Казакевич Эммануил Генрихович. Весна на Одере

   - Подождите, ребята!
   У него там, дескать, еще люди.
   Но сказал он это так, скорее для очистки солдатской совести, нежели из желания убедить немцев.
   - Только цвай? - спросил он, тыча поочередно в каждого солдата пальцем.
   - Цвай, цвай, нур цвай, - забормотал старик.
   - Кругом! - скомандовал Сливенко, беря автомат наизготовку.
   Немцы поняли, повернулись и пошли по обширному двору, заваленному навозом и соломой и заставленному большими высокобортными телегами.
   Они вошли в господский дом. В вестибюле Сливенко велел им остановиться известным всем русским солдатам окриком "хальт".
   - Оружие где? - спросил он, хлопая рукой по прикладу автомата. - Вот это где, оружие?
   - Ниц нема, - ответил один из солдат по-польски.
   - Никс вафен, - ответил другой, - веггешмисен, - пояснил он рукой, словно бросая что-то.
   - Бросили... - перевел Сливенко.
   Пожалуй, лучшим выходом из положения было бы уложить этих двух длинных рыжих немцев хорошей автоматной очередью. Но так Сливенко не мог бы поступить - не из страха перед начальством, запрещающим такого рода расправу, - об этом никто бы все равно никогда не узнал. Нет, Сливенко просто не мог так поступить, это было не в его правилах.
   Сливенко подошел к одной из дверей и толкнул ее. Он подозвал старика и при свете фонаря увидел большую печь, кафельный пол, медные кастрюли. Два окна были закрыты ставнями. Он показал солдатам на дверь кухни. Они с готовностью вошли туда. Затворив за ними дверь, Сливенко сказал, указывая на замочную скважину:
   - Запри.
   Старик засуетился, выбежал, его шаги раздавались по лестнице в каких-то дальних комнатах пустынного дома, наконец он пришел со связкой ключей и запер дверь кухни.
   Тогда Сливенко спросил:
   - Где русские?
   Этого старик не понял, встал неподвижно, наклонив набок седенькую птичью голову. А когда понял, замахал руками:
   - Вег, вег, вег, - заквакал он.
   Ушли. Угнали их еще дальше на запад.
   - А твой хозяин где? Хозяин? Ну, барон где? Граф?
   Старик понял, наконец, и снова замахал руками:
   - Вег, аух вег!..
   Старик потешно затопал ножками: убежал, дескать. Удрал.
   - А ты, значит, охраняешь его добро? - спросил Сливенко. - Охраняй, охраняй... Где же твоя жена, детки где? Киндер?
   Старик пошел вперед, а Сливенко за ним. Они вышли из господского дома. В самом конце двора стоял маленький домик, лепившийся к стене, словно ласточкино гнездо.
   Они вошли. Сливенко увидел женские лица, перекошенные от страха. Старуха и три дочери.
   Злорадное чувство захлестнуло Сливенко. Он присматривался внимательно и долго к трем немецким дочкам.
   - Значит, русские девушки вег, русс киндер вег, туда, на запад... бормотал Сливенко, - что ж, дейч киндер туда, на восток, марш-марш...
   Тут он удивился. Немки явно поняли это сопоставление, но поняли как приказание. Обменявшись несколькими фразами с матерью, они начали собираться. Они даже не очень суетились. Складывали в узел одежду. Мать не плакала. Это выглядело так, словно они знали, что это справедливо. Гнали русских, теперь пришла очередь немок. Только младшая дрожала, хотя и сдерживалась изо всех сил, будто боясь раздражить русского своим несправедливым недовольством. Потом они остановились и стали ждать.
   Это была жалкая сцена, и Сливенко, поняв, что происходит, неожиданно рассмеялся. Рассмеяться так добродушно, сверкнув белыми зубами, мог только человек с золотой душой, и немки поняли это. Они с удивлением и надеждой посмотрели на смеющегося русского солдата. Он махнул рукой и сказал:
   - Никс Сибирь... Идить до бисовой мамы.
