Страница:
Поскольку в статье даже не сделалось попытки ознакомить правительства Франции и Англии с моей концепцией и рациональной стороной плана А, она, скорее всего, могла напугать их и настроить против плана. И реакцию их можно было предвидеть. Французы, например, встали на дыбы подобно испуганной лошади. Их тревога была настолько большой, что Джессап посчитал необходимым на следующее утро после своего прибытия в Париж срочно навестить французского министра иностранных дел Робера Шумана и заверить его, что статья эта лишена оснований. Некое высокое французское официальное лицо заявило корреспонденту "Нью-Йорк тайме" в Париже: "...Если статья предназначалась для того, чтобы напугать Францию и заставить ее отказаться от солидарности с западными державами, на которую она недавно пошла, то целью ее было освобождение большей части Германии от союзной оккупации еще до заключения мирного договора".
(Высокопоставленный чиновник добавил несколько абсурдно, что "многие немцы подверглись бы смертельной опасности со стороны националистических или нацистских организаций в случае отвода войск западных держав на побережье".)
Неизбежная задача Джессапа и Болена при таких обстоятельствах заверение французов и англичан в том, что эта идея не имеет поддержки в нашем правительстве и что статью не следует принимать всерьез. Такой бесчестный поступок дал ложное толкование - не знаю уж к лучшему или худшему - моим усилиям, направленным на то, чтобы воспрепятствовать самоизоляции нашего правительства и занятию им такой позиции, которая со временем превратилась бы в барьер при решении вопроса о выводе войск из Германии и Европы, и побудить его принять решение, позволившее бы сохранить возможность достижения четырехстороннего соглашения по этому вопросу.
А что же было в действительности предложено западной стороной в Париже в мае 1949 года на совещании министров иностранных дел? В итоге все предложения свелись к тому, что если различные земли советской зоны оккупации проявили бы стремление к вступлению в западногерманскую федерацию на условиях Лондонской программы, а советские ставленники в этих регионах позволили бы им сделать это, то мы любезно не стали бы препятствовать такому процессу. Изучая данную проблему, наша группа планирования пришла к выводу, что подобная постановка вопроса, в случае ее принятия советским правительством, сработала бы односторонне в пользу западных держав и означала бы потерю Советским Союзом своих позиций в Германии и, следовательно, была бы нереальной, как нереальна идея создания на территории, оккупированной советскими войсками, демократической политической системы, находившейся бы под контролем межсоюзнической администрации или какого-то другого органа, в который входил бы и главнокомандующий советскими войсками.
Спустя несколько лет Ачесон публично возвратился к вопросу нашего несогласия с его политикой в отношении Германии в то время. Это несогласие возрастало в последующие годы сначала при принятии решения о перевооружении Западной Германии и включении ее в качестве полноправного члена в Североатлантический альянс, а затем при принятии решения уже советом НАТО в 1957 году о строительстве обороны Германии и континентальных членов НАТО на основе ядерного оружия.
Что же касается 1949 года, то наше несогласие касалось в первую очередь не столько долгосрочных намерений, сколько целесообразности и важности ближайших планов. Вообще-то я, как в то время, так и сейчас, испытывал определенные симпатии к позициям Ачесона, поскольку на нем лежала большая ответственность. Лондонская программа, переданная ему в сформулированном виде, еще задолго до того, как он стал госсекретарем, означала и для него совершившийся факт. Поставить ее под угрозу срыва было для него нелегким делом. На нем лежала обязанность сохранения западного единства, консолидации и улучшения политических и экономических условий в Западной Германии, а также недопущения действий, которые способствовали бы росту недоверия и имеющихся опасений западноевропейских союзников. Да и немедленного согласия русских на принятие плана А в то время ожидать было нельзя. С другой же стороны, бесстыдное проталкивание его могло легко дезориентировать и вызвать тревогу у западников. Поэтому предлагать ему манипулировать этими предложениями при тех обстоятельствах было непросто.
