Катаев Валентин Петрович. Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны)

   Очевидно, в свое время "было дело под Полтавой".
   Она рванула ящик стола и бросила ему в лицо браслет. Он повертел его, посмотрел пробу.
   - Мерси, - сказал он. - За вещами я пришлю завтра, но, может быть, ты одумаешься?..
   Она стояла перед ним - руки в боки - в позе разгневанной царицы.
   - Композитор! Негодяй! Оставьте меня в покое. Увозите свои вещи к черту!
   Он закутался в плащ и исчез, хрипя пустой трубкой.
   Потом она металась по комнатам, надевая лиловую шубу и рыжую папаху. Она кричала:
   - Я этого не оставлю! Я поеду к Бондарчуку! Я ему подложу свинью!
   Бондарчук был участковый надзиратель и жил рядом.
   Как только она вылетела, карлик полез искать "шамовки". Он набивал рот холодной кашей и сахарным песком. Он блистал стальными очками и сокрушенно крутил мышиной своей головой.
   - Ахти, какие неприятности! И вот всегда так. Взалкал я от всего этого... Да, о чем бишь я? Да: кристальные люди. Оба. Он - совершенно изумительный композитор. Маг. Вы не знаете его Прелюдии смерти? Напрасно. Не от мира сего человек. Она тоже изумительная. Блудница. Грешница. Скупа-с. Скупа-с. Но...
   И, закатив глаза, он рассыпался мелким горошком.
   "Черта теперь меня отсюда выселят!" - весело подумал я и пошел к писателю за вещами.
   В этот твердый, белый день я увидел Москву опять. Зеленые лошади летели над портиком, вытянув классические ноги и шеи. Хрипели автомобили. Трамваи сыпали искрами. Летел снег. Папиросники продавали "Иру" и "Яву". Зеленая черепица Китай-города и круглые Никольские ворота двигались панорамой через синие стекла пенсне, над лавочкой оптика. Кремль стоял грудой золотых яблонь и шахматных фигур. Василий Блаженный распустил свой павлиний хвост. Мосты на Москве-реке были в толстом снегу. Свистели полозья. Фыркали лошади. Стеклянными громадами вставали тресты. В частнокоммерческих магазинах висели бревна осетров, которые сочились желтым жиром. Восковые поросята лежали за стеклами Охотного ряда. Перед "Рабочей газетой" зеваки читали "Крокодил".
   Да, это была Москва. Это был нэп.
   Снег мелко стриг множество заводных людей. Которые были с портфелями, которые без портфелей.
   Я втащил свою корзинку в комнату, отодвинул примусы в угол, застелил сундук простыней и сказал:
   - Довольно бродячей жизни. Здесь я буду жить долго. Черта вы меня выселите отсюда!
   1924
   ТОВАРИЩ ПРОБКИН
   Я тяжело вздохнул:
   - Так-то, брат Саша! Засосала коммунистов мелкобуржуазная мещанская стихия. Канарейки. Пеленки. Суп с лапшой, голубцы и клюквенный кисель, одним словом... Такие-то дела.
   - Не скажи. Я знаю многих, которые... Одним словом, пойдем. Я тебе покажу удивительного человека - Пробкина, коммуниста, вернее кандидата, его недавно в кандидаты перевели. А за что? За то, что в условиях нэпа, в самый, так сказать, разгар мелкобуржуазной стихии, умудрился сохранить всю свою коммунистическую чистоту. Можешь себе представить - он живет по принципам девятнадцатого года, кристальная душа, а его в кандидаты на испытание, как нерабочий элемент... Одним словом, идем...
   Нам открыл дверь швейцар.
   - Что, товарищ Пробкин, секретарь коммуны имени Октябрьской революции, дома?
   - Так точно-с. У себя в библиотеке-читальне-с. Как прикажете доложить?
   - Доложи, братец, что экскурсия пришла. Обозревать коммуну.
   - Слушаю-с.
   Я удивленно открыл рот, но Саша ущипнул меня за локоть.
   - Молчи, дурак, удивляться будешь потом, - прошептал он.
