Страница:
— «Братья раковины» стоят на нашей стороне.
— Это знаем мы оба, но знают ли о том они?
— Не волнуйтесь! Кокийяры уже давно не обладают той властью, как двадцать-тридцать лет назад, но я — все еще их король.
— «Братья раковины» следуют за вами дальше, хотя вы стремитесь больше не к добыче и богатству, а к спасению душ? Я не думал, что пройдохи приписывают своим душам особую цену.
— О, тут вы ошибаетесь, Арман. Большинство людей становится пройдохами лишь потому, что они больше не видят никакой надежды для своей души.
— А вы дадите кокийярам новую надежду?
— Я попытаюсь это сделать. Не переживайте из-за «братьев раковины». Скорее, справедливо ваше беспокойство из-за кротов. Я бы еще раньше должен был догадаться, что эта банда убийц работает на дреговитов! — в словах Вийона зазвучали ноты самоосуждения и раскаяния.
— Почему вас это так трогает?
— Но, Арман, вы же сами видели мэтра Дени Ле-Мерсье, смотрителя убежища для слепых, на собрании девяти.
Это было так, и я рассердился на себя, что не сопоставил связи еще раньше. Было удивительно, что я, находясь в самой гуще тайн и опасностей, просмотрел очевидное. В конце концов, этот досадный случай произошел и с Вийоном.
— Поберегите свое раздраженное бормотание, сын мой. Если бы мы знали, то все равно ничего бы не могли изменить.
— Возможно, но… возможно, лейтенант Фальконе был бы жив!
Вийон покачал головой, и капли дождя полетели с его капюшона во все стороны:
— Его смерть была предрешена, он знал слишком много, был слишком любопытен. Фролло заметил, что Маншо не удовлетворил лейтенанта, как пожертвованная пешка. Поэтому он послал кротов.
— Вы действительно думаете, что они преследовали не меня?
— Вероятно, слепые даже не знали, кто был с Фальконе в типографии. Разве Фролло не мог уже давно устранить вас, коли он того пожелал?
— И все же я чувствую, что он что-то подозревает. Все, что он сказал мне в последние два дня, указывает на это.
— Возможно, он надеется перетянуть вас на свою сторону. Это относится к той игре — белые превращаются в черных или безобидная пешка — в опасную королеву.
— Если он до сих пор ни о чем не догадывался, теперь это произойдет в любом случае, — сказал я. — Лаже если он не знает, что я прошлую ночь и теперь находился с вами, мое отсутствие заставит его призадуматься.
— Давайте обождем. Возможно, это путешествие приведет нас к концу пути, и вам больше никогда не придется встречаться с ним лицом к лицу.
— Дай-то Бог! — вырвалось у меня от души.
О том, что это блаженное желание не исполнится, что мне предстоят еще гибельные встречи с архидьяконом, я еще не знал, когда бросил в тот день взгляд через плечо. Париж теперь превратился в бесформенное серое пятно, которое сливалось с сумрачным небом. Туман затушевал все контуры, даже таинственного повелителя города, собор Парижской Богоматери.
Около полудня облака рассеялись. Сияющие солнечные лучи играли на кронах деревьев, протянувшихся лесов. Над пустынным болотом поднимались клубы пара, как бы желая залатать снова прорехи в покрывале облаков. Мы нашли полянку для лагеря и благодаря сухим дровам, которые везли с собой на растянутых под повозками платках, могли разжечь согревающий костер. Колетта сварила крепкий бульон из мяса с приправами. То, что на самом деле «чистые»[62] ели мясо, показало мне — они придерживались запретов своей веры не особо строго, как большая часть христиан — заповедей Святого Престола. Вийон явно сказал бы, кто хочет хорошо драться, должен и хорошо питаться.
Жеребец и мулы нашли обильную пищу на пышном лугу. Мы выехали рано и ели с соответствующим аппетитом. Только Леонардо бесстрастно мешал свою похлебку, пока Вийон не спросил его о причине.
Итальянец указал деревянной ложкой на свою пасущуюся лошадь.
— На жеребце я бы уже, как минимум, ускакал вперед раза в два дальше. Хороший всадник на хорошей лошади мог бы через два-три дня быть уже в Плесси. С тяжелыми фургонами нам крупно повезет, если мы вовремя поспеем к майскому празднику.
— Но с фургонами мы не привлекаем внимание, — возразил Вийон. — Торговцы со всех сторон света спешат на майский праздник.
— И под их прикрытием всадник был бы не замечен.
— И что бы сделал всадник, если бы прибыл в Плесси? Предостерег короля?
— А почему бы нет?
Вийон снова разразился своим больным смехом.
— Простите меня, Леонардо, вы явно зашли уже далеко, но вы наверняка не видели замок короля в лесах Плесси. Иначе вы бы знали, что никто, кто не находится в милости Людовика или его ближайшего окружения, не может проникнуть в него. К тому же, немолодой итальянский ученый с подозрительной миссией, а писец из Сабле услышал в парижской мастерской фальшивомонетчиков о заговоре против короля.
— И как же это удастся нам, мнимым торговцам?
— Я не знаю этого, — признал Вийон. — Пока еще. Но у меня есть одна отчаянная идея.
— А как дела у Клода Фролло? — выпытывал дальше Леонардо. — Наше отсутствие в Париже развязывает ему руки.
— Плесси в настоящее время важнее, и у нас надежные люди в Париже. А вам не стоит забывать о Матиасе и его египтянах. Я послал герцогу новость, что он в ближайшее время не может рассчитывать на меня. Он не спустит глаз с Фролло.
Аталанте присоединился:
— Почему именно мы берем на себя риск пробраться в castello? Разве король Людовик — наш друг?
— Если мое подозрение, как должно произойти покушение, верно, то нам вовсе не придется пробираться в замок, — ответил Вийон. — Что касается Людовика, то он не может быть нашим другом. Но если дреговиты уберут его с дороги, то сделают это явно не без причины. Дофин Карл еще очень молод, и пока он не будет крепко сидеть в седле как новый повелитель, дреговитам откроется полная свобода действий. Как, собственно, сказал отец Клод Фролло?
Его взгляд упал на меня, и я ответил:
— «Паук Плесси становится слишком любопытен. Он, похоже, догадывается, что не все в ближайшем окружении заслуживают его доверия. Большой выезд — лучшая возможность отрубить ему голову».
