Картун Дерек. Падение Иерусалима

   Стрельба нарушила уличный покой, загремели ставни, головы начали высовываться из окон, завыла собака, почуяв смерть, на залитые солнцем камни мостовой ступила, не ведая об опасности, маленькая девчушка из дома напротив.
   Ни у кого больше не хватило духу последовать ее примеру, ребенок так и стоял в одиночестве над мертвецом — не понимая, слава Богу, происходящего.
   А Эссат, спрыгнув с телеги, бегом миновал улицу, стремясь уйти от нее как можно дальше — сейчас здесь появится напарник убитого. Пронзительная трель свистка, тяжелый топот по булыжнику — он уже там… Еще минут пять Эссат бежал, держась к югу и не встретив по пути никого, кроме нескольких разморенных жарой прохожих, для которых картина бегущего человека никакого интереса не представляла. Ни один из них и попытки не сделал его задержать.
   Очутившись наконец на базаре Мадхат Паша, он постепенно замедлил бег, перешел на скорый шаг. Тут, показалось ему, все спокойно, но какая-то суета возле фонтана Аль Хазна на дальнем конце базара насторожила его, и он снова резко свернул, — теперь уже на одну из улиц, ведущих к дому, где стоит пикап. Эта суматоха у фонтана вполне может означать, что и здесь появился полицейский патруль, а другой, возможно, уже вошел на базар с противоположной стороны.
   …Улица возле дома спокойна и безлюдна, как всегда. Сидевший обычно на ступеньках грязный ребенок куда-то делся, даже собаки попрятались от жары. Рубаха и джинсы Эссата прилипли к телу, пот со лба заливал глаза. Пистолет он заткнул за пояс. Похоже, его не связали пока с конторой фирмы «Алеппо. Экспорт — импорт». Он постоял с минуту у двери, обводя взглядом окна соседних домов. Потом решительно толкнул дверь и сразу поднялся на второй этаж.
   У стены на корточках сидели двое парней. Один чистил автомат, второй, запрокинувшись, допивал из банки кока-колу.
   Если их и удивило неожиданное появление Эссата, виду они не подали.
   — Привет! — только и было сказано.
   — Привет. Пикап на месте? Он мне нужен.
   Ребята дружно кивнули в ответ, один поднялся и, сняв с гвоздя ключи, перекинул их через стол — Эссат поймал связку на лету, сказав небрежно:
   — На виллу еду.
   — Хозяин там?
   — А тебе какое дело?
   Он вышел, изо всех сил стараясь не обнаружить, что спешит. На улице по-прежнему тихо. Повернув дважды налево, он достиг пустыря — вот он, спасительный пикап! Его рука дрожала, когда он вставлял ключ в зажигание. Счетчик показывал, что бак полон, и он знал, что есть еще две полные канистры в запасе. Что еще нужно? Только немного удачи. Они ищут пешего, а не водителя, описание его самого у них наверно самое приблизительное — может, еще и повезет!
 
 
   Пикап неспешно объезжал центр города с востока. Эссат зорко поглядывал из окна кабины на патрули вдоль Шукри Аль Куватли, уличное движение постепенно нарастало — заканчивался рабочий день, люди возвращались по домам. Стало чуть прохладнее. В самом конце улицы, не доезжая круглой площади, от которой расходились веером несколько дорог, он заметил полицейскую машину, а в ней двоих штатских. Они глаз не сводили с автомобилей, выезжавших на площадь, — Эссат поравнялся с ними, не сбавляя скорости, и заметил, как водитель сказал что-то напарнику, а тот схватился за микрофон. Мотор, видимо, не был заглушен: тут же тронувшись с места, они влились в поток. В боковом зеркале Эссату было видно, что полицейская машина пересекла два ряда и пристроилась ему в хвост. Перед самой площадью пробка, двигаться дальше они могут только вместе со всеми. Взвыла полицейская сирена, Эссат стал медленно огибать площадь в общем потоке. На мгновение открылся выезд на Аднан аль Малки — он нажал на акселератор, на скорости шестьдесят километров выскочил в образовавшийся просвет и тут же прибавил до семидесяти пяти. Сирены выли теперь где-то сбоку — полицейские поворот проскочили. Пусть теперь ищут ветра в поле.
