Катаев Валентин Петрович. Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны)

   Январь 1935, 7. Понедельник
   Опять. Это ужасно! Пять дней держался как скала. Капли во рту не было. И вдруг вчера... Нет, нет! Об этом даже страшно вспоминать. Об этом слишком больно писать... Но все равно. Надо иметь гражданское мужество. Пусть щеки мои заливает густая краска стыда. Пусть! Так мне и надо, безвольному, слабому дураку, тряпью, сосульке, шлюпику!.. Честно запишу, как все произошло.
   Пошел вчера вечером в гости к Володиным. Маленькая вечеринка. Вхожу в комнату. Надышался свежим морозом. На щеках румянец. Голова светлая, трезвая. Настроение прекрасное. Мысли возвышенные.
   За столом сидят друзья, приятели, товарищи.
   - Здорово, ребята!
   - А! Петруха! Ну как живешь, старик? А и здорово же ты нализался под Новый год у Корнаковых! И смех и грех. Стул зубами сломал. На балкон без пальто вылазил. Хотел с парашютом прыгать с седьмого этажа, насилу у тебя зонтик из рук вырвали. Помнишь?
   - Ничего я, товарищи, не помню и вспоминать не желаю, и не напоминайте, не заставляйте краснеть. Ну, что было, то было. Прошлого не воротишь. А уж на будущее время, будьте уверены, этого не повторится.
   - Не повторится? Ну да, рассказывай! Знаем мы тебя, пьяницу!
   - Товарищи, нет, теперь уж твердо. Больше ни капли. С того самого дня как отрезало. Бросил! Кончено! Будет! Хватит!
   - Да что ты говоришь? С того самого дня ни капли?
   - Ни капли.
   - Хо-хо! Товарищи, Петруха пить бросил! Прямо анекдот какой-то.
   - Так-таки с того самого дня и не пьешь?
   - Не пью, товарищи!
   - А почему у тебя нос красный?
   - С морозу.
   - Ха-ха-ха! Ребята! Вы слышите? У Петрухи с морозу нос красный. Сильный мороз... хе-хе... небось градусов сорок? А то и все пятьдесят шесть?
   - Товарищи!.. Честное слово!..
   - Э, будет врать! Будто мы тебя не знаем, пьяницу такого! Ты лучше, чем нам баки вкручивать, выпей баночку - тогда всякий мороз как рукой снимет.
   - Честное слово, товарищи! Мне даже горько это слышать. Вместо того чтобы поддержать своего друга, помочь ему, укрепить его волю...
   - Ну, ясно. Небось уже надрался где-нибудь в другом месте и болтаешь всякую чепуху. Людей бы постеснялся. А то ломает из себя святого: "не пью" да "не пью", - а у самого изо рта как из винной бочки... Пей, не разговаривай! Раз-раз - и готово!
   Стакан чайный налили и хлопают в ладоши, галдят хором:
   - Пей до дна, пей до дна, пей до дна!
   Человек не камень. Тем более - обида такая. Никакого доверия. Ну, я, конечно... Эх, да что там говорить! Вспомнить страшно. И вот теперь опять в голове такое делается... Ну да ничего. Теперь я знаю, что мне надо делать. Не маленький. Перестану ходить в компании, где хоть капля алкоголя на столе. Буду ходить только в совершенно трезвые дома. Пойду, например, под выходной к Сержантовым. Приглашали. Хорошая семья. Культурная. Безалкогольная. В домино поиграем, чайку попьем. Авось и встану на ноги.
   Январь 1935, 13. Воскресенье
   Ну его к черту! Голову поднять не в состоянии. Прихожу к Сержантовым. Сидят, пьют чай с вареньем и с пастилой. Колбаса, масло. Выпивки ни малейшей. Дочка Катя на пианино играет "Забыть тебя, забыть весь мир...".
   Только что вхожу - начинается паника. Зовут домработницу:
   - Любка! Скорее! Петухов пришел. Сыпьте в "Гастроном", понимаете?
   - Как не понять? Понимаю. Литровку, что ли? Или полторы?
