Леонардо встал на колени и изучил дыру в земле. Он взял у Аталанте его кинжал, обрезал пару папоротников и побегов шиповника и освободил вторую глубокую яму. Когда мы захотели ему помочь, то обнаружили, что многие побеги крепятся корнями не в грунте.
   Их уложили так, чтобы скрыть вырубленную в земле лестницу. Никому не нужно было этого говорить — каждый знал, что мы близки к цели. Вийон снял с живота и поставил на землю свою коробку: пружина дрожала так дико, что едва не выскочила из ячеек.
   — Ессо! — переводя тяжело дыхание, сказал Аталанте, когда перед нами зияла дыра, которая измерялась почти саженью в квадрате. Укрепленные досками ступени образовывали начало крутой лестницы, которая исчезала в мрачной пропасти земли.
   — Видно не много, — посетовал я.
   — Не забывайте, что вы носите на себе некоторые из моих открытий, синьор Арман, — Леонардо подошел ко мне, порылся в моем ящике на животе и достал среди прочих товаров бронзовый кубик, который на одной стороне был украшен дыркой. Перед дыркой висело толстое, полукруглой формы стекло. Итальянец открыл крышку бронзового кубика и зажег огнивом фитиль спрятанной там масляной лампы. Потом он снова закрыл кубик и сунул его в дыру в земле. Яркий свет упал толстым лучом на ступени лестницы и две массивные балки. — Я называю это фонарем, — сказал Леонардо не без гордости. — Стеклянная линза усиливает свет масляной лампы во много раз и фокусирует его.
   — Очень мило, но что это нам дает? — пробурчал я. — Мы увидим в свете то, что мы прежде предполагали — но ничего больше. Куда ведет лестница? Ведет ли она вообще куда-то дальше?
   — Мы спустимся немного вниз, — приказал Вийон. — Как только мы будем уверены, что нашли путь к machina mundi, мы возвращаемся за подкреплением.
   Леонардо повесил себе за спину на кожаных ремнях лютню в виде лошадиной головы и пошел со светящимся кубиком вперед.
   Я последовал за ним, за мной шли Вийон, Томмазо и Аталанте. Все больше нам приходилось наклоняться, чтобы не удариться головой о потолок из грунта и камней. Уже после нескольких шагов Леонардо остановился и направил желтый луч света на ступени под своими ногами.
   — Здесь повсюду свежий обсыпанный грунт. Лестницей часто пользовались в последнее время.
   После пары шагов лестница уткнулась в штольню, которая вела с легким наклоном глубже в грунт и была укреплена балками и столбами.
   Дрожащая палочка подтверждала свое имя и колебалась еще сильнее, чем прежде.
   — Где-то в конце этого прохода находиться machina mundi, — сказал Вийон чуть ли не со страхом. — Быстрее, мы возвращаемся! Нельзя чувствовать себя слишком сильным, чтобы противостоять злу.
   Когда мы развернулись, луч света Леонардо выхватил несколько фигур, которые столпились внизу у лестницы. Это были мужчины в простой одежде, но с крайне угрожающего вида арбалетами, которые они направили на нас. Их лица были жесткими, недружелюбными и не внушали и тени сомнения в том, что арбалетчики пришли сюда не для того, чтобы поддержать нас.
   — Мы глупцы, — Вийон выразил этими словами то, что я уже давно думал. — Как мы могли рассчитывать на то, что дреговиты не охраняют вход к мировой машине!
   — Как верно вы говорите, — сказал стройный, высокого роста мужчина в благородном платье, который показался из-за арбалетчиков. — Вы умный противник, магистр Вийон, и для меня это честь — взять вас в плен. Итак, отец Фролло не ошибался, когда говорил, что мы должны рано или поздно рассчитывать на ваше появление.
   Я узнал благородного мужчину с седыми волосами и узким лицом. Уже дважды я видел его — в День Трех волхвов в Большой зале Дворца правосудия и на собрании девяти. Это был ротмистр Жеан де Гарлэ, начальник ночной стражи города Парижа.
   — Бегите, спасайтесь! — крикнул Аталанте, который ближе всех стоял к врагу и прыгнул на него с обнаженным кинжалом.
   Леонардо потушил свет фонаря, толкнув клапан перед отверстием между лампой и линзой. Кто-то, Томмазо или Вийон, схватили меня за руку и потащили с собой. Мы могли бежать только в одном направлении: прочь от человека с арбалетом и лестницы, глубже, внутрь подземного королевства.
