Кэнхем Марша. Таинственный всадник

   Она снова покраснела с головы до пят и попробовала отвернуться, чтобы избежать пристального взгляда, но он не позволил ей.
   Он взял ее лицо в ладони, как в колыбель. Ее волосы ниспадали серебряным водопадом, и он вздрогнул при воспоминании о том, как они только что лежали на его груди. Его жадный взгляд прошелся по стройной шее, потом скользнул на грудь, зрелую и полную. Ее белизна ярко контрастировала с темными зарослями на его груди. Он предполагал, что ее соски бледно-розовые — они такими и оказались: бледные, как розовая пудра, и мягкие, как бархат. Теперь они красные, как и ее губы, и хотя он был не из тех, кто извиняется за свои грехи, но сейчас он пожалел о собственной поспешности и грубости. Но он ничего не мог поделать, он попал во власть чувств, причем в полную власть, и не ожидал оказаться в таком восторге от этой женщины!
   — Я ведь даже не знаю вашего имени, месье.
   Его большой палец скользнул вниз по ее щеке.
   — Тайрон. Этим именем вы можете называть меня вместо месье или Капитан. Оба кажутся довольно официальными в подобных обстоятельствах, вы не согласны со мной?
   — Пожалуй, да.
   — А я буду называть вас Рене. Мне разрешат?
   Она секунду поколебалась, потом кивнула:
   — Да.
   — Мы решили доверять друг другу?
   — Да.
   — Полностью? Абсолютно?
   Она испытующе посмотрела ему в глаза.
   — Я не доверяю никому полностью или абсолютно. Только Антуану и Финну.
   — Ах этот долговязый Финн! — Тайрон Харт улыбнулся, и его губы прильнули к ее губам, а потом — к завораживающей винно-красной родинке на груди Рене. — По-моему, его поведение тоже нельзя назвать образцовым, если он знал, что я здесь.
   Рене закрыла глаза в ответ на его замечание — его губы добрались до ее сосков. Он покусывал их почти с примирительной нежностью, и она словно кормила его своей грудью и хотела растянуться под ним и мурлыкать как кошка.
   — Он был бы не в восторге.
   — Воображаю себе. — Его губы ласкали другую ее грудь.
   Даже ослепленная натиском желания, Рене в один момент напомнила себе, какой противоестественной и неподобающей является эта связь. Однакр страсть сделала свое дело.
   — Если вас волнует мнение Финна, то, что бы он ни сказал или ни сделал, он никогда не предаст вас. Если только это не обернется для меня чем-то, плохим.
   Он отпустил ее сосок, мягко причмокнув, а потом долго, изучающе смотрел на нее. Он наклонился и губами коснулся гладкого живота Рене. Он снял с нее чулки и подвязки и после недолгой борьбы со своими штанами предстал перед ней совершенно нагим.
   — Месье! — Она заволновалась, догадавшись о его намерении. — Вы думаете, это мудро?
   — Нет. Я не думаю, что это мудро, мамзель. Я думаю, что это совершенно неблагоразумно — остаться здесь даже на минуту дольше. С другой стороны, — его руки раздвинули ее колени, и темная голова склонилась между ее бедрами, — как определить, что благоразумно, а что нет…
   Рот Рене приоткрылся. Сейчас он был похож на кота, а она — на кувшин со сливками. Инстинкт подсказывал ей попробовать скользнуть вверх, но его руки держали крепко, а язык делал свою дьявольскую работу, он дразнил ее, и не было сил избежать его.

Глава 9

   Рене услышала скрип кровати и почувствовала, что матрас сдвинулся. Она была в невероятном состоянии, переходя от сна к яви и наоборот, и ей не хотелось открывать глаза. Но она вспомнила…
   В комнате было темно. Дрова в камине почти прогорели, остался пепел с красноватыми углями; этот свет позволял рассмотреть темную фигуру, блуждающую по комнате в поисках разбросанной одежды. Рене лежала на кровати совершенно обнаженная.
