Страница:
Дерек Картун
ПАДЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА
Глава 1
От аэропорта Шарль де Голль строго на юго-запад идет Северное шоссе. Оно огибает с запада старый аэропорт Бурже, устремляется оттуда в индустриальный пригородный район Сен-Дени и, миновав его, поворачивает на юг к Порт де ля Шапель — воротам Парижа. От транспортной развязки возле Блан-Мениль, через которую проносится весь поток машин от Бурже, до этих ворот — девять километров. Здесь, если вас это интересует, можно увидеть самую жесткую в Европе езду — как такси с пассажирами из аэропорта прокладывают себе дорогу среди машин, проделавших долгий путь с побережья Ла-Манша и из северных промышленных городов.
На мосту возле Блан-Мениль недалеко от того места, где машины выезжают на шоссе, стоял человек — он находился здесь уже часа два, а было около пяти вечера. После полудня июньская жара нисколько не спала. Человек был в джинсовом комбинезоне и куртке, накинутой на плечи; он стоял неподвижно, не меняя позы, облокотясь на парапет, и пристально смотрел на неширокую дорогу, по которой машины со стороны Бурже вливаются в ряды тех, что двигаются по шоссе. Рядом с собой на парапет он положил японский коротковолновый передатчик. Под мостом ревело стадо машин, рвущихся в Париж, и как раз сейчас, в конце рабочего дня, набирал силу встречный поток — начинался великий исход. Однако человек, казалось, не замечал ни бензиновой гари, ни шума, ни одуряющей жары. Темнокожий, плотный, приземистый, он походил на уроженца Северной Африки или Среднего Востока. А на самом деле он был невесть откуда. Родители его жили в Хеброне[1] — и это все, что он о них знал. Все свои двадцать два года он провел в Сирии — в лагере, без гражданства. И хоть называл себя палестинцем, но родины у него не было.
Шел третий день авиасалона в Бурже. Машины, спешившие оттуда, выстраивались в очередь на узкой дороге, дожидаясь возможности влиться в поток, стремящийся в Париж с севера. Каждые несколько секунд одной из них это удавалось — вот этот процесс и занимал стоявшего на мосту.
В 17:05 в передатчике что-то щелкнуло, человек поднес его к уху.
— Машину уже вызвали по громкой связи.
Стоявший на мосту нажал кнопку передатчика:
— Сообщение получено.
Спустя четыре минуты последовало продолжение, говорили по-арабски:
— Они в машине — все трое, и с ними французский чиновник. Эскорт на месте — поедет впереди, как и раньше. Сопровождающие разговаривают с водителем… Тронулись. Перед выездом из аэропорта шоссе свободно, только позади какие-то машины. Конец связи.
— Сообщение получено. Вызываю Ахмеда. Включайся.
Наступила пауза, потом прорезался еще один голос — более высокий:
— Ахмед слушает. Что нового?
— Ты слышал, что передали из аэропорта?
— Нет, отсюда слишком далеко.
— Только что выехали из Бурже в сопровождении двух мотоциклистов. Как и утром. Здесь очередь. Я сообщу, когда они выедут на шоссе.
Однако полицейские на мотоциклах решили в очереди не стоять и, обойдя ее по краю вместе с сопровождаемым лимузином, выскочили на обочину шоссе — сирены завывали, белые шлемы и перчатки сверкали в солнечном свете.
— Ахмед, сейчас они будут на шоссе! Слышишь?
— Слышу.
— Не забудь — до ребят семь километров. Скорость примерно сто, осталось четыре минуты. Вот они, двинулись! Едут! Приближаются к тебе. Время — 17:13:40.
— Сообщение получено.
Радиопередатчики были настроены так, чтобы не задевать частот, которыми пользуются дорожная полиция и местная жандармерия. Однако несмотря на все предосторожности какой-то радиолюбитель, лениво перебиравший кнопки своего приемника, — его небогатая квартирка располагалась в полу-километре к западу от того места, где стоял наш знакомец, — услышал диалог между ним и кем-то из аэропорта и подумал, что это странно. Однако по-арабски он не понимал и когда позже рассказал о подслушанном разговоре в полицейском участке, это никому и ничем не помогло.
А человек на мосту снял с парапета передатчик и направился к тому месту, где пристегнутый цепью стоял его мотоцикл. Он не спеша двинулся в направлении Дранси, восточному пригороду Парижа. На сегодня работа закончена, теперь бы пива выпить…
Хотя лобовое стекло большого «ситроена» было пуленепробиваемым, а двери укреплены пятимиллиметровым стальным листом, машину все же нельзя было считать оборудованной как следует: капот и крыша специальной защиты не имели. По случаю прибытия на авиасалон многочисленных гостей требования к безопасности повышаются, однако транспортный отдел министерства внутренних дел не сумел найти ничего лучшего: в Париже в тот день присутствовало шесть монархов самых разных оттенков кожи, и принадлежащие министерству четыре полностью бронированные машины были распределены между ними. Так что министру обороны Израиля достался вот этот несколько усовершенствованный «ситроен». Израильскому посольству доложили, что против автоматного огня он надежен, однако действительности это не соответствовало.
Генерал Мордехай Гирон сидел на заднем сиденье слева, позади шофера. Рядом профессор Гидеон Авигад — крупнейший специалист Израиля по авиационному дизайну и технический руководитель авиационной промышленности страны. Справа от профессора поместился молодой атташе израильского посольства по имени Харел, который заодно исполнял обязанности телохранителя: оружие было у него в плечевой кобуре. Рядом с водителем сел лейтенант из протокольного отдела французского министерства обороны. Ему полагалось доставить гостей в целости и сохранности в посольство и обеспечить назавтра благополучный обратный вылет, а также исполнять малейшие их пожелания. Ведь продавать Израилю военные самолеты — дело для Франции весьма прибыльное. Лейтенанту нравилось ощущать себя значительной фигурой. Мчаться с превышением дозволенной скорости под вой полицейских сирен было необыкновенно приятно. Ему пока и двадцати четырех не исполнилось — в таком возрасте подобные вещи еще радуют.