   Он сам устыдился собственной отходчивости и грозно цыкнул на радостно разболтавшихся немок, так что они сразу притихли. И он говорил себе: "Они угнали твою дочку, разорили твой дом, а ты их жалеешь?"
   Но вот он взглянул на их большие красные руки, руки людей, привыкших к тяжелому крестьянскому труду, и, по правде сказать, в душе пожалел их: "Разве э т и угнали? Разве э т и разорили?"
   С такими мыслями возвращался старший сержант Сливенко к своей роте, шагая позади прихваченных им пленных немецких солдат.
   Роту он уже не застал на месте.
   В деревне размещался штаб дивизии. Связисты тянули провода, позевывая и беззлобно ругаясь.
   - И тут он бежит, - сказал один. - И на своей земле... Где же он остановится? Совсем спать не дает, подлец!
   Сливенко сдал немцев разведчикам, занимавшим тот дом, где два часа назад располагалась вторая рота, и потихоньку - с тем неторопливым видом, который отличает бывалого солдата, знающего, что он не может опоздать, пошел на запад, в свой полк.
   По дороге его догнала машина политотдела дивизии, в которой сидели полковник Плотников и майор Гарин. Узнав в шагающем по дороге солдате парторга одной из рот, полковник остановил машину:
   - Садись, довезу.
   Сливенко сел рядом с майором Гариным.
   - Митинг насчет вступления в Германию провел? - спросил Плотников.
   - Провел, товарищ полковник, - ответил Сливенко и добавил: - Я трех солдат в партию подготовил, а на парткомиссию все не вызывают.
   - Да вот времени никак не выберем, - виновато сказал Плотников. - Все наступаем да наступаем. Тоже, оказывается, горе! - улыбнулся он своей широкой доброй улыбкой.
   Помолчав, Сливенко спросил:
   - А как с немцами быть, товарищ полковник?
   Плотников удивленно переглянулся с Гариным и в свою очередь спросил у Сливенко:
   - А ты как думаешь?
   - Я думаю, - медленно ответил Сливенко, поглаживая свои черные усы, что с ними теперь надо поспокойнее. С гражданскими то есть. Просто, как будто и не немцы они совсем... а так - люди.
   Плотников рассмеялся:
   - Правильное чутье! Видишь: вот настоящее чутье! - обратился он к Гарину, слегка понизив голос, словно для того, чтобы Сливенко не слышал похвалы. Потом он снова повернулся к парторгу: - Верно говоришь. Этого и держись.
   Тут же Плотников заговорил с Гариным о Весельчакове и Глаше. Корпус требовал окончательных выводов по этому делу. Гарин с пеной у рта доказывал, что несправедливо разлучать двух славных и любящих друг друга людей.
   - Конечно, жалко их, - сказал Плотников. - Все-таки ты продумай хорошенько выводы. А ты что делал в штабе дивизии? - обратился он вдруг к Сливенко.
   - Я пленных приводил, - ответил Сливенко, затем он, истины ради, добавил: - И дочку искал.
   В ответ на вопросительный взгляд полковника Сливенко пояснил извиняющимся голосом:
   - Мою дочку. Она тут, в Германии. Угнали ее с Донбасса. Только в том фольварке никого уже нет. Погнали их дальше на запад.
   Взгляд полковника Плотникова стал рассеянным и угрюмым. Ничего не сказав, он стал смотреть на дорогу.
   По дороге, в промозглом предрассветном тумане, тянулись к западу кони, машины, усталые люди. Навстречу попалась повозка полевой почты, отвозившая солдатам письма, ехали порожние грузовики из-под боеприпасов. Падал мокрый снежок. Голые ветки деревьев дрожали. Развевающиеся плащ-палатки на солдатах трещали, как паруса.
   Люди шли молча. Пулеметная стрельба слышалась уже совсем близко. На перекрестке Сливенко попросил остановить машину - она здесь поворачивала направо, к штабу полка, - спрыгнул, попрощался и пошел дальше, туда, где пулеметы злобствовали особенно сильно.
