Страница:
Я сразу поняла, что эта дама просто вцепилась в академика, навязала ему свою помощь. Только не учла его особенности подчинять себе всех окружающих, выматывать из них всю душу и еще весело подбадривать. Как бы он не вымотал ее, бедненькую, как бы уголки рта у нее из презрительных не стали бы горькими…
— Все! — объявил академик. — Мой новый личный секретарь, доброволец арктического аврала, — за мной! Пойдем поднимать поселок по тревоге. Демонтируем все наземное оборудование! Соберем его в ледяных хижинах в полусотне километров отсюда! Прощайте! Да здравствует солнце, да сгинет дотошность и тьма!
И академик со смехом открыл дверь.
Моя Елена Кирилловна сияла, а я любовалась ею.
И тут подошел прощаться Буров.
— Мы уже простились, — холодно кивнула ему Елена Кирилловна и, обняв меня, пошла в свою комнату.
Я взглянула через плечо.
Буров помрачнел. А я торжествовала.
Мамочка все заметила, все поняла. Она взяла его под руку и сказала:
— Ну а нам с вами, Сергей Андреевич, еще рано прощаться, наметь-ка план работы.
И увела его к себе в кабинет.
Не знаю, сможет ли он там с нею что-нибудь обсуждать?»
— Все! — объявил академик. — Мой новый личный секретарь, доброволец арктического аврала, — за мной! Пойдем поднимать поселок по тревоге. Демонтируем все наземное оборудование! Соберем его в ледяных хижинах в полусотне километров отсюда! Прощайте! Да здравствует солнце, да сгинет дотошность и тьма!
И академик со смехом открыл дверь.
Моя Елена Кирилловна сияла, а я любовалась ею.
И тут подошел прощаться Буров.
— Мы уже простились, — холодно кивнула ему Елена Кирилловна и, обняв меня, пошла в свою комнату.
Я взглянула через плечо.
Буров помрачнел. А я торжествовала.
Мамочка все заметила, все поняла. Она взяла его под руку и сказала:
— Ну а нам с вами, Сергей Андреевич, еще рано прощаться, наметь-ка план работы.
И увела его к себе в кабинет.
Не знаю, сможет ли он там с нею что-нибудь обсуждать?»
Глава четвертая. БУРОВ
Никогда Буров, атлет и турист, не страдал бессонницей, а теперь… просыпался среди ночи, угнетенный ясностью сознания, сбрасывал одеяло и шагал по комнате из угла в угол, думал, думал…
И сам же издевался над собой. Должно быть, не выдержал добрый молодец тройной смены жары и холода: подводное извержение и замерзшая полынья, пламенная любовь с увечьем и холод равнодушия, наконец, горячие замыслы искателя, с которыми он рвался сюда, и холодная рассудность профессора Веселовой-Росовой, не позволявшей отступать от плана… И не превратился добрый молодец, как полагалось по сказке, после того, как окунулся в котлы с горячей и холодной водой, в могучего богатыря, а лишился последних сил и даже сна…
Негодуя на себя, Буров надевал меховую куртку, брал лыжи и выходил в ночную тундру.
Исполинский «цирк» Великой яранги был освещен. Здание синхрофазотрона выросло здесь мгновенно. Его простеганные стены походили на теплое одеяло, а остроконечная конусообразная крыша уперлась в самое небо, перекрыв огромную площадь в центре научного городка. В нем прежде жил персонал установки «Подводное солнце». Сооружение это оказалось надувной резиновой палаткой с двойными стенками, воздух между которыми хорошо сохранял тепло внутри. Крутой же конус крыши был надут водородом и не взлетал, как воздушный шар, только из-за стальных тросов. Они струнами тянулись к земле от его вершин и основания. Такие своды легче воздуха применялись теперь для перекрытия крупнейших стадионов.
Синхрофазотрон перенесли из-под Москвы по частям на гигантах вертолетах, которые спускали их прямо на площадь, выполняя роль подъемных кранов. Грандиозный кольцевой магнит, по весу не уступая броненосцу, требовал при сборке точности до нескольких микрон. Его установили не на фундаменте, а заставили плавать в жидкой ртути, благодаря чему его части при сборке сами занимали точно такое положение, какое имели прежде.
За право работать с синхрофазотроном буквально дрались группы физиков. Одну из них возглавлял Буров.
Буров подсмеивался над собой. Надо же, чтобы в его группу назначили именно Шаховскую… и еще одну — острую и колючую девчонку, вчерашнюю школьницу, дочку самой Веселовой-Росовой.
Группе Бурова было поручено проделать огромное количество опытов, механических, даже бездумных, но предусмотренных общей программой, — планомерно и дотошно, ничего не пропуская, со всех возможных сторон исследовать загадочные свойства среды, в которой почему-то перестали проходить ядерные реакции.
Веселова-Росова не допускала никаких отступлений, никаких фантазий. Она резко предупредила Бурова, что считает фантазерство несовместимым с наукой. Сергей Андреевич должен был подчиниться, стать слепым орудием слепого поиска.
Да, слепого поиска!
Полярное небо затянуло тучами. Звезд словно никогда не было. Снег лежал перед Буровым темный, без единого следа.
Казалось безрассудным идти без лыжни по целине. Но Буров шел. Он решил проверить, на что еще способен.
Сергей Андреевич не боялся полярной ночи, умел ориентироваться в снежной темноте, к которой удивительно приспосабливались его глаза. Даже просеянного сквозь облака света невидимых звезд и молодого месяца было ему достаточно. Ветер дул в левую щеку, пологие подъемы и спуски холмов отмеряли расстояния. Лыжня всегда приведет обратно… К Великой яранге… К Шаховской, с которой вместе он бродил в научной тьме.
Шаховская!.. Что это за женщина и почему она так вдруг сковала его, всегда легкого, свободного? Она угнетала на работе своей ровностью, даже увлеченностью той чепухой, которой, по его мнению, они занимались. Елена Кирилловна не знала усталости, не знала сомнений, угадывала его желания, намерения… Всегда была права и, оставаясь холодной, старалась облегчить ему работу… А ведь она чувствовала еще по разговору на ледоколе, что он хотел бы совсем других отношений между ними! Чувствовала, но не подавала виду!.. Демонстрировала свое превосходство!.. А девчонка с острыми темными глазами все замечала, все понимала… Черт бы ее побрал!..
