Карр Филиппа. Песня сирены

   — Осторожно, только не забрызгайся! Это очень коварная грязь: если она коснется твоего платья, на нем останется дыра. Римляне, когда впервые оказались в Париже, нарекли его Лютецией, что означает «Город грязи». С тех пор, конечно, условия стали получше, но все равно будь осторожной. А что касается шума: французы — шумная нация, по сравнению с ней англичане — просто молчальники.
   Как я наслаждалась теми днями, открывая для себя Париж и Хессенфилда, и с каждым днем я все больше влюблялась в этот город и в этого человека. ***
   Через неделю нашего пребывания в Париже Хессенфилд сказал, что я должна быть представлена ко двору короля Якова.
   Сен-Жермен находился примерно в тринадцати милях от Парижа, и отправились мы туда в карете, так как для представления я должна была быть соответствующе одета. На следующий же день, как мы приехали в Париж, Хессенфилд послал за одной из парижских портних, ибо, кроме того, что на мне было в тот день, когда меня, как я это называла, «умыкнули из кустарника», а по словам Хессенфилда, «когда я сама сбежала из Англии, чтобы последовать за своей истинной любовью», — так вот, кроме той одежды, у меня не было ни одного платья.
   Портниха быстро сшила для меня простенькое платье, после чего все внимание сосредоточилось на наряде, в котором я должна была поехать в королевский дворец: очень элегантном и в то же самое время довольно скромном. Цвет выбрали голубой, переходящий в бледно-лиловый.
   — Милорд сказал, что цвет платья должен подходить к глазам миледи, — говорила портниха, суетясь вокруг платья так, будто оно было настоящим произведением искусства.
   Это был весьма необычный цвет, раньше я такого никогда не видела. Парижские красильщики тканей слыли настоящими мастерами своего дела, и цвета, которых они добивались, не раз восхищали и удивляли меня. В юбку был вделан обруч из китового уса, голубой шелк был собран в рюши, а на плотно облегающий корсет пошел бледно-лиловый шелк. Под платье подобрали нижнюю юбку такого нежно-зеленого оттенка, что этот цвет был почти неразличим глазом. Я никогда не видела такого платья.
   — И это естественно, — сказал Хессенфилд, внимательно изучая меня. — Когда речь заходит о моде, наша страна отстает от Франции на многие годы.
   Мою прическу уложил парикмахер, которого выбрал сам Хессенфилд. Он хлопотал вокруг меня, причесывая мои волосы до тех пор, пока они не завились кудрями, и лишь затем начал укладывать их. Но, должна признать, когда он закончил, эффект был поразительным — волосы были уложены в высокую прическу, которую венчала, подобно короне, бриллиантовая диадема.
   Когда Хессенфилд увидел меня, он был в настоящем восторге.
   — Никто не может сравниться с, тобой, любовь моя!
   Он повел меня к Клариссе, которая уставилась на меня с непритворным изумлением.
   — Это действительно ты? — спросила она. Я наклонилась и поцеловала ее.
   — Ты помнешь свои юбки! — с испугом воскликнул Хессенфилд.
   Мы оба рассмеялись.
   — Ты гордишься ею, Кларисса? — спросил он. Кларисса кивнула.
   — Но и когда она другая, она мне тоже нравится.
   — Ты любишь меня в любом обличье, да, Кларисса?
   Она снова кивнула.
   — А я вхожу в этот заколдованный круг? — спросил Хессенфилд.
   — А что такое круг?
   — Потом объясню. Пойдем, дорогая, карета ждет нас.
   Так я прибыла в Сен-Жермен.
   Меня представили как леди Хессенфилд Якову III. Яков был младше меня по возрасту, думаю, в то время ему было семнадцать лет. Он тепло приветствовал меня. Хотя у него были манеры короля, он, казалось, все время старался выказать свою благодарность тем людям, которые окружали его, а особенно тем, кто, подобно Хессенфилду, многим пожертвовал, чтобы служить ему.