   Мы поднялись по мраморной лестнице в бельэтаж. На массивной дубовой двери была прибита ослепительная медная табличка: "Николай Николаевич Пробкин. Директор треста "Красноватый шик". Немного пониже была табличка: "Образцовая коммуна имени Октябрьской революции" и "Без доклада не входить".
   Дверь растворилась, и перед нами предстал удивительный Пробкин. На нем была грубая, засаленная блуза, из-под раскрытого ворота которой выглядывало хорошее белье и полосатый галстук бабочкой.
   - Гляди, - сказал Саша, - это и есть замечательный Пробкин.
   Пробкин скромно опустил глаза.
   - Ну уж, и замечательный! Я что, я ничего. Живу себе помаленьку... Коммунально, коллективно, так сказать, на основе точного учета и кооперации. Ничего личного. Все общественное. Очень просто. Прошу убедиться. Например, общественное питание. Пожалуйста, госп...
   На дверях столовой красовалась надпись: "Общественная столовая". Массивный дубовый стол, покрытый крахмальной скатертью, был со вкусом сервирован на четыре персоны. На стенах висели деревянные зайцы и фрукты, перемежаясь с лозунгами: "Общественное питание - залог коммунизма" и "Не трудящийся да не ест" и т.д. В углу на мраморном столике стоял блестящий самовар с надписями: "Кипятильник" и "Не пейте сырой воды".
   Пробкин самодовольно снял пенсне и повел нас дальше.
   - Пожалуйте. Клуб имени Октябрьской революции. Прошу убедиться. Пианино. Видите надпись: "Музыкальная секция". Затем небольшая марксистская библиотечка. Станюкович, Метерлинк, Мамин-Сибиряк, Надсон и все такое. Исключительно издания Маркса. Попугай в клетке. Аквариум с золотыми рыбками - зоологическая секция. На столе журналы... хе-хе! Все как полагается. Здесь члены коммуны могут проводить свое время в приятном и полезном отдыхе...
   - Эт-то удивительно! - воскликнул экспансивный Саша.
   Пробкин скромно улыбнулся.
   - Пожалуйте дальше. Детский дом и ясли. Видите - детишки. Так сказать, цветы жизни. Это старший - Коля, а это маленький - Ванюша. Коля, шаркни дяде ножкой. Все в папашу. Вот думаю переименовать старшего в Крокодила, а младшего в Секретаря. Дети получают прекрасный уход, чистое белье и отличную пищу. Детским домом заведует моя жена. Симочка, поди-ка сюда! Тут экскурсанты пришли. Она же и кормилица... хе-хе! По совместительству, так сказать. Ну, да ничего не поделаешь. Коммуна, знаете ли, маленькая, штат не особенно увеличишь.
   Мы пошли дальше.
   - Вот, пожалуйста! Обращаю ваше внимание: коммунальная кухня. А вот и секретарь ячейки нарпита. Здравствуй, Степан!
   Монументальный повар в белом фартуке и колпаке степенно поклонился товарищу Пробкину.
   - А что у нас, братец, сегодня на второе?
   - Осетрина Макдональд и котлеты а-ля Коминтерн.
   - Дальше, господа, ледник, кладовая, погреб, продовольственный склад и т.д. Это не так интересно. Затем еще есть местная ячейка женотдела. Опять же моя жена в ней орудует. Потом общая спальня для административного персонала. Ванная и так далее.
   - А ты не верил, - шепнул мне Саша.
   - А теперь, товарищи экскурсанты, не желаете ли закусить чем бог послал? Даша, поставьте два лишних коллективных прибора.
   Пробкин торжественно подвел нас к закусочному столу.
   - Рекомендую перед обедом. По рюмочке. У нас, знаете ли, вообще этого не полагается, но для дорогих гостей...
   После сытного коммунального обеда, прощаясь с секретарем коммуны имени Октябрьской революции, я спросил:
   - Скажите, товарищ, а много у вас в коммуне членов?
   - О, сущие пустяки! Я, жена и двое детей, не считая швейцара и ячейки нарпита.
   - Гм! А ячейки РКИ у вас, товарищ, нету?
