Страница:
— Я просто не хочу дать провести себя, — возразил я довольно надменно, но не совсем победоносно. Ведь что триумф, который я испытывал, был триумфом обиженного сына над отцом, местью за долгое разочарование тому, кому он, наконец, может отплатить. И это, возможно, не сходилось с доказательствами: что не принимал разум, душа моя давно уже приняла. Поэтому я согласился, когда Вийон предложил из последних сил и доброй воли спросить итальянцев и Колетту, и, если необходимо, поклясться святой клятвой в истине своих слов.
— Это очень серьезно, — добавил он. — Нам, чистым, запрещено клясться. Отступления от правила позволены только в крайне исключительных случаях.
Он провел меня по своему подземному царству в удаленную комнату, из которой шел отвратительный запах. Многочисленные свечи и масляные лампы компенсировали то обстоятельство, что здесь не было дневного света. Сильный запах масла был гораздо приятнее в сравнении со сладким ароматом, который напоминал мне о колумбариях на кладбище Невинно Убиенных Младенцев.
Трое итальянцев в кожаных фартуках стояли вокруг большого деревянного стола. То, что лежало на нем, заставило меня пожелать, чтобы ни один лучик света не освещал это помещение.
Леонардо, Аталатне и Томмазо засучили рукава. Их кисти и руки были по локоть измазаны кровью. Как на скотобойне они ковырялись во внутренностях, которые лежали перед ними. Только разрезанная плоть принадлежала не свинье или корове. Это был человек, голый человек — или то, что от него осталось.
Я отвернулся и со стоном спросил, что все это значит:
— Должна ли меня постигнуть такая же участь, если я не буду шпионить для вас, магистр Вийон?
Я не мог заставить себя назвать его отцом, и он, похоже, не ждал этого.
— Чепуха! — ответил он. — Мужчина был уже мертв, когда мы забрали его с кладбища. Леонардо вскрыл уже многих людей. Он ищет путь, по которому душа покидает тело.
— Ах, — заметил я с судорожной иронией. — Итак, вы хотите сократить путь, по которому должна пойти душа в поиске ее спасения от тела к телу.
— Вот над чем мы работаем, — сказал Леонардо, вытер свои руки о тряпку в кровавых пятнах, подошел к стене и сделал углем пару штрихов на находящемся там рисунке.
На нем был изображен человека в профиль, нагим, разрезанным как труп на столе. Я увидел спинной хребет, кости и многочисленные внутренности всяческих размеров и форм. Я быстро отвел взгляд, я слишком сильно ощутил, что это напоминает мне наводящее ужас мясо на столе.
— У меня вопрос ко всем троим, — сказал Вийон. — Вы заметили, когда Арман переодевался, что-нибудь на его теле, о чем вы должны были сообщить мне?
— Я ничего такого не знаю, — ответил Леонардо. И Томмазо также отрицал это.
— Che cosa? — спросил Аталанте, и Леонардо перевел ему. — No, — кудрявый юноша затряс своей роскошной гривой. — Я ничего не заметил или мне нечего рассказывать, я только выпил добрый глоток воды жизни с синьором Арманом!
С улыбкой или подобием ее, Вийон повернулся ко мне и спросил:
— Ну, Арман, вы настаиваете на клятве? Или на визите к Колетте?
— Не нужно, — сказал я, потому что хотел покинуть поскорее это воняющее маслом и разложением помещение. К тому же, так подумал я, итальянцы наверняка поклянутся лживой клятвой, если они лгали.
Вийон повернулся к троим и попросил сопровождать нас.
— Арман сообщил мне много ценных вещей. Возможно, это поможет нам дальше, если мы накормим этим мыслящую машину.
Итальянцы вымыли свои руки щетками и мылом в большом чане, и вода окрасилась в розовый цвет как первые лучи нежного девственного рассвета. Мы следовали за Вийоном, который снова натянул свой капюшон, в другое помещение, перед большой дверью в которое стояли в карауле двое, вооруженных пиками и мечами. С готовностью они освободили путь и открыли дверь, чтобы тут же ее снова закрыть за нами. То, что мне открылось, было не менее фантастично, чем в предыдущем помещении.
— Это логическая машина Раймонда Луллия? — спросил я, пока боголепно восхищался конструкцией, которая высилась передо мной в полумраке. Несколько свечей на стенах бросали приглушенный свет в большое помещение.
— Наша чудо-машина, которую сконструировал Леонардо и построил вместе с Томмазо и Аталанте, базируется на изобретении, которое Луллий назвал с некоторым самолюбованием божественным алфавитом, — сказал Вийон. — Если бы наши братья в Италии не послали Леонардо и его товарищей к нам, то мы бы не продвинулись так далеко вперед. Попытаем наше счастье!
Аппарат состоял по большей части из многочисленных цилиндрических дисков из тонкого металла, которые менялись в диаметре, от роста ребенка до взрослого человека. Грифельные доски были прикреплены к металлу, и некоторые из досок были исписаны мелом: греческими и латинскими буквами или даже целыми словами. Опять же на других пластинах были исчерчены только различными символами. Благодаря отличающимся диаметрам отдельных пластин были видны в любое время грифельные доски всех без исключения пластин. Внутри находилось некоторое количество рычагов, винтов и кожаных ремней, которые скользили по роликам. Все было взаимосвязано, как органы в теле человека.
Леонардо достал кусок мела из деревянного ящика, подошел к металлическим пластинам и написал понятия, которые Вийон назвал ему, сокращая, оставляя буквы, которые мне показались произвольными, но подчиняющиеся явно системе: Фролло — Нотр-Дам — смарагд — тамплиеры — союз девяти — великий магистр — берег Сите — десятка. Когда он закончил с понятиями, то повернул многие рычаги и отступил назад, к нам. И потом я весь сжался.
Металлические пластины начали вращаться, словно их приводила в движение невидимая рука великана. Кожаные ремни скользили по желобам, толстые винты вращались, поршни ходили взад и вперед. Свет свечей отражался на вращающемся металле, выбрасывал крошечные искры в помещение и болезненно колол глаза. Механическое чудовище проснулось с оглушающим визгом, скрипом и скрежетом. Мне почти что казалось, что оно кричало, требуя пищи, — и я был хорошей жертвой, чтобы задобрить божественный алфавит.