   — У вас красивая жена, Хессенфилд, — заметил он.
   — Полностью с вами согласен, сир.
   — Она должна почаще навещать наш двор. Я сказала, что очень рада присутствовать здесь, а он выразил надежду, что я задержусь здесь подольше, но, конечно же, никому из нас не хочется гостить у короля Франции дольше, чем надобно.
   — Лучше сказать так, леди Хессенфилд, — в Вестминстере и Виндзоре мы будем добрыми друзьями.
   — Я надеюсь, что этого не придется долго ждать, сир, — ответила я.
   Я была представлена его матери — бледной, печальной Марии-Беатрис. Она привлекла меня больше, чем ее сын. Она была еще довольно молода, когда родился Яков, ей, должно быть, было лет тридцать. И сколько ей пришлось перенести с тех пор, как еще девочкой, против своей воли, она приехала в Англию, чтобы выйти замуж за Якова, герцога Йорка, вдовца с влиятельной любовницей! Мне было жаль ее. Она подарила своему мужу сына, которого теперь звали Яковом III, а затем последовала за ним в изгнание. Сейчас она казалась похудевшей и осунувшейся, будто горести жизни, в конце концов, выпили из нее все соки. Лицо ее покрывала бледность, но, благодаря прекрасным темным глазам, в юности она, должно быть, была настоящей красавицей.
   Она была так же радушна, как и ее сын, и сказала мне, что очень рада видеть меня и при дворе я всегда буду желанной гостьей. Она слышала, что я привезла с собой дочку, так что некоторое время мы говорили о детях.
   — Лорд Хессенфилд так помог моему мужу, а сейчас он верой и правдой служит моему сыну, — говорила она. — Я счастлива, что с ним, наконец, красавица-жена, и, увидев вас, леди Хессенфилд, я поняла, почему он так гордился вами. Вы очень красивая женщина, настоящая гордость нашего двора!
   Хессенфилду доставило удовольствие, что я имела такой успех.
   — Я знал, что так и будет, — заявил он. — Такая красота, которой обладаешь ты, милая женушка, — редкий дар. Да, она принадлежит мне, но я не Против, чтобы и другие почувствовали на себе ее свет — лишь свет, не больше.
   — Ты же знаешь, я не жена тебе, но такое впечатление, что все здесь думают, будто мы и вправду супруги.
   — А так и есть, ты — моя. Мы связаны друг с другом навсегда. Я уже говорил тебе, только смерть может разлучить нас. Я клянусь тебе, Карлотта! Я люблю тебя, и ты тоже любишь меня, у нас есть ребенок. Я бы женился на тебе завтра же, если бы это было возможным, но здесь мы и так женаты. Все считают, что это действительно так, а ведь для людей правда есть то, что они за нее принимают. Так пусть же сила их веры соединит нас! Любовь моя, никогда я не был так счастлив! Ты и наша девочка, больше мне ничего не надо!
   В устах Хессенфилда подобная речь звучала весьма странно. До настоящего времени в его жизни было мало радостей, и я видела, что то глубокое чувство, которое он испытывал ко мне, изменило его. Я была неописуемо счастлива, когда мы возвращались в карете назад, в наш дом в Париже.
   Да, Хессенфилд изменился. Он стал семейным человеком. По ночам он был все таким же страстным и ненасытным любовником, но больше всего меня забавляло то, что днем он с рвением принимался за благоустройство нашего дома.
   Портниха, обслуживающая французский двор, стала частой гостьей в нашем доме, а я — центром ее внимания. Я в полной мере познала ее мастерство, а поскольку я всегда гордилась своей внешностью, то мне доставляло огромное удовольствие открывать, что существует еще множество способов, позволяющих довести красоту до совершенства.
