Страница:
Летом англичане в Лиссабоне любезно держали Баттерворта и меня в курсе своих негласных переговоров с португальцами. 17 августа они успешно завершились, и стороны пришли к соглашению, что с 8 октября англичане получат доступ на некоторые из Азорских островов для создания там военно-воздушных баз. Деликатность этого предприятия как необходимость в особой секретности была очевидной. Если бы немцы как-то узнали об этих переговорах, они в лучшем случае осыпали бы угрозами Португалию, которая официально оставалась нейтральной, а в худшем могли бы начать в какой-либо форме агрессию против нее, например нападать на португальские корабли в открытом море. Кроме того, отсутствие подходящих гаваней в регионе означало, что первые английские военные корабли должны будут разгружаться вне портов, превратившись тем самым в удобные мишени для немецких подлодок. Вот почему о соглашении публично объявили только через четыре дня после начала высадки англичан.
Мы с Баттервортом послали в Вашингтон ряд совершенно секретных донесений об этих событиях, адресовав их лично секретарю Госдепартамента. Мы ожидали какой-то реакции, хотя бы сообщения о том, что правительство США знает о прошедших переговорах.
Возможные изменения в американо-португальских отношениях в связи с войной прямо касались нас обоих. Но мы не получили никакого ответа, и мне оставалось лишь надеяться, что англичане все-таки вели свои переговоры и заключили соглашение после консультаций с американской стороной.
За три дня до 8 октября, когда должна была начаться высадка англичан на Азорах, я получил из Госдепартамента секретную телеграмму, где мне предписывалось заверить португальского премьера, что США намерены уважать суверенитет Португалии во всех ее владениях, но только если он этого потребует. Я положил телеграмму в сейф и стал ждать. Уже утром 8 октября пришла новая телеграмма, предписывающая дать такие заверения португальской стороне даже без ее требования. Я отправился в португальский МИД, чтобы попросить о встрече с доктором Салазаром. Глава американского отдела принял меня настороженно. Он сказал, что доктора Салазара сейчас нет в столице и вернется он через несколько дней. (Салазар в это время находился на португальско-испанской границе, где встречался с генералом Франко, чтобы информировать его о последних событиях.) Начальник отдела спросил, не могу ли я сообщить, зачем мне необходимо встретиться с премьер-министром. Сообщить я не мог, а лишь намекнул. Несколько месяцев назад мистер Фиш и я, по случаю ввода американских войск в Северную Африку, заверяли президента Португалии генерала де Фрагосо Кармона, что эта акция никак не затронет интересов и безопасности страны и ее владений. Я объяснил португальцу, что нынешний повод для встречи с премьером имеет нечто общее с тем случаем, и эти объяснения удовлетворили его. Он сразу отправил телеграфное сообщение об этом, и через несколько часов я узнал, что Салазар вскоре вернется и встретится со мной 10 октября в 10 часов утра.
10 октября в 9.30 утра, готовясь к намеченной встрече, я получил в посольстве сверхсрочную депешу, которую только что расшифровали. Там без всяких объяснений говорилось, что ни при каких обстоятельствах не следует давать премьеру вышеуказанных заверений, до получения новых указаний. Я не знал, что и делать. Мне удалось добиться встречи с политическим руководителем Португалии, который специально прибыл в столицу, прервав важные дела. Оставалось всего несколько минут до нашего свидания, и что-то изменить было уже невозможно. В полном отчаянии я отправился в скромный дворец, служивший Салазару резиденцией. Мне оставалось только признаться премьеру в получении мной инструкций, смысл которых, к сожалению, несовместим с предполагавшимся первоначально предметом нашей встречи. Однако, чтобы спасти положение, мне пришлось также сказать, что до сих пор, насколько мне известно, никто из американских дипломатов не обсуждал с Салазаром наших двусторонних отношений в военное время. Поэтому я, пользуясь случаем, хотел бы попытаться это сделать. Салазар был явно весьма удивлен таким заявлением, однако согласился меня выслушать. Я решился изложить ему свои соображения о наших общих интересах в атлантическом регионе, и вскоре началось незапланированное, но небесполезное обсуждение этой проблемы. К концу моего визита мой собеседник, как я заметил, воспринял наш разговор не без некоторого удовлетворения, хотя по-прежнему был озадачен моим визитом.
Вернувшись в посольство, я отправил в Вашингтон донесение о том, что я должен был сделать и почему.
В понедельник, 11 октября, ничего особенного не произошло. На следующий день высадка на Азорских островах первых английских подразделений завершилась, и это событие стало достоянием гласности. Португальцы оправдывались перед немцами наличием англо-португальского союза. Однако немцы, естественно, ответили резкой нотой, и в течение недели португальские власти в тревоге ожидали военных акций со стороны Германии на суше или на море.
В следующее воскресенье, 17 октября, я вновь просмотрел телеграммы, поступившие в посольство, и снова обнаружил срочное послание, на этот раз довольно длинное. Там, в частности, говорилось:
"Вам даются указания по поручению президента, которые следует выполнить 18 октября или в любой день после этого, при первой возможности, если за это время не будет предпринято никаких военных действий Германии против Португалии. Как вам известно (мне это вовсе не было известно), мы временно прекратили некие переговоры, чтобы не мешать другим переговорам, которые завершились англо-португальским договором от 17 августа. Наш переговорный процесс имел целью создать возможность использования части Азорских островов для нужд нашей армии и флота. Теперь вам надлежит добиться встречи с д-ром Салазаром, чтобы переговорить с ним о следующих проблемах"...
Далее следовал перечень просьб, далеко превосходящий то, что получили от португальцев англичане даже при наличии у них союзного договора: военно-морская база, база военно-морской авиации, авиабазы на трех островах, прокладка кабелей и сооружение систем связи, создание радарной установки, возможность принятия американских военных кораблей во всех азорских портах и т. д. Такие требования были тогда даже технически неисполнимы для администрации островов и могли оказаться разорительными для их слабой экономики. Я понимал, что Салазар совершенно не готов к чему-то подобному. Возможно, англичане предупреждали его о том, что нам тоже понадобится использовать часть Азорских островов в тех же целях, но они, насколько я знаю, никогда не говорили о требованиях, подобных изложенным. Португальский премьер даже и англичанам уступил не очень охотно и был бы рад, если бы возникший теперь кризис обошелся без серьезных последствий для его страны. Теперь перед ним могла бы встать проблема превращения всего Азорского архипелага в большую американскую военно-воздушную базу даже без тех оправданий, которые предоставляло Португалии существование англо-португальского союза. В этом таилась слишком большая опасность. Едва ли далее можно было бы говорить об официальном нейтралитете Португалии, к тому же принятие таких предложений могло бы вызвать непредсказуемые последствия в соседней Испании. Нельзя исключать и то, что в итоге испанцы могли бы даже принять участие в войне на стороне Германии. В такой ситуации, особенно если мы отказывались заверить Салазара, что будем уважать суверенитет Португалии, он мог даже обратиться за помощью к англичанам, основываясь на том же союзном договоре, и попросить защитить страну от нас, американцев. Черчиллю, с его уважением к традициям и обязательствам, было бы трудно не прислушаться к подобным просьбам.