   Осторожно, стараясь не двигаться, она отвела волосы с лица и заложила их за ухо. Даже этот слабый жест напомнил ей, что ее тело стало другим. Кожа на груди горела, она чувствовала каждую складку на простыне, каждый изгиб ткани, все тело ныло — эхо промчавшейся бури.
   Он, конечно, загладил свою изначальную поспешность, подумала она. Не осталось ни одного дюйма на ее теле, который бы он тщательно не исследовал, ни одного секретного местечка, которое бы он не обнаружил, ни один крик, или вздох, или просьбу он не пропустил мимо ушей, — он исполнил все с галантной расточительностью.
   Она скосила глаза на окно — было еще темно. Тайрону надо, конечно, подальше уйти отсюда, прежде чем наступит рассвет. Слуги просыпались рано, чтобы заняться хозяйством. Она могла бы успокоить его немного: ни один из них не отличался чрезмерной добросовестностью или рвением в работе. Даже Дженни поднималась по лестнице с горячей водой или чашкой шоколада, когда утро бывало уже в разгаре.
   Рене положила голову на несмятую часть подушки. А другая подушка, обнаружила она, лежит под ее ягодицами; но она не стала задумываться, почему она там оказалась.
   Тайрон подошел поближе к камину и наклонился, чтобы натянуть штаны. Она никогда не видела, как одевается мужчина. Мерцающего света хватало, чтобы разглядеть крепкие мышцы на его бедрах и ягодицах, когда он натягивал льняное белье. На мускулистых руках выделялись вены, а плоский живот был упругим и сильным.
   Мощный великолепный торс — у нее даже перехватило дыхание при воспоминании о темных зарослях волос и об ударах его сердца под ее пальцами. Он хотел, чтобы она знала его тело так же, как он знал ее, и она коснулась его, вначале застенчиво, а потом все более и более смело, и от собственной смелости даже захватывало дух. Многочисленные шрамы на теле Тайрона потрясли ее. Широкие полосы на спине — вероятнее всего, от ударов плетью. Уродливые шрамы на бедре и на руке — следы пули и меча.
   А Тайрон уже стоял в бриджах и сапогах и тряс рубашку, чтобы определить, где у нее полы, а где воротник. Он натягивал ее через голову и казался призрачным белым пятном на фоне темноты, а когда он начал передвигаться на ощупь, пытаясь отыскать еще что-то, она решила напомнить о себе.
   — Можете зажечь свечу, месье, если вам трудно искать.
   Он медленно выпрямился и повернулся в ее сторону.
   — Я справляюсь. Но спасибо.
   Она не высказала вслух свои подозрения, что у него, вероятно, большой опыт поиска одежды в темноте.
   — Кстати… я доволен, что вы проснулись, мамзель, — сказал он. — Я тут поразмышлял кое над чем…
   — И решили отвергнуть мое предложение? — Она закуталась в простыню и подтянула ноги к животу. — Я тоже думала об этом, месье, и полагаю, так будет лучше. Рос хочет вас поймать, и я боюсь, он преуспеет в этом, если вы возьметесь за мое предложение.
   — Вы, кажется, потеряли веру в мои способности за прошедшие два дня?
   — Не в ваших способностях я сомневаюсь. Я знала людей типа Роса и раньше; Париж был переполнен гражданами, которые готовы продать свою душу, самых близких друзей из-за голода или ради власти. Он убьет вас, если у него появится шанс.
   — Если я не убью его первым.
   Рене наградила его взглядом огромных глаз, в них была торжественность.
   — Если бы вы хотели убить Роса, вы могли бы сделать это намного раньше. И я думаю, это вы теперь хотите заставить меня думать, что вы значительнее, чем на самом деле.
   Из тени раздался тихий смех Тайрона.
   — Так что же, теперь, по-вашему, мои способности оказались выше ваших ожиданий?
   Он дразнил ее, но его слова задели ее.
   — Я просто не хочу взваливать на свою совесть бремя ответственности.
