Страница:
Бой за город длился еще двое суток. К вечеру второго дня стрельба утихла. Появилась группа немецких транспортных самолетов, сбросивших вниз на парашютах груз масла и сыра, к немалому удовольствию солдат.
Вечер выдался на удивление теплый. У Гинденбургплатц произошло соединение с дивизией, штурмовавшей город с юга.
Среди солдат этой дивизии, показавшихся из-за громады собора, Чохов узнал рыжеусого сибиряка, своего попутчика по карте. Рыжеусый тоже сразу узнал капитана и отдал ему честь.
- Жив еще? - спросил Чохов.
- А как же? - ответил рыжеусый, улыбаясь и вытирая рукой потный лоб. - Нам теперь умирать уже поздно. На Берлин пойдем, что ли?
- Подожди на Берлин. Сначала Шнайдемюль возьми.
- А что Шайдемуль? Шайдемуль, почитай, уже взятый...
И, присоединившись к своим, он исчез среди развалин.
Ч а с т ь в т о р а я
БЕЛЫЕ ФЛАГИ
I
Притихшие немецкие города и селения встречали русских солдат белыми флагами. Белые флаги трепетали на окнах, балконах и карнизах, обвисали под снегом и дождем, призрачно светились в темноте ночей. Германия еще не сдалась, но каждый немецкий дом в отдельности капитулировал, словно отстраняя от себя карающую руку, словно говоря: "С нацистами делайте что угодно, но меня не трогайте!.."
Чем дальше на запад, тем оживленнее становились дороги Германии.
Навстречу советским войскам шли колонны поляков и итальянцев, норвежцев и сербов, французов и болгар, хорватов и голландцев, бельгийцев и чехов, румын и датчан, словаков, греков и словен.
С велосипедами и тачками, с рюкзаками и чемоданами шли мужчины, женщины и дети, старики и старухи, девушки и парни. На пиджаках, на разномастных мундирах со споротыми погонами, на куртках и плащах, на платьях и кофтах были нашиты цвета всех национальностей мира. Люди пели, кричали и разговаривали на двунадесяти языках, пробираясь в разных направлениях, но в одно место: домой.
Уже издали, при приближении наших солдат, заслышав гул краснозвездных танков, чехи начинали кричать: "Мы чеши!", французы; "Francais! Francais!" - и все остальные, каждый на своем языке, провозглашали свою национальность, как знак братства и как щит.
Даже итальянцы, венгры и румыны, недавние гитлеровские союзники, виновато, не очень радостно, но все же поспешно сообщали свою национальную принадлежность. Европа ликовала, почувствовав себя свободной, и гордилась тем, что ради ее освобождения пришли сюда советские дивизии, неудержимым потоком устремившиеся по всем дорогам Германии.
Но вот за поворотом показалась толпа людей под красным флагом.
Это были русские. Бывшие военнопленные на костылях, женщины и дети, молодые ребята из Смоленска, Харькова, Краснодара, девушки в белых, завязанных под подбородком косынках.
Всё остановилось. Солдаты окружили их, начались объятия и поцелуи, полились слезы. Молодая регулировщица опустила флажок, застыв на месте с мокрыми щеками.
Пошли торопливые расспросы: кто смоленский, кто полтавский, кто донской. Нашлись земляки, почти родичи, "седьмая вода на киселе". Русские люди, так давно оторванные от родины, с удивлением ощупывали солдатские и офицерские погоны, мальчики любовно гладили стволы советских автоматов, смущенной краской заливались девичьи щеки под восхищенными взглядами солдат.
И каких только не бывает чудес на свете! Из грузовика, за которым тащилось огромное орудие, спрыгнул пожилой сержант. И тут же к нему бросилась молоденькая русая девушка, словно она только этого и ждала. Весь артполк остановился как вкопанный, и над отцом и дочерью, упавшими в объятия друг к другу, раздалось громогласное "ура".
Около этой группы ходила другая девушка, смуглая, красивая, с белой косынкой, упавшей на плечи, и говорила, говорила безумолку:
- Яке щастя, яке щастя! А мого батька тут немае?
Она бегала вдоль колонны, заглядывая в лица артиллеристов и пехотинцев и все спрашивала:
- А мого батька тут немае?
- А жениха не треба? - спросил какой-то молодой голос с машины, и из-под брезента высунулось красное смеющееся лицо с веселым веснушчатым шелушащимся носом, носом добряка и балагура.
Движение прочно застопорилось.
В этот момент к перекрестку выехала машина с бронетранспортером. Из нее вышел генерал. Пробравшись через толпу к регулировщице, он строго сказал:
- Забывать о деле нельзя.
Многие офицеры узнали генерала. Это был член Военного Совета. Все притихли. Сизокрылов обратился к освобожденным:
- Не задерживайте солдат, товарищи. У них много дела впереди. Командиры частей, ко мне!
К члену Военного Совета подбежали командиры - пехотинцы и артиллеристы. Он сделал им строгое внушение по поводу непорядка.
- Где командир артполка? - спросил он.
Кто-то побежал искать командира артполка. Генерал отошел в сторону, предоставив офицерам навести порядок.
Послышалась команда:
- Становись!
- По машинам!
Всё медленно тронулось. Посреди дороги остались только отец с дочерью. Он беспомощно и нежно отталкивал ее от себя, что-то говорил ей тихим голосом и тревожно поглядывал на генерала.
- Почему остановился полк? - спросил Сизокрылов у подбежавшего полковника-артиллериста.
Полковник ответил:
- Виноват, товарищ генерал.
- Что вы виноваты, я знаю, - холодно возразил член Военного Совета. Мало того, что вы сами задержались, но еще и создали пробку. Грош цена такому командиру!
Подъехало несколько легковых машин с генералами - командирами соединений, шедших по этому пути. Генералы попытались было отдать члену Военного Совета установленный рапорт, но Сизокрылов не стал их слушать. Он подошел к пожилому сержанту, стоявшему с дочкой на дороге, и сказал:
- Что, повезло солдату? А довоевать войну все-таки надо?
Сержант торопливо приложил руку к пилотке и, в последний раз взглянув на дочь, полез в машину. Одновременно под брезентом скрылся и веселый нос.
Перекресток опустел, и как раз вовремя. В небе появились немецкие бомбардировщики, которые, правда, сбросили всего две бомбы, так как советские истребители тут же прогнали их.