И Буров, срываясь, кричал на помощницу:
— Шаховская! Нельзя ли живее? Вы что, не знаете назначения приборов? Может быть, еще пудреницу мне подсунете?
Елена Кирилловна холодно улыбалась. А Люда однажды едко заметила, что хирурги тоже иногда орут во время операции на ассистентов и медицинских сестер, но те ради больных все терпят. Все дело в воспитании!.. И что образование без воспитания как колесо без оси.
Воспитание! Что она понимает в этом? Буров кусал губы. «Колесо без оси!..» Родители отдали его в английскую школу, где преподавание велось на английском языке, чтобы он с детства овладел им. И по их настоянию он поступил в Высшее техническое училище. Множество занятий: научные олимпиады, спорт, музыка, театр. У Сережи не оставалось свободного времени!
Сережа мог прочитать любой доклад, провести любое мероприятие, был председателем совета отряда, потом членом комсомольского комитета, стоял во главе студенческих организаций. Как юный руководитель, он выработал в себе принципиальную, резкую и даже грубоватую требовательность к другим.
А теперь вот толстогубая девчонка, кичащаяся своими миндалинками вместо глаз, делает ему замечания!.. А замечаний он совершенно не терпел. Отец и мать сначала не успевали, а потом не решались ему их делать, а другим он делал замечания обычно сам. Всегда уверенный в своей правоте, он презрительно относился ко всяким условностям, выдуманным людьми для общения друг с другом, считая себя выше этого.
Сергей Буров всегда шел своим путем. Из двух дорожек, которые ему встречались на пути, он выбирал нехоженую, а еще больше любил прокладывать новую. Сколько он протоптал в снегу тропок!.. И как радовался всегда, когда видел, что по его тропинке идут другие,
Окончив вуз, Сергей Буров не стал инженером. Отец не угадал его склонности к научной работе и даже оскорбился изменой сына инженерному делу.
Буров увлекся не только ядерной физикой, но и астрономией, считая, что искать новое можно только на меже наук.
Сергей Буров получил степень кандидата физико-математических наук за лишенную всякого практического значения, как считал отец, работу «О некоторых гипотетических свойствах протовещества, которыми оно должно было бы обладать, если действительно существовало до образования звезд». Тьфу!.. Старый инженер не мог одобрить такой деятельности сына.
И вот теперь так о многом дерзко мечтавший Буров должен был заниматься бесперспективными исканиями по чужой программе. Ему казалось, что он потерял самого себя.
Он бежал по снегу, не ощущая холода, и думал, думал… В чем же дело? Он слепо подчинялся профессору Веселовой-Росовой. У нее и сейчас был тот же метод, каким они когда-то вместе с Овесяном запускали «Подводное солнце». Пятьдесят тысяч опытов! Они накрывали снарядами не цель, а огромную площадь, в расчете, что хотя бы один снаряд случайно попадет… в яблочко. Случайно!.. Так же поступал и Эдисон, когда искал нить для первой лампочки накаливания и пластины для щелочного аккумулятора. Кажется, это принято считать американским методом исследования. В просторечии: «метод тыка». А может быть, нужно не пятьдесят тысяч, а сто тысяч, миллион опытов!.. Сколько лет нужно убить на это?..
Кибернетики научили современные электронные вычислительные машины играть в шахматы. Первые программы были рассчитаны на перебор машинами всех возможностей, на оценку с материальной стороны положения, которое получится через несколько ходов. И машины безнадежно уступали человеку, который вовсе не перебирал в уме все мыслимые варианты. И тогда появились «эвристические программы»! Машины обучались находить лучшее продолжение не механически, отвергнув все остальные, а на основании общих принципов. И сила электронных шахматистов сразу подскочила!
А к Великой яранге приехали на оленьих упряжках — по четыре оленя веером — гости из тундры. Они заглядывали внутрь яранги, щелкали языками, пытались понять суть физических опытов. Они опасались за свои плодовые сады, которые успели посадить, когда «Подводное солнце» подогрело море, они беспокоились о весеннем севе пшеницы… Или прав Овесян, зажигая в другом месте новое «Подводное солнце» и не одобряя «проблемных исканий», называя их «беспредметной наукой ради науки»?
Буров все шел и шел вперед, невольно сравнивая свои блуждания в потемках научной проблемы с окружающей его темнотой снегов.
Ведь не прокладывает он сейчас в сугробах сто путей, чтобы наткнуться на единственно нужный! Он находит его чутьем, интуицией. Не так ли должно быть в науке? Не подобна ли научная проблема снежным сумеркам, когда все одинаково неясно и ложно, но где-то лежит верный путь?
Так почему же он отказался от своей идеи, с которой ехал сюда, почему забыл о своей гипотезе, открывающей путь исканий? Пусть она окажется ложной, но тогда взамен надо выдвинуть другую, намечающую новый путь. Нет! Не ощупью надо вести научный поиск!
Буров резко остановился. Бунтарь созрел в нем.
Сбросить тяжесть авторитетов! Угадывать дорогу самому, прокладывать путь, менять его, если он неверен, идти дорогой гипотез, предположений, а не бездумно пробовать все: «рябчик, лошадь, медведь, слон, колибри…»
Буров поочередно перекинул лыжи, чтобы, не сходя с лыжни, идти назад.
В Великую ярангу он пришел задолго до начала своей смены.
Он бродил по отсекам между грубо сложенными из свинцовых болванок стенами, защищающими сотрудников от опасных излучений, и рассеянно смотрел на приборы, которыми пользовались его группа и другие физики.
Усталые научные сотрудники собирали записи, выключали приборы и закрывали столы после ночной смены.
Буров не мог дождаться, когда придут его помощницы.
Они пришли, как всегда, вместе. Эта девчонка влюблена в Елену Кирилловну, ревнует ее к каждому брошенному на нее взгляду. А покорная на работе Елена Кирилловна, выйдя из Великой яранги, становится недоступной… Словно и не она застегивала пуговицы на его мокрой рубашке!..
Следом за Шаховской и Людой прямо в отсек Бурова неожиданно пришли профессор Веселова-Росова и академик Овесян.
— Ну как, богатырь? — спросил академик, озорно поблескивая глазами. — Бросай «науку ради науки». Идем ко мне настоящим делом заниматься: будем вместе «солнце» зажигать. Или нравится со статистикой здесь возиться?
