Страница:
— Тогда я переоденусь, — сказала Шаховская.
Она отошла к ширме около рояля, где на диване было заботливо приготовлено все необходимое для переодевания.
Через минуту Шаховская появилась уже в легком, облегающем фигуру комбинезоне.
Буров докладывал по телефону Веселовой-Росовой о благополучном прибытии.
— Приступаем к работе, — закончил он.
— Я только подсохну — и обратно, — словно оправдываясь, сказал Трощенко, который сидел на полу, свесив ноги «в прорубь».
Физики сразу же приступили к работе. Трощенко, обхватив мокрое колено руками, наблюдал за ними. Особые это люди!.. Чтобы изучить космические лучи, как альпинисты, поднимаются по кручам в поднебесье, теперь вот опустились на дно…
Потом он простился, напомнив, что в капитанской каюте корабля-спасателя дежурят его эпроновцы — они всегда придут на помощь, и уплыл.
Физики остались одни.
Шаховская открывала в Бурове все новые черты.
Экспериментатор — это не простой ученый-физик, знающий свою область. Помимо научной дерзости, знаний, равняющих его с теоретиками, он еще должен быть инженером, конструктором, изобретателем, не только провести тончайший опыт, продумав его во всех деталях, но и придумать весь арсенал опыта, изобрести неизвестное, иной раз своими руками смастерить никогда не существовавшую аппаратуру, оставив попутно в технике важнейшее изобретение, а для себя всего лишь очередной неудавшийся опыт, который будет забыт.
С яростным весельем набрасывался Буров на работу. Он словно радовался, когда обнаруживал, что чего-то не хватает и надо это делать самому. Он становился за тиски, пилил, резал, Шаховская наматывала катушки, паяла… Ведь им нельзя было выйти в соседнюю лабораторию за любой мелочью.
Понадобились изоляторы. Их не было. Буров посмотрел на потолок, увидел люстру. Поставил стул на стол, забрался на него и снял плафоны. Из них получились великолепные изоляторы.
Шаховской потребовались металлические нити. Буров, не задумываясь, вынул из рояля струны и победно протянул их помощнице. Из этих же струн он сделал нужные им пружины и устроил великолепную пружинную подвеску для особо точного прибора, чтобы на нем не сказывалось дрожание морского дна вблизи действующего вулкана.
— Как вы себя чувствуете в одиночном заключении? — весело спросил он Елену Кирилловну после работы.
— Я бы не сказала, что оно одиночное, — ответила Елена Кирилловна, стеля себе на ночь на диване за ширмой.
Буров располагался в другом конце кают-компании на угловом диване, который был ему явно короток.
— Слушайте, Буров, — послышался из-за ширмы голос Шаховской. — Я бы не поверила, что буду спать с вами в одной каюте… того же самого ледокола…
— Это не каюта… — ответил Буров. — Это полевая палатка. Геологи или саперы в ней задумывались бы о соседстве друг с другом.
— Вы все-таки, Буров… настоящий! — воскликнула Шаховская.
Буров уже спал.
— А вы храпите, — с возмущением сказала она ему наутро.
— Храплю? — весело отозвался Буров. — Значит, вы мало работали вчера, если могли слушать мои ночные концерты.
И на следующий день Буров так вымотал и себя и свою помощницу, что та уже ничего ночью не слышала.
Они не поднимались на поверхность две недели, пока не подготовили эксперимент.
Во время эксперимента Елена Кирилловна надела наушники с микрофоном, как телефонистка, и каждую минуту передавала в Великую ярангу ход опыта. Проводили его под водой двое, но заочно участвовали в нем все научные сотрудники Великой яранги, включая Марию Сергеевну и приехавшего Овесяна.
Эксперимент был проведен. Результат взволновал всех.
Ядерные реакции в затонувшем судне не проходили, как не проходили они под водой в месте, где существовало прежде «Подводное солнце». Таким образом доказывалось, что морская вода и ее примеси не имеют никакого влияния на ход ядерных реакций, влияет что-то другое.
Буров держал в руках фотографию, полученную под водой в камере Вильсона, где оставался след от пролетавших элементарных частиц. Не выпуская ее, он сжал помощницу в объятиях.
— Вы понимаете, что это такое? Понимаете?
— Я понимаю, что вы сломаете мне кости.
— Видите? Какая-то сила поглощает нейтроны, не дает им разлетаться! Они не долетают до соседних атомных ядер, не могут разрушить их.
— Но вы можете. Умоляю, отпустите.
— Это же субстанция!.. Неведомая субстанция. Ее нужно поймать! Это же протовещество!
Буров казался мальчишкой, глаза его горели, волосы растрепаны, он весь словно искрился, как наэлектризованный.
А потом пришлось скучно повторять одно и то же. Веселова-Росова желала удостовериться, требовала дотошных проверок.
Буров поручил повторять опыт Лене.
— Там, где требуется упорство, непогрешимость и дотошность, незаменимы женские руки, — заявил он.
Сам Буров углубился в подготовку сложнейшего эксперимента, который поможет разгадать физическую сущность открытой субстанции. Он хотел проверить, как действуют на нее тяготение, электрическое и магнитное поля.
В Великой яранге волновались, вызывали наверх для доклада и обсуждения результатов, но Буров не хотел об этом и слышать, он должен найти самое главное. Кроме того, организмы «подводных физиков» привыкли к повышенному давлению. Смена давления могла даже вывести их из строя.
И снова «фантазер от науки» предложил неожиданное инженерное решение. Нужно определить «размещение» загадочной субстанции. Он потребовал, чтобы эпроновцы помогли ему путешествовать вместе с ледоколом по дну!..
Буров не знал, как реагировали вверху на его новую безумную, как, наверное, сказал Овесян, затею, он только настаивал, доказывал до хрипоты, требовал.
Трощенко, этот немногословный эпроновец, и капитан ледокола Терехов поддерживали его. Они заверили академика и профессора Веселову-Росову, что ледокол можно передвигать.
Это была необыкновенная операция в практике ЭПРОНа. Подводник, доставив физикам в их подводное заточение продукты, рассказывал, что понтоны скрепляют сейчас с ледоколом, судно приподнимут, и спасательный корабль с помощью стального троса станет буксировать его над дном по желанию физиков.
Буров обнял мокрого водолаза, чуть не задушил его в объятиях, потом, бодро насвистывая, принялся за подготовку задуманного опыта.
Эксперимент повторялся несколько раз по мере передвижения ледокола. Результат получался все тот же. Субстанция равномерно заполняла пространство вокруг подводного вулкана.