   Позади нас мы слышали свист короткой стрелы из арбалета и короткий крик боли. Он был заглушён грубым голосом ротмистра:
   — За ними! Поймайте их — или убейте!

Глава 4
Machina mundi

   Была ли тьма нашей союзницей или врагом? Она окутала нас своим черным покрывалом, мешая дреговитам обнаружить нас и защищая от смертельных выстрелов. Но она также уводила нас глубже в штольни, навстречу machina mundi — року. Мы бежали вперед, все чаще бились головами о неровный потолок, спотыкались и падали, вскакивали и спешили дальше, огибая углы, через ответвления, отчаянно стараясь не потерять друг друга и держаться на расстоянии от преследователей. Так как они были невидимыми, то мы воспринимали их только по отзвуку быстрых шагов, громкому тяжелому дыханию и отдельным коротким крикам — от этого они не становились менее опасными. Наоборот, они были как фантомы, союзники или порождение этого подземного мрака, готовые вынырнуть в любое время и отовсюду. Опасность, которую может вообразить себе человек, бесконечно ужаснее, чем та, которую он может увидеть своими глазами.
   Перед нами появился едва заметный огонек, как бы не совсем родившийся свет, который усиливался, выхватывая в черноте лишь призраки, потом — контуры. Мы снова разобрали в темноте существа, удостоверились, что это были люди, а не бестелесные жители царства теней. Мы все запыхались от бега и были исцарапаны, но самым худшим оказалось другое — нас было только четверо. Аталанте остался позади, попав в руки к людям Гарлэ — или выстрел из арбалета унес его молодую жизнь.
   Когда отзвук быстрых шагов за нами стал громче, мы снова поспешили навстречу свету. Хотя стихия вернула нам наши тела, мы не приветствовали ее, потому что нас так же окружили охотники. Свет делал нас мишенью для их выстрелов. Тут же осветилась стену из столетних глыб песчаника, здесь и там покрытых письменами, которые мы, пробегая мимо, видели только мельком, чтобы их разобрать. Впрочем, разобрали мы достаточно, чтобы признать, что надписи были римского или греческого происхождения.
   — Без сомнения, древний храм Изиды, — переводя дыхание, сказал Леонардо.
   — Пожалуй, второй храм под известным храмом, — добавил Вийон. Его дыхание опасно участилось. Если бы его не тащили попеременно, он бы давно попал в руки преследователям. — Крайне таинственное место для не менее странного собрания и ритуалов. Возможно, здесь проводились запрещенные богослужения, возможно, приносились в жертву люди.
   Свет стал ощутимо ярче и осветил нам захватывающую дух картину. Я остановился, словно натолкнулся на невидимую стену. То, что предстало перед нами в розовом сиянии, могло быть только адом. Даже без демонов, которые здесь вели свои бесовские дела, огромная пещера, в которую упирался туннель, предстала могущественно, как полная противоположность стремящемуся в небо собору Парижской Богоматери. Она уходила в глубину — не как церковь, созданная в честь Бога, а как храм во славу Сатаны.
   Каменные иглы росли из пола, потолка и боковых стен, многие отдельно, другие — объединившись в каменные узлы, петли или даже лестницы и мосты, возведенные человеческой рукой. Без перехода эти чудеса природы растворялись в работе рук человеческих, которая была сотворена сотни лет назад почитателями Изиды. От желобов до потолка из скал поднимались вверх вытянутые колонны и скульптуры из античной мифологии, некоторые были достойны удивления и хорошо сохранились, иные — всего лишь жалкие каменные глыбы, которые то тут, то там указывали на свежие следы разрушения. Очевидно, демоны, которые теперь царили в этой пещере, устранили остатки древнего культа, чтобы освободить место для своего чудовища, которое растянулось через всю пещеру.
   Machina mundil
   Я представлял ее себе большой, но все же не такой могущественной. Прежде всего, не производящей такого необозримого, сумбурного и живого впечатления.
   Я думал об увеличенной логической машине, которую Леонардо и его товарищи построили по чертежам Луллия. Но в сравнении с булькающим, бурлящим, глухо стучащим, шипящим и чавкающим чудовищем, которое хотела изрыгнуть пещера под Сен-Жерменом изо всех сил своих могучих легких, логическая машина была не более чем детской игрушкой.
