Я пожал плечами и подозвал жестом девушку, которая едва могла избежать грубых окриков и наглых рук.
   — Жаркое, сыр и вино, черное морийон[33], — заказал Фальконе. — Жаркое куском, чтобы оно было еще сочным, — тоскливым взглядом он проводил раскачивающее бедрами удаляющееся рыжеволосое создание, прежде чем повернулся ко мне. — Ну, месье Сове из меланхоличного Сабле, так как вы не знаете ничего о кокийярах, начну-ка я лучше свое объяснение от Адама и Евы. Я предполагаю, об экошерах[34] вам тоже не доводилось слышать за вашу молодую жизнь?
   — О живодерах? Конечно, я слышал о них! — возразил я с некоторой гордостью и возмущением. Кому же понравится, чтоб его представляли глупым мальчишкой? — Во время войны и Сабле не было ими пощажено, почтеннейшие горожане рассказывали настоящие страшные истории. О бандах живодеров, отбросах войны, уволенных или сбежавших наемных солдатах, которые разоряли любую деревню, любой двор на своем пути, пытали людей, надругались над ними и снимали последнюю рубашку.
   — Часто не только последнюю рубашку. Если крестьяне и жители деревень хорошенько припрятывали свое добро или действительно были бедны как нищие, экошеры сдирали тогда с их живых тел кожу.
   — Для устрашения? — спросил я вслед, представляя с ужасом яркую картину описываемого.
   — И для этого тоже. И потому, что подонкам это доставляло удовольствие.
   — И кокийяры — подобная гнусная банда?
   — Такой она была, по крайней мере, но вот прошло уже около двадцати лет, когда ее уничтожили, ну, минимум, полностью обезглавили. Говорят, кокийяры вышли из экошеров. Когда страна была опустошена после войны, длившейся свыше ста лет, и бандам наемников, занимающихся мародерством, больше не находилась добычи, они попытали свое счастье за лишь кажущимися надежными стенами городов. Так возникли кокийяры, «братство раковины».
   — Странное название. Откуда оно происходит?
   — От раковины, которая служила опознавательным знаком членам этого распространенного по всей Франции союза. Предпочтительным образом они использовали спрятанную под одеждой пилигрима раковину. Такой же точно, как крепко закрытые половинки раковины, долгое время была вся банда. Все больше становилась их сеть, и братство делилось на четкие подразделения: одни срезали кошельки, другие были взломщиками, шулерами и фальшивомонетчиками, разбойниками и убийцами — это если назвать только самые главные подразделения. В 1455 году на след банды вышли в Дижоне, где у нее было одно из укрепленных убежищ. В следующие годы кокийяров все больше загоняли в угол, пока они не утратили своего единства и не распались, наконец. Их короля, впрочем, так и не поймали.
   — Их короля? Кто это был?
   — Никто этого не знает. За его выдачу любому бы пришлось несладко. Знаете, что кокийяры делали с предателями? Они прокалывали глотку и засовывали в рот раковину для устрашения других «братьев раковины».
   Тут же Одон и сестра Виктория встали у меня перед глазами.
   — Я вижу по вам, что вы думаете, так же как и я, месье Сове. Убийца, за которым я охочусь, действует как прежняя банда кокийяров. Только десятка сменила ракушку.
   — Вы верите в совпадения, лейтенант Фальконе?
   — Я вовсе ни во что не верю, иначе я бы стал священником. Моя задача найти взаимосвязи, мотивы и, прежде всего, исполнителей.
   Рыжеволосая девица принесла большой поднос к нашему столу, на котором стояли два оловянных стакана и глиняная кружка с вином, жаркое, сыр и темный хлеб. Фальконе крепко схватил девушку за руку и спросил, дома ли Марго.
   — Я не знаю, — вырываясь, ответила рыжеволосая.
   — Ну, да, — ухмыльнулся лейтенант. — Передай ей, что Фальконе хочет с ней поговорить.
   Когда девушка снова исчезла в толпе, Фальконе сказал:
   — Марго захватила время кокийяров. Возможно, она сумеет рассказать вам об их короле.
   — Вы же говорите, никто не знает ничего о нем.
   — Но есть целая уйма слухов. Некоторые утверждают, что Вийон — их король.
   — Франсуа Вийон, поэт?
   — Он самый. Вийон, ученый и уличный поэт, магистр и мастер ножа. Он какое-то время жил в этом доме, когда толстуха Марго была юной красивой девушкой, а он — ее сутенером.