Я передал это послание английскому послу в Португалии Хуго Кемпбеллу, своему опытному коллеге, с которым мы часто успешно сотрудничали. Прочтя его, он побледнел. Нам обоим ясно было, что создалась угроза серьезного нарушения взаимопонимания между нашими странами.
И снова я не знал, что делать дальше. С указаниями президента не шутят, особенно если они касаются армейских вопросов в военное время. В то же время и выполнить это распоряжение, по моему убеждению, означало бы открыть ящик Пандоры. Я лег спать, так и не решив проблемы, а на следующее утро отослал телеграмму в Вашингтон, пытаясь объяснить, почему я счел необходимым отложить выполнение этих инструкций. Я просил разрешения немедленно вернуться в Вашингтон, чтобы лично изложить свою позицию президенту. Я писал, что не желал бы принимать на себя прямую ответственность за возможные последствия выполнения этих указаний. Два дня я со страхом ждал ответа. Наконец он пришел. Президент не видел оснований для моего возвращения в Вашингтон, и мне предлагалось изложить свои взгляды по телеграфу. Я так и сделал, сочинив длинное послание, в котором описывал вероятные нежелательные последствия нашей позиции в этом вопросе для американо-португальских отношений, а также указывал, что у нас нет предложений, чтобы компенсировать португальцам нарушение ими собственного нейтралитета. Изложил я и условия, на которых, с моей точки зрения, мы могли получить согласие португальцев на использование нами тех же возможностей, которые они уже предоставили англичанам.
Ответ из Вашингтона принес мне чувство радости и облегчения. Президент оставлял на мое усмотрение, каким образом проводить данные переговоры с португальской стороной и какие условия представлять Салазару, помня, однако, что с военной точки зрения результат переговоров для нас весьма важен. Также было изложено и мнение Госдепартамента о том, что мы можем многое предложить, чтобы компенсировать уступки со стороны Португалии, "а в первую очередь - заверения в уважении суверенитета Португалии, в том числе над всей ее колониальной империей, от чего мы до сих пор воздерживались".
Последние слова меня насторожили. Значило ли это, что мы гарантируем уважение суверенитета Португалии только в том случае, если она пойдет на должные с нашей точки зрения уступки? Если так, то захочет ли Салазар вести с нами переговоры под таким давлением? Баттерворт, с которым я посоветовался, разделял мое беспокойство. Однако выбора у меня не оставалось, и я снова попросил об аудиенции с португальским премьер-министром. На этот раз, однако, реакция португальской стороны была иной. Меня принял генеральный секретарь МИД доктор Луис де Сампайо, напомнивший мне о том, что произошло во время первого свидания с Салазаром. Известно, что я тогда намеревался говорить с ним о гарантиях суверенитета Португалии, но воздержался от этого, следуя инструкциям своего правительства.
Португальская сторона желает знать, как обстоит дело с этими гарантиями сейчас. Вопрос стоял ясно - без заверений о гарантиях не будет встречи с Салазаром. Снова мое положение оказалось крайне трудным, но надо было что-то делать, и я решил рискнуть. Я ответил, что мы действительно собирались сделать такие заверения, но затем решили, что это может вызвать известное замешательство португальской стороны, поскольку как раз в это время португальское правительство публично подчеркивало, что оно отступило от политики строгого нейтралитета лишь из уважения к британскому союзнику. Если это не вызовет возражений португальской стороны, я готов отправиться в наше посольство и доставить оттуда заверения в нашем уважении португальского нейтралитета в письменной форме. Сампайо с видимым облегчением сказал, что хотел бы именно этого.
В посольство я вернулся в субботу вечером. Секретарь уже ушел, и я сам напечатал на машинке (нарушение полученных инструкций) уведомление, что "в связи с заключенным недавно англо-португальским соглашением США заявляют об уважении суверенитета Португалии над всеми ее колониями". И тут же отослал в Вашингтон телеграмму с подробными объяснениями, что я предпринял и почему. На следующий день, 24 октября, мне сообщили, что Салазар готов принять меня через три дня. Я стал готовиться к встрече, но она в тот раз не состоялась. Пришла новая телеграмма из Вашингтона, в которой мне просто, без всяких объяснений, предлагалось вылететь ближайшим рейсом в США.
В дороге я пытался, как мог, подавить тревожные предчувствия и успокоиться. В конце концов, уговаривал я себя, никаких дурных намерений у меня не было. Кроме того, я - гражданское лицо, а значит, меня едва ли можно отдать под военный суд. Прилетев в Нью-Йорк, я сел на поезд, идущий в Вашингтон. Там я сразу позвонил главе европейского отдела доктору Гаррисону Мэтьюсу. Не дав мне никаких объяснений, он просто сказал, чтобы я явился к нему завтра в 8.15 утра.