— Статистики не выношу, — признался Буров. — И метод исканий, построенный на ней, считаю неверным. Предпочел бы эвристику!
Он решился. Он шел на бой.
— Ого! Бунт на корабле! — засмеялся Овесян, взглядывая на Марию Сергеевну. — Над Великой ярангой выброшен черный флаг.
— Сергей Андреевич склонен к фантазиям, — сказала Мария Сергеевна, — но это пройдет…
— Молодость всегда проходит… к старости, — заметил Овесян.
Буров вскипел. Он вдруг понял, что маститые ученые даже не принимают его всерьез. Они, не ладя между собой, против него едины. И он накинулся сначала на Овесяна:
— Простите, Амас Иосифович, мне трудно понять, как можно произвести в свое время управляемый синтез гелия из водорода, а теперь отрекаться от проблемных исканий? Разве наука может остановиться на том, что в свое время сделали вы?
Овесян вспыхнул. Мария Сергеевна даже испугалась за него. Она-то знала, каким он бывает, когда вспылит. Но он только сказал:
— Сейчас он докажет, что мы, академики, получаем свои звания за работы, сделанные в бытность кандидатами наук.
— Я этого не говорю. Но остановиться на достигнутом, хотя бы во имя практического использования, это наверняка дать себя обогнать другим.
Шаховская, стоя с Людой поодаль, нагнулась к ней и прошептала:
— Ну, Лю, нам с тобой, кажется, повезло… Бой быков или гладиаторов?
— Боюсь, нам придется волочить тело по песку, — шепнула в ответ Люда.
— Чем же вас не устраивает, позволительно будет узнать, наш план работы? — холодно спросила Веселова-Росова.
— Так дальше нельзя, Мария Сергеевна! Для того чтобы найти золото, не измельчают всю гору, чтобы промыть ее, а находят жилу, ведут разработки этой жилы, поворачивают с ней то вправо, то влево.
— Что ж, — вздохнула руководительница работ. — Никто не запретит вам свернуть с нашего пути.
Шаховская и Люда переглянулись. Но Буров не понял намека, он продолжал горячо высказывать свою мысль:
— Надо представить себе направление жилы, определить характер физического явления, которые мы хотим разгадать, предположить, почему стала невозможной ядерная реакция!
— Кстати, наш план предусматривает не предположения, а точное установление причин явления, — прервала Мария Сергеевна.
— Предположения, гипотезы нужны, как луч в темноте. Идя в освещенном направлении, можно подтвердить или опровергнуть гипотезу. Если верно — идем дальше. Если неверно — выдвигаем новую гипотезу, ищем в новом направлении.
— Стоп, стоп, молодой человек! — загремел Ове-сян. — Нет более обещающих загадок, чем загадки природы. Гипотеза должна исходить из фактов, а не факты из гипотезы.
— Корректно только наполовину, — отпарировал Буров, быстро переглянувшись с Шаховской. — Гипотеза должна объяснять факты известные и в то же время должна указывать факты, которые могут быть найдены в ее подтверждении. Догмы — тормоз науки!
— Вот! Не угодно ли! — обернулся к Веселовой-Росовой Овесян. — Закономерный шаг к абсурду. Не взыщите, дорогая! Достаточно только начать «заумные искания» — и они тотчас выльются в экстремальные выводы.
Из-за свинцовых перегородок словно случайно в отсек заглядывали физики других групп. Все чувствовали грозу. Шаховская улыбалась.
— Я понимаю, что неугоден вам, — сказал Буров. — Очевидно, здесь требуются бездумные исполнители…
— Остановитесь, — прервала Веселова-Росова. — Не беритесь так судить обо всех своих товарищах по работе.
Овесян подошел к Бурову.
— Слушай, Буров! В тебе что-то есть. Ты инженер по специальности, понюхал физики… Здравый смысл подсказывает, что тебе надо идти со мной зажигать «Подводное солнце». А гипотезы, гипотезы — потом… Так, кажется, пелось в одной старой песенке.
— Я не склонен шутить, Амас Иосифович. Если бы мне было нечего предложить, я не поднимал бы этого разговора.
— Любопытно все же, что он может предложить? — обратился Овесян к Веселовой-Росовой.
Мария Сергеевна пожала плечами, давая понять, что может выслушать этого человека только ради причуды академика.
— Итак, что вы предлагаете, Сергей Андреевич? — обернулся академик к Бурову. — Требуем информации.
Работа на синхрофазотроне прекратилась, физики столпились в отсеке Бурова, который вынужден был выступать на стихийно собравшейся научной конференции.
— Итак, что глушит здесь ядерные реакции, какие примеси в морской воде неугодны им? — спросил Овесян, усаживаясь на табурет и опираясь руками в расставленные колени.
Буров стоял перед ним, как школьник, отвечающий урок.
— Мне привелось работать над проблемой протовещества.
Овесян высоко поднял свои лохматые брови.
Шаховская насторожилась.
— Протовещество — это состояние материи до появления звезд и планет. В протовеществе все строительные материалы вещества были собраны в невыразимой плотности, как бы в одном немыслимо сжатом атоме, нейтроны которого не могли разлететься…
Овесян поморщился.
— И возможно, существовала некая субстанция, которая удерживала нейтроны, — продолжал Буров.
— За эту субстанцию вам и присудили степень кандидата наук? — прервал Овесян.
Буров смутился, нахмурился.
— Я не боялся черных шаров, — запальчиво сказал он.
Мария Сергеевна осуждающе покачала головой.
— Почему же не допустить, — упрямо ухватился за свое Буров, — что остатки этой субстанции существуют всюду, где материя обрела уже форму обычного вещества? Она может проявлять себя в том, что захватывает нейтроны, мешает ядерным реакциям.
Овесян деланно всплеснул руками:
— И эту физическую жар-птицу он предлагает искать!..
— Взамен планомерных исследований, — с укором добавила Мария Сергеевна. — Мы не вправе отвлечься. Слишком неясно. Слишком малоперспективно. Слишком оригинально.
Лоб у Бурова стал влажным, он словно поднимал с земли немыслимую тяжесть.
— Где же вы хотите искать свою субстанцию? — язвительно спросил Овесян.
— В море. На дне. У вулкана, — решительно ответил Буров.