   — Вийон — сводник?
   — Не говорите так громко, месье Сове! — смеясь, Фальконе налил темное вино в бокалы. — Вы можете обидеть тем самым некоторых господ в этом зале. Кроме того, Вийону вменяются обвинения и похуже. Но давайте сперва подкрепимся. Уж Марго сумеет рассказать кое-что о великолепном Франсуа.
   Он достал острый нож из-под своей куртки, чтобы разрезать хлеб, сыр и жаркое. Так же и мой голод победил ужас, который охватил меня при виде мертвого причетника. Я достал кинжал и вонзил его в хрустящее жаркое. Так ловко и неожиданно, как он прежде схватил девушку, Фальконе взял теперь меня за предплечье. Пока моя рука с кинжалом, остановленная таким образом, зависла над столом, я удивленно посмотрел на лейтенанта. Его глаза изучающее уставились на мой кинжал.
   — Оружие еще совсем новое, — сделал он заключение. — Но уже имеет следы необычного износа. Клинок здорово поцарапан, — другой рукой он потянулся к моему кинжалу, и, проверяя его заточку, провел большим пальцем по лезвию:
   — Тупо и грязно, к тому же, — он потер большой палец об указательный палец. — На ощупь как будто старый строительный раствор.
   Стоило ли мне выдавать ему, что я скреб своим оружием по стене, чтобы изобразить из себя отряд королевских стражников? Едва ли, потому что тогда я должен буду рассказать о Жиле Годене. Так что я изобразил по возможности невинную улыбку и проговорил:
   — По нему вы можете видеть, что я больше человек пера, нежели холодного оружия. Я недавно чистил кинжалом стык в стене в моей келье и не думал, как это будет губительно для инструмента.
   — Лучше почистите сталь, прежде, чем приметесь за мясо и сыр. С тупым кинжалом вам явно придется хорошенько покромсать жаркое.
   Звучало доброжелательно, но по взгляду Фальконе я понял, что мой кинжал заинтересовал его не на шутку. И теперь до меня дошло, почему он пригласил меня и заказал жаркое. Я держал кинжал у него перед носом.
   — Рассмотрите клинок теперь вблизи, господин лейтенант. Вы не найдете ни капли крови. И тем еще меньше уличите убийцу за этим столом. Наоборот я желаю, чтобы Одон был бы жив!
   Фальконе отвел мою руку с оружием:
   — Не горячитесь так, месье Сове. Я уже вижу, Одон был убит не этим кинжалом.
   Я прекрасно понял намек.
   — Вы имеете в виду, я мог бы использовать другое оружие? Вы хотите меня обыскать?
   Едва я выговорил это, я предпочел бы залепить себе пощечину. А что, если Фальконе найдет фальшивую бороду у меня под камзолом? Как мне это следует объяснять? Я еще так плохо разбирался во всем, но одно я знал точно: Фальконе будет думать, что я прокрался за Одоном с накладной бородой, чтобы убить его предательски из-за угла.
   — С орудием убийства вы едва бы вернулись обратно в Собор, — сказал лейтенант и махнул рукой.
   — Если вы так думаете, зачем тогда эта история с жарким?
   — Чистая рутина, месье. Простите закоренелому стражнику его маленькие причуды. Кроме того, я действительно проголодался, — Фальконе жадно впился зубами в мясо и запил его большим глотком вина.
   Его слова о состоянии моего клинка подтвердились, и мне действительно пришлось повозиться, чтобы отрезать ломоть жаркого.
   Мясо было сочным и хорошо сдобрено приправами, морийон — крепким. Фальконе и я обедали, словно между нами никогда не существовало недоверия и подозрения.
   — Чудесно, что соколу Парижа нравиться еда в моем доме. Давненько вы не гостили у нас, лейтенант.
   Женщине, которая подошла к нашему столу, не приходилось искать себе место в переполненном кабаке. Кто добровольно и с почтением не отстранялся, просто сносился в сторону мощными телесами, которые грозили выскочить из поблескивающего голубого платья при каждом движении. Уложенные башней волосы были окрашены в странную мешанину красного и коричневого цветов.
   Толстая женщина была в годах, даже если по ее заплывшим чертам лица нельзя было точно определить возраст. Из разреза платья выглядывали две розовые мясистые горы мощных размеров, из центра которых рос пестрый букет цветов. Без сомнения, это и была толстая Марго, впрочем, на несколько десятилетий старше, чем ее выцветшее изображение на вывеске у входа.