   - Хи-хи! Помилуйте! Для чего нам эта ячейка? У нас, знаете ли, главным образом детишки...
   - Ага! Ну, в таком случае, конечно.
   - Милости просим в следующий раз. Чем бог послал...
   - Спасибо, спасибо! Товарищ Пробкин, мы очарованы вашим учреждением. Даю вам слово, что по возвращении домой я непременно сделаю подробный доклад о посещении вашей удивительной коммуны.
   - Вы мне льстите, - застенчиво сказал Пробкин. - Где же вы будете делать доклад?
   - В Центральной Контрольной Комиссии, - общительно подмигнул Саша.
   Через неделю великолепный Пробкин предстал перед председателем Контрольной Комиссии.
   - Садитесь, - учтиво сказал Пробкину человек в потертой гимнастерке, подымая утомленное лицо от бумаг.
   И товарищ Пробкин сел.
   На два года.
   1924
   ПАСХАЛЬНЫЙ РАССКАЗ
   (Разумеется, с куличом)
   Иван Иванович набожно перекрестился, не торопясь надел очки и откашлялся.
   - Дорогие дети! Сегодня по случаю первого дня светлого Христова воскресения я хочу вам доставить приятное и полезное удовольствие. Сидите тихо и слушайте внимательно, я вам прочту замечательный пасхальный рассказ маститого писателя Идеалова, напечатанный в свое время в журнале "Нива".
   - "Красная нива"? - деловито заинтересовался семилетний Саша.
   - Не "Красная нива", а просто "Нива", - нравоучительно сказал дедушка. - Был в наше время такой светлый, идейный журнал.
   - Не помню, - сказал Саша.
   - Конечно, не помнишь. Ты еще тогда пешком под стол ходил. Маркс издавал.
   - Маркс? - оживилась пятилетняя Соня. - Карл Маркс, который составил "Капитал"?
   - Да, который составил капитал. Только он не Карл, а просто Маркс.
   - Э, ты что-то путаешь, старик! - воскликнул Саша. - То у тебя "просто "Нива", то у тебя "просто Маркс". Ерунда какая-то.
   Иван Иванович тяжело вздохнул и прошептал:
   - Извольте-ка при таком воспитании доставить им приятное удовольствие. Элементарных вещей не понимают.
   - Ну ладно, - сказал он. - Все равно. Не стану спорить. Конечно, теперешние дети ни в грош не ставят своих дедов...
   - Ну что ты, дедушка, - вежливо сказал Саша, - мы тебя очень ценим, как незаменимого спеца. И вообще... Одним словом, читай, а то мы опоздаем.
   - Итак, - начал Иван Иванович, - рассказ Анатолия Идеалова "Красное яичко".
   - Может быть, "просто яичко"? - весело спросила Соня, подмигивая Саше.
   - Нет, яичко на этот раз красное, - угрюмо сказал Иван Иванович. Итак, я начинаю:
   "На землю спустилась тихая пасхальная ночь. На черном бархате весеннего неба теплились мириады бесчисленных звезд, сплетаясь в причудливые хороводы".
   Саша лукаво толкнул Соню локтем и подмигнул на деда. Иван Иванович строго кашлянул.
   - "...сплетаясь в причудливые хороводы, - повысил он голос и продолжал: - Плавный пасхальный благовест плыл над городом. Тысячи колоколов звонили над городом в эту темную пасхальную ночь. О чем они звонили? Они звонили..."
   - Позволь, позволь, - скептически прервал его Саша, - позволь... Я не совсем понимаю... почему, собственно, звонили эти колокола? На пожар, что ли?
   - Дедушка, а что такое мириады? - спросила Соня. - Это больше миллиарда? Или меньше?
   Иван Иванович густо покраснел.
   - Александр, я прошу тебя не перебивать. Соня, не вертись. Отстаньте с глупыми вопросами, я продолжаю. Одним словом... "В доме московского купца второй гильдии Сысоя Пафнутьича Лабазова посередине столовой был накрыт пасхальный стол. Сысой Пафнутьич выпил рюмку английской горькой и опытными глазами осмотрел роскошную сервировку. Его внимание привлек облитый глазурью кулич".