   — Я уже сказал вам, мамзель, я — не ваше бремя, не вам его нести. Поскольку с одной стороны у вас Рос, а с другой — Эдгар Винсент, я думаю, вам есть о чем волноваться.
   — До сих пор я боялась собственной тени. Я только и думала о том, как бы убежать и скрыться. И повиноваться, словно кроткий ягненок, всему, что ожидает меня.
   — Бегство похвально, мамзель, — твердо заявил Тайрон Харт. — И скрыться вы сможете. Но ничто не доставляет такого чувства удовольствия, как переиграть ублюдка в его собственной игре.
   Рене покачала головой:
   — Нет. Я освобождаю вас от договора, который мы с вами заключили. Вы вольны… торговаться в другом месте.
   Белое пятно переместилось ближе к кровати.
   — Вы меня освобождаете от данного слова?..
   Ее щеки вспыхнули, но она владела собой.
   — Да. Да, я…
   — Это, — он указал рукой на кровать, — это ведь не повлияло на ваше решение, не так ли, мамзель?
   Рене посмотрела на Тайрона и нахмурилась.
   — Мне стоило крепко подумать, прежде чем допустить это.
   — Ах да. — Он скрестил руки на груди. — Мы обсуждали сравнительную ценность наших шей. Так что вы скажете полковнику Росу?
   — Я ничего ему не скажу. Вы не появились сегодня ночью, и наша встреча не состоялась, поэтому он должен предположить, что вы передумали, месье.
   — Честно говоря, мне безразлично, обеспокоится ли Рос. Но как быть с вашим браком с Эдгаром Винсентом?
   Рене крепче прижала простыню к груди.
   — Я сказала вам, месье, что не намерена выходить замуж за человека, у которого на руках кровь. Меня здесь не окажется в любом случае.
   Тайрон Харт задумчиво склонил голову набок.
   — Где же вы будете?
   — Так далеко, куда только Финн сможет нас увезти.
   — Вас не волнует обещание Роса арестовать брата?
   — Обещание должно утратить свою силу, потому что я ему помогала. Он не сможет обвинить меня, если его план провалится.
   — Святая невинность, — пробормотал Тайрон. — Мамзель, неужели вы и вправду думаете, что это все, чего Рос от вас хочет?
   Рене поежилась при воспоминании о Росе.
   — Но они с Эдгаром Винсентом друзья.
   — У Роса нет друзей.
   — И у вас тоже, месье?
   — У меня есть знакомства со взаимными интересами, — сказал он, секунду поколебавшись. — И имя…
   — Пардон?
   — Мое имя. Тайрон. Вы еще не забыли его?
   На сей раз от его тона щеки Рене заалели.
   — Я не забыла. Но поскольку я никогда не увижу вас больше и вы никогда больше не увидите меня, я думаю, лучше всего, если мы вернемся к официальному обращению.
   Сейчас уже Тайрон не мог удержаться от улыбки, несмотря на внутреннее раздражение. Она сидела, словно в развороченном гнезде, среди простыней, и ее кожа, все еще ослепительно розовая после его ласк, и ее бедра, гладкие, как атлас… И что же — она прогоняет его?
   Но пока он стоял и смотрел на нее, его уверенность вернулась к нему и он вновь почувствовал желание.
   — Прежде чем я уйду, — произнес он негромко и спокойно, — могу я спросить, каким образом вы намереваетесь уехать отсюда? Вы сказали, что люди Роса наблюдают за вами, и я сомневаюсь, что он поручил охранять клетку последним дуракам. Рос далеко не идиот, хотя иногда он таким и кажется. Если встреча сегодня не состоится, он не станет молча пожимать плечами, уверяю вас. Ему не нужны неприятности, и если он заподозрит, что вы решили вести двойную игру, вы увидите другую сторону его натуры и весь остаток жизни будете кричать от ночных кошмаров.
   — Но я выполнила свою часть работы. Я сделала все, о чем он попросил меня. У него нет никакой причины подозревать меня в чем-то.