   Эта сверх меры полная баба, целое собрание круглых, крепких «О», уселась за наш стол и оценила меня своими глазами с красными прожилками, словно я был быком, а она — покупательницей скота. Наконец, она повернулась к лейтенанту и сказала, строя глазки:
   — Ваша новая ищейка — миленький паренек. Только ему следует, как и вам, иметь побольше мяса на костях.
   — Нам не всегда удается получать такой хороший куш как вам, Марго, — Фальконе усмехнулся и уставился на ее мощные груди. — Кроме того, вы ошибаетесь в месье Сове. Он не относится к Шатле, он новый писец отца Клода Фролло. С такой сноровкой у него были бы неплохие шансы в цехе фальшивомонетчиков у кокийяров, не так ли?
   Марго сделала внушительный глоток вина, при этом она просто поднесла кувшин к губам. Потом она нагнулась вперед с отрыжкой:
   — Почему вы опять принимаетесь за старое, лейтенант? Нет новых случаев, которые занимают вас? Вы поймали жнеца из Собора?
   — Кого?
   — Ну, того парня, который наградил причетника кровавым ожерельем?
   — Это произошло буквально сегодня. Откуда вы уже знаете об этом?
   Она засмеялась так неистово, что ее розовые холмы запрыгали, как бодрые лягушки, грозя в любой момент выпрыгнуть из треугольного разреза.
   — Марго всегда знает, что происходит в Париже. Не это ли причина, почему вы частенько находите дорогу ко мне, страж закона?
   Фальконе кивнул:
   — Итак, вы окрестили убийцу жнецом.
   — Не я, а мои друзья здесь, — ее толстые как колонны руки описали круг, будто она хотела прижать к груди всех посетителей таверны — и, без сомнения, места оказалось бы достаточно.
   — Вам это известно? — Фальконе положил на стол игральную карту изо рта Одона и расправил ее.
   — Десятка, конечно, я знаю ее. Вы имеете в виду, в тавернах Парижа больше не играют в карты, только потому, что высокие мужи из Шатле запретили игру на счастье? Когда это кому-то мешало?
   — Мне тоже не будет мешать, если эти карты будут использоваться только для игры, — обычно такой дружелюбный, тон Фальконе с этими словами стал жестче. — Эту карту я нашел сегодня во рту мертвого причетника, как и точно такую же три недели назад между губ мертвой августинки из Отеля-Дьё. Ей тоже перерезали горло.
   — Помоги ей, Боже и Святой Августин, — сказал Марго, подняла глаза на небо и разыграла сочувствие.
   — Случившееся напомнило мне о кокийярах, — непоколебимо продолжал Фальконе. — Тогда это была раковина, теперь же — десятка.
   Марго непринужденно улыбнулась и обнажила неполный ряд гнилых зубных пней:
   — Времена меняются, но люди остаются теми же.
   — И кокийяры — тоже?
   — «Братья раковины» больше не существуют, господин лейтенант. Многие из ваших прилежных коллег давно уничтожили банду.
   — Возможно, рука закона покарала не всех.
   — Откуда мне знать?
   — У толстухи Марго «братья раковины» были как у себя дома! — открыл козыри Фальконе. — И здесь проживал Франсуа Вийон, величаемый многими королем кокийяров.
   — Зачем вы откапываете трупы, которые давно превратились в тлен? — Марго говорила насмешливым тоном, но я думал, что заметил, как ожесточились мясистые черты ее лица.
   Фальконе изучающим взглядом посмотрел на нее:
   — Я не знал, что труп Вийона был найден. Просветите меня толком и скажите, когда и где ваш любовник испустил последний вздох? С этой новостью я мог бы предстать перед прево во всей красе.
   — Вы же знаете сами, что о Вийоне нет уже лет двадцать ни слова, ни духа Многие говорят, он тогда сдох, выплюнул свои легкие из тела. Последние годы парень страдал от легких. Скитания по холодным лесам, долгое время в темнице, все это не пошло ему на пользу, нет.
   Марго отрезала ножом Фальконе кусок жаркого и с чавканьем жевала его, внешне совершенно забыв обо всем, даже о Вийоне.
   — Его смерть не доказана, — сказал Фальконе поучительным тоном. — Двадцать лет назад Вийон покинул Париж, после того как он чудом избежал виселицы после своих детских проделок и сослан на десять лет в ссылку. Его следы с тех пор пропали, тут вы правы, Марго. Но о том, как он неоднократно возрождался из пепла, рассказывают с тех пор во всех направлениях самые дикие слухи. Я не могу представить себе, что они не дошли до ваших ушей.