Тем временем Бурову удалось уплотнить субстанцию в магнитном поле.
Это уже было великим достижением! На Большой земле физики-теоретики принялись объяснять сделанное открытие, подводя под него математическую базу. Буров не ждал их выводов, он исступленно шел по намеченному пути. Он уже знал, что субстанция имеет физическую сущность, что ее может быть больше, может быть меньше. Он решил, что ее можно перенести, доставить, собрав у самого кратера вулкана.
Елена Кирилловна испугалась. Буров не должен так рисковать! Но Буров не хотел и слышать об излишней осторожности. Он решил, что доставит субстанцию в электромагнитном сосуде, сам отправится с таким сосудом в подводный рейс, поскольку корабль стал бы слитком большой мишенью для вулканических бомб. Шаховской он не позволил сопровождать себя.
Весь вечер он сооружал «электромагнитное хранилище». Лена помогала ему делать обмотку электромагнита, готовить аккумуляторы подводной электрокары, чтобы использовать их для питания электромагнита. Буров, верный себе, приспосабливал для своих целей все, что имел под рукой.
Ночью, приказав Шаховской спать, он облачился в подводный костюм и спустился в отверстие в полу кают-компании. Лена опустила за ним следом подводную электрокару и контейнер с приборами, который соединялся с ней буксирным тросом.
Но Шаховская не осталась в лаборатории. Она не хотела отпустить Бурова одного. Она быстро переоделась и нырнула за ним.
Было очень страшно в темноте трюма. Вынырнув на палубу, она успела заметить свет от прожектора Бурова. Электрокара с контейнером двигалась очень медленно. Лена смогла догнать ее и осторожно следовала за Буровым.
На всякий случай она все-таки сообщила по телефону Трощенко о предпринятом рейде. Эпроновец забеспокоился.
Буров приблизился к подводному кратеру. Вода здесь была совсем непрозрачная, наполненная пузырьками пара. Время от времени воду пронизывали шипящие полосы. Это могли быть только камни.
Буров открыл сосуд. Забулькал выходящий воздух. Сосуд наполнился водой… и субстанцией. Буров включил ток электромагнита. Теперь она никуда не денется!..
Шаховская, затаясь, неотступно следила за Сергеем Андреевичем. Подводный пейзаж изменился. Луч прожектора Бурова уже едва пробивался сквозь белую муть. Внезапно раздался шипящий свист. В грудь Лены ударило волной, вероятно, горячей, и она ринулась к Бурову, около которого на мгновение возник косой белый столб.
Сергей Андреевич словно нагнулся над чем-то и медленно раскачивался. Лена подхватила Бурова и заметила, что его заплечный мешок с аппаратом дыхания сорван. Раскаленный камень, вылетев из подводного жерла вулкана, наверно, не только ранил Бурова, но и лишил его возможности дышать… Если он не был убит, то должен задохнуться.
Лена схватила Бурова, повернула его лицо к себе, осветила прожектором. Сквозь залитое кровью стекло было видно, как рот Сергея Андреевича судорожно ловит воздух.
Она не колебалась. Торопливо сняла свой заплечный аппарат и трясущимися руками стала присоединять его к сохранившемуся шлангу Бурова.
Да, у них будет общее дыхание… Пусть обоим не хватит воздуха, но дышать будут оба… Она знала о подобном случае с космонавтами на Луне. Женщина-космонавтка присоединила свой дыхательный аппарат к костюму другого космонавта, чтобы спасти его. Не в космосе, а под водой Лена повторяла сейчас этот подвиг.
Костюмы двух водолазов оказались скрепленными. Буров был без чувств. Лена, обвязав себя и Бурова буксирным канатом, включила электрокару. Если бы кто-нибудь мог заглянуть к ней под шлем, то увидел бы закушенные губы, сведенные брови, суженные глаза.
Электрокара выносила водолазов из клокочущего ада. Вслед ей, прошивая водяную толщу, летели выброшенные из кратера камни.
Скорее бы добраться до корабля!
Лена старалась не дышать. Воздуху не хватало, в голове мутилось, в висках стучало…
Включенный на самый быстрый ход мотор электрокары не отказал. Электрокара домчала водолазов до корабля. Неуправляемая, она ударилась о борт, скользнула вверх и пошла к реллингам, Последним усилием Лена выключила мотор. Вокруг туман, в голове туман, перед глазами круги…
Она отошла к ширме около рояля, где на диване было заботливо приготовлено все необходимое для переодевания.
Через минуту Шаховская появилась уже в легком, облегающем фигуру комбинезоне.
Буров докладывал по телефону Веселовой-Росовой о благополучном прибытии.
— Приступаем к работе, — закончил он.
— Я только подсохну — и обратно, — словно оправдываясь, сказал Трощенко, который сидел на полу, свесив ноги «в прорубь».
Физики сразу же приступили к работе. Трощенко, обхватив мокрое колено руками, наблюдал за ними. Особые это люди!.. Чтобы изучить космические лучи, как альпинисты, поднимаются по кручам в поднебесье, теперь вот опустились на дно…
Потом он простился, напомнив, что в капитанской каюте корабля-спасателя дежурят его эпроновцы — они всегда придут на помощь, и уплыл.
Физики остались одни.
Шаховская открывала в Бурове все новые черты.
Экспериментатор — это не простой ученый-физик, знающий свою область. Помимо научной дерзости, знаний, равняющих его с теоретиками, он еще должен быть инженером, конструктором, изобретателем, не только провести тончайший опыт, продумав его во всех деталях, но и придумать весь арсенал опыта, изобрести неизвестное, иной раз своими руками смастерить никогда не существовавшую аппаратуру, оставив попутно в технике важнейшее изобретение, а для себя всего лишь очередной неудавшийся опыт, который будет забыт.
С яростным весельем набрасывался Буров на работу. Он словно радовался, когда обнаруживал, что чего-то не хватает и надо это делать самому. Он становился за тиски, пилил, резал, Шаховская наматывала катушки, паяла… Ведь им нельзя было выйти в соседнюю лабораторию за любой мелочью.
Понадобились изоляторы. Их не было. Буров посмотрел на потолок, увидел люстру. Поставил стул на стол, забрался на него и снял плафоны. Из них получились великолепные изоляторы.
Шаховской потребовались металлические нити. Буров, не задумываясь, вынул из рояля струны и победно протянул их помощнице. Из этих же струн он сделал нужные им пружины и устроил великолепную пружинную подвеску для особо точного прибора, чтобы на нем не сказывалось дрожание морского дна вблизи действующего вулкана.
— Как вы себя чувствуете в одиночном заключении? — весело спросил он Елену Кирилловну после работы.