   — Пока драгоценные камни не исчезли.
   — Я не понимаю.
   — Все очень просто. Я думаю, стоит рискнуть. Мы должны встретиться сегодня вечером, как запланировано, и украсть драгоценные камни, как договаривались. Именно это я собирался сказать вам, и именно это я планирую сделать — с вашей помощью или без нее.
   Простыня незаметно выскользнула из рук Рене. Она смотрела на Тайрона, открыв рот.
   — Вы бы это сделали? Вы пошли бы на грабеж?
   — Почему бы и нет? Драгоценности того стоят. И я был бы просто последним глупцом, если бы позволил пятидесяти тысячам фунтов уйти из-под носа. Но я понимаю, почему вы не хотели бы принимать участие в этом.
   — Я должна думать о безопасности Антуана, — прошептала Рене.
   — Конечно, должны.
   — Если бы это касалось только меня…
   — Вы бы надели черный плащ и треуголку и отправились бы грабить в одиночку?
   Тайрон поддразнивал Рене, это было ясно, но Рене не обращала внимания.
   — Рос придет в ярость.
   — Люди в ярости совершают большие ошибки.
   — А вы никогда их не совершаете, месье?
   — О, я совершаю множество ошибок, мамзель. Я всего-навсего только мужчина. — Эти слова он пробормотал, глядя на обнажившиеся бледные холмики груди Рене. Его тянуло обнять ее снова, но это нарушило бы его правило, которое он считал главным, — никаких привязанностей.
   — Хорошо, мамзель. — Его голос зазвучал бесцеремонно и деловито, он отошел от кровати. — Как я уже сказал, вам решать, остаетесь вы в игре или нет. Если выбираете «нет», то я бы предложил вам поскорее сворачивать свои дела и уезжать. На случай, если вы столкнетесь с трудностями, советую запомнить имя, которое я называл вам, — Джеффри Бартоломью. Кроме того, что он пишет письма на почте, у него есть маленький постоялый двор. Он мой старый товарищ по плаванию, не намного моложе вашего господина Финна, и он просто глупеет, когда видит красивых женщин. За обещание улыбки он примет вас и доставит в полной безопасности в Лондон или еще куда-нибудь, куда вы захотите. И наконец, желаю вам всего самого наилучшего и удачи во всех ваших делах…
   Рене наблюдала, как Тайрон заправил рубашку в бриджи и надел жилет и жакет. Его движения, как ей показалось, были менее точными, чем прежде, словно он внезапно заторопился уходить.
   — Месье?
   Тайрон был уже в плаще и на полпути к окну, когда ее голос остановил его. Он слышал шелест простыни, скрип кровати. Она встала, прикрывая наготу.
   — Я хотела бы тоже пожелать вам самой большой удачи, — добавила она шепотом по-французски.
   Тайрон опустил глаза и смотрел вниз, когда ее рука легла на его руку.
   Он с трудом оторвал ноги от пола и, собрав последние силы, рванулся к окну.

Глава 10

   Прошел час. Непроглядная чернота ночи начала уступать розовому рассвету, а Рене все еще стояла у окна. Она так и осталась там, завернувшись в простыню, с тех пор как Тайрон ушел, и видела, как понемногу прибывает свет, обрисовывает деревья, поля, изгоняя тонкие слои тумана, поднявшегося от земли.
   Он даже не поцеловал ее на прощание.
   Она ничего и не ожидала от него, конечно. Он получил то, что хотел, и теперь возвращался к своим делам. Его работа — подкарауливать путешественников и грабить их; он жил за счет своего оружия и ловкости, он презирал опасность и бросал вызов судьбе и смерти.
   Рене поспешила в гардеробную. Через несколько минут девушка оделась, а спутанные волосы собрала узлом на затылке.
   Она чувствовала себя сейчас разбитой, помятой и, хотя тщательно вымылась с мылом и мочалкой, все еще ощущала на себе его запах.