— Вот, слышите, — продолжил Вийон. — Если Всемирный Паук умрет, распадется его искусно сплетенная сеть, и паразит расползется во все стороны. Если Куактье — великий магистр, как мы предполагаем, то ему, как влиятельному советнику короля, может удастся захватить власть в свои руки, пока не наступит ананке. А потом больше не появится необходимости ни в каком короле — править будет больше нечем!
Глава 2
Глава 3
— Это знаем мы оба, но знают ли о том они?
— Не волнуйтесь! Кокийяры уже давно не обладают той властью, как двадцать-тридцать лет назад, но я — все еще их король.
— «Братья раковины» следуют за вами дальше, хотя вы стремитесь больше не к добыче и богатству, а к спасению душ? Я не думал, что пройдохи приписывают своим душам особую цену.
— О, тут вы ошибаетесь, Арман. Большинство людей становится пройдохами лишь потому, что они больше не видят никакой надежды для своей души.
— А вы дадите кокийярам новую надежду?
— Я попытаюсь это сделать. Не переживайте из-за «братьев раковины». Скорее, справедливо ваше беспокойство из-за кротов. Я бы еще раньше должен был догадаться, что эта банда убийц работает на дреговитов! — в словах Вийона зазвучали ноты самоосуждения и раскаяния.
— Почему вас это так трогает?
— Но, Арман, вы же сами видели мэтра Дени Ле-Мерсье, смотрителя убежища для слепых, на собрании девяти.
Это было так, и я рассердился на себя, что не сопоставил связи еще раньше. Было удивительно, что я, находясь в самой гуще тайн и опасностей, просмотрел очевидное. В конце концов, этот досадный случай произошел и с Вийоном.
— Поберегите свое раздраженное бормотание, сын мой. Если бы мы знали, то все равно ничего бы не могли изменить.
— Возможно, но… возможно, лейтенант Фальконе был бы жив!
Вийон покачал головой, и капли дождя полетели с его капюшона во все стороны:
— Его смерть была предрешена, он знал слишком много, был слишком любопытен. Фролло заметил, что Маншо не удовлетворил лейтенанта, как пожертвованная пешка. Поэтому он послал кротов.
— Вы действительно думаете, что они преследовали не меня?
— Вероятно, слепые даже не знали, кто был с Фальконе в типографии. Разве Фролло не мог уже давно устранить вас, коли он того пожелал?
— И все же я чувствую, что он что-то подозревает. Все, что он сказал мне в последние два дня, указывает на это.
— Возможно, он надеется перетянуть вас на свою сторону. Это относится к той игре — белые превращаются в черных или безобидная пешка — в опасную королеву.
— Если он до сих пор ни о чем не догадывался, теперь это произойдет в любом случае, — сказал я. — Лаже если он не знает, что я прошлую ночь и теперь находился с вами, мое отсутствие заставит его призадуматься.
— Давайте обождем. Возможно, это путешествие приведет нас к концу пути, и вам больше никогда не придется встречаться с ним лицом к лицу.
— Дай-то Бог! — вырвалось у меня от души.
О том, что это блаженное желание не исполнится, что мне предстоят еще гибельные встречи с архидьяконом, я еще не знал, когда бросил в тот день взгляд через плечо. Париж теперь превратился в бесформенное серое пятно, которое сливалось с сумрачным небом. Туман затушевал все контуры, даже таинственного повелителя города, собор Парижской Богоматери.
Около полудня облака рассеялись. Сияющие солнечные лучи играли на кронах деревьев, протянувшихся лесов. Над пустынным болотом поднимались клубы пара, как бы желая залатать снова прорехи в покрывале облаков. Мы нашли полянку для лагеря и благодаря сухим дровам, которые везли с собой на растянутых под повозками платках, могли разжечь согревающий костер. Колетта сварила крепкий бульон из мяса с приправами. То, что на самом деле «чистые»[62] ели мясо, показало мне — они придерживались запретов своей веры не особо строго, как большая часть христиан — заповедей Святого Престола. Вийон явно сказал бы, кто хочет хорошо драться, должен и хорошо питаться.
Жеребец и мулы нашли обильную пищу на пышном лугу. Мы выехали рано и ели с соответствующим аппетитом. Только Леонардо бесстрастно мешал свою похлебку, пока Вийон не спросил его о причине.
Итальянец указал деревянной ложкой на свою пасущуюся лошадь.
— На жеребце я бы уже, как минимум, ускакал вперед раза в два дальше. Хороший всадник на хорошей лошади мог бы через два-три дня быть уже в Плесси. С тяжелыми фургонами нам крупно повезет, если мы вовремя поспеем к майскому празднику.
— Но с фургонами мы не привлекаем внимание, — возразил Вийон. — Торговцы со всех сторон света спешат на майский праздник.
— И под их прикрытием всадник был бы не замечен.
— И что бы сделал всадник, если бы прибыл в Плесси? Предостерег короля?
— А почему бы нет?
Вийон снова разразился своим больным смехом.
— Простите меня, Леонардо, вы явно зашли уже далеко, но вы наверняка не видели замок короля в лесах Плесси. Иначе вы бы знали, что никто, кто не находится в милости Людовика или его ближайшего окружения, не может проникнуть в него. К тому же, немолодой итальянский ученый с подозрительной миссией, а писец из Сабле услышал в парижской мастерской фальшивомонетчиков о заговоре против короля.
— И как же это удастся нам, мнимым торговцам?
— Я не знаю этого, — признал Вийон. — Пока еще. Но у меня есть одна отчаянная идея.
— А как дела у Клода Фролло? — выпытывал дальше Леонардо. — Наше отсутствие в Париже развязывает ему руки.
— Плесси в настоящее время важнее, и у нас надежные люди в Париже. А вам не стоит забывать о Матиасе и его египтянах. Я послал герцогу новость, что он в ближайшее время не может рассчитывать на меня. Он не спустит глаз с Фролло.
Аталанте присоединился:
— Почему именно мы берем на себя риск пробраться в castello? Разве король Людовик — наш друг?