Серьезные же разногласия у нас имелись по таким вопросам, как: необходимость сохранения достаточно большой гибкости в наших отношениях с русскими - чтобы создание нового западногерманского правительства не положило этому конец и не стало непреодолимым препятствием в достижении желательных соглашений с Россией; необходимость постоянного поиска новых путей и недопущения формальностей при рассмотрении с французскими и английскими союзниками проблем будущей Европы - при этом основной упор должен быть сделан на вопросе военной оккупации (военную администрацию я считал политически безграмотной и коррумпированной и к тому же еще и недостаточно дисциплинированной).
Эти разногласия отражали разницу наших подходов к рассматривавшимся проблемам. Он, никогда не живший в странах Восточной Европы и тем более в России (скорее всего разделявший взгляды З. Фрейда, что народы, населяющие территорию восточнее Эльбы, "были крещены совсем недавно да и плохо"), считал возможным достичь договоренности с русскими о выводе их войск из восточной зоны Германии, не имевшей слишком большого значения, уделяя в то же время исключительное внимание нашей оккупационной администрации в Западной Германии и единству западных союзников. Я же, памятуя свое длительное пребывание как в Германии, так и в России, полагал, что деятельность нашей оккупационной администрации в Западной Германии должна носить временный характер, и возлагал большие надежды на то, что Россия в один прекрасный день уйдет из сердца континента, пытаясь не допустить занятия нашим правительством такой позиции, которая грозила бы разрушением самой возможности достижения договоренности о выводе войск через какой-то промежуток времени.
Ныне, в ретроспективе 18 лет, все эти проблемы представляются мне в несколько ином ракурсе, чем в то время. Я даже считаю, что мои взгляды и оценки исходили из достойных сожаления не совсем правильных расчетов. Я, в частности, допускал преувеличение недостатков и пороков, а также несоответствие предъявлявшимся требованиям нашей военной администрации, слишком трагично и болезненно воспринимал аспекты ее взаимоотношений с немцами, переживая, наверное, более самих немцев ее ляпсусы и просчеты. К тому же я слишком пессимистично относился к перспективам возрождения и процветания западных зон оккупации в результате осуществления Лондонской программы. Более того, мне казалось, что для передачи основных полномочий немцам нашей военной администрации потребуется гораздо больше времени. И наконец, я переоценил опасность, в которой находились западные секторы Берлина, пребывая в коммунистическом окружении. Политические успехи Лондонской программы и "экономическое чудо", начавшееся вскоре в Западной Германии, исторически подкорректировали мои взгляды и оценки 1949 года.
С другой стороны, я был все же прав, опасаясь, что путь, на который мы становились, окажется в течение длительного времени серьезным препятствием в вопросе вывода войск из Германии и Европы. Это был путь, идя которым мы вскоре связали себя решением о перевооружении Западной Германии и принятии ее в члены НАТО. Вместе с тем, оглядываясь назад, я допускаю, что в то время такое решение более или менее оправдывалось, о чем свидетельствуют торжественные заявления Ачесона и других западных лидеров на натовских слушаниях в 1949 году. Конечно, такое развитие событий привело к откладыванию на неопределенное время решение вопроса о выводе войск с континента, но явилось надежным и, пожалуй, самым простым выходом из сложившейся обстановки. До тех пор, пока советское влияние в странах Восточной Европы будет оставаться доминирующим, создание НАТО можно рассматривать как ответ, адекватный ситуации. Когда же в один прекрасный день все или часть восточноевропейских стран проявят интерес к интеграции в европейское сообщество и их отношения с Советским Союзом позволят осуществить это мирным путем, а ограничения, принятые в соглашениях 1949-го и 1954 годов, станут явными, тогда народам придется возвратиться к серьезному и детальному рассмотрению плана А.
Глава 19.