   Я и не знаю, с чего начинать и чем заканчивать, если должен описать мировую машину. Я видел ее в адском свете пламени, но далеко не всю. Слишком мало было света, чтобы действительно рассмотреть дьявольскую конструкцию. И не должен ли я радоваться тому? Я бы никогда не выдал руководство по строительству мировой машины, даже если бы мог, даже под самыми жуткими пытками, — так я надеюсь.
   Но я был также не способен на это, всё было слишком запутанным, и мое перо сейчас дрожит. И тогда, и сейчас мне казалось, что это — конструкция из камня, дерева и всевозможных металлов.
   Котлы и открытые бассейны с водой были связаны между собой переплетенной системой трубок. Рослые люди в темной одежде кидали лопатами уголь в печи, которые располагались на высоте нескольких саженей[78] и были широки, из их открытых пастей вырывался жар красного пламени. Другие люди, одетые в белые плащи тамплиеров — демоны в человеческом обличий — отдавали приказы закутанным в темные одеяния чертенятам. Рычаги, для обслуживания которых требовались два-три человека, были запущены, огромные колеса приведены в движение. Многократное бряцание, словно сюда приближалась целая толпа вооруженных рыцарей, наполнило пещеру, пока колеса двигали бесконечный ряд цепей вверх над головами людей. В цепях были вплетены с равномерным интервалом маленькие, величиной не больше ладони кубики то из голубоватого, то из серебристо-белого сверкающего металла.
   Быстрый грохот смешался с шорохом. Он шел от дрожащей палочки Вийона, которая яростно вибрировала, ее держатели треснули, пролетели, вибрируя в воздухе, и ударились о скальную стену, где упали со звоном.
   — Горящая руда! — Вийон уставился на стучащие цепи, как на армию духов. — Кубики отлиты из руды. Рок рядом!
   — Во всех отношениях, — заворчал Леонардо. — Послушайте только шаги позади нас. Нам нужно поторапливаться.
   — Слишком поздно, — сказал я и указал вперед, где к нам приближался целый отряд мрачно смотрящих фигур под предводительством отца Клода Фролло. Он был одет в белый плащ с восьмиконечным крестом, в правой руке держал обнаженный меч. Вокруг его бедер висела кожаная военная амуниция с деревянными, обтянутыми кожей ножнами меча. Из служителя церкви он превратился в воина. И другие, одетые частично в плащи тамплиеров, частично — в простую одежду, были вооружены: «белые плащи» — мечами, остальные — пиками и арбалетами.
   Бежать обратно мы не могли. Оттуда спешил Жеан де Гарлэ со своим вооруженным воинством. Конечно, мы могли бы попытаться погрузиться в путаницу камня, дерева и металла или подняться на ближайший мост из скал. Но вид пленника де Гарлэ остановил нас: Аталанте со смертельно бледным лицом и кровоточащей правой рукой, в которой торчала стрела с оперением. Выстрел потревожил старую рану, которую он получил в битве с египтянами. Двое дреговитов тащили его с собой, и при каждом шаге его лицо передергивалось от боли. Бежать прочь означало оставить его в беде. Более того, кинжал, который один из дреговитов приставил к его груди, ясно показывал нам, что произойдет с нашим товарищем в случае бегства.
   — Даруйте Аталанте жизнь! — крикнул Леонардо им, после того как он обменялся взглядом с Вийоном. — Мы сдаемся.
   — Все иное было бы лишь напрасным усилием, — сказал мужчина, которого пол-Парижа считало жертвой Сатаны, в чем добрые горожане не так уж и ошибались. Люди Клода Фролло окружили нас, и мы отдали им наши кинжалы. Архидьякон, если его теперь можно было так назвать, остановился перед Вийоном и внимательно рассмотрел его. В его взгляде было любопытство и даже намек на почтение.
   — Итак, значит это действительно вы, магистр и поэт, достославный Вийон!
   — Не забудьте, изменник, что еще и епископ, — возразил Вийон. — Впрочем, я скорее известен дурной, нежели доблестной славой.
   Фролло испытующе посмотрел на него:
   — Я вовсе не изменник. Я, в отличие от вас, — тот, кто нашел верный путь.
   — Путь Сатаны называть верным путем — что за нахальство! — прорычал Вийон.
   Фролло выставил свой подбородок, почти коснувшись лица Вийона.
   — Ученики Сатаны посвящают себя тому, чтобы признать, что они поносят правоверных, как приверженцев зла.
   Уголок рта Вийона дрогнул, его глазя расширились. Показалось, будто он увидел Клода Фролло в новом свете.
   — Вы… действительно думаете так?! До сих пор я только догадывался об этом. Вы по-настоящему верите, что идете по верному пути.