Только то обстоятельство, что Вийон и итальянцы спокойно смотрели на громкое движение машины, удержало меня от поспешного бегства из этого помещения. Они уже знали спектакль, для меня же все было ново и потому пугало. Кроме того, я ненавидел машины, в чем было виновато изобретение Гутенберга.
Постепенно вращающиеся вокруг своей оси диски замедлили ход, остановились ремни и ролики, опустился рычаг, и, наконец, вся конструкция замерла, не издавая больше скрежета и грохота.
— Посмотрим-ка! — сказал Вийон.
Мои спутники подошли к машине, и я последовал за ними после небольшого колебания. Любопытство было сильнее, чем уважение перед необъяснимым изобретением. Другие стояли пред металлическими дисками и обследовали грифельную доску на предмет послания.
Разочарование было написано на лице Леонардо, когда он взглянул на латинские буквы.
— Ничего, только ерунда какая-то.
— Но здесь, греческими буквами, здесь написано! — закричал Вийон, не обращая внимания на яростный кашель, который сопровождал его слова. Медленно он прочитал вслух слово, которое образовали буквы многих кругов: АЫАГКН, ананке. И этот символ для обозначения собора Парижской Богоматери, — он указал на грифельную доску рядом с греческим словом, картиной которого был просто нарисованный дом с крестом на крыше. — Однозначное указание, что мы не слишком опоздали, что тайна еще скрывается за стенами Собора!
— Ананке, — повторил я тихо, погрузившись в мысли.
— Что вы имеете в виду? — спросил Леонардо, который ближе всех стоял ко мне.
— Когда Филиппо Аврилло умер у меня на руках, он передал мне странный прощальный подарок, при этом он сказал что-то о тайне и потом слово похожее то ли на «баранку» то ли «благодарю», смысл которого я не понял.
Ананке[48], так оно могло звучать.
— Это греческое слово для обозначения судьбы, рока, — сказал Вийон. — Это понятие стоит в древних рассказах о конце света, о большом огне, который уничтожит все существующее в этом мире, — он мрачно добавил:
— Включая навечно проклятые потом души! — Леонардо посмотрел на меня с любопытством.
— Что за прощальный подарок, синьор Арман?
— Всего лишь деревянная фигурка, — сказал я и описал ее.
— Тогда это должно быть слово «ананке», — то, которое сказал вам Аврилло, — предположил Леонардо. — Змея, которая кусает себя за хвост, оуроборос, знак превращающейся материи, трансмутации, которая ведет к концу материального. Змея Оуроборос заменена драконом Страшного Суда в Откровении Иоанна. И дракон — символ Сатаны как и machina mundi, машина мира. Аврилло вышел на верный след. К сожалению, он не сумел нам сооб…
Он оборвал себя на полуслове. Мы все тоже услышали громкий шум по ту сторону двери: поспешные шаги многих людей, резкие крики и бряцание оружия. Когда мы притаились и прислушались, то разобрали четче — несомненно, в подземном лабиринте катаров бушевала яростная борьба.
Глава 7
— Это очень серьезно, — добавил он. — Нам, чистым, запрещено клясться. Отступления от правила позволены только в крайне исключительных случаях.
Он провел меня по своему подземному царству в удаленную комнату, из которой шел отвратительный запах. Многочисленные свечи и масляные лампы компенсировали то обстоятельство, что здесь не было дневного света. Сильный запах масла был гораздо приятнее в сравнении со сладким ароматом, который напоминал мне о колумбариях на кладбище Невинно Убиенных Младенцев.
Трое итальянцев в кожаных фартуках стояли вокруг большого деревянного стола. То, что лежало на нем, заставило меня пожелать, чтобы ни один лучик света не освещал это помещение.
Леонардо, Аталатне и Томмазо засучили рукава. Их кисти и руки были по локоть измазаны кровью. Как на скотобойне они ковырялись во внутренностях, которые лежали перед ними. Только разрезанная плоть принадлежала не свинье или корове. Это был человек, голый человек — или то, что от него осталось.
Я отвернулся и со стоном спросил, что все это значит:
— Должна ли меня постигнуть такая же участь, если я не буду шпионить для вас, магистр Вийон?
Я не мог заставить себя назвать его отцом, и он, похоже, не ждал этого.
— Чепуха! — ответил он. — Мужчина был уже мертв, когда мы забрали его с кладбища. Леонардо вскрыл уже многих людей. Он ищет путь, по которому душа покидает тело.
— Ах, — заметил я с судорожной иронией. — Итак, вы хотите сократить путь, по которому должна пойти душа в поиске ее спасения от тела к телу.
— Вот над чем мы работаем, — сказал Леонардо, вытер свои руки о тряпку в кровавых пятнах, подошел к стене и сделал углем пару штрихов на находящемся там рисунке.
На нем был изображен человека в профиль, нагим, разрезанным как труп на столе. Я увидел спинной хребет, кости и многочисленные внутренности всяческих размеров и форм. Я быстро отвел взгляд, я слишком сильно ощутил, что это напоминает мне наводящее ужас мясо на столе.
— У меня вопрос ко всем троим, — сказал Вийон. — Вы заметили, когда Арман переодевался, что-нибудь на его теле, о чем вы должны были сообщить мне?
— Я ничего такого не знаю, — ответил Леонардо. И Томмазо также отрицал это.
— Che cosa? — спросил Аталанте, и Леонардо перевел ему. — No, — кудрявый юноша затряс своей роскошной гривой. — Я ничего не заметил или мне нечего рассказывать, я только выпил добрый глоток воды жизни с синьором Арманом!
С улыбкой или подобием ее, Вийон повернулся ко мне и спросил:
— Ну, Арман, вы настаиваете на клятве? Или на визите к Колетте?
— Не нужно, — сказал я, потому что хотел покинуть поскорее это воняющее маслом и разложением помещение. К тому же, так подумал я, итальянцы наверняка поклянутся лживой клятвой, если они лгали.
Вийон повернулся к троим и попросил сопровождать нас.
— Арман сообщил мне много ценных вещей. Возможно, это поможет нам дальше, если мы накормим этим мыслящую машину.