Будущее Европы
Неудача попыток достижения соглашения с Россией по вопросу будущего Германии и решение о создании западногерманского государства явились предметом размышлений многих умов в послевоенный период, исходя из соображений международных отношений на Европейском континенте в целом и европейской унификации - в частности. Целый ряд европейских лидеров, в числе которых были Уинстон Черчилль и Поль Спаак{41}, выступали за более тесную ассоциацию европейских держав. Правительство Соединенных Штатов, воодушевленное стремлением сделать что-либо существенное в целях достижения "интеграции" экономик европейских стран, исходя прежде всего из интересов их экономического возрождения, не только оказывало словесную поддержку таким намерениям, но и осуществляло известный нажим. Теперь фактически впервые мы были в состоянии игнорировать любые возражения русских, пренебрегая ими, поскольку в Западной Европе наметился позитивный прогресс. Более того, были уже созданы или находились в стадии становления различные организации, являвшиеся локомотивами в деле реализации общих интересов европейских народов. Среди них находилась уже упоминавшаяся нами Европейская экономическая комиссия, в которую входили даже восточноевропейские страны члены ООН, располагавшиеся к востоку от "железного занавеса". Следует назвать и организацию европейской экономической кооперации, включавшую в себя ассоциативных членов из числа европейских государств, участвовавших в реализации программы европейского возрождения. В ней состояли даже пять государств - не членов ООН, но в нее, естественно, не привлекались восточноевропейские страны, не охваченные планом Маршалла. В стадии становления находилась группировка атлантического пакта, в которую входили пока девять европейских государств. Зимой и весной 1949 года начал создаваться европейский совет, в который вошли европейские члены атлантического пакта, за исключением Португалии и Исландии. Подключились к нему также Ирландия и Швеция. И наконец, Брюссельский союз, образованный Великобританией, Францией и странами Бенилюкса, входившими во все пять вышеназванных организаций.
Быстрое увеличение числа организаций с различным членством было конечно же связано с вопросом, если мы действительно хотели, чтобы европейский союз стал реальностью, как обеспечить их развитие и сохранить определенный суверенитет при слиянии. Эти проблемы вместе с тем вызывали необходимость четкого формулирования американской точки зрения, и не только потому, что мы осуществляли нажим на европейские страны в сторону их унификации и должны были пояснить, что же мы конкретно имели в виду, но и для определения нашей политики в отношении Германии, восточноевропейских стран, Великобритании - с учетом ее позиций в торговом и финансовом мире, а также ее связей с британским содружеством. А поскольку вопрос унификации европейских стран был связан с проблемой будущего Европы в течение длительного периода времени, то это обстоятельство следовало учитывать нашему подразделению Госдепартамента, получившему название группы планирования его внешней политики.
Среди европейских стран выделялась Великобритания, в отношениях с которой ощущались наибольшие трудности в осуществлении различных идей и инициатив. Давление, оказываемое нами, и воздействие энтузиазма по вопросу объединения Европы, исходившего из различных частей континента, с одной стороны, и сдерживаемое влияние своих заморских обязательств, а также учитывая свои непростые позиции в мировых торговых и финансовых отношениях и общественное мнение в своей стране, с другой, английские государственные деятели считали необходимым выдвигать и собственные идеи, и политические аспекты для поддержания своего веса и значимости. Весной 1949 года, как я уже упоминал, в беседе с одним из своих друзей в британском министерстве иностранных дел, посетившим Вашингтон, мне предложили побывать в Англии -и побеседовать с соответствующими представителями британского правительства, чтобы получить ясное представление об идеях, там вынашивавшихся. Вскоре по возвращении в Лондон он написал мне письмо, в котором сообщил, что мой визит в министерстве иностранных дел рассматривается положительно, и перечислил целый ряд вопросов, нашу реакцию по которым им хотелось бы знать. Одним из них был, например, вопрос: сколь реально мы расценивали возможность европейской унификации в ближайшие пять лет? Говоря другими словами, считали ли мы это вообще достижимым? Как мы рассматриваем будущее Германии и ее отношение к возможному европейскому объединению? И какой, на наш взгляд, должна быть наиболее желательной форма британского участия в таком союзе? Рассматриваем ли мы этот союз в качестве третьей силы в Европе наряду с Соединенными Штатами и Советским Союзом? И в чем заключается суть идеи создания "атлантического сообщества"? Будет ли оно ограничено только регионом Атлантического океана?
Наша группа с удовольствием работала в течение мая и июня над поставленными вопросами, привлекая консультантов со стороны. Материал должен был послужить основой для обсуждения не только нашим правительством, но и правительствами Англии и, как я надеялся, Франции.
Сами же себе мы поставили еще и такой вопрос: в каком географическом районе и при каких условиях членства хотели бы мы видеть движение к объединению Европы, в течение какого периода времени и насколько далеко оно должно было зайти?