За городком Сен-Дени шоссе идет под уклон и пересекает плотно застроенное пространство словно по дну глубокого оврага. А улицы над оврагом образуют мосты. На одном из них, продолжении авеню де Прессанс, и стоял тот, кого называли Ахмед. Одет он был тоже как рабочий. На шее висел радиопередатчик, микрофон возле самого рта. На следующем мосту — продолжающем улицу Ланди, — находились еще двое, с таким же снаряжением. И тут же возле них на мосту, у самой обочины, приткнулся неприметный фургончик: сдвижная боковая дверь открыта, за рулем кто-то сидел.
Созданная при президенте группа борьбы с терроризмом потребовала от полиции особых мер безопасности на время проведения авиасалона — в том числе договорились о патрулировании вдоль шоссе и о полицейском надзоре за мостами. Первые два дня все это делалось, но на третий префектура перевела куда-то своих людей, мосты остались без присмотра. И ни настырные журналисты, ни те, кто проводил официальное расследование случившегося, так и не смогли добиться ответа на вопрос, чем была вызвана передислокация. «Уж не сама ли полиция является соучастником преступления?» — спрашивала газета «Фигаро» в том витиеватом стиле, который любит французская пресса в подобных случаях. Вопрос повис в воздухе.
Получив сообщение, Ахмед повернулся к людям, стоявшим на соседнем мосту, метрах в двухстах от него:
— Машина уже на шоссе, движется сюда. Насколько отсюда видно, ничто ее не задержит. Мотоциклистов двое. Будут здесь в 17:18, может, чуть позже. Конец.
— Сообщение принято.
— Удачи вам. Сообщу, когда они покажутся. После этого у вас будет всего десять секунд, имейте в виду. И дам сигнал, когда они проедут под моим мостом. Отсюда им до вас всего шесть секунд или пять, если они прибавили скорости. Понятно?
— Понятно.
— Желаю удачи.
Он рассчитывал, что его передатчик выглядит как обычный радиоприемник, никто и внимания не обратит. Радиолюбитель, случайно подслушавший диалог, потерял интерес к гортанным голосам и отключился.
На мосту не было тени, и Ахмед исходил потом, мучился от жажды. Ему срочно требовалось в уборную. Жизнь коммандос представлялась ему как сплошной дискомфорт, только редкие моменты действия возбуждали его и компенсировали скучные часы ожидания. Он бы предпочел находиться с ребятами на соседнем мосту, но было принято решение: автоматчиков только двое. Выбрали самых метких. Поразить автомобиль, идущий со скоростью сто или больше километров в час, даже обстреливая его двумя автоматами, — и попасть именно выше и ниже пуленепробиваемого лобового стекла — тут нужны крепкие нервы, снайперский расчет и незаурядное везение. Смыться потом не составит труда. Все заранее устроено — так им сказали.
Прошли уже три из четырех намеченных минут. Ахмед не отрывал глаз от шоссе, от бесконечного потока машин. Идут в три ряда, и все три битком. Иногда переходят из ряда в ряд, как эти вот двадцатитонные грузовики. Он прислушивался, не раздастся ли вой сирен.
— На сирены не особо полагайся, — инструктировали его сегодня утром, — их могут выключить, так что глаз не своди с дороги. И передавай новости без крика — ребятам надо спокойствие сохранять, их дергать нельзя.
Сердце его колотилось. Всего полминуты осталось — что ж сирен-то не слышно? Может, и впрямь их не включили? Странно — фараоны на мотоциклах проламываются сквозь поток спешащих машин непременно под истошный вой.
Через двадцать секунд ему показалось, будто он различает этот вой в общем гуле. Не то самолет взлетел… Нет, точно, — сирены.
Он включил передатчик:
— Слышу сирены. Машину пока не вижу. Вот они… Вижу их. Они в крайнем левом ряду. Повторяю: в крайнем левом. Они подо мной! Отмерьте четыре секунды — …вот! давай!
Говорить спокойно он был не в силах — как раз в этот миг мотоциклы и вслед за ними лимузин проскочили под его мостом. Сейчас будет автоматная очередь…
Преодолевая желание помедлить и посмотреть, он быстро зашагал прочь. Дробный стук автоматов, визг тормозов, металлический лязг и глухие удары — это машины, летевшие на полной скорости, сталкивались друг с другом и с бетонными стенами, в которых пролегало шоссе.
Генерал Гирон негромко разговаривал с профессором: он не был уверен, что их сосед — французский лейтенант — не понимает иврита.
— Продукция заводов Дассо мне показалась интересной. Но насколько я понял, они не продают лицензии — только готовые каркасы.
— Мне по всем параметрам понравился «Ягуар».
— Вам видней, но если мы что и купим — только у французов. Политика такая. Так что о британском самолете и не мечтайте.
Они приближались к авеню де Прессанс. С чего бы им обращать внимание на человека, стоящего на мосту и наблюдающего за дорогой? Оставалось всего двести метров до следующего моста…
Лейтенант, обернувшись, спросил:
— Господа, вам понравился салон?
— Очень.
— А куда бы вы хотели пойти сегодня вечером?
…Все было спланировано точно: услышав от Ахмеда «Вижу их», двое мужчин разом повернулись к фургону. Один нагнулся и вынул два автомата — каждый в коричневом бумажном пакете. Когда Ахмед крикнул «Давай!», оба уже шагнули снова к парапету, срывая на ходу бумагу. И через две секунды стояли на обычной парижской улице — у каждого 9-миллиметровый автомат «Рексим-Фейвор» швейцарского производства — на виду у прохожих: уличные нравы Бейрута на миг перенеслись в столицу Франции. Короткие стволы наклонились с парапета, их пустые зрачки глянули вниз на идущий навстречу транспорт.
Лимузин находился в зоне обстрела не более двух секунд и всего одну десятую секунды был досягаем для выстрелов — потом менялся угол. За этот миг он проехал 2,7 метра. Один из стрелявших взял на прицел лобовое стекло и крышу, второй — капот. Скорость стрельбы из автомата — 600 выстрелов в минуту, каждый из стрелявших успевал нажать гашетку пять раз в те кратчайшие пределы времени, пока цель оставалась доступной. У каждого в обойме было всего по двадцать пуль. Так что промах означал бы провал всего плана.