— Я бы не сказала, что оно одиночное, — ответила Елена Кирилловна, стеля себе на ночь на диване за ширмой.
Буров располагался в другом конце кают-компании на угловом диване, который был ему явно короток.
— Слушайте, Буров, — послышался из-за ширмы голос Шаховской. — Я бы не поверила, что буду спать с вами в одной каюте… того же самого ледокола…
— Это не каюта… — ответил Буров. — Это полевая палатка. Геологи или саперы в ней задумывались бы о соседстве друг с другом.
— Вы все-таки, Буров… настоящий! — воскликнула Шаховская.
Буров уже спал.
— А вы храпите, — с возмущением сказала она ему наутро.
— Храплю? — весело отозвался Буров. — Значит, вы мало работали вчера, если могли слушать мои ночные концерты.
И на следующий день Буров так вымотал и себя и свою помощницу, что та уже ничего ночью не слышала.
Они не поднимались на поверхность две недели, пока не подготовили эксперимент.
Во время эксперимента Елена Кирилловна надела наушники с микрофоном, как телефонистка, и каждую минуту передавала в Великую ярангу ход опыта. Проводили его под водой двое, но заочно участвовали в нем все научные сотрудники Великой яранги, включая Марию Сергеевну и приехавшего Овесяна.
Эксперимент был проведен. Результат взволновал всех.
Ядерные реакции в затонувшем судне не проходили, как не проходили они под водой в месте, где существовало прежде «Подводное солнце». Таким образом доказывалось, что морская вода и ее примеси не имеют никакого влияния на ход ядерных реакций, влияет что-то другое.
Буров держал в руках фотографию, полученную под водой в камере Вильсона, где оставался след от пролетавших элементарных частиц. Не выпуская ее, он сжал помощницу в объятиях.
— Вы понимаете, что это такое? Понимаете?
— Я понимаю, что вы сломаете мне кости.
— Видите? Какая-то сила поглощает нейтроны, не дает им разлетаться! Они не долетают до соседних атомных ядер, не могут разрушить их.
— Но вы можете. Умоляю, отпустите.
— Это же субстанция!.. Неведомая субстанция. Ее нужно поймать! Это же протовещество!
Буров казался мальчишкой, глаза его горели, волосы растрепаны, он весь словно искрился, как наэлектризованный.
А потом пришлось скучно повторять одно и то же. Веселова-Росова желала удостовериться, требовала дотошных проверок.
Буров поручил повторять опыт Лене.
— Там, где требуется упорство, непогрешимость и дотошность, незаменимы женские руки, — заявил он.
Сам Буров углубился в подготовку сложнейшего эксперимента, который поможет разгадать физическую сущность открытой субстанции. Он хотел проверить, как действуют на нее тяготение, электрическое и магнитное поля.
В Великой яранге волновались, вызывали наверх для доклада и обсуждения результатов, но Буров не хотел об этом и слышать, он должен найти самое главное. Кроме того, организмы «подводных физиков» привыкли к повышенному давлению. Смена давления могла даже вывести их из строя.
И снова «фантазер от науки» предложил неожиданное инженерное решение. Нужно определить «размещение» загадочной субстанции. Он потребовал, чтобы эпроновцы помогли ему путешествовать вместе с ледоколом по дну!..
Буров не знал, как реагировали вверху на его новую безумную, как, наверное, сказал Овесян, затею, он только настаивал, доказывал до хрипоты, требовал.
Трощенко, этот немногословный эпроновец, и капитан ледокола Терехов поддерживали его. Они заверили академика и профессора Веселову-Росову, что ледокол можно передвигать.
Это была необыкновенная операция в практике ЭПРОНа. Подводник, доставив физикам в их подводное заточение продукты, рассказывал, что понтоны скрепляют сейчас с ледоколом, судно приподнимут, и спасательный корабль с помощью стального троса станет буксировать его над дном по желанию физиков.
Буров обнял мокрого водолаза, чуть не задушил его в объятиях, потом, бодро насвистывая, принялся за подготовку задуманного опыта.
Эксперимент повторялся несколько раз по мере передвижения ледокола. Результат получался все тот же. Субстанция равномерно заполняла пространство вокруг подводного вулкана.
Тем временем Бурову удалось уплотнить субстанцию в магнитном поле.
Это уже было великим достижением! На Большой земле физики-теоретики принялись объяснять сделанное открытие, подводя под него математическую базу. Буров не ждал их выводов, он исступленно шел по намеченному пути. Он уже знал, что субстанция имеет физическую сущность, что ее может быть больше, может быть меньше. Он решил, что ее можно перенести, доставить, собрав у самого кратера вулкана.
Елена Кирилловна испугалась. Буров не должен так рисковать! Но Буров не хотел и слышать об излишней осторожности. Он решил, что доставит субстанцию в электромагнитном сосуде, сам отправится с таким сосудом в подводный рейс, поскольку корабль стал бы слитком большой мишенью для вулканических бомб. Шаховской он не позволил сопровождать себя.
Весь вечер он сооружал «электромагнитное хранилище». Лена помогала ему делать обмотку электромагнита, готовить аккумуляторы подводной электрокары, чтобы использовать их для питания электромагнита. Буров, верный себе, приспосабливал для своих целей все, что имел под рукой.
Ночью, приказав Шаховской спать, он облачился в подводный костюм и спустился в отверстие в полу кают-компании. Лена опустила за ним следом подводную электрокару и контейнер с приборами, который соединялся с ней буксирным тросом.
Но Шаховская не осталась в лаборатории. Она не хотела отпустить Бурова одного. Она быстро переоделась и нырнула за ним.
Было очень страшно в темноте трюма. Вынырнув на палубу, она успела заметить свет от прожектора Бурова. Электрокара с контейнером двигалась очень медленно. Лена смогла догнать ее и осторожно следовала за Буровым.
На всякий случай она все-таки сообщила по телефону Трощенко о предпринятом рейде. Эпроновец забеспокоился.
Буров приблизился к подводному кратеру. Вода здесь была совсем непрозрачная, наполненная пузырьками пара. Время от времени воду пронизывали шипящие полосы. Это могли быть только камни.
Буров открыл сосуд. Забулькал выходящий воздух. Сосуд наполнился водой… и субстанцией. Буров включил ток электромагнита. Теперь она никуда не денется!..
Шаховская, затаясь, неотступно следила за Сергеем Андреевичем. Подводный пейзаж изменился. Луч прожектора Бурова уже едва пробивался сквозь белую муть. Внезапно раздался шипящий свист. В грудь Лены ударило волной, вероятно, горячей, и она ринулась к Бурову, около которого на мгновение возник косой белый столб.