   VIII
   Когда чоховская карета осталась далеко позади, гвардии майор снова оглянулся на генерала. Сизокрылов сидел все так же неподвижно, закрыв глаза. "Смертельно устал", - сочувственно подумал Лубенцов. В это мгновение Сизокрылов с каким-то почти неуловимым выражением не то злости, не то упрямства вскинул голову, открыл глаза и, обращаясь к сидящему рядом генералу-танкисту, спросил:
   - Давно с Урала?
   Генерал-майор, не ожидавший вопроса, встрепенулся и ответил:
   - Четыре дня. Мы приняли материальную часть, и нас тут же погрузили в эшелоны.
   - И за четыре дня вы проделали весь путь?
   - Так точно!
   Танкист добавил, широко улыбнувшись:
   - По приказанию товарища Сталина нам устроили зеленую улицу.
   Сизокрылов оживился и сказал, неожиданно обращаясь к Лубенцову:
   - Знаете вы, майор, что значит "зеленая улица"?
   Лубенцов недоуменно развел руками, и Сизокрылов стал объяснять:
   - Это дорога из сплошных зеленых светофоров. На каждой узловой стоят наготове, под парами, мощные паровозы. Паровозы сменяются, и эшелоны мчатся сквозь ряды зеленых светофоров до следующего паровоза, уже ожидающего своей очереди на следующей узловой. И на всем пути ни одного красного глазка, ни одной остановки - путь свободен. Вот это организация!
   - Осмотрщики, - горделиво добавил генерал-майор, - бегом бежали вдоль вагонов. Не поездка - полет! Так приказал Верховный! До сих пор никак не опомнюсь...
   Воцарилось молчание. Мимо окон машины проносились опустевшие деревни, в которых выли собаки, мычали беспризорные коровы, бушевал ветер, падал мокрый снег. Вскоре въехали в небольшой городок с мощеными улочками и двухэтажными домами под высокими черепичными крышами. Сизокрылов спросил:
   - Как там наша охрана? Не очень отстала?
   Адъютант посмотрел в заднее стекло - бронетранспортера не было.
   - Подождем, - сказал Сизокрылов.
   Шофер остановился на небольшой площади. Сизокрылов открыл дверцу и вышел из машины. За ним последовали остальные. Он осмотрелся кругом и подумал вслух:
   - Это полоса Воробьева, кажется.
   Лубенцов с живым интересом посмотрел на темную площадь и неясные очертания домов: в дивизии полковника Воробьева служила Таня, и по этой причине погруженный во мрак городишко показался Лубенцову заслуживающим самого пристального внимания.
   Между тем это был обыкновенный скучный городок, полный ночных шорохов и звуков. По дворам ржали кони, раздавались шаги, негромкие голоса солдат и отдаленные возгласы часовых.
   Генерал Сизокрылов сосредоточенно шагал вдоль тротуара туда и обратно, звук его твердых шагов гулко отдавался в тесном квадрате площади. Наконец он остановился возле возвышавшегося посреди площади темного силуэта какого-то памятника. Генерал, зажег фонарик, и все увидели над каменным постаментом парящего чугунного орла, а пониже - выбитые на камне и окруженные железным лавровым венком цифры: "1870 - 1871".
   Генерал погасил фонарь. Стало совсем темно.
   Генерал сказал:
   - Победителям Седана от благодарных сограждан. Городишко маленький, а чванливый...
   За поворотом забегал свет фар. Выехав на площадь, бронетранспортер на мгновение осветил ее всю - вместе с остроконечной крышей ратуши, заснеженным фонтанчиком и чугунным орлом на памятнике - и тут же погасил фары. Из темноты вынырнул лейтенант, командовавший автоматчиками. Из-за его плеча, заметил Лубенцов, мелькнуло лицо Чибирева.
   Генерал спросил:
   - Мы не слишком быстро едем?
   - Хорошо бы потише, - признался лейтенант.
   - Быть по сему, - сказал генерал.