   — А как же иначе?
   — Опомнитесь, Фролло! — сказал Вийон. — Змий соблазнил вас. Разве вы не понимаете, что разыгрываете роль Евы?
   — Болтовня! Демоны Сатаны известны своим ловким языком. Я отведу вас к великому магистру, чтобы он сорвал для вас маску видимости.
   — Сделайте милость, — вздохнул Вийон, явно покорный своей судьбе. — Я едва могу дождаться.
   Фролло обернулся к де Гарлэ:
   — Отлично сделано, брат. Это все, кто проник в пещеру?
   — Мы не видели других.
   — Вы удостоверились в этом, брат де Гарлэ?
   — Когда мы могли? Мы же должны были преследовать этих.
   — А кто охраняет теперь вход?
   — Никто. Мне нужен был для преследования каждый человек.
   — Вход не охраняется? — лицо Фролло помрачнело. — Пусть великий магистр не узнает об этом. Быстро проследите, чтобы все ваши люди снова отправились по своим постам!
   Люди Гарлэ отпустили Аталанте и последовали за спешащим ротмистром в сумрачный туннель. Томмазо подошел к своему раненому другу и поддержал его. Он и Леонардо обеспокоено осмотрели Аталанте, почти нежно, как мать, волнующаяся из-за своего сына или дрожащая из-за возлюбленного девушка. Словно потерпевшая поражение армия, мы следовали за Клодом Фролло по комплексу пещеры. Мы несли лотки, а Леонардо — свою лютню, что должно было придать нам смешные черты в глазах дреговитов.
   В пещере должно было оказаться холодно, гораздо прохладнее, чем снаружи на земле в свете июльского солнца. Но было совсем наоборот. Горящий в печах уголь и кипящая в котлах вода гнали пот из пор. Воздух был влажным, плотным и душным — смесь из запахов потных людей, смолянистого дерева, каленого железа и источающего дыхание столетий камня. Гнетущее дуновение обдало нас подобно морскому чудовищу, чьи выпирающие щупальца закрыли наши рты и носы, лишили нас дыхания. Было ли это предполагаемая нами адская боль? Должны ли мы раствориться в этой клейкой массе, чтобы быть проглоченными жадными пропастями машинного монстра, дверями печей и котлов?
   У меня было ощущение, что с каждой каплей пота и каждым вздохом, который машина отбирала у нас, она росла. Machina mundi растворяла мир в клейкий чад, чтобы подкрепиться, стать полновластной и единой с ним. Мировая машина раздулась до мира машин. Меня охватил страх стать частью машины, с железом вместо плоти, с горящими углями вместо стучащего сердца, с шипящим паром — вместо человеческого дыхания, с механической денной и нощной работой — вместо жизни, полной противоречивых чувств, полной счастья и страдания.
   То, что я потом увидел, окончательно перехватило мое дыхание. Я почувствовал укол в сердце и раздраженное ощущение в горле. Такое происходит, если большое удивление и столь же огромный страх встретятся вместе. На этот раз я струсил не за свою собственную жизнь: я испугался за жизнь Колетты!
   В трех-четырех саженях над нашими головами она парила в воздухе над большим жбаном с бурлящей водой — пленница мировой машины. Два пленника. Ее отец, Марк Сенен, сидел рядом с ней на корточках в железной клетке, которая висела на цепи над бассейном с водой. Он выглядел еще более изнуренным и больным, чем четыре месяца назад в темнице забвения. Чудо, что он вообще еще был жив — если он был жив. С закрытыми глазами он сидел в клетке, погрузившись в себя — оболочка из кожи и костей, которую покинули, похоже, дух и душа. Его мертвый череп, покрытый, к тому же, скатавшимися волосами и бородой, похожий на отражение Вийона, лежал на коленях молящейся Колетты. И она похудела и испачкалась, ее одежда состояла только из изорванных клочьев.
   Это зрелище разрывало мне сердце, и все же я немедленно почувствовал слабую искорку счастья. По крайней мере, Колетта была жива, и одно это оказалось для меня поводом для радости. Ее глаза смотрели на меня вниз, узнали меня, расширились. Одновременно она открыла растрескавшиеся губы, хотела что-то крикнуть мне. Но либо она не издала никакого звука, либо ее слова поглотились шипением и уханьем машины и непрекращающимся грохотом все еще тянущейся над нами цепи с кубиками.