   До меня дошли слухи, что меня величают теперь «Прекрасной леди Хессенфилд», и, когда я выезжала на прогулку, вокруг нашего дома собирались люди, чтобы полюбоваться мной. Я была достаточно тщеславна, чтобы получать от этого истинное наслаждение.
   Кларисса целиком и полностью завладела Хессенфилдом, но однажды он сказал:
   — Нам часто придется проводить время при дворе. Во дворце есть у меня кое-какая работа, которую я могу выполнить только там, но мы не можем брать с собой Клариссу. Надо нанять хорошую няньку-воспитательницу для нее, женщину, которая могла бы учить ее и приглядывать за ней.
   — Но я не хочу, чтобы она все время говорила на французском.
   — Она будет говорить на обоих языках. — — Но если воспитательница будет родом из Франции, она не сможет говорить с ней по-английски?
   — Мы все устроим. Вряд ли ты быстро сможешь найти здесь воспитательницу-англичанку, мы должны поискать. Я уже дал кое-кому знать, что нам требуется.
   — И, кроме того, я должна одобрить ее.
   Он поцеловал меня.
   — Нам обоим надо будет одобрить ее.
   Когда, наконец, пришла Мэри Мартон, казалось, что на нас свалилось великое счастье. Когда объявили о ее приезде, я была у Клариссы. Я оставила девочку и приняла Мэри в салоне. Она была среднего роста, довольно худенькая, с бледно-желтыми волосами и светло-голубыми глазами. Услышав, что мне требуется воспитательница для девочки, она пришла предложить свои услуги.
   Мэри рассказала мне, что во Францию ее привезла мать, которая последовала за своим мужем, состоящим на службе у бывшего короля. Вскоре после переезда отец умер, и они с матерью уехали в другую часть Франции — Ангулем. Недавно умерла ее мать, и Мэри вернулась в Париж, чтобы заработать денег, потому что последнее время они жили бедно.
   В Англии у нее остались родственники, и она надеялась в один прекрасный день вернуться туда, но сделать это будет нелегко, и ей надо зарабатывать на жизнь. Она была хорошо образована, любила детей и достаточно много знала, чтобы ухаживать за ними. Как бы то ни было, она будет очень благодарна, если ей дадут возможность показать себя.
   Я была довольна, потому что хотела, чтобы Кларисса не теряла своих английских привычек: я надеялась, что мы еще вернемся в Англию. Я очень хотела повидаться с матерью и Дамарис, вина перед которой тяжким грузом лежала на моей душе. Она и Бенджи были теми укоризненными тенями из прошлого, которые появлялись в любой момент и омрачали мое счастье.
   Как и многие другие, я думала, что после смерти Анны Якова пригласят обратно в Англию. Все мы с нетерпением ждали этого времени. Анна часто болела, и никто не сомневался, что жить ей осталось недолго. У нее была водянка, из-за которой она ходила с большим трудом, и давно уже она оставила надежду родить наследника престола.
   Именно поэтому я хотела, чтобы по возвращении моя дочь оставалась англичанкой. Она уже немного говорила по-французски — на этом языке она обычно общалась со слугами. Это было неплохо, но ее родным языком должен был остаться английский.
   Так что я с радостью взяла Мэри Мартон, и, когда Кларисса привыкла к ней, жизнь в доме пошла по-старому. Кларисса быстро привыкала ко всем, она считала, что все в мире любят ее, а следовательно, и она должна любить всех без исключения. Я бы с удовольствием поспорила с теми, кто раньше считал, что она испорчена. Может, когда детей балуют, в этом есть свой резон? Моя девочка росла очень нежным и любящим ребенком.
   Хессенфилд был счастлив, что нам так быстро удалось найти воспитательницу. Он начал говорить мне о своих планах, о том, как члены его общества постоянно ездят в Англию, куда безопасней всего высадиться, когда начнется вторжение, и на каких людей они сейчас могут рассчитывать.