   Все улыбнулись, кроме лейтенанта. Он был очень молод и считал неуместным улыбаться при исполнении важных служебных обязанностей. Кроме того, его не устраивали загадочные и неопределенные слова "быть по сему", и он все стоял, ожидая ясного ответа.
   - Мы поедем медленнее, - пояснил Сизокрылов.
   Все уселись на свои места. Машина тронулась.
   - Можете курить, кто курит, - вдруг сказал Сизокрылов.
   Генерал-танкист и полковник обрадованно задымили папиросами. При свете этих огоньков Лубенцов, обернувшись, снова увидел, что член Военного Совета, полузакрыв глаза, не то думает о чем-то, не то дремлет. Но нет, он не дремал. Через минуту он встряхнулся и, словно продолжая начатый разговор, сказал:
   - Однако немцы все еще верят гитлеровской пропаганде. Обратите внимание на деревни: почти никого не осталось. Германское радио вопит об ужасах русского нашествия, призывая гражданское население бежать на запад. И они бегут. Наша агентура доносит страшные подробности об этом бегстве. Люди мрут от холода и голода. Гитлер, видимо, решил потянуть в могилу вместе со своей персоной по меньшей мере пол-Германии. Подобно царьку дикарей, тащит к себе в гроб живых людей, чтобы на том свете не остаться без подданных... - помолчав, Сизокрылов проговорил: - А теперь мы уже снова на польской территории...
   Машина бежала по мокрой дороге, оставляя за собой рубчатый след. Снежинки кружились в свете фар, как будто застигнутые врасплох, и панически разбегались в стороны, сменяясь все новыми и новыми. Лубенцов напряженно вглядывался в темноту, боясь пропустить нужный поворот. Хотя он и знал дорогу, но в прошлый раз ездил к танкистам днем; ночью же все казалось другим, незнакомым. Поворота не было, а по всем расчетам, ему уже следовало быть: за маленькой часовней проехать рощу, и там сразу направо. Но ни часовни, ни рощи. Он украдкой взглянул на спидометр - проехали уже 68 километров: Лубенцов при выезде заметил километраж, как делал это всегда. "Неужели пропустил поворот?" - подумал Лубенцов с беспокойством.
   Как всегда во время поездок ночью по малознакомой дороге, всё, буквально всё, казалось лишенным особых примет. Дорога - и та казалась шире, и деревья по краям выше, чем днем. "Собственно говоря, - успокаивал себя Лубенцов, - поворота еще не может быть, потому что машина едет медленно, шофер боится, чтобы не отстал бронетранспортер с автоматчиками". Но спидометр показывал уже 77 километров. Лубенцов встревожился не на шутку.
   - Спидометр - что? Работает? - внешне равнодушно спросил он у шофера.
   - Шалит что-то, - шёпотом ответил шофер. - Исправить надо, да времени вот никак не выберу. Всё в разъездах...
   Лубенцов облегченно вздохнул и покосился на генерала. Тот смотрел прямо перед собой. На его переносице обозначилась глубокая складка.
   Мимо пронеслась долгожданная часовня, потом роща. Лубенцов сказал:
   - Направо.
   Показался городок. Здесь Лубенцов благословил свою привычку отсчитывать кварталы: в городе всего труднее попасть на правильную дорогу и часто приходится кружить по переулкам. Правда, Лубенцова спасали его опыт и инстинкт, он почти всегда ч у в с т в о в а л, если можно так выразиться, нужный поворот. Но гвардии майор, кроме того, на этот случай имел свой "метод": он бессознательно, по привычке, отсчитывал повороты. "Пятый квартал направо, - вспомнилось ему, - затем третий налево, затем первый налево и там выезд из города на шоссе. Пятый или шестой? Да, пятый, - на углу тумба и сбитый фонарь".
   - Направо, - сказал он шоферу.
   Машина повернула, доехала до третьего квартала, Лубенцов скомандовал "налево", затем снова "налево". Делал он это с некоторым самодовольством, компенсируя себя за испытанную ранее тревогу. Домиков становилось все меньше, потом они совсем пропали. Поехали лесом.