В начале июля я смог наконец представить госсекретарю наработку по упомянутым вопросам и высказать свое личное мнение. Говорю о "личном мнении", так как далеко не все наши консультанты и даже некоторые сотрудники группы планирования были с ним согласны. Во всяком случае, я поступил так, как считал необходимым. Не мог же я отправиться в Англию для обсуждения вопросов, с которыми сам был не согласен. Ведь при возникновении дискуссий мне пришлось бы выступать их адвокатом. Исходя из этих соображений, я положил перед госсекретарем документ, отражавший мою собственную точку зрения. Его я потом взял в Европу.
Теперь я хочу отметить основные положения этого документа. Вначале я коснулся вопроса: действительно ли необходима унификация Европы, исходя из предпосылки ее экономического возрождения, как это обычно принято считать в Вашингтоне? Ответ на этот вопрос был отрицательным, поскольку я не видел реальных доказательств обратного. Однако унификация требовалась для создания условий успешного решения германской проблемы. При этом я повторил соображения, о которых говорил в предыдущей главе. Идея нового раздела Германии была нереалистичной, так как, поставив ее в условия решения своих национальных идеалов и стремлений при наличии национально-суверенной раздробленности, достигалось бы реальное повторение версальского решения этой проблемы. Поэтому только та или иная форма европейской федерации могла бы обеспечить ей определенное место в европейском сообществе, вполне для нее приемлемое при соблюдении общей безопасности.
Затем я проанализировал возможные организационные и географические варианты основ европейского единства и оценил позиции различных правительств, которые станут действовать в новых условиях, подчеркнув, что идея унификации стран, расположенных по обе стороны Атлантического океана, с их традиционно запутанными отношениями, не вызывала большого энтузиазма. Гораздо больший энтузиазм проявляли страны, расположенные внутри континента, воспринимавшие германскую проблему особенно болезненно. Вместе с тем я рассмотрел и проблемы, связанные с Великобританией, оценив ее сдержанность по отношению к континентальному союзу как вызванную серьезными и вполне обоснованными причинами. Поэтому если она и сделает какие-то шаги в этом направлении, то они все равно не будут далеко идущими. Вполне очевидно, что Англия не пойдет на такой союз, в котором не были бы представлены Соединенные Штаты и Канада как гаранты реального обеспечения суверенности вошедших в него государств. Британская сдержанность и нерешительность будут вместе с тем представлять собой препятствие, далее которого объединение и унификация продвинуться не смогут. Именно это препятствие, подчеркивал я, не позволит обеспечить реальный суверенитет различных стран и решить германскую проблему. Лишь при условии нашего вместе с Канадой участия в этом союзе можно рассчитывать на успешное преодоление целого ряда аспектов британской сдержанности, да и то не всех. Я хорошо понимал, что нам с канадцами следовало идти именно этим путем.
На другом конце спектра проблем стоял вопрос возможного отношения к такому европейскому союзу восточноевропейских стран, находившихся под советским влиянием. Было ясно, что в данный момент вопрос об их ассоциации с союзом даже не стоило и рассматривать. Но как будет обстоять дело в отдаленном будущем?
Большинство специалистов, с которыми мы консультировались, рассматривали раздел Европы как совершившийся акт, окончательный и неизменный, и склонялись вообще не включать восточноевропейские страны в число проблем, стоявших перед нами, предпочитая заниматься только вопросами Западной Европы и Североатлантического альянса. (Мне представляется, что их позиция была непоследовательной и противоречивой, поскольку на вопрос, какой должна быть наша политика в отношении восточноевропейских стран, они обычно отвечали, что нам следует попытаться побудить их отойти от советской ориентации и "привлечь на нашу сторону". При этом они не имели никаких серьезных намерений по разработке и созданию таких организационных структур, в которых эти страны могли бы найти подходящие для них места даже при соответствующих условиях.) Поскольку возможность ослабления влияния Советов на Восточную Европу просматривалась в очень отдаленной перспективе, то народы, ее населявшие, оказались бы практически вне сферы наших планов и деятельности в деле будущей организации европейского сообщества. Любая концепция, не предусматривавшая занятие ими соответствующих мест в такой организации, подчеркивал я, означала бы оставление их без нашего влияния, не предоставляя даже теоретической альтернативы возможности их нейтрализации и изоляции от контроля России. К тому же такая концепция означала бы длительный раскол Европы.