Член Военного Совета обратился к генералам и политработникам:
- Быстрота теперь важнее всего. Вы обязаны точно выдерживать график движения. Репатриируемые должны следовать по обочинам дороги, не мешая движению войск. Политотделы частей отвечают за работу с репатриантами, организуют митинги. Но все это должно делаться не в ущерб продвижению частей к Одеру.
После того как член Военного Совета уехал, офицеры и генералы постояли, посовещались и, по правде сказать, при этом покачивали головами: "Ох, строг! Ничем его не проймешь!.."
Прибыв в Ландсберг, генерал Сизокрылов вызвал к себе по телеграфу полковника - начальника отдела репатриации. Тот прилетел на самолете. К генералу он не вошел, а вбежал. На его сияющем лице было написано, как он горд и счастлив, что на его долю выпала такая историческая роль: отправить на родину освобожденных советских людей.
Член Военного Совета сказал:
- Я расспрашивал репатриантов, куда они следуют. К сожалению, не все знают свои сборные пункты. Некоторые из них не получили причитающегося им пайка. Между тем у вас достаточно офицеров, средств и транспорта. Взглянув на полковника с некоторым презрением, Сизокрылов повысил голос: Ваши офицеры, полковник, слишком умиляются. Простите, я бы деже сказал глупо умиляются. Солдаты могут себе в данном случае позволить проявить свои чувства: вполне естественно, что советские люди счастливы, выполняя свою историческую миссию. Большевистским руководителям умиляться нечего, нужно руководить делом, которое поручено нам партией. Организуйте дело так, чтобы освобожденные из лагерей люди были сыты, довольны и твердо знали, что будут вскоре дома. И чтобы они при этом не мешали военным действиям, от которых зависит быстрейшая ликвидация бедствий войны.
"Не человек, а кремень!" - обиженно думал полковник, стоя навытяжку перед членом Военного Совета.
Сизокрылов поехал дальше. Глядя на идущих по дороге солдат и на толпы освобожденных людей, он, чтобы заглушить в себе самом непрошенную волну умиления и восторга, привычно думал о множестве различнейших дел. Правда, это теперь не всегда удавалось ему.
Сизокрылов, человек, вся жизнь которого была связана с партией, был счастлив, что мир освобождают от фашизма советские войска, предводительствуемые коммунистами. Он считал это закономерным явлением, так же как и то, что партизанским движением во всех странах руководили коммунисты. Коммунизм - сила, освобождающая мир. Необходимо, чтобы советские люди показывали всем другим образец выполнения долга, моральной чистоты - всех тех качеств, которыми их наделила жизнь в свободной стране.
Любовь к людям? Да. Но любовь действенная, целеустремленная. Борьба со злом, но борьба государственным путем, под руководством могучей партии, - ибо тут, как подтвердил исторический опыт, не могут помочь благие пожелания, тут может помочь только железная организация, военная и политическая.
Хотя генерал и не слышал, что о нем говорили в связи с его приказами, распоряжениями, строгими предупреждениями, он тем не менее догадывался об этом, и это обижало его. Нет, ему не было безразлично, что о нем говорят и тот сержант, встретивший дочь, и разные офицеры и генералы, с которыми он сталкивался. Но он не мог считаться с этим. Они не знали и не могли знать того, что знал он.
А дела на фронте обстояли так: задача, поставленная Верховным Главнокомандующим, была выполнена - танковые части вырвались на Одер, форсировали реку и совместно с передовыми частями гвардейской пехоты захватили на западном ее берегу небольшие предмостные укрепления. Немцы беспрерывно крупными силами атаковали группы наших войск на западном берегу Одера.
Самое главное заключалось теперь в том, чтобы удержать и расширить плацдарм. Решала, таким образом, быстрота переброски войск.
Вчера ночью Сизокрылов пришел к командующему, только что получившему первые сведения о событиях на Одере. Они молча посидели вдвоем, ожидая подтверждения еще туманных и неполных донесений. Огромный штаб притих. Наконец тишина разрешилась громким хлопаньем дверей и взволнованными вопросами:
- Где командующий?
- Войдите! - крикнул командующий, распахнув дверь.
Начальник штаба прибыл вместе с офицером оперативного отдела, прилетевшим с Одера на скоростном истребителе. Он привез с собой драгоценную, пока еще единственную карту с наскоро нанесенным положением частей.
Плацдарм существовал! Еще неустойчивый, извилистый, прилепившийся узенькой ленточкой к Одеру, но он существовал!
Как всегда в таких случаях, данные начали прибывать все более растущим потоком: офицеры связи, радио, телефон и телеграф беспрерывно приносили все новые и новые подробности.
Командующего вызвал к телефону товарищ Сталин.
Выслушав доклад, Верховный Главнокомандующий приказал расширять плацдарм, обеспечить ему надежное авиационное прикрытие и закрепляться всерьез. Из сказанного было ясно, что двигаться вперед на Берлин без предварительной подготовки не следует, особенно учитывая открытый правый фланг, на котором противник, бесспорно, обладает некоторыми возможностями. Последние слова Верховный Главнокомандующий настойчиво подчеркнул.
Среди других вопросов Сталин задал вопрос о том, как обстоит дело с осадой Шнайдемюля, и командующий доложил, что операция будет закончена в ближайшие два-три дня.
Так обстояли дела на фронте.
На следующий день Сизокрылов выехал к Одеру.
II
Мелькали мимо бесчисленные Альт- и Ной-, Кляйн- и Гросс-, Обер- и Нидер-берги, -дорфы, -штедты, -вальды, -гаузены, -гофы и -ау. Проносились городишки под черепичными крышами, с обязательными памятниками либо Фридриху Второму, либо Вильгельму Первому, либо Бисмарку, либо курфюрсту Бранденбургскому - "великим", "железным", "непобедимым". Почти в каждом городке стояли памятники немецким солдатам 1813, 1866, 1870 - 1871 или 1914 - 1918 годов от "благодарного отечества" и "признательных сограждан".
На этих монументах, хотя их поставили совсем еще недавно, были нагромождены все аксессуары романтического средневековья: ржавые мечи, щиты, панцыри. Чугунные орлы парили над каменными постаментами.
Не было ни одного памятника поэту или музыканту. Для внешнего мира Германия когда-то была страной Гёте, Бетховена и Дюрера, а здесь царили Фридрих, Бисмарк и Мольтке. Потерпевшие поражение на Марне тоже обзавелись монументами, увенчались лаврами и под шумок были причислены к лику победителей.