   Через несколько минут он уже ехал по Ач-Черкассиех — между рядами тополей и кипарисов, среди вилл и посольских особняков, которые прячутся за изгородями в тенистых благоухающих садах. Престижный район. Вот и датское посольство — в тихой улочке на самом берегу реки Торы. Он оставил пикап на углу и метров пятьдесят прошел пешком. Стражи тут не бывает — чего их охранять, этих датчан, кому они нужны? Полиции следить за ними тоже неинтересно.
   У хорошенькой девушки за конторкой в холле Эссат осведомился, сможет ли его принять господин ван дер Бек.
   — Вам назначена встреча?
   — Нет. Скажите, что пришел Джонатан. Он знает.
   Девушка позвонила и тут же сказала:
   — Поднимитесь наверх, господин Джонатан. Вас ждут.
   Наверху у лестницы его встретил бледный субъект в очках. Не говоря ни слова, пожал Эссату руку и жестом предложил пройти в распахнутую дверь. За ней оказался скромно обставленный, почти без мебели кабинет, из дешевенького приемника лилась европейская музыка — ритмичная, убаюкивающая. Гостю вежливо предложили сесть.
   — Господин ван дер Бек?
   — К вашим услугам.
   — Вам привет от нашего общего друга Шайе.
   — Славный он парень, наш Шайе!
   Произнеся эти слова — отзыв на пароль, — датчанин нагнулся к приемнику и прибавил громкости.
   — Насколько я понял, вам известно, что именно следует передать.
   — Известно. Когда должна состояться встреча?
   — Завтра вечером.
   — Они знают, где?
   Эссат ответил кивком.
   — Что-нибудь еще? — Вопрос прозвучал так, будто спрашивающий побаивается, как бы гость чего-нибудь не попросил.
   — Мне нужны деньги.
   — Боюсь, помочь не смогу. Меня уполномочили только передать в случае крайней необходимости сообщение.
   — Так зачем было спрашивать? — Эссат — сабра, колючий кактус, — никогда не просил дважды.
   — Сообщение будет передано по телексу прямо сейчас. Из Гааги его тут же передадут адресату.
   Эссат поднялся и, коротко поблагодарив, вышел. Улица по-прежнему была безлюдна. Он сел в машину и покатил прочь от центра. Снежная вершина горы Эрмон маячила далеко впереди, чуть слева, а по обеим сторонам шоссе тянулись фруктовые сады и плантации — город остался позади. Эссат то и дело сворачивал, выбирая дороги не самые прямые и, значит, не самые оживленные — долгие месяцы он изучал всю пригородную сеть, ожидая подобного дня и опасаясь его. Главное — держаться нужного направления. Было уже около семи вечера, солнце перестало слепить и будто разлило на небе бледное золото, вскоре появятся красные закатные сполохи. Машина мчалась по шоссе, огибающему подножья невысоких гор — скоро он пересечет магистраль, соединяющую город с Хомсом и Алеппо. А потом на запад через Джебел Хеймур — и он окажется в пустыне как раз в тот час, когда дневная жара сменится ночной прохладой. До цели предстояло покрыть еще две сотни километров.

Глава 20

   Дежурный в министерстве иностранных дел Израиля принял телекс из Гааги в восемь вечера, отыскал в списке некоего Шайе С-5 — он числился по министерству обороны — и тут же позвонил. К его удивлению, ответили немедленно, голос в трубке звучал раздраженно:
   — Слушаю, кто говорит?
   — Это из МИДа. Тут для вас сообщение, получено по телексу из Гааги. Это вы — Шайе С-5?
   — Я. Читайте вслух.
   — «План ухода на завтра, вторник, 21:00». Подписи нет. Вы хоть что-нибудь поняли?
   — Понял. Сожги эту бумажку.
   — Может, вам ее переслать как подтверждение?
   — Не надо, я же сказал.
   — Хорошо.