Итальянцы вымыли свои руки щетками и мылом в большом чане, и вода окрасилась в розовый цвет как первые лучи нежного девственного рассвета. Мы следовали за Вийоном, который снова натянул свой капюшон, в другое помещение, перед большой дверью в которое стояли в карауле двое, вооруженных пиками и мечами. С готовностью они освободили путь и открыли дверь, чтобы тут же ее снова закрыть за нами. То, что мне открылось, было не менее фантастично, чем в предыдущем помещении.
— Это логическая машина Раймонда Луллия? — спросил я, пока боголепно восхищался конструкцией, которая высилась передо мной в полумраке. Несколько свечей на стенах бросали приглушенный свет в большое помещение.
— Наша чудо-машина, которую сконструировал Леонардо и построил вместе с Томмазо и Аталанте, базируется на изобретении, которое Луллий назвал с некоторым самолюбованием божественным алфавитом, — сказал Вийон. — Если бы наши братья в Италии не послали Леонардо и его товарищей к нам, то мы бы не продвинулись так далеко вперед. Попытаем наше счастье!
Аппарат состоял по большей части из многочисленных цилиндрических дисков из тонкого металла, которые менялись в диаметре, от роста ребенка до взрослого человека. Грифельные доски были прикреплены к металлу, и некоторые из досок были исписаны мелом: греческими и латинскими буквами или даже целыми словами. Опять же на других пластинах были исчерчены только различными символами. Благодаря отличающимся диаметрам отдельных пластин были видны в любое время грифельные доски всех без исключения пластин. Внутри находилось некоторое количество рычагов, винтов и кожаных ремней, которые скользили по роликам. Все было взаимосвязано, как органы в теле человека.
Леонардо достал кусок мела из деревянного ящика, подошел к металлическим пластинам и написал понятия, которые Вийон назвал ему, сокращая, оставляя буквы, которые мне показались произвольными, но подчиняющиеся явно системе: Фролло — Нотр-Дам — смарагд — тамплиеры — союз девяти — великий магистр — берег Сите — десятка. Когда он закончил с понятиями, то повернул многие рычаги и отступил назад, к нам. И потом я весь сжался.
Металлические пластины начали вращаться, словно их приводила в движение невидимая рука великана. Кожаные ремни скользили по желобам, толстые винты вращались, поршни ходили взад и вперед. Свет свечей отражался на вращающемся металле, выбрасывал крошечные искры в помещение и болезненно колол глаза. Механическое чудовище проснулось с оглушающим визгом, скрипом и скрежетом. Мне почти что казалось, что оно кричало, требуя пищи, — и я был хорошей жертвой, чтобы задобрить божественный алфавит.
Только то обстоятельство, что Вийон и итальянцы спокойно смотрели на громкое движение машины, удержало меня от поспешного бегства из этого помещения. Они уже знали спектакль, для меня же все было ново и потому пугало. Кроме того, я ненавидел машины, в чем было виновато изобретение Гутенберга.
Постепенно вращающиеся вокруг своей оси диски замедлили ход, остановились ремни и ролики, опустился рычаг, и, наконец, вся конструкция замерла, не издавая больше скрежета и грохота.
— Посмотрим-ка! — сказал Вийон.
Мои спутники подошли к машине, и я последовал за ними после небольшого колебания. Любопытство было сильнее, чем уважение перед необъяснимым изобретением. Другие стояли пред металлическими дисками и обследовали грифельную доску на предмет послания.
Разочарование было написано на лице Леонардо, когда он взглянул на латинские буквы.
— Ничего, только ерунда какая-то.
— Но здесь, греческими буквами, здесь написано! — закричал Вийон, не обращая внимания на яростный кашель, который сопровождал его слова. Медленно он прочитал вслух слово, которое образовали буквы многих кругов: АЫАГКН, ананке. И этот символ для обозначения собора Парижской Богоматери, — он указал на грифельную доску рядом с греческим словом, картиной которого был просто нарисованный дом с крестом на крыше. — Однозначное указание, что мы не слишком опоздали, что тайна еще скрывается за стенами Собора!
— Ананке, — повторил я тихо, погрузившись в мысли.
— Что вы имеете в виду? — спросил Леонардо, который ближе всех стоял ко мне.
— Когда Филиппо Аврилло умер у меня на руках, он передал мне странный прощальный подарок, при этом он сказал что-то о тайне и потом слово похожее то ли на «баранку» то ли «благодарю», смысл которого я не понял.
Ананке[48], так оно могло звучать.
— Это греческое слово для обозначения судьбы, рока, — сказал Вийон. — Это понятие стоит в древних рассказах о конце света, о большом огне, который уничтожит все существующее в этом мире, — он мрачно добавил:
— Включая навечно проклятые потом души! — Леонардо посмотрел на меня с любопытством.
— Что за прощальный подарок, синьор Арман?
— Всего лишь деревянная фигурка, — сказал я и описал ее.
— Тогда это должно быть слово «ананке», — то, которое сказал вам Аврилло, — предположил Леонардо. — Змея, которая кусает себя за хвост, оуроборос, знак превращающейся материи, трансмутации, которая ведет к концу материального. Змея Оуроборос заменена драконом Страшного Суда в Откровении Иоанна. И дракон — символ Сатаны как и machina mundi, машина мира. Аврилло вышел на верный след. К сожалению, он не сумел нам сооб…
Он оборвал себя на полуслове. Мы все тоже услышали громкий шум по ту сторону двери: поспешные шаги многих людей, резкие крики и бряцание оружия. Когда мы притаились и прислушались, то разобрали четче — несомненно, в подземном лабиринте катаров бушевала яростная борьба.
Глава 7
«Египтяне пришли!»
Дверь, к которой были прикованы наши взгляды, грубо распахнулась и с громким стуком ударилась о стену. Один из стражников ввалился в помещение, удивленное лицо его было залито кровью, в правой руке окровавленный меч. Он дико посмотрел на нас широко раскрытыми глазами и закричал:
— Египтяне пришли! В один миг они оказались повсюду и… Тут за ним в проеме открытой двери появилась яркая фигура. Черноволосый мужчина в пестром вышитом кителе, со сверкающей жемчужной нитью на шее и золотыми серьгами в ушах. Быстрым, ловким движением он поднял правую руку и раскрутил что-то вокруг вытянутого указательного пальца у себя над головой. Это выглядело, как металлическое кольцо величиной с ладонь. Резкий рывок руки, и кольцо с тихим свистом полетело в воздухе, чтобы вонзиться в затылок стражника.