Генерал Сизокрылов с глубоким интересом присматривался к окружающему и размышлял о Германии.
Конечно, трудно было составить себе ясное представление о ней на основании мимолетных впечатлений. Генерал все время был в разъездах. Только изредка останавливался он по делам службы то в одной, то в другой воинской части, то на полевых аэродромах. Кроме того, он знал, что "духовный" центр страны находится дальше - за Одером, на Эльбе и на Рейне; та юнкерская Германия, что тянулась по Одер с востока, искони давала "фатерлянду" только свиней и солдат.
Однако ясно было одно: жители этих мест, хозяева этих покинутых домов, люди, изображенные на фотографиях в толстых семейных альбомах, трудолюбивые, дисциплинированные, несколько педантичные, - эти самые люди сделались страшным орудием в руках жадной и бессовестной гитлеровской шайки.
Каким же образом дошла до такого состояния великая страна? Течение ее истории завертелось безобразным и диким омутом - конечно, не без помощи золотого дождя англо-американских займов.
Немцы не сумели уловить за туманом слов, истошных криков, демагогических вывертов и широковещательных обещаний той непреложной истины, что Гитлер не Германию спасает от "версальского диктата", а спасает немецких капиталистов и помещиков от немецких же рабочих и крестьян. Они не поняли этого потому, что выродившейся верхушке социал-демократии удалось усыпить их бдительность пустыми посулами и многолетним потворством худшим собственническим инстинктам.
В итоге Гитлеру удалось, разгромив рабочее движение, перевести энергию немецкого народа в иное русло: против народов Европы.
Сизокрылов, разумеется, помнил о лучших людях Германии, брошенных в застенки и концлагери, но ему не так легко было примириться с мыслью, что немецкий рабочий класс в целом не выдержал тяжелого испытания. Эта мысль мучила Сизокрылова и даже, можно сказать, уязвляла его гордость старого большевика. Он любил рабочих людей и горячо верил в их великое будущее. Наравне со всеми коммунистами он был воспитан Лениным и Сталиным в духе священного уважения к людям труда любой национальности. Однако тут следовало глядеть правде в глаза. И следовало думать о будущем.
Поражение Германии должно стать победой ее рабочего класса, победой над реакционными воззрениями и шкурными интересами.
По издавна укоренившейся привычке Сизокрылов всеми впечатлениями обязательно делился с женой и сыном. Но сына уже не было в живых. И погиб он в конечном счете за то же самое дело, за которое погиб гамбургский рабочий Эрнст Тельман. Понимают ли это немецкие рабочие и поймут ли? Поймут, должны понять.
Жене генерал тоже не мог писать. Он сознавал, что следовало бы сообщить ей о гибели сына, но все медлил, откладывал. Он просто боялся. Ему казалось, что она не переживет этого горя. И, говоря себе, что теперь много страдающих матерей и все-таки они продолжают жить, он думал с тоской: "Нет, о н а не перенесет".
Вскоре Сизокрылова отвлекли от всех этих мыслей важные новости, сообщенные специально прибывшим от командующего офицером.
Да, сталинское предупреждение было точным и своевременным. На незахваченной еще нашими войсками широкой полосе вдоль балтийского побережья к востоку от Одера, по которой отступали бегущие на Свинемюнде и Штеттин германские части, несомненно происходили события первостепенной важности. Там шла концентрация немецких войск.
Радиоразведка засекла до трех десятков новых штабов в районе Штаргард - Штеттин. Об оживленном движении танков и пехоты противника из берлинского района к северо-востоку доносила и авиация. Батальон танков, высланный с разведывательной целью в район города Пириц, был атакован немецкими танковыми частями неизвестной нумерации.
Более того: Москва сообщила, что британская морская разведка тоже настоятельно и даже в паническом тоне предупреждает об опасности, грозящей с севера. При этом называется гигантская цифра: якобы полторы тысячи танков сосредоточили немцы на побережье.
Сизокрылов удивился такой неожиданной и непрошенной заботливости союзников, потом понял, что их беспокоит советский плацдарм на западном берегу Одера. Они, видимо, рассчитывают, что советское командование, испугавшись угрозы с севера, отведет войска на восточный берег, лишив себя, таким образом, возможности в скором времени начать наступление на Берлин. Англо-американцам - не из соображений престижа, а с другой, далеко идущей целью - очень хотелось самим взять вражескую столицу.
Командующий далее сообщал, что он приказал начать переброску войск на север и сам выезжает туда же. Ставка Верховного Главнокомандования одновременно распорядилась неуклонно продолжать расширение и укрепление одерского плацдарма и военные действия по взятию немецких крепостей Кюстрин и Франкфурт-на-Одере.
Сизокрылов решил продолжать свой путь к Одеру, туда, где решалась судьба будущего наступления на Берлин.
Перед выездом он вызвал к себе руководителей контрразведки. Он сообщил им, что в своих поездках по фронтовым тылам видел довольно много блуждающих групп людей из местного немецкого населения. Шли семьями, с домашним скарбом, держась проселочных дорог, что, впрочем, естественно при нынешних условиях.
Среди них генералу встречались и молодые немцы. Они были в гражданском платье, но даже неискушенный человек мог заметить их военную выправку.
- Среди этих людей, - сказал генерал, - могут оказаться военные преступники, да и просто шпионы. Германское командование пока еще существует, и нет оснований рассчитывать на его бездействие.
Контрразведчики доложили генералу о принятых мерах. Действительно, контрразведке удалось захватить большое количество переодетых в гражданское немецких офицеров в Шверине, Ландсберге, Кенигсвальде и Кенигсберге в Неймарке (городок, называющийся так в отличие от прусского Кенигсберга). Далее, в одном деревенском доме арестованы два немецких разведчика, которые дали ценные сведения. Задержаны также крупный гитлеровский промышленник, бежавший из Силезии, один из руководителей тамошнего отдела концерна "Герман Геринг", и ряд других людей, бывших комендантов, подкомендантов, зондерфюреров. Все эти люди хотели попасть к наступавшим на западе американцам.
- Они, по-видимому, думают, что американцы, наши союзники, их приголубят, - сказал полковник из контрразведки.
Генерал посмотрел на него, выразительно покачал головой и хмуро произнес:
- К сожалению, у них имеются основания так думать...