Когда на следующее утро я выполнил его указание, он снова не стал мне ничего объяснять. Мы просто сели в машину и поехали в Пентагон. Там мы встретились с одним из заместителей госсекретаря, мистером Эдвардом Стеттиниусом. Он не имел дипломатического опыта в прошлом, и его знакомство с этим сложным делом едва ли могло быть полным. Через несколько минут нас, все троих, пригласили в большой кабинет, как оказалось принадлежавший военному министру, мистеру Стинсону, сидевшему за своим столом. В кабинете сидели еще несколько человек, почти все военные. Среди них я узнал военно-морского министра, мистера Нокса, и генерала Маршалла. Были здесь, по-моему, и все члены Объединенного комитета начальников штабов. Таким образом, там собралось почти все высшее военное руководство США. Меня, однако, никому не представили, даже военному министру, и я не мог ни к кому обратиться официально. Мы, трое штатских, сидели в ряд у стены, словно арестованные. Об этом дне у меня сохранились самые неприятные воспоминания. Меня не покидало чувство страха и растерянности - ведь я и понятия не имел, для чего меня сюда вызвали. За все время, пока тянулась история с этими переговорами об Азорах, Госдепартамент не ввел меня в курс дела, не рассказал об американских официальных планах и замыслах, связанных с этой затеей. Некоторое время военный министр знакомился с картами, консультируясь со своими помощниками. Затем последовала дискуссия между военными о проблемах установления связи, слишком специальная по своему характеру, чтобы я мог следить за ней. Наконец вспомнили и обо мне, обратившись с вопросом: отчего я нахожу неразумными наши требования, касающиеся Азорских островов? Я, полагая, что они знакомы с моим докладом на эту тему, ограничился кратким повторением основных аргументов (впоследствии я узнал, что они не были знакомы с докладом, но никто не сообщил мне об этом). Я заметил также, что считаю возможным для нашей страны добиваться разрешения пользоваться аэродромом, оборудованием которого занимались в это время англичане. Меня спросили, где он находится, и я ответил, что он расположен на Ладженс-филд, на острове Терсейра. "Черт возьми! - воскликнул один из военных, по-моему, командующий ВВС генерал Арнольд. - Да ведь там же сущее болото, и ничего больше!" Это было сказано так категорично, что я даже не знал, как возразить, хотя у меня сложилось другое впечатление. (Регулярное использование этого аэродрома американскими транспортными самолетами началось недели через три.) Военный министр, с трудом пытавшийся следить за ходом обсуждения, спросил у Стеттиниуса, кто я такой. Тот пошептался с Мэтьюсом и ответил, что я - американский временный поверенный в делах Португалии. "Кто?" - переспросил министр. Ему объяснили, что наш посол скончался и я его временно заменяю. "Ну, - заметил военный министр, по-моему, уже пора назначить туда настоящего посла, который уделял бы должное внимание нашим важным проблемам. Вы позаботитесь об этом, мистер госсекретарь? Стеттиниус сказал Мэтьюсу, чтобы он взял этот вопрос на заметку, а потом, повернувшись ко мне, сказал: "Я думаю, вы пока свободны".
Оказавшись за пределами Пентагона, я взял такси и снова отправился в старое здание Госдепартамента. Пообедав в маленьком ресторане на 17-й улице, я пошел к мистеру Мэтьюсу, который к этому времени также вернулся из Пентагона, и заявил, что хочу дать дальнейший ход своему делу, спросив, к кому могу обратиться по этому вопросу. Он посоветовал одного из советников президента - адмирала Лихи. Последний принял меня, терпеливо выслушал и направил меня к Гарри Гопкинсу{23}.
Гопкинс не терял времени на любезности. Почти час он допрашивал меня, словно подозреваемого. Его вопросы звучали резко и скептически. Окончив допрос, он подумал с минуту и спросил, где я остановился. Получив ответ, Гопкинс велел мне возвращаться к себе и не отходить от телефона. Вскоре после того, как я вернулся, он позвонил мне и велел немедленно вернуться в Белый дом. На этот раз меня долго водили по коридорам, пока наконец, к своему изумлению, я не оказался в большом кабинете, лицом к лицу с президентом США.
Рузвельт приветливо указал мне на место напротив него за огромным столом. Гопкинс уже ввел президента в курс дела, и мне не пришлось повторять своей истории. Не задавая мне вопросов, Рузвельт стал излагать свои мысли. Он сказал, что не понимает, отчего у Салазара могли возникнуть подозрения, что американцы не вернут им в полном порядке любые используемые территории и объекты на Азорах после окончания войны. Разве сам он, будучи одним из португальских адмиралов, не контролировал эвакуацию американских морских баз на двух из этих островов во время Первой мировой войны?
- Вот что я вам скажу, - объявил президент, - приходите сюда снова завтра утром, и я вам дам свое личное письмо, чтобы вы в Португалии вручили его Салазару. А потом продолжайте работать и делайте все, что в ваших силах.
Я ответил, что ни о чем лучшем и не мечтал, но что у меня сложилось впечатление, будто в Пентагоне держатся совсем другой точки зрения на этот вопрос.
- О, об этих людях вы не беспокойтесь, - ответил Рузвельт, закуривая сигарету.
Признаться, я был немного озадачен, но вполне доволен таким оборотом дела. Взяв у президента письмо в условленное время, я благополучно вернулся в Португалию. Там я сразу добился встречи с Салазаром. Даже письмо президента не смогло полностью развеять его подозрения. Салазар был (и, я полагаю, остается) человеком принципа и стремился к ясности в делах. Он начал с того, что в американской прессе его называют фашистом, и спросил, что мы понимаем под термином "фашист". Но мы вскоре вернулись к нашей основной теме, и я смог послать донесение, что Салазар не только готов разрешить нам использовать те же объекты, которые контролировали англичане на Азорских островах, но и склонен разрешить авиакомпании "Пан-Америкэн" построить там новый аэропорт, который мы сможем использовать на благоприятных условиях.
Начало делу было положено, и с тех пор намеченная нами программа развивалась успешно, хотя и не очень долго под моим руководством. Вскоре в Лиссабон прибыл новый посол, профессиональный дипломат Генри Норвеб (просьбу военного министра, таким образом, удовлетворили). Я с уважением относился к мистеру Норвебу и при других обстоятельствах охотно работал бы под его началом. Но весь проект, связанный с Азорскими островами, был в такой степени "моим детищем", что и он сам, и все мы понимали это. И для него лучше было продолжать эту работу в мое отсутствие. Мне ничего не оставалось, как передать ему дела и отправиться домой еще до завершения переговоров по Азорским островам.
Большая часть документов, относящихся к этому событию, опубликована в сборнике "Внешняя политика Соединенных Штатов в 1943 году, Вашингтон, 1964". Те, кто хорошо знает всю историю вопроса, подобно мне самому, найдут там об этом достаточно сведений. Но никто из читателей сборника не получит представления о том, как видел эту проблему американский временный поверенный в делах Португалии, имя которого иногда появляется на страницах книги. Поэтому я и пересказал вышеприведенную историю.