   - Товарищи, - говорю, - в чем дело? Зачем паника? Любочка, можете снять платок и никуда не ходить. Я совершенно ничего не пью. Бросил.
   - Нет, нет! Что вы! Как можно? Раз вы привыкли... Мы, конечно, сами не пьем, у нас этого нету, но поскольку вы пьющий...
   - Я непьющий.
   - Ой, уморил! Ой, непьющий! А под прошлый выходной у Володиных, помните?
   - Ничего я не помню. И не напоминайте. Что было, то было, а теперь баста!
   - Хе-хе!.. Чудак человек! Чего стесняетесь? Быль молодцу не укор. Любка, скорей, а то закроют!
   Приносит Любка водку, ставит передо мной на стол, и все смотрят на меня выжидающими глазами. Я сижу, чай прихлебываю - и ни-ни.
   - Выпейте, Петухов! Не мучьте себя! Ведь хочется небось?
   - Не хочется.
   - Нет, хочется. По глазам видно. Небось еще после вчерашнего не опохмелился?
   - Я вчера ничего не пил.
   - Да будет вам! Вы ж известный... любитель этого. Каждый день пьете. Втянулись уже.
   - Я не пью. Я не втянулся. Я не любитель. Я хочу тихого, культурного, трезвого общества. И вот я пришел к вам. А вы меня спаиваете. Небось сами не пьете?
   - Чудак человек! Чего же вы волнуетесь? Ну-ну, действительно, не пьем. Так что же из этого? А вы пейте. Не смотрите на нас и пейте себе на здоровьечко.
   - Не буду пить.
   - Ай-ай-ай! Мы для вас специально работницу в лавку посылали, а вы не хотите выпить. Нехорошо! Тем более если бы вы были непьющий, а то ведь все знают, что пьющий... и даже очень... Смотрите, какая симпатичная бутылочка! Так на вас и глядит. Один стаканчик. Вот я вам наливаю. Видите, какая холодненькая. Ну, раз-раз - и огонь по телу.
   - Вы настаиваете? - спрашиваю я мрачно.
   - Господи! Конечно! - радостным хором восклицает трезвая семья Сержантовых. - Не только настаиваем, но даже, так сказать, умоляем. А то вы нас обидите.
   А Катя перестает играть "Забыть тебя, забыть весь мир...", смотрит на меня ангельскими голубыми глазками и говорит, надув губки, красные, как ягодки:
   - Ведь вы не хотите меня обидеть, Петухов?
   - Ах, так! Хорошо! В таком случае за ваше здоровье. Ура!
   Ну уж и надрался я у трезвых Сержантовых, будь они трижды прокляты! Что было, точно не помню, но, вероятно, нечто неописуемое, безобразное, потому что сам Сержантов со мной не разговаривает, а Катя вернула мне письма и попросила выбросить из головы всякие фантазии насчет нашего взаимного счастья: "Я, говорит, ни за что не пойду за алкоголика".
   Ох, как голова трещит! Как болит сердце! Но я не сдаюсь. Спорт! Только спорт спасет меня. Буду ходить на каток.
   Январь 1935, 23. Среда
   Кончено. Не могу встать с постели. Что-то ужасное. Опять придется не идти на службу. Вероятно, меня скоро выгонят. Так мне и надо, пьянице!
   Пошел вчера на каток. Какое упоение! Катаюсь я, правда, неважно. Но это не беда. Похожу месяц, другой - и научусь.
   Покатался часа два, иду домой по улице. Впереди - две знакомые девушки с коньками в руках. Они меня не видят и разговаривают. Прислушиваюсь. Про меня.
   - Видела на катке Петухова?
   - Как же, как же! Пьян как зюзя! Ноги скользят, каждую минуту падает, нос красный, щеки красные, уши красные. И смешно и жалко.
   - Ничего не поделаешь. Наследственный алкоголизм. Куда смотрят, интересно, его близкие, друзья, товарищи? Хоть бы повлияли на него.
   - Ну уж, на такого не очень повлияешь. Думаешь, не влияли? Неисправимый тип. Рюмки равнодушно не может видеть. Пропащая душа.
   Ах, так?