Внешний край странного оружия явно был острый как топор палача. Кровь хлынула из зияющей раны, и слова стражника оборвались в глухом бульканье, когда он упал перед нами без сил.
Египтянин достал уже второй метательный диск и раскрутил его вокруг пальца. Аталанте метнул свой ушной кинжал. Лезвие глубоко вонзилось в грудь цыгана, который согнулся и с приглушенным криком упал на землю. Все еще кажущийся таким опасным диск покатился с безобидным бряцанием по цементному полу и врезался в каменный цоколь мыслящей машины.
Другие египтяне ворвались в помещение, горстка, две, потом три горстки, так же пестро разодетые и блестяще украшены как первый и каждый снабжен смертельным оружием. Некоторые были измазаны кровью. Меня ошеломило, как их много расположились в переходах района Тампля. Должно быть, они целую вечность сражались с людьми Вийона, но шум мыслящей машины заглушил крики.
Леонардо достал свой короткий меч, Томмазо кинжал, а Аталанте поднял меч павшего в бою стражника. Даже Вийон достал кинжал из-под своей сутаны. Стенка на стенку стояли они перед машиной, словно хотели отдать свою кровь, чтобы защитить существо из металла, дерева и кожи. Первый штурм нападавших они отбросили назад, все вместе ловкие мастера холодного оружия, но и им нанесли некоторые ранения.
Набожные братья Сабле не учили меня скрещивать клинки с вооруженным и к тому же еще превосходящим числом противником, а мои навыки владения перочинным ножом были бесполезны. Поэтому я спрятался в тени логической машины и забрался, когда в комнату вломились новые цыгане, на поршень, который приводил в движение металлические пластины и соединял их между собой. Скудного света свечей едва хватало до путаницы из штанг, колес, ремней и винтов, в тени которых я надеялся раствориться. Когда я лежал на животе на машине, окутанный резким смешанным запахом, теплой кожи, масла и жира, и надеялся, что нашел безопасное место, я прополз немного вперед и осторожно посмотрел вниз, где все еще скрещивались клинки, и мужчины издавали резкие крики.
Правая рука Аталанте хлынула кровью, и дальше он фехтовал левой. Томмазо упал на колени и сдерживал с мужеством отчаяния штурм многочисленных нападающих. Вийон и Леонардо теснились спиной к машине и защищались — сколь храбро, столь и безнадежно. Капюшон Вийона сполз назад, и вид его мертвого лица напугал многих египтян.
Поверженные на пол цыгане доказывали храбрость и ловкость защищавшихся, но противостоять численному перевесу нападающих они больше не могли. В несколько мгновений, в этом я нисколько не сомневался, итальянцам придет конец — и Франсуа Вийону, моему отцу.
Страх и печаль овладели мной. И стыд из-за того, что я не постоял за него. Действительно ли я спрятался на логической машине, потому что был не опытным фехтовальщиком? Или я хотел оставить своего отца одного, как он поступал всю жизнь со мной? Да, верно, мысль о мщении двигала мной. Он должен изведать тоже чувство одиночества, что и я!
И теперь, когда я признал свою глупость, было слишком поздно. Я наверняка ничего не мог изменить. Но если я не боролся на его стороне и должен умереть, то, по крайней мере, соединюсь с ним в смерти?
Приказ перекрыл шум битвы, отданный высоким голосом, но настойчиво и требующим уважения, сперва на чужеземном языке и потом по-французски:
— Опустите оружие! Прекратите битву!
В один миг цыгане послушались и отступили от уставших защитников. Через ряды пестро одетых людей прошагал так же рискованно кочующий человек, которого я знал со Дня Трех волхвов. Пестрые тряпки образовывали на его макушке подобие шапки, которая напоминала корону. Будто его осыпанное золотой и серебряной мишурой цыганская одежда не достаточно колола глаза, на бедрах он носил широкую перевязь из пурпурного бархата, откуда торчали рукоятки многочисленного оружия.
Матиас Хунгади Спикали, герцог Египта и Богемии, остановился перед своими людьми со скрещенными на груди руками, бросил взгляд на логическую машину и ее четырех защитников и объявил своим совершенно неподходящим фальцетом:
— Вы хорошие воины, пролили кровь и забрали жизнь у многих моих людей. У меня достаточно поводов, чтобы приказать разрубить вас на куски. Но я уважаю храбрость. Вы будете жить, если сдадитесь.
В помещение вошла новая группа мужчин, украшенных мишурой, графы цыганского герцога. Они сообщили, что подземная крепость взята, сопротивление сломлено. Я не прислушивался к их словам, как и не обратил внимания на самих мужчин.
Я был заворожен очарованием их прекрасной спутницы, удивительной танцовщицы Эсмеральды.
То, как она, сказочная красавица, стояла среди неподвижно лежавших трупов и стонущих раненых, мне не показалось более сильным контрастом. Кровавая картина не вызвала у цыганки отвращение, она двигалась совершенно естественно по полю боя, словно привыкла к такому виду. Внимательно она осмотрелась и направила свой ищущий взгляд в самые темные углы мрачного помещения.
— Что с вами, храбрые гадчо[49]? — спросил цыганский герцог. — Опустите свои клинки. Или мы должны окунуть их в ваши сердца?
— Если мы будем биться, то и мы заберем парочку ваших с собой, — возразил Леонардо. — Если мы капитулируем, то вы сможете нас разрубить по вашему усмотрению. Поэтому я предлагаю переговоры о перемирии.
— Вы хотите вести переговоры? — Матиас Хунгади Спикали разразился громким смехом, и многие из его людей присоединились к нему. — Да, что же вы можете нам предложить?
— Вашу жизнь, — ответил Леонардо совершенно спокойно.
— О, как великодушно, — вдруг всякая веселость исчезла с морщинистых черт лица герцога. — Вы в наших руках, и ваше высокомерие не говорит об уме. Если вы хотите войны, то вы ее получите. В конце будет ждать смерть — вас!
Едва надежда о спасении отца зародилась во мне, но теперь я снова дрожал от страха. Может, поэтому я сделал необдуманно резкое движение? Непонятным образом я запустил в ход механизм логической машины. Стук колес и громыхание заставило отступить на пару шагов нескольких напуганных цыган. Только Матиас, бароны и Эсмеральда остались стоять на месте.