   Непроизвольно я остановился под клеткой, даже если это казалось невозможным, чтобы добраться до возлюбленной. Ни лестницы, ни веревок не вело к ней. Клетка висела на цепи, которая по направляющим желобам соединялась с лебедкой. Вся конструкция была прикреплена к поворотной балке. Я должен был бы повернуть ее, чтобы удалить клетку от бассейна с водой. Едва мне пришла в голову такая мысль, как дреговиты уже подтолкнули меня дальше, прочь от любимой, которую я давно уже потерял.
   По непрочной лестнице римских времен дорога шла вверх — к вырубленной в скалах часовне. Ее поддерживаемый колоннами навес, переходящий в украшенный многочисленными орнаментами фронтон, обнаруживал внушающую опасения расщелину. Оттуда оглядывала свой храм каменная повелительница. Ее взгляд вызывал отвращение и ужас во мне — как, пожалуй, в любом добром христианине.
   Богоматерь в четыре сажени высотой сидела на каменном блоке и дала свою левую грудь маленькому младенцу Иисусу — нагому, как и она сама. Вокруг Его головы сверкал в свете огня кроваво-красным цветом золотой нимб. Но тем, что делало из знакомого образа самый проклятый идол еретиков, было лицо Святой девы. В нем не было ничего человеческого — это была корова, на голове которой сидели два могучих рога. Какое святотатство! Значит, так еретики насмехались над нашей дорогой мадонной?
   Я услышал, как кто-то благоговейно прошептал слева:
   — Изида и Гор…
   Это был Вийон, и лишь теперь я понял: фигура с черепом коровы была Изидой, богиней плодородия, а ребенок со светящимся нимбом над головой — ее сыном Гором, богом солнца и неба.
   Но насколько ошеломляюще сильно статуя была похожа на изображения младенца Христа со своей матерью! Если бы не было коровьего черепа, символ плодовитости, то скульптура могла бы стоять и в соборе Нотр-Дама, и я спросил себя, случайно ли это сходство или не указывает ли оно на глубокую связь между богиней Египта и Богоматерью христиан…
   Четверо столь же старых знакомых, как и Фролло в белом плаще с крестом и мечом на перевязи, ожидали нас перед статуей богини: Андри Мюнье, Дени Ле-Мерсье, Жак Шармолю и Жиль Годен. Когда нотариус узнал меня, он сделал поспешно два шага вперед, изучая меня, как хищник — свою добычу, и крикнул прерывающимся голосом:
   — Вот этот парень, с которым целестинец Аврилло разговаривал перед смертью!
   — Это теперь не имеет более значения, — холодно ответил Фролло. — Если бы вы узнали его раньше, брат Годен, то это сэкономило бы нам много усилий. Он, сам того не зная, был хранителем солнечного камня.
   — Я искал его по всему Парижу.
   — Вы пару раз совсем рядом проходили мимо него, когда посещали меня в Нотр-Даме. Он, собственно, никто иной, как мой писец Арман Сове.
   — Вот этот? — Годен чуть было не задохнулся. — Клянусь Отцом Добрых Душ, если бы я мог предположить такое!
   — Месье Сове всегда был рядом, как выяснилось, — Фролло, похоже, забавлялся; эту черту за ним я едва ли знал. — Не вы ли подглядывали за нами в храме под Нотр-Дамом?
   Я кивнул и спросил:
   — Вы знали об этом все время?
   — Нет, но кое о чем я догадывался.
   — Собрание старых знакомых, — заметил я. — Не хватает только глупого поэта Гренгуара.
   — Его вы напрасно будете здесь искать, — сказал слегка презрительно Фролло. — Я больше не нуждаюсь в нем, и потому отпустил его со своей службы. Что он делал — то делал за деньги. Здесь же нужны только те люди, которые готовы умереть за свою веру.
   — Вы не боялись предательства, если Гренгуар продажен? — спросил я.
   — Он знает, как мы обращается с предателями. Я полагаю, наш поэт лучше будет спать спокойно, нежели рассчитывать ночь за ночью на визит кротов. К тому же, скоро не будет иметь значения, что делал или позволял себе Гренгуар. Да и поведение каждого отдельного человека утратит значение.
   — Потому что потом больше не будет людей, — продолжил глухой голос прямо в тот момент, когда цепь кубиков остановилась над бассейном с водой, и ее постоянный грохот затих в легком звоне. Из тени позади статуи Изиды выступило таинственное существо, при виде которого Томмазо и Аталан-те издали громкие крики удивления. Это был повелитель подземного мира.

Глава 5
Ананке!