   — Я слышу столько сплетен, что уже давно не могу запоминать все, — Марго выковыряла мясную прожилку из черных зубов и проглотила ее. — Что за слухи вы имеете в виду?
   — То, что он примкнул к труппе балагана во Фландрии и играл в мистериях Иуду Искариота и апостола Павла. Две роли, которые имеют так много общего. Один предает Иисуса, другой себя самого, — Фальконе сделал глоток и добавил:
   — Другие слухи говорят, что Вийон нанялся на службу к султану Ибрагиму Али визирем. Или якобы он уединился в монастыре тайного братства.
   Марго проглотила вслед за жарким толстый кусок сыра, который теперь перемалывали ее челюсти. Я думал, что заметил, как при последних словах Фальконе она замерла на секунду. Но это была ошибка; она опять уже жевала и спрашивала как бы между прочим:
   — Разве король Людовик не издал общую амнистию в шестьдесят седьмом, спустя четыре года после ссылки Вийона, чтобы снова наполнить людьми обескровленный город после черной смерти? Разве такой человек, как Вийон, чьим миром были улицы Парижа, не вернулся бы тут же, если бы он был жив?
   — Возможно, его мир стал другим. Возможно, у него есть причины не возвращаться, — Фальконе наклонился, сокол подкарауливал свою добычу. — Возможно, он уже давно в Париже, но затаился.
   — Глупости! — Марго засмеялась с такой отдачей, что пара кусочков сыра пролетела возле моих ушей. — После амнистии ему нечего бояться.
   — Не солдат короля. Но такой человек как Вийон должен явно иметь много врагов.
   Я чувствовал себя совершенно лишним при всем этом разговоре и злился по этому поводу. Фальконе и Марго спорили о человеке, о котором я ничего не знал, кроме того, что он был сочинителем песен — явно тем, кто был склонен больше к сточным канавам, нежели столам прекрасного общества, и чьи песни распевались не при большой публике, но во всех тавернах Франции.
   — Почему так много шума вокруг этого парня? — пробормотал я.
   Марго бросила на меня строгий взгляд:
   — Никто не сочинял такие песни как он — ни до, ни после. Это песни людей здесь, — и снова она обняла весь кабак. — Не фальшивый миннезанг высоких господ и благородных дам. Песни сутенеров и проституток, о вине и опьянении — и о кокийярах, — при этих последних словах она посмотрела на Фальконе.
   — Так он писал о том, что знал, — сказал угрюмо я. Фальконе заметил:
   — Что можно учесть в оправдание малого числа поэтов и потому должно тем более цениться у Вийона.
   — Но он был большим ученым, магистром в Сорбонне, — горячилась Марго, которая не на шутку разошлась.
   — Магистр и мастер ножа, как я уже сказал, — Фальконе откусил сыр. — Человек со многими занятиями, многими именами и, если верить слухам, многими жизнями.
   — Почему так много имен? — поинтересовался я.
   — Свое настоящее имя знает, пожалуй, вообще только он сам. В актах Сорбонны мы найдем его как Франсуа Монкорбье, Франсуа-С-Холма-Виселицы — явно судьбоносное имя! Позже он выступал, как Франсуа де Ложе, но и назывался еще Мишель Мутон. Этот список я могу продолжать еще долго, но даже наша роскошная Марго потом посмеется тайком, как мало известно в Шатле.
   — Я никогда не смеюсь над стражей, — возразила Марго. Фальконе отмахнулся:
   — Никогда, если стража рядом.
   — А Вийон? — спросил я. — Почему его так зовут, если у него много имен?
   — Не знают, за кем была замужем его мать, когда он родился, — ответил лейтенант. — Если она была замужем. Она нашла покровителя для маленького Франсуа, уважаемого опекуна, который дал ребенку свое доброе имя, даже если этим не воспользовались. Гийом де Вийон был капелланом в церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне, напротив Сорбонны, и, должно быть, имел, как верят одному из слухов, естественное право дать свое имя маленькому Франсуа. Теперь, возможно, Вийон унаследовал противоречивую душу этого набожного человека.
   — Что вы там говорите так напыщенно? — спросила Марго между двумя глотками вина из кувшина.