«Один меткий выстрел сделает больше, чем бестолковая пальба, — предупредил тот, кто снабдил боевиков оружием. — Если хоть десять пуль на двоих всадите в машину, то по крайней мере одного из этих ублюдков подстрелите. А остальным хватит и того, что произойдет потом».
Стрелки еще поворчали тогда насчет незнакомого оружия, с подозрением глядя на тяжелые деревянные приклады. «Швейцарское производство! — возразил их собеседник. — Надежная вещь, не подведет. А русские автоматы — дерьмо, бьют в белый свет как в копеечку».
Оружие было доставлено в Париж из Ливана дипломатической почтой за две недели до описываемых событий.
…Лейтенанту, сидевшему рядом с шофером, не суждено было услышать ответ на свое любезное предложение: как раз в тот момент, когда он закончил фразу, шесть пуль попали в лимузин. На заднем сиденье молодой атташе Харел был убит наповал: пуля попала в висок и застряла в черепе. Сидевшего рядом профессора Авигада ранило в грудь, у него оказалась пробитой подключичная артерия, час спустя он умер в реанимационном отделении больницы Святого Бернара. Остальных пули миновали, но одна угодила в лобовое стекло, и оно мгновенно пошло трещинами. Водитель, потеряв ориентацию, резко затормозил. Лимузин крутануло вправо и занесло на встречную — прямо под «мерседес», летевший со скоростью сто тридцать. Вслед за ними столкнулись еще несколько машин. Водителя лимузина и сидевшего рядом лейтенанта бросило вперед, на ветровое стекло — оба поплатились тяжелыми травмами за то, что пренебрегли ремнями безопасности. Министр же сломал себе шею, тяжело ударившись о стальную раму двери… Коммандос могли гордиться — операция удалась блестяще…
Двое на мосту закинули автоматы в фургон и впрыгнули вслед за ними. Сидевший за рулем тронул машину с места и, как требовала инструкция, направился, не превышая обычной скорости, по улице Ланди к реке. Метров через триста фургон свернул на боковую улицу, все трое вышли. Один нес подмышкой оба автомата. Они пересели в серый «рено» и преспокойно двинулись дальше, к оживленной площади Клиши. А оттуда всего за десять минут добрались до безопасного дома, который был в сущности не домом, а всего-навсего унылой квартирой над мясной лавкой, которую содержал Халал, — добропорядочный гражданин, отродясь не бравший в руки оружия. Теперь они настоящие герои! Они глупо посмеивались, будто школьники-прогульщики. Один с проклятьями признался, что обделался. Каждый раз после акции — нервы, что ли, сдают. Потом они напьются — это будет их главным занятием в последующие двое суток. Если повезет, они и женщин себе найдут.
В десять вечера сотрудники агентства «Франс Пресс» на площади Биржи получили письмо. Оно было адресовано редактору отдела новостей:
На мосту возле Блан-Мениль недалеко от того места, где машины выезжают на шоссе, стоял человек — он находился здесь уже часа два, а было около пяти вечера. После полудня июньская жара нисколько не спала. Человек был в джинсовом комбинезоне и куртке, накинутой на плечи; он стоял неподвижно, не меняя позы, облокотясь на парапет, и пристально смотрел на неширокую дорогу, по которой машины со стороны Бурже вливаются в ряды тех, что двигаются по шоссе. Рядом с собой на парапет он положил японский коротковолновый передатчик. Под мостом ревело стадо машин, рвущихся в Париж, и как раз сейчас, в конце рабочего дня, набирал силу встречный поток — начинался великий исход. Однако человек, казалось, не замечал ни бензиновой гари, ни шума, ни одуряющей жары. Темнокожий, плотный, приземистый, он походил на уроженца Северной Африки или Среднего Востока. А на самом деле он был невесть откуда. Родители его жили в Хеброне[1] — и это все, что он о них знал. Все свои двадцать два года он провел в Сирии — в лагере, без гражданства. И хоть называл себя палестинцем, но родины у него не было.
Шел третий день авиасалона в Бурже. Машины, спешившие оттуда, выстраивались в очередь на узкой дороге, дожидаясь возможности влиться в поток, стремящийся в Париж с севера. Каждые несколько секунд одной из них это удавалось — вот этот процесс и занимал стоявшего на мосту.
В 17:05 в передатчике что-то щелкнуло, человек поднес его к уху.
— Машину уже вызвали по громкой связи.
Стоявший на мосту нажал кнопку передатчика:
— Сообщение получено.
Спустя четыре минуты последовало продолжение, говорили по-арабски:
— Они в машине — все трое, и с ними французский чиновник. Эскорт на месте — поедет впереди, как и раньше. Сопровождающие разговаривают с водителем… Тронулись. Перед выездом из аэропорта шоссе свободно, только позади какие-то машины. Конец связи.
— Сообщение получено. Вызываю Ахмеда. Включайся.
Наступила пауза, потом прорезался еще один голос — более высокий:
— Ахмед слушает. Что нового?
— Ты слышал, что передали из аэропорта?
— Нет, отсюда слишком далеко.
— Только что выехали из Бурже в сопровождении двух мотоциклистов. Как и утром. Здесь очередь. Я сообщу, когда они выедут на шоссе.
Однако полицейские на мотоциклах решили в очереди не стоять и, обойдя ее по краю вместе с сопровождаемым лимузином, выскочили на обочину шоссе — сирены завывали, белые шлемы и перчатки сверкали в солнечном свете.
— Ахмед, сейчас они будут на шоссе! Слышишь?
— Слышу.
— Не забудь — до ребят семь километров. Скорость примерно сто, осталось четыре минуты. Вот они, двинулись! Едут! Приближаются к тебе. Время — 17:13:40.
— Сообщение получено.