   В работе сейчас находился огромный проект: несколько человек переправляли в Англию оружие и амуницию, были найдены места для хранения. Все это будет оставлено у доверенных людей — якобитов, которые жили в Англии, притворяясь верными подданными королевы.
   — И подобные опорные пункты будут разбросаны по всей Англии, — объяснял мне Хессенфилд. — У нас уже есть несколько подобных запасников, но тот, над созданием которого мы работаем сейчас, станет самым важным.
   — Но ты же не поедешь?.. — со страхом начала я.
   — Не в этот раз, у меня еще остались дела здесь. Я была благодарна ему за это.
   Прошло недели две с тех пор, как в наш дом переехала Мэри Мартон, когда однажды днем ко мне подошла Жанна, одна из наших служанок, и сказала, что меня хочет видеть какой-то джентльмен.
   — Кто? — спросила я.
   — Мадам, он не представился, но он англичанин.
   — Не… незнакомец? — спросила я.
   — Я раньше его никогда не видела, мадам. К моему великому удивлению, этим человеком оказался Мэтью Пилкингтон.
   — Мэтью! — воскликнула я.
   Он беспомощно посмотрел на меня.
   — Карлотта! — промолвил он и, шагнув вперед, схватил мои руки. — Я знаю, мне не следовало приезжать, но я ничего не мог поделать. Я должен был еще раз увидеть тебя…
   — Мэтью! — воскликнула я. — Но как? Как ты попал сюда?
   — Это было не так трудно, — ответил он. — Я переправился на небольшом корабле, высадился на побережье, а потом приехал в Париж.
   — Ты сошел с ума! Англия в состоянии войны, а ты солдат и находишься на вражеской территории!
   — Да, я знаю. Я все знаю, но я должен был увидеть тебя. Понимаешь, я слышал…
   — Что ты слышал?
   — Что тебя похитили.
   Я почувствовала, что с моих плеч свалился тяжкий груз. Так значит, они все-таки поверили этому?
   — Я зашел в твой дом… в Эйот Аббасе. Ты помнишь, я остановился неподалеку, в «Приюте скрипача»? Там только и говорили о похищении, о тебе и твоей «дочке… Я должен был приехать сюда, чтобы убедиться, что это правда, чтобы снова увидеться с тобой.
   — Ты не должен был приезжать сюда!
   — Ты с ним заодно? Говорят, что ты леди Хессенфилд?
   — Так проще.
   — Но твой муж…
   — Ты виделся с ним?
   — Да, он очень опечален. Он говорил о том, что надо поехать сюда, но это невозможно… здесь только якобиты желанные гости.
   — Ты говорил о том, что собираешься сделать?
   — Нет, тогда бы они обо всем догадались. Я должен был хранить тайну. Я тихонько ускользнул, но у меня здесь есть друзья, так что… со мной все в порядке.
   Я вздохнула.
   — Ты не должен был приезжать ко мне, Мэтью! Тот… случай… все кончено. Это было просто кратким затмением… ты понимаешь?
   — О, с твоей стороны, да, — ответил он. — Но для меня те воспоминания драгоценней всего на свете.
   — О нет, Мэтью!
   — Бесполезно, Карлотта! Я не хочу причинять тебе никакого вреда, расстраивать тебя. Я просто хочу иногда видеть тебя, быть рядом. Я обещаю тебе, клянусь, что никогда не буду напоминать о тех временах. Если бы я просто мог быть здесь, изредка видеться с тобой, мне больше ничего не надо. Я просто хочу знать, что ты здесь. Ты так прекрасна! Более того, ты — само очарование! Карлотта, прошу тебя, позволь мне время от времени приходить сюда, разреши видеться с тобой, пожалуйста!
   — Что ж, — сказала я, — если ты один из них, то иногда ты будешь встречаться с лордом Хессенфилдом.
   — Но я хочу видеть лишь тебя и девочку. Она так похожа на тебя, Карлотта!
   — Где ты остановился?