   — Гийом де Вийон был капелланом, но способствовал жизни, по возможности больше чем своей вере. Из-за распространения своего ошибочного учения его лишили поста, — Фальконе игриво поднес палец ко рту и продолжил шепотом:
   — Точно ничего не известно, но он явно водился с еретиками.
   Марго разразилась хохотом, поперхнулась и прыснула через весь стол, так что красный винный дождь пролился на Фальконе и меня:
   — Лейтенант, вы стражник или сплетница? Клянусь душой моей давно убиенной матери, я еще никогда не слышала так много болтовни за один вечер!
   — Ваша вина, уважаемая Марго. Так как вы отказываете нам в фактах о Вийоне, нам приходится строить предположения.
   Марго ударила кулаком по столу и пьяно воскликнула:
   — Нет никаких фактов!
   — Не философствуйте, это вам не идет, — иронично произнес Фальконе.
   — Шпильман! — Марго поманила кудрявую голову к нашему столу; мне бросилась в глаза странная форма его лютни, как голова козы или скорее коня, сверкающая как серебро. — Шпильман, господа хотят послушать факты о Вийоне. Валяй, выкладывай-ка факты для их ушей!
   Музыкант ударил по струнам — левой рукой, и запел чистым голосом:
 
Того Ты упокой навек,
Кому послал Ты столько бед,
Кто супа не имел в обед,
Охапки сена на ночлег,
Как репа гол, разут, раздет —
Того Ты упокой навек!
Кто его не бил, не сек?
Судьба дала по шее, нет,
Еще даст — так тридцать лет.
Кто жил похуже всех калек —
Того Ты упокой навек!
Того Ты упокой навек,
Кому послал Ты столько бед…[35]
 
   Левушка, которую я прежде не заметил, танцевала под пение шпильмана вокруг нашего стола. На миг я подумал, что знаю девушку, вижу очаровательную Эсмеральду перед собой. Но танцовщица, которая высоко поднимала свою пеструю юбку и стройные ноги, походила на египтянку только возрастом и фигурой.
   Ее кожа и волосы были гораздо светлее, красивое лицо немного круглее, глаза светло-карие. И все же ощущение доверительности не хотело меня оставлять. Я не знал девушку, но в то же время чувствовал, что встречал ее где-то.
   Танцовщица, закружившись в танце, вдруг споткнулась и упала ко мне на руки. Теперь я с явным удовольствием подхватил ее, вдохнул сладкий аромат ее разгоряченного тела. Взгляд ее глаз мог воспламенить мужчину, но я подумал, что увидел в их глубине доверие. Всего один миг — и она уже вырвалась от меня с поспешными извинениями и со смущенной улыбкой и исчезла в проходе в сопровождении шпильмана.
   — Никаких фактов, но милая песня, — вздохнул Фальконе и пустил серебряный грош кружиться по столу. — Возьмите этот турский ливр для шпильмана и танцовщицы, Марго.
   Хозяйка трактира сцапала монету и скептически рассмотрела ее.
   — Что за времена, если уже стража расплачивается фальшивыми деньгами? — забрюзжала она и бросила турский ливр презрительно на стол.
   — Фальшивая монета? — спросил я удивленно.
   — А то! — прорычала Марго. — Я вижу уже по весу. Кроме того, грош по краям исцарапан, внизу под серебром проглядывает дешевая медь.
   Я поднес ближе монету и увидел медь под царапиной, хотя не сумел определить разницу в весе.
   — Маленькая проверка, — Фальконе вытянул губы в извиняющейся улыбке. — Хотел посмотреть, вдруг я вас проведу, Марго. В Париже появились вот такие фальшивые гроши, что даже сами менялы определяют разницу только с помощью весов. Вы случайно не знаете, кто распространяет среди народа медные гроши?
   — Почему именно я?
   — Говорят, толстуха Марго в курсе всего, что происходит на острове Сены. А большинство фальшивых грошей появились на острове.
   Марго пожала округлыми плечами:
   — Времена, когда литейщики и весовщики рассказывали мне о своих делах, прошли. Я ничего не знаю о фальшивых монетах и ничего — о крапленых картах.
   Фальконе поднял выше десятку:
   — Почему крапленых?
   — Если рисунок на обратной стороне внимательно рассмотреть, то вы увидите, что черточки в углах немного толще. Карта принадлежит не только убийце, но и шулеру. И не рассказывайте мне, что это для вас новости, мой хитрый страж порядка!
   — Вовсе нет! — Фальконе спрятал игральную карту и грош. — Но у вас я надеялся получить намек, кто прячется за подделками.