Люда ревниво перехватила восхищенный взгляд, который Елена Кирилловна бросила на Бурова.
— Так-таки на дне? И прямо у вулкана? — переспросил Овесян. — Воду ведрами будете оттуда черпать?
— Нет! Надо опустить на дно целую лабораторию.
Овесян и Веселова-Росова переглянулись, улыбнулись.
Овесян встал, похлопал Бурова по плечу:
— Жаль, жаль, товарищ инженер, что не хотите ко мне на установку идти. Слушай, когда будешь академиком, пожалуйста, не вспоминай работу, за которую тебе кандидата дали, не надо!.. А для гениальности ты вполне безумен.
Буров вытер платком лоб.
— Простите, — сказал он. — Я понимаю это как отстранение от научной работы.
— Научной работой нельзя заниматься против своей воли, — холодно сказала Мария Сергеевна и величественно вышла из отсека.
Овесян пошел следом. У свинцовой стенки он остановился и пытливо посмотрел на Бурова через плечо.
Бурову хотелось наговорить всем резкостей, порвать записи, опрокинуть табурет.
Неожиданно он встретился взглядом с Шаховской.
Нет, она не торжествовала. Она смотрела на него ободряюще, задорно и… ласково.
А Люда с тревогой оглядывала обоих.
И сам же издевался над собой. Должно быть, не выдержал добрый молодец тройной смены жары и холода: подводное извержение и замерзшая полынья, пламенная любовь с увечьем и холод равнодушия, наконец, горячие замыслы искателя, с которыми он рвался сюда, и холодная рассудность профессора Веселовой-Росовой, не позволявшей отступать от плана… И не превратился добрый молодец, как полагалось по сказке, после того, как окунулся в котлы с горячей и холодной водой, в могучего богатыря, а лишился последних сил и даже сна…
Негодуя на себя, Буров надевал меховую куртку, брал лыжи и выходил в ночную тундру.
Исполинский «цирк» Великой яранги был освещен. Здание синхрофазотрона выросло здесь мгновенно. Его простеганные стены походили на теплое одеяло, а остроконечная конусообразная крыша уперлась в самое небо, перекрыв огромную площадь в центре научного городка. В нем прежде жил персонал установки «Подводное солнце». Сооружение это оказалось надувной резиновой палаткой с двойными стенками, воздух между которыми хорошо сохранял тепло внутри. Крутой же конус крыши был надут водородом и не взлетал, как воздушный шар, только из-за стальных тросов. Они струнами тянулись к земле от его вершин и основания. Такие своды легче воздуха применялись теперь для перекрытия крупнейших стадионов.
Синхрофазотрон перенесли из-под Москвы по частям на гигантах вертолетах, которые спускали их прямо на площадь, выполняя роль подъемных кранов. Грандиозный кольцевой магнит, по весу не уступая броненосцу, требовал при сборке точности до нескольких микрон. Его установили не на фундаменте, а заставили плавать в жидкой ртути, благодаря чему его части при сборке сами занимали точно такое положение, какое имели прежде.
За право работать с синхрофазотроном буквально дрались группы физиков. Одну из них возглавлял Буров.
Буров подсмеивался над собой. Надо же, чтобы в его группу назначили именно Шаховскую… и еще одну — острую и колючую девчонку, вчерашнюю школьницу, дочку самой Веселовой-Росовой.
Группе Бурова было поручено проделать огромное количество опытов, механических, даже бездумных, но предусмотренных общей программой, — планомерно и дотошно, ничего не пропуская, со всех возможных сторон исследовать загадочные свойства среды, в которой почему-то перестали проходить ядерные реакции.
Веселова-Росова не допускала никаких отступлений, никаких фантазий. Она резко предупредила Бурова, что считает фантазерство несовместимым с наукой. Сергей Андреевич должен был подчиниться, стать слепым орудием слепого поиска.
Да, слепого поиска!
Полярное небо затянуло тучами. Звезд словно никогда не было. Снег лежал перед Буровым темный, без единого следа.
Казалось безрассудным идти без лыжни по целине. Но Буров шел. Он решил проверить, на что еще способен.
Сергей Андреевич не боялся полярной ночи, умел ориентироваться в снежной темноте, к которой удивительно приспосабливались его глаза. Даже просеянного сквозь облака света невидимых звезд и молодого месяца было ему достаточно. Ветер дул в левую щеку, пологие подъемы и спуски холмов отмеряли расстояния. Лыжня всегда приведет обратно… К Великой яранге… К Шаховской, с которой вместе он бродил в научной тьме.
Шаховская!.. Что это за женщина и почему она так вдруг сковала его, всегда легкого, свободного? Она угнетала на работе своей ровностью, даже увлеченностью той чепухой, которой, по его мнению, они занимались. Елена Кирилловна не знала усталости, не знала сомнений, угадывала его желания, намерения… Всегда была права и, оставаясь холодной, старалась облегчить ему работу… А ведь она чувствовала еще по разговору на ледоколе, что он хотел бы совсем других отношений между ними! Чувствовала, но не подавала виду!.. Демонстрировала свое превосходство!.. А девчонка с острыми темными глазами все замечала, все понимала… Черт бы ее побрал!..
И Буров, срываясь, кричал на помощницу:
— Шаховская! Нельзя ли живее? Вы что, не знаете назначения приборов? Может быть, еще пудреницу мне подсунете?
Елена Кирилловна холодно улыбалась. А Люда однажды едко заметила, что хирурги тоже иногда орут во время операции на ассистентов и медицинских сестер, но те ради больных все терпят. Все дело в воспитании!.. И что образование без воспитания как колесо без оси.
Воспитание! Что она понимает в этом? Буров кусал губы. «Колесо без оси!..» Родители отдали его в английскую школу, где преподавание велось на английском языке, чтобы он с детства овладел им. И по их настоянию он поступил в Высшее техническое училище. Множество занятий: научные олимпиады, спорт, музыка, театр. У Сережи не оставалось свободного времени!
Сережа мог прочитать любой доклад, провести любое мероприятие, был председателем совета отряда, потом членом комсомольского комитета, стоял во главе студенческих организаций. Как юный руководитель, он выработал в себе принципиальную, резкую и даже грубоватую требовательность к другим.