Впоследствии я узнал (это также нельзя понять из документов), что мой срочный вызов в Вашингтон вовсе не был связан с проблемой гарантий Португалии. Просто кто-то в Пентагоне прочел мой первый доклад, в котором я просил о встрече с президентом, но не прочел второго, в котором я выдвигал свои возражения против наших требований. Я вовсе не уверен, что они видели ответ президента, разрешившего мне действовать под свою ответственность. Госдепартамент, который в то время находился на подхвате у Пентагона, вызвал меня, вместо того чтобы разобраться, в чем дело. Что до гарантий Португалии, то предложение воздержаться от их объявления исходило, видимо, от Джона Винанта, нашего посла в Лондоне, решившего таким образом оказать давление на Португалию. И снова в Госдепартаменте некритически приняли это предложение. В Вашингтоне никто и не подумал объяснить мне суть всей этой запутанной проблемы, чтобы я точно знал, как следует действовать.
Глава 7.
Европейская консультативная комиссия
После моей службы в Португалии я получил назначение в наше посольство в Лондоне. Там я стал советником посольства, помощником нашего посла Винанта и членом вновь созданной Европейской консультативной комиссии.
Решение о создании этой комиссии приняли на встрече министров иностранных дел Англии, России и Америки в Москве в октябре 1943 года по инициативе английской стороны. Англичане хотели сделать это для разрешения всех европейских проблем невоенного характера, представляющих общий интерес для союзников. Но такая концепция была слишком широка на американский вкус. Она противоречила стремлению Рузвельта иметь свободу действий в отношении послевоенного устройства Европы, что он считал важным как для внешней, так и для внутренней политики нашей страны. Президент предпочел бы, чтобы такой комиссии вовсе не существовало, но резонное желание Госдепартамента выработать какой-то общий подход союзников к проблемам капитуляции Германии и ее судьбе сразу после войны нельзя было игнорировать, и он неохотно согласился на создание этого консультативного органа. Однако госсекретарь Халл, идя навстречу пожеланиям Рузвельта (а может быть, и своим собственным), настоял на значительном сужении функций комиссии, чтобы они практически не выходили за пределы вопросов об условиях капитуляции, оккупационных зон и механизмов проведения решений о капитуляции в жизнь. Даже и эта скромная деятельность комиссии встречала яростное сопротивление со стороны отдела гражданских дел военного министерства США.
Консультативная комиссия была учреждена в Лондоне в конце 1943-го начале 1944 годов. Американское правительство, вместо того чтобы назначить туда специального представителя, который бы только этой работой и занимался, поручила ее нашему послу в Лондоне, и так имевшему множество других обязанностей. Советское правительство также сделало своим делегатом посла СССР в Лондоне. Только англичане, назначив в комиссию сэра Уильяма Стрэнга, замминистра иностранных дел, и дав ему хороший штат помощников, обеспечили себе адекватное представительство. Англичане рассчитывали, что этот международный орган станет независимой консультативной группой экспертов, вырабатывающей рекомендации для соответствующих правительств. Но как советское, так и американское руководство сделали своих представителей настолько зависимыми, что они, в отличие от Стрэнга, не могли выполнять подобных функций. Американский представитель не мог выдвинуть перед своими коллегами никаких предложений, кроме тех, которые уже ему прислали из Вашингтона в качестве инструкций, что, естественно, весьма ограничивало его свободу действий, тем более что, по-моему, у людей в Вашингтоне не было новых идей, а их предложения не поспевали за развитием событий. Таким образом, комиссия фактически была не совещательным органом, а лишь местом, где регистрировались официальные позиции правительств, с которыми другие правительства могли согласиться или нет. Поэтому выяснилось, что наш посол Винант, собственного мнения которого никто не спрашивал, мог предложить коллегам по комиссии только уже одобренное нашим правительством и при этих обстоятельствах сам не очень нуждался в советнике.
Помощник секретаря Госдепартамента Джеймс Данн, при назначении меня на должность советника, сделал специальное предупреждение, что в военное время Госдепартамент играет лишь совещательную роль в делах политики, а потому мы должны давать советы, только когда нас об этом просят. Видимо, он имел в виду недавнюю историю с моим участием в переговорах об азор-ских базах. Я прибыл в Лондон на первое рабочее заседание комиссии 14 января 1944 года. В дальнейшем произошли события, напоминавшие то, что случилось в Португалии, хотя и не столь драматичные. О них я расскажу в самых общих чертах.
Англичане первыми положили на стол переговоров проект акта о капитуляции Германии и о будущих зонах оккупации. Мы, американские делегаты, конечно, еще не имели инструкций по этому вопросу. Нам пришлось отправить английские предложения в Вашингтон для согласования. Прошло несколько недель, но реакции Вашингтона не последовало, несмотря на наши повторные запросы.
Наши британские коллеги уже начали проявлять нетерпение. 18 февраля советский делегат представил ответ своего правительства на английскую инициативу. Русские прислали свой альтернативный проект акта о капитуляции Германии, британский же проект документа об оккупационных зонах они приняли в целом. Мы все еще не получили инструкций и могли только сообщить в Вашингтон о реакции советской стороны на английские предложения. Однако ответ русских нас озадачил. Нас не проинформировали официально о том, что происходило на Тегеранской конференции, и мы предположили, что уже тогда английская и российская стороны предварительно договорились по вопросу об оккупационных зонах. Впоследствии я узнал, что это подозрение было необоснованным. Свои предложения правительство Великобритании подготовило уже несколько месяцев назад. Они были известны нашим военным властям уже во время поездки нашего президента в Каир в ноябре 1943 года и широко обсуждались президентом и членами Объединенного комитета начальников штабов, а затем они стали предметом обсуждения на совместном англо-американском заседании начальников штабов в Каире. Но обо всем этом никто в Белом доме не поставил нас в известность, хотя сейчас мы вели переговоры с английским и советским правительствами по этому вопросу. В начале марта из Вашингтона, наконец, пришли инструкции. Сначала мы получили проект акта о капитуляции Германии, вовсе не похожий на предыдущие два. Нам оставалось только предъявить его двум остальным делегациям. 8 марта поступили инструкции, касающиеся будущих зон оккупации, оформленные не как предложения на международных переговорах, а как указание подчиненным от Американского объединенного комитета начальников штабов (которому, судя по тексту, и принадлежал этот документ). Он не сопровождался никакими комментариями и никак не отражал предложений английской и русской сторон по этому вопросу. Граница русской зоны, согласно этому предписанию, должна была проходить дальше к востоку, чем она проходит в действительности, а американская зона, насколько я помню, должна была включать 46 процентов территории и 51 процент населения Германии. Было бы весьма трудно в этом случае убедить русских, уже согласившихся с британским проектом, принять значительно менее выгодные для них условия. Но директива не содержала никаких аргументов, и было неясно, почему мы должны выдвигать в комиссии именно такие условия.