Сергей Андреевич словно нагнулся над чем-то и медленно раскачивался. Лена подхватила Бурова и заметила, что его заплечный мешок с аппаратом дыхания сорван. Раскаленный камень, вылетев из подводного жерла вулкана, наверно, не только ранил Бурова, но и лишил его возможности дышать… Если он не был убит, то должен задохнуться.
Лена схватила Бурова, повернула его лицо к себе, осветила прожектором. Сквозь залитое кровью стекло было видно, как рот Сергея Андреевича судорожно ловит воздух.
Она не колебалась. Торопливо сняла свой заплечный аппарат и трясущимися руками стала присоединять его к сохранившемуся шлангу Бурова.
Да, у них будет общее дыхание… Пусть обоим не хватит воздуха, но дышать будут оба… Она знала о подобном случае с космонавтами на Луне. Женщина-космонавтка присоединила свой дыхательный аппарат к костюму другого космонавта, чтобы спасти его. Не в космосе, а под водой Лена повторяла сейчас этот подвиг.
Костюмы двух водолазов оказались скрепленными. Буров был без чувств. Лена, обвязав себя и Бурова буксирным канатом, включила электрокару. Если бы кто-нибудь мог заглянуть к ней под шлем, то увидел бы закушенные губы, сведенные брови, суженные глаза.
Электрокара выносила водолазов из клокочущего ада. Вслед ей, прошивая водяную толщу, летели выброшенные из кратера камни.
Скорее бы добраться до корабля!
Лена старалась не дышать. Воздуху не хватало, в голове мутилось, в висках стучало…
Включенный на самый быстрый ход мотор электрокары не отказал. Электрокара домчала водолазов до корабля. Неуправляемая, она ударилась о борт, скользнула вверх и пошла к реллингам, Последним усилием Лена выключила мотор. Вокруг туман, в голове туман, перед глазами круги…
Часть вторая. ДНЕВНИК В МИЛЛИОН
Не в долларах — счастье,
а в миллионе долларов!
Глава первая. РОЙ БРЕДЛИ
«Бизнес есть бизнес!
Даже дневник выгодно писать, если когда-нибудь он будет стоить миллион. А это уже большой бизнес!
Босс сказал, что издаст дневник парня, сделает его миллионером, если тот побывает в самом пекле… Стоит вспомнить, сказал он, проклятую руанскую историю. И тут же добавил, что дневник должен быть дневником, в нем все должно писаться для самого себя, только тогда он будет иметь спрос. Побольше интимности! А ужас придет…
О'кэй! Пусть придет… Для самого себя так для самого себя!.. Даже забавно болтать с самим собой: обычно ведь пьешь виски и рассуждаешь с другими. Чокнемся, старина! Давно я не беседовал с этим парнем, Роем Бредли, шести футов ростом и двести фунтов весом, которого я вижу каждое утро в зеркале для бритья, за исключением тех случаев, когда бриться нужно еще и вечером, налеплять галстук бабочкой и снова любоваться узкой физиономией славного парня двадцати восьми лет, с прямым, чудом не проломленным носом, великолепным подбородком «гордость нации», способным вынести любой удар кожаной перчатки, с ясными голубыми глазами — так, кажется, принято о них говорить — и светлыми волнистыми волосами, которые словно притягивают тоненькие пальчики, иной раз застревая в надетых на них кольцах. Что еще можно о нем сказать? Усики, которые надо подстригать через день, полоской над верхней губой…
Стоп, старина! Ловлю тебя на том, что все это для себя не пишется!
О'кэй! Считай, что сорвался… Сочтем за первое знакомство, но больше ни слова на публику!
Легко миллион не заработаешь. Действительно, стоит вспомнить проклятую руанскую историю. Том Стрэм, автор книги «Руанская история», сержант американской ракетной базы «ТН-73» близ Руана, вытащил выигрышный лотерейный билет. Случайно он все видел, а потом, воспользовавшись переполохом, схватил «джип» и помчался к месту происшествия. Да, он был очевидцем, черт бы его побрал! Жутко читать написанные им страницы. Босс сказал, что ужас придет сам собой. Может быть, Том Стрэм и не старался писать пострашнее. Просто он видел. Потом можно было ломать себе голову: отчего это получилось? Во всяком случае, нашего американского летчика можно будет расспросить лишь в день страшного суда. Бомба свалилась на Руан без парашюта, и самолет далеко улететь не смог, он, наверное, расплавился в воздухе. Возможно, опять не сдержали бомбодержатели. Обыкновенный традиционный полет, демонстрация готовности и силы. Черт возьми! Падали ведь и самолеты с атомными бомбами, сваливались ведь и бомбы, но не взрывались, а тут… Знаменитый Ру-анский собор, восстановленный после последней мировой войны, сплавился и осел, как восковая свечка на горячей сковородке… Когда-то в Японии на стене осталась тень человека, а сам человек превратился в газ… В Руане даже этого не могло случиться, не осталось ни стен, ни теней всех его жителей, если не считать, конечно, царства теней, где они ждут часа, чтобы посчитаться с летчиком, союзными генералами или, быть может, с самим государственным секретарем…
Книга разошлась в невиданном количестве экземпляров. Миллион Тома Стрэма, вероятно, достался его наследникам, потому что он слишком увлекся, катя на «джипе», забыл про радиацию и через год умер от лучевой болезни. Ему, как известно, поставили два памятника: один — солдату, погибшему при исполнении обязанностей, а другой, от коммунистов, — честному агитатору против атомной войны… Бедняга Том Стрэм может вертеться в гробу, но из-за него, сержанта ракетной базы союзных войск, из-за его книги. Ну, конечно, не только из-за его книги все и поднялось. Случайный атомный взрыв в Руане, который он описал, был только одним из поводов для поднявшейся вслед за тем пропагандистской кампании, приведшей к власти после выборов во Франции, а потом в Италии и даже теперь в Англии левых.
Правильнее всего надо было начать в свое время шум по поводу того, что атомную бомбу на Руан сбросили коммунисты — ведь именно им на пользу пошел этот взрыв, но… после драки перчатками не машут. Теперь поздно. Игра сделана, ставок больше нет. По крайней мере, до новых выборов в странах-ренегатах. Но когда шеф услышал про эту мою «коммунистическую бомбу», он сказал, что для такого парня, как я, не все еще потеряно. Нужно только побывать именно теперь в самом пекле и писать дневник. Под пеклом он разумел Африку.