   Рене взяла свечу и пошла к двери, собираясь спуститься вниз и посмотреть, не проснулся ли кто-нибудь из слуг. Кроме того — и эти показалось ей странным, — она захотела есть; остатки вина они допили вчера вечером, измученные жаждой, а также всю воду, оставшуюся в кувшине, не обращая внимания на привкус ржавчины.
   Ручка, когда она покрутила ее, не открывалась, и ее бросило в жар — она вспомнила, что заперла дверь изнутри и вынула ключ.
   Она зажала его в руке вчера вечером, но Тайрон поцеловал ее, и она забыла обо всем.
   Рене встала на колени и стала шарить на полу в том месте, где он обнимал ее. Свеча, высоко поднятая над головой, освещала достаточно широкий круг, и она нашла ключ. Когда она подбирала с пола рубашку, платье и чулки, свет на секунду мигнул и внизу что-то блеснуло.
   Это оказалась булавка для шейного платка. Тайрон не носил шейного платка, но он был одет как на прием и мог снять ее раньше, положить в карман или прицепить к отвороту, чтобы не потерять. Значит, она, должно быть, выпала или отстегнулась сама.
   Рене подняла булавку и осмотрела ее в ярком пламени свечи. Это была дорогая вещь, и сделал ее настоящий мастер. Иголка золотая, а головка рельефная, с гребнем и шитом, который разделен на несколько ячеек четырьмя алмазами; одну из ячеек украшал сапфир.
   Очевидно, Тайрон украл эту вещицу у очень богатого владельца.
   Рене почувствовала, что ее кровь побежала по венам скорее, когда она приколола булавку к внутренней стороне ворота, и поспешила из комнаты. В холле было тихо как в могиле и было бы совсем темно, если бы не желтый круг света, отбрасываемый ее свечой. Она направилась к двери Антуана — это вышло само собой, — но потом передумала. Ему надо отдохнуть, очень скоро ему понадобятся силы.
   Босиком через холл Рене пошла к Финну и, бросив осторожный взгляд в оба конца, тихо постучала в дверь.
   Никакого ответа, нет ни света под дверью, ни единого звука изнутри. Она снова постучала и приложила ухо к полированному дереву двери.
   — Финн? — позвала она.
   Тишина.
   Она снова огляделась и повернула дверную ручку, приоткрывая дверь, чтобы прошептать в щелку:
   — Финн? Ты здесь?
   Толкнув дверь ногой и открывая ее пошире, Рене подняла высоко над головой мерцающую свечу. Она увидела пустую, в полном беспорядке постель, и проскользнула в комнату. В четверть меньше ее собственной, по-спартански опрятная, комната была похожа на человека, который ее занимал. Обстановка простая, кровать узкая и жесткая, с запасным шерстяным одеялом, свернутым в ногах и уложенным поперек кровати. Узкое окно закрыто занавеской. Была и дверь, соединяющая комнату Финна через гардеробную со спальней Антуана.
   — Вы что-то хотели, мадемуазель?
   Голос Финна раздался у нее за спиной. Свеча едва не выпала из рук Рене, и она чуть не обожгла пальцы расплавленным салом.
   Финн стоял в дверном проеме гардеробной в одной ночной рубашке и в колпаке. Бесформенная рубашка ниспадала до самых костлявых лодыжек, а ночной колпак сполз на ухо. В левой руке он нес свечу, а в правой — фарфоровый горшок.
   — Вам что-то нужно, мадемуазель?
   Она посмотрела на него через плечо.
   — Как Антуан? Он хорошо спал? Он меньше кашляет?
   Финн выгнул седую бровь.
   — Он не кашлял сегодня, спал тихо, невинным сном младенца. Вы, смею предположить, не очень хорошо спали?
   Ее сердце замерло: она подумала, что он пытается намекнуть на визит ночного гостя, но после следующих его слов поняла, что он слишком сонный для подобных тонкостей.
   — Я неважно спала, — призналась Рене.
   Финн приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но вспомнил про горшок в руке и наклонился, чтобы поставить его под кровать.