   Бен Тов положил трубку, не промолвив ни «спасибо», ни «до свидания». Дежурный обиженно хмыкнул, перечитал дурацкое послание и швырнул его в корзину для бумаг, подлежащих уничтожению. А Бен Тов, засидевшийся допоздна на службе, хотя дома его ждали к ужину, набрал по телефону номер и в ожидании ответа нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
   — Лев? Это Бен Тов. Шалом.
   — Шалом.
   — Я тебе помешал?
   — Конечно.
   — Ну, ничего не поделаешь. Надо увидеться. Прямо сейчас. Я зайду?
   — У нас гости. Потерпеть не можешь?
   — Нет, не могу. Выйди ко мне на пару минут, пока твоя жена побудет с гостями.
   — Ладно, давай.
   Через несколько минут он сидел у генерала Льва Шапиро, в его домашнем кабинете. От бренди отказался, зато закурил, несмотря на все свои зароки, и, облокотясь локтем о колено, уставился на собеседника встревоженным и хмурым взглядом.
   — Надо забрать моего агента из Сирии.
   — Срочно?
   — Завтра вечером после девяти, как только твой самолет сможет вылететь.
   — И так-то трудная задача — да еще такая срочность. Не знаю, не уверен…
   — Потому я и пришел сегодня — я же понимаю, что понадобится время на подготовку.
   — Ничего себе время — сутки!
   — И, кроме того, нужна стопроцентная гарантия. Придется организовать диверсию, отвлечь внимание…
   — Такие решения принимает кабинет министров. А не командование воздушных сил.
   — Лев, дорогой, времени нет. От этой операции зависит не только жизнь моего агента — куда больше! Кабинет министров пока соберется да пока обсудит — неделя уйдет. К тому же они еще и откажут, ссылаясь на процесс мирного урегулирования. Им не захочется сирийцев обижать, американский сенат тоже, пожалуй, выразит неудовольствие — они на это не пойдут.
   — Давай хоть без диверсий обойдемся.
   — Ты сам сказал — риск слишком велик. Если даже не засекут самолет радары, его обязательно заметят с земли — вдоль иордано-сирийской границы полным-полно наблюдателей.
   Генерал Шапиро поднялся с кресла и принялся шагать по комнате.
   — Как же я отправлю бомбардировщик в чужое небо без ведома политиков? Ты что, сирийцев не знаешь? Они тут же завопят, что мы бомбим их больницы…
   Собеседники помолчали. Бен Тов снова полез в карман за сигаретами.
   — К министру, что ли, ткнуться?
   — Выкинь это из головы — у нас нынче не Шарон.
   — Сколько времени надо, чтобы организовать диверсию?
   — Часа за три бы управились, раз надо. Ты все готовь, а разрешение министра будет. На худой конец, отменить можно в самый последний момент, так ведь?
   Наступила пауза. Глаза Бен Това, по-прежнему хмурые, не отрывались от лица генерала — тот тяжко вздохнул и снял телефонную трубку:
   — Дайте командование базой. Каган где? Кто я? Генерал Шапиро. Откуда тебе знать? Ну пусть Каган мне домой перезвонит после нашей беседы. Для проверки. Идет? Молодцы — соблюдаете осторожность… Ну, теперь давай, найди Кагана немедленно и передай, что завтра ночью требуется провести операцию С-5. Правильно — С-5. Скажи ему — никаких там «но» и «если бы». Нет подходящего транспорта — пусть из-под земли достанет. Мне наплевать, где возьмет. И пусть даст классного пилота — самого лучшего, дело того требует. Да, диверсия, все по плану. Пусть свяжется со мной утром.
   — Ну что, доволен? — генерал повесил трубку.
   — Надеюсь, они тебя послушаются. Позвоню утром в девять узнать, как и что. Можно от тебя позвонить?
   Он достал записную книжку, набрал номер и с мрачным лицом дождался ответа:
   — Мне нужно поговорить с министром — передайте, что это Бен Тов из «Моссада». Дело весьма срочное.