Вместе с тем я видел, что эти люди и не собирались рассматривать наше членство и членство канадцев в атлантическом альянсе. Будучи занятыми проблемами нацистского и коммунистического влияния в Европе и ожидаемыми социальными изменениями, они вряд ли были в состоянии, по крайней мере в ближайшее время, осознать и поддержать не только идеи англо-американского сотрудничества, но и политику и поведение правительства. На мой взгляд, они скорее готовились пойти на создание союза континентальных европейских стран с вовлечением в него Великобритании, но без участия Соединенных Штатов и Канады. Вынашиваемая же ими, с другой стороны, идея создания федерального союза, который простирался бы от Сан-Франциско до Восточных Карпат и Припяти, представлялась мне вообще фантастической.
Из всего вышесказанного я делал вывод, что нашей целью должно являться создание континентального союза с включением в него Великобритании с тем, чтобы Германия вошла в состав чего-то большего, чем она сама, - союза, поддержанного нами и канадцами, союза, носящего чисто континентальный характер, не имеющего ничего общего с атлантическим пактом, в который со временем при возникновении определенных условий могли бы войти небольшие страны Центральной и Восточной Европы. Я не считал, что нечто подобное может произойти в ближайшее время. Главное и существенное - сделать управляемым движение к европейской унификации и достичь в конечном итоге стабилизации Европы. Далее в документе подчеркивалось, что все мероприятия, проводимые в рамках создания западноевропейского сообщества, должны носить предварительный характер и Америка должна брать на себя военные обязательства, адекватные советским. Это не означало, что американские войска будут оставаться безучастными ко всему происходящему, а действовать в зависимости от поступков русских. Проще говоря, это означало, что наша военная гарантия безопасности западноевропейских стран должна была оставаться гибкой и маневренной вплоть до достижения других соглашений по Европе.
Хотя это и непосредственно не отражалось в документе, неотъемлемой его составляющей являлись еще две предпосылки, о которых я говорил со всеми заинтересованными лицами при ведении дискуссий. Первая из них - положение о том, что немцы, внося определенный вклад в дело обороны Западной Европы, должны оставаться вне НАТО и не иметь собственных вооруженных сил. Вторая мысль о том, что основной силой движения к политической унификации на континенте, которая должна иметь решающее влияние в рамках создаваемого федерального союза, должна, несомненно, являться Франция.
Читатель, видимо, отметит, что эта концепция в случае ее принятия оказала бы большое влияние на американскую политику в последующие годы. Прежде всего не произошло бы перевооружения Западной Германии, она не была бы принята в НАТО, и не возник бы вопрос о "многонациональных ядерных силах". Если бы такое произошло, мы получили бы несравненно большую возможность маневра при ведении переговоров с русскими по вопросам о снятии с себя принятых ранее обязательств об объединении Германии. Отпала бы необходимость в оказывании нажима на Англию по поводу вступления ее в европейское экономическое сообщество, которое без участия этой страны, пожалуй, в большей степени соответствовало бы американским целям. И наконец, не возник бы весьма существенный конфликт с генералом де Голлем, возражавшим против участия Англии в общем рынке и намеревавшимся объединить континентальную Европу под французской эгидой и без участия Соединенных Штатов. Более того, американцы смогли бы приветствовать с удовлетворением независимые попытки де Голля привлечь восточноевропейские страны к тесному сотрудничеству с Францией и Западной Европой в целом. Несомненно, и в дальнейшем у нас будут разногласия с генералом де Голлем по вопросам размаха и характера унификации Европы, а также степени задействования ее суверенитета, за исключением самого региона, в котором это будет осуществляться.
Через несколько дней после завершения подготовки вышеупомянутого документа я взял его с собой в Париж, а затем и в Лондон для неформального обсуждения с представителями министерств иностранных дел. Там я представил его как свои личные соображения, так как вплоть до моего отъезда не было никакой возможности обсудить его с членами нашего правительства. К тому же не имел четкого представления об истинном мнении госсекретаря.