— Если мое подозрение, как должно произойти покушение, верно, то нам вовсе не придется пробираться в замок, — ответил Вийон. — Что касается Людовика, то он не может быть нашим другом. Но если дреговиты уберут его с дороги, то сделают это явно не без причины. Дофин Карл еще очень молод, и пока он не будет крепко сидеть в седле как новый повелитель, дреговитам откроется полная свобода действий. Как, собственно, сказал отец Клод Фролло?
Его взгляд упал на меня, и я ответил:
— «Паук Плесси становится слишком любопытен. Он, похоже, догадывается, что не все в ближайшем окружении заслуживают его доверия. Большой выезд — лучшая возможность отрубить ему голову».
— Вот, слышите, — продолжил Вийон. — Если Всемирный Паук умрет, распадется его искусно сплетенная сеть, и паразит расползется во все стороны. Если Куактье — великий магистр, как мы предполагаем, то ему, как влиятельному советнику короля, может удастся захватить власть в свои руки, пока не наступит ананке. А потом больше не появится необходимости ни в каком короле — править будет больше нечем!
Глава 2
Колетта
Вечером третьего дня мы разбили лагерь за Шартром. Вийон отклонил предложение Леонардо пойти на постой в город, и целенаправленно повел нас в маленькую долину недалеко от реки, в которой, кроме нас, не было ни души. Зато там имелась впечатляющая постройка из больших камней, из тех, которые служили храмами нашим языческим предкам. Вийон указал на скалистый холм по ту сторону каменного круга. — Там многочисленные пещеры, которые обеспечат нам сухой и верный лагерь.
Я глубоко ошибся в своей надежде поближе подружиться с Колеттой во время путешествия. Похоже, она мужественно старалась держаться от меня подальше, выполняла свою работу, если я отдыхал, и ложилась спать, если я работал. Если мой взгляд встречал ее, она низко опускала глаза, словно стеснялась. В тени древней святыни мы подкрепились. После ужина, который состоял из маисовых лепешек и убитого Леонардо зайца, Колетта пошла к маленькому пруду, который лежал за вершиной. Вероятно, где-то бил источник между скал, и его вода собиралась в пруд, прежде чем снова уйти под землю. Я притворился, что осматриваю окрестности, и удалился в кусты, когда Вийон и итальянцы не смотрели на меня.
Небольшой пруд был окружен стеной из камыша и осоки, которая скрывала от моих глаз воду и Колетту. Начинающиеся сумерки довершили остальное. Лишь когда я снова пробрался через войско высоких стеблей и трав, я думал, что вижу Колетту на скале у края воды. Но тут я разобрал, что там лежала только ее одежда, сама же она стояла по горло в воде и мылась. Мои глаза расширились, во рту пересохло. И хотя я видел только ее голову и шею, мысль о ее нагом теле, которое плескалось в зеленовато-синей воде, заставила колотиться мое сердце.
Колетга, казалось, не замечала меня, так сильно она была занята своим купанием. Должно быть, оно доставляло ей невероятное удовольствие, что она вовсе не хотела выходить из воды.
Но когда она повернула ко мне свое лицо, я, тут же отступив на шаг в камыши, увидел перекошенное выражение ее лица — как будто вода доставляла ей боль, более того — внутреннее мучение!
Наконец, когда ночь уже совсем сменила день, Колетта медленно вышла на берег, как будто в духовном отрешении. Конечно, это было недостойно — подглядывать за ней из укрытия в чаще, но ее красота неумолимо притягивала меня к себе. На ее юном упругом теле, которое еще светилось в нежном розовом свете летнего заката, сверкали жемчужинами капли воды — как роса в траве ранним утром. Что я бы только не отдал, чтобы оказаться каплей из пруда, навсегда прильнуть к бархатной коже Колетты!
Светлый пушок, покрывающий многообещающий треугольник между ее ног, сверкал влажно и соблазнительно. Когда она наклонилась вперед, чтобы выжать свои мокрые волосы, ее острые груди засверкали в последних лучах вечерней зари, как плоды на запретном древе в раю. Я не желал себе ничего более страстно, чем сорвать эти плоды, слиться с Колеттой воедино, любить и желать ее, и, прежде всего, защищать ее от всего зла и печали.
Она вытерлась полотенцем, оделась и крикнула:
— Я готова, Арман, вы можете выходить!
То, что Колетта знала о моем непозволительном поведении, ударило меня как плеть. Охваченный глубоким чувством стыда, я покинул чащу.
— Вам понравилось то, что вы увидели?
Ее вопрос напугал меня. Никакой издевки, никакого раздражения и ни намека на упрек не было в ее словах. И именно этого я не понял. Или — не хотел понимать. Потому что предполагаемым объяснением казалось одно — я был ей безразличен так же как камень или камыш.
— Мне понравилось, потому что вы нравитесь мне, — ответил я, наконец, обдумывая, как мне следует подобающим образом извиниться за мое поведение.
— Вы хотите меня? — спросила Колетта и разрушила неустойчивое здание с трудом построенного извинения.
— Я… Вас? Э, как… — я заикался, как дурак, но кто бы на моем месте вел себя иначе? Тысячи слов вертелись у меня в голове, но ни одно так и не сорвалось у меня с губ.
— Вы желаете меня?
— Да! — с чувством вырвалось у меня.
— Значит, вы хотите меня взять, не так ли? — она указала на скалу под ее ногами. — Прямо здесь?
Она по-прежнему говорила без всяких эмоций, и ее лицо было бесстрастным, как мертвое. Я не знал, что должен ответить. Конечно, я желал ее, я же сказал ей об этом. Но манера, с которой она говорила, холод, который шел от нее, затушили пламя страсти.
— Если вы сейчас возьмете меня здесь, то для вас это будет пройденным этапом, и вы сможете обратиться к другим женщинам. Тогда вы будете знать, каково это — быть с малышкой Колеттой.
Этого было достаточно. Я схватил ее за плечи, встряхнул, довольно грубо ругнулся и прорычал:
— Клянусь всеми святыми, я люблю вас, а не каких-то других женщин. И если вы тоже испытываете какие-то чувства ко мне, тогда я хочу делить с вами ложе. И никак иначе!
— Но я принадлежу к добрым людям. Вы же присутствовали тогда, когда я приняла «Отче наш». Чтобы очистить свою душу, я должна отказаться от удовольствий плоти.