   — Я не могу этого сделать, Финн. Это слишком опасно. Все может пойти не так, как надо, и Антуану придется расплачиваться за мою глупость.
   Бровь Финна взметнулась вверх.
   — Вы имеете в виду вашу договоренность с полковником Росом?
   Она кивнула:
   — Да. Я не могу пойти на это.
   — Хорошо, благодарение Господу за это решение, мадемуазель! — Его плечи и все тело, казалось, обмякли от облегчения. — Я знаю, не мое это дело — вмешиваться, но, по правде сказать, я уж начинал опасаться, что придется предпринять кое-что решительное, чтобы привести вас в чувство.
   Рене повернулась к окну и пальцем слегка отодвинула занавес. Она взглянула на холодный суровый пейзаж за окном и увидела далеко-далеко силуэт всадника, несущегося на лошади, и ей показалось даже, что она слышит его раскатистый смех.
   Рене обернулась к Финну.
   — Я намерена ехать в Лондон.
   — В Лондон, мадемуазель?
   — Оттуда суда отплывают в Америку, разве нет?
   — В Америку?!
   — В Америке нет гильотин, Финн. Папа часто рассказывал о Новом Орлеане. Он говорил, что это изысканный и элегантный город. Мы были бы там в полной безопасности.
   — В такой же безопасности, как на земле, где живут краснокожие дикари и кровожадные пираты, — фыркнул Финн.
   — Ты предпочел бы остаться здесь, где дикари белые, а пираты не менее кровожадные?
   Не зная, что ответить, Финн поджал губы.
   — Вопрос в том, как туда добраться. И дело не только в деньгах: плыть туда очень трудно, несколько недель, а то и месяцев, если судно собьется с курса.
   Рене прикусила нижнюю губу. Когда они пересекали канал, Финн был совершенно зеленый. Кажется, он испытал гораздо большую радость от того, что ступил на твердую землю Британии, чем от благополучного побега из Франции.
   — Мне жаль, Финн, но я думаю, что это единственное место, где мы можем спастись от моего дяди, от Роса и кошмаров революции. Антуану ничто не будет там угрожать.
   Финн медленно кивал, нехотя соглашаясь:
   — Конечно, вы абсолютно правы, мадемуазель. Мы должны позаботиться о благе молодого господина. Однако я все еще стою за то, чтобы малой кровью решить все наши серьезные проблемы. Но если желание ваше так сильно, поступим как скажете. Я уже, — добавил он, слегка откашлявшись, — проверил ящики лорда Пакстона, но, увы, они пусты. Если и есть тут что-то ценное, не сомневаюсь, что Пиджин держит все под замком.
   Рене снова прикусила губу и, секунду поразмышляв, позвала Финна в свою комнату. Пока старый камердинер держал свечу, Рене встала на колени возле кровати и нашла на матрасе неровный шов, который был прежде распорот, а потом снова зашит. Она резко выдернула нитки, в лицо ей полетели перья: засунув руку внутрь, она достала маленький мешочек. Там бренчали две золотые монеты и скудная горстка серебряных ливров — все, что осталось от запасов, привезенных из Парижа зашитыми в подол нижней сорочки.
   Но Финн смотрел не на монеты, которые она держала. Синие глаза Финна не могли оторваться от постели, от скомканных одеял и мятых подушек; они валялись на кровати, на полу, хотя Рене обычно спала, словно бестелесная, почти не оставляя вмятин, — даже трудно было догадаться, где она лежала. Старый камердинер уставился на девушку.
   — Мария и Иосиф! — прошептал он. — Он снова был здесь, не так ли?
   Не было никакого смысла отрицать очевидное, тем более когда он поднял свечу и поднес ближе, чтобы получше ее рассмотреть. И что он увидел? Взлохмаченные волосы, порозовевшую кожу и свет вины в глазах.
   — Милостивый Боже! — воскликнул он — Он… вынудил вас?
   Рене трудно было заставить себя не лгать, очень трудно, горячая волна окрасила шею и щеки.