   Я дошел до первой попавшейся пивной, и... что было! Что было! И... и дальше ничего не помню...
   Ох, как мне гадко, как мне плохо!
   Товарищи, друзья мои, добрые знакомые, общественность! Спасите меня, поддержите!
   Ау-у-у-у-у!..
   1935
   ЗАПИСКИ ТОЛСТЯКА
   Ноябрь
   Поздравляю вас, товарищи: сегодня выяснилось, что я просто-напросто толстяк. Водевильный персонаж. Посмешище мальчишек. Объект тонких замечаний на задней площадке трамвая и в вестибюле метро. Мне уже давно намекали. Я не обращал внимания. Но сегодня...
   О, сегодня произошло ужасное! Инвалид на бульваре равнодушно покопался в каких-то гирях и равнодушно протянул мне талончик с официальной цифрой моего веса. На кусочке серой бумаги очень разборчивыми каракулями было выведено: "84 кила 400 грамм".
   - Виноват, - стараясь придать своему голосу как можно больше небрежности, сказал я. - Это сколько же выходит в переводе на пуды?
   - В переводе на пуды?
   Инвалид погрузился в вычисления. Результаты оказались ужасны.
   - Вы имеете пять пудов одиннадцать фунтов.
   Товарищи! Я имею пять пудов одиннадцать фунтов!
   Вдумайтесь в это. Я, тот самый нежный я, над колыбелькой которого мама пела грустную песню о сереньком козлике, имевшем постоянное место жительства у некой бабушки, очень любившей вышеназванного козлика... Я, тот самый милый и ласковый я, который каких-нибудь тридцать - тридцать пять лет назад весил, от силы, два пуда... Я, который...
   Эх, да что там говорить!
   Пять пудов одиннадцать фунтов! Это же борец среднего веса. Иван Заикин. Ван Риль. Градополов. Шатаясь от горя, я отправился домой.
   Навстречу мне шла шумная ватага школьников. Они вежливо пропустили меня, и одна крошечная гражданка с красным галстуком на шейке долго смотрела мне вслед широко открытыми, круглыми, совершенно шоколадными глазами.
   - Ух, какой толстый дядька! - услышал я за собой детский голосок, полный завистливого уважения.
   Я закрыл лицо руками.
   Вечером того же дня, склонившись на плечо своего единственного друга, я горько жаловался на свою судьбу.
   - Ты только вдумайся в это, - говорил я. - Даже если считать, что худо-бедно одиннадцать фунтов уйдет на пальто, костюм и башмаки, то все-таки останется пять пудов чистого веса! Ах, Юра, прошло золотое детство, прошло то время, когда я, тот самый нежный я, лежа в колыбельке...
   Мой друг терпеливо выслушал про колыбельку, про маму, про козлика и про бабушку. Затем он сказал:
   - Дорогой мой! Должен огорчить тебя: не только прошло детство, но также прошло и отрочество. Больше того - прошла молодость и зрелость. Не будем закрывать глаза. Скажем прямо: ты просто немолодой, отвратительно толстый мужчина, склонный к нудной сентиментальности.
   - Но что же, что же мне делать?! - воскликнул я, ломая руки.
   - Ходи побольше пешком. Поменьше кушай.
   - "Ходи пешком! Поменьше кушай!" Легко сказать, когда Советская власть делает все, чтобы окончательно погубить меня! Она строит метро, она выпускает легковые автомобили, она наполняет города троллейбусами, автобусами и трамваями. Она открывает все новые и новые гастрономические магазины, рестораны, столовые, кафе. Хочешь не хочешь, а приходится ездить и жрать в то время, когда мне абсолютно необходимо ходить пешком и голодать.
   - Займись спортом.
   - Каким?
   - Да каким хочешь. На коньках бегаешь?
   - Не бегаю.
   - Начни бегать.
   - И похудею?
   - Ого!
   - Хорошо, я буду бегать на коньках. А что для этого надо сделать?
   - Да ничего. Просто купи себе коньки, теплую фуфайку, перчатки, шарф, шерстяные носки, подожди, когда откроются катки, и валяй! Движение, свежий воздух, здоровое утомление... Не пройдет и двух месяцев, как ты сбросишь пуда полтора.
