько раз приезжали смотреть на него. Мать или отец, а несколько раз даже моя бабушка из Эверсли-корта показывали дом покупателям. По сути дела, люди больше обращались в Эверсли-корт, нежели в Довер-хаус.
Мне хорошо запомнился тот день, когда бабушка заехала к нам, чтобы рассказать о вновь прибывшем. Все собрались в моей комнате, потому что мать всегда приводила ко мне посетителей: она придерживалась мнения, что это может подбодрить меня.
— Даже не представляю себе, — говорила бабушка, — зачем он приехал? Такое впечатление, что ему все уже не нравилось, даже когда он дома еще не видел, а в Эндерби и так можно найти немало недостатков!
— Я всегда считала, — ответила мать, — что этот дом, если захотеть, можно полностью изменить.
— Но Присцилла, милая, как? — спросила бабушка.
— Ну, расчистить землю от кустов, а то дом весь зарос, сделать окна побольше, чтобы проникал солнечный свет, и я могу себе представить счастливых мужа и жену с кучей ребятишек. Этому дому больше всего не хватает света и веселья.
— Милая Присцилла! — только и проговорила моя бабушка в ответ.
«Ну, конечно, — подумала я, — там был убит Бомонт Гранвиль, и тело его похоронено неподалеку. Кроме того, там еще существовало настоящее привидение — женщина, которая пыталась повеситься, бросившись на веревке с галереи».
— Расскажи нам об этом человеке, — попросила мать.
— Я бы сказала, он очень подходит этому дому, он прихрамывает, и у него мрачная внешность. Он выглядит так, будто для него улыбка означает немыслимые мучения, но он ни в коем случае не стар. Я спросила его: «А если вы купите дом, то будете жить в нем один?» Он ответил, что да, и я, должно быть, настолько открыто удивилась, что он добавил: «Я предпочитаю уединение», как бы предупреждая меня хранить свои мысли при себе, как я, естественно, и поступила. Он сказал, что дом очень темный и мрачный. Тогда я ответила ему в точности твоими словами, Присцилла: «Надо выкорчевать кусты и впустить свет».
— А как насчет обстановки? — спросила мать, и мне сразу вспомнилась те спальня и кровать с пологом из красных занавесей.
— Он сказал, что приобрел бы и обстановку.
— Что ж, это решает все проблемы, — ответила мать.
— Ничего это не решает. Мне кажется, он просто развлекался, доказывая нам, что этот дом продать невозможно.
— Тогда он в этом преуспел.
— Я думаю, нам надо избавиться от всей обстановки, вычистить дом… и полностью его перестроить — посмотрим, что тогда будет. Во всяком случае, о Джереми Грэнтхорне можно уже не думать, мы о нем больше не услышим.
Но здесь она оказалась не права: новым владельцем Эндерби-холла стал именно Джереми Грэнтхорн.
Для Эндерби-холла он не сделал ровным счетом Ничего, и все осталось, как было.
Эбби была одной из служанок, в обязанности которой входило ухаживать за мной, и получила она это задание не только потому, что была хорошей работницей, но и потому, что, по словам матери, была очень веселой, то есть весьма болтливой.
Сама я говорила немного. Я постоянно была погружена в свои мысли, но Эбби не относилась к тем людям, которые нуждаются во внимании собеседника. Убирая комнату, а я, лежа, следила за ее движениями, читала или шила, она, не переставая, говорила; о том, что сейчас происходит в доме. Порой я кивала или бормотала в ответ что-нибудь, но только потому, что не хотела портить ей удовольствие, хотя на самом деле меня редко интересовали ее разговоры. Ничто в эти дни не способно было меня заинтересовать.
Эбби неоднократно болтала о наших соседях, и постепенно я заметила, что имя Джереми Грэнтхорна все чаще и чаще звучит в ее речах.
— С ним живет слуга, мисс, один-единственный. Говорят, он не любит женщин. — Она хихикнула. — Я бы сказала, он очень забавный человек, госпожа. И этот его слуга, Смит его зовут, он точь-в-точь, как хозяин. Как-то мимо их дома проходила Эмми Кэмп и решила зайти к ним. Этот Смит был в саду, и Эмми спросила его, как пройти в деревню Эверсли, будто бы не знала. Это она-то, которая родилась и всю жизнь прожила там! Эмми сказала: «Какой дорогой можно дойти туда?» Он, не произнося ни слова, показал ей, и она тогда спросила: «Вы немой, сэр?» Тогда он сказал ей, чтобы она следила за своими словами и не дерзила. Эмми утверждает, что она просто спросила у него дорогу и что он ей не поверил. «Ты пришла шпионить за нами, — сказал он. — Мы не любим, когда за нами следят, будь поосторожнее. С нами живет большой пес, и ему тоже не нравится, когда люди вынюхивают здесь что-либо!» Эмми была потрясена. Она любит мужчин, и они, как правило, неравнодушны к ней, но не этот Смит. Она говорит, что он любит только своего хозяина.
— Не надо было Эмми спрашивать, — заметила я. — Это не ее дело.
— О нет, мисс, вы же нас знаете. Нам просто интересно, что это за люди…
На следующий день Эбби пришла с очередными новостями:
— Там никто не бывает. Бидди Лэнг говорит, что они сами привидения: двое мужчин… в таком большом доме — это весьма странно, по словам Бидди.
Но меня абсолютно не интересовало, что происходит в том доме. Я пообещала себе, что больше ноги моей в нем не будет.
С той поры как я подружилась с Клариссой, я начала немного ходить. Мать была ужасно рада, она решила, что это знак того, что я иду на поправку и вскоре совсем выздоровлю.
Я не стала говорить ей, что единственным изменением было то, что теперь я могла двигать ногами… самую малость. Я очень быстро уставала, и дело было не столько в физической природе моей болезни, но в сильной апатии, безразличии ко всему — это было труднее всего выносить.
Когда мать читала мне, я выказывала мало интереса к тому, что она читала. Правда, я притворялась, что меня это занимает, но я плохая актриса. Когда отец играл со мной в шахматы, я делала это безрадостно, без воодушевления, может, поэтому я чаще и выигрывала — я была спокойной и равнодушной, меня не заботили ни победа, ни поражение. Так трудно было смириться с этим — с отсутствием интереса к жизни.
Но со временем я начала ловить себя на том, что все чаще прислушиваюсь к рассказам Эбби. Редко, когда я отзывалась и никогда не задавала вопросов, но когда она упоминала о странной паре из Эндерби, во мне просыпался какой-то интерес.
Понемногу я начала выезжать на конные прогулки, но недалеко, потому что быстро уставала, но когда я входила в конюшню и Томтит начинал тереться о меня носом, всхрапывать и всем своим видом показывать, как он рад меня видеть, во мне снова рождалось желание проехаться, хоть немного. А как он закидывал назад свою голову и каждой клеточкой своего тела выражал неуемную радость, когда я седлала его, поэтому я решила, что снова буду ездить на нем… ради самого Томтита. Я так плохо обошлась с ним той ночью: бросила его дрожать на холоде, а сама направилась в тот «запретный лес». Я забыла о нем, хуже всего так обращаться с животными.