   — Нет. Нет, он не принуждал меня, — сказала она спокойно. — Я сама захотела украсть у него то, что могла.
   — Украсть, мадемуазель? Я не понимаю, что вы могли у него украсть.
   — Частицу его храбрости, наверное. Его смелости. Бесстрашия. И вот это, — добавила она, вспомнив про алмазную булавку для шейного платка. Дрожащими пальцами Рене отцепила ее от нижней стороны воротника и показала. — Это, должно быть, упало, когда он… когда он уезжал.
   Финн смотрел на блестящую вещицу, но не прикасался к ней. Он отступил на несколько шагов и тяжело опустился
   на стул.
   — Я… никогда не думал, что такое возможно. Заставить себя продаться этому… этому дорожному ястребу. Когда я просмотрел главное в вашем воспитании?
   — Я не продавала себя, — спокойно возразила Рене. — Так случилось. Я никогда бы не пошла на подобное, я бы предпочла умереть.
   Финн пристально посмотрел на Рене.
   — Что вы подразумеваете под своими словами? Объясните.
   Рене покачала головой и опустилась перед стариком на колени.
   — Я стояла там же, на площади, с тобой и Антуаном, когда на маму напали солдаты. Я не побежала, чтобы попытаться ей помочь, потому что я тоже испугалась. Я видела, как они били ее, пинали, смеялись над ней, и я хотела закричать так же громко, как Антуан, но… я испугалась. Я видела все, я слышала все, я знала, что надо что-то делать, помочь ей, но… я не могла двинуться с места. Потом мне хотелось умереть. Умереть, и больше ничего. Но ты не позволил мне сделать это. Ты руководил мной. Я виновата в своей слабости.
   Финн поднял костлявую руку с дрожащими пальцами и погладил длинные волосы Рене.
   — Вы? — переспросил он хмуро. — В чем вы виноваты?
   — В том, что я не похожа на свою мать. Что я не обладаю ее силой характера и ее храбростью…
   — О Господи, дитя. И это давило на вас столь тяжким грузом все прошедшие месяцы? И поэтому, — Финн наклонился и неожиданно схватил Рене за плечи, — и поэтому вы согласились помогать полковнику Росу? Поэтому вы согласились на отвратительный брак? Потому что вы не смогли пожертвовать собой в Париже? Потому что живы, а ваша мать мертва, и… — Ему пришлось остановиться — его переполняли те же чувства, которые испытывала Рене.
   Тридцатью годами раньше он помог Селии Холстед бежать от семьи, из Лондона, тайно, с Себастьяном д'Антоном. Это требовало мужества и хорошей подготовки: старый граф держал дочь под замком, за ней следили днем и ночью слуги и члены семьи. Ее ведь собирались благополучно выдать замуж за скрюченного подагрой престарелого герцога Лестера. В день свадьбы Финн занял свое привычное место кучера, но вместо того, чтобы ехать в церковь, он помчал невесту к берегу, где Себастьян приготовил судно и готов был поднять парус тотчас же, как Селия ступит на борт. Финн не собирался покидать Англию, но слуги графа гнались за ними, обстреляли судно с берега, и он убедился, что его новым домом должна стать Франция.
   Он остался в семействе д'Антон и с тех пор занимался хозяйством, но все же никто и никогда не догадывался о реальной причине, по которой он предпочел другой берег канала. Никто, кроме Рене, которая заметила, каким он стал опустошенным после смерти ее матери. Он любил ее так глубоко, так искренне, так благородно, как настоящий мужчина может любить женщину, и пронес это чувство в своем сердце с тихим достоинством в течение более двух десятилетий.
   — Никогда, никогда больше не говорите мне ничего подобного, мадемуазель. Я не хочу слышать этого снова. Никогда не давайте мне повода даже подумать, что вы сожалеете о том, что живы, иначе ее смерть, смерть вашего отца были бы напрасными. Пока вы пребываете в этом мире, они живы в вашей памяти, и никакие гильотины не способны предать их забвению.