   И наконец: — Позвольте зайти к вам на десять минут, это необходимо. Прямо сейчас. Спасибо, господин министр, что согласились меня выслушать. Речь пойдет о деле, которое мы недавно обсуждали на комитете, — я докладывал. Почему не Мемуне? Он дома, ужинает. Я нарушаю порядок? Да, сэр, но настали времена, когда порядка вообще нет. Благодарю вас, господин министр, буду через четверть часа.
   — Ну ты и отважный! — в голосе генерала прозвучало сомнение.
   — Не могу я допустить, чтобы парня замучили до смерти. Даже если его жизнь не так уж важна для страны. Не считаю нужным действовать, как мне велят. Кой черт вечно выполнять этот их протокол — в Армагеддоне никакого протокола не было, — а к тому идет, к Армагеддону! Пусть тебе Бог пошлет удачу, Лев. Прощай.
   Через пятнадцать минут, как и было обещано, он входил в дом министра обороны, расположенный в тихом квартале Гиват Хананаия. Министр — бывший военный, получивший свой нынешний пост от партии Ерут, давно и по праву считался весьма искушенным политиком. Сейчас он сидел на веранде, перед ним стояли бутылки, фужеры, и он был готов к беседе с поздним и нежданным гостем.
   — Ваш визит — нечто чрезвычайное, не так ли?
   — Безусловно, господин министр.
   — В любом случае Мемуне надлежит поставить в известность, нельзя действовать через голову шефа.
   — Само собой разумеется, господин министр.
   — Ну так расскажите, что вас привело сюда в такой час.
   Бен Тов отпил содовой, устроился поудобнее в кресле и минут десять держал речь перед хозяином дома, излагая то, что тому вовсе не хотелось знать. Потом откинулся на спинку, полагая услышать одобрение и согласие, — пустая формальность, не более того, как ему казалось. Однако он ошибся.
   — Исключено, — вымолвил министр. — Абсолютно исключено!
   — Но, господин министр, при всем моем уважении не могу согласиться. Информация, которой располагает агент, жизненно важна для страны.
   — Ну так и вытащите его оттуда — но никаких диверсий, это же просто смешно!
   — Без диверсии шансы на удачный исход уменьшатся ровно наполовину. Риск слишком велик, вся операция пойдет насмарку, это неприемлемо.
   — А полет бомбардировщика над территорией Ливана и Сирии, по-вашему, приемлем? Разговоры на следующей же неделе отзовутся на политике Вашингтона в отношении Израиля.
   — Вас волнуют слухи и разговоры, а меня — вопрос, уцелеет ли страна. Мы говорим на разных, языках.
   — Вот именно, Бен Тов, — на разных языках! — Сказано было жестко, и Бен Тов понял, что настаивать нет смысла.
   — Вы позволите мне обсудить этот вопрос с премьер-министром?
   — Нет, не позволю!
   — Может быть вы еще измените свое решение, господин министр?
   Министр поднялся.
   — Повторяю: моего разрешения вы не получите. Другого ответа не ждите.
   Встал и Бен Тов.
   — Как ни странно, я ожидал именно другого ответа.
   — Вы затеяли опасную игру.
   — Это мне, представьте, безразлично. Чего будут стоить все ваши тонкие политические соображения, если мы не сумеем остановить этих людей? Будьте здоровы, господин министр, и спасибо, что потратили на меня время.
   Бен Тов медленно дошел до машины, сел за руль и двинулся к дому. Спешить теперь не было смысла, надо хорошенько обдумать, как объяснить жене, где он был, почему не позвонил и не предупредил, что опоздает к ужину, и почему от него несет табаком. Что дальше предпринять насчет того, главного дела, он просто уже не знал.
 
 
   В 19:30 Эссат пересек шоссе возле деревни Кутайфе. Здесь было неспокойно. Жители стояли на обочине, лениво переминаясь босыми ногами в придорожной пыли и провожая глазами транспорт, несущийся по асфальту. То и дело какой-нибудь мальчишка швырял в окно машины горсть песка и камней — жест бесполезный, но многозначительный. Прислонясь к глинобитной стене то ли недостроенного, то ли разрушенного дома, коротал время вместе с остальными нездешний молодой человек. Заметив пикап и проследив взглядом, как он сворачивает с шоссе на дорогу, ведущую к востоку, он незаметно отвернулся и достал «воки-токи».