   — Вы предполагаете какую-то связь?
   — Считаю возможным. Кто подделывает одно, находит, возможно, удовольствие и в другом. Как и кокийяры, которые были задействованы в самых разнообразных делах.
   — Опять ваши «братья раковины»! Словно Париж не мог предложить других подлецов.
   — Отнюдь, целую кучу. Нам в Шатле никогда не придется выстраиваться в очередь в поиске работы на Гревской площади. Клопен Труйльфу и ватага его нищих совсем не дают нам покоя; целая армия, как когда-то давно — кокийяры. И так же герцог Египта может внести в ближайшее время существенную лепту. Да и о кайманах и кротах не нужно забывать.
   Оба последних понятия были мне незнакомы, и я попросил Фальконе объяснить.
   — Кайманы хватают детей на улицах или из домов их родителей и отдают нищим. С обрубленными руками и выколотыми глазами или обваренными лицами малышей делают калеками и рабами.
   — Какой ужас! — воскликнул я. — Худшего и вообразить себе нельзя.
   — Почему же, — возразил Фальконе, — кроты. Банда, о которой мы знаем все равно, что ничего.
   — Чем они промышляют? — спросил я, испугано и одновременно заворожено.
   — Убийством, бесшумными убийствами темной ночью. Убийцы передвигаются в темноте с уверенностью кротов, которые прорывают себе ходы под землей.
   Марго поднялась.
   — Значит, лейтенант Фальконе, вам вовсе не нужен Вийон, Париж и без того дает вам постоянный заработок. Простите, если я сейчас вновь займусь делами таверны. И сэкономьте ваши фальшивые деньги, вы гости толстухи Марго.
   Только она ушла, Фальконе махнул рыжеволосой девице.
   — Еще вина, месье?
   — Нет, мяса!
   Он посадил ее себе на колени и положил руки на грудь.
   — Марго пригласила нас. У тебя есть сестра для моего молодого друга и милая комнатка на ночь?
   Я встал и сослался на сильное утомление и уйму работы, которая поджидала меня. Нет, у меня не было настроения для женщин. Маленькая танцовщица, которая так неожиданно споткнулась и упала в мои руки, могла бы легко разжечь огонь во мне. Но мне не нравилось все глубже заходить в расставленные сети Фальконе. Кроме того, я кое-что у себя припрятал под камзолом, чего ему не следует видеть.
   — Мы наверняка скоро снова увидимся, месье Сове, — пообещал лейтенант и опять вернулся к хихикающей подружке.
   Я поспешил обратно к Собору и не обратил внимания на сомневающиеся, подозрительные взгляды, которыми окинул меня привратник на улице дю Клаватре. Когда я вошел в Собор, я только мельком взглянул наверх, где Одон расстался с жизнью. Образ, непонятно как связанный с его смертью, вызвал у меня отвращение, и я быстро повернулся ко входу на лестницу.
   Лишь в своей келье в Северной башне я почувствовал себя в безопасности от Фальконе и засунул руку под камзол, чтобы достать накладную бороду.
   Она исчезла.

Глава 6
Каменная смерть

   Прямо передо мной стояла девушка и говорила со мной, но я не понимал ее. Неугомонная дробь глухих ударов барабанов поглощала слова, каждый удар был таким мощным, что от него содрогался весь дом. А может, у меня только оттого возникало такое впечатление, что большинство людей сбились в кучи, стоило барабанам загреметь? Мужчины и женщины толпились в большом зале, каменные стены которого обещали им убежище и защиту. Надолго ли?
   Девушка развернулась и вышла. Я побежал вслед за ней. В тот момент я не знал причины, это было неопределенным предчувствием опасности. Удары барабанов обещали беду, а страх людей красноречиво подтверждал это.
   В длинном проходе я остановил девушку. Здесь ужасный барабан гудел не так мощно. Крича, мы поняли друг друга. Я спросил девушку, куда она идет.
   — Мне нужно выйти, продолжить поиск.
   Я предупредил об опасности, которая при каждом ударе барабанов обрушивается с небес на голову за пределами защитных стен.
   — Опасность — цена познания.
   Девушка хотела убежать прочь, но я крепко схватил ее за плечи, не давая ей уйти. Тут меня самого схватили за плечи и дернули с такой силой, что я упал на землю. Надо мной стоял костлявый мужчина с примечательным, похожим на лошадиное, лицом. Я узнал его: Одон.