После разговора с контрразведчиками генерал заехал в лагерь освобожденных нашими войсками пленных союзных летчиков.
Лагерь разместился в заводском поселке с двухэтажными кирпичными домиками. Уже издали генерал услышал невероятный гул, пение и крики.
В лагере царило не совсем трезвое веселье. Американские и английские летчики гуляли по улицам в обнимку, перекликаясь друг с другом и громко тараторя.
Их радость была вполне естественна. Немцы уже собирались посадить их в машины и отправить дальше на запад, когда в лагерь ворвался один русский танк. Сначала они даже не поняли, что это русский танк. Когда танк приблизился, американцы бросились наутек, думая, что немцы хотят их уничтожить перед отступлением.
Танк постоял с минуту, словно нюхая огромным стволом пушки воздух, потом врезался в самую гущу немецких охранников. Потом он отъехал назад, поурчал немного, ударил по дому, где в страхе скрылись немцы, своротил этот дом, как сворачивают молодецким ударом скулу, повернулся вокруг своей оси, выпустил два снаряда по грузовикам, стоявшим на дороге в ожидании военнопленных, после чего ушел.
Напрасно побежали за ним американцы и англичане, крича слова благодарности и желая вытащить из стальной громадины этих славных ребят, которые так неожиданно, спокойно и весело освободили двести пленных летчиков. Славные ребята, оказывается, были заняты другим делом. Они раздавили гусеницами немецкую зенитную пушку и исчезли за поворотом дороги.
После прихода советских частей английские и американские летчики очень просили всех приезжавших в лагерь русских офицеров разузнать, кто же все-таки сидел в этом танке.
Смешно сказать, но англичане и американцы, очевидно, считали спасение двух сотен англо-саксов чуть ли не величайшим подвигом этой войны.
Советские офицеры отмахивались.
- Да ну, не все ли равно!
Летчикам сообщили, что для них уже готовы несколько "дугласов" и что вскоре их отвезут на аэродром.
При виде подъехавшего генерала англичане и американцы встали во фронт и приветствовали прибывшего, каждый по-своему: американцы - легким движением правой ладони ко лбу и вперед, англичане - деревянным поднятием руки с несколько вывороченной ладонью к фуражке.
Сизокрылов вышел из машины, пожал руки стоявшим впереди союзным офицерам и спросил через своего переводчика, не нуждаются ли они в чем-нибудь.
Ему ответил высокий англичанин - сэр Реджинальд Тенгли, полковник британских королевских воздушных сил.
Они ни в чем не нуждались и благодарили советское командование за дружескую заботу и поистине товарищеское отношение. Впрочем, у них была одна просьба: если можно, сообщить по телеграфу родным о том, что они живы и здоровы. Генерал согласился и предложил дать его адъюданту список фамилий и званий всех находящихся здесь. Телеграф передаст все это в Москву, в британскую и американскую военные миссии.
Американский майор в очках высказал другую просьбу: нельзя ли его, майора, пока не отсылать? Ведь это чёрт знает что, в такой момент отсюда убраться! Он, если генерал ничего не имеет против, поступит на службу временно - в советские воздушные силы, с тем чтобы встретиться на Одере с американцами и уж там перейти к своим.
- На Одере? - переспросил генерал. - На Одере американцев нет. Там немцы. С американцами мы встретимся, вероятно, на Эльбе.
- Значит, Берлин будете брать вы? - спросил другой майор, англичанин.
Генерал пытливо посмотрел на него и односложно ответил:
- Да.
Беседа шла вежливо и тихо, но вдруг в рядах союзных офицеров произошло замешательство. Слегка пьяные сержанты и лейтенанты, толпившиеся позади полковников и майоров, рванулись вперед, отстранив старших по званию, окружили генерала и стали неистово пожимать руки ему и советским офицерам, стоявшим рядом с ним. Встреча сразу потеряла официальный характер. Воздух огласился радостными междометиями и выкриками:
- Тэйнкс, боддис!..
- Ланг лиф Раша!..*
_______________
* Спасибо, ребята!.. - Да здравствует Россия!..
Полковник королевских воздушных сил сэр Реджинальд Тенгли недовольно покачал головой, но тут же снова вежливо заулыбался, чуть снисходительно, как улыбаются по поводу детской шалости. Он улыбнулся еще шире, заметив, что генерал наблюдает за ним. Наконец его улыбка расползлась уже совсем широко, когда он увидел, что проходящие по дороге советские солдаты приветливо машут руками освобожденным союзным офицерам. Только уши задержали дальнейшее развитие его улыбки.
По дороге безостановочным потоком шли русские солдаты. В выражении их лиц, вообще говоря, добродушных и приветливых, Тенгли прочитал нечто такое, что можно было бы назвать сознанием силы. Русские шли не спеша, но упорно и уверенно, рассматривая все окружающее спокойными, чуть лукавыми глазами. Плащ-палатки на них, раздуваемые ветром, громко трещали, как паруса.
Тенгли вспомнил о бесчисленных разговорах в среде британских высших офицеров по поводу того, что Россия выйдет обескровленной из этой войны. "Непохоже, - подумал он теперь и вдруг ощутил ноющее беспокойство: Далеко же в Европу зашли они!.."
Улыбка его соответственно начала суживаться все больше.
Тогда заулыбался генерал. И обнаружилось, что это строгое лицо обладает способностью улыбаться ехидно и так проницательно, что англичанину стало не по себе.
В этот момент подъехали автобусы, присланные для переброски союзных офицеров на аэродром, и Сизокрылов отправился дальше.
III
В связи с событиями на севере части, отдыхающие в Шнайдемюле после взятия города, получили приказ на марш.
Начальник штаба полка майор Мигаев, ночью прибыв из штаба дивизии, собрал командиров батальонов, рот и батарей и огласил приказ.
Командиры, чинно сидящие в кожаных креслах в дирекции какого-то шнайдемюльского банка, где разместился штаб полка, записали в блокноты и нанесли на карты все, что требовалось, и не стали задавать дополнительных вопросов, ибо привыкли к дисциплине. Подкрепляя, по своему обыкновению, каждую фразу словами "так значит", Мигаев дал указания по поводу предстоящего марша. Потом он спросил с некоторой грустью:
- Вопросов никаких?
- Все ясно, - ответил за всех комбат 2.