   - Куллидж?! - хором воскликнули дети. - Не может этого быть. Ты, наверно, ошибся. Кто угодно, только не Куллидж. Он никогда не бывал в России вообще, а у русских купцов в частности.
   - Александр, ты, кажется, просто издеваешься над своим старым, седым дедушкой! Да у нас, если хочешь знать, каждый год раньше был кулич. Да не один, а штук пять.
   - Ха-ха-ха! - залилась Соня. - Пять Куллиджей! Дедушка, а ты знаешь, кто такой Куллидж?
   - Скверная девчонка, ты или глупа, или издеваешься надо мной. Кулич это такой сдобный хлеб, понимаешь?
   - Ну, знаете ли, - с достоинством развел руками Саша, - в таком случае нам с тобой больше не о чем говорить, потому что каждый, даже малосознательный, пионер, отлично знает, что Куллидж - это не сдобный хлеб, а душитель рабочего класса, американский президент. Пойдем, Соня, а то мы опоздаем на заседание, а мне это, как председателю пионерской ячейки "Лига времени", не совсем удобно. До свидания, дедушка, ты нам как-нибудь дочитаешь этот хороший пасхальный рассказ в другой раз. А насчет Куллиджа ты меня просто рассмешил. Газеты надо читать, старик.
   Иван Иванович грустно закрыл "просто "Ниву" и вздохнул:
   - Нет. Мы с ними говорим на разных языках. Они даже не знают, что такое кулич. И это называется воспитание!
   Звонили колокола.
   1924
   БОРОДАТЫЙ МАЛЮТКА
   Год тому назад, приступая к изданию еженедельного иллюстрированного журнала, редактор был бодр, жизнерадостен и наивен, как начинающая стенографистка.
   Редактора обуревали благие порывы, и он смотрел на мир широко раскрытыми, детскими голубыми глазами.
   Помнится мне, этот нежный молодой человек, щедро оделив всех сотрудников авансами, задушевно сказал:
   - Да, друзья мои! Перед нами стоит большая и трудная задача. Нам с вами предстоит создать еженедельный иллюстрированный советский журнал для массового чтения. Ничего не поделаешь. По нэпу жить - по нэпу и выть, хе-хе!..
   Сотрудники одобрительно закивали головами.
   - Но, дорогие мои товарищи, прошу обратить особенное внимание, что журнал у нас должен быть все-таки советский... красный, если так можно выразиться. А поэтому - ни-ни! Вы меня понимаете? Никаких двухголовых телят! Никаких сенсационных близнецов! Новый, советский, красный быт - вот что должно служить для нас неиссякающим материалом. А то что же это? Принесут портрет собаки, которая курит папиросы и читает вечернюю газету, и потом печатают вышеупомянутую собаку в четырехстах тысячах экземпляров. К черту собаку, которая читает газету!
   - К черту! Собаку! Которая! Читает! Газету!! - хором подхватили сотрудники, отправляясь в пивную.
   Это было год тому назад.
   Раздался телефонный звонок. Редактор схватил трубку и через минуту покрылся очень красивыми розовыми пятнами.
   - Слушайте! - закричал он. - Слушайте все! Появился младенец! С бородой! И с усами! Это же нечто феерическое! Фотографа! Его нет? Послать за фотографом автомобиль!
   Через четверть часа в редакцию вошел фотограф.
   - Поезжайте! - задыхаясь, сказал редактор. - Поезжайте поскорее! Поезжайте снимать малютку, у которого есть борода и усы. Сенсация! Сенсация! Клянусь бородой малютки, что мы подымем тираж вдвое. Главное только, чтобы наши конкуренты не успели перехватить у нас бородатого малютку.
   - Не беспокойтесь, - сказал фотограф. - Мы выходим в среду, а они - в субботу. Малютка будет наш. Мы первые покажем миру бакенбарды малютки.
   Но те, которые выходили в субботу, были тоже не лыком шиты.
   Впрочем, об этом мы узнаем своевременно.
