Страница:
Эта особенность исходила из того обстоятельства, что командующие "имели", образно говоря, по две шляпы - одну американскую и другую международную.
Они выполняли, с одной стороны, директивы американского правительства, а с другой - международные соглашения, принятые союзниками. Оказавшись под давлением обстоятельств, они быстро, как говорится, "меняли" шляпы. Такая быстрота и ловкость позволяли им не подчиняться некоторым приказам Вашингтона, если они противоречили их собственной точке зрения и склонностям.
Так что главная трудность заключалась не только в том, как указывать командующим на необходимость что-либо делать, но и выяснять, чем же они в действительности занимались. В Германии эта проблема выглядела несколько проще, так как Госдепартамент имел там своего представителя в лице посла Роберта Мэрфи, профессионального дипломата с большим опытом работы, способного непредвзято судить о делах и людях и обладавшего престижем. Поэтому нас постоянно и хорошо информировали о том, что там происходило. Значительно хуже обстояли дела в Японии. Макартур порой не хотел даже прислушиваться к советам и рекомендациям Госдепартамента по политическим проблемам своего региона. Все имевшиеся в то время линии связи шли через военное министерство. При штабе Макартура в Токио находился представитель Госдепартамента, но как бы в подчиненном положении - возглавляя нечто вроде протокольного отдела. В связи с этим его доступ к информации, возможности выхода на связь с Госдепартаментом и иные аспекты были весьма ограниченными. Правда, эти недостатки отчасти компенсировались, насколько это позволяло, личными качествами человека, проработавшего в Японии с 1947-го по 1952 год, - Уильяма Зебальда, опытного и способного сотрудника нашего департамента, хорошо знакомого с японскими делами.
Трудности контроля за деятельностью командующих усугублялись еще и тем, что они напрямую обращались к общественности и конгрессу. К тому же они были радушными хозяевами для всех, кто посещал их "вотчины". Без их одобрения и поддержки работать там представителям прессы было трудно. Даже известные личности волей-неволей становились их гостями, находясь в полной зависимости от них в вопросах размещения и транспорта. Так что, покидая эти страны, они сохраняли чувство личной обязанности к командующим за проявленное по отношению к ним гостеприимство и обходительность. По сути дела, командующие чувствовали себя полновластными хозяевами и даже князьками, как в стародавние времена: их благожелательный кивок открывал многие двери, без чего журналисты, конгрессмены и официальные лица не могли никуда попасть и получить реальное представление о положении дел и характере оккупационной политики в этих странах.
Вместе с тем командующие чувствовали определенную моральную поддержку за счет восхищения, которое вызывали американские законодатели в военной форме, обладавшие властными полномочиями, в оккупированных странах. Американцы, выражавшие решительный протест против покровительственного и деспотического отношения к себе со стороны американского правительства на территории самих Соединенных Штатов, находили вполне естественным и даже вызывающим определенное чувство гордости положение, при котором американский командующий обладал неограниченной властью, не подверженной никакому контролю, в другой стране. Более того, они проявляли симпатию к этому командующему, несмотря на противодействие попыткам Вашингтона вмешиваться в его дела. Высказывая такое замечание, я не критикую всех генералов, ибо не они проявляли инициативу для получения тех постов, на которых теперь находились. Насколько я знаю, большинство из них использовали свою большую власть с высокой степенью ответственности и гуманности, пользуясь заслуженным уважением. Считаю даже, что по отношению к ним проявлялась примерно такая же симпатия, как в свое время к Белизариусу, навестившему Италию во время своей поездки по Византии. Страна, находившаяся под его командованием, жила в мире и спокойствии, пользуясь его радушием. Ему самому, однако, приходилось жаловаться на попытки неуместного и невежественного вмешательства в его дела со стороны константинопольского имперского двора.
Суть вопроса заключалась в том, что некоторые военные администрации в оккупированных странах вмешивались в прерогативы суверенных правительств, требовавших соответствующего к себе обращения. Созданные в качестве инструментов проведения государственной политики, они зачастую превращались в центры проведения собственной политики.
Кто бы ни отвечал в Вашингтоне за создание военных административных структур за пределами собственных границ, в особенности если они получили неограниченную власть в решении гражданских проблем регионов, в которых располагались, главы таких администраций должны были помнить, что они в первую очередь проводили решения своего правительства, не создавая собственные бюрократические структуры власти, которые по-своему решали проблемы международной политики, исходя из своих собственных перспектив и интересов, а употребляли полученную власть для осуществления контроля за правильным использованием американских ресурсов в этих регионах.
Рассматривая положение, сложившееся в Германии и Японии в 1947 году, с точки зрения проведения там национальной политики, следует, конечно, отметить слабую степень контроля со стороны Вашингтона за тем, что там происходило. Однако надо иметь в виду характер директив как национального, так и международного планов, которыми руководствовались военные администрации и под влиянием которых они находились. В большей части эти директивы разрабатывались на заключительном этапе войны и содержали в основном утверждения общего характера, евангелический либерализм, фарисейский энтузиазм, просоветские иллюзии и нереальную надежду на сотрудничество великих держав в послевоенное время, исходившую из союзнической политики периода войны. Положения эти находились в стадии модификации с учетом накапливаемого опыта, но сами директивы ревизии не подвергались, не было и систематического подхода для приведения их в соответствие с новой ситуацией, сложившейся к 1947 году. В результате оккупационная политика того времени носила неопределенный характер переходного периода, пытаясь исходить в ряде случаев из реальной обстановки, но все еще в значительной степени была связана с нереалистическими и полностью неадекватными директивами. Последние в какой-то степени отражали международные соглашения, в связи с чем их изменение было связано с труднопреодолимыми проблемами. Теоретически право их изменения принадлежало нашему правительству, формально же - военному министерству. Госдепартамент мог лишь высказывать свои предложения и поддерживать те или иные инициативы, не имея права и власти действовать самостоятельно.
Обстановка в Германии в то время не требовала проявления каких-либо инициатив со стороны нашей группы планирования. Провал в Москве последних переговоров министров иностранных дел положил конец иллюзиям о возможности создания четырехсторонней администрации для Германии. Вывод из этой ситуации сделали в форме достижения договоренности с англичанами об экономическом слиянии английской и американской зон оккупации, и соглашение это к середине 1947 года находилось уже в стадии реализации. Соглашение в сочетании с программой европейской реставрации вселяло надежду, что в недалеком будущем, по крайней мере, Западная Германия уже пойдет в нужном направлении - по пути своего выздоровления, что позволит ей внести свой вклад в дело восстановления остальной Европы и добиться собственной политической стабильности.
Ситуация же на Дальнем Востоке выглядела совершенно иначе. Китай, вне всякого сомнения, постепенно подпадал под коммунистический контроль. Мы не усматривали ничего, что позволило бы Соединенным Штатам воспрепятствовать этому. К тому же мы не были убеждены, что такое развитие событий серьезно повлияет на наши позиции. Конечно, наше правительство допустило здесь целый ряд ошибок, главная же причина, однако, заключалась в слабости националистического режима, к которой, по нашему мнению, можно было бы отнестись снисходительно и как-то подбодрить, но которую нельзя ни подкорректировать, ни исправить даже путем оказания помощи.
С другой стороны, ухудшение обстановки в Китае не казалось нам фатальным для американских интересов. Китай не был страной с сильно развитой промышленностью и не имел перспектив, как мы считали, стать индустриальной державой в ближайшем будущем. Он не будет, в частности, располагать крупными вооруженными силами, во всяком случае, за пределами континентальной части страны, просто не имея на то возможности.
В то время именно так я и полагал, хотя, как оказалось впоследствии, мнение это было неправильным (о своих коллегах я не говорю). Вместе с тем я выяснил, что в случае их успеха (захват власти и распространение ее по всему Китаю) вряд ли китайские коммунисты будут в течение длительного периода времени оставаться под контролем России.
"Мне кажется, - сказал я в своей лекции в военном колледже 6 мая 1947 года, - если русские окажутся одни в Китае, то непременно столкнутся с проблемой, с которой сталкивались другие в предыдущие века. Представляя движение меньшинства населения, ведущего борьбу за свое существование... китайские коммунисты будут вынуждены поддерживать тесные отношения с Москвой. Когда же они установят контроль над основной частью территории Китая и окажутся в большинстве, полагаю, что их отношения с Москвой вряд ли будут значительно отличаться от нынешних отношений с Чан Кайши, поскольку, обладая большей самостоятельностью, займут позицию, которая позволит им проводить независимую от Москвы политику".
Если развитие событий в Китае не представляло видимой опасности для нашей страны, то иное положение складывалось в Японии, так как она представляла собой более важный потенциальный фактор политического развития международных отношений и располагала самым мощным военно-промышленным потенциалом на Дальнем Востоке. Американцы, общественное мнение которых всегда находилось под странным очарованием, производимым Китаем, завышали значение последнего и преуменьшали роль Японии. Я считал в те годы и не изменил своего мнения и сегодня, что, если бы советских лидеров в послевоенное время поставили перед выбором, осуществлять ли им свой контроль над Китаем или над Японией, они выбрали бы последнюю. Мы, американцы, чувствовали себя в достаточной безопасности, имея дружелюбную Японию и номинально враждебный Китай, считая, что такая комбинация не представляла для нас ничего плохого. Опасность же, которую таил в себе другой расклад номинально дружеский Китай и явно враждебная Япония, - продемонстрировала война на Тихом океане. Хуже всего было бы наличие враждебного Китая и враждебной Японии. Триумфальное шествие коммунизма в Китае неминуемо будет связано с оказанием коммунистического давления на Японию, что должно привести, как на это надеялись в Москве, к тому, что Япония настроится враждебно по отношению к нам.
Такие соображения привлекли в конце лета 1947 года внимание группы планирования к ситуации в Японии и состоянию оккупационной политики, которая там проводилась. То, что мы обнаружили, вызывало на первый взгляд беспокойство. Теоретически после достижения целей оккупации - проведения первичной демилитаризации и получения репараций - оккупация страны должна заканчиваться подписанием мирного договора. Генерал Макартур официально заявил 17 марта 1947 года, что Япония готова к заключению мирного соглашения. 11 июля Госдепартамент разослал приглашения одиннадцати странам-участницам дальневосточной комиссии (союзное представительство ее располагалось в Вашингтоне, которому генерал Макартур подчинялся в вопросах осуществления условий капитуляции Японии) на предмет проведения предварительной конференции по подготовке проекта мирного договора. Эта инициатива, однако, натолкнулась на невосприятие предложенного со стороны России и националистического Китая. Выяснилось, что в данный момент из этой затеи ничего не выйдет. Тем не менее у нас сложилось мнение, что при согласии других стран мы могли бы все же подписать мирный договор, после чего эвакуировать из Японии свои войска и предоставить ей свободу действий.
Неудивительно, что, разобравшись летом 1947 года в ситуации в Японии, я приступил к реализации напрашивавшихся решений. Если правительство Соединенных Штатов намеревалось оградить Японию от коммунистического влияния, то было бы глупо оставлять ее одну, полностью разоруженную и демилитаризованную, в сложившихся обстоятельствах. После передачи Советскому Союзу Южного Сахалина и Курильских островов да при наличии советских оккупационных войск в Северной Корее Япония фактически находилась в полуокружении СССР. Наш же оккупационный режим не предпринял никаких мер для обеспечения ее будущей безопасности. Более того, никто в нашем правительстве да и руководстве союзных государств не подумал в ходе подготовки к заключению мирного договора, какие же шаги должны быть сделаны в этом направлении после его подписания. А ведь центральное управление японской полиции было ликвидировано. Япония практически не располагала никакими эффективными средствами противодействия коммунистическому проникновению и политическому давлению даже при наличии американской оккупации. Перед лицом такой опасности администрация генерала Макартура должна была действовать, чтобы обезопасить японское общество от политического давления и перекрыть возможные пути прихода коммунистов к власти.
Естественно, мы не были полностью уверены в своих оценках. Да и не имели возможности получить точную информацию по действующим правительственным каналам связи о том, что сделано и делается администрацией Макартура. Но по данным, которыми мы располагали, и в результате проделанного анализа напрашивался вывод, что наше руководство подошло к опасной черте, взяв на себя инициативу начать переговоры о заключении мира с Японией. Однако отказ России и Китая принять в них участие значительно упростил решение вопроса, чего мы даже не ожидали, получив возможность еще раз проанализировать сложившуюся ситуацию и тщательно продумать генеральное направление нашей политики в отношении Японии. Таким образом, группа планирования получила, как говорится, карты в руки. Но в своей работе мы должны были исходить из общих направлений американской внешней политики в целом. Вместе с тем требовалась более точная информация о положении дел в Японии, чем та, которая поступала опосредствованно по каналам связи военного министерства. К тому же было бы трудно подготовить толковые рекомендации и выдвинуть новые идеи без переговоров и консультаций с генералом Макартуром лично.
Эти соображения нашли свое отражение в документе, представленном мной генералу Маршаллу 14 октября 1947 года, где говорилось об опасности преждевременного снятия нашего контроля над Японией. Кроме того, я указал на то, что оккупация, как она осуществлялась ныне, теряла свое значение. Попытки применения существующих концепций и директив вряд ли дали бы возможность Японии после заключения мирного договора с н'ей спокойно воспользоваться обретенной независимостью. Поэтому возникла необходимость, прежде чем предпринять дальнейшие шаги по заключению мирного договора с Японией, переговорить лично с генералом Макартуром по всем проблемам и тщательно изучить соответствие директив, которыми руководствовалась его администрация, современным требованиям.
В последовавшие недели я неоднократно дискутировал с госсекретарем по затронутым мной вопросам, в результате чего он принял решение о моей поездке в Японию, и как можно раньше, для изучения положения дел на месте и детального обсуждения с генералом Макартуром всех сложностей и деликатностей политики, которую он там проводил.
Еще до своего отъезда в Японию в конце февраля 1948 года я подготовил и передал генералу Маршаллу два документа, в которых рассматривал международную ситуацию и проблемы, вытекающие из нее для Соединенных Штатов. Считаю, что читателю будет интересно познакомиться с их обзором, так как они хорошо иллюстрируют картину того, как в то время выглядел мир, и дают представление, каким образом формировалась американская внешняя политика.
В первом документе, представленном мной 6 ноября 1947 года, речь шла о международной ситуации. Свое изложение я начал с рассмотрения нашей политики сдерживания коммунистической экспансии и оценил ее как весьма успешную. Расширение регионов советского политического доминирования остановлено. Если программа европейской реставрации осуществится так же успешно, коммунисты, по всей видимости, не смогут закрепиться там на своих позициях. Однако американский вклад в разработку и осуществление этой программы значительно истощил наши ресурсы. Поэтому было бы неразумно продолжать проводить политику сдерживания и выполнять программы оказания помощи Европе в одиночку. В связи с этим необходимо восстановить баланс сил путем укрепления независимости различных стран и предоставления им возможности большего участия в решении возникших проблем.
Остановка дальнейшего глобального продвижения коммунизма вызовет, по моему мнению, необходимость консолидации коммунистических сил в Восточной Европе. А это приведет, как говорится, "к зажиму гаек", в особенности в Чехословакии. До тех пор, пока коммунизм сохранял поступательное движение в Европе, Россия предоставляла чехам видимость свободы. Теперь же она не сможет позволить себе подобной роскоши. Чехословакия могла бы легко оказаться под влиянием истинно демократических сил. С учетом этого следует в ближайшее время ожидать там ликвидации демократических институтов и укрепления власти коммунистов.
Установив раздел Европы по линии Любек - Триест, русские, по всей видимости, смогут удерживать свою власть к востоку от нее в течение какого-то определенного времени исключительно политическими методами. Но это окажется непростым делом, причем трудности будут постоянно нарастать. И вряд ли им удастся длительно удерживать свой контроль над сотней миллионов людей.
Что же касается Германии, то русские, скорее всего, предпочтут сохранение раздела страны ее объединению не под коммунистическим контролем. Поэтому американцам придется попытаться извлечь возможную выгоду от этого раздела. А значит, что нам надлежит найти средства и пути сближения западной части Германии с остальными европейскими странами.
Таковыми были основные положения этого документа. Прошу обратить внимание на то место, где говорится о Чехословакии. Мой прогноз оказался правильным. Кризис там произошел через три с половиной месяца, кульминацией которого явились, как известно, отказ от последних институтов истинной демократии и установление чистейшей коммунистической диктатуры. Подобное развитие событий, предвиденное нами, подтвердило правильность американской инициативы с планом Маршалла. Но, как ни странно, этого не поняли ни американское общественное мнение, ни представители правительственной бюрократии. В результате события в Чехословакии были восприняты как новый успех коммунистов - что служило доказательством неадекватности наших методов сдерживания на тот период времени. Но, как мы увидим в следующей главе, это дало толчок к созданию НАТО, привело к милитаризации настроений официального Вашингтона и положило начало "холодной войне".
Во втором документе, переданном госсекретарю в день моего отъезда в Японию, содержался анализ глобальных проблем американской политики. Он слишком объемный, чтобы процитировать хотя бы отдельные его положения, но на некоторых моментах я все же остановлюсь.
Во-первых, в нем затрагивались наши отношения в Советским Союзом. Если в результате использования программы возрождения Европы и применения других средств удастся остановить коммунистическую экспансию в Европе, говорилось в этом документе, то советские лидеры будут вынуждены впервые после капитуляции Германии начать с нами серьезные переговоры о судьбе ее и Европы в целом. А это явится большим испытанием для американских государственных деятелей, так как мы должны продемонстрировать полезность таких переговоров, поскольку снятие напряженности в Европе и на Среднем Востоке позволит обеим сторонам вывести свои войска из Европы и установить на длительное время стабильное положение на континенте.
Но для этого потребуется проведение целого ряда частных, секретных и неформальных дискуссий с советскими лидерами.
(Я специально останавливаюсь на этом вопросе, ибо в такой своеобразной криптографической формулировке скрыты не опознанные еще в то время зародыши серьезных разногласий, которые вскоре возникнут между мной и некоторыми правительственными чиновниками, включая преемника генерала Маршалла, а также руководством нашей военной администрации в Германии относительно методов достижения успешного осуществления программы возрождения Европы и возможностей извлечения из этого максимальной пользы.)
Значительная часть документа посвящена опасности, связанной с дальнейшим советским экспансионизмом в Восточном Средиземноморье и на Среднем Востоке. Успех нашей мирной интервенции в Греции убедительно свидетельствовал об этом. Образование государства Израиль (я выступал против оказания ему американской военной поддержки), кажется, усиливает опасность коммунистической инфильтрации в арабские страны. В этом разделе документа я рассматривал вопрос (являвшийся в ту пору гипотетическим, но принявший в последующие годы практическую форму), как следует поступить, если коммунистам удастся успешно проникнуть в новые регионы, используя только политические средства и методы, без применения вооруженных сил. Я считал, что в подобном случае было бы глупо реагировать на это, применяя собственные вооруженные силы.
"Использование регулярных войск США, - утверждал я, - для противодействия успехам местных коммунистических элементов в иностранных государствах было бы связано с большим риском и принесло бы больше вреда, нежели пользы".
Целесообразнее всего, по моему мнению, развертывание в соответствующих географических регионах наших военных баз и опорных пунктов. Тем самым мы могли бы дать понять русским, что их методы проникновения и ведения подрывной работы в этих странах непременно повлекут за собой усиление там вооруженных сил и более жесткую реакцию властей. Ослабление же коммунистической угрозы создаст условия для вывода из этих регионов американских военных контингентов. (Я полагал, если бы коммунистам, например, удалось консолидировать свою власть в Греции, то нам бы пришлось при согласии наших союзников создавать военные базы в других странах Средиземноморья.)
Возвращаясь к вопросу о Дальнем Востоке, я высказал мысль, что мы там слишком распылились. Положение дел в этом регионе было плохим, и мы ничего не могли поделать для его улучшения. Приходилось проявлять сдержанность. Наши средства оказания необходимого влияния - военная сила и экономика. Япония и Филиппины могли стать краеугольными камнями тихоокеанской системы безопасности, способной обеспечить наши интересы. Если мы сможем сохранить эффективный контроль над этими двумя архипелагами и обеспечить их дружелюбное отношение к нам, то в обозримое время Восток не будет представлять большой угрозы для нашей безопасности. Поэтому нашими целями в предстоящий период времени должны быть:
ликвидация ненужных обязательств в отношении Китая и попытка восстановления нашей беспристрастности и свободы действий с учетом складывавшейся ситуации;
выработка политического курса для Японии, обеспечившего бы безопасность страны. Следует оградить ее от проникновения коммунизма и установления там доминирующего положения, а также от военных посягательств Советского Союза и вместе с тем позволить восстановить японский экономической потенциал, в результате чего она вновь стала бы важной составляющей силой в регионе, внося ощутимый вклад в поддержание там мира и стабильности;
предоставление Филиппинам независимости, но таким образом, чтобы архипелаг оставался бастионом американской безопасности в тихоокеанском регионе.
Как явствует из этих положений, для обеспечения нашей национальной безопасности какие-либо специальные военные меры на Азиатском континенте не предусматривались.
Они выполняли, с одной стороны, директивы американского правительства, а с другой - международные соглашения, принятые союзниками. Оказавшись под давлением обстоятельств, они быстро, как говорится, "меняли" шляпы. Такая быстрота и ловкость позволяли им не подчиняться некоторым приказам Вашингтона, если они противоречили их собственной точке зрения и склонностям.
Так что главная трудность заключалась не только в том, как указывать командующим на необходимость что-либо делать, но и выяснять, чем же они в действительности занимались. В Германии эта проблема выглядела несколько проще, так как Госдепартамент имел там своего представителя в лице посла Роберта Мэрфи, профессионального дипломата с большим опытом работы, способного непредвзято судить о делах и людях и обладавшего престижем. Поэтому нас постоянно и хорошо информировали о том, что там происходило. Значительно хуже обстояли дела в Японии. Макартур порой не хотел даже прислушиваться к советам и рекомендациям Госдепартамента по политическим проблемам своего региона. Все имевшиеся в то время линии связи шли через военное министерство. При штабе Макартура в Токио находился представитель Госдепартамента, но как бы в подчиненном положении - возглавляя нечто вроде протокольного отдела. В связи с этим его доступ к информации, возможности выхода на связь с Госдепартаментом и иные аспекты были весьма ограниченными. Правда, эти недостатки отчасти компенсировались, насколько это позволяло, личными качествами человека, проработавшего в Японии с 1947-го по 1952 год, - Уильяма Зебальда, опытного и способного сотрудника нашего департамента, хорошо знакомого с японскими делами.
Трудности контроля за деятельностью командующих усугублялись еще и тем, что они напрямую обращались к общественности и конгрессу. К тому же они были радушными хозяевами для всех, кто посещал их "вотчины". Без их одобрения и поддержки работать там представителям прессы было трудно. Даже известные личности волей-неволей становились их гостями, находясь в полной зависимости от них в вопросах размещения и транспорта. Так что, покидая эти страны, они сохраняли чувство личной обязанности к командующим за проявленное по отношению к ним гостеприимство и обходительность. По сути дела, командующие чувствовали себя полновластными хозяевами и даже князьками, как в стародавние времена: их благожелательный кивок открывал многие двери, без чего журналисты, конгрессмены и официальные лица не могли никуда попасть и получить реальное представление о положении дел и характере оккупационной политики в этих странах.
Вместе с тем командующие чувствовали определенную моральную поддержку за счет восхищения, которое вызывали американские законодатели в военной форме, обладавшие властными полномочиями, в оккупированных странах. Американцы, выражавшие решительный протест против покровительственного и деспотического отношения к себе со стороны американского правительства на территории самих Соединенных Штатов, находили вполне естественным и даже вызывающим определенное чувство гордости положение, при котором американский командующий обладал неограниченной властью, не подверженной никакому контролю, в другой стране. Более того, они проявляли симпатию к этому командующему, несмотря на противодействие попыткам Вашингтона вмешиваться в его дела. Высказывая такое замечание, я не критикую всех генералов, ибо не они проявляли инициативу для получения тех постов, на которых теперь находились. Насколько я знаю, большинство из них использовали свою большую власть с высокой степенью ответственности и гуманности, пользуясь заслуженным уважением. Считаю даже, что по отношению к ним проявлялась примерно такая же симпатия, как в свое время к Белизариусу, навестившему Италию во время своей поездки по Византии. Страна, находившаяся под его командованием, жила в мире и спокойствии, пользуясь его радушием. Ему самому, однако, приходилось жаловаться на попытки неуместного и невежественного вмешательства в его дела со стороны константинопольского имперского двора.
Суть вопроса заключалась в том, что некоторые военные администрации в оккупированных странах вмешивались в прерогативы суверенных правительств, требовавших соответствующего к себе обращения. Созданные в качестве инструментов проведения государственной политики, они зачастую превращались в центры проведения собственной политики.
Кто бы ни отвечал в Вашингтоне за создание военных административных структур за пределами собственных границ, в особенности если они получили неограниченную власть в решении гражданских проблем регионов, в которых располагались, главы таких администраций должны были помнить, что они в первую очередь проводили решения своего правительства, не создавая собственные бюрократические структуры власти, которые по-своему решали проблемы международной политики, исходя из своих собственных перспектив и интересов, а употребляли полученную власть для осуществления контроля за правильным использованием американских ресурсов в этих регионах.
Рассматривая положение, сложившееся в Германии и Японии в 1947 году, с точки зрения проведения там национальной политики, следует, конечно, отметить слабую степень контроля со стороны Вашингтона за тем, что там происходило. Однако надо иметь в виду характер директив как национального, так и международного планов, которыми руководствовались военные администрации и под влиянием которых они находились. В большей части эти директивы разрабатывались на заключительном этапе войны и содержали в основном утверждения общего характера, евангелический либерализм, фарисейский энтузиазм, просоветские иллюзии и нереальную надежду на сотрудничество великих держав в послевоенное время, исходившую из союзнической политики периода войны. Положения эти находились в стадии модификации с учетом накапливаемого опыта, но сами директивы ревизии не подвергались, не было и систематического подхода для приведения их в соответствие с новой ситуацией, сложившейся к 1947 году. В результате оккупационная политика того времени носила неопределенный характер переходного периода, пытаясь исходить в ряде случаев из реальной обстановки, но все еще в значительной степени была связана с нереалистическими и полностью неадекватными директивами. Последние в какой-то степени отражали международные соглашения, в связи с чем их изменение было связано с труднопреодолимыми проблемами. Теоретически право их изменения принадлежало нашему правительству, формально же - военному министерству. Госдепартамент мог лишь высказывать свои предложения и поддерживать те или иные инициативы, не имея права и власти действовать самостоятельно.
Обстановка в Германии в то время не требовала проявления каких-либо инициатив со стороны нашей группы планирования. Провал в Москве последних переговоров министров иностранных дел положил конец иллюзиям о возможности создания четырехсторонней администрации для Германии. Вывод из этой ситуации сделали в форме достижения договоренности с англичанами об экономическом слиянии английской и американской зон оккупации, и соглашение это к середине 1947 года находилось уже в стадии реализации. Соглашение в сочетании с программой европейской реставрации вселяло надежду, что в недалеком будущем, по крайней мере, Западная Германия уже пойдет в нужном направлении - по пути своего выздоровления, что позволит ей внести свой вклад в дело восстановления остальной Европы и добиться собственной политической стабильности.
Ситуация же на Дальнем Востоке выглядела совершенно иначе. Китай, вне всякого сомнения, постепенно подпадал под коммунистический контроль. Мы не усматривали ничего, что позволило бы Соединенным Штатам воспрепятствовать этому. К тому же мы не были убеждены, что такое развитие событий серьезно повлияет на наши позиции. Конечно, наше правительство допустило здесь целый ряд ошибок, главная же причина, однако, заключалась в слабости националистического режима, к которой, по нашему мнению, можно было бы отнестись снисходительно и как-то подбодрить, но которую нельзя ни подкорректировать, ни исправить даже путем оказания помощи.
С другой стороны, ухудшение обстановки в Китае не казалось нам фатальным для американских интересов. Китай не был страной с сильно развитой промышленностью и не имел перспектив, как мы считали, стать индустриальной державой в ближайшем будущем. Он не будет, в частности, располагать крупными вооруженными силами, во всяком случае, за пределами континентальной части страны, просто не имея на то возможности.
В то время именно так я и полагал, хотя, как оказалось впоследствии, мнение это было неправильным (о своих коллегах я не говорю). Вместе с тем я выяснил, что в случае их успеха (захват власти и распространение ее по всему Китаю) вряд ли китайские коммунисты будут в течение длительного периода времени оставаться под контролем России.
"Мне кажется, - сказал я в своей лекции в военном колледже 6 мая 1947 года, - если русские окажутся одни в Китае, то непременно столкнутся с проблемой, с которой сталкивались другие в предыдущие века. Представляя движение меньшинства населения, ведущего борьбу за свое существование... китайские коммунисты будут вынуждены поддерживать тесные отношения с Москвой. Когда же они установят контроль над основной частью территории Китая и окажутся в большинстве, полагаю, что их отношения с Москвой вряд ли будут значительно отличаться от нынешних отношений с Чан Кайши, поскольку, обладая большей самостоятельностью, займут позицию, которая позволит им проводить независимую от Москвы политику".
Если развитие событий в Китае не представляло видимой опасности для нашей страны, то иное положение складывалось в Японии, так как она представляла собой более важный потенциальный фактор политического развития международных отношений и располагала самым мощным военно-промышленным потенциалом на Дальнем Востоке. Американцы, общественное мнение которых всегда находилось под странным очарованием, производимым Китаем, завышали значение последнего и преуменьшали роль Японии. Я считал в те годы и не изменил своего мнения и сегодня, что, если бы советских лидеров в послевоенное время поставили перед выбором, осуществлять ли им свой контроль над Китаем или над Японией, они выбрали бы последнюю. Мы, американцы, чувствовали себя в достаточной безопасности, имея дружелюбную Японию и номинально враждебный Китай, считая, что такая комбинация не представляла для нас ничего плохого. Опасность же, которую таил в себе другой расклад номинально дружеский Китай и явно враждебная Япония, - продемонстрировала война на Тихом океане. Хуже всего было бы наличие враждебного Китая и враждебной Японии. Триумфальное шествие коммунизма в Китае неминуемо будет связано с оказанием коммунистического давления на Японию, что должно привести, как на это надеялись в Москве, к тому, что Япония настроится враждебно по отношению к нам.
Такие соображения привлекли в конце лета 1947 года внимание группы планирования к ситуации в Японии и состоянию оккупационной политики, которая там проводилась. То, что мы обнаружили, вызывало на первый взгляд беспокойство. Теоретически после достижения целей оккупации - проведения первичной демилитаризации и получения репараций - оккупация страны должна заканчиваться подписанием мирного договора. Генерал Макартур официально заявил 17 марта 1947 года, что Япония готова к заключению мирного соглашения. 11 июля Госдепартамент разослал приглашения одиннадцати странам-участницам дальневосточной комиссии (союзное представительство ее располагалось в Вашингтоне, которому генерал Макартур подчинялся в вопросах осуществления условий капитуляции Японии) на предмет проведения предварительной конференции по подготовке проекта мирного договора. Эта инициатива, однако, натолкнулась на невосприятие предложенного со стороны России и националистического Китая. Выяснилось, что в данный момент из этой затеи ничего не выйдет. Тем не менее у нас сложилось мнение, что при согласии других стран мы могли бы все же подписать мирный договор, после чего эвакуировать из Японии свои войска и предоставить ей свободу действий.
Неудивительно, что, разобравшись летом 1947 года в ситуации в Японии, я приступил к реализации напрашивавшихся решений. Если правительство Соединенных Штатов намеревалось оградить Японию от коммунистического влияния, то было бы глупо оставлять ее одну, полностью разоруженную и демилитаризованную, в сложившихся обстоятельствах. После передачи Советскому Союзу Южного Сахалина и Курильских островов да при наличии советских оккупационных войск в Северной Корее Япония фактически находилась в полуокружении СССР. Наш же оккупационный режим не предпринял никаких мер для обеспечения ее будущей безопасности. Более того, никто в нашем правительстве да и руководстве союзных государств не подумал в ходе подготовки к заключению мирного договора, какие же шаги должны быть сделаны в этом направлении после его подписания. А ведь центральное управление японской полиции было ликвидировано. Япония практически не располагала никакими эффективными средствами противодействия коммунистическому проникновению и политическому давлению даже при наличии американской оккупации. Перед лицом такой опасности администрация генерала Макартура должна была действовать, чтобы обезопасить японское общество от политического давления и перекрыть возможные пути прихода коммунистов к власти.
Естественно, мы не были полностью уверены в своих оценках. Да и не имели возможности получить точную информацию по действующим правительственным каналам связи о том, что сделано и делается администрацией Макартура. Но по данным, которыми мы располагали, и в результате проделанного анализа напрашивался вывод, что наше руководство подошло к опасной черте, взяв на себя инициативу начать переговоры о заключении мира с Японией. Однако отказ России и Китая принять в них участие значительно упростил решение вопроса, чего мы даже не ожидали, получив возможность еще раз проанализировать сложившуюся ситуацию и тщательно продумать генеральное направление нашей политики в отношении Японии. Таким образом, группа планирования получила, как говорится, карты в руки. Но в своей работе мы должны были исходить из общих направлений американской внешней политики в целом. Вместе с тем требовалась более точная информация о положении дел в Японии, чем та, которая поступала опосредствованно по каналам связи военного министерства. К тому же было бы трудно подготовить толковые рекомендации и выдвинуть новые идеи без переговоров и консультаций с генералом Макартуром лично.
Эти соображения нашли свое отражение в документе, представленном мной генералу Маршаллу 14 октября 1947 года, где говорилось об опасности преждевременного снятия нашего контроля над Японией. Кроме того, я указал на то, что оккупация, как она осуществлялась ныне, теряла свое значение. Попытки применения существующих концепций и директив вряд ли дали бы возможность Японии после заключения мирного договора с н'ей спокойно воспользоваться обретенной независимостью. Поэтому возникла необходимость, прежде чем предпринять дальнейшие шаги по заключению мирного договора с Японией, переговорить лично с генералом Макартуром по всем проблемам и тщательно изучить соответствие директив, которыми руководствовалась его администрация, современным требованиям.
В последовавшие недели я неоднократно дискутировал с госсекретарем по затронутым мной вопросам, в результате чего он принял решение о моей поездке в Японию, и как можно раньше, для изучения положения дел на месте и детального обсуждения с генералом Макартуром всех сложностей и деликатностей политики, которую он там проводил.
Еще до своего отъезда в Японию в конце февраля 1948 года я подготовил и передал генералу Маршаллу два документа, в которых рассматривал международную ситуацию и проблемы, вытекающие из нее для Соединенных Штатов. Считаю, что читателю будет интересно познакомиться с их обзором, так как они хорошо иллюстрируют картину того, как в то время выглядел мир, и дают представление, каким образом формировалась американская внешняя политика.
В первом документе, представленном мной 6 ноября 1947 года, речь шла о международной ситуации. Свое изложение я начал с рассмотрения нашей политики сдерживания коммунистической экспансии и оценил ее как весьма успешную. Расширение регионов советского политического доминирования остановлено. Если программа европейской реставрации осуществится так же успешно, коммунисты, по всей видимости, не смогут закрепиться там на своих позициях. Однако американский вклад в разработку и осуществление этой программы значительно истощил наши ресурсы. Поэтому было бы неразумно продолжать проводить политику сдерживания и выполнять программы оказания помощи Европе в одиночку. В связи с этим необходимо восстановить баланс сил путем укрепления независимости различных стран и предоставления им возможности большего участия в решении возникших проблем.
Остановка дальнейшего глобального продвижения коммунизма вызовет, по моему мнению, необходимость консолидации коммунистических сил в Восточной Европе. А это приведет, как говорится, "к зажиму гаек", в особенности в Чехословакии. До тех пор, пока коммунизм сохранял поступательное движение в Европе, Россия предоставляла чехам видимость свободы. Теперь же она не сможет позволить себе подобной роскоши. Чехословакия могла бы легко оказаться под влиянием истинно демократических сил. С учетом этого следует в ближайшее время ожидать там ликвидации демократических институтов и укрепления власти коммунистов.
Установив раздел Европы по линии Любек - Триест, русские, по всей видимости, смогут удерживать свою власть к востоку от нее в течение какого-то определенного времени исключительно политическими методами. Но это окажется непростым делом, причем трудности будут постоянно нарастать. И вряд ли им удастся длительно удерживать свой контроль над сотней миллионов людей.
Что же касается Германии, то русские, скорее всего, предпочтут сохранение раздела страны ее объединению не под коммунистическим контролем. Поэтому американцам придется попытаться извлечь возможную выгоду от этого раздела. А значит, что нам надлежит найти средства и пути сближения западной части Германии с остальными европейскими странами.
Таковыми были основные положения этого документа. Прошу обратить внимание на то место, где говорится о Чехословакии. Мой прогноз оказался правильным. Кризис там произошел через три с половиной месяца, кульминацией которого явились, как известно, отказ от последних институтов истинной демократии и установление чистейшей коммунистической диктатуры. Подобное развитие событий, предвиденное нами, подтвердило правильность американской инициативы с планом Маршалла. Но, как ни странно, этого не поняли ни американское общественное мнение, ни представители правительственной бюрократии. В результате события в Чехословакии были восприняты как новый успех коммунистов - что служило доказательством неадекватности наших методов сдерживания на тот период времени. Но, как мы увидим в следующей главе, это дало толчок к созданию НАТО, привело к милитаризации настроений официального Вашингтона и положило начало "холодной войне".
Во втором документе, переданном госсекретарю в день моего отъезда в Японию, содержался анализ глобальных проблем американской политики. Он слишком объемный, чтобы процитировать хотя бы отдельные его положения, но на некоторых моментах я все же остановлюсь.
Во-первых, в нем затрагивались наши отношения в Советским Союзом. Если в результате использования программы возрождения Европы и применения других средств удастся остановить коммунистическую экспансию в Европе, говорилось в этом документе, то советские лидеры будут вынуждены впервые после капитуляции Германии начать с нами серьезные переговоры о судьбе ее и Европы в целом. А это явится большим испытанием для американских государственных деятелей, так как мы должны продемонстрировать полезность таких переговоров, поскольку снятие напряженности в Европе и на Среднем Востоке позволит обеим сторонам вывести свои войска из Европы и установить на длительное время стабильное положение на континенте.
Но для этого потребуется проведение целого ряда частных, секретных и неформальных дискуссий с советскими лидерами.
(Я специально останавливаюсь на этом вопросе, ибо в такой своеобразной криптографической формулировке скрыты не опознанные еще в то время зародыши серьезных разногласий, которые вскоре возникнут между мной и некоторыми правительственными чиновниками, включая преемника генерала Маршалла, а также руководством нашей военной администрации в Германии относительно методов достижения успешного осуществления программы возрождения Европы и возможностей извлечения из этого максимальной пользы.)
Значительная часть документа посвящена опасности, связанной с дальнейшим советским экспансионизмом в Восточном Средиземноморье и на Среднем Востоке. Успех нашей мирной интервенции в Греции убедительно свидетельствовал об этом. Образование государства Израиль (я выступал против оказания ему американской военной поддержки), кажется, усиливает опасность коммунистической инфильтрации в арабские страны. В этом разделе документа я рассматривал вопрос (являвшийся в ту пору гипотетическим, но принявший в последующие годы практическую форму), как следует поступить, если коммунистам удастся успешно проникнуть в новые регионы, используя только политические средства и методы, без применения вооруженных сил. Я считал, что в подобном случае было бы глупо реагировать на это, применяя собственные вооруженные силы.
"Использование регулярных войск США, - утверждал я, - для противодействия успехам местных коммунистических элементов в иностранных государствах было бы связано с большим риском и принесло бы больше вреда, нежели пользы".
Целесообразнее всего, по моему мнению, развертывание в соответствующих географических регионах наших военных баз и опорных пунктов. Тем самым мы могли бы дать понять русским, что их методы проникновения и ведения подрывной работы в этих странах непременно повлекут за собой усиление там вооруженных сил и более жесткую реакцию властей. Ослабление же коммунистической угрозы создаст условия для вывода из этих регионов американских военных контингентов. (Я полагал, если бы коммунистам, например, удалось консолидировать свою власть в Греции, то нам бы пришлось при согласии наших союзников создавать военные базы в других странах Средиземноморья.)
Возвращаясь к вопросу о Дальнем Востоке, я высказал мысль, что мы там слишком распылились. Положение дел в этом регионе было плохим, и мы ничего не могли поделать для его улучшения. Приходилось проявлять сдержанность. Наши средства оказания необходимого влияния - военная сила и экономика. Япония и Филиппины могли стать краеугольными камнями тихоокеанской системы безопасности, способной обеспечить наши интересы. Если мы сможем сохранить эффективный контроль над этими двумя архипелагами и обеспечить их дружелюбное отношение к нам, то в обозримое время Восток не будет представлять большой угрозы для нашей безопасности. Поэтому нашими целями в предстоящий период времени должны быть:
ликвидация ненужных обязательств в отношении Китая и попытка восстановления нашей беспристрастности и свободы действий с учетом складывавшейся ситуации;
выработка политического курса для Японии, обеспечившего бы безопасность страны. Следует оградить ее от проникновения коммунизма и установления там доминирующего положения, а также от военных посягательств Советского Союза и вместе с тем позволить восстановить японский экономической потенциал, в результате чего она вновь стала бы важной составляющей силой в регионе, внося ощутимый вклад в поддержание там мира и стабильности;
предоставление Филиппинам независимости, но таким образом, чтобы архипелаг оставался бастионом американской безопасности в тихоокеанском регионе.
Как явствует из этих положений, для обеспечения нашей национальной безопасности какие-либо специальные военные меры на Азиатском континенте не предусматривались.