Машина пошла неверно, потому что я торчал в ее механизме. Я чувствовал дрожь всех ее отделов, подобно ярости и волнению живого существа. Металлические пластины прокрутились лишь недолго, помеха приводу затормозила их. В этот момент я почувствовал сильный удар по плечам, железная штанга пришла в движение и задела меня. Меня отбросило в сторону, я упал с машины и повалил на пол пару цыган из группы возле герцога. К счастью я упал на них и, по крайней мере, так имел мягкую посадку.
Большинство быстро вскочило, но Эсмеральда осталась лежать. Я сидел на ней и крепко прижал к полу своим весом. Машина, казалось, обрадовалась, что освободилась от нарушителя спокойствия; ее колеса постепенно пришли в состояние покоя. Идущее на убыль оханье движения совпало с криком возмущенного герцога:
— Берегитесь, Эсмеральда в руках парня. С ней ничего не должно произойти!
Лишь теперь я осознал, что сижу не только на удивительно красивой женщине, но и одновременно сокровище. Даже если я этого не хотел делать, я поднес кинжал к ее шее и крикнул окружившим меня цыганам:
— Ни шагу больше, или Эсмеральда умрет!
Более властной угрозы я не мог выдумать. Моментально пестро одетые люди застыли, как жена Лота при бегстве из Содома. В глазах герцога, таких же темных как у тяжело дышащей под моим весом девушки и которые только что излучали превосходство и осознание победы, я теперь прочитал лишь страх — еще больше, голый ужас.
— Хватайте цыганского герцога! — крикнул я. — Возьмите его в заложники!
Леонардо первым взял себя в руки. Он подбежал, схватил Матиаса и приставил острие своей шпаги к его шее. Я осторожно поднялся, держа в правой руке кинжал, а левой потянул Эсмеральду за собой к цоколю логической машины. Так мы стояли друг против друга, и никто не знал, как будут дальше развиваться события.
Герцог стал плеваться:
— Сатана помогает вам, проклятые дреговиты! Ну, хорошо, я и моя дочь в ваших руках. Чего вы требуете?
Его дочь, оказывается. Я спросил себя, как у такого отвратительного верзилы могла родиться такая красивая дочь, как Эсмеральда.
Вийон взял слово:
— Во-первых, я требую, чтобы вы прекратили обзывать нас дреговитами.
Матиас взглянул на него озадаченно:
— Почему это вы не хотите называться дреговитами?
— Потому что мы таковыми не являемся.
— Тогда кто же вы?
— Мы — истинно чистые.
— Враги дреговитов?
— Это вы можете смело сказать, египтянин!
— О! — герцог разразился потоком яростных проклятий па своем цыганском языке и, наконец, сказал:
— Я должен просить вас о прощении, мессир, все это ужасное заблуждение. Я же думал, что нашел прибежище дреговитов.
— Заблуждение? — ахнул Леонардо и указал на мертвых и раненных. — Из-за заблуждения вы начали резню?
Матиас ответил беспомощным дрожанием уголка рта.
— Это прибежище, в том вы правы, — сказал Вийон. — Но мы прячемся здесь от дреговитов.
Герцог закаркал:
— Я считал его приютом дреговитов, потому что их союзниками были тамплиеры.
— Верно, египтянин, это район Тампля. После роспуска ордена он считался логовом, неприкасаемым для королевской стражи. Поэтому мы сюда и подтянулись.
— Тогда мы больше не должны враждовать друг с другом, — предложил Матиас. — Вы не наши враги.
— Осторожно, — предупредил Леонардо. — Это может быть хитрость нашего коварного герцога, чтобы мы освободили его и его доченьку.
Матиас бросил на него долгий взгляд и отдал пару приказов на цыганском наречии. Колеблясь, его люди, около пятнадцати навскидку, бросили на землю свое оружие.
Герцог обратился к Вийону:
— Если мне позволят послать одного из моих графов, то он прикажет всем моим людям сдаться. Тогда мы в ваших руках, мессир, и вы можете судить нас.
— Судить? Почему?
— Не только мои люди пали в битве, но и ваши. Вы вправе требовать от нас любую цену за кровь.
Вийон и герцог стояли близко друг против друга и глядели в глаза неподвижно, глубоко, словно хотели заглянуть друг к другу в душу.
Мне показалось это немым диалогом. Странная аура окружала обоих мужчин; каждый нес огромную ответственность, и возможно оба увидели в искреннем взгляде глаз, что они в принципе братья и что брат должен помогать брату, а не воевать с ним. Поэтому Вийон приказал Леонардо и мне отпустить Матиаса и Эсмеральду.
Моментально пара цыган хотели поднять свое оружие, но резкий приказ герцога остановил их.
— Позаботьтесь лучше о раненых, обо всех!
Леонардо был уже тут как тут, перевязывая руку Аталанте куском ткани, который он оторвал от рубахи погибшего цыгана. Вдруг он застыл, не закончив до конца перевязку, замер как и все другие.
Виной тому была Эсмеральда, которая явно была небольшого мнения о перемирии. Возникший будто из ниоткуда, узкий кинжал появился в ее нежной руке. Рукоять была украшена фигуркой вставшего на задние лапы медведя из пунсованного золота Я мог точно видеть это, потому что клинок беспощадно был направлен в мою шею.
— Не смейте мне больше грозить своим оружием, гадчо, или мой чури[50] вопьется в вашу глотку!
Я задумался на тем, не стоит ли мне предпочесть нежную Колетту огненной Эсмеральде, потому что такое безукоризненное очарование у женщины, которая к тому умеет обращаться с кинжалом, может доставить мужчине неприятности. С облегчением я выдохнул задержанный воздух, когда цыганка убрала свое оружие и озадачила удивленный круг невинной детской улыбкой.
— Простите возбуждение моей дочери, — все еще серьезно Матиас сложил свое лицо в широкую ухмылку. — Но как оказалось, писец отца Фролло упал не только ей на тело, но и на голову.
— Вы знаете меня? — спросил удивленно я. Герцог кивнул.
— Мы следовали за вами досюда, месье Арман. И так как вы работаете на Фролло, архидреговита, мы подумали, что нашли здесь вход в ад.