— Ага. И поэтому вы предлагаете себя здесь, как поросенка на Свином рынке!
— Я хочу дать вам лишь то, что хотят все мужчины, — и после короткой паузы она продолжила:
— Что другие уже себе забрали.
— Что вы хотите этим сказать, Колетта?
Она села на скалу и посмотрела на меня, вдруг превратившись в робкого, пугливого ребенка.
— Я рассказывала вам, как моего отца схватили переодетые стражники, и что я убежала от них. Но я не рассказывала вам, как я сумела убежать от них. Потому что они схватили нe только моего отца, — и я попала им в руки. Некоторые их них повели моего отца, меня же потащили в старый сарай, и там…
Ее голос осекся. Мог ли я радоваться тому? Если она еще испытывала чувства, то могла испытывать их и ко мне. Но после того, что она мне рассказала, я не мог испытывать радости.
— Я не знаю, как долго это продолжалось, — заговорила она снова. — Должно быть, прошли часы. И я не знаю слов для всего, что они со мной сделали. До сих пор я не знала, что такое вообще возможно. Один из них принес пару тыквенных фляг с вином, и они напились, устали, заснули. Тут я убежала и бросилась в Сену. Хотела ли я покончить с собой или смыть грязь этих мужчин — я тоже не знаю. Двое братьев целестинцев вытащили меня из воды и доставили в Отель-Дьё. Позже один из целестинцев отвел меня к епископу.
— К епископу?
— К мэтру Вийону.
— Может, этот целестинец был мэтром Аврилло? И в Отель-Дьё за вами ухаживала сестра Виктория?
Она кивнула.
— Дреговиты, к которым принадлежал также убитый нашим таинственным стрелком целестинец Овер, уже давно заподозрили обоих, — предположил я. — Шпионы дреговитов должны были видеть меня вместе с Аврилло в День Трех волхвов возле собора Парижской Богоматери. И когда потом сестра Виктория ухаживала за мной, это стало для нее роком. Если она тоже обладала простой душой, Аврилло, должно быть, посвятил ее в некоторые вещи. К тому же, она знала оуробороса, — с ужасом я подумал о свернувшемся кольцом драконе, которого умирающая нарисовала своей кровью.
Задумчивое молчание воцарилось среди нас, пока Колетта не сказала тихо:
— Теперь вы знаете мою историю, Арман, и знаете, что я была осквернена, я недостойна честного мужчины.
— На вас не распространяется никакая вина. То, что вы рассказали мне, не изменило мои чувства к вам, Колетта!
С какой готовностью я бы доказал ей это, прижав ее к себе, обняв руками и подарив тепло и безопасность, — но невидимая стена разделяла нас. Так казалось мне, когда я взглянул на нее. Согнув колени и обняв ноги руками, Колетта сидела на скале и тоскливо смотрела вниз на пруд, который теперь лежал перед нами, как жерло ада — мрачный и зловещий. Солнце уже зашло.
— Если вы меня все равно любите, это делает мне честь, — сказала она. — Но я приняла решение, когда попросила мэтра Вийона об «Отче наш». Больше никогда я не хочу допустить, чтобы мужчина осквернил меня!
— Тогда вы примкнули к катарам не из убеждений. Это было бегством. Возможно, произошло оно из благодарности, потому что они приняли вас.
— Разве нельзя быть благодарным из убеждений или бежать из убеждений? — она встала, положила руку на мое плечо и посмотрела мне в глаза. — Простите меня, Арман, но у нас нет будущего. Если я вам взглядом или жестом дала надежду, — мне очень жаль. Пока я раненой лежала прикованная к постели, у меня было много времени подумать обо всем. Мое решение никогда больше не принадлежать мужчине остается непоколебимым.
Меня охватило сильное желание обнять ее. Но слишком быстро девушка вырвалась от меня и с легким шорохом исчезла в чаще, которая проглотила ее. Еще долго я сидел у воды и думал о Колетте. Я последовал за ней к пруду, чтобы найти ее любовь. Когда я вернулся в лагерь, то потерял ее.
Я глубоко ошибся в своей надежде поближе подружиться с Колеттой во время путешествия. Похоже, она мужественно старалась держаться от меня подальше, выполняла свою работу, если я отдыхал, и ложилась спать, если я работал. Если мой взгляд встречал ее, она низко опускала глаза, словно стеснялась. В тени древней святыни мы подкрепились. После ужина, который состоял из маисовых лепешек и убитого Леонардо зайца, Колетта пошла к маленькому пруду, который лежал за вершиной. Вероятно, где-то бил источник между скал, и его вода собиралась в пруд, прежде чем снова уйти под землю. Я притворился, что осматриваю окрестности, и удалился в кусты, когда Вийон и итальянцы не смотрели на меня.
Небольшой пруд был окружен стеной из камыша и осоки, которая скрывала от моих глаз воду и Колетту. Начинающиеся сумерки довершили остальное. Лишь когда я снова пробрался через войско высоких стеблей и трав, я думал, что вижу Колетту на скале у края воды. Но тут я разобрал, что там лежала только ее одежда, сама же она стояла по горло в воде и мылась. Мои глаза расширились, во рту пересохло. И хотя я видел только ее голову и шею, мысль о ее нагом теле, которое плескалось в зеленовато-синей воде, заставила колотиться мое сердце.
Колетга, казалось, не замечала меня, так сильно она была занята своим купанием. Должно быть, оно доставляло ей невероятное удовольствие, что она вовсе не хотела выходить из воды.
Но когда она повернула ко мне свое лицо, я, тут же отступив на шаг в камыши, увидел перекошенное выражение ее лица — как будто вода доставляла ей боль, более того — внутреннее мучение!
Наконец, когда ночь уже совсем сменила день, Колетта медленно вышла на берег, как будто в духовном отрешении. Конечно, это было недостойно — подглядывать за ней из укрытия в чаще, но ее красота неумолимо притягивала меня к себе. На ее юном упругом теле, которое еще светилось в нежном розовом свете летнего заката, сверкали жемчужинами капли воды — как роса в траве ранним утром. Что я бы только не отдал, чтобы оказаться каплей из пруда, навсегда прильнуть к бархатной коже Колетты!