Французская реакция была вполне предсказуема. Озабоченные в это время французы проявляли недовольство нашими отношениями с Англией, в которых они не участвовали. Дело в том, что наше вмешательство в английские дела было связано прежде всего с финансовой ситуацией, сложившейся в Великобритании, и попытками решения возникших довольно сложных проблем, к которым Франция не имела никакого отношения. Однако французы относились с подозрением и чувством обиды к переговорам, в которых они не участвовали. В то время идея взять на себя лидерство среди континентальных держав и действовать независимо от нас и англичан казалась для них крайне чуждой. Было почти невозможно объяснить им, что идея с континентальным союзом, в котором мы, американцы, не будем участвовать, не означает отказа от нашей заинтересованности в военной безопасности западноевропейских народов и тесных взаимоотношений с Францией. Короче говоря, французы, с которыми я разговаривал, просто не могли понять, о чем я с ними беседовал. В таком положении дел заключалась своеобразная ирония, так как эти же официальные лица через несколько лет явились инструментом в проведении политики великого француза, очень хорошо понимавшего эти вопросы, сменив свой настрой. Но в 1949 году подобные идеи вызывали у них только тревогу.
(Высокопоставленный чиновник добавил несколько абсурдно, что "многие немцы подверглись бы смертельной опасности со стороны националистических или нацистских организаций в случае отвода войск западных держав на побережье".)
Неизбежная задача Джессапа и Болена при таких обстоятельствах заверение французов и англичан в том, что эта идея не имеет поддержки в нашем правительстве и что статью не следует принимать всерьез. Такой бесчестный поступок дал ложное толкование - не знаю уж к лучшему или худшему - моим усилиям, направленным на то, чтобы воспрепятствовать самоизоляции нашего правительства и занятию им такой позиции, которая со временем превратилась бы в барьер при решении вопроса о выводе войск из Германии и Европы, и побудить его принять решение, позволившее бы сохранить возможность достижения четырехстороннего соглашения по этому вопросу.
А что же было в действительности предложено западной стороной в Париже в мае 1949 года на совещании министров иностранных дел? В итоге все предложения свелись к тому, что если различные земли советской зоны оккупации проявили бы стремление к вступлению в западногерманскую федерацию на условиях Лондонской программы, а советские ставленники в этих регионах позволили бы им сделать это, то мы любезно не стали бы препятствовать такому процессу. Изучая данную проблему, наша группа планирования пришла к выводу, что подобная постановка вопроса, в случае ее принятия советским правительством, сработала бы односторонне в пользу западных держав и означала бы потерю Советским Союзом своих позиций в Германии и, следовательно, была бы нереальной, как нереальна идея создания на территории, оккупированной советскими войсками, демократической политической системы, находившейся бы под контролем межсоюзнической администрации или какого-то другого органа, в который входил бы и главнокомандующий советскими войсками.
Спустя несколько лет Ачесон публично возвратился к вопросу нашего несогласия с его политикой в отношении Германии в то время. Это несогласие возрастало в последующие годы сначала при принятии решения о перевооружении Западной Германии и включении ее в качестве полноправного члена в Североатлантический альянс, а затем при принятии решения уже советом НАТО в 1957 году о строительстве обороны Германии и континентальных членов НАТО на основе ядерного оружия.
Что же касается 1949 года, то наше несогласие касалось в первую очередь не столько долгосрочных намерений, сколько целесообразности и важности ближайших планов. Вообще-то я, как в то время, так и сейчас, испытывал определенные симпатии к позициям Ачесона, поскольку на нем лежала большая ответственность. Лондонская программа, переданная ему в сформулированном виде, еще задолго до того, как он стал госсекретарем, означала и для него совершившийся факт. Поставить ее под угрозу срыва было для него нелегким делом. На нем лежала обязанность сохранения западного единства, консолидации и улучшения политических и экономических условий в Западной Германии, а также недопущения действий, которые способствовали бы росту недоверия и имеющихся опасений западноевропейских союзников. Да и немедленного согласия русских на принятие плана А в то время ожидать было нельзя. С другой же стороны, бесстыдное проталкивание его могло легко дезориентировать и вызвать тревогу у западников. Поэтому предлагать ему манипулировать этими предложениями при тех обстоятельствах было непросто.