Радиопередатчики были настроены так, чтобы не задевать частот, которыми пользуются дорожная полиция и местная жандармерия. Однако несмотря на все предосторожности какой-то радиолюбитель, лениво перебиравший кнопки своего приемника, — его небогатая квартирка располагалась в полу-километре к западу от того места, где стоял наш знакомец, — услышал диалог между ним и кем-то из аэропорта и подумал, что это странно. Однако по-арабски он не понимал и когда позже рассказал о подслушанном разговоре в полицейском участке, это никому и ничем не помогло.
А человек на мосту снял с парапета передатчик и направился к тому месту, где пристегнутый цепью стоял его мотоцикл. Он не спеша двинулся в направлении Дранси, восточному пригороду Парижа. На сегодня работа закончена, теперь бы пива выпить…
Хотя лобовое стекло большого «ситроена» было пуленепробиваемым, а двери укреплены пятимиллиметровым стальным листом, машину все же нельзя было считать оборудованной как следует: капот и крыша специальной защиты не имели. По случаю прибытия на авиасалон многочисленных гостей требования к безопасности повышаются, однако транспортный отдел министерства внутренних дел не сумел найти ничего лучшего: в Париже в тот день присутствовало шесть монархов самых разных оттенков кожи, и принадлежащие министерству четыре полностью бронированные машины были распределены между ними. Так что министру обороны Израиля достался вот этот несколько усовершенствованный «ситроен». Израильскому посольству доложили, что против автоматного огня он надежен, однако действительности это не соответствовало.
Генерал Мордехай Гирон сидел на заднем сиденье слева, позади шофера. Рядом профессор Гидеон Авигад — крупнейший специалист Израиля по авиационному дизайну и технический руководитель авиационной промышленности страны. Справа от профессора поместился молодой атташе израильского посольства по имени Харел, который заодно исполнял обязанности телохранителя: оружие было у него в плечевой кобуре. Рядом с водителем сел лейтенант из протокольного отдела французского министерства обороны. Ему полагалось доставить гостей в целости и сохранности в посольство и обеспечить назавтра благополучный обратный вылет, а также исполнять малейшие их пожелания. Ведь продавать Израилю военные самолеты — дело для Франции весьма прибыльное. Лейтенанту нравилось ощущать себя значительной фигурой. Мчаться с превышением дозволенной скорости под вой полицейских сирен было необыкновенно приятно. Ему пока и двадцати четырех не исполнилось — в таком возрасте подобные вещи еще радуют.
За городком Сен-Дени шоссе идет под уклон и пересекает плотно застроенное пространство словно по дну глубокого оврага. А улицы над оврагом образуют мосты. На одном из них, продолжении авеню де Прессанс, и стоял тот, кого называли Ахмед. Одет он был тоже как рабочий. На шее висел радиопередатчик, микрофон возле самого рта. На следующем мосту — продолжающем улицу Ланди, — находились еще двое, с таким же снаряжением. И тут же возле них на мосту, у самой обочины, приткнулся неприметный фургончик: сдвижная боковая дверь открыта, за рулем кто-то сидел.
Созданная при президенте группа борьбы с терроризмом потребовала от полиции особых мер безопасности на время проведения авиасалона — в том числе договорились о патрулировании вдоль шоссе и о полицейском надзоре за мостами. Первые два дня все это делалось, но на третий префектура перевела куда-то своих людей, мосты остались без присмотра. И ни настырные журналисты, ни те, кто проводил официальное расследование случившегося, так и не смогли добиться ответа на вопрос, чем была вызвана передислокация. «Уж не сама ли полиция является соучастником преступления?» — спрашивала газета «Фигаро» в том витиеватом стиле, который любит французская пресса в подобных случаях. Вопрос повис в воздухе.
Получив сообщение, Ахмед повернулся к людям, стоявшим на соседнем мосту, метрах в двухстах от него:
— Машина уже на шоссе, движется сюда. Насколько отсюда видно, ничто ее не задержит. Мотоциклистов двое. Будут здесь в 17:18, может, чуть позже. Конец.
— Сообщение принято.
— Удачи вам. Сообщу, когда они покажутся. После этого у вас будет всего десять секунд, имейте в виду. И дам сигнал, когда они проедут под моим мостом. Отсюда им до вас всего шесть секунд или пять, если они прибавили скорости. Понятно?
— Понятно.
— Желаю удачи.
Он рассчитывал, что его передатчик выглядит как обычный радиоприемник, никто и внимания не обратит. Радиолюбитель, случайно подслушавший диалог, потерял интерес к гортанным голосам и отключился.
На мосту не было тени, и Ахмед исходил потом, мучился от жажды. Ему срочно требовалось в уборную. Жизнь коммандос представлялась ему как сплошной дискомфорт, только редкие моменты действия возбуждали его и компенсировали скучные часы ожидания. Он бы предпочел находиться с ребятами на соседнем мосту, но было принято решение: автоматчиков только двое. Выбрали самых метких. Поразить автомобиль, идущий со скоростью сто или больше километров в час, даже обстреливая его двумя автоматами, — и попасть именно выше и ниже пуленепробиваемого лобового стекла — тут нужны крепкие нервы, снайперский расчет и незаурядное везение. Смыться потом не составит труда. Все заранее устроено — так им сказали.
Прошли уже три из четырех намеченных минут. Ахмед не отрывал глаз от шоссе, от бесконечного потока машин. Идут в три ряда, и все три битком. Иногда переходят из ряда в ряд, как эти вот двадцатитонные грузовики. Он прислушивался, не раздастся ли вой сирен.
— На сирены не особо полагайся, — инструктировали его сегодня утром, — их могут выключить, так что глаз не своди с дороги. И передавай новости без крика — ребятам надо спокойствие сохранять, их дергать нельзя.
Сердце его колотилось. Всего полминуты осталось — что ж сирен-то не слышно? Может, и впрямь их не включили? Странно — фараоны на мотоциклах проламываются сквозь поток спешащих машин непременно под истошный вой.
Через двадцать секунд ему показалось, будто он различает этот вой в общем гуле. Не то самолет взлетел… Нет, точно, — сирены.
Он включил передатчик:
— Слышу сирены. Машину пока не вижу. Вот они… Вижу их. Они в крайнем левом ряду. Повторяю: в крайнем левом. Они подо мной! Отмерьте четыре секунды — …вот! давай!