   — На улице Сен-Жак. Это были самые лучшие апартаменты, что я смог найти. Думаю, через некоторое время я оттуда уеду. Карлотта, позволь мне стать твоим другом и встречаться с тобой иногда!
   — Мэтью, если ты пообещаешь мне забыть все то…
   — Я не могу обещать забыть! — пылко вымолвил он. — Но обещаю никогда и никому не говорить об этом. Если я смогу приходить сюда, видеться с тобой, я больше ничего не прошу.
   Я дала ему разрешение — так я была потрясена. Как всегда, он боготворил меня, но сколько было всего, о чем я не хотела бы, чтобы мне напоминали.
   В течение следующих нескольких недель Мэтью был частым гостем в нашем доме. Он настоял, чтобы увидеться с Клариссой, и они очень подружились. Я подумала, что он пользуется этим как предлогом, чтобы почаще навещать нас, но тут мне пришло в голову, что Мэри Мартон вполне могла подумать, что сердце Мэтью расположено к ней, а не к девочке.
   Это было очень хорошее притворство. Он много беседовал с Клариссой, и они с Мэри часто водили девочку по городу. Слуги уже начали сопровождать их улыбками и шептаться о романе. Я была только рада этому, но не верила, что Мэтью действительно привлекает Мэри. Когда бы я ни подходила к нему, то сразу замечала, какое воздействие на него оказываю.
   Хессенфилд отозвался о нем как о настоящем патриоте и сказал, что он привез ценную информацию о положении якобитов в Англии.
   — Он хорошо поработал на нас в Англии и просто ждал подходящего момента, чтобы перебраться сюда.
   В этом я была совсем не уверена. Я была достаточно искушена, чтобы понять, что Мэтью приехал, чтобы повидаться со мной. Но, несмотря на все это, он строго выполнял все условия нашего договора. Он никогда и словом не упоминал о том времени, что мы провели вместе, и я только радовалась, что все думают, будто он увлечен Мэри Мартон, всем сердцем надеясь, что Мэри, этой чистой и невинной девушке, не будет нанесен вред, хотя порой мне казалось, что он и в самом деле влюблен в нее. Совсем не обязательно было им проводить столько времени вместе! Хессенфилд часто отсутствовал, и я догадывалась, что приближается важное событие.
   Ночью, когда мы лежали рядом, он был менее скрытен, чем днем. Я знала, что он чем-то очень обеспокоен и все время находится в напряжении, но он все-таки поделился со мной, что это предприятие будет самым важным в деле якобитов.
   — Я знаю, вы переправляете в Англию оружие.
   — Это я тебе говорил? Тогда забудь об этом, дорогая моя!
   — Но ты не говорил, куда.
   — И не скажу: чем меньше посвященных в наш план, тем лучше. Знаю лишь я и еще двое, один из которых король. Даже те люди, которые будут заниматься этим делом, еще не знают, куда именно они поедут. Все должно быть сохранено в тайне. Если прознают хоть что-то, будет катастрофа.
   — Тогда я больше не буду тебя спрашивать, только одно: ты действительно не едешь?
   — Нет, я отошлю их, а потом начну готовить следующую партию.
   Несколько дней спустя к нам приехали гости. Они прибыли под предлогом простого визита вежливости, но я знала, что это не так. Хессенфилд принимал их в своем кабинете, на первом этаже. Я не беспокоила их и наказала то же самое слугам.
   На первом этаже находились три комнаты, и все они соединялись между собой. Кабинет был по центру, а двумя оставшимися гостиными никогда не пользовались. Одна из них была устроена как библиотека, но на самом деле комнаты эти были продолжением кабинета.
   Пока Хессенфилд принимал своих гостей, случилось необычное событие. Я играла с Клариссой в детской, когда она захотела спать, так что я уложила ее в постель и оставила одну. Потом я спустилась вниз, собираясь пойти прогуляться — я частенько гуляла одна. Это было вполне безопасно, если не выходить из квартала Марэ, а я была буквально очарована маленькими лавочками в ближайших улочках. Мне нравилось покупать ленты, веера, пуговицы и всякую мелочь — во всех них было какое-то особое очарование по сравнению с нашими английскими изделиями.