   Спустя полчаса Эссат решил, что в темноте ехать дальше не стоит. Он сбавил скорость, осторожно съехал с колеи, медленно двинулся вдоль песчаного бархана и остановился там, где его нельзя было заметить с дороги. Отчаянно хотелось спать — но заснешь ли тут?

Глава 21

   Наутро Бен Тов застал Мемуне в самом дурном расположении духа: шеф едва цедил слова сквозь зубы и в раздражении перекладывал с места на место все, что находилось на столе. Накануне вечером к нему домой позвонил министр обороны и потребовал, чтобы он, Мемуне, призвал к порядку некоторых из своих подчиненных. Это был удар ниже пояса — Мемуне и так комплексовал, что не умеет себя поставить на работе и что с ним не считаются. И вот — извольте радоваться — сидит как ни в чем не бывало, этот неуправляемый Бен Тов, как всегда самоуверен и никаких признаков раскаяния.
   — Из-за тебя я попал в неловкое положение, — негодующе воскликнул Мемуне, на что Бен Тов отозвался вполне спокойно:
   — Сожалею, но в нашей работе чего только не случается.
   — Ты обязан был позвонить сначала мне.
   — Откровенно говоря, я опасался, что вы не разрешите обращаться к министру. На вашем месте я бы предпочел оставаться в неведении — так удобнее, ей-Богу!
   — Но это же нарушение правил, — министр прямо-таки из себя вышел.
   — Да не интересует меня его настроение — не понимаю, почему вас это задевает. Как будто угроза со стороны «Шатилы» меньше значит, чем всякие там капризы начальства.
   — Ну нет, «Шатила» — это серьезно.
   — Так почему начальственный гнев мешает нам делать свое дело?
   — Да не капризы это, пойми. Министр прав: в правительстве должна быть своя дисциплина.
   Мамуне только лишний раз убедился, что в споре с Бен Тов всегда его побьет — у него мощная аргументация.
   — Я не считаю важным обращаться к премьер-министру: имей в виду — вовсе не потому, что министр обороны настаивает, а потому что я сам так думаю. Диверсия на самом деле неприемлема по чисто политическим соображениям. Премьер все равно откажет, ты только поставишь всех в неудобное положение.
   — В толк не возьму, как можно даже эти слова произносить — «неудобное положение» — в данных обстоятельствах, — голос Бен Това оставался спокойным, но он сам явно едва владел собой.
   — Считай, что это приказ. Больше к этому не возвращаюсь.
   — Прекрасно.
   — Что значит — прекрасно?
   — А то, что я все равно займусь спасением своего агента. Не допустить же, чтобы ему там глаза выдавили. Они сначала подцепляют ложкой глазное яблоко, а потом тянут наружу, пока нерв не оборвется. Он тяжело посмотрел на Мемуне. — Вам бы этого не хотелось, правда же?
   — Да организуй ты его спасение как хочешь, только забудь дурацкую идею насчет диверсии.
   После ухода мятежного посетителя Мемуне в который уж раз решил про себя, что надо с этим грубияном что-то делать, дальше терпеть его в отделе невозможно.
   А Бен Тов, вернувшись к себе, немедленно позвонил Мордехаю Порану в канцелярию кабинетов министров.
   — Мордехай, это Бен Тов. Ну что, оправился с прошлого четверга?
   — Не особенно. После такого проигрыша неделю в себя не придешь.
   — Я перехожу на преферанс, так что утешься.
   — Тебе что-нибудь нужно?
   — Да, побудь у себя, сейчас приду.
   У Порана он уже не шутил:
   — Послушай, Мордехай, мне нужна помощь. Вопрос жизни.
   — Так для чего друзья существуют?