А теперь вот толстогубая девчонка, кичащаяся своими миндалинками вместо глаз, делает ему замечания!.. А замечаний он совершенно не терпел. Отец и мать сначала не успевали, а потом не решались ему их делать, а другим он делал замечания обычно сам. Всегда уверенный в своей правоте, он презрительно относился ко всяким условностям, выдуманным людьми для общения друг с другом, считая себя выше этого.
Сергей Буров всегда шел своим путем. Из двух дорожек, которые ему встречались на пути, он выбирал нехоженую, а еще больше любил прокладывать новую. Сколько он протоптал в снегу тропок!.. И как радовался всегда, когда видел, что по его тропинке идут другие,
Окончив вуз, Сергей Буров не стал инженером. Отец не угадал его склонности к научной работе и даже оскорбился изменой сына инженерному делу.
Буров увлекся не только ядерной физикой, но и астрономией, считая, что искать новое можно только на меже наук.
Сергей Буров получил степень кандидата физико-математических наук за лишенную всякого практического значения, как считал отец, работу «О некоторых гипотетических свойствах протовещества, которыми оно должно было бы обладать, если действительно существовало до образования звезд». Тьфу!.. Старый инженер не мог одобрить такой деятельности сына.
И вот теперь так о многом дерзко мечтавший Буров должен был заниматься бесперспективными исканиями по чужой программе. Ему казалось, что он потерял самого себя.
Он бежал по снегу, не ощущая холода, и думал, думал… В чем же дело? Он слепо подчинялся профессору Веселовой-Росовой. У нее и сейчас был тот же метод, каким они когда-то вместе с Овесяном запускали «Подводное солнце». Пятьдесят тысяч опытов! Они накрывали снарядами не цель, а огромную площадь, в расчете, что хотя бы один снаряд случайно попадет… в яблочко. Случайно!.. Так же поступал и Эдисон, когда искал нить для первой лампочки накаливания и пластины для щелочного аккумулятора. Кажется, это принято считать американским методом исследования. В просторечии: «метод тыка». А может быть, нужно не пятьдесят тысяч, а сто тысяч, миллион опытов!.. Сколько лет нужно убить на это?..
Кибернетики научили современные электронные вычислительные машины играть в шахматы. Первые программы были рассчитаны на перебор машинами всех возможностей, на оценку с материальной стороны положения, которое получится через несколько ходов. И машины безнадежно уступали человеку, который вовсе не перебирал в уме все мыслимые варианты. И тогда появились «эвристические программы»! Машины обучались находить лучшее продолжение не механически, отвергнув все остальные, а на основании общих принципов. И сила электронных шахматистов сразу подскочила!
А к Великой яранге приехали на оленьих упряжках — по четыре оленя веером — гости из тундры. Они заглядывали внутрь яранги, щелкали языками, пытались понять суть физических опытов. Они опасались за свои плодовые сады, которые успели посадить, когда «Подводное солнце» подогрело море, они беспокоились о весеннем севе пшеницы… Или прав Овесян, зажигая в другом месте новое «Подводное солнце» и не одобряя «проблемных исканий», называя их «беспредметной наукой ради науки»?
Буров все шел и шел вперед, невольно сравнивая свои блуждания в потемках научной проблемы с окружающей его темнотой снегов.
Ведь не прокладывает он сейчас в сугробах сто путей, чтобы наткнуться на единственно нужный! Он находит его чутьем, интуицией. Не так ли должно быть в науке? Не подобна ли научная проблема снежным сумеркам, когда все одинаково неясно и ложно, но где-то лежит верный путь?
Так почему же он отказался от своей идеи, с которой ехал сюда, почему забыл о своей гипотезе, открывающей путь исканий? Пусть она окажется ложной, но тогда взамен надо выдвинуть другую, намечающую новый путь. Нет! Не ощупью надо вести научный поиск!
Буров резко остановился. Бунтарь созрел в нем.
Сбросить тяжесть авторитетов! Угадывать дорогу самому, прокладывать путь, менять его, если он неверен, идти дорогой гипотез, предположений, а не бездумно пробовать все: «рябчик, лошадь, медведь, слон, колибри…»
Буров поочередно перекинул лыжи, чтобы, не сходя с лыжни, идти назад.
В Великую ярангу он пришел задолго до начала своей смены.
Он бродил по отсекам между грубо сложенными из свинцовых болванок стенами, защищающими сотрудников от опасных излучений, и рассеянно смотрел на приборы, которыми пользовались его группа и другие физики.
Усталые научные сотрудники собирали записи, выключали приборы и закрывали столы после ночной смены.
Буров не мог дождаться, когда придут его помощницы.
Они пришли, как всегда, вместе. Эта девчонка влюблена в Елену Кирилловну, ревнует ее к каждому брошенному на нее взгляду. А покорная на работе Елена Кирилловна, выйдя из Великой яранги, становится недоступной… Словно и не она застегивала пуговицы на его мокрой рубашке!..
Следом за Шаховской и Людой прямо в отсек Бурова неожиданно пришли профессор Веселова-Росова и академик Овесян.
— Ну как, богатырь? — спросил академик, озорно поблескивая глазами. — Бросай «науку ради науки». Идем ко мне настоящим делом заниматься: будем вместе «солнце» зажигать. Или нравится со статистикой здесь возиться?
— Статистики не выношу, — признался Буров. — И метод исканий, построенный на ней, считаю неверным. Предпочел бы эвристику!
Он решился. Он шел на бой.
— Ого! Бунт на корабле! — засмеялся Овесян, взглядывая на Марию Сергеевну. — Над Великой ярангой выброшен черный флаг.
— Сергей Андреевич склонен к фантазиям, — сказала Мария Сергеевна, — но это пройдет…
— Молодость всегда проходит… к старости, — заметил Овесян.
Буров вскипел. Он вдруг понял, что маститые ученые даже не принимают его всерьез. Они, не ладя между собой, против него едины. И он накинулся сначала на Овесяна:
— Простите, Амас Иосифович, мне трудно понять, как можно произвести в свое время управляемый синтез гелия из водорода, а теперь отрекаться от проблемных исканий? Разве наука может остановиться на том, что в свое время сделали вы?
Овесян вспыхнул. Мария Сергеевна даже испугалась за него. Она-то знала, каким он бывает, когда вспылит. Но он только сказал:
— Сейчас он докажет, что мы, академики, получаем свои звания за работы, сделанные в бытность кандидатами наук.