Светлый пушок, покрывающий многообещающий треугольник между ее ног, сверкал влажно и соблазнительно. Когда она наклонилась вперед, чтобы выжать свои мокрые волосы, ее острые груди засверкали в последних лучах вечерней зари, как плоды на запретном древе в раю. Я не желал себе ничего более страстно, чем сорвать эти плоды, слиться с Колеттой воедино, любить и желать ее, и, прежде всего, защищать ее от всего зла и печали.
Она вытерлась полотенцем, оделась и крикнула:
— Я готова, Арман, вы можете выходить!
То, что Колетта знала о моем непозволительном поведении, ударило меня как плеть. Охваченный глубоким чувством стыда, я покинул чащу.
— Вам понравилось то, что вы увидели?
Ее вопрос напугал меня. Никакой издевки, никакого раздражения и ни намека на упрек не было в ее словах. И именно этого я не понял. Или — не хотел понимать. Потому что предполагаемым объяснением казалось одно — я был ей безразличен так же как камень или камыш.
— Мне понравилось, потому что вы нравитесь мне, — ответил я, наконец, обдумывая, как мне следует подобающим образом извиниться за мое поведение.
— Вы хотите меня? — спросила Колетта и разрушила неустойчивое здание с трудом построенного извинения.
— Я… Вас? Э, как… — я заикался, как дурак, но кто бы на моем месте вел себя иначе? Тысячи слов вертелись у меня в голове, но ни одно так и не сорвалось у меня с губ.
— Вы желаете меня?
— Да! — с чувством вырвалось у меня.
— Значит, вы хотите меня взять, не так ли? — она указала на скалу под ее ногами. — Прямо здесь?
Она по-прежнему говорила без всяких эмоций, и ее лицо было бесстрастным, как мертвое. Я не знал, что должен ответить. Конечно, я желал ее, я же сказал ей об этом. Но манера, с которой она говорила, холод, который шел от нее, затушили пламя страсти.
— Если вы сейчас возьмете меня здесь, то для вас это будет пройденным этапом, и вы сможете обратиться к другим женщинам. Тогда вы будете знать, каково это — быть с малышкой Колеттой.
Этого было достаточно. Я схватил ее за плечи, встряхнул, довольно грубо ругнулся и прорычал:
— Клянусь всеми святыми, я люблю вас, а не каких-то других женщин. И если вы тоже испытываете какие-то чувства ко мне, тогда я хочу делить с вами ложе. И никак иначе!
— Но я принадлежу к добрым людям. Вы же присутствовали тогда, когда я приняла «Отче наш». Чтобы очистить свою душу, я должна отказаться от удовольствий плоти.
— Ага. И поэтому вы предлагаете себя здесь, как поросенка на Свином рынке!
— Я хочу дать вам лишь то, что хотят все мужчины, — и после короткой паузы она продолжила:
— Что другие уже себе забрали.
— Что вы хотите этим сказать, Колетта?
Она села на скалу и посмотрела на меня, вдруг превратившись в робкого, пугливого ребенка.
— Я рассказывала вам, как моего отца схватили переодетые стражники, и что я убежала от них. Но я не рассказывала вам, как я сумела убежать от них. Потому что они схватили нe только моего отца, — и я попала им в руки. Некоторые их них повели моего отца, меня же потащили в старый сарай, и там…
Ее голос осекся. Мог ли я радоваться тому? Если она еще испытывала чувства, то могла испытывать их и ко мне. Но после того, что она мне рассказала, я не мог испытывать радости.
— Я не знаю, как долго это продолжалось, — заговорила она снова. — Должно быть, прошли часы. И я не знаю слов для всего, что они со мной сделали. До сих пор я не знала, что такое вообще возможно. Один из них принес пару тыквенных фляг с вином, и они напились, устали, заснули. Тут я убежала и бросилась в Сену. Хотела ли я покончить с собой или смыть грязь этих мужчин — я тоже не знаю. Двое братьев целестинцев вытащили меня из воды и доставили в Отель-Дьё. Позже один из целестинцев отвел меня к епископу.
— К епископу?
— К мэтру Вийону.
— Может, этот целестинец был мэтром Аврилло? И в Отель-Дьё за вами ухаживала сестра Виктория?
Она кивнула.
— Дреговиты, к которым принадлежал также убитый нашим таинственным стрелком целестинец Овер, уже давно заподозрили обоих, — предположил я. — Шпионы дреговитов должны были видеть меня вместе с Аврилло в День Трех волхвов возле собора Парижской Богоматери. И когда потом сестра Виктория ухаживала за мной, это стало для нее роком. Если она тоже обладала простой душой, Аврилло, должно быть, посвятил ее в некоторые вещи. К тому же, она знала оуробороса, — с ужасом я подумал о свернувшемся кольцом драконе, которого умирающая нарисовала своей кровью.
Задумчивое молчание воцарилось среди нас, пока Колетта не сказала тихо:
— Теперь вы знаете мою историю, Арман, и знаете, что я была осквернена, я недостойна честного мужчины.
— На вас не распространяется никакая вина. То, что вы рассказали мне, не изменило мои чувства к вам, Колетта!
С какой готовностью я бы доказал ей это, прижав ее к себе, обняв руками и подарив тепло и безопасность, — но невидимая стена разделяла нас. Так казалось мне, когда я взглянул на нее. Согнув колени и обняв ноги руками, Колетта сидела на скале и тоскливо смотрела вниз на пруд, который теперь лежал перед нами, как жерло ада — мрачный и зловещий. Солнце уже зашло.
— Если вы меня все равно любите, это делает мне честь, — сказала она. — Но я приняла решение, когда попросила мэтра Вийона об «Отче наш». Больше никогда я не хочу допустить, чтобы мужчина осквернил меня!
— Тогда вы примкнули к катарам не из убеждений. Это было бегством. Возможно, произошло оно из благодарности, потому что они приняли вас.
— Разве нельзя быть благодарным из убеждений или бежать из убеждений? — она встала, положила руку на мое плечо и посмотрела мне в глаза. — Простите меня, Арман, но у нас нет будущего. Если я вам взглядом или жестом дала надежду, — мне очень жаль. Пока я раненой лежала прикованная к постели, у меня было много времени подумать обо всем. Мое решение никогда больше не принадлежать мужчине остается непоколебимым.