Леонардо покончил с перевязкой Аталанте и обратился к герцогу:
— Если вы хотели повстречать дреговитов, то вы должны были быть на Мельничьем мосту.
— Ах, так это были дреговиты? — немного стыдливо Матиас почесал небритый подбородок. — Клянусь всеми пророками, мы явно преследовали не тех. Но кто знает, для чего это было хорошо. Мое почтение впрочем, это был отличный бой на Мельничьем мосту.
Леонардо поблагодарил с галантным поклоном и улыбкой.
— Нам следует теперь подсчитать урон и раненых, потом мы продолжим наш разговор, — предложил Вийон.
Мы осмотрели подземный зал трактира, в котором я переодевался. На каждой стороне было около дюжины мертвых и вдвойне число раненых.
— Большая плата человеческими жизнями, — пробурчал Вийон. — И тем больше, если подумать, что причина тому — ошибка.
— Много работы для меня, — тяжело вздохнул Леонардо и тоскливо посмотрел на дверь помещения, в котором лежал разрезанный труп.
Итальянец, Вийон, цыганский герцог, его дочь и графы подошли обратно в логово с логической машиной. Я, конечно же, был с ними. И Колетта, которая присоединилась к нам.
Она подошла ко мне, взяла за руку и прошептала:
— Я слышала о вашей бравой проделке, Арман. Пока другие использовали только свое оружие, вы воевали с головой и выждали в засаде, пока не наступил подходящий момент. Геройский поступок, я горжусь вами!
Я смущенно пробормотал «спасибо» и не осмелился разрушить ее заблуждение. Было просто приятно, чтобы тобой восхищалась Колетта. Кроме того, результаты моих действий не подвергались сомнениям, пусть даже они произошли благодаря совпадению.
Египтяне дивились логической машине, что было понятно лишь мне. Только один герцог оставался равнодушным и сказал, после того, как Вийон объяснил ему результаты предыдущего логического процесса.
— То, что стены Нотр-Дама скрывают солнечный камень, вы догадывались и раньше. Итак, это изобретение не принесло вам никаких новых знаний, но лишь подтвердило, что вы задали ему. Эта машина не может думать!
Немного оскорблено Леонардо пробурчал:
— Это утверждает большинство людей. Но в отличие от них машина может объяснить взаимосвязь вещей, ход мыслей до самой точности, форсировать решения.
Матиас тонко улыбнулся.
— Я не знаю, что весит больше, ваша низкая оценка людей или ваше глубокое уважение перед этой гротескной машиной, — он посмотрел на Вийона. — Но еще больше меня удивляет, мессир, что вы нас посвятили в ваши тайны.
— Так как вы уже выследили наше убежище, больше не может быть тайн между нами, — ответил Вийон. — Вы хотите солнечный камень, и мы хотим его тоже. Так давайте бороться с объединенными силами!
— Предложение хорошее, — герцог сделал заключение. — Но доверяете ли вы нам? Мы хотим смарагд для себя, каждый хочет его для себя.
— Египтяне пришли! В один миг они оказались повсюду и… Тут за ним в проеме открытой двери появилась яркая фигура. Черноволосый мужчина в пестром вышитом кителе, со сверкающей жемчужной нитью на шее и золотыми серьгами в ушах. Быстрым, ловким движением он поднял правую руку и раскрутил что-то вокруг вытянутого указательного пальца у себя над головой. Это выглядело, как металлическое кольцо величиной с ладонь. Резкий рывок руки, и кольцо с тихим свистом полетело в воздухе, чтобы вонзиться в затылок стражника.
Внешний край странного оружия явно был острый как топор палача. Кровь хлынула из зияющей раны, и слова стражника оборвались в глухом бульканье, когда он упал перед нами без сил.
Египтянин достал уже второй метательный диск и раскрутил его вокруг пальца. Аталанте метнул свой ушной кинжал. Лезвие глубоко вонзилось в грудь цыгана, который согнулся и с приглушенным криком упал на землю. Все еще кажущийся таким опасным диск покатился с безобидным бряцанием по цементному полу и врезался в каменный цоколь мыслящей машины.
Другие египтяне ворвались в помещение, горстка, две, потом три горстки, так же пестро разодетые и блестяще украшены как первый и каждый снабжен смертельным оружием. Некоторые были измазаны кровью. Меня ошеломило, как их много расположились в переходах района Тампля. Должно быть, они целую вечность сражались с людьми Вийона, но шум мыслящей машины заглушил крики.
Леонардо достал свой короткий меч, Томмазо кинжал, а Аталанте поднял меч павшего в бою стражника. Даже Вийон достал кинжал из-под своей сутаны. Стенка на стенку стояли они перед машиной, словно хотели отдать свою кровь, чтобы защитить существо из металла, дерева и кожи. Первый штурм нападавших они отбросили назад, все вместе ловкие мастера холодного оружия, но и им нанесли некоторые ранения.
Набожные братья Сабле не учили меня скрещивать клинки с вооруженным и к тому же еще превосходящим числом противником, а мои навыки владения перочинным ножом были бесполезны. Поэтому я спрятался в тени логической машины и забрался, когда в комнату вломились новые цыгане, на поршень, который приводил в движение металлические пластины и соединял их между собой. Скудного света свечей едва хватало до путаницы из штанг, колес, ремней и винтов, в тени которых я надеялся раствориться. Когда я лежал на животе на машине, окутанный резким смешанным запахом, теплой кожи, масла и жира, и надеялся, что нашел безопасное место, я прополз немного вперед и осторожно посмотрел вниз, где все еще скрещивались клинки, и мужчины издавали резкие крики.
Правая рука Аталанте хлынула кровью, и дальше он фехтовал левой. Томмазо упал на колени и сдерживал с мужеством отчаяния штурм многочисленных нападающих. Вийон и Леонардо теснились спиной к машине и защищались — сколь храбро, столь и безнадежно. Капюшон Вийона сполз назад, и вид его мертвого лица напугал многих египтян.
Поверженные на пол цыгане доказывали храбрость и ловкость защищавшихся, но противостоять численному перевесу нападающих они больше не могли. В несколько мгновений, в этом я нисколько не сомневался, итальянцам придет конец — и Франсуа Вийону, моему отцу.