   - Вы сколько раз ездили по этой дороге? - внезапно спросил генерал.
   - Один раз.
   - Превосходная память, - похвалил его член Военного Совета и спросил: - Вы давно у Тараса Петровича?
   - Полтора года.
   - Значит, это вы организовали в междуречье Буг - Висла дневной поиск?
   - Я.
   - Я помню этот случай. Умная была операция. Вы член партии?
   - Да.
   - Кем вы были до войны?
   - Лейтенантом.
   - Ага, вы кадровый военный?
   - Да.
   - Раз вы кадровый военный, вам следовало бы, может быть, перейти на работу в большой штаб... Не мешает расширить свой военный кругозор... - он умолк, ожидая с каким-то непонятным любопытством ответа Лубенцова.
   Тот покачал головой и сказал:
   - Нет, товарищ генерал, разрешите мне довоевать войну в моей дивизии.
   Адъютант генерала подивился разговорчивости члена Военного Совета и его интересу к незнакомому офицеру. О том, что генерал Сизокрылов человек, внимательный к людям, адъютант, конечно, знал. Сизокрылов любил людей. Но это была любовь скрытая, глубокая, совсем лишенная сентиментальности. Некоторые даже считали его жестоким.
   Сизокрылов знал, что его боятся, и это иногда очень обижало его. Лубенцов ему понравился именно потому, что в нем не видно было обидного страха перед большим начальством. "Значит, работает честно, - решил Сизокрылов, - и дело свое знает..."
   - Подумайте, - сказал он. - Я могу сказать Малышеву.
   - Нет, товарищ генерал. Не говорить ему. Ваше слово он поймет как приказ, и меня сразу же переведут...
   - Как хотите, - уже равнодушно согласился генерал и снова закрыл глаза.
   - Кажись, приехали, - сказал шофер.
   Машина въехала в большую деревню. Хотя было совершенно темно, но в темноте угадывалось, что деревня полна людей. Чье-то лицо на ходу заглянуло в машину, перед радиатором взмыл в небо шлагбаум. Часовые в белых полушубках встали "смирно", несколько теней замахало руками, то тут, то там замигали карманные фонари, раздались негромкие голоса. Машина остановилась.
   IX
   Члена Военного Совета ждали. Около машины навытяжку стояло человек десять. Приземистый человек в папахе громко и раздельно произнес:
   - Смирно! Товарищ генерал-лейтенант...
   Сизокрылов нетерпеливо прервал его:
   - Знакомьтесь. Командир танковой бригады. Вам на пополнение прибыл, с Урала прямо. Принимайте новую бригаду.
   Генералы быстро пошли к дому. Захлопали двери, потом стало тихо.
   Лубенцов находился в нерешимости. Он свою задачу выполнил и теперь не знал, что, собственно говоря, делать: идти ли за членом Военного Совета, или остаться в машине с шофером. Он выбрал нечто среднее: вышел из машины и стал прохаживаться вдоль забора.
   Из бронетранспортера высыпали автоматчики и, греясь, подобно извозчикам, били себя по бокам руками в больших неуклюжих рукавицах. Молодой лейтенант стоял возле машины, сосредоточенный и строгий, ожидая дальнейших распоряжений. Чибирев незаметно подошел поближе к гвардии майору и молча покуривал, освещая диск своего автомата желтым огоньком папиросы. Вскоре из машины вылез шофер; он закурил, подошел к Лубенцову и сказал:
   - Да, товарищ гвардии майор, вы ночью, как кошка, видите... Редкий талант. Я вот вожу члена Военсовета уже полтора года, он все время почти на колесах - мне бы вашу способность... Вы и по карте так или по памяти только?
   Лубенцов не успел ответить. К ним быстро подошел кто-то из офицеров и громко спросил:
   - Кто тут командует автоматчиками Военного Совета?
   Лейтенант молча вышел вперед.
   - Поведете людей в эту избу. Греться и ужинать. Там все приготовлено. А где тут майор-разведчик, не знаете?