И только из дальнего угла послышался мальчишеский и суровый голос нового капитана - командира второй роты. Это был даже не вопрос, а угрюмая констатация:
Вечер выдался на удивление теплый. У Гинденбургплатц произошло соединение с дивизией, штурмовавшей город с юга.
Среди солдат этой дивизии, показавшихся из-за громады собора, Чохов узнал рыжеусого сибиряка, своего попутчика по карте. Рыжеусый тоже сразу узнал капитана и отдал ему честь.
- Жив еще? - спросил Чохов.
- А как же? - ответил рыжеусый, улыбаясь и вытирая рукой потный лоб. - Нам теперь умирать уже поздно. На Берлин пойдем, что ли?
- Подожди на Берлин. Сначала Шнайдемюль возьми.
- А что Шайдемуль? Шайдемуль, почитай, уже взятый...
И, присоединившись к своим, он исчез среди развалин.
Ч а с т ь в т о р а я
БЕЛЫЕ ФЛАГИ
I
Притихшие немецкие города и селения встречали русских солдат белыми флагами. Белые флаги трепетали на окнах, балконах и карнизах, обвисали под снегом и дождем, призрачно светились в темноте ночей. Германия еще не сдалась, но каждый немецкий дом в отдельности капитулировал, словно отстраняя от себя карающую руку, словно говоря: "С нацистами делайте что угодно, но меня не трогайте!.."
Чем дальше на запад, тем оживленнее становились дороги Германии.
Навстречу советским войскам шли колонны поляков и итальянцев, норвежцев и сербов, французов и болгар, хорватов и голландцев, бельгийцев и чехов, румын и датчан, словаков, греков и словен.
С велосипедами и тачками, с рюкзаками и чемоданами шли мужчины, женщины и дети, старики и старухи, девушки и парни. На пиджаках, на разномастных мундирах со споротыми погонами, на куртках и плащах, на платьях и кофтах были нашиты цвета всех национальностей мира. Люди пели, кричали и разговаривали на двунадесяти языках, пробираясь в разных направлениях, но в одно место: домой.
Уже издали, при приближении наших солдат, заслышав гул краснозвездных танков, чехи начинали кричать: "Мы чеши!", французы; "Francais! Francais!" - и все остальные, каждый на своем языке, провозглашали свою национальность, как знак братства и как щит.
Даже итальянцы, венгры и румыны, недавние гитлеровские союзники, виновато, не очень радостно, но все же поспешно сообщали свою национальную принадлежность. Европа ликовала, почувствовав себя свободной, и гордилась тем, что ради ее освобождения пришли сюда советские дивизии, неудержимым потоком устремившиеся по всем дорогам Германии.
Но вот за поворотом показалась толпа людей под красным флагом.
Это были русские. Бывшие военнопленные на костылях, женщины и дети, молодые ребята из Смоленска, Харькова, Краснодара, девушки в белых, завязанных под подбородком косынках.
Всё остановилось. Солдаты окружили их, начались объятия и поцелуи, полились слезы. Молодая регулировщица опустила флажок, застыв на месте с мокрыми щеками.
Пошли торопливые расспросы: кто смоленский, кто полтавский, кто донской. Нашлись земляки, почти родичи, "седьмая вода на киселе". Русские люди, так давно оторванные от родины, с удивлением ощупывали солдатские и офицерские погоны, мальчики любовно гладили стволы советских автоматов, смущенной краской заливались девичьи щеки под восхищенными взглядами солдат.
И каких только не бывает чудес на свете! Из грузовика, за которым тащилось огромное орудие, спрыгнул пожилой сержант. И тут же к нему бросилась молоденькая русая девушка, словно она только этого и ждала. Весь артполк остановился как вкопанный, и над отцом и дочерью, упавшими в объятия друг к другу, раздалось громогласное "ура".
Около этой группы ходила другая девушка, смуглая, красивая, с белой косынкой, упавшей на плечи, и говорила, говорила безумолку:
- Яке щастя, яке щастя! А мого батька тут немае?
Она бегала вдоль колонны, заглядывая в лица артиллеристов и пехотинцев и все спрашивала:
- А мого батька тут немае?
- А жениха не треба? - спросил какой-то молодой голос с машины, и из-под брезента высунулось красное смеющееся лицо с веселым веснушчатым шелушащимся носом, носом добряка и балагура.
Движение прочно застопорилось.
В этот момент к перекрестку выехала машина с бронетранспортером. Из нее вышел генерал. Пробравшись через толпу к регулировщице, он строго сказал:
- Забывать о деле нельзя.
Многие офицеры узнали генерала. Это был член Военного Совета. Все притихли. Сизокрылов обратился к освобожденным:
- Не задерживайте солдат, товарищи. У них много дела впереди. Командиры частей, ко мне!
К члену Военного Совета подбежали командиры - пехотинцы и артиллеристы. Он сделал им строгое внушение по поводу непорядка.
- Где командир артполка? - спросил он.
Кто-то побежал искать командира артполка. Генерал отошел в сторону, предоставив офицерам навести порядок.
Послышалась команда:
- Становись!
- По машинам!
Всё медленно тронулось. Посреди дороги остались только отец с дочерью. Он беспомощно и нежно отталкивал ее от себя, что-то говорил ей тихим голосом и тревожно поглядывал на генерала.
- Почему остановился полк? - спросил Сизокрылов у подбежавшего полковника-артиллериста.
Полковник ответил:
- Виноват, товарищ генерал.
- Что вы виноваты, я знаю, - холодно возразил член Военного Совета. Мало того, что вы сами задержались, но еще и создали пробку. Грош цена такому командиру!
Подъехало несколько легковых машин с генералами - командирами соединений, шедших по этому пути. Генералы попытались было отдать члену Военного Совета установленный рапорт, но Сизокрылов не стал их слушать. Он подошел к пожилому сержанту, стоявшему с дочкой на дороге, и сказал:
- Что, повезло солдату? А довоевать войну все-таки надо?
Сержант торопливо приложил руку к пилотке и, в последний раз взглянув на дочь, полез в машину. Одновременно под брезентом скрылся и веселый нос.
Перекресток опустел, и как раз вовремя. В небе появились немецкие бомбардировщики, которые, правда, сбросили всего две бомбы, так как советские истребители тут же прогнали их.