Страх и печаль овладели мной. И стыд из-за того, что я не постоял за него. Действительно ли я спрятался на логической машине, потому что был не опытным фехтовальщиком? Или я хотел оставить своего отца одного, как он поступал всю жизнь со мной? Да, верно, мысль о мщении двигала мной. Он должен изведать тоже чувство одиночества, что и я!
И теперь, когда я признал свою глупость, было слишком поздно. Я наверняка ничего не мог изменить. Но если я не боролся на его стороне и должен умереть, то, по крайней мере, соединюсь с ним в смерти?
Приказ перекрыл шум битвы, отданный высоким голосом, но настойчиво и требующим уважения, сперва на чужеземном языке и потом по-французски:
— Опустите оружие! Прекратите битву!
В один миг цыгане послушались и отступили от уставших защитников. Через ряды пестро одетых людей прошагал так же рискованно кочующий человек, которого я знал со Дня Трех волхвов. Пестрые тряпки образовывали на его макушке подобие шапки, которая напоминала корону. Будто его осыпанное золотой и серебряной мишурой цыганская одежда не достаточно колола глаза, на бедрах он носил широкую перевязь из пурпурного бархата, откуда торчали рукоятки многочисленного оружия.
Матиас Хунгади Спикали, герцог Египта и Богемии, остановился перед своими людьми со скрещенными на груди руками, бросил взгляд на логическую машину и ее четырех защитников и объявил своим совершенно неподходящим фальцетом:
— Вы хорошие воины, пролили кровь и забрали жизнь у многих моих людей. У меня достаточно поводов, чтобы приказать разрубить вас на куски. Но я уважаю храбрость. Вы будете жить, если сдадитесь.
В помещение вошла новая группа мужчин, украшенных мишурой, графы цыганского герцога. Они сообщили, что подземная крепость взята, сопротивление сломлено. Я не прислушивался к их словам, как и не обратил внимания на самих мужчин.
Я был заворожен очарованием их прекрасной спутницы, удивительной танцовщицы Эсмеральды.
То, как она, сказочная красавица, стояла среди неподвижно лежавших трупов и стонущих раненых, мне не показалось более сильным контрастом. Кровавая картина не вызвала у цыганки отвращение, она двигалась совершенно естественно по полю боя, словно привыкла к такому виду. Внимательно она осмотрелась и направила свой ищущий взгляд в самые темные углы мрачного помещения.
— Что с вами, храбрые гадчо[49]? — спросил цыганский герцог. — Опустите свои клинки. Или мы должны окунуть их в ваши сердца?
— Если мы будем биться, то и мы заберем парочку ваших с собой, — возразил Леонардо. — Если мы капитулируем, то вы сможете нас разрубить по вашему усмотрению. Поэтому я предлагаю переговоры о перемирии.
— Вы хотите вести переговоры? — Матиас Хунгади Спикали разразился громким смехом, и многие из его людей присоединились к нему. — Да, что же вы можете нам предложить?
— Вашу жизнь, — ответил Леонардо совершенно спокойно.
— О, как великодушно, — вдруг всякая веселость исчезла с морщинистых черт лица герцога. — Вы в наших руках, и ваше высокомерие не говорит об уме. Если вы хотите войны, то вы ее получите. В конце будет ждать смерть — вас!
Едва надежда о спасении отца зародилась во мне, но теперь я снова дрожал от страха. Может, поэтому я сделал необдуманно резкое движение? Непонятным образом я запустил в ход механизм логической машины. Стук колес и громыхание заставило отступить на пару шагов нескольких напуганных цыган. Только Матиас, бароны и Эсмеральда остались стоять на месте.
Машина пошла неверно, потому что я торчал в ее механизме. Я чувствовал дрожь всех ее отделов, подобно ярости и волнению живого существа. Металлические пластины прокрутились лишь недолго, помеха приводу затормозила их. В этот момент я почувствовал сильный удар по плечам, железная штанга пришла в движение и задела меня. Меня отбросило в сторону, я упал с машины и повалил на пол пару цыган из группы возле герцога. К счастью я упал на них и, по крайней мере, так имел мягкую посадку.
Большинство быстро вскочило, но Эсмеральда осталась лежать. Я сидел на ней и крепко прижал к полу своим весом. Машина, казалось, обрадовалась, что освободилась от нарушителя спокойствия; ее колеса постепенно пришли в состояние покоя. Идущее на убыль оханье движения совпало с криком возмущенного герцога:
— Берегитесь, Эсмеральда в руках парня. С ней ничего не должно произойти!
Лишь теперь я осознал, что сижу не только на удивительно красивой женщине, но и одновременно сокровище. Даже если я этого не хотел делать, я поднес кинжал к ее шее и крикнул окружившим меня цыганам:
— Ни шагу больше, или Эсмеральда умрет!
Более властной угрозы я не мог выдумать. Моментально пестро одетые люди застыли, как жена Лота при бегстве из Содома. В глазах герцога, таких же темных как у тяжело дышащей под моим весом девушки и которые только что излучали превосходство и осознание победы, я теперь прочитал лишь страх — еще больше, голый ужас.
— Хватайте цыганского герцога! — крикнул я. — Возьмите его в заложники!
Леонардо первым взял себя в руки. Он подбежал, схватил Матиаса и приставил острие своей шпаги к его шее. Я осторожно поднялся, держа в правой руке кинжал, а левой потянул Эсмеральду за собой к цоколю логической машины. Так мы стояли друг против друга, и никто не знал, как будут дальше развиваться события.
Герцог стал плеваться:
— Сатана помогает вам, проклятые дреговиты! Ну, хорошо, я и моя дочь в ваших руках. Чего вы требуете?
Его дочь, оказывается. Я спросил себя, как у такого отвратительного верзилы могла родиться такая красивая дочь, как Эсмеральда.
Вийон взял слово:
— Во-первых, я требую, чтобы вы прекратили обзывать нас дреговитами.
Матиас взглянул на него озадаченно:
— Почему это вы не хотите называться дреговитами?
— Потому что мы таковыми не являемся.
— Тогда кто же вы?
— Мы — истинно чистые.
— Враги дреговитов?
— Это вы можете смело сказать, египтянин!
— О! — герцог разразился потоком яростных проклятий па своем цыганском языке и, наконец, сказал:
— Я должен просить вас о прощении, мессир, все это ужасное заблуждение. Я же думал, что нашел прибежище дреговитов.