Африка! Нужно быть круглым дураком, чтобы не понимать, где активизируются коммунисты и нанесут следующий свой удар. Конечно, в солнечное сплетение. Отколов от капитализма европейские куски, они постараются оставить наш континент без сырья. Таким мастерам пропаганды, как они, не так уж трудно подбить черномазых в бурнусах или набедренных повязках вообразить себя царями природы и забыть, кто их поднял из состояния дикости, кто им дал машины, проложил на их земле трубопроводы, прорыл каналы, научил строить дороги и работать. Красные додумаются и до того, чтобы потребовать национального освобождения всем рабам планеты! Лозунги готовы: «Борьба с монополиями!», «Долой капитализм, империализм и частную собственность!» Тебе скажут, что ты взрослый и потому режь отца-богача, давшего тебе облик человека, режь и отнимай у него нефтяные промыслы и алмазные россыпи, урановые рудники и тропические плантации! Отцы для того и существуют, чтобы получать от них наследство… Но нет! Мир действительно был отцом цивилизации, но он вовсе не собирается еще при жизни отдавать свое наследство неразумным сыновьям, которых сам создал, сделал чуточку цивилизованными.
Африка! Недаром говорят, что это атомный погреб мира. Там можно ожидать чего-нибудь почище руанской истории, очевидцу найдется что рассказать. Словом, там будет большая свалка и настоящее пекло… Будет пекло, потому что у нас есть священное оружие бизнеса, с помощью которого мы еще можем сдерживать напор врагов цивилизации.
Пекло так пекло! Нас рогами чертей, там обитающих, не запугаешь, особенно если из-за них выглядывают доллары. Рой Бредли заведет дневник и будет вполне искренен. Эту искренность он с удовольствием обменяет на доллары. Если нужен очевидец великих событий, то Рой Бредли станет им.
Впрочем, он, кажется, спутал дневник с очередной статьей в одной из газет босса. Больше интимности, старина!
Что ж, последний разговор с боссом был почти интимным:
— Хэлло, Рой, подбейте итог своим доходам и расходам. Разницу я оплачу. И собирайтесь в путь. И успейте жениться, чтобы иметь, по крайней мере, наследников.
Босс почти по-приятельски хлопнул меня по затылку и засмеялся.
Он редко смеялся, наш босс, великий, но низенький, как Наполеон, быстрый, проницательный, всегда желчный, раздражительный, во всяком случае, во время бизнеса. Все мы, работники одной из газет босса, привыкли видеть его недовольное лицо, когда он стремительно проносился в кабинет главного редактора, который спешил открыть перед ним дверь. Мы видели узкую спину босса и неожиданно могучий для его небольшого роста, слитый с шеей, как у тяжеловеса, затылок. Когда босс вызывал к себе репортеров, то никогда не смотрел на них. Он казался сонным, но говорил резко, отрывисто, в темпе и заставлял людей работать, как на пожаре. Он любил говорить, что газета — это пожар!
Его называли Малыш, но прозвище это звучало как кличка одного из тех парней, которые не церемонились и держали когда-то в страхе весь Чикаго.
И вот он, сам Джордж Никсон, Малыш, по-дружески обнимал меня за плечи, провожал до дверей кабинета и поторапливал отечески с женитьбой.
А ведь он прав, черт возьми! Тот, у кого толстая чековая книжка, всегда прав. И я заказал себе освинцованное белье. Нужно быть атлетом, чтобы его носить. Невольно вспоминаешь средневековых рыцарей. Таскали же они стальные доспехи. Правы пифагорейцы: все в мире возвращается. Становлюсь рыцарем в свинцовых доспехах. Дело теперь лишь за получением шарфа от своей дамы…
Итак, о даме…
Предстояло объяснить Эллен все начистоту.
Я успел сказать мистеру Джорджу Никсону, что всякая новая книга, будь то дневник или детективный роман, тогда только книга, когда к ее титульному листу прикреплен чек издателя.
Мистер Джордж Никсон еще раз рассмеялся и сказал, что из меня выйдет толк.
Титульный лист был написан в баре за стойкой. Ребята из нашей газеты залили его немного не то виски, не то содовой водой, листок покоробился, но я его все же не заменяю. Как всякий образованный человек, я суеверен и считаю, что первую страницу переписывать нельзя.
Меня и первую страницу дневника, заказанного всесильным Джорджем Никсоном — Малышом, прославленным свидетелем обвинения на знаменитом Рыжем процессе, ныне газетным королем, вынесли на улицу из бара на руках и свалили в салон автомобиля, приказав шоферу везти нас домой. Но я попал почему-то на какие-то состязания не то регби, не то по боксу, а может быть, на испытания автомобилей, когда они взлетают с трамплинов и сталкиваются друг с другом. А потом кого-то уносили на носилках… Но не меня. Я уже двигался сам.
Я помнил, что должен добраться до Эллен. Черт возьми! У нее какой-то аристократический предок — не то граф, не то князь. Он до сих пор кичится возвышенными идеями, и с ним надо всегда держать ухо востро. Пришлось завернуть к доктору.
— Док! — сказал я, суя эскулапу в руку десятидолларовую бумажку. — Можете ли вы проявить мою фотокарточку? Я сейчас больше смахиваю на негатив.
Док был славный парень. Он только поворчал немножко, заметив, что не стоит тратить доллары, чтобы прийти в такое состояние, а потом снова тратить доллары, чтобы из него выйти.
Но он меня все-таки «проявил». Если не считать легкой головной боли и отвратительного вкуса во рту, я чувствовал себя прекрасно Слава медицине! А говорят, что доверяться можно только хирургам. Любопытно, что бы те со мной сделали? Ампутировали мою голову?
А сейчас она была у меня на плечах, и я отправился к мисс Эллен Сэхевс, 47-я стрит, 117, 14-й этаж.
Дверь мне открыл князь или граф, которому, видно, лакеи были теперь не по средствам. Великолепный старикан, пригодный для Голливуда не меньше, чем сама Эллен. Красота ее наследственная. Порода! Седые виски оттеняли немного смуглую кожу. Узкое лицо с презрительно опущенными уголками губ и насмешливо суженными глазами… Темные брови придворного красавца двойной кривизны, приподнятые у переносицы в обратном изгибе волны…
— Хэлло, мистер Сэхевс! Как вы поживаете? Могу я видеть мисс Эллен?
Он пожал узкими плечами. Мне удивительно не нравились его плечи и манера пожимать ими, особенно когда это заменяло ответное приветствие. Уж очень много о себе воображают эти черепки разбитого вдребезги…
— Хэллоу, Рой! — послышался всегда волнующий меня голос Эллен.
О! Это была настоящая девушка!