   - Полтора пуда!! Ты меня воскрешаешь! Спасибо, Юрочка, бегу.
   - Куда?
   - Покупать.
   Декабрь
   Худеть так худеть!
   Сегодня нанял на целый день такси. Ездил по магазинам. Уж если начинать бегать на коньках, то необходимо запастись всем необходимым. Чтоб не как-нибудь, тяп-ляп, а чтоб все как у настоящих людей. Пускай пижоны катаются кое-как, а мне надо кататься как следует. Не ради удовольствия. А ради пользы. Это надо понимать. Я человек организованный.
   Купил себе:
   1) пару коньков обыкновенных английских, специально для начинающих;
   2) пару "гагенов", специально для более или менее умеющих кататься;
   3) пару "норвежек", специально беговых;
   4) пару чудесных специально фигурных, на которых при известной сноровке, говорят, можно писать на льду собственную фамилию и танцевать новые западные танцы;
   5) дюжину шерстяных носков;
   6) три фуфайки: одну серую, другую белую и третью такую очень миленькую, серовато-беловатую с красивым полуоткрытым-полузакрытым воротником;
   7) два кашне, тоже очень красивые и теплые. (Научились у нас, черти, делать замечательные вещи, а еще все кричат: "Заграница! Заграница!")
   Устал ездить адски. Денька два хорошенько отдохну, а уж потом и начну чесать!
   Январь
   Сегодня в первый раз отправился на каток. Вдруг по дороге - бац! вспомнил, что забыл купить перчатки. Экая дырявая голова! Хорош был бы я на катке без перчаток! И смех и грех. Велел шоферу поворачивать обратно. Завтра же поеду за перчатками.
   Февраль
   Перчаточки что надо. Три пары. Отдохну денька два - и как начну чесать!
   Март
   Ездил на каток "Динамо". Встретил по дороге Васю. Он мне сказал, что на "Динамо" катаются только пижоны. А если кто не пижон, а с серьезными намерениями, то надо в ЦДКА. Поехал в ЦДКА, а там, оказывается, нет буфета. То есть буфет есть, но главным образом морс и бутерброды, а чего-нибудь действительно существенного и не ищи. Хорошо, что велел шоферу дожидаться. Шофер посоветовал ехать в Парк культуры. Там, говорит, буфет хорош. Поехали. Буфет действительно ничего себе, но зато лед скользкий, ну его к черту! Еще морду разобьешь... Нет, пусть дураки катаются. Шофер советует заняться лыжами. Говорит, что можно похудеть пуда на два-три. А мне только этого и надо. Перехожу на лыжи. Решено.
   Апрель
   Действительно, лыжи куда легче. И гораздо дешевле. Можно в Сокольники и в Парк культуры. И туда и туда - на метро.
   Целый день покупал лыжные принадлежности. Купил:
   1) лыжи;
   2) две специальные палки, на всякий случай;
   3) две фуфайки, специальные;
   4) три пары носков, спец.;
   5) кашне, спец.;
   6) две пары специальных перчаток;
   7) дюжину специальных носков из очень толстой шерсти;
   8) три спец. комбинезона: а) серый, б) белый, в) волосатый.
   На днях начинаю ходить на лыжах.
   Май
   Снег растаял, черт его разбери! Так и не пришлось. Советуют заняться теннисом. Займусь.
   Июнь
   Ездил за ракетками, мячами, белыми брюками, туфлями и так далее. Устал ездить, как собака.
   Июль
   В теннис на "Динамо", говорят, играют только пижоны. А надо ездить на водную станцию заниматься гребным спортом. Говорят, шутя и играя можно сбросить пуда четыре - четыре с половиной. Хорошо бы! Покупаю лодку.
   Август
   Футбол! Только футбол!
   Сентябрь
   Только легкая атлетика!!!
   Октябрь
   Исключительно прыжки с парашютом!!
   Ноябрь
   Я гибну. Ни одни брюки не сходятся. Надя вышла замуж за Юру. Просит прощения, но говорит, что это выше ее сил. Говорит, когда похудею, может быть, вернется.