— Заблуждение? — ахнул Леонардо и указал на мертвых и раненных. — Из-за заблуждения вы начали резню?
Матиас ответил беспомощным дрожанием уголка рта.
— Это прибежище, в том вы правы, — сказал Вийон. — Но мы прячемся здесь от дреговитов.
Герцог закаркал:
— Я считал его приютом дреговитов, потому что их союзниками были тамплиеры.
— Верно, египтянин, это район Тампля. После роспуска ордена он считался логовом, неприкасаемым для королевской стражи. Поэтому мы сюда и подтянулись.
— Тогда мы больше не должны враждовать друг с другом, — предложил Матиас. — Вы не наши враги.
— Осторожно, — предупредил Леонардо. — Это может быть хитрость нашего коварного герцога, чтобы мы освободили его и его доченьку.
Матиас бросил на него долгий взгляд и отдал пару приказов на цыганском наречии. Колеблясь, его люди, около пятнадцати навскидку, бросили на землю свое оружие.
Герцог обратился к Вийону:
— Если мне позволят послать одного из моих графов, то он прикажет всем моим людям сдаться. Тогда мы в ваших руках, мессир, и вы можете судить нас.
— Судить? Почему?
— Не только мои люди пали в битве, но и ваши. Вы вправе требовать от нас любую цену за кровь.
Вийон и герцог стояли близко друг против друга и глядели в глаза неподвижно, глубоко, словно хотели заглянуть друг к другу в душу.
Мне показалось это немым диалогом. Странная аура окружала обоих мужчин; каждый нес огромную ответственность, и возможно оба увидели в искреннем взгляде глаз, что они в принципе братья и что брат должен помогать брату, а не воевать с ним. Поэтому Вийон приказал Леонардо и мне отпустить Матиаса и Эсмеральду.
Моментально пара цыган хотели поднять свое оружие, но резкий приказ герцога остановил их.
— Позаботьтесь лучше о раненых, обо всех!
Леонардо был уже тут как тут, перевязывая руку Аталанте куском ткани, который он оторвал от рубахи погибшего цыгана. Вдруг он застыл, не закончив до конца перевязку, замер как и все другие.
Виной тому была Эсмеральда, которая явно была небольшого мнения о перемирии. Возникший будто из ниоткуда, узкий кинжал появился в ее нежной руке. Рукоять была украшена фигуркой вставшего на задние лапы медведя из пунсованного золота Я мог точно видеть это, потому что клинок беспощадно был направлен в мою шею.
— Не смейте мне больше грозить своим оружием, гадчо, или мой чури[50] вопьется в вашу глотку!
Я задумался на тем, не стоит ли мне предпочесть нежную Колетту огненной Эсмеральде, потому что такое безукоризненное очарование у женщины, которая к тому умеет обращаться с кинжалом, может доставить мужчине неприятности. С облегчением я выдохнул задержанный воздух, когда цыганка убрала свое оружие и озадачила удивленный круг невинной детской улыбкой.
— Простите возбуждение моей дочери, — все еще серьезно Матиас сложил свое лицо в широкую ухмылку. — Но как оказалось, писец отца Фролло упал не только ей на тело, но и на голову.
— Вы знаете меня? — спросил удивленно я. Герцог кивнул.
— Мы следовали за вами досюда, месье Арман. И так как вы работаете на Фролло, архидреговита, мы подумали, что нашли здесь вход в ад.
Леонардо покончил с перевязкой Аталанте и обратился к герцогу:
— Если вы хотели повстречать дреговитов, то вы должны были быть на Мельничьем мосту.
— Ах, так это были дреговиты? — немного стыдливо Матиас почесал небритый подбородок. — Клянусь всеми пророками, мы явно преследовали не тех. Но кто знает, для чего это было хорошо. Мое почтение впрочем, это был отличный бой на Мельничьем мосту.
Леонардо поблагодарил с галантным поклоном и улыбкой.
— Нам следует теперь подсчитать урон и раненых, потом мы продолжим наш разговор, — предложил Вийон.
Мы осмотрели подземный зал трактира, в котором я переодевался. На каждой стороне было около дюжины мертвых и вдвойне число раненых.
— Большая плата человеческими жизнями, — пробурчал Вийон. — И тем больше, если подумать, что причина тому — ошибка.
— Много работы для меня, — тяжело вздохнул Леонардо и тоскливо посмотрел на дверь помещения, в котором лежал разрезанный труп.
Итальянец, Вийон, цыганский герцог, его дочь и графы подошли обратно в логово с логической машиной. Я, конечно же, был с ними. И Колетта, которая присоединилась к нам.
Она подошла ко мне, взяла за руку и прошептала:
— Я слышала о вашей бравой проделке, Арман. Пока другие использовали только свое оружие, вы воевали с головой и выждали в засаде, пока не наступил подходящий момент. Геройский поступок, я горжусь вами!
Я смущенно пробормотал «спасибо» и не осмелился разрушить ее заблуждение. Было просто приятно, чтобы тобой восхищалась Колетта. Кроме того, результаты моих действий не подвергались сомнениям, пусть даже они произошли благодаря совпадению.
Египтяне дивились логической машине, что было понятно лишь мне. Только один герцог оставался равнодушным и сказал, после того, как Вийон объяснил ему результаты предыдущего логического процесса.
— То, что стены Нотр-Дама скрывают солнечный камень, вы догадывались и раньше. Итак, это изобретение не принесло вам никаких новых знаний, но лишь подтвердило, что вы задали ему. Эта машина не может думать!
Немного оскорблено Леонардо пробурчал:
— Это утверждает большинство людей. Но в отличие от них машина может объяснить взаимосвязь вещей, ход мыслей до самой точности, форсировать решения.
Матиас тонко улыбнулся.
— Я не знаю, что весит больше, ваша низкая оценка людей или ваше глубокое уважение перед этой гротескной машиной, — он посмотрел на Вийона. — Но еще больше меня удивляет, мессир, что вы нас посвятили в ваши тайны.
— Так как вы уже выследили наше убежище, больше не может быть тайн между нами, — ответил Вийон. — Вы хотите солнечный камень, и мы хотим его тоже. Так давайте бороться с объединенными силами!
— Предложение хорошее, — герцог сделал заключение. — Но доверяете ли вы нам? Мы хотим смарагд для себя, каждый хочет его для себя.