— Хотите стаканчик или сигарету?
Она вышла ко мне в пикантной пижаме, похожая на озорного мальчишку.
Мы с ней закурили. Я не знал, с чего начать, а она полулежала в низком кресле у столика, сбрасывала пепел на ковер, раскачивая восхитительнейшей ногой, обтянутой пижамой, и норовила задеть меня кончиком свалившейся с миниатюрной ступни домашней туфельки.
— Эллен, — сказал я сдавленным голосом, — мне надо с вами очень серьезно поговорить.
— О'кэй, Рой. Я не считала вас склонным к серьезным разговорам.
— У вас свободен вечер, Эллен?
— Вы способны еще пить, Рой! Вы, кажется, уже побывали сегодня у дока.
— Черт возьми! Как вы догадались?
— О! Секретами дорожат только профессионалы!
— Так что же вы заметили?
— Во-первых, у вас очень постная физиономия. Потом, от вас пахнет чем-то неуловимым, специфическим. Наконец, пиджак ваш помят чуточку больше, чем считается шикарно… А на рукаве даже пятно. И вместе с тем вы свежи, как только что сорванный обезьяной банан. Ну, и есть еще кое-что… Но не будем хвастаться наблюдательностью.
Эллен всегда меня удивляла. Ей только и недоставало навыков детектива. Я счел это за утонченное кокетство и сказал, что могу пить хоть всю ночь.
— О'кэй! — сказала Эллен. — Я не люблю веселиться всухую.
Я напомнил о серьезном разговоре, но она рассмеялась. Однако вдруг сразу переменилась и сказала, что ей тоже нужно мне сообщить что-то очень важное.
Мы зашли в ближайший кафетерий, где пили только молоко, стоя около высоких, как стойки, столиков.
Я рассказал ей о дневнике и о пекле.
— Нам придется, пожалуй, расстаться, — промямлил я.
— Я хотела сказать вам то же самое, милый Рой. Но кафетерий не располагает к подобным разговорам.
Мы поехали куда-то на окраину Нью-Йорка и попали во второразрядную таверну. Мы сидели на высоких табуретках у стойки, за которой священнодействовала барменша с медными кольцами в ушах, и разговаривали:
— Это очень здорово, Рой, увидеться в последний раз!
— Почему в последний? — запротестовал я.
— Не мешайте! Я хочу так думать. Может быть, вам будет выгоднее, чтобы я так думала.
Она уже выпила, но на нее это, кажется, не действовало.
— Я хочу успеть жениться на вас, Эллен, — выпалил я.
Она расхохоталась. Случайные посетители таверны обернулись. Она продолжала смеяться.
— Чокнемся, старина! — сказала она мне. — Я никогда не слышала, чтобы за стойкой делали предложение.
— Но нет больше времени, Эллен, — попытался я оправдаться.
— Время еще есть, — загадочно сказала она. — Мы будем веселиться всю ночь.
И мы веселились, черт возьми! Я уже не могу припомнить, где мы только не побывали. Но ночной клуб я помню отчетливо. Нас туда не хотели пускать. Я не был членом этого клуба избранных. Однако Эллен настаивала. Повысив голос, она начала скандалить в вестибюле. Выбежал распорядитель в смокинге, с безукоризненным пробором и плоским лицом. За ним двигался детина следующей после моей весовой категории, но я не отступил и на шаг.
И вдруг услышал знакомый голос:
— Это мои гости, джентльмены!
Босс, сам мистер Никсон!
Глаза его не казались, как обычно, сонными. Жадные, они жгли. Он нарочно прятал их всегда! Он вышел из зала, почуяв нюхом газетчика скандал, и узнал меня.
— Хэлло, девочка! — сказал он, беря меня и Эллен под руки и слегка повисая на моем локте. — Это я сказал Рою, чтобы он поторопился с женитьбой. Вы справляете свадьбу?
— Ничуть, — сказала Эллен. — Я просто хочу танцевать.
О, великий док! Его снадобью я обязан тем, что держался еще на ногах, нет, не только держался…
Мы с Эллен сплясали. Тысяча дьяволов и одна ведьма! Вот это был пляс! Нам могли бы позавидовать черные бесовки африканских джунглей, краснокожие воины у победного костра, исполнительницы танца живота с тихоокеанских островов и исступленные фанатики шествия шахсей-вахсей — мусульман-шиитов… Всем им было далеко до нас!
Даже дневник выгодно писать, если когда-нибудь он будет стоить миллион. А это уже большой бизнес!
Босс сказал, что издаст дневник парня, сделает его миллионером, если тот побывает в самом пекле… Стоит вспомнить, сказал он, проклятую руанскую историю. И тут же добавил, что дневник должен быть дневником, в нем все должно писаться для самого себя, только тогда он будет иметь спрос. Побольше интимности! А ужас придет…
О'кэй! Пусть придет… Для самого себя так для самого себя!.. Даже забавно болтать с самим собой: обычно ведь пьешь виски и рассуждаешь с другими. Чокнемся, старина! Давно я не беседовал с этим парнем, Роем Бредли, шести футов ростом и двести фунтов весом, которого я вижу каждое утро в зеркале для бритья, за исключением тех случаев, когда бриться нужно еще и вечером, налеплять галстук бабочкой и снова любоваться узкой физиономией славного парня двадцати восьми лет, с прямым, чудом не проломленным носом, великолепным подбородком «гордость нации», способным вынести любой удар кожаной перчатки, с ясными голубыми глазами — так, кажется, принято о них говорить — и светлыми волнистыми волосами, которые словно притягивают тоненькие пальчики, иной раз застревая в надетых на них кольцах. Что еще можно о нем сказать? Усики, которые надо подстригать через день, полоской над верхней губой…
Стоп, старина! Ловлю тебя на том, что все это для себя не пишется!
О'кэй! Считай, что сорвался… Сочтем за первое знакомство, но больше ни слова на публику!