   - Я, - отозвался Лубенцов.
   - Пойдемте со мной.
   Лубенцов вслед за офицером вошел в большой дом, куда за несколько минут до этого скрылся генерал Сизокрылов. Из полутемных сеней они вступили в ярко освещенную электрическим светом большую комнату, где человек десять девушек-радисток сидели у радиоаппаратов. Девушки принимали радиограммы, записывая длинные столбцы цифр на листки бумаги. Возле каждой из них стоял, сидел или нервно прохаживался офицер.
   В комнате было жарко от ярко горевшей печи. Приказания отдавались коротко:
   - Свяжитесь с Петровым!..
   - Спросите, почему не докладывает о соседях!..
   - Достигли ли Ландсберга?
   - Переспросите, где немец контратаковал!..
   - Свяжитесь с штурмовиками!..
   Иногда слышались возгласы:
   - А, чёрт!.. Пусть выполняет задачу!
   - Передай: горючее вот-вот прибудет!..
   Офицер, сопровождавший Лубенцова, исчез, а гвардии майор стал у стены, чтобы никому не мешать. Девушки, несмотря на напряженную работу, время от времени ухитрялись бросить на гостя любопытный взгляд и поправить чёлку.
   Просматривая листок с цифрами, один подполковник радостно воскликнул:
   - Самойлов вышел к Ландсбергу! Пойду доложу!
   Он быстро застегнул пуговицы кителя и скрылся в соседней комнате.
   Вообще все офицеры время от времени уходили в соседнюю комнату с листками цифр и тут же возвращались обратно.
   Сопровождавший Лубенцова офицер вскоре вернулся:
   - Член Военного Совета приглашает вас ужинать.
   Лубенцов пошел вслед за офицером. В соседней комнате за большими столами с разложенными на них картами штабные работники отмечали изменения, происходящие в положении танков. В душе пехотинца Лубенцова шевельнулась некоторая зависть к работникам танкового штаба. За час тут происходят изменения, какие не могут даже сниться пехоте-матушке! "Хотя и без нее танки тоже далеко не пойдут", - успокоил он тут же свое пехотное самолюбие.
   В одной из комнат лежали и висели генеральские шинели.
   - Раздевайтесь, - шепнул офицер Лубенцову.
   Лубенцов снял шинель и приотворил дверь в следующую комнату. Здесь за накрытым столом сидели танковые начальники и один генерал-летчик. Всех было десять человек.
   Член Военного Совета прохаживался, по своему обыкновению, из угла в угол и молча обдумывал создавшееся положение. Наступление протекало успешно. Но из доклада начальника штаба генерала Сергиевского - хотя он, надо сказать, докладывал осторожно, не делая выводов, - и из разговора по радио с танковым командующим, находившимся впереди с оперативной группой, Сизокрылову было ясно, что положение усложняется с каждым часом. Прежде всего танки оторвались от пехоты на 50 - 100 километров. Танковые полки, разрезавшие Восточную Германию, потеряли часть техники и личного состава. Коммуникации были частично разорваны боеспособными немецкими дивизиями. Подвоз боеприпасов и горючего совершался, таким образом, в очень трудных условиях. Одну автоколонну разбила немецкая авиация. Самое сложное заключалось именно в том, что многие бригады израсходовали свое горючее, а автобаты, ушедшие за горючим, еще не вернулись с тыловых баз.
   - Почему не вернулись? - спросил Сизокрылов, внезапно остановившись перед Сергиевским.
   Сергиевский встал, но ничего не ответил.
   - Вы не знаете? - спросил Сизокрылов. - В таком случае я вам объясню. Вы передоверили важнейшее дело - снабжение горючим - второстепенным лицам, а то и просто шоферам. Послали машины и на этом успокоились. А с ними должны были следовать ответственные офицеры штаба.
   Он снова зашагал по комнате, потом спросил:
   - Вызвали, наконец, Карелина?
   - Вызвал, товарищ генерал, - ответил Сергиевский.