Меня охватило сильное желание обнять ее. Но слишком быстро девушка вырвалась от меня и с легким шорохом исчезла в чаще, которая проглотила ее. Еще долго я сидел у воды и думал о Колетте. Я последовал за ней к пруду, чтобы найти ее любовь. Когда я вернулся в лагерь, то потерял ее.
Глава 3
Гнездо Всемирного Паука.
Вот и Плесси-де-Тур! Его еще называют Ле-Плес-си-дю-Парк, потому что охотничьи угодья короля с дикими животными со всех уголков света находится совсем рядом. Посмотрите только на стены, рвы и зубцы, башни! Скажите сами, не достойное ли это гнездо, в которое заполз Всемирный Паук Франсуа Вийон говорил с явным восхищением — или я услышал тайную насмешку в его словах? Как всегда, лишь теперь я узнал, почему он провел нас потайными тропами через густой, кажущийся бесконечным лес, вместо того, чтобы пойти прямой дорогой к местечку Плесси-де-Тур. Мы не теряли времени. Наступил последний день месяца апреля, когда зашло солнце и началась Вальпургиева ночь. Но вид, который открылся перед нашими фургонами, оправдывал объезд.
Буквально перед нами заканчивался лес, будто его срезал ножом великан. Голая земля превращалась в небольшой холм, на которой стоял замок короля. Несмотря на мягкие солнечные лучи, которые освещали Турень весенним светом, укрепления замка глядели мрачно, словно они проглатывали любой луч света.
Леонардо покачал головой со знанием дела:
— Крепость расположена не особенно высоко, но есть свободное место для обстрела. Никто не может приблизиться незамеченным.
— Кто же осмелится, тому придется худо, — добавил Вийон. — Четыреста стрелков охраняют замок — самые лучшие из его гвардии, какими располагает Людовик.
— Шотландцы?
— Да, Леонардо, шотландские лучники, которые преданы Людовику больше, чем некоторые французы. Они стоят на стенах и башнях. По ночам на постах стоят сорок арбалетчиков у рва перед внешней стеной, чтобы стрелять во все, что движется. И кто из посторонних все же доберется до замка, тот попадет под прицел вращающихся башен.
— Что это? — спросил Томмазо, которого интересовали любого рода механизмы.
— Посмотрите туда внимательно, вот там вы увидите, как что-то сверкает на солнце, брат Томмазо. На четырех углах двора, выстроившись вокруг жилых построек, возвышаются железные сторожевые башни, которые вертятся в обоих направлениях, чтобы стрелки в башнях постоянно держали на мушке и каждый угол внутри стен замка. Так что не рекомендуется проникать в замок без приглашения.
Даже если не считать этих приспособлений, я полагал невероятным, что кто-то сумеет это осуществить. Позади рва, который мы не видели из-за насыпанного вала ближней вышки, а поэтому и не могли понять, насколько он глубок, вокруг замка тянулась тройная оборонительная стена. Внешняя стена была самой низкой, самая дальняя — выше всех. Так что враг, которому удался бы штурм стены, очень удобно попал бы под обстрел со следующей стены. Для этой цели были построены во внешних сторонах стен «ласточкины гнезда»: маленькие, защищенные камнем и железом узкие бойницы для стрелков, которые сами находились в безопасности от вражеских выстрелов.
Вийон, который так удивительно во всем разбирался, объяснил, что между стен находятся следующий рвы, которые все питаются водой из реки Шер[63].
— Кто пройдет через первые ворота, не попадет прямо в замок. Другие ворота преграждают путь, так что каждый вторгшийся должен выдержать яростную стрельбу, пока доберется до следующих ворот. Если вы посмотрите на валы, то заметите мерцание железных палисадов. Каждый отдельный кончик ствола делится на четыре острых конца. Кто захочет вскарабкаться там, моментально пропорет себе брюхо.
— Это не замок, — вырвалось у меня, — это огромная темница.
Вийон улыбнулся.
— Так уже постановили и другие, — а многие с внутренним удовлетворением. Людовик запер многих людей в своих темницах и клетках. Говорят, это справедливо, что под старость лет его охватил страх, и теперь он запер сам себя.
— Но чего он боится? — спросил Леонардо. — Старуху смерть эти стены, рвы и лучники не сумеют задержать.
— Против этого врага Людовик держит врачей и святых мужей или тех, которые себя тому посвятили. В сентябре прошлого года он укрепился здесь, словно что-то напугало его до смерти.
— В то время вы созвали нас в Париже, — сказал Леонардо, — потому что действия дреговитов стали опасными.
— Совершенно верно, — подтвердил Вийон. — И Людовик, как можно видеть, бежал из Парижа.
Колетта взглянула на него вопросительно.
— От дреговитов?
— Мы можем это только предполагать. Они и сейчас угрожают ему смертью.
Леонардо развернулся в седле и внимательно посмотрел на лес.
— И паук покидает иногда свое гнездо. Если Людовик должен здесь проезжать, леса укроют целую армию нападающих. Тут ему не помогут и его стрелки.
— Здесь явно не спрячется ни один заговорщик, — сказал Вийон с уверенностью.
Леонардо поднял брови:
— Откуда у вас такая уверенность?
Вийон достал из фургона зарезанную курицу, которую мы вчера купили на крестьянском дворе, и пошел в лес. Мне бросилось в глаза, что он осторожно ставил одну ногу за другой как больной или как тот, кто чего-то боится. Он осмотрелся по сторонам, а потом забросил курицу с размахом вперед. Когда она достигла земли, из кроны дерева на тушку упала сеть. Раздался громкий щелчок, потом металлический свист — и из куста бузины вылетела стрела, пронизала курицу и прочно пригвоздила к земле.
— Весь лес наполнен петлями, ямами-ловушками, капканами и смертельными механизмами, — объяснил Вийон. — Люди из деревни называют его лесом смерти.
— Это мне отнюдь не кажется несоответствующим действительности, — заметил Аталанте, глядя на проколотую курицу, чьим единственным счастьем было, что она не могла умереть дважды.
Леонардо задумчиво смотрел на мрачные стены позади.
— Никто не может защитить себя полностью от нападений, даже Всемирный Паук. В каждой стене есть дыры — а если не дыры, то обвалившиеся места. То же касается и многократного кольца обороны Людовика. Оно бесполезно, если враг не будет ни штурмовать его, ни тайно пробираться через него.