Легко миллион не заработаешь. Действительно, стоит вспомнить проклятую руанскую историю. Том Стрэм, автор книги «Руанская история», сержант американской ракетной базы «ТН-73» близ Руана, вытащил выигрышный лотерейный билет. Случайно он все видел, а потом, воспользовавшись переполохом, схватил «джип» и помчался к месту происшествия. Да, он был очевидцем, черт бы его побрал! Жутко читать написанные им страницы. Босс сказал, что ужас придет сам собой. Может быть, Том Стрэм и не старался писать пострашнее. Просто он видел. Потом можно было ломать себе голову: отчего это получилось? Во всяком случае, нашего американского летчика можно будет расспросить лишь в день страшного суда. Бомба свалилась на Руан без парашюта, и самолет далеко улететь не смог, он, наверное, расплавился в воздухе. Возможно, опять не сдержали бомбодержатели. Обыкновенный традиционный полет, демонстрация готовности и силы. Черт возьми! Падали ведь и самолеты с атомными бомбами, сваливались ведь и бомбы, но не взрывались, а тут… Знаменитый Ру-анский собор, восстановленный после последней мировой войны, сплавился и осел, как восковая свечка на горячей сковородке… Когда-то в Японии на стене осталась тень человека, а сам человек превратился в газ… В Руане даже этого не могло случиться, не осталось ни стен, ни теней всех его жителей, если не считать, конечно, царства теней, где они ждут часа, чтобы посчитаться с летчиком, союзными генералами или, быть может, с самим государственным секретарем…
Книга разошлась в невиданном количестве экземпляров. Миллион Тома Стрэма, вероятно, достался его наследникам, потому что он слишком увлекся, катя на «джипе», забыл про радиацию и через год умер от лучевой болезни. Ему, как известно, поставили два памятника: один — солдату, погибшему при исполнении обязанностей, а другой, от коммунистов, — честному агитатору против атомной войны… Бедняга Том Стрэм может вертеться в гробу, но из-за него, сержанта ракетной базы союзных войск, из-за его книги. Ну, конечно, не только из-за его книги все и поднялось. Случайный атомный взрыв в Руане, который он описал, был только одним из поводов для поднявшейся вслед за тем пропагандистской кампании, приведшей к власти после выборов во Франции, а потом в Италии и даже теперь в Англии левых.
Правильнее всего надо было начать в свое время шум по поводу того, что атомную бомбу на Руан сбросили коммунисты — ведь именно им на пользу пошел этот взрыв, но… после драки перчатками не машут. Теперь поздно. Игра сделана, ставок больше нет. По крайней мере, до новых выборов в странах-ренегатах. Но когда шеф услышал про эту мою «коммунистическую бомбу», он сказал, что для такого парня, как я, не все еще потеряно. Нужно только побывать именно теперь в самом пекле и писать дневник. Под пеклом он разумел Африку.
Африка! Нужно быть круглым дураком, чтобы не понимать, где активизируются коммунисты и нанесут следующий свой удар. Конечно, в солнечное сплетение. Отколов от капитализма европейские куски, они постараются оставить наш континент без сырья. Таким мастерам пропаганды, как они, не так уж трудно подбить черномазых в бурнусах или набедренных повязках вообразить себя царями природы и забыть, кто их поднял из состояния дикости, кто им дал машины, проложил на их земле трубопроводы, прорыл каналы, научил строить дороги и работать. Красные додумаются и до того, чтобы потребовать национального освобождения всем рабам планеты! Лозунги готовы: «Борьба с монополиями!», «Долой капитализм, империализм и частную собственность!» Тебе скажут, что ты взрослый и потому режь отца-богача, давшего тебе облик человека, режь и отнимай у него нефтяные промыслы и алмазные россыпи, урановые рудники и тропические плантации! Отцы для того и существуют, чтобы получать от них наследство… Но нет! Мир действительно был отцом цивилизации, но он вовсе не собирается еще при жизни отдавать свое наследство неразумным сыновьям, которых сам создал, сделал чуточку цивилизованными.
Африка! Недаром говорят, что это атомный погреб мира. Там можно ожидать чего-нибудь почище руанской истории, очевидцу найдется что рассказать. Словом, там будет большая свалка и настоящее пекло… Будет пекло, потому что у нас есть священное оружие бизнеса, с помощью которого мы еще можем сдерживать напор врагов цивилизации.
Пекло так пекло! Нас рогами чертей, там обитающих, не запугаешь, особенно если из-за них выглядывают доллары. Рой Бредли заведет дневник и будет вполне искренен. Эту искренность он с удовольствием обменяет на доллары. Если нужен очевидец великих событий, то Рой Бредли станет им.
Впрочем, он, кажется, спутал дневник с очередной статьей в одной из газет босса. Больше интимности, старина!
Что ж, последний разговор с боссом был почти интимным:
— Хэлло, Рой, подбейте итог своим доходам и расходам. Разницу я оплачу. И собирайтесь в путь. И успейте жениться, чтобы иметь, по крайней мере, наследников.
Босс почти по-приятельски хлопнул меня по затылку и засмеялся.
Он редко смеялся, наш босс, великий, но низенький, как Наполеон, быстрый, проницательный, всегда желчный, раздражительный, во всяком случае, во время бизнеса. Все мы, работники одной из газет босса, привыкли видеть его недовольное лицо, когда он стремительно проносился в кабинет главного редактора, который спешил открыть перед ним дверь. Мы видели узкую спину босса и неожиданно могучий для его небольшого роста, слитый с шеей, как у тяжеловеса, затылок. Когда босс вызывал к себе репортеров, то никогда не смотрел на них. Он казался сонным, но говорил резко, отрывисто, в темпе и заставлял людей работать, как на пожаре. Он любил говорить, что газета — это пожар!
Его называли Малыш, но прозвище это звучало как кличка одного из тех парней, которые не церемонились и держали когда-то в страхе весь Чикаго.
И вот он, сам Джордж Никсон, Малыш, по-дружески обнимал меня за плечи, провожал до дверей кабинета и поторапливал отечески с женитьбой.
А ведь он прав, черт возьми! Тот, у кого толстая чековая книжка, всегда прав. И я заказал себе освинцованное белье. Нужно быть атлетом, чтобы его носить. Невольно вспоминаешь средневековых рыцарей. Таскали же они стальные доспехи. Правы пифагорейцы: все в мире возвращается. Становлюсь рыцарем в свинцовых доспехах. Дело теперь лишь за получением шарфа от своей дамы…
Итак, о даме…
Предстояло объяснить Эллен все начистоту.
Я успел сказать мистеру Джорджу Никсону, что всякая новая книга, будь то дневник или детективный роман, тогда только книга, когда к ее титульному листу прикреплен чек издателя.
Мистер Джордж Никсон еще раз рассмеялся и сказал, что из меня выйдет толк.
Титульный лист был написан в баре за стойкой. Ребята из нашей газеты залили его немного не то виски, не то содовой водой, листок покоробился, но я его все же не заменяю. Как всякий образованный человек, я суеверен и считаю, что первую страницу переписывать нельзя.