Говорить спокойно он был не в силах — как раз в этот миг мотоциклы и вслед за ними лимузин проскочили под его мостом. Сейчас будет автоматная очередь…
Преодолевая желание помедлить и посмотреть, он быстро зашагал прочь. Дробный стук автоматов, визг тормозов, металлический лязг и глухие удары — это машины, летевшие на полной скорости, сталкивались друг с другом и с бетонными стенами, в которых пролегало шоссе.
Генерал Гирон негромко разговаривал с профессором: он не был уверен, что их сосед — французский лейтенант — не понимает иврита.
— Продукция заводов Дассо мне показалась интересной. Но насколько я понял, они не продают лицензии — только готовые каркасы.
— Мне по всем параметрам понравился «Ягуар».
— Вам видней, но если мы что и купим — только у французов. Политика такая. Так что о британском самолете и не мечтайте.
Они приближались к авеню де Прессанс. С чего бы им обращать внимание на человека, стоящего на мосту и наблюдающего за дорогой? Оставалось всего двести метров до следующего моста…
Лейтенант, обернувшись, спросил:
— Господа, вам понравился салон?
— Очень.
— А куда бы вы хотели пойти сегодня вечером?
…Все было спланировано точно: услышав от Ахмеда «Вижу их», двое мужчин разом повернулись к фургону. Один нагнулся и вынул два автомата — каждый в коричневом бумажном пакете. Когда Ахмед крикнул «Давай!», оба уже шагнули снова к парапету, срывая на ходу бумагу. И через две секунды стояли на обычной парижской улице — у каждого 9-миллиметровый автомат «Рексим-Фейвор» швейцарского производства — на виду у прохожих: уличные нравы Бейрута на миг перенеслись в столицу Франции. Короткие стволы наклонились с парапета, их пустые зрачки глянули вниз на идущий навстречу транспорт.
Лимузин находился в зоне обстрела не более двух секунд и всего одну десятую секунды был досягаем для выстрелов — потом менялся угол. За этот миг он проехал 2,7 метра. Один из стрелявших взял на прицел лобовое стекло и крышу, второй — капот. Скорость стрельбы из автомата — 600 выстрелов в минуту, каждый из стрелявших успевал нажать гашетку пять раз в те кратчайшие пределы времени, пока цель оставалась доступной. У каждого в обойме было всего по двадцать пуль. Так что промах означал бы провал всего плана.
«Один меткий выстрел сделает больше, чем бестолковая пальба, — предупредил тот, кто снабдил боевиков оружием. — Если хоть десять пуль на двоих всадите в машину, то по крайней мере одного из этих ублюдков подстрелите. А остальным хватит и того, что произойдет потом».
Стрелки еще поворчали тогда насчет незнакомого оружия, с подозрением глядя на тяжелые деревянные приклады. «Швейцарское производство! — возразил их собеседник. — Надежная вещь, не подведет. А русские автоматы — дерьмо, бьют в белый свет как в копеечку».
Оружие было доставлено в Париж из Ливана дипломатической почтой за две недели до описываемых событий.
…Лейтенанту, сидевшему рядом с шофером, не суждено было услышать ответ на свое любезное предложение: как раз в тот момент, когда он закончил фразу, шесть пуль попали в лимузин. На заднем сиденье молодой атташе Харел был убит наповал: пуля попала в висок и застряла в черепе. Сидевшего рядом профессора Авигада ранило в грудь, у него оказалась пробитой подключичная артерия, час спустя он умер в реанимационном отделении больницы Святого Бернара. Остальных пули миновали, но одна угодила в лобовое стекло, и оно мгновенно пошло трещинами. Водитель, потеряв ориентацию, резко затормозил. Лимузин крутануло вправо и занесло на встречную — прямо под «мерседес», летевший со скоростью сто тридцать. Вслед за ними столкнулись еще несколько машин. Водителя лимузина и сидевшего рядом лейтенанта бросило вперед, на ветровое стекло — оба поплатились тяжелыми травмами за то, что пренебрегли ремнями безопасности. Министр же сломал себе шею, тяжело ударившись о стальную раму двери… Коммандос могли гордиться — операция удалась блестяще…
Двое на мосту закинули автоматы в фургон и впрыгнули вслед за ними. Сидевший за рулем тронул машину с места и, как требовала инструкция, направился, не превышая обычной скорости, по улице Ланди к реке. Метров через триста фургон свернул на боковую улицу, все трое вышли. Один нес подмышкой оба автомата. Они пересели в серый «рено» и преспокойно двинулись дальше, к оживленной площади Клиши. А оттуда всего за десять минут добрались до безопасного дома, который был в сущности не домом, а всего-навсего унылой квартирой над мясной лавкой, которую содержал Халал, — добропорядочный гражданин, отродясь не бравший в руки оружия. Теперь они настоящие герои! Они глупо посмеивались, будто школьники-прогульщики. Один с проклятьями признался, что обделался. Каждый раз после акции — нервы, что ли, сдают. Потом они напьются — это будет их главным занятием в последующие двое суток. Если повезет, они и женщин себе найдут.
В десять вечера сотрудники агентства «Франс Пресс» на площади Биржи получили письмо. Оно было адресовано редактору отдела новостей:
«Сегодняшняя акция на Северном шоссе проведена во имя угнетенного народа Палестины как напоминание сионистам и их в равной степени виновным французским друзьям, что мы не позволим игнорировать наши требования. Преступник генерал Гирон и его сообщник Авигад приехали во Францию специально, чтобы купить легкие бомбардировщики. Их интересуют „Мираж 111E“ и „Ягуар“. Они осматривали британские модели и американское снаряжение. Все это нам известно. Так же как и об их продолжавшихся более часа переговорах с Пеллетье, который состоит в преступной еврейской организации Дассо. Мы задаем вопрос: для чего сионистам бомбардировщики? Почему они интересуются дальностью действия этих самолетов? Ведь так называемое государство Израиль в длину всего 450 километров. На кого они собираются сбрасывать свои бомбы? И что это за бомбы — может, атомные?Текст послания был передан по телеграфу в десять пятнадцать, его сопровождал комментарий международного отдела агентства, в котором рассматривались угрозы террористов. Внимание редакторов привлекалось к тому, что группой, называющей себя «Шатила», в конце апреля был убит израильский посол в Бонне. Больше об этой группе никто ничего не знал.