— Я этого не говорю. Но остановиться на достигнутом, хотя бы во имя практического использования, это наверняка дать себя обогнать другим.
Шаховская, стоя с Людой поодаль, нагнулась к ней и прошептала:
— Ну, Лю, нам с тобой, кажется, повезло… Бой быков или гладиаторов?
— Боюсь, нам придется волочить тело по песку, — шепнула в ответ Люда.
— Чем же вас не устраивает, позволительно будет узнать, наш план работы? — холодно спросила Веселова-Росова.
— Так дальше нельзя, Мария Сергеевна! Для того чтобы найти золото, не измельчают всю гору, чтобы промыть ее, а находят жилу, ведут разработки этой жилы, поворачивают с ней то вправо, то влево.
— Что ж, — вздохнула руководительница работ. — Никто не запретит вам свернуть с нашего пути.
Шаховская и Люда переглянулись. Но Буров не понял намека, он продолжал горячо высказывать свою мысль:
— Надо представить себе направление жилы, определить характер физического явления, которые мы хотим разгадать, предположить, почему стала невозможной ядерная реакция!
— Кстати, наш план предусматривает не предположения, а точное установление причин явления, — прервала Мария Сергеевна.
— Предположения, гипотезы нужны, как луч в темноте. Идя в освещенном направлении, можно подтвердить или опровергнуть гипотезу. Если верно — идем дальше. Если неверно — выдвигаем новую гипотезу, ищем в новом направлении.
— Стоп, стоп, молодой человек! — загремел Ове-сян. — Нет более обещающих загадок, чем загадки природы. Гипотеза должна исходить из фактов, а не факты из гипотезы.
— Корректно только наполовину, — отпарировал Буров, быстро переглянувшись с Шаховской. — Гипотеза должна объяснять факты известные и в то же время должна указывать факты, которые могут быть найдены в ее подтверждении. Догмы — тормоз науки!
— Вот! Не угодно ли! — обернулся к Веселовой-Росовой Овесян. — Закономерный шаг к абсурду. Не взыщите, дорогая! Достаточно только начать «заумные искания» — и они тотчас выльются в экстремальные выводы.
Из-за свинцовых перегородок словно случайно в отсек заглядывали физики других групп. Все чувствовали грозу. Шаховская улыбалась.
— Я понимаю, что неугоден вам, — сказал Буров. — Очевидно, здесь требуются бездумные исполнители…
— Остановитесь, — прервала Веселова-Росова. — Не беритесь так судить обо всех своих товарищах по работе.
Овесян подошел к Бурову.
— Слушай, Буров! В тебе что-то есть. Ты инженер по специальности, понюхал физики… Здравый смысл подсказывает, что тебе надо идти со мной зажигать «Подводное солнце». А гипотезы, гипотезы — потом… Так, кажется, пелось в одной старой песенке.
— Я не склонен шутить, Амас Иосифович. Если бы мне было нечего предложить, я не поднимал бы этого разговора.
— Любопытно все же, что он может предложить? — обратился Овесян к Веселовой-Росовой.
Мария Сергеевна пожала плечами, давая понять, что может выслушать этого человека только ради причуды академика.
— Итак, что вы предлагаете, Сергей Андреевич? — обернулся академик к Бурову. — Требуем информации.
Работа на синхрофазотроне прекратилась, физики столпились в отсеке Бурова, который вынужден был выступать на стихийно собравшейся научной конференции.
— Итак, что глушит здесь ядерные реакции, какие примеси в морской воде неугодны им? — спросил Овесян, усаживаясь на табурет и опираясь руками в расставленные колени.
Буров стоял перед ним, как школьник, отвечающий урок.
— Мне привелось работать над проблемой протовещества.
Овесян высоко поднял свои лохматые брови.
Шаховская насторожилась.
— Протовещество — это состояние материи до появления звезд и планет. В протовеществе все строительные материалы вещества были собраны в невыразимой плотности, как бы в одном немыслимо сжатом атоме, нейтроны которого не могли разлететься…
Овесян поморщился.
— И возможно, существовала некая субстанция, которая удерживала нейтроны, — продолжал Буров.
— За эту субстанцию вам и присудили степень кандидата наук? — прервал Овесян.
Буров смутился, нахмурился.
— Я не боялся черных шаров, — запальчиво сказал он.
Мария Сергеевна осуждающе покачала головой.
— Почему же не допустить, — упрямо ухватился за свое Буров, — что остатки этой субстанции существуют всюду, где материя обрела уже форму обычного вещества? Она может проявлять себя в том, что захватывает нейтроны, мешает ядерным реакциям.
Овесян деланно всплеснул руками:
— И эту физическую жар-птицу он предлагает искать!..
— Взамен планомерных исследований, — с укором добавила Мария Сергеевна. — Мы не вправе отвлечься. Слишком неясно. Слишком малоперспективно. Слишком оригинально.
Лоб у Бурова стал влажным, он словно поднимал с земли немыслимую тяжесть.
— Где же вы хотите искать свою субстанцию? — язвительно спросил Овесян.
— В море. На дне. У вулкана, — решительно ответил Буров.
Люда ревниво перехватила восхищенный взгляд, который Елена Кирилловна бросила на Бурова.
— Так-таки на дне? И прямо у вулкана? — переспросил Овесян. — Воду ведрами будете оттуда черпать?
— Нет! Надо опустить на дно целую лабораторию.
Овесян и Веселова-Росова переглянулись, улыбнулись.
Овесян встал, похлопал Бурова по плечу:
— Жаль, жаль, товарищ инженер, что не хотите ко мне на установку идти. Слушай, когда будешь академиком, пожалуйста, не вспоминай работу, за которую тебе кандидата дали, не надо!.. А для гениальности ты вполне безумен.
Буров вытер платком лоб.
— Простите, — сказал он. — Я понимаю это как отстранение от научной работы.
— Научной работой нельзя заниматься против своей воли, — холодно сказала Мария Сергеевна и величественно вышла из отсека.
Овесян пошел следом. У свинцовой стенки он остановился и пытливо посмотрел на Бурова через плечо.
Бурову хотелось наговорить всем резкостей, порвать записи, опрокинуть табурет.
Неожиданно он встретился взглядом с Шаховской.
Нет, она не торжествовала. Она смотрела на него ободряюще, задорно и… ласково.
А Люда с тревогой оглядывала обоих.