Член Военного Совета обратился к генералам и политработникам:
- Быстрота теперь важнее всего. Вы обязаны точно выдерживать график движения. Репатриируемые должны следовать по обочинам дороги, не мешая движению войск. Политотделы частей отвечают за работу с репатриантами, организуют митинги. Но все это должно делаться не в ущерб продвижению частей к Одеру.
После того как член Военного Совета уехал, офицеры и генералы постояли, посовещались и, по правде сказать, при этом покачивали головами: "Ох, строг! Ничем его не проймешь!.."
Прибыв в Ландсберг, генерал Сизокрылов вызвал к себе по телеграфу полковника - начальника отдела репатриации. Тот прилетел на самолете. К генералу он не вошел, а вбежал. На его сияющем лице было написано, как он горд и счастлив, что на его долю выпала такая историческая роль: отправить на родину освобожденных советских людей.
Член Военного Совета сказал:
- Я расспрашивал репатриантов, куда они следуют. К сожалению, не все знают свои сборные пункты. Некоторые из них не получили причитающегося им пайка. Между тем у вас достаточно офицеров, средств и транспорта. Взглянув на полковника с некоторым презрением, Сизокрылов повысил голос: Ваши офицеры, полковник, слишком умиляются. Простите, я бы деже сказал глупо умиляются. Солдаты могут себе в данном случае позволить проявить свои чувства: вполне естественно, что советские люди счастливы, выполняя свою историческую миссию. Большевистским руководителям умиляться нечего, нужно руководить делом, которое поручено нам партией. Организуйте дело так, чтобы освобожденные из лагерей люди были сыты, довольны и твердо знали, что будут вскоре дома. И чтобы они при этом не мешали военным действиям, от которых зависит быстрейшая ликвидация бедствий войны.
"Не человек, а кремень!" - обиженно думал полковник, стоя навытяжку перед членом Военного Совета.
Сизокрылов поехал дальше. Глядя на идущих по дороге солдат и на толпы освобожденных людей, он, чтобы заглушить в себе самом непрошенную волну умиления и восторга, привычно думал о множестве различнейших дел. Правда, это теперь не всегда удавалось ему.
Сизокрылов, человек, вся жизнь которого была связана с партией, был счастлив, что мир освобождают от фашизма советские войска, предводительствуемые коммунистами. Он считал это закономерным явлением, так же как и то, что партизанским движением во всех странах руководили коммунисты. Коммунизм - сила, освобождающая мир. Необходимо, чтобы советские люди показывали всем другим образец выполнения долга, моральной чистоты - всех тех качеств, которыми их наделила жизнь в свободной стране.
Любовь к людям? Да. Но любовь действенная, целеустремленная. Борьба со злом, но борьба государственным путем, под руководством могучей партии, - ибо тут, как подтвердил исторический опыт, не могут помочь благие пожелания, тут может помочь только железная организация, военная и политическая.
Хотя генерал и не слышал, что о нем говорили в связи с его приказами, распоряжениями, строгими предупреждениями, он тем не менее догадывался об этом, и это обижало его. Нет, ему не было безразлично, что о нем говорят и тот сержант, встретивший дочь, и разные офицеры и генералы, с которыми он сталкивался. Но он не мог считаться с этим. Они не знали и не могли знать того, что знал он.
А дела на фронте обстояли так: задача, поставленная Верховным Главнокомандующим, была выполнена - танковые части вырвались на Одер, форсировали реку и совместно с передовыми частями гвардейской пехоты захватили на западном ее берегу небольшие предмостные укрепления. Немцы беспрерывно крупными силами атаковали группы наших войск на западном берегу Одера.
Самое главное заключалось теперь в том, чтобы удержать и расширить плацдарм. Решала, таким образом, быстрота переброски войск.
Вчера ночью Сизокрылов пришел к командующему, только что получившему первые сведения о событиях на Одере. Они молча посидели вдвоем, ожидая подтверждения еще туманных и неполных донесений. Огромный штаб притих. Наконец тишина разрешилась громким хлопаньем дверей и взволнованными вопросами:
- Где командующий?
- Войдите! - крикнул командующий, распахнув дверь.
Начальник штаба прибыл вместе с офицером оперативного отдела, прилетевшим с Одера на скоростном истребителе. Он привез с собой драгоценную, пока еще единственную карту с наскоро нанесенным положением частей.
Плацдарм существовал! Еще неустойчивый, извилистый, прилепившийся узенькой ленточкой к Одеру, но он существовал!
Как всегда в таких случаях, данные начали прибывать все более растущим потоком: офицеры связи, радио, телефон и телеграф беспрерывно приносили все новые и новые подробности.
Командующего вызвал к телефону товарищ Сталин.
Выслушав доклад, Верховный Главнокомандующий приказал расширять плацдарм, обеспечить ему надежное авиационное прикрытие и закрепляться всерьез. Из сказанного было ясно, что двигаться вперед на Берлин без предварительной подготовки не следует, особенно учитывая открытый правый фланг, на котором противник, бесспорно, обладает некоторыми возможностями. Последние слова Верховный Главнокомандующий настойчиво подчеркнул.
Среди других вопросов Сталин задал вопрос о том, как обстоит дело с осадой Шнайдемюля, и командующий доложил, что операция будет закончена в ближайшие два-три дня.
Так обстояли дела на фронте.
На следующий день Сизокрылов выехал к Одеру.
II
Мелькали мимо бесчисленные Альт- и Ной-, Кляйн- и Гросс-, Обер- и Нидер-берги, -дорфы, -штедты, -вальды, -гаузены, -гофы и -ау. Проносились городишки под черепичными крышами, с обязательными памятниками либо Фридриху Второму, либо Вильгельму Первому, либо Бисмарку, либо курфюрсту Бранденбургскому - "великим", "железным", "непобедимым". Почти в каждом городке стояли памятники немецким солдатам 1813, 1866, 1870 - 1871 или 1914 - 1918 годов от "благодарного отечества" и "признательных сограждан".
На этих монументах, хотя их поставили совсем еще недавно, были нагромождены все аксессуары романтического средневековья: ржавые мечи, щиты, панцыри. Чугунные орлы парили над каменными постаментами.
Не было ни одного памятника поэту или музыканту. Для внешнего мира Германия когда-то была страной Гёте, Бетховена и Дюрера, а здесь царили Фридрих, Бисмарк и Мольтке. Потерпевшие поражение на Марне тоже обзавелись монументами, увенчались лаврами и под шумок были причислены к лику победителей.