— Как же он тогда проникнет вовнутрь? — поинтересовалась Колетта.
— Ему и не нужно проникать вовнутрь, если он уже там.
— Его собственные охранники? — продолжала спрашивать Колетта. Похоже, она не замечала, как я тоскливо смотрел на нее.
— Не шотландцы, эти — явно нет, — сказал Вийон так решительно, словно это был одиннадцатая заповедь. — Они считают это за высокую честь — бороться и умирать за Людовика, к тому же, честь, хорошо оплачиваемую. И никто из них не имеет ничего лично против короля. Ни у одного в темницах Людовика не томится брат или отец. Так же английские происки против Людовика не оставили шотландцев равнодушными, к тому же приверженцы проклятых англичан — их кровные враги. Англичане высосали кровь шотландцев, сделали из благородных знатных мужей нищих. Когда Людовик щедро вознаграждает услуги народа горцев, он возвращает им, таким образом, честь и благосостояние.
— Остаются придворные в крепости, — подкинул идею Леонардо.
— Только самые важные государственные мужи проводят ночь в замке. Другие живут в деревне и каждое утро при открытии ворот обыскиваются на предмет оружия.
— Дворяне? — снова поинтересовался Леонардо. Вийон покачал головой:
— Среди людей, которых Людовик терпит рядом с собой ночью, нет тех, кто завидует его правам на земельные притязания. По ночам из его окружения остается только уличная голь, которую он сам возвеличил и которая пользуется своими привилегиями, лишь пока жив Людовик.
— Уличная голь? — переспросил я в недоумении.
— Так вельможи с истинно голубой кровью называют презрительно его фаворитов, советников, тех, кому он всецело доверяет, прежде всего — мэтра Жака Куактье. Но и есть еще паpa людей, которые относятся туда же. Это, например, мэтр Оливье де Дэн, брадобрей и первый камергер короля, которого они еще называют le diable.
— Дьявол? — я смотрел с недоумением на Вийона. — Дьявол — брадобрей?
Вийон закашлялся, но это было похоже на смех:
— Да, так говорят многие. От брадобрея он поднялся до важнейшего советника и посланника короля с деликатными миссиями. Это значит, мэтр Оливье поступает осторожно во всем с пронырливостью дьявола. Le diable — должно быть, его настоящее имя. Это говорит о хитрости Людовика — он назначил своего брадобрея комендантом замка, палачом и капитаном моста. Кто получил так много привилегий, едва ли польстится на то, чтобы чуть сильнее надавить лезвие при бритье.
— Кто еще относится к советникам короля? — поинтересовался Леонардо. — Его сапожник и лудильщик?
— Ну, все не так уж плохо. Следовало бы назвать Тристана л'Эрмита, председателя королевского суда. Он не только исполнитель короля, но и его глаза и уши. Мэтра Тристана считают проницательным в высшей степени, он умеет заглянуть человеку в душу. Во всяком случае, до сих пор он казнил всех врагов короля, и в случае сомнений предпочитал казнить на пару больше, чем меньше.
— Итак, знахарь, брадобрей и палач, — Леонардо презрительно фыркнул. — Не хватает только предателя родины.
Вийон взглянул на него с удивлением.
— Вы неплохо разбираетесь во дворе, брат Леонардо?
— Почему?
— Потому что Вы не могли лучше описать Филиппа де Коммина. Он был приспешником Карла Смелого, пока одиннадцать лет назад не поменял сторону и не поступил на службу к Людовику XI. Но нашему доброму королю он, впрочем, верен. Он — сенешаль Пуату и начальник королевской службы новостей. Что может миновать Тристана, едва ли ускользнет от шпионов де Коммина.
Буквально перед нами заканчивался лес, будто его срезал ножом великан. Голая земля превращалась в небольшой холм, на которой стоял замок короля. Несмотря на мягкие солнечные лучи, которые освещали Турень весенним светом, укрепления замка глядели мрачно, словно они проглатывали любой луч света.
Леонардо покачал головой со знанием дела:
— Крепость расположена не особенно высоко, но есть свободное место для обстрела. Никто не может приблизиться незамеченным.
— Кто же осмелится, тому придется худо, — добавил Вийон. — Четыреста стрелков охраняют замок — самые лучшие из его гвардии, какими располагает Людовик.
— Шотландцы?
— Да, Леонардо, шотландские лучники, которые преданы Людовику больше, чем некоторые французы. Они стоят на стенах и башнях. По ночам на постах стоят сорок арбалетчиков у рва перед внешней стеной, чтобы стрелять во все, что движется. И кто из посторонних все же доберется до замка, тот попадет под прицел вращающихся башен.
— Что это? — спросил Томмазо, которого интересовали любого рода механизмы.
— Посмотрите туда внимательно, вот там вы увидите, как что-то сверкает на солнце, брат Томмазо. На четырех углах двора, выстроившись вокруг жилых построек, возвышаются железные сторожевые башни, которые вертятся в обоих направлениях, чтобы стрелки в башнях постоянно держали на мушке и каждый угол внутри стен замка. Так что не рекомендуется проникать в замок без приглашения.
Даже если не считать этих приспособлений, я полагал невероятным, что кто-то сумеет это осуществить. Позади рва, который мы не видели из-за насыпанного вала ближней вышки, а поэтому и не могли понять, насколько он глубок, вокруг замка тянулась тройная оборонительная стена. Внешняя стена была самой низкой, самая дальняя — выше всех. Так что враг, которому удался бы штурм стены, очень удобно попал бы под обстрел со следующей стены. Для этой цели были построены во внешних сторонах стен «ласточкины гнезда»: маленькие, защищенные камнем и железом узкие бойницы для стрелков, которые сами находились в безопасности от вражеских выстрелов.
Вийон, который так удивительно во всем разбирался, объяснил, что между стен находятся следующий рвы, которые все питаются водой из реки Шер[63].
— Кто пройдет через первые ворота, не попадет прямо в замок. Другие ворота преграждают путь, так что каждый вторгшийся должен выдержать яростную стрельбу, пока доберется до следующих ворот. Если вы посмотрите на валы, то заметите мерцание железных палисадов. Каждый отдельный кончик ствола делится на четыре острых конца. Кто захочет вскарабкаться там, моментально пропорет себе брюхо.