   Господи! Почему все худые, один я - толстый?
   Говорят, надо в Кисловодск. А где я возьму денег?
   Декабрь
   Ездил в метро в редакцию "Вечерки" давать объявление:
   "Продаются по случаю: лыжи, лодка, брюки, фуфайки, ракетки, мячи, планеры, парашюты, пьексы, носки, шарфы, перчатки, галстуки, трусы, бутсы, футбольные мячи, велосипеды, мотоциклеты и вообще все для спорта в любом количестве, спортивным организациям и аэроклубам скидка".
   Январь
   Вот я и в Кисловодске. Ездил в замок Тамары. Дивные шашлыки! Между прочим, взвешивался на лечебных весах.
   Знаете, сколько?
   Эх, не будем лучше об этом говорить!..
   Жизнь кончена.
   1935
   ПАРАДОКС
   Молодой, но уже отчасти известный драматург принес директору пьесу. Директор взял манускрипт в руку и строго спросил:
   - Вы в каких отношениях с Ромуальдом Федоровичем?
   - В хороших.
   - Прекрасно. Сколько?
   - Чего сколько?
   - Женских ролей сколько?
   - Восемь.
   - Маловато. Нам, в сущности, нужно штук одиннадцать. Ну, да как-нибудь. Все-таки лучше, чем две. Действий?
   - Что действий?
   - Действий сколько?
   - Пять.
   - Сделаем три. Чтоб кончалось в половине одиннадцатого. Музыки много?
   - Вы меня не совсем поняли. Это драма.
   - Ничего, мы сделаем весело. И с музыкой. Ромуальд Федорович как раз был у нас позавчера и спрашивал, почему это мы не ставим веселых пьес. Так что это вы не беспокойтесь. Студенты есть?
   - Где?
   - Ох, милый, какой же вы тугодум! Я спрашиваю: студенты у вас в комедии есть?
   - Есть. Один. Не совсем студент, но вроде. Как раз собирается держать экзамен в строительный техникум.
   - Это не важно. Комсомолец?
   - Комсомолец.
   - Хорошо. А девушки?
   - Что девушки?
   - Девушки - комсомолки?
   - Одна комсомолка, а другая беспартийная.
   - Так. Одна положительная и одна отрицательная. Ничего. Из метро никого нет?
   - Нет.
   - Жаль. И почему бы вам не сделать положительную девушку метростроевкой?
   - К сожалению, нельзя. Она у меня уже вузовка.
   - Простите за нескромный вопрос: какого вуза?
   - Медичка. На доктора учится.
   - Ага. Можно считать - почти член союза Всемедикосантруд?
   - Пожалуй.
   - Ну, это ничего себе, сносно. Военных нет?
   - Есть один. Артиллерист.
   - Академик?
   - Нет. Строевой.
   - А его нельзя сделать академиком?
   - В сущности, конечно, можно, но...
   - Тогда пусть лучше будет академиком. Ладно? Трамвайщиков нет?
   - Нет.
   - Строительных рабочих нет?
   - Нет.
   - Профессоров нет?
   - Профессора есть.
   - Сколько?
   - Два.
   - Положительный и отрицательный?
   - Верно! Откуда вы догадались?
   - Милый! Не зря деньги получаю. Симпатичная старушка, домашняя работница, найдется?.. Нету? Очень жаль. А соседка с флюсом?.. Тоже нет? Вы меня огорчаете. Что же у вас есть?
   - Есть бывшая монашка. Делает стеганые одеяла.
   - Пьет потихоньку водку?
   - Откуда вы знаете?!
   - Дорогой мой!! Ну-с, значит, так сказать, все. Будьте здоровы!
   - Когда прикажете зайти? Недельки через две?
   - Что вы! Приходите месяца через четыре.
   - Через четыре месяца!!
   - Ну да. Что вас удивляет?
   - Через четыре месяца за ответом?
   - Ох, дорогой мой, какой вы трудный человек! Не за ответом, а на общественный просмотр.
   - А за ответом?