   На следующий день редактор пришел в редакцию раньше всех.
   - Фотограф есть? - спросил он секретаря.
   - Не приходил.
   Редактор нетерпеливо закурил и, чтобы скрасить время ожидания, позвонил к тем, которые выходили в субботу:
   - Алло! Вы ничего не знаете?
   - А что такое? - наивно удивился редактор тех.
   - Младенец-то с бородой, а?
   - Нет, а что такое?
   - И с усами. Младенец.
   - Ну да. Так в чем же дело?
   - Портретик будете печатать?
   - Будем. Отчего же.
   - В субботку, значит?
   - Разумеется, в субботу. Нам не к спеху.
   - А мы - в среду... хи-хи!
   - В час добрый!
   Редактор повесил трубку.
   - Ишь ты! "Мы, говорит, не торопимся". А сам небось лопается от зависти. Шутка ли! Младенец с бородой! Раз в тысячу лет бывает!
   Вошел фотограф.
   - Ну что? Как? Показывайте!
   Фотограф пожал плечами:
   - Да ничего особенного. Во-первых, ему не два года, а пять. А во-вторых, у него никакой бороды нет. И усов тоже. И бакенбардов нету тоже. Пожалуйста!
   Фотограф протянул редактору карточку.
   - Гм... Странно... Мальчик как мальчик. Ничего особенного. Жалко. Очень жалко.
   - Я же говорил, - сказал фотограф, - некуда было и торопиться. И мальчику только беспокойство. Все время его снимают. Как раз передо мной его снимал фотограф этих самых, которые выходят в субботу. Такой нахальный блондин. Верите ли, целый час его снимал. Никого в комнату не впускал.
   Редактор хмуро посмотрел на карточку малютки.
   - Тут что-то не так, - сказал он мрачно. - Мне Подражанский лично звонил по телефону, и я не мог ошибиться. Говорят, большая черная борода. И усы... тоже черные... большие... Опять же бакенбарды... Не понимаю.
   Редактор тревожно взялся за телефонную трубку.
   - Алло! Так, значит, вы говорите, что помещаете в субботу портрет феноменального малютки?
   - Помещаем.
   - Который с бородой и с усами?
   - Да... И с бакенбардами... Помещаем. А что такое?
   - Гм... И у вас есть карточка? С усами и с бородой?
   - Как же! И с бакенбардами. Есть.
   Редактор похолодел.
   - А почему же, - пролепетал он, - у меня... мальчик без усов... и без бороды... и без бакенбардов?
   - А это потому, что наш фотограф лучше вашего.
   - Что вы этим хотите сказать?.. Алло! Алло!! Черт возьми! Повесил трубку. Негодяй!!
   Редактор забегал по кабинету и остановился перед фотографом.
   - Берите автомобиль. Поезжайте. Выясните. Но если окажется, что они ему приклеили бороду, то я составлю протокол и пригвозжу их к позорному столбу, то есть пригвоздю... Поезжайте!
   Редактор метался по кабинету, как тигр. Через час приехал фотограф.
   - Ну? Что?
   Фотограф, пошатываясь, подошел к стулу и грузно сел. Он был бледен, как свежий труп.
   - Выяснили?
   - В-выяснил, - махнул рукой фотограф и зарыдал.
   - Да говорите же! Не тяните! Фу! Приклеили бороду?
   - Хуже!..
   - Ну что же? Что?
   - Они сначала... сфотографировали бородатого младенца... а потом... побрили его!..
   Редактор потерял сознание. Очнувшись, он пролепетал:
   - Наш... советский... красный малютка с бородой... И побрили! Я этого не вынесу. Боже! За что я так мучительно несчастлив?!
   1924
   СОРВАЛОСЬ!
   На другой день после перевыборов в жилищное товарищество старый управляющий домом, бывший помощник присяжного поверенного фон Ребенков спешно вывалял бархатную толстовку в саже, нацепил на грудь портрет Луначарского, взял напрокат у рабфаковца Искры порванные башмаки и, лихорадочно напевая "Интернационал", направился к новоизбранному председателю, рабочему Петрову, разговаривать.