   Наш дом был довольно высок, детская и наша спальни находились наверху, и только я собралась было спускаться, как мне показалось, что я слышу какой-то звук этажом ниже. Я остановилась. Если это уезжают гости Хессенфилда, лучше мне немного подождать. Я знала, по возможности он не хотел бы, чтобы их видели, хотя и не особо настаивал на этом. Но это было очень важное дело, и он хотел, чтобы все шло, как обычно. У него бывали разные люди, и ему не хотелось бы, чтобы заметили что-то необычное.
   Поэтому я замерла. Я услышала, как тихо закрылась дверь, затем раздался звук удаляющихся вниз по лестнице шагов.
   Я спустилась. Когда я вышла на улицу, то заметила Мэри Мартон, торопливо направляющуюся куда-то. Так значит, это Мэри вышла из той примыкающей к кабинету комнаты? Интересно, что она делала там? О, конечно же, она зашла, чтобы положить книгу (она постоянно брала книги из библиотеки), а когда возвращала, она вдруг услышала голоса в соседней комнате, поняла, что зашла не вовремя, и удалилась.
   Пока я раздумывала о том, догонять мне ее или нет, она уже завернула за угол. Когда я пошла вслед за ней и свернула в ту же улочку, то вдруг заметила, что она встретилась с Мэтью.
   Я быстро пошла назад. Так значит, это правда: он действительно увлечен ею и даже назначил ей свидание? Они зашли в харчевню под названием» Ананас «, на поскрипывающей над дверью вывеске был изображен огромный ананас. Это место пользовалось хорошей репутацией — здесь люди могли выпить стакан вина или поговорить с глазу на глаз. Вот, правда, ночью здесь становилось слегка шумновато.
   Я улыбнулась. Эта встреча меня порадовала. Если Мэтью и Мэри влюбились друг в друга, значит, на моей совести одним грехом меньше. Я всегда чувствовала, что использую Мэтью и оскорбляю его невинность.
   Я купила пуговицы и вернулась домой. Хессенфилд все еще совещался у себя в кабинете. Уже поздно вечером он вошел в нашу спальню. В его движениях чувствовалось напряжение, в котором он пребывал все это время.
   — Ну что, закончил свои дела? — спросила я.
   — Закончил?! — рассмеялся он. — Все только начинается!
   Хессенфилд снова взял меня с собой во дворец, и на этот раз я осталась там на несколько дней. Это было так интересно! Я никогда не была при английском дворе, потому что хотя мой дед и был близким другом Карла II, но он был врагом брата короля, Якова, и ему не удалось достичь своего прежнего положения при Вильгельме и Марии, так что для меня это были совсем новые ощущения. Мне нравилась жизнь в Париже, этот город очаровал меня. Каждое утро я лежала в постели и прислушивалась к звукам просыпающегося Парижа, к тому, как постепенно отступает тишина ночи. Звук там, звук здесь, и вот к девяти часам утра город уже весь на ногах. Я обожала запах свежевыпеченного хлеба, который, казалось, наполнял все улицы округи, и любила прислушиваться к крикам торговцев. Когда я просыпалась, я знала, что крестьяне, прибывшие из ближних деревень, уже заняли места у лавок, разложив свои овощи, цветы, куриц, кроликов и рыбу всех сортов. Их можно было заметить во всех частях города, они считали его почти своим, так что, когда хозяйка хотела купить что-нибудь из продуктов, она уже знала, куда идти.
   Для меня было большой радостью выходить на такие прогулки с нашей поварихой и ее помощником, наблюдая за тем, как она совершает свои покупки. Порой она притворялась, будто обращается за советом ко мне, но, естественно, я хорошо понимала, что ни в выборе товара, ни в торговле я ровным счетом ничего не смыслю, а ведь это было главным здесь.