Именем ислама и арабской революции мы покарали этих военных преступников. Всех, им подобных, также ждет кара. Пусть наша акция заодно послужит предостережением их французским приспешникам. Среди убитых сегодня есть и француз — считайте это нашим приговором: мы намерены убивать и впредь.
Да здравствует арабская революция!
«Шатила».
Глава 2
Встреча явно не удалась. Отчасти предмет разговора очень уж был неподатлив, а отчасти и потому, что плохо сочетались характеры собеседников, — они расположились втроем вокруг низенького столика, на котором стояли бутылки с минеральной водой, тонкие хрустальные бокалы и полные окурков пепельницы. Тот, кому поручили организовать эту встречу, некий Вэллат — помощник президента республики — восседал в старинном, в стиле Людовика Пятнадцатого, кресле с видом сугубо официальным и не проявлял абсолютно никаких эмоций. В Елисейском дворце говорили, будто никто и никогда не видел на его лице улыбки. Только однажды, когда президента очень уж допекли бесконечные сетования британского премьер-министра и он заметил вслух, что в былые времена красный цвет на карте мира означал британские территории, а ныне знаменует нечто совсем иное и не мешало бы премьер-министру принять этот факт во внимание, Вэллат слегка улыбнулся. Однако с тех пор это не повторялось.
Преданность Вэллата интересам непосредственного начальника — президента — можно было сравнить разве что с его верностью самой могущественной и прекрасной любовнице — Франции. Всем остальным иметь дело с этим человеком удовольствия не доставляло.
Слева от Вэллата сидел руководитель антитеррористской группы при президенте полковник Дюпарк, человек на редкость суетный и в той же степени некомпетентный — в данную минуту он выдавал чистую дезинформацию.
Справа, с трудом уместив обстоятельный зад на стуле и уперев в воротник рубашки многочисленные подбородки, утирал пот с лица Жорж Вавр — начальник ДСТ. Вавр терпеть не мог подобных совещаний, они его раздражали и по сути своей, и по антуражу. Все тут не по нем: стулья какие-то субтильные, до пепельницы не дотянешься. Он загасил окурок, предварительно прикурив от него новую сигарету.
Обсуждалось происшествие на Северном шоссе — с тех пор прошло уже три дня, было произведено лишь первоначальное, сугубо формальное расследование, дальше дело явно зашло в тупик.
— Президент рассматривает данный случай как угрозу безопасности Франции, — заявил Вэллат. — И требует скорейшего принятия мер.
— Сколько себя помню, президенты всегда требуют именно этого, — проворчал Вавр сквозь сигаретный дым.
— Повторяю, господин Вавр, — скорейших мер.
— Тогда почему сюда не пригласили префекта полиции? Ему-то положено побольше нас знать обо всем.
— Мои люди, — сказал полковник Дюпарк, — уже приступили к расследованию вплотную.
— Президент сам распорядился относительно состава участников сегодняшнего совещания. Ваши люди, может, и заняты всецело расследованием, однако отчет о результатах президенту не представлен.
— Вы можете рассказать, что удалось выяснить? — спросил Вавр.
— Обнаружена явочная квартира на улице Муан. Полиция опросила соседей и составила перечень посетителей. Мы получили копию — вот, пожалуйста. — Дюпарк протянул Вавру два листа бумаги. Вавр пробежал глазами машинописный текст.
— Толку мало, — заметил он. — Никого по таким данным не найдешь. Живые свидетели нужны, а то описания очень уж неопределенны. «Установлено, что они ели сосиски, плов, халву, пили кока-колу», — прочитал он вслух. — Ну, с этим мы далеко не продвинемся. А как насчет отпечатков пальцев? — он взглянул на Вэллата и пробормотал едва слышно:
— Президент тоже полагает, будто не в интересах полиции ловить этих преступников?
Вэллат кивнул, сохраняя бесстрастную мину.
— …или даже… — Вавру не удалось закончить вопроса.
— Принимая во внимание, что могут быть предприняты и дальнейшие акции, угрожающие спокойствию страны, президент распорядился, чтобы расследованием занялась контрразведка.
— Следует ли нам заняться заодно и странным поведением полиции в ходе расследования?
— Не следует.
— Почему, к примеру, прекратили патрулирование — в это тоже не лезть?
Вэллат отрицательно покачал головой.
— Кто навел полицию на явку террористов?
— Там напротив живет их осведомитель. Ему показалось подозрительным, что без конца какие-то люди приходят и уходят. Он стукнул местному полицейскому, а тот доложил выше.
— Проверены детали, изложенные в письме, которое получено «Франс Пресс»?
— Да. В тот день с представителями завода Дассо встречалась делегация Ливии. Вероятно, от них и стали известны подробности.
— Пограничники сообщили что-нибудь?
— Ничего полезного. Мы проверяли и сами, напрямую.
— Вы должны понять, — с кислым видом сказал Вэллат, — что когда пресса пишет о негодовании, царящем в Израиле, то это просто выбрано самое мягкое слово. Ярость — вот точное определение. Премьер-министр этой страны в бешенстве. Под угрозой срыва очень важные контракты.
Наступила пауза.
— Мне бы не хотелось в этом участвовать — произнес Вавр. — Мы и так загружены выше головы. Вы же знаете, что, начиная с января, к нам сюда приехали сорок семь дипломатов из Восточной Европы. Мои люди этим заняты под завязку, сроки проверки и так истекают.
— Я уполномочен заявить вашему министру, что сроки в случае необходимости могут быть продлены. Хотите вы того или нет, но я получил ясные указания: нейтрализацией группы под названием «Шатила», кто бы там в ней ни состоял, должен заняться ваш департамент. Дюпарк приглашен сюда, чтобы предоставить свои резервы, если они понадобятся.
Вавр уставился на полковника с едва заметной насмешкой.