Мы с Баттервортом послали в Вашингтон ряд совершенно секретных донесений об этих событиях, адресовав их лично секретарю Госдепартамента. Мы ожидали какой-то реакции, хотя бы сообщения о том, что правительство США знает о прошедших переговорах.
Возможные изменения в американо-португальских отношениях в связи с войной прямо касались нас обоих. Но мы не получили никакого ответа, и мне оставалось лишь надеяться, что англичане все-таки вели свои переговоры и заключили соглашение после консультаций с американской стороной.
За три дня до 8 октября, когда должна была начаться высадка англичан на Азорах, я получил из Госдепартамента секретную телеграмму, где мне предписывалось заверить португальского премьера, что США намерены уважать суверенитет Португалии во всех ее владениях, но только если он этого потребует. Я положил телеграмму в сейф и стал ждать. Уже утром 8 октября пришла новая телеграмма, предписывающая дать такие заверения португальской стороне даже без ее требования. Я отправился в португальский МИД, чтобы попросить о встрече с доктором Салазаром. Глава американского отдела принял меня настороженно. Он сказал, что доктора Салазара сейчас нет в столице и вернется он через несколько дней. (Салазар в это время находился на португальско-испанской границе, где встречался с генералом Франко, чтобы информировать его о последних событиях.) Начальник отдела спросил, не могу ли я сообщить, зачем мне необходимо встретиться с премьер-министром. Сообщить я не мог, а лишь намекнул. Несколько месяцев назад мистер Фиш и я, по случаю ввода американских войск в Северную Африку, заверяли президента Португалии генерала де Фрагосо Кармона, что эта акция никак не затронет интересов и безопасности страны и ее владений. Я объяснил португальцу, что нынешний повод для встречи с премьером имеет нечто общее с тем случаем, и эти объяснения удовлетворили его. Он сразу отправил телеграфное сообщение об этом, и через несколько часов я узнал, что Салазар вскоре вернется и встретится со мной 10 октября в 10 часов утра.
10 октября в 9.30 утра, готовясь к намеченной встрече, я получил в посольстве сверхсрочную депешу, которую только что расшифровали. Там без всяких объяснений говорилось, что ни при каких обстоятельствах не следует давать премьеру вышеуказанных заверений, до получения новых указаний. Я не знал, что и делать. Мне удалось добиться встречи с политическим руководителем Португалии, который специально прибыл в столицу, прервав важные дела. Оставалось всего несколько минут до нашего свидания, и что-то изменить было уже невозможно. В полном отчаянии я отправился в скромный дворец, служивший Салазару резиденцией. Мне оставалось только признаться премьеру в получении мной инструкций, смысл которых, к сожалению, несовместим с предполагавшимся первоначально предметом нашей встречи. Однако, чтобы спасти положение, мне пришлось также сказать, что до сих пор, насколько мне известно, никто из американских дипломатов не обсуждал с Салазаром наших двусторонних отношений в военное время. Поэтому я, пользуясь случаем, хотел бы попытаться это сделать. Салазар был явно весьма удивлен таким заявлением, однако согласился меня выслушать. Я решился изложить ему свои соображения о наших общих интересах в атлантическом регионе, и вскоре началось незапланированное, но небесполезное обсуждение этой проблемы. К концу моего визита мой собеседник, как я заметил, воспринял наш разговор не без некоторого удовлетворения, хотя по-прежнему был озадачен моим визитом.
Вернувшись в посольство, я отправил в Вашингтон донесение о том, что я должен был сделать и почему.
В понедельник, 11 октября, ничего особенного не произошло. На следующий день высадка на Азорских островах первых английских подразделений завершилась, и это событие стало достоянием гласности. Португальцы оправдывались перед немцами наличием англо-португальского союза. Однако немцы, естественно, ответили резкой нотой, и в течение недели португальские власти в тревоге ожидали военных акций со стороны Германии на суше или на море.
В следующее воскресенье, 17 октября, я вновь просмотрел телеграммы, поступившие в посольство, и снова обнаружил срочное послание, на этот раз довольно длинное. Там, в частности, говорилось:
"Вам даются указания по поручению президента, которые следует выполнить 18 октября или в любой день после этого, при первой возможности, если за это время не будет предпринято никаких военных действий Германии против Португалии. Как вам известно (мне это вовсе не было известно), мы временно прекратили некие переговоры, чтобы не мешать другим переговорам, которые завершились англо-португальским договором от 17 августа. Наш переговорный процесс имел целью создать возможность использования части Азорских островов для нужд нашей армии и флота. Теперь вам надлежит добиться встречи с д-ром Салазаром, чтобы переговорить с ним о следующих проблемах"...
Далее следовал перечень просьб, далеко превосходящий то, что получили от португальцев англичане даже при наличии у них союзного договора: военно-морская база, база военно-морской авиации, авиабазы на трех островах, прокладка кабелей и сооружение систем связи, создание радарной установки, возможность принятия американских военных кораблей во всех азорских портах и т. д. Такие требования были тогда даже технически неисполнимы для администрации островов и могли оказаться разорительными для их слабой экономики. Я понимал, что Салазар совершенно не готов к чему-то подобному. Возможно, англичане предупреждали его о том, что нам тоже понадобится использовать часть Азорских островов в тех же целях, но они, насколько я знаю, никогда не говорили о требованиях, подобных изложенным. Португальский премьер даже и англичанам уступил не очень охотно и был бы рад, если бы возникший теперь кризис обошелся без серьезных последствий для его страны. Теперь перед ним могла бы встать проблема превращения всего Азорского архипелага в большую американскую военно-воздушную базу даже без тех оправданий, которые предоставляло Португалии существование англо-португальского союза. В этом таилась слишком большая опасность. Едва ли далее можно было бы говорить об официальном нейтралитете Португалии, к тому же принятие таких предложений могло бы вызвать непредсказуемые последствия в соседней Испании. Нельзя исключать и то, что в итоге испанцы могли бы даже принять участие в войне на стороне Германии. В такой ситуации, особенно если мы отказывались заверить Салазара, что будем уважать суверенитет Португалии, он мог даже обратиться за помощью к англичанам, основываясь на том же союзном договоре, и попросить защитить страну от нас, американцев. Черчиллю, с его уважением к традициям и обязательствам, было бы трудно не прислушаться к подобным просьбам.