   Поран дружески усмехнулся — этот невысокий энергичный, щеголеватый человек был некогда школьным приятелем Бен Това, а ныне возглавлял аппарат премьер-министра. Старая дружба выдержала испытание даже еженедельными встречами по четвергам, когда молчаливые сражения в покер сопровождались шумными словесными баталиями, вызванными политическими разногласиями игроков.
   Бен Тов посвятил приятеля в свои проблемы ровно настолько, насколько это было необходимо. Об остальном он отозвался просто:
   — Тут ты должен верить на слово — все же тридцать лет меня знаешь.
   Когда он закончил, Поран заговорил не сразу:
   — Наш премьер скор на расправу, — сказал он наконец. — К тому же сосредоточиться на одном деле не может. И больше всего ненавидит кабинетные дрязги. Если уж встрянет — тут он боец, но самому нарываться — увольте!
   — Это я все знаю.
   — И все равно хочешь натравить его на министра обороны?
   — Не хочу. Надо.
   Мордехай призадумался, почесал в затылке:
   — Боюсь, пустая затея, — он с сожалением покачал головой. — Не получится.
   — Должно получиться, Мордехай. Моя интуиция подсказывает: наш премьер, хоть и вздорный тип, но по сути дела истинный патриот и болеет за страну, он не станет держаться за эту поганую субординацию, когда речь идет о реальной опасности.
   — А его миротворческие высказывания?
   — Неужели все эти сомнительные игры заслонят от него настоящее дело? На этом процессе мирного урегулирования все помешались, а ему грош цена.
   — Ты многого от него хочешь, Шайе. Пойдешь к нему сам?
   — А что остается?
   — Ну подожди.
   Поран вышел. Бен Тов принялся прикидывать в уме, что он скажет премьеру, сам себе выдвигая возражения и сам же на них отвечая. Он репетировал даже взгляд и придумывал уловки, которые привели бы к желанной цели.
   — Тебе повезло, — объявил, входя, Поран. — Он тебя помнит с того заседания. Похоже, ты произвел на него впечатление. Готов встретиться прямо сейчас, но не больше чем на десять минут.
   — Сверх всяких правил, а? — хмыкнул Бен Тов.
   — Если он поймет, что ты просто псих, — ну мне и достанется!
   — Не бойся, — утешил его Бен Тов. — Работу ты, конечно, потеряешь, но мою дружбу — ни за что.
   Кабинет премьера был рядом, по другую сторону коридора. Красная лампочка над дверью погасла, зажглась зеленая.
   — Он и мне велел присутствовать. Смотри, покороче излагай и поконкретнее. Чем меньше у него пробудешь, тем меньше вероятность, что он тебя выгонит. И стрелять не посмеет.
   Премьер сидел за столом, на нем была рубашка с коротким рукавом, перед ним лежали только папки. Он был занят: снял одни очки, надел другие. Посетители уселись напротив стола, и хозяин кабинета уставился на Бен Това:
   — Правила нарушаем? А у тебя в отделе тоже так?
   — Жизнь заставила, господин премьер-министр. — Бен Тов собрался с духом, голос его прозвучал достаточно твердо. Этот непредсказуемый человек, перед которым все вокруг трепетали, ему и вправду нравился.
   — Ну, слушаю.
   Бен Тов начал было заново излагать то, что говорил на заседании чрезвычайного комитета, но закончить у него терпения не хватило:
   — Вы, должно быть, все это помните, — сказал он, прервав собственную речь. Премьер только кивнул в ответ, и Бен Тов перешел к последним событиям.
   — Все, что нам удалось узнать, подтверждает, что «Шатила» стремится заполучить атомную бомбу. Правда, полной уверенности пока нет, но нет и доказательств, что мы ошибаемся. Мы должны прояснить их планы и потом действовать соответственно. Но приходится пробивать свои идеи на самом высоком уровне — вот у вас. Потому что на более низких уровнях мне отказывают на том основании, что вы, мол, будете недовольны.
   — Почему это я буду недоволен?
   — Мне сказали, что диверсия, то есть полет бомбардировщика для того, чтобы отвлечь внимание от моего агента, которого необходимо переправить из Сирии в Израиль, скажется нежелательным образом на процессе мирного урегулирования, особенно в связи с тем, что на следующей неделе вы летите в Вашингтон.