— Мне понадобится помощь, но не такая, как вы нам оказывали в деле с Бен Афри.
— Мне в этом деле не в чем себя упрекнуть.
Людей, подобных Дюпарку, заместитель Вавра Альфред Баум называл пустозвонами: «Он тебе чего только ни наговорит, — отзывался он о полковнике, — но до дела у него никогда не дойдет. Для таких слово и есть дело. К тому же он глуп как пробка. И завистлив. „Вот Баум пусть и сотрудничает с этим пустозвоном, — отметил про себя Вавр. — Проку от него даже Баум не добьется“.
Позже, воротясь в штаб-квартиру ДСТ на улице Соссэ, Вавр с мрачным видом уселся в своем неуютном, убого обставленном кабинете, а напротив за столом поместился Баум, и они вдвоем так и сяк прикидывали скудные сведения, полученные на совещании у Вэллата, обмениваясь нелестными замечаниями в адрес президента и его методов, которые он им столь высокомерно навязывает, и сетуя, что департаменту прямо-таки невозможно выполнять еще какую-то работу сверх и без того чрезмерной нагрузки.
— Придется тебе самому заняться, Альфред, — вздохнул Вавр. — Дело насквозь политическое. Ситуация безвыходная.
— Алламбо мог бы.
— Нет, сам займись.
— На мне же еще это восточногерманское дело…
— Восточная Германия меня в данный момент не интересует.
— Так я и знал…
— Передай ее Алламбо. Он язык знает. И всех подряд немцев ненавидит. Так что ему это дело подойдет.
Альфред Баум испустил тяжелый вздох — всей своей обширной грудью. Он, как и Вавр, был тяжеловес. В отделе говорили, что эта пара вдвоем потянет на весах столько, сколько добрая лошадь. Но в отличие от грубоватого и мрачного пессимиста Вавра, у Баума в глубоко сидящих, спрятанных за кустистыми бровями глазах таился неизбывный юмор. Тех, кто узнавал его поближе, нередко удивляло, как это рядом с такой явной склонностью к житейским радостям и настоящим галльским жизнелюбием уживается острый, проницательный ум и редкостное упорство, — подчиненные, которыми он правил весьма жестко, называли это его последнее качество одержимостью.
Помимо этого, Баум обожал кошек и считался знатоком кошачьих пород. «У хорошей кошки есть чему поучиться», — говаривал он, не уточняя, правда, чему именно следует учиться у кошки. Вероятно, терпению.
— С чего начнешь, Альфред? — Вавр не ожидал хоть сколько-нибудь вразумительного ответа, вопрос был задан с другой целью: дать понять Бауму, что к делу следует приступить немедленно. И еще в такой завуалированной форме Вавр напоминал, что из них двоих начальник все-таки он. Этот вопрос был вроде флага, поднятого на мачте: сопротивление бессмысленно, пора сложить оружие.
— Понятия не имею, — неизменно отвечал Баум в подобных случаях. Ритуал этот был знаком обоим. — Поговорю с Бен Товом, у него есть связи с одним типом из этого племени — здесь, в Париже. Может, что и прояснится. Не знаю.
— Что-нибудь известно вообще о группе «Шатила»?
Баум пожал плечами, что можно было счесть отрицанием.
— Может, приятель твой Бен Тов расскажет что-нибудь?
Утвердительный кивок. Долгая пауза. Собеседники смотрели друг на друга.
— Ah, merde alors! — выругался Баум, с усилием вставая и проходя к двери мимо бюста президента республики — того самого, который ожидает принятия самых срочных мер. Всю дорогу до своего столь же неуютного кабинета, который был расположен этажом ниже, он бормотал тихие проклятия. Жоржу Вавру он всей правды не сказал — как и всегда. Незачем: надо беречь начальство от политического риска — если оно не знает подробно, чем занимается его отдел, всем лучше — и ему, начальству, и подчиненным.
Преданность Вэллата интересам непосредственного начальника — президента — можно было сравнить разве что с его верностью самой могущественной и прекрасной любовнице — Франции. Всем остальным иметь дело с этим человеком удовольствия не доставляло.
Слева от Вэллата сидел руководитель антитеррористской группы при президенте полковник Дюпарк, человек на редкость суетный и в той же степени некомпетентный — в данную минуту он выдавал чистую дезинформацию.
Справа, с трудом уместив обстоятельный зад на стуле и уперев в воротник рубашки многочисленные подбородки, утирал пот с лица Жорж Вавр — начальник ДСТ. Вавр терпеть не мог подобных совещаний, они его раздражали и по сути своей, и по антуражу. Все тут не по нем: стулья какие-то субтильные, до пепельницы не дотянешься. Он загасил окурок, предварительно прикурив от него новую сигарету.
Обсуждалось происшествие на Северном шоссе — с тех пор прошло уже три дня, было произведено лишь первоначальное, сугубо формальное расследование, дальше дело явно зашло в тупик.
— Президент рассматривает данный случай как угрозу безопасности Франции, — заявил Вэллат. — И требует скорейшего принятия мер.
— Сколько себя помню, президенты всегда требуют именно этого, — проворчал Вавр сквозь сигаретный дым.
— Повторяю, господин Вавр, — скорейших мер.
— Тогда почему сюда не пригласили префекта полиции? Ему-то положено побольше нас знать обо всем.
— Мои люди, — сказал полковник Дюпарк, — уже приступили к расследованию вплотную.
— Президент сам распорядился относительно состава участников сегодняшнего совещания. Ваши люди, может, и заняты всецело расследованием, однако отчет о результатах президенту не представлен.
— Вы можете рассказать, что удалось выяснить? — спросил Вавр.
— Обнаружена явочная квартира на улице Муан. Полиция опросила соседей и составила перечень посетителей. Мы получили копию — вот, пожалуйста. — Дюпарк протянул Вавру два листа бумаги. Вавр пробежал глазами машинописный текст.
— Толку мало, — заметил он. — Никого по таким данным не найдешь. Живые свидетели нужны, а то описания очень уж неопределенны. «Установлено, что они ели сосиски, плов, халву, пили кока-колу», — прочитал он вслух. — Ну, с этим мы далеко не продвинемся. А как насчет отпечатков пальцев? — он взглянул на Вэллата и пробормотал едва слышно:
— Президент тоже полагает, будто не в интересах полиции ловить этих преступников?