Генерал Сизокрылов с глубоким интересом присматривался к окружающему и размышлял о Германии.
Конечно, трудно было составить себе ясное представление о ней на основании мимолетных впечатлений. Генерал все время был в разъездах. Только изредка останавливался он по делам службы то в одной, то в другой воинской части, то на полевых аэродромах. Кроме того, он знал, что "духовный" центр страны находится дальше - за Одером, на Эльбе и на Рейне; та юнкерская Германия, что тянулась по Одер с востока, искони давала "фатерлянду" только свиней и солдат.
Однако ясно было одно: жители этих мест, хозяева этих покинутых домов, люди, изображенные на фотографиях в толстых семейных альбомах, трудолюбивые, дисциплинированные, несколько педантичные, - эти самые люди сделались страшным орудием в руках жадной и бессовестной гитлеровской шайки.
Каким же образом дошла до такого состояния великая страна? Течение ее истории завертелось безобразным и диким омутом - конечно, не без помощи золотого дождя англо-американских займов.
Немцы не сумели уловить за туманом слов, истошных криков, демагогических вывертов и широковещательных обещаний той непреложной истины, что Гитлер не Германию спасает от "версальского диктата", а спасает немецких капиталистов и помещиков от немецких же рабочих и крестьян. Они не поняли этого потому, что выродившейся верхушке социал-демократии удалось усыпить их бдительность пустыми посулами и многолетним потворством худшим собственническим инстинктам.
В итоге Гитлеру удалось, разгромив рабочее движение, перевести энергию немецкого народа в иное русло: против народов Европы.
Сизокрылов, разумеется, помнил о лучших людях Германии, брошенных в застенки и концлагери, но ему не так легко было примириться с мыслью, что немецкий рабочий класс в целом не выдержал тяжелого испытания. Эта мысль мучила Сизокрылова и даже, можно сказать, уязвляла его гордость старого большевика. Он любил рабочих людей и горячо верил в их великое будущее. Наравне со всеми коммунистами он был воспитан Лениным и Сталиным в духе священного уважения к людям труда любой национальности. Однако тут следовало глядеть правде в глаза. И следовало думать о будущем.
Поражение Германии должно стать победой ее рабочего класса, победой над реакционными воззрениями и шкурными интересами.
По издавна укоренившейся привычке Сизокрылов всеми впечатлениями обязательно делился с женой и сыном. Но сына уже не было в живых. И погиб он в конечном счете за то же самое дело, за которое погиб гамбургский рабочий Эрнст Тельман. Понимают ли это немецкие рабочие и поймут ли? Поймут, должны понять.
Жене генерал тоже не мог писать. Он сознавал, что следовало бы сообщить ей о гибели сына, но все медлил, откладывал. Он просто боялся. Ему казалось, что она не переживет этого горя. И, говоря себе, что теперь много страдающих матерей и все-таки они продолжают жить, он думал с тоской: "Нет, о н а не перенесет".
Вскоре Сизокрылова отвлекли от всех этих мыслей важные новости, сообщенные специально прибывшим от командующего офицером.
Да, сталинское предупреждение было точным и своевременным. На незахваченной еще нашими войсками широкой полосе вдоль балтийского побережья к востоку от Одера, по которой отступали бегущие на Свинемюнде и Штеттин германские части, несомненно происходили события первостепенной важности. Там шла концентрация немецких войск.
Радиоразведка засекла до трех десятков новых штабов в районе Штаргард - Штеттин. Об оживленном движении танков и пехоты противника из берлинского района к северо-востоку доносила и авиация. Батальон танков, высланный с разведывательной целью в район города Пириц, был атакован немецкими танковыми частями неизвестной нумерации.
Более того: Москва сообщила, что британская морская разведка тоже настоятельно и даже в паническом тоне предупреждает об опасности, грозящей с севера. При этом называется гигантская цифра: якобы полторы тысячи танков сосредоточили немцы на побережье.
Сизокрылов удивился такой неожиданной и непрошенной заботливости союзников, потом понял, что их беспокоит советский плацдарм на западном берегу Одера. Они, видимо, рассчитывают, что советское командование, испугавшись угрозы с севера, отведет войска на восточный берег, лишив себя, таким образом, возможности в скором времени начать наступление на Берлин. Англо-американцам - не из соображений престижа, а с другой, далеко идущей целью - очень хотелось самим взять вражескую столицу.
Командующий далее сообщал, что он приказал начать переброску войск на север и сам выезжает туда же. Ставка Верховного Главнокомандования одновременно распорядилась неуклонно продолжать расширение и укрепление одерского плацдарма и военные действия по взятию немецких крепостей Кюстрин и Франкфурт-на-Одере.
Сизокрылов решил продолжать свой путь к Одеру, туда, где решалась судьба будущего наступления на Берлин.
Перед выездом он вызвал к себе руководителей контрразведки. Он сообщил им, что в своих поездках по фронтовым тылам видел довольно много блуждающих групп людей из местного немецкого населения. Шли семьями, с домашним скарбом, держась проселочных дорог, что, впрочем, естественно при нынешних условиях.
Среди них генералу встречались и молодые немцы. Они были в гражданском платье, но даже неискушенный человек мог заметить их военную выправку.
- Среди этих людей, - сказал генерал, - могут оказаться военные преступники, да и просто шпионы. Германское командование пока еще существует, и нет оснований рассчитывать на его бездействие.
Контрразведчики доложили генералу о принятых мерах. Действительно, контрразведке удалось захватить большое количество переодетых в гражданское немецких офицеров в Шверине, Ландсберге, Кенигсвальде и Кенигсберге в Неймарке (городок, называющийся так в отличие от прусского Кенигсберга). Далее, в одном деревенском доме арестованы два немецких разведчика, которые дали ценные сведения. Задержаны также крупный гитлеровский промышленник, бежавший из Силезии, один из руководителей тамошнего отдела концерна "Герман Геринг", и ряд других людей, бывших комендантов, подкомендантов, зондерфюреров. Все эти люди хотели попасть к наступавшим на западе американцам.
- Они, по-видимому, думают, что американцы, наши союзники, их приголубят, - сказал полковник из контрразведки.
Генерал посмотрел на него, выразительно покачал головой и хмуро произнес:
- К сожалению, у них имеются основания так думать...
После разговора с контрразведчиками генерал заехал в лагерь освобожденных нашими войсками пленных союзных летчиков.