   Петров сидел на табурете перед подоконником и починял штаны.
   - Пролетарии всех стран, соединяйтесь! - воскликнул бывший помощник присяжного поверенного, резво вбегая в комнату. - Кто не трудится, тот не ест, и вообще, мир хижинам - война дворцам! Здравствуйте, товарищ председатель! Давайте, товарищ председатель, знакомиться. Я, товарищ председатель, старый управляющий домом, товарищ Ребенков. Я, товарищ, вот уже два года собираюсь с вами как-нибудь познакомиться, да, знаете, все дела... У нас... хе-хе... знаете, в пролетарском государстве без этих самых дел никак нельзя. То, знаете, оргсобрание, то конференция, то Доброхим, то беспризорный флот, то воздушные дети, то есть что это я говорю?.. Хи-хи... Наоборот-с. Воздушный флот и беспризорные дети... Одним словом, вот.
   Петров вколол иголку в обои и сказал:
   - Хорошо, что вы пришли, а то я как раз собирался к вам. Тут требуется в спешном порядке провести переселение пролетарского элемента в лучшее помещение. Да и жилую площадь не мешает пересмотреть. А то поступают от рабочих жалобы, что нэпманы заели.
   Фон Ребенков засуетился.
   - Совершенно верно-с... совершенно верно-с... Именно нэпманы и именно заели... Я это самое вам и хотел сказать. Мы, рабочие, должны твердо взять в свои руки перераспределение жилой площади.
   - А вы разве, товарищ, рабочий? - заинтересовался Петров.
   - Почти, - застенчиво сознался фон Ребенков, - почти. Стопроцентный пролетарий умственного труда... С малых лет.
   - Ну вот и отлично. Значит, вы мне и поможете в этом деле. Тут у меня имеется три заявления от товарищей о вселении их в лучшие помещения. Вот они.
   Бывший помощник присяжного поверенного насторожил уши.
   - Во-первых, - сказал Петров, - заявление товарища Антипова, истопника. Живет в невероятных условиях. Полутемная каморка в подвале, рядом с отоплением. Грязь, копоть, одна стена сырая, а семья у него восемь душ. Шутка! Затем рабфаковец Искра. Живет где-то под крышей, в чулане. Дверь не закрывается, окон нет, в потолке дыры. Какие уж тут занятия! Затем дворник. Семья - четырнадцать душ, живут в дровяном сарае. Ужас! Надо их как-нибудь облегчить.
   Фон Ребенков одобрительно закивал головой.
   - Вот именно-с! Я сам об этом думал. Опять же, со своей стороны, должен обратить ваше внимание на бедственное положение и других пролетариев из нашего дома. Так, например, товарищ вдова народного героя японской кампании Эполетова-Гаолянского живет в ужасных условиях. Две комнатенки в бельэтаже, ремонта не было вот уже два года, одна дверь скрипит. Ужас!.. Гостей негде принять. Затем льготный безработный Банкнотис. Комната у него, правду сказать, ничего себе, но на четвертом этаже! Ужас! Верите ли, на биржу труда ходить не может. Проклятая лестница заедает. У него одышка, и, кроме того, грек. Прошу обратить внимание. Можно сказать, национальное меньшинство. Надо ему пойти навстречу. Я уже не говорю о себе. Живу черт знает в каких условиях. Верите ли, негде рояль поставить, портнихе негде повернуться, когда мерки с жены снимает.
   - Так, так, - сказал Петров. - Надо облегчить их условия быта...
   - Вот именно, - оживился Ребенков. - Облегчить условия быта. Я, например, предлагаю так: в первую голову мы займемся, конечно, истопником, рабфаковцем и дворником. На что, собственно говоря, жалуется истопник? Истопник жалуется на грязь и жару от отопления? Великолепно! Теперь мы зададим себе вопрос: на что жалуется рабфаковец Искра? Рабфаковец Искра, наоборот, жалуется на холод и дыры в потолке. Так в чем же дело? Ясно истопника Антипова надо переселить в более прохладное помещение, занятое рабфаковцем Искрой, рабфаковца Искру - в более теплое помещение, занятое истопником Антиповым. Не правда ли? Гениальное разрешение вопроса, товарищ председатель.