Я передал это послание английскому послу в Португалии Хуго Кемпбеллу, своему опытному коллеге, с которым мы часто успешно сотрудничали. Прочтя его, он побледнел. Нам обоим ясно было, что создалась угроза серьезного нарушения взаимопонимания между нашими странами.
И снова я не знал, что делать дальше. С указаниями президента не шутят, особенно если они касаются армейских вопросов в военное время. В то же время и выполнить это распоряжение, по моему убеждению, означало бы открыть ящик Пандоры. Я лег спать, так и не решив проблемы, а на следующее утро отослал телеграмму в Вашингтон, пытаясь объяснить, почему я счел необходимым отложить выполнение этих инструкций. Я просил разрешения немедленно вернуться в Вашингтон, чтобы лично изложить свою позицию президенту. Я писал, что не желал бы принимать на себя прямую ответственность за возможные последствия выполнения этих указаний. Два дня я со страхом ждал ответа. Наконец он пришел. Президент не видел оснований для моего возвращения в Вашингтон, и мне предлагалось изложить свои взгляды по телеграфу. Я так и сделал, сочинив длинное послание, в котором описывал вероятные нежелательные последствия нашей позиции в этом вопросе для американо-португальских отношений, а также указывал, что у нас нет предложений, чтобы компенсировать португальцам нарушение ими собственного нейтралитета. Изложил я и условия, на которых, с моей точки зрения, мы могли получить согласие португальцев на использование нами тех же возможностей, которые они уже предоставили англичанам.
Ответ из Вашингтона принес мне чувство радости и облегчения. Президент оставлял на мое усмотрение, каким образом проводить данные переговоры с португальской стороной и какие условия представлять Салазару, помня, однако, что с военной точки зрения результат переговоров для нас весьма важен. Также было изложено и мнение Госдепартамента о том, что мы можем многое предложить, чтобы компенсировать уступки со стороны Португалии, "а в первую очередь - заверения в уважении суверенитета Португалии, в том числе над всей ее колониальной империей, от чего мы до сих пор воздерживались".
Последние слова меня насторожили. Значило ли это, что мы гарантируем уважение суверенитета Португалии только в том случае, если она пойдет на должные с нашей точки зрения уступки? Если так, то захочет ли Салазар вести с нами переговоры под таким давлением? Баттерворт, с которым я посоветовался, разделял мое беспокойство. Однако выбора у меня не оставалось, и я снова попросил об аудиенции с португальским премьер-министром. На этот раз, однако, реакция португальской стороны была иной. Меня принял генеральный секретарь МИД доктор Луис де Сампайо, напомнивший мне о том, что произошло во время первого свидания с Салазаром. Известно, что я тогда намеревался говорить с ним о гарантиях суверенитета Португалии, но воздержался от этого, следуя инструкциям своего правительства.
Португальская сторона желает знать, как обстоит дело с этими гарантиями сейчас. Вопрос стоял ясно - без заверений о гарантиях не будет встречи с Салазаром. Снова мое положение оказалось крайне трудным, но надо было что-то делать, и я решил рискнуть. Я ответил, что мы действительно собирались сделать такие заверения, но затем решили, что это может вызвать известное замешательство португальской стороны, поскольку как раз в это время португальское правительство публично подчеркивало, что оно отступило от политики строгого нейтралитета лишь из уважения к британскому союзнику. Если это не вызовет возражений португальской стороны, я готов отправиться в наше посольство и доставить оттуда заверения в нашем уважении португальского нейтралитета в письменной форме. Сампайо с видимым облегчением сказал, что хотел бы именно этого.
В посольство я вернулся в субботу вечером. Секретарь уже ушел, и я сам напечатал на машинке (нарушение полученных инструкций) уведомление, что "в связи с заключенным недавно англо-португальским соглашением США заявляют об уважении суверенитета Португалии над всеми ее колониями". И тут же отослал в Вашингтон телеграмму с подробными объяснениями, что я предпринял и почему. На следующий день, 24 октября, мне сообщили, что Салазар готов принять меня через три дня. Я стал готовиться к встрече, но она в тот раз не состоялась. Пришла новая телеграмма из Вашингтона, в которой мне просто, без всяких объяснений, предлагалось вылететь ближайшим рейсом в США.
В дороге я пытался, как мог, подавить тревожные предчувствия и успокоиться. В конце концов, уговаривал я себя, никаких дурных намерений у меня не было. Кроме того, я - гражданское лицо, а значит, меня едва ли можно отдать под военный суд. Прилетев в Нью-Йорк, я сел на поезд, идущий в Вашингтон. Там я сразу позвонил главе европейского отдела доктору Гаррисону Мэтьюсу. Не дав мне никаких объяснений, он просто сказал, чтобы я явился к нему завтра в 8.15 утра.