Вэллат кивнул, сохраняя бесстрастную мину.
— …или даже… — Вавру не удалось закончить вопроса.
— Принимая во внимание, что могут быть предприняты и дальнейшие акции, угрожающие спокойствию страны, президент распорядился, чтобы расследованием занялась контрразведка.
— Следует ли нам заняться заодно и странным поведением полиции в ходе расследования?
— Не следует.
— Почему, к примеру, прекратили патрулирование — в это тоже не лезть?
Вэллат отрицательно покачал головой.
— Кто навел полицию на явку террористов?
— Там напротив живет их осведомитель. Ему показалось подозрительным, что без конца какие-то люди приходят и уходят. Он стукнул местному полицейскому, а тот доложил выше.
— Проверены детали, изложенные в письме, которое получено «Франс Пресс»?
— Да. В тот день с представителями завода Дассо встречалась делегация Ливии. Вероятно, от них и стали известны подробности.
— Пограничники сообщили что-нибудь?
— Ничего полезного. Мы проверяли и сами, напрямую.
— Вы должны понять, — с кислым видом сказал Вэллат, — что когда пресса пишет о негодовании, царящем в Израиле, то это просто выбрано самое мягкое слово. Ярость — вот точное определение. Премьер-министр этой страны в бешенстве. Под угрозой срыва очень важные контракты.
Наступила пауза.
— Мне бы не хотелось в этом участвовать — произнес Вавр. — Мы и так загружены выше головы. Вы же знаете, что, начиная с января, к нам сюда приехали сорок семь дипломатов из Восточной Европы. Мои люди этим заняты под завязку, сроки проверки и так истекают.
— Я уполномочен заявить вашему министру, что сроки в случае необходимости могут быть продлены. Хотите вы того или нет, но я получил ясные указания: нейтрализацией группы под названием «Шатила», кто бы там в ней ни состоял, должен заняться ваш департамент. Дюпарк приглашен сюда, чтобы предоставить свои резервы, если они понадобятся.
Вавр уставился на полковника с едва заметной насмешкой.
— Мне понадобится помощь, но не такая, как вы нам оказывали в деле с Бен Афри.
— Мне в этом деле не в чем себя упрекнуть.
Людей, подобных Дюпарку, заместитель Вавра Альфред Баум называл пустозвонами: «Он тебе чего только ни наговорит, — отзывался он о полковнике, — но до дела у него никогда не дойдет. Для таких слово и есть дело. К тому же он глуп как пробка. И завистлив. „Вот Баум пусть и сотрудничает с этим пустозвоном, — отметил про себя Вавр. — Проку от него даже Баум не добьется“.
Позже, воротясь в штаб-квартиру ДСТ на улице Соссэ, Вавр с мрачным видом уселся в своем неуютном, убого обставленном кабинете, а напротив за столом поместился Баум, и они вдвоем так и сяк прикидывали скудные сведения, полученные на совещании у Вэллата, обмениваясь нелестными замечаниями в адрес президента и его методов, которые он им столь высокомерно навязывает, и сетуя, что департаменту прямо-таки невозможно выполнять еще какую-то работу сверх и без того чрезмерной нагрузки.
— Придется тебе самому заняться, Альфред, — вздохнул Вавр. — Дело насквозь политическое. Ситуация безвыходная.
— Алламбо мог бы.
— Нет, сам займись.
— На мне же еще это восточногерманское дело…
— Восточная Германия меня в данный момент не интересует.
— Так я и знал…
— Передай ее Алламбо. Он язык знает. И всех подряд немцев ненавидит. Так что ему это дело подойдет.
Альфред Баум испустил тяжелый вздох — всей своей обширной грудью. Он, как и Вавр, был тяжеловес. В отделе говорили, что эта пара вдвоем потянет на весах столько, сколько добрая лошадь. Но в отличие от грубоватого и мрачного пессимиста Вавра, у Баума в глубоко сидящих, спрятанных за кустистыми бровями глазах таился неизбывный юмор. Тех, кто узнавал его поближе, нередко удивляло, как это рядом с такой явной склонностью к житейским радостям и настоящим галльским жизнелюбием уживается острый, проницательный ум и редкостное упорство, — подчиненные, которыми он правил весьма жестко, называли это его последнее качество одержимостью.
Помимо этого, Баум обожал кошек и считался знатоком кошачьих пород. «У хорошей кошки есть чему поучиться», — говаривал он, не уточняя, правда, чему именно следует учиться у кошки. Вероятно, терпению.
— С чего начнешь, Альфред? — Вавр не ожидал хоть сколько-нибудь вразумительного ответа, вопрос был задан с другой целью: дать понять Бауму, что к делу следует приступить немедленно. И еще в такой завуалированной форме Вавр напоминал, что из них двоих начальник все-таки он. Этот вопрос был вроде флага, поднятого на мачте: сопротивление бессмысленно, пора сложить оружие.
— Понятия не имею, — неизменно отвечал Баум в подобных случаях. Ритуал этот был знаком обоим. — Поговорю с Бен Товом, у него есть связи с одним типом из этого племени — здесь, в Париже. Может, что и прояснится. Не знаю.
— Что-нибудь известно вообще о группе «Шатила»?
Баум пожал плечами, что можно было счесть отрицанием.
— Может, приятель твой Бен Тов расскажет что-нибудь?
Утвердительный кивок. Долгая пауза. Собеседники смотрели друг на друга.
— Ah, merde alors! — выругался Баум, с усилием вставая и проходя к двери мимо бюста президента республики — того самого, который ожидает принятия самых срочных мер. Всю дорогу до своего столь же неуютного кабинета, который был расположен этажом ниже, он бормотал тихие проклятия. Жоржу Вавру он всей правды не сказал — как и всегда. Незачем: надо беречь начальство от политического риска — если оно не знает подробно, чем занимается его отдел, всем лучше — и ему, начальству, и подчиненным.