Меня и первую страницу дневника, заказанного всесильным Джорджем Никсоном — Малышом, прославленным свидетелем обвинения на знаменитом Рыжем процессе, ныне газетным королем, вынесли на улицу из бара на руках и свалили в салон автомобиля, приказав шоферу везти нас домой. Но я попал почему-то на какие-то состязания не то регби, не то по боксу, а может быть, на испытания автомобилей, когда они взлетают с трамплинов и сталкиваются друг с другом. А потом кого-то уносили на носилках… Но не меня. Я уже двигался сам.
Я помнил, что должен добраться до Эллен. Черт возьми! У нее какой-то аристократический предок — не то граф, не то князь. Он до сих пор кичится возвышенными идеями, и с ним надо всегда держать ухо востро. Пришлось завернуть к доктору.
— Док! — сказал я, суя эскулапу в руку десятидолларовую бумажку. — Можете ли вы проявить мою фотокарточку? Я сейчас больше смахиваю на негатив.
Док был славный парень. Он только поворчал немножко, заметив, что не стоит тратить доллары, чтобы прийти в такое состояние, а потом снова тратить доллары, чтобы из него выйти.
Но он меня все-таки «проявил». Если не считать легкой головной боли и отвратительного вкуса во рту, я чувствовал себя прекрасно Слава медицине! А говорят, что доверяться можно только хирургам. Любопытно, что бы те со мной сделали? Ампутировали мою голову?
А сейчас она была у меня на плечах, и я отправился к мисс Эллен Сэхевс, 47-я стрит, 117, 14-й этаж.
Дверь мне открыл князь или граф, которому, видно, лакеи были теперь не по средствам. Великолепный старикан, пригодный для Голливуда не меньше, чем сама Эллен. Красота ее наследственная. Порода! Седые виски оттеняли немного смуглую кожу. Узкое лицо с презрительно опущенными уголками губ и насмешливо суженными глазами… Темные брови придворного красавца двойной кривизны, приподнятые у переносицы в обратном изгибе волны…
— Хэлло, мистер Сэхевс! Как вы поживаете? Могу я видеть мисс Эллен?
Он пожал узкими плечами. Мне удивительно не нравились его плечи и манера пожимать ими, особенно когда это заменяло ответное приветствие. Уж очень много о себе воображают эти черепки разбитого вдребезги…
— Хэллоу, Рой! — послышался всегда волнующий меня голос Эллен.
О! Это была настоящая девушка!
— Хотите стаканчик или сигарету?
Она вышла ко мне в пикантной пижаме, похожая на озорного мальчишку.
Мы с ней закурили. Я не знал, с чего начать, а она полулежала в низком кресле у столика, сбрасывала пепел на ковер, раскачивая восхитительнейшей ногой, обтянутой пижамой, и норовила задеть меня кончиком свалившейся с миниатюрной ступни домашней туфельки.
— Эллен, — сказал я сдавленным голосом, — мне надо с вами очень серьезно поговорить.
— О'кэй, Рой. Я не считала вас склонным к серьезным разговорам.
— У вас свободен вечер, Эллен?
— Вы способны еще пить, Рой! Вы, кажется, уже побывали сегодня у дока.
— Черт возьми! Как вы догадались?
— О! Секретами дорожат только профессионалы!
— Так что же вы заметили?
— Во-первых, у вас очень постная физиономия. Потом, от вас пахнет чем-то неуловимым, специфическим. Наконец, пиджак ваш помят чуточку больше, чем считается шикарно… А на рукаве даже пятно. И вместе с тем вы свежи, как только что сорванный обезьяной банан. Ну, и есть еще кое-что… Но не будем хвастаться наблюдательностью.
Эллен всегда меня удивляла. Ей только и недоставало навыков детектива. Я счел это за утонченное кокетство и сказал, что могу пить хоть всю ночь.
— О'кэй! — сказала Эллен. — Я не люблю веселиться всухую.
Я напомнил о серьезном разговоре, но она рассмеялась. Однако вдруг сразу переменилась и сказала, что ей тоже нужно мне сообщить что-то очень важное.
Мы зашли в ближайший кафетерий, где пили только молоко, стоя около высоких, как стойки, столиков.
Я рассказал ей о дневнике и о пекле.
— Нам придется, пожалуй, расстаться, — промямлил я.
— Я хотела сказать вам то же самое, милый Рой. Но кафетерий не располагает к подобным разговорам.
Мы поехали куда-то на окраину Нью-Йорка и попали во второразрядную таверну. Мы сидели на высоких табуретках у стойки, за которой священнодействовала барменша с медными кольцами в ушах, и разговаривали:
— Это очень здорово, Рой, увидеться в последний раз!
— Почему в последний? — запротестовал я.
— Не мешайте! Я хочу так думать. Может быть, вам будет выгоднее, чтобы я так думала.
Она уже выпила, но на нее это, кажется, не действовало.
— Я хочу успеть жениться на вас, Эллен, — выпалил я.
Она расхохоталась. Случайные посетители таверны обернулись. Она продолжала смеяться.
— Чокнемся, старина! — сказала она мне. — Я никогда не слышала, чтобы за стойкой делали предложение.
— Но нет больше времени, Эллен, — попытался я оправдаться.
— Время еще есть, — загадочно сказала она. — Мы будем веселиться всю ночь.
И мы веселились, черт возьми! Я уже не могу припомнить, где мы только не побывали. Но ночной клуб я помню отчетливо. Нас туда не хотели пускать. Я не был членом этого клуба избранных. Однако Эллен настаивала. Повысив голос, она начала скандалить в вестибюле. Выбежал распорядитель в смокинге, с безукоризненным пробором и плоским лицом. За ним двигался детина следующей после моей весовой категории, но я не отступил и на шаг.
И вдруг услышал знакомый голос:
— Это мои гости, джентльмены!
Босс, сам мистер Никсон!
Глаза его не казались, как обычно, сонными. Жадные, они жгли. Он нарочно прятал их всегда! Он вышел из зала, почуяв нюхом газетчика скандал, и узнал меня.
— Хэлло, девочка! — сказал он, беря меня и Эллен под руки и слегка повисая на моем локте. — Это я сказал Рою, чтобы он поторопился с женитьбой. Вы справляете свадьбу?
— Ничуть, — сказала Эллен. — Я просто хочу танцевать.
О, великий док! Его снадобью я обязан тем, что держался еще на ногах, нет, не только держался…
Мы с Эллен сплясали. Тысяча дьяволов и одна ведьма! Вот это был пляс! Нам могли бы позавидовать черные бесовки африканских джунглей, краснокожие воины у победного костра, исполнительницы танца живота с тихоокеанских островов и исступленные фанатики шествия шахсей-вахсей — мусульман-шиитов… Всем им было далеко до нас!