Лагерь разместился в заводском поселке с двухэтажными кирпичными домиками. Уже издали генерал услышал невероятный гул, пение и крики.
В лагере царило не совсем трезвое веселье. Американские и английские летчики гуляли по улицам в обнимку, перекликаясь друг с другом и громко тараторя.
Их радость была вполне естественна. Немцы уже собирались посадить их в машины и отправить дальше на запад, когда в лагерь ворвался один русский танк. Сначала они даже не поняли, что это русский танк. Когда танк приблизился, американцы бросились наутек, думая, что немцы хотят их уничтожить перед отступлением.
Танк постоял с минуту, словно нюхая огромным стволом пушки воздух, потом врезался в самую гущу немецких охранников. Потом он отъехал назад, поурчал немного, ударил по дому, где в страхе скрылись немцы, своротил этот дом, как сворачивают молодецким ударом скулу, повернулся вокруг своей оси, выпустил два снаряда по грузовикам, стоявшим на дороге в ожидании военнопленных, после чего ушел.
Напрасно побежали за ним американцы и англичане, крича слова благодарности и желая вытащить из стальной громадины этих славных ребят, которые так неожиданно, спокойно и весело освободили двести пленных летчиков. Славные ребята, оказывается, были заняты другим делом. Они раздавили гусеницами немецкую зенитную пушку и исчезли за поворотом дороги.
После прихода советских частей английские и американские летчики очень просили всех приезжавших в лагерь русских офицеров разузнать, кто же все-таки сидел в этом танке.
Смешно сказать, но англичане и американцы, очевидно, считали спасение двух сотен англо-саксов чуть ли не величайшим подвигом этой войны.
Советские офицеры отмахивались.
- Да ну, не все ли равно!
Летчикам сообщили, что для них уже готовы несколько "дугласов" и что вскоре их отвезут на аэродром.
При виде подъехавшего генерала англичане и американцы встали во фронт и приветствовали прибывшего, каждый по-своему: американцы - легким движением правой ладони ко лбу и вперед, англичане - деревянным поднятием руки с несколько вывороченной ладонью к фуражке.
Сизокрылов вышел из машины, пожал руки стоявшим впереди союзным офицерам и спросил через своего переводчика, не нуждаются ли они в чем-нибудь.
Ему ответил высокий англичанин - сэр Реджинальд Тенгли, полковник британских королевских воздушных сил.
Они ни в чем не нуждались и благодарили советское командование за дружескую заботу и поистине товарищеское отношение. Впрочем, у них была одна просьба: если можно, сообщить по телеграфу родным о том, что они живы и здоровы. Генерал согласился и предложил дать его адъюданту список фамилий и званий всех находящихся здесь. Телеграф передаст все это в Москву, в британскую и американскую военные миссии.
Американский майор в очках высказал другую просьбу: нельзя ли его, майора, пока не отсылать? Ведь это чёрт знает что, в такой момент отсюда убраться! Он, если генерал ничего не имеет против, поступит на службу временно - в советские воздушные силы, с тем чтобы встретиться на Одере с американцами и уж там перейти к своим.
- На Одере? - переспросил генерал. - На Одере американцев нет. Там немцы. С американцами мы встретимся, вероятно, на Эльбе.
- Значит, Берлин будете брать вы? - спросил другой майор, англичанин.
Генерал пытливо посмотрел на него и односложно ответил:
- Да.
Беседа шла вежливо и тихо, но вдруг в рядах союзных офицеров произошло замешательство. Слегка пьяные сержанты и лейтенанты, толпившиеся позади полковников и майоров, рванулись вперед, отстранив старших по званию, окружили генерала и стали неистово пожимать руки ему и советским офицерам, стоявшим рядом с ним. Встреча сразу потеряла официальный характер. Воздух огласился радостными междометиями и выкриками:
- Тэйнкс, боддис!..
- Ланг лиф Раша!..*
_______________
* Спасибо, ребята!.. - Да здравствует Россия!..
Полковник королевских воздушных сил сэр Реджинальд Тенгли недовольно покачал головой, но тут же снова вежливо заулыбался, чуть снисходительно, как улыбаются по поводу детской шалости. Он улыбнулся еще шире, заметив, что генерал наблюдает за ним. Наконец его улыбка расползлась уже совсем широко, когда он увидел, что проходящие по дороге советские солдаты приветливо машут руками освобожденным союзным офицерам. Только уши задержали дальнейшее развитие его улыбки.
По дороге безостановочным потоком шли русские солдаты. В выражении их лиц, вообще говоря, добродушных и приветливых, Тенгли прочитал нечто такое, что можно было бы назвать сознанием силы. Русские шли не спеша, но упорно и уверенно, рассматривая все окружающее спокойными, чуть лукавыми глазами. Плащ-палатки на них, раздуваемые ветром, громко трещали, как паруса.
Тенгли вспомнил о бесчисленных разговорах в среде британских высших офицеров по поводу того, что Россия выйдет обескровленной из этой войны. "Непохоже, - подумал он теперь и вдруг ощутил ноющее беспокойство: Далеко же в Европу зашли они!.."
Улыбка его соответственно начала суживаться все больше.
Тогда заулыбался генерал. И обнаружилось, что это строгое лицо обладает способностью улыбаться ехидно и так проницательно, что англичанину стало не по себе.
В этот момент подъехали автобусы, присланные для переброски союзных офицеров на аэродром, и Сизокрылов отправился дальше.
III
В связи с событиями на севере части, отдыхающие в Шнайдемюле после взятия города, получили приказ на марш.
Начальник штаба полка майор Мигаев, ночью прибыв из штаба дивизии, собрал командиров батальонов, рот и батарей и огласил приказ.
Командиры, чинно сидящие в кожаных креслах в дирекции какого-то шнайдемюльского банка, где разместился штаб полка, записали в блокноты и нанесли на карты все, что требовалось, и не стали задавать дополнительных вопросов, ибо привыкли к дисциплине. Подкрепляя, по своему обыкновению, каждую фразу словами "так значит", Мигаев дал указания по поводу предстоящего марша. Потом он спросил с некоторой грустью:
- Вопросов никаких?
- Все ясно, - ответил за всех комбат 2.
И только из дальнего угла послышался мальчишеский и суровый голос нового капитана - командира второй роты. Это был даже не вопрос, а угрюмая констатация: