Страница:
Англичане были менее раздражительны, спокойнее и глубокомысленнее в своей реакции, но подходили осторожно и в целом не слишком предрасположенно к идеям, о которых я вел разговор. Подобно нашим американским консультантам, они не видели никаких оснований для принятия во внимание ситуации к возможного будущего восточноевропейских стран. Они также предпочитали вести переговоры об условиях создания атлантического сообщества и союза Западной Европы. Рассматривая развитие своих отношений с Западной Европой в то время, они реально учитывали все, чего могли придерживаться. Остальное представляло для них гипотетическую теорию. Они, в частности, считали себя связанными с вопросом создания совета Европы, чем практически уже занимались. Их подходы к рассматривавшимся проблемам, как я потом отметил в своем дневнике, были "прагматически пробными, лишенными логики и гипотетических соображений, и учитывали только ближайший отрезок времени". Вследствие этого я возвратился домой, как говорится, с пустыми руками. Отношение же к этим проблемам в самом Вашингтоне также не отличалось большой благосклонностью. Мои коллеги в западноевропейском управлении Госдепартамента, отвечавшие за текущие вопросы, будучи мало озабоченными долгосрочными отношениями с западноевропейскими странами, и не проявлявшие никакого интереса к Восточной Европе, находившиеся к тому же под влиянием контактов с правительственными кругами Англии и Франции, придерживались их взглядов в своей аргументации. И хотя госсекретарь открыто не высказывал своего мнения в отношении моей концепции по германской проблеме, я нисколько не сомневался, что он был настроен скептически.
Если кто-либо, подобно мне, и вынашивал идею европейской унификации в континентальных рамках, то не должен был сбрасывать со счетов тесную взаимосвязь Соединенных Штатов, Канады и Великобритании. Собственно говоря, я это постоянно имел в виду при вступлении в свою должность руководителя группы планирования и заложил как составную часть своих первоначальных рекомендаций по плану Маршалла. Мне представлялась всемирная торговля в виде своеобразного морского блока государств, который включал бы в себя не только Англию, Канаду и США, но и государства содружества, а именно Скандинавию и страны Пиренейского полуострова. Она основывалась бы на единой валюте, а блок со временем мог бы превратиться в федеральный союз с общим суверенитетом, фланкируя с соответствующей континентальной группировкой. Но и в этом плане мне пришлось пережить тем летом 1943 года серьезное разочарование.
Не успел я возвратиться из поездки в Париж и Лондон, как разразился один из периодических кризисов того времени, заключавшийся в падении престижа английского фунта стерлингов. Наступили трудные времена. Было ясно, что англичане должны пойти на девальвацию. Но прежде чем сделать это, они направили в Вашингтон своих ведущих специалистов для обсуждения сложившегося положения с нами и канадцами. Проблема эта была не только комплексной, но и весьма деликатной для нас, так как мы не могли взять на себя ответственности за девальвацию фунта, ни тем более заявить публично, что именно мы ее инспирировали. Вместе с тем мы не могли допустить, чтобы в мире сложилось впечатление, будто бы те или иные строгие меры приняты под нашим нажимом или диктатом.
По каким-то причинам, которые так и остались для меня неясными, решили, что переговоры должны были вестись не госсекретарем, а министром финансов Джоном Снайдером, недавно возвратившимся из поездки по Европе. В Лондоне он встречался с канцлером казначейства сэром Стаффордом Криппсом, теперь возглавившим английскую делегацию, прибывшую в Вашингтон. По непонятным для меня причинам мистер Снайдер был настроен враждебно и подозрительно к англичанам и даже заявил, что не только возьмет переговоры с ними в свои руки, но и обеспечит им самый холодный прием.
Новый заместитель госсекретаря Джеймс Уэбб в самый последний момент перед началом переговоров с англичанами привлек меня для предварительного обсуждения в правительстве американской позиции. На этом обсуждении, состоявшемся 23 августа, я был буквально шокирован тем, что, как оказалось, политическому аспекту этой проблемы не придали никакого значения, что такой важный вопрос фактически передавался на рассмотрение нескольких финансовых экспертов и что мы были готовы встретить англичан с максимальной сдержанностью и беспомощностью. Поэтому я посчитал необходимым высказать свое мнение по всей проблеме в целом, о чем сделал запись в дневнике. Привожу суть своего выступления:
"В настоящий момент, когда отмечается стабилизация советского влияния в странах-сателлитах и возрастание напряженности на Дальнем Востоке, несомненной катастрофой для нас явилось бы любое нарушение духа доверия и солидарности, а также экономической стабильности и прогресса в западном мире. Именно это и произойдет, если не будут приняты решительные меры по упорядочению ситуации в Великобритании. Если англичане возвратятся домой с пустыми руками и в полном отчаянии, я нисколько не сомневаюсь, что это повлечет за собой падение правительства лейбористов, что будет сопровождаться не только большим шумом, но и горькими упреками в адрес нашей страны. Мне представляется, что мы не очень много можем сделать за короткий отрезок времени в порядке оказания помощи англичанам, так как для действенной помощи потребуется не менее года, и тем более в административном порядке. Следовательно, независимо от того, чем закончится настоящая дискуссия, англичанам придется в течение буквально нескольких недель после своего возвращения принять болезненные и трудные решения на свой собственный страх и риск. Но как мне кажется, все будет зависеть от настроения, с которым они это сделают. Если они поймут, что разговоры им ничего не дали и что рассчитывать на нашу помощь даже в отдаленном будущем не приходится, можно ожидать самых худших последствий. Однако в случае, если они почувствуют уверенность в том, что если не сейчас, то через определенное время, мы готовы оказать им помощь в решении их проблемы, думаю, картина будет совершенно иной. Более того, я подчеркнул, что их долларовое истощение зависит от двух факторов: а) от их позиции в качестве банкиров в стерлинговой зоне и б) от неблагоприятного торгового баланса в долларовой зоне. По первому пункту я предложил, что им следовало бы попытаться приостановить свою банковскую деятельность в какой-то части стерлинговой зоны с тем, чтобы отдельные страны перешли на долларовые расчеты. Это доставит нам определенную головную боль, но, по крайней мере, прояснит ситуацию и успокоит общественное мнение. Что же касается английского торгового дисбаланса, то это вопрос приспособления английской экономики к экономике Северной Америки, в связи с чем целесообразно согласиться с англичанами по вопросу создания некой комиссии для определения институциональных изменений в случае такой необходимости и уточнения отношений между тремя странами (США, Великобританией и Канадой). Это упростит такое приспособление и поможет устранить возможные нестыковки и яблоки раздора".
К моему удивлению, несмотря на это спонтанное выступление, Уэбб попросил меня возглавить межпарламентскую комиссию по выработке нашей позиции к предстоящим переговорам с англичанами, так что все последующие дни я занимался этой работой. В ретроспективе могу сказать, что президент и Уэбб, исходя из внутриполитических соображений, высказали пожелание придать нашим рекомендациям больший политический оттенок в отличие от первоначальных намерений Снайдера, учитывая техническую сложность и политическую деликатность проблемы, желая в то же время знать истинное мнение экспертов.
Через три дня, еще во время работы вышеназванной комиссии, мы получили проект намечавшегося выступления президента, в котором затрагивался вопрос предстоявшего визита британских государственных деятелей. Эта часть показалась мне слишком холодной, не отражавшей ни симпатии, ни понимания позиции англичан. Я продиктовал свои соображения по этому вопросу, и госсекретарь, после ознакомления с ними, зачитал текст по телефону Кларку Клиффорду в Белый дом. К моему удивлению, они затем прозвучали в выступлении президента, в котором говорилось, что английские государственные деятели будут, как всегда, тепло приняты в нашей стране, что мы не забываем нашего военного сотрудничества с Англией и глубоко сопереживаем все невзгоды послевоенного периода, обрушившиеся на английский народ, что мы рассматриваем подлежащие обсуждению вопросы как общую проблему и что предстоящие переговоры пройдут в духе дружбы и готовности к оказанию возможной помощи. Выступление президента, опубликованное в печати 30 августа, предопределило теплый характер приема гостей. Однако, как мне стадо известно позже, министр Снайдер звонил президенту по телефону, протестуя против такой постановки вопроса, считая, что в ней заключена зловещая для нас опасность.
Искомый документ был готов 2 сентября. Тогда же состоялось совещание по его детальному обсуждению с участием госсекретаря и министра финансов с их советниками. К моему удивлению и возмущению, Снайдер, открывая совещание, заметил безапелляционно, что хотя он и не имел времени внимательно прочитать предлагаемые бумаги, но считает необходимым изъять их из обращения, и предложил собрать все имеющиеся экземпляры и запереть их в сейфе. Так, собственно, и сделали. Правда, один экземпляр оставили госсекретарю для обсуждения с президентом на следующий день.
Переговоры начались 7 сентября. Не желая принимать участия в беседах, поскольку у Госдепартамента не было четких и ясных прерогатив, я попросил у Уэбба разрешение отсутствовать. Просьбу мою удовлетворили. То, что произошло на этих переговорах, было, как мне представляется, смешно и вместе с тем показательно. Снайдер, представлявший американскую сторону, открыл переговоры, сделав заявление, подготовленное в стенах министерства финансов, с которым никто из Госдепартамента даже не ознакомился. Министерство попыталось сохранить собственное лицо, поскольку в этом заявлении прозвучала неприкрытая враждебность в отношении англичан, что было сделано явно в угоду антианглицизму некоторых лиц на Капитолийском холме. Перед самым началом переговоров Уэбб, однако, запросил у меня шесть экземпляров того документа, подготовленного мной, в котором шла речь о нашей переговорной позиции. Небезынтересно, что именно эти рекомендации и послужили практической основой переговоров.
Такой внутриполитический разнобой, носивший гротескный характер, был мне непонятен, сам же эпизод произвел на меня гнетущее впечатление и развеял последние иллюзии. И этому имелись две причины. Первая обнаруживала те трудности, с которыми будут связаны попытки нахождения необходимого понимания в вашингтонских политических кругах в вопросах тесного и ассоциативного сотрудничества с англичанами и тем более создания прочного союза с ними и канадцами{42}. Вторая же отражала реакцию Франции, которая даже не скрывала своего раздражения, опасений и недовольства отстранением от участия в переговорах трех держав, несмотря на очевидный факт, что дискуссия-то была нам навязана и что Франция, так или иначе, не смогла сыграть бы конструктивной роли. Эти два обстоятельства хорошо иллюстрируют непонимание Вашингтоном и Парижем моих взглядов на складывавшуюся международную обстановку и усилий в начале лета, направленных на подготовку этих самых переговоров.
Думаю, я уже достаточно сказал, чтобы понимать характер основных разногласий по европейским вопросам, которые к тому времени сложились между мной и практически всеми остальными лицами, имевшими к ним то или иное отношение - как в нашем собственном правительстве, так и в правительствах западноевропейских стран, включая Бенилюкс. Западноевропейцы были счастливы иметь кого-то, кто мог гарантировать их безопасность как в отношении русских, так и немцев, освобождая от необходимости иметь собственную политику в этом плане. Характерно, что они, неспособные отделять политические проблемы от военных в своем мышлении, не могли поверить (в частности, Франция и Нидерланды) в то, что американская военная гарантия осуществилась бы и без политического участия Америки в создаваемых организациях. Американцы же со своей стороны стали мыслить критериями "холодной войны", а в их политике все больший и больший вес занимало убеждение в необходимости наращивания военной мощи, чтобы "удержать" русских от нападения на Западную Европу (при этом Пентагон даже называл предположительную дату - 1952 год). Наиболее подходящая институционная форма виделась ими в НАТО, в использовании которой разрабатывались различные планы, в том числе и без участия Великобритании, Канады и самих США. Вместе с тем наращивалось присутствие американских вооруженных сил в Германии и Японии.
Американское правительство в своей политике в отношении Германии и Европы в целом, а также и Японии придерживалось тех же принципов. Мои оппоненты, заявляя о необходимости наращивания оборонительных усилий, твердили о целесообразности приближения военных баз и других военных структур вплотную к советским границам. Именно в этой аберрации меня обвинял Лип-пман еще в 1947 году. Я же намеревался держать, образно говоря, дверь широко открытой, чтобы дать возможность появлению крупных образований (объединенная, демилитаризованная Германия, объединенная Европа, демилитаризованная Япония), не связанных военными договорами ни с одной из сторон. Во всяком случае, я был готов к выводу наших войск из указанных регионов при одновременном выводе советских войск с перспективой появления там правительств, независимых от советского влияния. Новая независимая коммунистическая Югославия так же хорошо вписывалась в мою концепцию, как Швеция и нейтральная Австрия. Мне представлялось, что регион неприсоединившихся государств будет постоянно расти, пока не охватит значительную часть Европейского континента. И я считал, что наша готовность к выводу войск будет стимулировать советскую сторону поступить так же. Только таким путем, как мне казалось, можно было бы добиться стабильности в Европе и сделать первые шаги по коррекции того геополитического дисбаланса, к которому привел итог Второй мировой войны.
Такова первая основная проблема, которая меня в то время занимала. Второй являлось стремление найти как можно быстрее выход из ненормальной военно-политической обстановки в Западной Европе, связанной с различными обязанностями, взятыми нами на себя. Я не сомневался, что сложившаяся обстановка - пресловутое "статус-кво" - перекликалась как раз с теми обязательствами, которые связали Америку, как говорится, по рукам и ногам на длительный срок. И в то же время такая биполярность, как мне представлялось, не могла существовать неограниченно долго. Было ясно, что нам уже не удастся возвратиться к изоляции XIX века, но мы не были еще готовы ни по своему темпераменту, ни с точки зрения общественного мнения стать великой империей в самом широком смысле этого слова и, в частности, быть своеобразными опекунами для сложившихся в течение столетий западноевропейских народов. Я полагал, что в один прекрасный или совсем непрекрасный день разделенная Европа, испытывавшая на себе влияние присутствия американских и русских войск, поддастся желанию жить в более естественных условиях, которые бы отвечали истинной силе и интересам европейских народов. И важным было то, чтобы наши планы в отношении будущего Европы позволили такому явлению произойти, когда наступит время, а не воздвигли бы непреодолимое препятствие.
Основу решения этой проблемы составляли, вне всякого сомнения, два различных подхода. По-моему, я был одним из тех, кто пытался обратить внимание правительственных кругов, связанных с вопросами планирования, на-необходимость учета ближайшего будущего, то есть на то, что может произойти через 10 - 20 лет. Мои друзья в Вашингтоне, Лондоне, Париже и Гааге задумывались над проблемами, вырисовывавшимися перед нами. Я, однако, не верил в серьезную советскую угрозу для Западной Европы и не придавал столь большого значения мерам для предотвращения советского нападения. (Правда, я понимал, что необходимо создать некий военный фасад для успокоения опасений и тревог нервничающих западноевропейцев.) Кроме того, я считал, что отвод советских войск значительно уменьшит политическое влияние России на граничившие с ней государства. Мои же друзья, которых раздел Европы волновал лишь отчасти, ломали головы над тем, каким образом не допустить или воспрепятствовать советскому нападению, о возможности которого заявляли военные, говоря о начале 1950-х годов.
Вот в чем заключалась разница в наших подходах к указанной проблеме, исходившая при формулировании нашей национальной политики из двух аспектов: с одной стороны, из роли и возможностей нашей страны в современном мире, а с другой - из толкования наших психологических особенностей, характеристики политических лидеров, намерений и поведения вероятного противника.
В середине сентября 1949 года возникли неожиданные трудности с трактовкой документов, которые готовила наша группа политического планирования. Ранее они представлялись непосредственно госсекретарю, который мог одобрить содержавшиеся в них рекомендации и критику или же отвергнуть их, исходя из собственных соображений и умозаключений. Во всяком случае, наше мнение было для него ясным. С 16 же сентября (начиная с вопроса о Югославии) они по пожеланию заместителя госсекретаря Уэбба должны были сначала представляться его помощникам и лицам, регулярно собиравшимся у него по утрам на совещания. Некоторые из них выражали несогласие с отдельными положениями наших документов, включая и основополагающие, в результате чего Уэбб возвращал их мне с замечанием обсудить спорные вопросы с соответствующими оппонентами, внести необходимые изменения в документы и только после этого представить их госсекретарю.
Мне было абсолютно ясно, что преследовалось этой процедурой: группа планирования лишалась возможности представлять госсекретарю свое непосредственное мнение по различным животрепещущим проблемам, а подготовленные ею документы подвергались вето начальников различных управлений и отделов Госдепартамента.
Тремя днями позже я обсудил сложившуюся ситуацию со своими сотрудниками, часть которых с удовлетворением восприняла нововведение, но их аргументация меня не убедила. Для меня это был вопрос доверия. Да и предназначение самой группы представлялось мне как возможность высказывать непредвзятое мнение по возникавшим проблемам как заместителю, так и самому госсекретарю. Если руководство Госдепартамента не нуждалось в подобных мнениях или не доверяло нам в подготовке внепартийного суждения, тогда возникал вопрос о целесообразности существования такой группы вообще.
Ведь таковым был характер работы нашей группы. Когда министр Бирнс через Ачесона - Лилиенталя попросил, чтобы наша группа подготовила для него оценку состояния международного контроля за атомной энергией и нашей политики в этой области, он не настаивал, чтобы она полностью соответствовала мнению помощников госсекретаря. Да и госсекретарь Маршалл, поставив перед нами задачу по разработке проблемы европейского возрождения, хотел знать наше мнение, а не перечень вопросов, по которым мы могли рассчитывать на согласие различных начальников управлений Госдепартамента.
29 сентября я сообщил Уэббу, что намерен просить освободить меня от занимаемой должности руководителя группы планирования, и по возможности побыстрее, и что я вообще намерен оставить государственную службу в июне (когда закончится учебный год в школах). В последовавших затем беседах с ним и госсекретарем мы договорились, что я стану незамедлительно готовить все необходимое для передачи дел моему преемнику (Полю Нитце) и выйду из состава группы в конце декабря, а в июне не выйду совсем в отставку с государственной службы и возьму "длительный отпуск без сохранения содержания", что позволит мне заняться преподавательской работой и продолжить более детальное и без спешки исследование проблем, по которым между мной и членами правительства возникли разногласия.
Могу отметить, что деятельность по подготовке моего ухода проходила без тсаких-либо осложнений и обид. Мои личные отношения с Уэббом были вполне нормальными, это же касалось и Ачесона. Чувство уважения к Ачесону я сохранил и в последующие годы, несмотря на изменившееся к нему отношение общества. Чувства же, которые я испытывал, готовясь к уходу с работы в правительстве, хорошо отражены в моем дневнике, некоторые отрывки из которого я привожу ниже.
"19 ноября 1949 года
Анализируя крушение своих надежд и планов, произошедшее в истекшую неделю, мне пришла в голову мысль, что группа политического планирования, созданная почти три года тому назад, оказалась просто несостоятельной подобно другим попыткам навести порядок и наладить предвидение в вопросах разработки международной политики путем образования специальных подразделений в рамках Госдепартамента. Наряду с отсутствием опытного персонала основная причина этого, видимо, заключалась в невозможности осуществления функций планирования вне самого руководства. Формулирование вопросов внешней политики - главная составная часть работы Госдепартамента, и ни один из них не может быть разработан вне иерархии, осуществляющей руководство проведением операций. И никто другой не может возглавлять такое подразделение, кроме самого госсекретаря, который должен вынашивать идеи. Он может использовать рекомендации независимых лиц и организаций, если таковые ему понадобятся как в устной, так и в письменной форме, а также воспользоваться советами "помощников и ассистентов" или прислушаться к мнениям "советников" и других официальных лиц. Но если все же этими вопросами будет поручено заниматься специально созданной группе сотрудников, то она должна готовить свои рекомендации только в письменной форме, и в ее дела не должны вмешиваться другие подразделения, будь они хоть географического или оперативного плана. И она должна уметь отстаивать свое мнение, в противном случае ее рекомендации, не имеющие веса, не будут приниматься во внимание.
Если же госсекретарь выскажет несколько отличное мнение, то группа должна конечно же принять его к сведению, но исходить все же из собственной оценки, если в этом есть полная уверенность, принимая во внимание, что аспекты, играющие сегодня большую роль, изменятся завтра и что лица, настаивающие на принятии того или иного решения, вскоре могут уйти со сцены. Такой подход гуманен и более юридически оправдан, чем это может показаться на первый взгляд. В этом я совершенно уверен, и такая уверенность подкрепляется опытом, которым я располагаю. Задумка будет работать только в том случае, если госсекретарь изложит теоретическую посылку по интересующему его вопросу, а подразделение планирования систематизирует все необходимые обоснования для последующего обсуждения на любом уровне.
22 ноября 1949 года
Суть проблемы заключается в том, что моя концепция в отношении характера осуществления наших дипломатических усилий на международной арене не разделяется руководством Госдепартамента, от которого, хорошо это или плохо, сам госсекретарь находится в большой зависимости. Если он даже и разделяет мое мнение, ему нелегко найти сторонников, поэтому он вынужден идти на поводу у лиц, взгляды которых на международное положение сильно отличаются от моих. В результате этого принимавшиеся решения были, как правило, не унифицированы и не приносили необходимой пользы, не давая требовавшегося направления действий. Только теоретическое обоснование того или иного решения могло стать основой проведения политики как нашей делегацией в Нью-Йорке, так и военными администрациями в оккупированных странах, причем исполнители должны проникнуться сутью разработанной доктрины, понимая необходимость тех или иных действий. А поскольку существующая правительственная система не обеспечивает дисциплинарного воздействия, то индоктринация должна проводиться методами убеждения и разъяснения как в области общественного мнения, так и деятельности всех институтов... Такие размышления привели меня к выводу, что, если я когда-либо и стану вновь заниматься деятельностью, направленной на благо страны, набравшись мужества и исходя из собственных убеждений, это надо будет делать вне стен данного учреждения (Госдепартамента)".
Сейчас я не помню уже точно, чем конкретно занимался и как проходили последние дни перед моим уходом из группы политического планирования Госдепартамента. Был уже конец года. Предстоявшее изменение образа жизни все же отдавало определенной горечью, поскольку мои отношения с сотрудниками группы, приходившими к нам за время нашей деятельности и уходившими на другую работу, носили тесный и дружеский характер, окрашенный интеллектуальной близостью. Целый ряд были вообще выдающимися личностями, взять хотя бы Чарльза Бартона Маршалла, Луи Холла, Доротею Фосдик и Джона Патона Дэвиса.
Если кто-либо, подобно мне, и вынашивал идею европейской унификации в континентальных рамках, то не должен был сбрасывать со счетов тесную взаимосвязь Соединенных Штатов, Канады и Великобритании. Собственно говоря, я это постоянно имел в виду при вступлении в свою должность руководителя группы планирования и заложил как составную часть своих первоначальных рекомендаций по плану Маршалла. Мне представлялась всемирная торговля в виде своеобразного морского блока государств, который включал бы в себя не только Англию, Канаду и США, но и государства содружества, а именно Скандинавию и страны Пиренейского полуострова. Она основывалась бы на единой валюте, а блок со временем мог бы превратиться в федеральный союз с общим суверенитетом, фланкируя с соответствующей континентальной группировкой. Но и в этом плане мне пришлось пережить тем летом 1943 года серьезное разочарование.
Не успел я возвратиться из поездки в Париж и Лондон, как разразился один из периодических кризисов того времени, заключавшийся в падении престижа английского фунта стерлингов. Наступили трудные времена. Было ясно, что англичане должны пойти на девальвацию. Но прежде чем сделать это, они направили в Вашингтон своих ведущих специалистов для обсуждения сложившегося положения с нами и канадцами. Проблема эта была не только комплексной, но и весьма деликатной для нас, так как мы не могли взять на себя ответственности за девальвацию фунта, ни тем более заявить публично, что именно мы ее инспирировали. Вместе с тем мы не могли допустить, чтобы в мире сложилось впечатление, будто бы те или иные строгие меры приняты под нашим нажимом или диктатом.
По каким-то причинам, которые так и остались для меня неясными, решили, что переговоры должны были вестись не госсекретарем, а министром финансов Джоном Снайдером, недавно возвратившимся из поездки по Европе. В Лондоне он встречался с канцлером казначейства сэром Стаффордом Криппсом, теперь возглавившим английскую делегацию, прибывшую в Вашингтон. По непонятным для меня причинам мистер Снайдер был настроен враждебно и подозрительно к англичанам и даже заявил, что не только возьмет переговоры с ними в свои руки, но и обеспечит им самый холодный прием.
Новый заместитель госсекретаря Джеймс Уэбб в самый последний момент перед началом переговоров с англичанами привлек меня для предварительного обсуждения в правительстве американской позиции. На этом обсуждении, состоявшемся 23 августа, я был буквально шокирован тем, что, как оказалось, политическому аспекту этой проблемы не придали никакого значения, что такой важный вопрос фактически передавался на рассмотрение нескольких финансовых экспертов и что мы были готовы встретить англичан с максимальной сдержанностью и беспомощностью. Поэтому я посчитал необходимым высказать свое мнение по всей проблеме в целом, о чем сделал запись в дневнике. Привожу суть своего выступления:
"В настоящий момент, когда отмечается стабилизация советского влияния в странах-сателлитах и возрастание напряженности на Дальнем Востоке, несомненной катастрофой для нас явилось бы любое нарушение духа доверия и солидарности, а также экономической стабильности и прогресса в западном мире. Именно это и произойдет, если не будут приняты решительные меры по упорядочению ситуации в Великобритании. Если англичане возвратятся домой с пустыми руками и в полном отчаянии, я нисколько не сомневаюсь, что это повлечет за собой падение правительства лейбористов, что будет сопровождаться не только большим шумом, но и горькими упреками в адрес нашей страны. Мне представляется, что мы не очень много можем сделать за короткий отрезок времени в порядке оказания помощи англичанам, так как для действенной помощи потребуется не менее года, и тем более в административном порядке. Следовательно, независимо от того, чем закончится настоящая дискуссия, англичанам придется в течение буквально нескольких недель после своего возвращения принять болезненные и трудные решения на свой собственный страх и риск. Но как мне кажется, все будет зависеть от настроения, с которым они это сделают. Если они поймут, что разговоры им ничего не дали и что рассчитывать на нашу помощь даже в отдаленном будущем не приходится, можно ожидать самых худших последствий. Однако в случае, если они почувствуют уверенность в том, что если не сейчас, то через определенное время, мы готовы оказать им помощь в решении их проблемы, думаю, картина будет совершенно иной. Более того, я подчеркнул, что их долларовое истощение зависит от двух факторов: а) от их позиции в качестве банкиров в стерлинговой зоне и б) от неблагоприятного торгового баланса в долларовой зоне. По первому пункту я предложил, что им следовало бы попытаться приостановить свою банковскую деятельность в какой-то части стерлинговой зоны с тем, чтобы отдельные страны перешли на долларовые расчеты. Это доставит нам определенную головную боль, но, по крайней мере, прояснит ситуацию и успокоит общественное мнение. Что же касается английского торгового дисбаланса, то это вопрос приспособления английской экономики к экономике Северной Америки, в связи с чем целесообразно согласиться с англичанами по вопросу создания некой комиссии для определения институциональных изменений в случае такой необходимости и уточнения отношений между тремя странами (США, Великобританией и Канадой). Это упростит такое приспособление и поможет устранить возможные нестыковки и яблоки раздора".
К моему удивлению, несмотря на это спонтанное выступление, Уэбб попросил меня возглавить межпарламентскую комиссию по выработке нашей позиции к предстоящим переговорам с англичанами, так что все последующие дни я занимался этой работой. В ретроспективе могу сказать, что президент и Уэбб, исходя из внутриполитических соображений, высказали пожелание придать нашим рекомендациям больший политический оттенок в отличие от первоначальных намерений Снайдера, учитывая техническую сложность и политическую деликатность проблемы, желая в то же время знать истинное мнение экспертов.
Через три дня, еще во время работы вышеназванной комиссии, мы получили проект намечавшегося выступления президента, в котором затрагивался вопрос предстоявшего визита британских государственных деятелей. Эта часть показалась мне слишком холодной, не отражавшей ни симпатии, ни понимания позиции англичан. Я продиктовал свои соображения по этому вопросу, и госсекретарь, после ознакомления с ними, зачитал текст по телефону Кларку Клиффорду в Белый дом. К моему удивлению, они затем прозвучали в выступлении президента, в котором говорилось, что английские государственные деятели будут, как всегда, тепло приняты в нашей стране, что мы не забываем нашего военного сотрудничества с Англией и глубоко сопереживаем все невзгоды послевоенного периода, обрушившиеся на английский народ, что мы рассматриваем подлежащие обсуждению вопросы как общую проблему и что предстоящие переговоры пройдут в духе дружбы и готовности к оказанию возможной помощи. Выступление президента, опубликованное в печати 30 августа, предопределило теплый характер приема гостей. Однако, как мне стадо известно позже, министр Снайдер звонил президенту по телефону, протестуя против такой постановки вопроса, считая, что в ней заключена зловещая для нас опасность.
Искомый документ был готов 2 сентября. Тогда же состоялось совещание по его детальному обсуждению с участием госсекретаря и министра финансов с их советниками. К моему удивлению и возмущению, Снайдер, открывая совещание, заметил безапелляционно, что хотя он и не имел времени внимательно прочитать предлагаемые бумаги, но считает необходимым изъять их из обращения, и предложил собрать все имеющиеся экземпляры и запереть их в сейфе. Так, собственно, и сделали. Правда, один экземпляр оставили госсекретарю для обсуждения с президентом на следующий день.
Переговоры начались 7 сентября. Не желая принимать участия в беседах, поскольку у Госдепартамента не было четких и ясных прерогатив, я попросил у Уэбба разрешение отсутствовать. Просьбу мою удовлетворили. То, что произошло на этих переговорах, было, как мне представляется, смешно и вместе с тем показательно. Снайдер, представлявший американскую сторону, открыл переговоры, сделав заявление, подготовленное в стенах министерства финансов, с которым никто из Госдепартамента даже не ознакомился. Министерство попыталось сохранить собственное лицо, поскольку в этом заявлении прозвучала неприкрытая враждебность в отношении англичан, что было сделано явно в угоду антианглицизму некоторых лиц на Капитолийском холме. Перед самым началом переговоров Уэбб, однако, запросил у меня шесть экземпляров того документа, подготовленного мной, в котором шла речь о нашей переговорной позиции. Небезынтересно, что именно эти рекомендации и послужили практической основой переговоров.
Такой внутриполитический разнобой, носивший гротескный характер, был мне непонятен, сам же эпизод произвел на меня гнетущее впечатление и развеял последние иллюзии. И этому имелись две причины. Первая обнаруживала те трудности, с которыми будут связаны попытки нахождения необходимого понимания в вашингтонских политических кругах в вопросах тесного и ассоциативного сотрудничества с англичанами и тем более создания прочного союза с ними и канадцами{42}. Вторая же отражала реакцию Франции, которая даже не скрывала своего раздражения, опасений и недовольства отстранением от участия в переговорах трех держав, несмотря на очевидный факт, что дискуссия-то была нам навязана и что Франция, так или иначе, не смогла сыграть бы конструктивной роли. Эти два обстоятельства хорошо иллюстрируют непонимание Вашингтоном и Парижем моих взглядов на складывавшуюся международную обстановку и усилий в начале лета, направленных на подготовку этих самых переговоров.
Думаю, я уже достаточно сказал, чтобы понимать характер основных разногласий по европейским вопросам, которые к тому времени сложились между мной и практически всеми остальными лицами, имевшими к ним то или иное отношение - как в нашем собственном правительстве, так и в правительствах западноевропейских стран, включая Бенилюкс. Западноевропейцы были счастливы иметь кого-то, кто мог гарантировать их безопасность как в отношении русских, так и немцев, освобождая от необходимости иметь собственную политику в этом плане. Характерно, что они, неспособные отделять политические проблемы от военных в своем мышлении, не могли поверить (в частности, Франция и Нидерланды) в то, что американская военная гарантия осуществилась бы и без политического участия Америки в создаваемых организациях. Американцы же со своей стороны стали мыслить критериями "холодной войны", а в их политике все больший и больший вес занимало убеждение в необходимости наращивания военной мощи, чтобы "удержать" русских от нападения на Западную Европу (при этом Пентагон даже называл предположительную дату - 1952 год). Наиболее подходящая институционная форма виделась ими в НАТО, в использовании которой разрабатывались различные планы, в том числе и без участия Великобритании, Канады и самих США. Вместе с тем наращивалось присутствие американских вооруженных сил в Германии и Японии.
Американское правительство в своей политике в отношении Германии и Европы в целом, а также и Японии придерживалось тех же принципов. Мои оппоненты, заявляя о необходимости наращивания оборонительных усилий, твердили о целесообразности приближения военных баз и других военных структур вплотную к советским границам. Именно в этой аберрации меня обвинял Лип-пман еще в 1947 году. Я же намеревался держать, образно говоря, дверь широко открытой, чтобы дать возможность появлению крупных образований (объединенная, демилитаризованная Германия, объединенная Европа, демилитаризованная Япония), не связанных военными договорами ни с одной из сторон. Во всяком случае, я был готов к выводу наших войск из указанных регионов при одновременном выводе советских войск с перспективой появления там правительств, независимых от советского влияния. Новая независимая коммунистическая Югославия так же хорошо вписывалась в мою концепцию, как Швеция и нейтральная Австрия. Мне представлялось, что регион неприсоединившихся государств будет постоянно расти, пока не охватит значительную часть Европейского континента. И я считал, что наша готовность к выводу войск будет стимулировать советскую сторону поступить так же. Только таким путем, как мне казалось, можно было бы добиться стабильности в Европе и сделать первые шаги по коррекции того геополитического дисбаланса, к которому привел итог Второй мировой войны.
Такова первая основная проблема, которая меня в то время занимала. Второй являлось стремление найти как можно быстрее выход из ненормальной военно-политической обстановки в Западной Европе, связанной с различными обязанностями, взятыми нами на себя. Я не сомневался, что сложившаяся обстановка - пресловутое "статус-кво" - перекликалась как раз с теми обязательствами, которые связали Америку, как говорится, по рукам и ногам на длительный срок. И в то же время такая биполярность, как мне представлялось, не могла существовать неограниченно долго. Было ясно, что нам уже не удастся возвратиться к изоляции XIX века, но мы не были еще готовы ни по своему темпераменту, ни с точки зрения общественного мнения стать великой империей в самом широком смысле этого слова и, в частности, быть своеобразными опекунами для сложившихся в течение столетий западноевропейских народов. Я полагал, что в один прекрасный или совсем непрекрасный день разделенная Европа, испытывавшая на себе влияние присутствия американских и русских войск, поддастся желанию жить в более естественных условиях, которые бы отвечали истинной силе и интересам европейских народов. И важным было то, чтобы наши планы в отношении будущего Европы позволили такому явлению произойти, когда наступит время, а не воздвигли бы непреодолимое препятствие.
Основу решения этой проблемы составляли, вне всякого сомнения, два различных подхода. По-моему, я был одним из тех, кто пытался обратить внимание правительственных кругов, связанных с вопросами планирования, на-необходимость учета ближайшего будущего, то есть на то, что может произойти через 10 - 20 лет. Мои друзья в Вашингтоне, Лондоне, Париже и Гааге задумывались над проблемами, вырисовывавшимися перед нами. Я, однако, не верил в серьезную советскую угрозу для Западной Европы и не придавал столь большого значения мерам для предотвращения советского нападения. (Правда, я понимал, что необходимо создать некий военный фасад для успокоения опасений и тревог нервничающих западноевропейцев.) Кроме того, я считал, что отвод советских войск значительно уменьшит политическое влияние России на граничившие с ней государства. Мои же друзья, которых раздел Европы волновал лишь отчасти, ломали головы над тем, каким образом не допустить или воспрепятствовать советскому нападению, о возможности которого заявляли военные, говоря о начале 1950-х годов.
Вот в чем заключалась разница в наших подходах к указанной проблеме, исходившая при формулировании нашей национальной политики из двух аспектов: с одной стороны, из роли и возможностей нашей страны в современном мире, а с другой - из толкования наших психологических особенностей, характеристики политических лидеров, намерений и поведения вероятного противника.
В середине сентября 1949 года возникли неожиданные трудности с трактовкой документов, которые готовила наша группа политического планирования. Ранее они представлялись непосредственно госсекретарю, который мог одобрить содержавшиеся в них рекомендации и критику или же отвергнуть их, исходя из собственных соображений и умозаключений. Во всяком случае, наше мнение было для него ясным. С 16 же сентября (начиная с вопроса о Югославии) они по пожеланию заместителя госсекретаря Уэбба должны были сначала представляться его помощникам и лицам, регулярно собиравшимся у него по утрам на совещания. Некоторые из них выражали несогласие с отдельными положениями наших документов, включая и основополагающие, в результате чего Уэбб возвращал их мне с замечанием обсудить спорные вопросы с соответствующими оппонентами, внести необходимые изменения в документы и только после этого представить их госсекретарю.
Мне было абсолютно ясно, что преследовалось этой процедурой: группа планирования лишалась возможности представлять госсекретарю свое непосредственное мнение по различным животрепещущим проблемам, а подготовленные ею документы подвергались вето начальников различных управлений и отделов Госдепартамента.
Тремя днями позже я обсудил сложившуюся ситуацию со своими сотрудниками, часть которых с удовлетворением восприняла нововведение, но их аргументация меня не убедила. Для меня это был вопрос доверия. Да и предназначение самой группы представлялось мне как возможность высказывать непредвзятое мнение по возникавшим проблемам как заместителю, так и самому госсекретарю. Если руководство Госдепартамента не нуждалось в подобных мнениях или не доверяло нам в подготовке внепартийного суждения, тогда возникал вопрос о целесообразности существования такой группы вообще.
Ведь таковым был характер работы нашей группы. Когда министр Бирнс через Ачесона - Лилиенталя попросил, чтобы наша группа подготовила для него оценку состояния международного контроля за атомной энергией и нашей политики в этой области, он не настаивал, чтобы она полностью соответствовала мнению помощников госсекретаря. Да и госсекретарь Маршалл, поставив перед нами задачу по разработке проблемы европейского возрождения, хотел знать наше мнение, а не перечень вопросов, по которым мы могли рассчитывать на согласие различных начальников управлений Госдепартамента.
29 сентября я сообщил Уэббу, что намерен просить освободить меня от занимаемой должности руководителя группы планирования, и по возможности побыстрее, и что я вообще намерен оставить государственную службу в июне (когда закончится учебный год в школах). В последовавших затем беседах с ним и госсекретарем мы договорились, что я стану незамедлительно готовить все необходимое для передачи дел моему преемнику (Полю Нитце) и выйду из состава группы в конце декабря, а в июне не выйду совсем в отставку с государственной службы и возьму "длительный отпуск без сохранения содержания", что позволит мне заняться преподавательской работой и продолжить более детальное и без спешки исследование проблем, по которым между мной и членами правительства возникли разногласия.
Могу отметить, что деятельность по подготовке моего ухода проходила без тсаких-либо осложнений и обид. Мои личные отношения с Уэббом были вполне нормальными, это же касалось и Ачесона. Чувство уважения к Ачесону я сохранил и в последующие годы, несмотря на изменившееся к нему отношение общества. Чувства же, которые я испытывал, готовясь к уходу с работы в правительстве, хорошо отражены в моем дневнике, некоторые отрывки из которого я привожу ниже.
"19 ноября 1949 года
Анализируя крушение своих надежд и планов, произошедшее в истекшую неделю, мне пришла в голову мысль, что группа политического планирования, созданная почти три года тому назад, оказалась просто несостоятельной подобно другим попыткам навести порядок и наладить предвидение в вопросах разработки международной политики путем образования специальных подразделений в рамках Госдепартамента. Наряду с отсутствием опытного персонала основная причина этого, видимо, заключалась в невозможности осуществления функций планирования вне самого руководства. Формулирование вопросов внешней политики - главная составная часть работы Госдепартамента, и ни один из них не может быть разработан вне иерархии, осуществляющей руководство проведением операций. И никто другой не может возглавлять такое подразделение, кроме самого госсекретаря, который должен вынашивать идеи. Он может использовать рекомендации независимых лиц и организаций, если таковые ему понадобятся как в устной, так и в письменной форме, а также воспользоваться советами "помощников и ассистентов" или прислушаться к мнениям "советников" и других официальных лиц. Но если все же этими вопросами будет поручено заниматься специально созданной группе сотрудников, то она должна готовить свои рекомендации только в письменной форме, и в ее дела не должны вмешиваться другие подразделения, будь они хоть географического или оперативного плана. И она должна уметь отстаивать свое мнение, в противном случае ее рекомендации, не имеющие веса, не будут приниматься во внимание.
Если же госсекретарь выскажет несколько отличное мнение, то группа должна конечно же принять его к сведению, но исходить все же из собственной оценки, если в этом есть полная уверенность, принимая во внимание, что аспекты, играющие сегодня большую роль, изменятся завтра и что лица, настаивающие на принятии того или иного решения, вскоре могут уйти со сцены. Такой подход гуманен и более юридически оправдан, чем это может показаться на первый взгляд. В этом я совершенно уверен, и такая уверенность подкрепляется опытом, которым я располагаю. Задумка будет работать только в том случае, если госсекретарь изложит теоретическую посылку по интересующему его вопросу, а подразделение планирования систематизирует все необходимые обоснования для последующего обсуждения на любом уровне.
22 ноября 1949 года
Суть проблемы заключается в том, что моя концепция в отношении характера осуществления наших дипломатических усилий на международной арене не разделяется руководством Госдепартамента, от которого, хорошо это или плохо, сам госсекретарь находится в большой зависимости. Если он даже и разделяет мое мнение, ему нелегко найти сторонников, поэтому он вынужден идти на поводу у лиц, взгляды которых на международное положение сильно отличаются от моих. В результате этого принимавшиеся решения были, как правило, не унифицированы и не приносили необходимой пользы, не давая требовавшегося направления действий. Только теоретическое обоснование того или иного решения могло стать основой проведения политики как нашей делегацией в Нью-Йорке, так и военными администрациями в оккупированных странах, причем исполнители должны проникнуться сутью разработанной доктрины, понимая необходимость тех или иных действий. А поскольку существующая правительственная система не обеспечивает дисциплинарного воздействия, то индоктринация должна проводиться методами убеждения и разъяснения как в области общественного мнения, так и деятельности всех институтов... Такие размышления привели меня к выводу, что, если я когда-либо и стану вновь заниматься деятельностью, направленной на благо страны, набравшись мужества и исходя из собственных убеждений, это надо будет делать вне стен данного учреждения (Госдепартамента)".
Сейчас я не помню уже точно, чем конкретно занимался и как проходили последние дни перед моим уходом из группы политического планирования Госдепартамента. Был уже конец года. Предстоявшее изменение образа жизни все же отдавало определенной горечью, поскольку мои отношения с сотрудниками группы, приходившими к нам за время нашей деятельности и уходившими на другую работу, носили тесный и дружеский характер, окрашенный интеллектуальной близостью. Целый ряд были вообще выдающимися личностями, взять хотя бы Чарльза Бартона Маршалла, Луи Холла, Доротею Фосдик и Джона Патона Дэвиса.