   - Какой может быть ответ? Ответ обыкновенный: ваша пьеса принята, будет поставлена и пройдет двести сорок пять раз с аншлагами. Поздравляю вас!
   - Вы ж еще ее не читали!
   - И читать не желаю.
   - Откуда ж вы знаете, что она пройдет с успехом?
   - А я вам не говорил, что пройдет с успехом.
   - Позвольте! Двести сорок пять раз с аншлагом...
   - Вот именно. Тридцать пять вечерних абонементов, двадцать два утренних, пятьдесят проданных спектаклей для Пролетстуда, двадцать - для трамвайщиков, семнадцать - для бетонщиков, тридцать четыре - для Медикосантруда, пять - для Военной академии.
   - Виноват, я вас перебью. А если бетонщики не захотят?
   - Не захотят? Дитя!.. Плакать будут, а захотят. Ну, простите, мне надо еще в Центральную театральную кассу съездить, подписать договор на продажу двухсот спектаклей "Волки и пчелки".
   - Разве у вас идут "Волки и пчелки"?
   - Через два года поставим.
   - А вдруг выйдет плохо?
   - Ребенок! Там, где есть плановое распределение билетов, не бывает плохих спектаклей. Заметьте себе. Ну, пока!
   Через два года молодой, но уже довольно известный драматург снял бобровую шубу и лихо вошел в кабинет директора театра.
   - Получите новую пьесу. Ромуальд Федорович в восторге. Пятнадцать женских, десять мужских, двенадцать положительных, тринадцать отрицательных, пять метростроевцев, шесть трамвайщиков, семь бетонщиков, три профессора, масса забавных старушек, студенты, члены состоятельных профсоюзов, музыка, три действия... За триста спектаклей ручаюсь.
   - Приходите через две недели.
   - Неужели успеете?
   - А почему ж нет? Пьеска небольшая. Пятьдесят страниц. В день по три странички...
   - Я думал, вы уже хотите через две недели поставить.
   - Что вы, милый! Прочитать сперва надо.
   - Зачем же читать, когда и так все ясно? Ромуальду Федоровичу нравится...
   - Ну, так пусть Ромуальд Федорович и ставит, если ему нравится. А мне надо, чтобы публике понравилось. А то мы прогорим!
   - Зачем же публике чтобы нравилось? При чем здесь публика? И так пойдет. Профессоров пригонят, бетонщиков пригонят, Пролетстуд пригонят...
   - Увы!
   - Что увы?
   - Увы!
   - Вы меня пугаете. Что случилось?
   - Только через кассу.
   - Что через кассу?
   - Билеты, дорогой мой, билеты.
   - А если публика на мою пьесу не захочет покупать билетов?
   - Вот в этом-то и штука.
   - Как же быть?
   - Писать пьесу, чтоб понравилась публике.
   - Легко сказать!
   - Вот именно - легко сказать.
   - Гм... Вы меня просто убили. Так, значит, я зайду за ответом через две недели. А если пьеса будет... не совсем... так сказать, недостаточно... гм...
   - Тогда не возьмем. Плохую пьесу не возьмем.
   Драматург шел по улице и, криво улыбаясь, шептал:
   - Подавай им хорошую пьесу! Ишь ты! "Плохую, говорят, не возьмем". Буквально какой-то парадокс! Кто бы поверил! И главное - когда? На восемнадцатом году революции! Чудовищно!
   1935
   МОНОЛОГ МАДАМ ФИСАКОВОЙ
   (Небольшая комната в бывшей так называемой барской квартире. Масса всякого старорежимного барахла эпохи процветания российского капитализма: немножко "модерн", немножко "рококо", немножко "рюс" с оттенком нижегородской ярмарки и ресторана "Яр". На всем отпечаток былого великолепия. Мадам Фисакова, женщина того возраста, о котором уже не спрашивают даже из деликатности, примеряет платье своей новой заказчице, жене молодого советского поэта. Жена поэта ужасно стесняется. Она первый раз в жизни шьет себе платье у такой известной портнихи. Мадам Фисакова во время примерки занимает заказчицу великосветскими разговорами.)