   — Так оно и есть…
   — Но, господин премьер-министр, если не выручить моего агента, то это нежелательным образом может сказаться на безопасности страны — с «Шатилой» шутки плохи. Исход операции зависит от диверсии — генерал Шапиро подтвердит, что без нее шансы на успех уменьшаются наполовину.
   Премьер-министр вопреки своему обыкновению все еще не проявлял нетерпения, хотя обещанные десять минут давно прошли.
   — Может, ты и прав насчет мирного урегулирования — это все больше разговоры, чем дело. Но для меня и министерства иностранных дел оно имеет большое значение, — он снял очки, положил на стол, подвигал туда-сюда и снова водрузил на нос, после чего, не говоря ни слова, долго и пристально разглядывал физиономию Бен Това. Тот отвечал ему не менее пристальным взглядом.
   — Этот человек, — сказал себе Бен Тов в ту минуту, — потому получил свой пост, что оказался лучшим среди кучки себе подобных: у всех у них чудовищно раздутое самолюбие — и ничего больше. Разве способны они испытывать самые обычные человеческие чувства — нерешительность, например, или изумление, даже страх?
   — После вашего ухода я позвоню министру обороны — ни к чему тебе присутствовать при разговоре. Поран поставит тебя в известность о том, какое решение мы примем.
   — Спасибо, господин премьер-министр, — поблагодарил Бен Тов, как если бы решение было вынесено заведомо в его пользу.
   — Я крайне недоволен, друг мой, тем, как ты добился этой нашей встречи. Поран права не имел приводить тебя сюда и отнимать мое время. Ты к тому же нарушил субординацию — это просто неслыханно!
   — Прошу прощения, господин премьер-министр.
   — Надеюсь, это не повторится.
   — Конечно, нет, господин премьер-министр.
   — Так и ступай и вызволяй этого своего агента, надеюсь, он того стоит, Поран даст тебе ответ в ближайший час.
   Дело в шляпе, подумалось Бен Тову. Но вот чего он не знал, как впрочем, и министр обороны — это того, что премьер вел собственную игру, жарил, так сказать, собственную рыбку, и вдруг — несомненно его сам Бог послал — является этот человек и предлагает способ, как получше раскалить сковородку. Иными словами, премьер-министр как раз изыскивал — безуспешно до сей минуты — предлог, чтобы прервать на время диалог в Вашингтоне. Встреча его с президентом Соединенных Штатов была назначена заблаговременно, однако сейчас она никак не устраивала израильскую сторону. В настоящий момент Иордания была близка к тому, чтобы пойти на уступки общественному мнению и улучшить свои отношения с Израилем. Но в той крутой игре, которую вел столь искусно израильский премьер, этот ход партнера был нежелателен. Тайные произраильские силы, действовавшие в самом Аммане, побуждали Иорданию отказаться от предполагаемых уступок — если это получится, американцы волей-неволей примут сторону Израиля. В противном же случае, как опасался премьер, придется начинать новый раунд переговоров, в процессе которых антиизраильские настроения в конгрессе будут сильно подогреваться уступчивостью арабов — вот, мол, они же идут на компромисс! — и его собственной известной на весь мир бескомпромиссностью: ни на йоту он не изменит своей позиции, когда речь зайдет о проблемах территорий на западном берегу реки Иордан. Так надо постараться избежать прямой конфронтации, не следует ему сейчас ехать в Вашингтон. Вариант с полетом израильского бомбардировщика — кажется, это то, что надо. Сирия и Ливан поднимут крик, продемонстрируют свой скандальный нрав, Иордания не посмеет им перечить, и всю ее никому не нужную доброжелательность как рукой снимет. Но в своем правительстве он этих планов обнаружить не может — вечно там ястребы набрасываются на голубей и миролюбивые голубки, трепеща крылышками, обращаются со злобными разоблачениями к народу. Характер премьера отнюдь не способствует мирному сосуществованию и сотрудничеству с правительством, демократом его можно назвать только условно.