Серьезные же разногласия у нас имелись по таким вопросам, как: необходимость сохранения достаточно большой гибкости в наших отношениях с русскими - чтобы создание нового западногерманского правительства не положило этому конец и не стало непреодолимым препятствием в достижении желательных соглашений с Россией; необходимость постоянного поиска новых путей и недопущения формальностей при рассмотрении с французскими и английскими союзниками проблем будущей Европы - при этом основной упор должен быть сделан на вопросе военной оккупации (военную администрацию я считал политически безграмотной и коррумпированной и к тому же еще и недостаточно дисциплинированной).
Эти разногласия отражали разницу наших подходов к рассматривавшимся проблемам. Он, никогда не живший в странах Восточной Европы и тем более в России (скорее всего разделявший взгляды З. Фрейда, что народы, населяющие территорию восточнее Эльбы, "были крещены совсем недавно да и плохо"), считал возможным достичь договоренности с русскими о выводе их войск из восточной зоны Германии, не имевшей слишком большого значения, уделяя в то же время исключительное внимание нашей оккупационной администрации в Западной Германии и единству западных союзников. Я же, памятуя свое длительное пребывание как в Германии, так и в России, полагал, что деятельность нашей оккупационной администрации в Западной Германии должна носить временный характер, и возлагал большие надежды на то, что Россия в один прекрасный день уйдет из сердца континента, пытаясь не допустить занятия нашим правительством такой позиции, которая грозила бы разрушением самой возможности достижения договоренности о выводе войск через какой-то промежуток времени.
Ныне, в ретроспективе 18 лет, все эти проблемы представляются мне в несколько ином ракурсе, чем в то время. Я даже считаю, что мои взгляды и оценки исходили из достойных сожаления не совсем правильных расчетов. Я, в частности, допускал преувеличение недостатков и пороков, а также несоответствие предъявлявшимся требованиям нашей военной администрации, слишком трагично и болезненно воспринимал аспекты ее взаимоотношений с немцами, переживая, наверное, более самих немцев ее ляпсусы и просчеты. К тому же я слишком пессимистично относился к перспективам возрождения и процветания западных зон оккупации в результате осуществления Лондонской программы. Более того, мне казалось, что для передачи основных полномочий немцам нашей военной администрации потребуется гораздо больше времени. И наконец, я переоценил опасность, в которой находились западные секторы Берлина, пребывая в коммунистическом окружении. Политические успехи Лондонской программы и "экономическое чудо", начавшееся вскоре в Западной Германии, исторически подкорректировали мои взгляды и оценки 1949 года.
С другой стороны, я был все же прав, опасаясь, что путь, на который мы становились, окажется в течение длительного времени серьезным препятствием в вопросе вывода войск из Германии и Европы. Это был путь, идя которым мы вскоре связали себя решением о перевооружении Западной Германии и принятии ее в члены НАТО. Вместе с тем, оглядываясь назад, я допускаю, что в то время такое решение более или менее оправдывалось, о чем свидетельствуют торжественные заявления Ачесона и других западных лидеров на натовских слушаниях в 1949 году. Конечно, такое развитие событий привело к откладыванию на неопределенное время решение вопроса о выводе войск с континента, но явилось надежным и, пожалуй, самым простым выходом из сложившейся обстановки. До тех пор, пока советское влияние в странах Восточной Европы будет оставаться доминирующим, создание НАТО можно рассматривать как ответ, адекватный ситуации. Когда же в один прекрасный день все или часть восточноевропейских стран проявят интерес к интеграции в европейское сообщество и их отношения с Советским Союзом позволят осуществить это мирным путем, а ограничения, принятые в соглашениях 1949-го и 1954 годов, станут явными, тогда народам придется возвратиться к серьезному и детальному рассмотрению плана А.
Глава 19.