   - Стало быть, ваш супруг - поэт? Очень приятно. Будьте такие добренькие, немножко повернитесь. Так. Здесь мы сделаем, если вы не возражаете, небольшой вырез. Теперь разрешите, я пока рукавчики приколю булавочками. Под мышками не жмет?.. Мерси. Пожалуйста, немножко пройдитесь посмотрим линию. Что? Мало места, чтоб пройтись? Ничего, ничего! Пройдитесь от этой тумбочки до этого столика. Вполне достаточно. Ничего не поделаешь, приходится жить в тесноте, да не в обиде. Вы знаете, до революции я занимала всю эту квартиру. Сто двадцать рублей в месяц. Прелестная квартира была. Вы не слышали такое имя - Зенон Зенонович Котята?.. Нет? Очень жалко. Это старинная русская фамилия. Видите ли, покойный Зенон Зенонович Котята был моим, так сказать, неофициальным мужем. Впрочем, вы, молодежь, этого не испытывали. Вы живете в счастливое время. Теперь все мужья официальные. А при царизме на этот счет было ужасно строго. Приезжал два раза в неделю, а в остальное время - живи как знаешь. Совершеннейший либерал. Простите, к чему я это вам говорю?.. Ах да... По поводу литературы. Вот вы, кажется, сказали, что ваш супруг - поэт. Не знаю. Не спорю. Не читала.
   Может быть, вы думаете, что я некультурная женщина, ничего не понимаю в литературе, ничего никогда не читала? В таком случае жестоко ошибаетесь. В свое время в моей квартире бывали сливки литературного общества. Молодые литераторы считали за честь получить ко мне приглашение на файф-о-клок. Какие у меня люди бывали! Боже ты мой, какие люди! Поэты, прозаики, новеллисты. Орлы! Теперь какие литераторы? Так себе. Ничего особенного. Ничего выдающегося. С теперешним писателем можно полчаса в трамвае ехать, держась за одну лямку, и в голову не придет, что это писатель. А в мое время, милочка, писатель - это был человек такой, что его за три квартала можно было отличить от простого смертного. После оперных теноров писатели были первые люди. А как писали! Боже ж ты мой, как писали! А как читали! Боже ж ты мой, как читали! Мороз по коже подирал. Вы понятия об этом не имеете. Акмеисты, символисты, неореалисты, эвдемонисты, имажинисты. И все считали за честь появиться у меня в салоне. Так-то. Позвольте, я еще тут, одну секундочку, булавочкой прихвачу. Не жмет? Превосходно. Вы, например, вероятно, не слышали про такого знаменитого поэта - Константина Бальмонта?.. Слышали? Странно... Но это не важно. Слышать о нем - этого мало. Надо было видеть. Он у меня однажды остался ночевать после ужина. Я его не рискнула отпустить домой. Среди ночи вдруг слышу в его комнате какие-то странные вопли. Я, конечно, бужу Георгия Николаевича... Кто это Георгий Николаевич? Ах, пардон, я вам, кажется, не сказала? Был такой корнет Сумского гусарского полка Георгий Николаевич Жура-Журавель. Мой амант... Что такое амант? Гм... Ну как вам объяснить? Прямо-таки затрудняюсь. Нечто вроде теперешнего хахаля. Одним словом, в отсутствие покойного Зенона Зеноновича Котята... Ну, вы меня, надеюсь, понимаете... В моем тяжелом положении неофициальной жены надо же было иметь кого-нибудь для души. Конечно, один корнет не мог заполнить пустоты моего сердца. Был еще один замечательный человек - Альфред Карлович Розенберг, немецкий архитектор. Без слез не могу вспомнить. Однажды он приходит ко мне и говорит: "Диана! Пятьсот рублей, или я погиб!" Вы сами понимаете мое положение. Я, конечно, заложила все, что могла, и спасла моего Альфреда. Проходит два месяца. И что же вы думаете? Приходит Альфред. Бледный как мел, глаза лихорадочно горят: "Диана! Я опять погиб". Вы сами понимаете мое положение: красавец, архитектор... Я заложила все, что могла, и спасла. Через