Глава пятая. ОБЩЕЕ ДЫХАНИЕ
Сергей Буров еще в детстве, когда жил с родителями в Крыму, любил нырять с открытыми глазами. Удивительный мир под водой! Вокруг как бы плотный воздух, меняющий цвет с глубиной, напоминал то просвечивающую весеннюю листву, то мрак ночи. Там не плаваешь, а вместе с быстрыми чешуйчатыми птицами будто летаешь над колеблющимися лесами, над мягкими бархатными скалами. Вверху играет тенями прозрачное «небо». Его можно пронзить и вынырнуть на поверхность, глотнуть желанного воздуха, на миг увидеть слишком резкие облака, слишком яркое солнце, слишком четкие берега…
Воспоминания детства! Они нахлынули сейчас на Бурова. Он плыл в акваланге, освещая путь лучом прожектора, закрепленного у него на лбу, как зеркальце у врача. Он управлял электрокарой, которая буксировала контейнер с приборами.
Фантасты мечтали о завоевании подводного мира, пересаживали человеку жабры акулы. Ученые пожимали плечами. Новое существо уже не походило бы на человека, должно было бы пропускать через себя бочки воды. Жизнь по-своему осуществила мечту. Не приспособление к природе, а ее подчинение разуму, способному техникой заменить биологические органы. Акваланг позволил человеку спуститься в море и быть таким же легким и свободным, как на его поверхности. И человеку открылись подводные материки! Приспособление его организма казалось безграничным. Смельчаки доказали, что могут опускаться на поразительные глубины.
Буров встал на дно, ухватился за водоросли, выключил подводную электрокару.
А неподалеку от него тоже в водорослях замерла, притаилась тень, напоминая изящное и ловкое в воде тело нерпы. На Бурова смотрели такие же огромные, как у нерпы, глаза, но… это были очки подводной маски, через которые за Буровым тревожно наблюдала его помощница Шаховская.
Так же тревожно следила она за Буровым в Великой яранге, когда после ухода научных руководителей он сел за стол, стал что-то писать, рвал написанное и снова писал.
— Письмо запорожца научным султанам? — спросила Елена Кирилловна.
Буров нахмурился.
— Думаете, что на мне сказывается примат образования над воспитанием?
— Думаю, что главную черту характера в вас воспитали. И вы не отступите из-за ложной обиды и жалкого самолюбия.
Буров ничего не ответил и твердым почерком закончил докладную записку о проведении части опыта по плану Веселовой-Росовой в подводной лаборатории, в которую можно превратить кают-компанию затонувшего ледокола, заполнив ее, как кессон, сжатым воздухом, чтобы вытеснить воду.
Овесян и Веселова-Росова созвали совещание, пригласив на него капитана гидромонитора Терехова и прибывшего для подъема затонувшего корабля начальника экспедиции ЭПРОНа Трощенко. Подводники вызвались помочь физикам. План Бурова приняли.
Буров мог торжествовать, но виду не подал.
Шаховская посматривала на него с лукавой улыбкой. А Люда ревновала ее. Она чувствовала себя такой несчастной. Ее несравненная Елена Кирилловна стала слишком много внимания уделять Бурову, даже вместе с ним возвращалась теперь с работы. А Люда вынуждена была тащиться сзади. В довершение всего она узнала, что ее не берут на дно. Буров с Еленой Кирилловной будут там вдвоем!..
Корабли ЭПРОНа работали в зоне действия подводного вулкана. К ледоколу требовалось подвести понтоны, заполнить воздухом и с их помощью заставить корабль всплыть.
Начальник экспедиции подводников решил вместе с Буровым осмотреть затонувший корабль. Трощенко устраивало, что физик был опытным аквалангистом.
Катер подводников доставил двух смельчаков в район, где затонул ледокол. Извержение вулкана приостановилось, но вода здесь не замерзала и в нескольких местах клокотала, над ее поверхностью клубились тучи пара и дыма.
Спрыгнув с катера в воду, аквалангисты поплыли рядом на небольшой глубине.
Скоро под ними в зеленоватой толще выросла громада затонувшего судна. Они подплыли к ней, потрогали руками скользкий борт, ощупали выступы иллюминаторов и стали подниматься.
В свете прожекторов появилась ажурная тень реллингов.
Эпроновец первым встал на палубу. Буров за ним. Оба стояли, печально опустив головы.
Потом они поплыли над палубой. Ледокол не походил на затонувшее судно. Нигде не было ни ила, ни ракушек, ни рыб, шныряющих меж снастей. Корабль словно попал в густой туман.
Внизу, в коридоре, тумана не было. Прожекторы освещали прозрачную воду. Казалось даже, что ее нет.
Трощенко шел впереди. Над его аквалангом облачком поднимались пузырьки.
Вошли в кают-компанию. Рояль стоял на обычном месте, стол — посередине, но стульев не было. Буров взглянул вверх и увидел, что все они плавают там кверху ножками. Он дотянулся до спинки одного из них и качнул его. Ножки закачались, не задевая за потолок.
Подводники радостно пожали друг другу руки. Они увидели желанное — воздушный мешок под потолком! Помещение годилось для кессона!
Эпроновцы блестяще справились со своей задачей. Они протянули от спасательных кораблей к ледоколу воздушные шланги. По ним в кают-компанию накачали сжатый воздух, вытеснив им воду. В освобожденное от воды помещение из Великой яранги провели электрические кабели различных напряжений, под руководством Бурова перенесли в кессон лабораторное оборудование
Буров отказался от многих добровольцев помощников, он взял с собой только Шаховскую.
Спрыгнув с эпроновского катера, он плыл рядом с ней под водой, вспоминая их первое купание. Чуть отстав, освещая Лену прожектором, он любовался ее уверенными движениями опытного аквалангиста.
В кают-компанию требовалось попадать снизу из трюма через специальное отверстие. Двери же кают-компании были теперь задраены наглухо.
Эпроновец Трощенко плыл впереди физиков, освещая лучом нагромождение ящиков в трюме. Около светлого пятна в потолке он остановился и жестом предложил Бурову вынырнуть здесь.
Буров выбрался сквозь пробитое в палубе отверстие, как из проруби, и ступил на паркетный пол, оставляя на нем мокрые следы. Он протянул руку, помог подняться на паркет и Шаховской. Она выпрямилась, сняла маску и зажмурилась от яркого электрического света.