Когда на следующее утро я выполнил его указание, он снова не стал мне ничего объяснять. Мы просто сели в машину и поехали в Пентагон. Там мы встретились с одним из заместителей госсекретаря, мистером Эдвардом Стеттиниусом. Он не имел дипломатического опыта в прошлом, и его знакомство с этим сложным делом едва ли могло быть полным. Через несколько минут нас, все троих, пригласили в большой кабинет, как оказалось принадлежавший военному министру, мистеру Стинсону, сидевшему за своим столом. В кабинете сидели еще несколько человек, почти все военные. Среди них я узнал военно-морского министра, мистера Нокса, и генерала Маршалла. Были здесь, по-моему, и все члены Объединенного комитета начальников штабов. Таким образом, там собралось почти все высшее военное руководство США. Меня, однако, никому не представили, даже военному министру, и я не мог ни к кому обратиться официально. Мы, трое штатских, сидели в ряд у стены, словно арестованные. Об этом дне у меня сохранились самые неприятные воспоминания. Меня не покидало чувство страха и растерянности - ведь я и понятия не имел, для чего меня сюда вызвали. За все время, пока тянулась история с этими переговорами об Азорах, Госдепартамент не ввел меня в курс дела, не рассказал об американских официальных планах и замыслах, связанных с этой затеей. Некоторое время военный министр знакомился с картами, консультируясь со своими помощниками. Затем последовала дискуссия между военными о проблемах установления связи, слишком специальная по своему характеру, чтобы я мог следить за ней. Наконец вспомнили и обо мне, обратившись с вопросом: отчего я нахожу неразумными наши требования, касающиеся Азорских островов? Я, полагая, что они знакомы с моим докладом на эту тему, ограничился кратким повторением основных аргументов (впоследствии я узнал, что они не были знакомы с докладом, но никто не сообщил мне об этом). Я заметил также, что считаю возможным для нашей страны добиваться разрешения пользоваться аэродромом, оборудованием которого занимались в это время англичане. Меня спросили, где он находится, и я ответил, что он расположен на Ладженс-филд, на острове Терсейра. "Черт возьми! - воскликнул один из военных, по-моему, командующий ВВС генерал Арнольд. - Да ведь там же сущее болото, и ничего больше!" Это было сказано так категорично, что я даже не знал, как возразить, хотя у меня сложилось другое впечатление. (Регулярное использование этого аэродрома американскими транспортными самолетами началось недели через три.) Военный министр, с трудом пытавшийся следить за ходом обсуждения, спросил у Стеттиниуса, кто я такой. Тот пошептался с Мэтьюсом и ответил, что я - американский временный поверенный в делах Португалии. "Кто?" - переспросил министр. Ему объяснили, что наш посол скончался и я его временно заменяю. "Ну, - заметил военный министр, по-моему, уже пора назначить туда настоящего посла, который уделял бы должное внимание нашим важным проблемам. Вы позаботитесь об этом, мистер госсекретарь? Стеттиниус сказал Мэтьюсу, чтобы он взял этот вопрос на заметку, а потом, повернувшись ко мне, сказал: "Я думаю, вы пока свободны".
Оказавшись за пределами Пентагона, я взял такси и снова отправился в старое здание Госдепартамента. Пообедав в маленьком ресторане на 17-й улице, я пошел к мистеру Мэтьюсу, который к этому времени также вернулся из Пентагона, и заявил, что хочу дать дальнейший ход своему делу, спросив, к кому могу обратиться по этому вопросу. Он посоветовал одного из советников президента - адмирала Лихи. Последний принял меня, терпеливо выслушал и направил меня к Гарри Гопкинсу{23}.
Гопкинс не терял времени на любезности. Почти час он допрашивал меня, словно подозреваемого. Его вопросы звучали резко и скептически. Окончив допрос, он подумал с минуту и спросил, где я остановился. Получив ответ, Гопкинс велел мне возвращаться к себе и не отходить от телефона. Вскоре после того, как я вернулся, он позвонил мне и велел немедленно вернуться в Белый дом. На этот раз меня долго водили по коридорам, пока наконец, к своему изумлению, я не оказался в большом кабинете, лицом к лицу с президентом США.
Рузвельт приветливо указал мне на место напротив него за огромным столом. Гопкинс уже ввел президента в курс дела, и мне не пришлось повторять своей истории. Не задавая мне вопросов, Рузвельт стал излагать свои мысли. Он сказал, что не понимает, отчего у Салазара могли возникнуть подозрения, что американцы не вернут им в полном порядке любые используемые территории и объекты на Азорах после окончания войны. Разве сам он, будучи одним из португальских адмиралов, не контролировал эвакуацию американских морских баз на двух из этих островов во время Первой мировой войны?
- Вот что я вам скажу, - объявил президент, - приходите сюда снова завтра утром, и я вам дам свое личное письмо, чтобы вы в Португалии вручили его Салазару. А потом продолжайте работать и делайте все, что в ваших силах.
Я ответил, что ни о чем лучшем и не мечтал, но что у меня сложилось впечатление, будто в Пентагоне держатся совсем другой точки зрения на этот вопрос.
- О, об этих людях вы не беспокойтесь, - ответил Рузвельт, закуривая сигарету.
Признаться, я был немного озадачен, но вполне доволен таким оборотом дела. Взяв у президента письмо в условленное время, я благополучно вернулся в Португалию. Там я сразу добился встречи с Салазаром. Даже письмо президента не смогло полностью развеять его подозрения. Салазар был (и, я полагаю, остается) человеком принципа и стремился к ясности в делах. Он начал с того, что в американской прессе его называют фашистом, и спросил, что мы понимаем под термином "фашист". Но мы вскоре вернулись к нашей основной теме, и я смог послать донесение, что Салазар не только готов разрешить нам использовать те же объекты, которые контролировали англичане на Азорских островах, но и склонен разрешить авиакомпании "Пан-Америкэн" построить там новый аэропорт, который мы сможем использовать на благоприятных условиях.
Начало делу было положено, и с тех пор намеченная нами программа развивалась успешно, хотя и не очень долго под моим руководством. Вскоре в Лиссабон прибыл новый посол, профессиональный дипломат Генри Норвеб (просьбу военного министра, таким образом, удовлетворили). Я с уважением относился к мистеру Норвебу и при других обстоятельствах охотно работал бы под его началом. Но весь проект, связанный с Азорскими островами, был в такой степени "моим детищем", что и он сам, и все мы понимали это. И для него лучше было продолжать эту работу в мое отсутствие. Мне ничего не оставалось, как передать ему дела и отправиться домой еще до завершения переговоров по Азорским островам.
Большая часть документов, относящихся к этому событию, опубликована в сборнике "Внешняя политика Соединенных Штатов в 1943 году, Вашингтон, 1964". Те, кто хорошо знает всю историю вопроса, подобно мне самому, найдут там об этом достаточно сведений. Но никто из читателей сборника не получит представления о том, как видел эту проблему американский временный поверенный в делах Португалии, имя которого иногда появляется на страницах книги. Поэтому я и пересказал вышеприведенную историю.
Впоследствии я узнал (это также нельзя понять из документов), что мой срочный вызов в Вашингтон вовсе не был связан с проблемой гарантий Португалии. Просто кто-то в Пентагоне прочел мой первый доклад, в котором я просил о встрече с президентом, но не прочел второго, в котором я выдвигал свои возражения против наших требований. Я вовсе не уверен, что они видели ответ президента, разрешившего мне действовать под свою ответственность. Госдепартамент, который в то время находился на подхвате у Пентагона, вызвал меня, вместо того чтобы разобраться, в чем дело. Что до гарантий Португалии, то предложение воздержаться от их объявления исходило, видимо, от Джона Винанта, нашего посла в Лондоне, решившего таким образом оказать давление на Португалию. И снова в Госдепартаменте некритически приняли это предложение. В Вашингтоне никто и не подумал объяснить мне суть всей этой запутанной проблемы, чтобы я точно знал, как следует действовать.