   Петров угрюмо молчал.
   - А что касается дворника, то, честное слово, ему и в сарае неплохо. И к сорному ящику близко, и двор на виду. Верно?
   Петров молчал.
   - Молчание - знак согласия! - весело крикнул Ребенков. - Итак, одна часть нашей задачи выполнена. Теперь нам остается облегчить условия быта мадам Эполетовой-Гаолянской, льготного безработного Банкнотиса и мое. Это будет потруднее. Но я думаю, что кое-кого можно будет уплотнить, кое-кого выселить, и в конце концов для вышеупомянутых пролетариев очистится достаточное количество жилой площади.
   И фон Ребенков стал развивать блестящий план.
   Товарищ Петров, наморщив лоб, рассеянно слушал болтовню бывшего помощника присяжного поверенного. Его мучили, очевидно, какие-то соображения на этот счет.
   На следующее утро веселый фон Ребенков, потирая руки, подошел к доске, где вывешиваются объявления, и вдруг побледнел и зашатался.
   На доске красовалось следующее объявление нового правления жилтоварищества:
   "1. Истопник Антипов переселяется в комнаты, занимаемые вдовой бывшего генерала Эполетова. Гражданка Эполетова переселяется в помещение истопника.
   2. Рабфаковец Искра переселяется в помещение спекулянта Банкнотиса, а Банкнотис - в помещение рабфаковца.
   3. Дворник переселяется в помещение гражданина Ребенкова, а последний в сарай дворника.
   4. Гражданин Ребенков освобождается от обязанностей управдома.
   Председатель жилтоварищества Петров".
   1924
   ВЫДЕРЖАЛ
   Всю неделю, до самой чистки, кассир Диабетов ходил с полузакрытыми глазами и зубрил по бумажке:
   - Кто великий учитель? Маркс. Что является высшим органом? СТО. Что такое социал-патриотизм? Служение буржуазии в маске социализма. Что характеризует капитализм? Бешеная эксплуатация на основе частной собственности. Как развивается плановое хозяйство? На основе электрификации. Где участвовали разные страны? На Первом конгрессе Второго Интернационала в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, в городе Париже. Какой бывает капитал? Постоянный и переменный. Какова будет форма организации в будущем коммунистическом строе? Неизвестно. Кто ренегат? Каутский. Кто депутат? Пенлеве. Кто кандидат? Лафолетт. Кто, несмотря на кажущееся благополучие?.. Польша. Кто социал-предатели? Шейдеман и Носке. Кто Абрамович? Социал-идиот...
   Усердный Диабетов лихорадочно сжимал в руках спасительную бумажку. Он бормотал:
   - Только бы не перепутать... Только бы не перепутать!.. Кто депутат? Пенлеве... Кто ренегат? Каутский... Кто кандидат? Лафолетт.
   Когда Диабетова пригласили в комнату, где заседала комиссия, перед его глазами плавал розовый туман и в ушах стоял колокольный звон. Диабетов преодолел жуткий страх, подошел к столу и зажмурился.
   - Как ваша фамилия, товарищ? - спросил председатель комиссии.
   - Маркс, - твердо ответил кассир.
   - Сколько вам лет?
   - Сто.
   - Род занятий?
   - Служение буржуазии в маске социализма.
   Председатель комиссии, который до сих пор пропускал ответы Диабетова мимо ушей, высоко поднял левую бровь.
   - Гм... Довольно откровенное заявление... Ваше отношение к службе, гражданин?
   - Бешеная эксплуатация на основе частной собственности.
   - Вот как!.. О-ч-ч-ч-чень приятно... Как же вы втерлись в советское учреждение?
   - На основе электрификации.
   Члены комиссии странно переглянулись.
   - А когда вы, товарищ, в последний раз себе температуру мерили? осторожно осведомился секретарь.
   - На Первом конгрессе Второго Интернационала, в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, в городе Париже, - твердо отчеканил главный кассир.