два месяца опять: "Диана..." А сам дрожит, слова не может произнести. Что? Погиб! Ну, знаете, мне это надоело. "Альфред! - кричу я ему. - Скажите мне прямо: сколько раз вы будете погибать в течение года?" "Шесть", - говорит Альфред. "И каждый раз по пятьсот?" - "Каждый раз по пятьсот". Что поделаешь? Пришлось заложить все, что могла, и обеспечить жизнь Альфреда на полтора года. Сейчас он в Германии. Говорят, у фашистов занимает какой-то видный пост. Чуть ли не министр. Я всегда говорила, что он далеко пойдет. Ах, Альфред, Альфред! Да, пардон... Я что-то начала про Бальмонта?.. Да. Совершенно верно. Бежим мы с Георгием Николаевичем в комнату Бальмонта - и что же мы там застаем? Вообразите - картина... На столе коптит керосиновая лампочка, в комнате такой чад, как будто бы коптят свинью; сажа покрывает все и кружится хлопьями в воздухе, а поэт лежит на полу с задранной рыжей бородой, хватает руками копоть и мычит в нос: "Чер-рный снег! Черр-р-рный сн-н-н-ег-г-г!" Вы представляете себе? Черный снег! Это был поэт! А имажинисты!! Вы знаете, что такое имажинисты?.. Не знаете? Ну, ясно. Где же вам знать! Верите ли, в тридцатиградусный мороз в одних фраках по улицам на извозчике ездили. То есть буквально в одних фраках. Кроме фрака, на теле ничего - ни брюк, ни кальсон, ни рубашки. А вы говорите - советская поэзия! А потом были такие - назывались "ничевоки". Уже во время военного коммунизма. Так у них стихи состояли исключительно, пардон, из матерных слов. Ни одного нематерного слова принципиально не признавали. Сначала, знаете ли, было как-то странно слушать. А потом, можете себе представить, до того привыкла, что заснуть не могла без того, чтобы не почитать чего-нибудь на сон грядущий из "ничевоков". А как умели замечательно называть книжки: "Бутерброды на вешалке", "Мать наизнанку", "Фаршированные крысы". Какая острота! Какая образность! Какая сила! А вы говорите... Однажды они у моего Михаила Алексеевича Чихано бобровую шубу сперли... Кто это Михаил Алексеевич? Разве я вам не говорила? Это друг моего покойного Зенона Зеноновича. Известнейший присяжный поверенный. Депутат Государственной думы. Сейчас он за границей. В Париже. Эмигрант. Работает в палате депутатов. Сменным истопником. И лекции читает. На тему "Мессианство и демонизм - два неизбывных источника великой русской эмиграции". Я всегда говорила, что он далеко пойдет. Говорят, на днях к моему Альфреду в Берлин ездил гостить. Да. Так на чем я остановилась?.. "Ничевоки" украли у Чихано бобровую шубу, продали ее на Сухаревке, купили половину соленой лошади, ведро спирта и три фунта хлеба и за два дня написали и выпустили втроем восемь альманахов "О чем пела прямая кишка". И все это вот тут, в этой самой квартире. А вы говорите - современная литература... Да. Эта квартира таки многое повидала на своем веку. Было время... Теперь, конечно, не то. Далеко не то. Очень далеко не то. Квартиру забрали. Оставили мне только эту комнату. Вместо литературы приходится заниматься шитьем платьев. Но я не ропщу. Зарабатываю недурно. Вкус-то у меня остался? Вкус-то ведь у меня никакая власть отнять не может. Так что вы не беспокойтесь. Будет у вас платье замечательное. Здесь я вам сделаю воланчики. На правом бедре - вырез. На левом бедре - вырез. Спина голая... Что? Вам не нравится? Гм... Конечно... Я так и думала. От жены современного поэта чего и ждать! Впрочем, я вам не навязывалась. Не хотите одеваться со вкусом - не надо. Я вас не задерживаю. До свидания. Прямо и направо. Не наступите на Бобика. Скатертью дорожка... Что?.. У вас у самой вкуса нет. Не вам меня учить. Слава богу, кое-что в искусстве понимаю.