Глава 7.
Европейская консультативная комиссия
После моей службы в Португалии я получил назначение в наше посольство в Лондоне. Там я стал советником посольства, помощником нашего посла Винанта и членом вновь созданной Европейской консультативной комиссии.
Решение о создании этой комиссии приняли на встрече министров иностранных дел Англии, России и Америки в Москве в октябре 1943 года по инициативе английской стороны. Англичане хотели сделать это для разрешения всех европейских проблем невоенного характера, представляющих общий интерес для союзников. Но такая концепция была слишком широка на американский вкус. Она противоречила стремлению Рузвельта иметь свободу действий в отношении послевоенного устройства Европы, что он считал важным как для внешней, так и для внутренней политики нашей страны. Президент предпочел бы, чтобы такой комиссии вовсе не существовало, но резонное желание Госдепартамента выработать какой-то общий подход союзников к проблемам капитуляции Германии и ее судьбе сразу после войны нельзя было игнорировать, и он неохотно согласился на создание этого консультативного органа. Однако госсекретарь Халл, идя навстречу пожеланиям Рузвельта (а может быть, и своим собственным), настоял на значительном сужении функций комиссии, чтобы они практически не выходили за пределы вопросов об условиях капитуляции, оккупационных зон и механизмов проведения решений о капитуляции в жизнь. Даже и эта скромная деятельность комиссии встречала яростное сопротивление со стороны отдела гражданских дел военного министерства США.
Консультативная комиссия была учреждена в Лондоне в конце 1943-го начале 1944 годов. Американское правительство, вместо того чтобы назначить туда специального представителя, который бы только этой работой и занимался, поручила ее нашему послу в Лондоне, и так имевшему множество других обязанностей. Советское правительство также сделало своим делегатом посла СССР в Лондоне. Только англичане, назначив в комиссию сэра Уильяма Стрэнга, замминистра иностранных дел, и дав ему хороший штат помощников, обеспечили себе адекватное представительство. Англичане рассчитывали, что этот международный орган станет независимой консультативной группой экспертов, вырабатывающей рекомендации для соответствующих правительств. Но как советское, так и американское руководство сделали своих представителей настолько зависимыми, что они, в отличие от Стрэнга, не могли выполнять подобных функций. Американский представитель не мог выдвинуть перед своими коллегами никаких предложений, кроме тех, которые уже ему прислали из Вашингтона в качестве инструкций, что, естественно, весьма ограничивало его свободу действий, тем более что, по-моему, у людей в Вашингтоне не было новых идей, а их предложения не поспевали за развитием событий. Таким образом, комиссия фактически была не совещательным органом, а лишь местом, где регистрировались официальные позиции правительств, с которыми другие правительства могли согласиться или нет. Поэтому выяснилось, что наш посол Винант, собственного мнения которого никто не спрашивал, мог предложить коллегам по комиссии только уже одобренное нашим правительством и при этих обстоятельствах сам не очень нуждался в советнике.
Помощник секретаря Госдепартамента Джеймс Данн, при назначении меня на должность советника, сделал специальное предупреждение, что в военное время Госдепартамент играет лишь совещательную роль в делах политики, а потому мы должны давать советы, только когда нас об этом просят. Видимо, он имел в виду недавнюю историю с моим участием в переговорах об азор-ских базах. Я прибыл в Лондон на первое рабочее заседание комиссии 14 января 1944 года. В дальнейшем произошли события, напоминавшие то, что случилось в Португалии, хотя и не столь драматичные. О них я расскажу в самых общих чертах.
Англичане первыми положили на стол переговоров проект акта о капитуляции Германии и о будущих зонах оккупации. Мы, американские делегаты, конечно, еще не имели инструкций по этому вопросу. Нам пришлось отправить английские предложения в Вашингтон для согласования. Прошло несколько недель, но реакции Вашингтона не последовало, несмотря на наши повторные запросы.
Наши британские коллеги уже начали проявлять нетерпение. 18 февраля советский делегат представил ответ своего правительства на английскую инициативу. Русские прислали свой альтернативный проект акта о капитуляции Германии, британский же проект документа об оккупационных зонах они приняли в целом. Мы все еще не получили инструкций и могли только сообщить в Вашингтон о реакции советской стороны на английские предложения. Однако ответ русских нас озадачил. Нас не проинформировали официально о том, что происходило на Тегеранской конференции, и мы предположили, что уже тогда английская и российская стороны предварительно договорились по вопросу об оккупационных зонах. Впоследствии я узнал, что это подозрение было необоснованным. Свои предложения правительство Великобритании подготовило уже несколько месяцев назад. Они были известны нашим военным властям уже во время поездки нашего президента в Каир в ноябре 1943 года и широко обсуждались президентом и членами Объединенного комитета начальников штабов, а затем они стали предметом обсуждения на совместном англо-американском заседании начальников штабов в Каире. Но обо всем этом никто в Белом доме не поставил нас в известность, хотя сейчас мы вели переговоры с английским и советским правительствами по этому вопросу. В начале марта из Вашингтона, наконец, пришли инструкции. Сначала мы получили проект акта о капитуляции Германии, вовсе не похожий на предыдущие два. Нам оставалось только предъявить его двум остальным делегациям. 8 марта поступили инструкции, касающиеся будущих зон оккупации, оформленные не как предложения на международных переговорах, а как указание подчиненным от Американского объединенного комитета начальников штабов (которому, судя по тексту, и принадлежал этот документ). Он не сопровождался никакими комментариями и никак не отражал предложений английской и русской сторон по этому вопросу. Граница русской зоны, согласно этому предписанию, должна была проходить дальше к востоку, чем она проходит в действительности, а американская зона, насколько я помню, должна была включать 46 процентов территории и 51 процент населения Германии. Было бы весьма трудно в этом случае убедить русских, уже согласившихся с британским проектом, принять значительно менее выгодные для них условия. Но директива не содержала никаких аргументов, и было неясно, почему мы должны выдвигать в комиссии именно такие условия.