   Возможно, и я издал бы крик ужаса, если бы мне не был знаком его вид: лицо из металла, которое казалось в свете огней расплавленным железом. Глаза из смарагдов, которые, как свет, излучали зеленые лучи пламени. Как и прежде, великий магистр был одет в белый плащ тамплиеров и держал в правой руке знак своего достоинства — жезл из черного дерева, наконечник которого венчал восьмиконечный крест. Это была новая встреча, от которой я бы предпочел отказаться.
   Шепот коснулся моих ушей, он исходил от Леонардо:
   — Впечатляет Фролло и других сумасшедших! Я уже вырос для этого!
   Леонардо стоял рядом со мной, и только я, казалось, расслышал его тихие слова. Я знал, что у нас была в запасе еще пара сюрпризов для дреговитов, но сомневался, что Это нам поможет против их численного перевеса.
   — Кто вы? — крикнул я человеку в маске. — Почему вы скрываете ваше лицо под маской?
   — Что бы меня не узнали, ты, болван. Что ты себе возомнил?
   Голос великого магистра звучал скорее обрадовано, нежели рассержено. Из-за глухого, пустого звучания, которое придавала его голосу маска, я ничего не мог точно определить. Поэтому напрасно я пытался соотнести голос с ближайшим советником короля Людовика. Его слова обладали металлическим, механическим звоном, словно великий магистр был частью огромной машины.
   — Возможно, вы прячетесь, чтобы люди не увидели зло в вашем лице? — возразил я. — Ваши люди могли бы узнать, что они служат соблазнителю и вредителю, а не спасителю!
   Теперь он громко рассмеялся, хотя не радостно, а презрительно:
   — С такими речами ты не запутаешь нас, человек. Сатана может вкладывать тебе в рот сколько хочет лжи. Все это напрасный труд.
   — Ваши слова — от Сатаны! — закричал я.
   Великий магистр устал от меня, отвернулся и подал знак неизвестному мне человеку в белом плаще, стоявшему в тени. Обеими руками очень худой тамплиер принес сверкающую серебром миску, в которой лежал, видимо, тот самый смарагд, который якобы происходил из короны Люцифера. Солнечный камень! Он не сверкал, не выглядел как нечто особенное.
   И все же великий магистр склонился перед зеленым камнем и сказал:
   — Время страданий и сомнений прошло. Еще пара вздохов, — и человечество будет освобождено от проклятия плоти. Брат Фролло, ваши заслуги велики. Вам отдается честь отнести солнечный камень на его место в мировой машине.
   — Сейчас? — вырвалось у Вийона. — Вы хотите это сделать сейчас?
   — Почему бы нет, мировая машина уже давно готова, — спокойно ответил великий магистр. — Мы только ждали солнечного камня и годовой ярмарки, чья суматоха отвлекла бы от нас братьев Сен-Жермен-де-Пре. Вы столь же точно появились в это время, Вийон. Возможно, Отец Добрых Душ не оставил вас и ваших отступников. Тогда и ваши души тоже вернутся в рай вечного света.
   Он дал Фролло знак, и архидьякон, взяв себе миску со смарагдом, прошел мимо нас вниз по лестнице.
   Вийон пристально следил за ним и тяжело прошептал:
   — Сила разрушения вырвется, если произойдет трансмутация атома!
   — Не сила разрушения, а сила спасения, — возразил человек в маске. — Демокрит признавал, что в столкновении атомов живет дыхание одухотворенной силы, и уже Цицерон говорил об этой взаимосвязи с образованием души.
   — Не хотите ли вы еще назвать Эпикура? — спросил Вийон резко. — Он утверждал, что столкновение атомов создает души, миры и даже богов!
   — Ах, наконец, и вы осознали это и соглашаетесь со мной, — сказал великий магистр.
   — Ни в коей мере. Кто внимательно прочитал Эпикура, тот знает, что его представление о силе атомов отрицает Бога и божественное управление миром. Как и вы, я — человек с закрытым лицом. Вы используете силу атомной трансмутации не во имя добра. Вы не хотите спасти души, вы хотите их проклясть, разрушая этот мир. Власть, которая может создать богов, должна освободить одного единственного бога из темницы материи: Сатану!
   — Вы все также много болтаете, Вийон, вы вещаете все время одну и ту же ложь, — великий магистр обернулся к Фролло, который остановился внизу у лестницы и прислушивался к диспуту. — Не давайте себя обмануть, брат Фролло. Ну же, завершите великий план!