— Это не замок, — вырвалось у меня, — это огромная темница.
Вийон улыбнулся.
— Так уже постановили и другие, — а многие с внутренним удовлетворением. Людовик запер многих людей в своих темницах и клетках. Говорят, это справедливо, что под старость лет его охватил страх, и теперь он запер сам себя.
— Но чего он боится? — спросил Леонардо. — Старуху смерть эти стены, рвы и лучники не сумеют задержать.
— Против этого врага Людовик держит врачей и святых мужей или тех, которые себя тому посвятили. В сентябре прошлого года он укрепился здесь, словно что-то напугало его до смерти.
— В то время вы созвали нас в Париже, — сказал Леонардо, — потому что действия дреговитов стали опасными.
— Совершенно верно, — подтвердил Вийон. — И Людовик, как можно видеть, бежал из Парижа.
Колетта взглянула на него вопросительно.
— От дреговитов?
— Мы можем это только предполагать. Они и сейчас угрожают ему смертью.
Леонардо развернулся в седле и внимательно посмотрел на лес.
— И паук покидает иногда свое гнездо. Если Людовик должен здесь проезжать, леса укроют целую армию нападающих. Тут ему не помогут и его стрелки.
— Здесь явно не спрячется ни один заговорщик, — сказал Вийон с уверенностью.
Леонардо поднял брови:
— Откуда у вас такая уверенность?
Вийон достал из фургона зарезанную курицу, которую мы вчера купили на крестьянском дворе, и пошел в лес. Мне бросилось в глаза, что он осторожно ставил одну ногу за другой как больной или как тот, кто чего-то боится. Он осмотрелся по сторонам, а потом забросил курицу с размахом вперед. Когда она достигла земли, из кроны дерева на тушку упала сеть. Раздался громкий щелчок, потом металлический свист — и из куста бузины вылетела стрела, пронизала курицу и прочно пригвоздила к земле.
— Весь лес наполнен петлями, ямами-ловушками, капканами и смертельными механизмами, — объяснил Вийон. — Люди из деревни называют его лесом смерти.
— Это мне отнюдь не кажется несоответствующим действительности, — заметил Аталанте, глядя на проколотую курицу, чьим единственным счастьем было, что она не могла умереть дважды.
Леонардо задумчиво смотрел на мрачные стены позади.
— Никто не может защитить себя полностью от нападений, даже Всемирный Паук. В каждой стене есть дыры — а если не дыры, то обвалившиеся места. То же касается и многократного кольца обороны Людовика. Оно бесполезно, если враг не будет ни штурмовать его, ни тайно пробираться через него.
— Как же он тогда проникнет вовнутрь? — поинтересовалась Колетта.
— Ему и не нужно проникать вовнутрь, если он уже там.
— Его собственные охранники? — продолжала спрашивать Колетта. Похоже, она не замечала, как я тоскливо смотрел на нее.
— Не шотландцы, эти — явно нет, — сказал Вийон так решительно, словно это был одиннадцатая заповедь. — Они считают это за высокую честь — бороться и умирать за Людовика, к тому же, честь, хорошо оплачиваемую. И никто из них не имеет ничего лично против короля. Ни у одного в темницах Людовика не томится брат или отец. Так же английские происки против Людовика не оставили шотландцев равнодушными, к тому же приверженцы проклятых англичан — их кровные враги. Англичане высосали кровь шотландцев, сделали из благородных знатных мужей нищих. Когда Людовик щедро вознаграждает услуги народа горцев, он возвращает им, таким образом, честь и благосостояние.
— Остаются придворные в крепости, — подкинул идею Леонардо.
— Только самые важные государственные мужи проводят ночь в замке. Другие живут в деревне и каждое утро при открытии ворот обыскиваются на предмет оружия.
— Дворяне? — снова поинтересовался Леонардо. Вийон покачал головой:
— Среди людей, которых Людовик терпит рядом с собой ночью, нет тех, кто завидует его правам на земельные притязания. По ночам из его окружения остается только уличная голь, которую он сам возвеличил и которая пользуется своими привилегиями, лишь пока жив Людовик.
— Уличная голь? — переспросил я в недоумении.
— Так вельможи с истинно голубой кровью называют презрительно его фаворитов, советников, тех, кому он всецело доверяет, прежде всего — мэтра Жака Куактье. Но и есть еще паpa людей, которые относятся туда же. Это, например, мэтр Оливье де Дэн, брадобрей и первый камергер короля, которого они еще называют le diable.
— Дьявол? — я смотрел с недоумением на Вийона. — Дьявол — брадобрей?
Вийон закашлялся, но это было похоже на смех:
— Да, так говорят многие. От брадобрея он поднялся до важнейшего советника и посланника короля с деликатными миссиями. Это значит, мэтр Оливье поступает осторожно во всем с пронырливостью дьявола. Le diable — должно быть, его настоящее имя. Это говорит о хитрости Людовика — он назначил своего брадобрея комендантом замка, палачом и капитаном моста. Кто получил так много привилегий, едва ли польстится на то, чтобы чуть сильнее надавить лезвие при бритье.
— Кто еще относится к советникам короля? — поинтересовался Леонардо. — Его сапожник и лудильщик?
— Ну, все не так уж плохо. Следовало бы назвать Тристана л'Эрмита, председателя королевского суда. Он не только исполнитель короля, но и его глаза и уши. Мэтра Тристана считают проницательным в высшей степени, он умеет заглянуть человеку в душу. Во всяком случае, до сих пор он казнил всех врагов короля, и в случае сомнений предпочитал казнить на пару больше, чем меньше.
— Итак, знахарь, брадобрей и палач, — Леонардо презрительно фыркнул. — Не хватает только предателя родины.
Вийон взглянул на него с удивлением.
— Вы неплохо разбираетесь во дворе, брат Леонардо?
— Почему?
— Потому что Вы не могли лучше описать Филиппа де Коммина. Он был приспешником Карла Смелого, пока одиннадцать лет назад не поменял сторону и не поступил на службу к Людовику XI. Но нашему доброму королю он, впрочем, верен. Он — сенешаль Пуату и начальник королевской службы новостей. Что может миновать Тристана, едва ли ускользнет от шпионов де Коммина.