Казалось странным вынырнуть в роскошной, отделенной дубовыми панелями комнате с роялем, отодвинутым в угол, с лабораторным распределительным щитом, уникальным плазменным ускорителем, доставленным сюда вместо громоздкого синхрофазотрона.
— Ну, вот мы и дома! — объявил Буров.
Воспоминания детства! Они нахлынули сейчас на Бурова. Он плыл в акваланге, освещая путь лучом прожектора, закрепленного у него на лбу, как зеркальце у врача. Он управлял электрокарой, которая буксировала контейнер с приборами.
Фантасты мечтали о завоевании подводного мира, пересаживали человеку жабры акулы. Ученые пожимали плечами. Новое существо уже не походило бы на человека, должно было бы пропускать через себя бочки воды. Жизнь по-своему осуществила мечту. Не приспособление к природе, а ее подчинение разуму, способному техникой заменить биологические органы. Акваланг позволил человеку спуститься в море и быть таким же легким и свободным, как на его поверхности. И человеку открылись подводные материки! Приспособление его организма казалось безграничным. Смельчаки доказали, что могут опускаться на поразительные глубины.
Буров встал на дно, ухватился за водоросли, выключил подводную электрокару.
А неподалеку от него тоже в водорослях замерла, притаилась тень, напоминая изящное и ловкое в воде тело нерпы. На Бурова смотрели такие же огромные, как у нерпы, глаза, но… это были очки подводной маски, через которые за Буровым тревожно наблюдала его помощница Шаховская.
Так же тревожно следила она за Буровым в Великой яранге, когда после ухода научных руководителей он сел за стол, стал что-то писать, рвал написанное и снова писал.
— Письмо запорожца научным султанам? — спросила Елена Кирилловна.
Буров нахмурился.
— Думаете, что на мне сказывается примат образования над воспитанием?
— Думаю, что главную черту характера в вас воспитали. И вы не отступите из-за ложной обиды и жалкого самолюбия.
Буров ничего не ответил и твердым почерком закончил докладную записку о проведении части опыта по плану Веселовой-Росовой в подводной лаборатории, в которую можно превратить кают-компанию затонувшего ледокола, заполнив ее, как кессон, сжатым воздухом, чтобы вытеснить воду.
Овесян и Веселова-Росова созвали совещание, пригласив на него капитана гидромонитора Терехова и прибывшего для подъема затонувшего корабля начальника экспедиции ЭПРОНа Трощенко. Подводники вызвались помочь физикам. План Бурова приняли.
Буров мог торжествовать, но виду не подал.
Шаховская посматривала на него с лукавой улыбкой. А Люда ревновала ее. Она чувствовала себя такой несчастной. Ее несравненная Елена Кирилловна стала слишком много внимания уделять Бурову, даже вместе с ним возвращалась теперь с работы. А Люда вынуждена была тащиться сзади. В довершение всего она узнала, что ее не берут на дно. Буров с Еленой Кирилловной будут там вдвоем!..
Корабли ЭПРОНа работали в зоне действия подводного вулкана. К ледоколу требовалось подвести понтоны, заполнить воздухом и с их помощью заставить корабль всплыть.
Начальник экспедиции подводников решил вместе с Буровым осмотреть затонувший корабль. Трощенко устраивало, что физик был опытным аквалангистом.
Катер подводников доставил двух смельчаков в район, где затонул ледокол. Извержение вулкана приостановилось, но вода здесь не замерзала и в нескольких местах клокотала, над ее поверхностью клубились тучи пара и дыма.
Спрыгнув с катера в воду, аквалангисты поплыли рядом на небольшой глубине.
Скоро под ними в зеленоватой толще выросла громада затонувшего судна. Они подплыли к ней, потрогали руками скользкий борт, ощупали выступы иллюминаторов и стали подниматься.
В свете прожекторов появилась ажурная тень реллингов.
Эпроновец первым встал на палубу. Буров за ним. Оба стояли, печально опустив головы.
Потом они поплыли над палубой. Ледокол не походил на затонувшее судно. Нигде не было ни ила, ни ракушек, ни рыб, шныряющих меж снастей. Корабль словно попал в густой туман.
Внизу, в коридоре, тумана не было. Прожекторы освещали прозрачную воду. Казалось даже, что ее нет.
Трощенко шел впереди. Над его аквалангом облачком поднимались пузырьки.
Вошли в кают-компанию. Рояль стоял на обычном месте, стол — посередине, но стульев не было. Буров взглянул вверх и увидел, что все они плавают там кверху ножками. Он дотянулся до спинки одного из них и качнул его. Ножки закачались, не задевая за потолок.
Подводники радостно пожали друг другу руки. Они увидели желанное — воздушный мешок под потолком! Помещение годилось для кессона!
Эпроновцы блестяще справились со своей задачей. Они протянули от спасательных кораблей к ледоколу воздушные шланги. По ним в кают-компанию накачали сжатый воздух, вытеснив им воду. В освобожденное от воды помещение из Великой яранги провели электрические кабели различных напряжений, под руководством Бурова перенесли в кессон лабораторное оборудование
Буров отказался от многих добровольцев помощников, он взял с собой только Шаховскую.
Спрыгнув с эпроновского катера, он плыл рядом с ней под водой, вспоминая их первое купание. Чуть отстав, освещая Лену прожектором, он любовался ее уверенными движениями опытного аквалангиста.
В кают-компанию требовалось попадать снизу из трюма через специальное отверстие. Двери же кают-компании были теперь задраены наглухо.
Эпроновец Трощенко плыл впереди физиков, освещая лучом нагромождение ящиков в трюме. Около светлого пятна в потолке он остановился и жестом предложил Бурову вынырнуть здесь.
Буров выбрался сквозь пробитое в палубе отверстие, как из проруби, и ступил на паркетный пол, оставляя на нем мокрые следы. Он протянул руку, помог подняться на паркет и Шаховской. Она выпрямилась, сняла маску и зажмурилась от яркого электрического света.
Казалось странным вынырнуть в роскошной, отделенной дубовыми панелями комнате с роялем, отодвинутым в угол, с лабораторным распределительным щитом, уникальным плазменным ускорителем, доставленным сюда вместо громоздкого синхрофазотрона.
— Ну, вот мы и дома! — объявил Буров.