   Генерал Карелин командовал артиллерийской дивизией, которая со своими тяжелыми орудиями находилась на марше. Он ночевал в соседней деревне. Его разбудили и привезли. Он вошел, рослый, краснощекий, рыжий, молодцеватый, и, громко представившись, замер, ожидая вопросов члена Военного Совета.
   - Как дела, Карелин? - негромко спросил Сизокрылов.
   - Спасибо, товарищ генерал! - ответил Карелин улыбаясь. - Всё в порядке. Матчасть готова громить Берлин. График движения выдерживаю пунктуально. Артиллеристы горят желанием действовать в боевых порядках пехоты. С рассвета двинусь дальше.
   - Молодцы! - сказал Сизокрылов и повторил: - Молодцы!
   Он заходил по комнате, потом опять остановился и спросил:
   - А горючее есть?
   - Хватит! - радостно воскликнул Карелин. - До Берлина хватит! Тягачи заправлены по горло...
   - Садись ужинать, - пригласил Сизокрылов.
   Карелин, скинув бекешу, сел за стол и огромными, веселыми, красными руками ухватился за вилку и нож.
   - А горючее, - продолжал Сизокрылов, - ты всё, понимаешь, всё без остатка, передашь танкистам.
   Карелин выпустил вилку из рук и беспомощно уставился на члена Военного Совета. Его лицо сразу же осунулось.
   - А я? Как же я?.. - спросил он дрожащим голосом, и всем стало жалко этого огромного веселого человека, так внезапно низвергнутого двумя словами с вершины ликования в глубину отчаяния.
   - Снарядите бензозаправщики, - сказал Сизокрылов Сергиевскому, - они поедут с приказанием Карелина к нему в дивизию и заберут горючее. Напишите приказание, - обратился он к Карелину. - Пишите: передать все имеющееся в наличии горючее в бензозаправщики танковых войск немедленно, под расписку. Основание: приказание Военного Совета. Подпишитесь. Поужинаете со мной, а потом поедете к себе и лично проверите выполнение своего приказа.
   Генерал Сергиевский, ободрившийся и повеселевший, по-мальчишески, почти вприпрыжку, побежал с запиской Карелина отдавать распоряжение. Карелин же остался сидеть за столом, мрачный как туча. Есть он уже не мог и только глядел стеклянными глазами на скатерть. Все молчали. Молчал и член Военного Совета. Он тоже, впрочем, почти ничего не ел, вскоре встал с места и спросил:
   - Новая бригада еще не прибыла? Уральская? Кто поехал её принимать?
   - Полковник Березов.
   - Сколько километров до станции выгрузки?
   - Шестьдесят.
   Он посмотрел на Карелина, отвернулся и сказал, обращаясь к танковым генералам:
   - Поврежденные танки надо восстанавливать на поле боя. Вы имеете не малый опыт в этом деле. Ремонтник - теперь центральная фигура в ваших соединениях. Представляйте особо отличившихся к награждению званием Героя Советского Союза, - он обратился, наконец, к Карелину: - Я вижу, что аппетит я вам испортил. Что ж, поезжайте к себе и проверьте выполнение приказа. Я знаю местный патриотизм ваших артиллеристов. Вероятно, они неохотно будут отдавать горючее. Поэтому вы лично проследите за этим делом.
   Карелин пробормотал "есть", надел бекешу и вышел. Все прислушались. Под окном раздался сердитый голос Карелина: "Заводи! Поехали! Заснул ты, что ли?" Член Военного Совета усмехнулся, но ничего не сказал.
   Сергиевский вошел и доложил, что бензозаправщики отправлены за горючим.
   - А о ваших снабженцах, - жестко сказал Сизокрылов, - мы еще поговорим в другой раз.
   Он прислушался - вдали гудели моторы.
   - Бригада на подходе, - сказал Сергиевский.
   Действительно, через минуту в комнату вошел тот генерал, который ехал с Сизокрыловым в машине. Он доложил, что бригада прибыла и сосредоточивается в лесу.