   Я начала познавать жизнь Парижа и полюбила ее. Все утро на улицах царили шум и суета, и мне нравилось бродить среди этих что-то выкрикивающих, отчаянно жестикулирующих людей. Я часто заходила в лавку аптекаря, где могла перепробовать множество духов, прежде чем выбирала самые лучшие, и всегда прислушивалась к советам аптекаря, который относился к этому с такой серьезностью, будто речь шла о жизни и смерти.
   Порой я выезжала вместе с Хессенфилдом за ворота, которые обозначали границу между городом и деревней. Ворота были сделаны из дерева и железа, и всего по Парижу их насчитывалось около шестидесяти. Кроме того, на реке были устроены еще и специальные таможни.
   Дни шли своим чередом, и все это время я ощущала беспокойство Хессенфилда о том, как прошло его дело. Он не относился к тем людям, которые сомневаются в своем успехе, но, видя его тревогу, я заключила, что операция была чрезвычайной важности. Но я не показывала, что, заметила его озабоченность, а была твердо уверена, что наше общение доставляет радость нам обоим и с течением времени не уменьшается.
   Однажды днем в карете мы вместе с Клариссой поехали на прогулку за город. Тот день был заполнен счастьем. Теперь Кларисса уже редко вспоминала о Бенджи, как и я, она с головой окунулась в новую жизнь.
   Домой мы прибыли поздно. У ворот нас встретил встревоженный слуга: из королевского дворца приехал джентльмен, который настаивает на срочной встрече с милордом. Хессенфилд сжал мою руку:
   — Отведи Клариссу в детскую.
   Я удалилась. Спустя несколько минут он поднялся наверх:
   — Я немедленно должен ехать в Сен-Жермен. На следующий день он вернулся. Это было уже под вечер. Я услышала, как его лошадь подскакала к дому, спустилась вниз встретить его и сразу поняла — что-то случилось.
   Мы поднялись прямо в нашу спальню. Хессенфилд закрыл дверь и посмотрел на меня.
   — Катастрофа! — сказал он.
   — Что? — запнувшись, вымолвила я.
   — Наши люди угодили прямиком в ловушку. Их ждали на месте высадки. Потеряно все: люди, оружие, амуниция… все!
   Я с недоверием смотрела на него.
   — Но как…? — начала было я.
   — Да! — с яростью выкрикнул он. — Как?! Как им удалось узнать точное место нашей высадки? Кто-то предал нас!
   — Но кто?
   — Вот это я и должен выяснить.
   — Кто-нибудь в Англии., может, кто-то притворяется, что находится на вашей стороне, тогда как работает против?
   — Верно, шпион был, но думаю, не там.
   — Тогда где?
   — Здесь!
   — Здесь?! Но никто ведь не знал, да и кто бы это мог быть? Ты даже мне ничего не говорил. Скорей всего, кто-то в Англии.
   — Нет, я думаю, что утечка сведений произошла именно здесь.
   — Но кто?
   — Я обязательно выясню это!
   На следующий день Хессенфилд вернулся в Сен-Жермен. Я старалась вести себя так, будто ничего не произошло, но не могла не думать о тех людях, что угодили в ловушку, и теперь, скорей всего, находятся в Тауэре или другой тюрьме, ожидая приговора, которым, вне всяких сомнений, станет смерть. Я волновалась за Хессенфилда, который очень переживал, что оружие, предоставленное им королю Франции, теперь потеряно, но, что было хуже всего вместе с ним они лишились самых отважных своих людей.
   Я никогда не видела его таким опечаленным. Это было что-то новое в его характере.
   Я пошла в детскую.
   — Где мой папа? — спросила Кларисса. Она всегда звала его» мой папа «. Думаю, это оттого, что она лишь недавно обрела его.