Будущее Европы
Неудача попыток достижения соглашения с Россией по вопросу будущего Германии и решение о создании западногерманского государства явились предметом размышлений многих умов в послевоенный период, исходя из соображений международных отношений на Европейском континенте в целом и европейской унификации - в частности. Целый ряд европейских лидеров, в числе которых были Уинстон Черчилль и Поль Спаак{41}, выступали за более тесную ассоциацию европейских держав. Правительство Соединенных Штатов, воодушевленное стремлением сделать что-либо существенное в целях достижения "интеграции" экономик европейских стран, исходя прежде всего из интересов их экономического возрождения, не только оказывало словесную поддержку таким намерениям, но и осуществляло известный нажим. Теперь фактически впервые мы были в состоянии игнорировать любые возражения русских, пренебрегая ими, поскольку в Западной Европе наметился позитивный прогресс. Более того, были уже созданы или находились в стадии становления различные организации, являвшиеся локомотивами в деле реализации общих интересов европейских народов. Среди них находилась уже упоминавшаяся нами Европейская экономическая комиссия, в которую входили даже восточноевропейские страны члены ООН, располагавшиеся к востоку от "железного занавеса". Следует назвать и организацию европейской экономической кооперации, включавшую в себя ассоциативных членов из числа европейских государств, участвовавших в реализации программы европейского возрождения. В ней состояли даже пять государств - не членов ООН, но в нее, естественно, не привлекались восточноевропейские страны, не охваченные планом Маршалла. В стадии становления находилась группировка атлантического пакта, в которую входили пока девять европейских государств. Зимой и весной 1949 года начал создаваться европейский совет, в который вошли европейские члены атлантического пакта, за исключением Португалии и Исландии. Подключились к нему также Ирландия и Швеция. И наконец, Брюссельский союз, образованный Великобританией, Францией и странами Бенилюкса, входившими во все пять вышеназванных организаций.
Быстрое увеличение числа организаций с различным членством было конечно же связано с вопросом, если мы действительно хотели, чтобы европейский союз стал реальностью, как обеспечить их развитие и сохранить определенный суверенитет при слиянии. Эти проблемы вместе с тем вызывали необходимость четкого формулирования американской точки зрения, и не только потому, что мы осуществляли нажим на европейские страны в сторону их унификации и должны были пояснить, что же мы конкретно имели в виду, но и для определения нашей политики в отношении Германии, восточноевропейских стран, Великобритании - с учетом ее позиций в торговом и финансовом мире, а также ее связей с британским содружеством. А поскольку вопрос унификации европейских стран был связан с проблемой будущего Европы в течение длительного периода времени, то это обстоятельство следовало учитывать нашему подразделению Госдепартамента, получившему название группы планирования его внешней политики.
Среди европейских стран выделялась Великобритания, в отношениях с которой ощущались наибольшие трудности в осуществлении различных идей и инициатив. Давление, оказываемое нами, и воздействие энтузиазма по вопросу объединения Европы, исходившего из различных частей континента, с одной стороны, и сдерживаемое влияние своих заморских обязательств, а также учитывая свои непростые позиции в мировых торговых и финансовых отношениях и общественное мнение в своей стране, с другой, английские государственные деятели считали необходимым выдвигать и собственные идеи, и политические аспекты для поддержания своего веса и значимости. Весной 1949 года, как я уже упоминал, в беседе с одним из своих друзей в британском министерстве иностранных дел, посетившим Вашингтон, мне предложили побывать в Англии -и побеседовать с соответствующими представителями британского правительства, чтобы получить ясное представление об идеях, там вынашивавшихся. Вскоре по возвращении в Лондон он написал мне письмо, в котором сообщил, что мой визит в министерстве иностранных дел рассматривается положительно, и перечислил целый ряд вопросов, нашу реакцию по которым им хотелось бы знать. Одним из них был, например, вопрос: сколь реально мы расценивали возможность европейской унификации в ближайшие пять лет? Говоря другими словами, считали ли мы это вообще достижимым? Как мы рассматриваем будущее Германии и ее отношение к возможному европейскому объединению? И какой, на наш взгляд, должна быть наиболее желательной форма британского участия в таком союзе? Рассматриваем ли мы этот союз в качестве третьей силы в Европе наряду с Соединенными Штатами и Советским Союзом? И в чем заключается суть идеи создания "атлантического сообщества"? Будет ли оно ограничено только регионом Атлантического океана?
Наша группа с удовольствием работала в течение мая и июня над поставленными вопросами, привлекая консультантов со стороны. Материал должен был послужить основой для обсуждения не только нашим правительством, но и правительствами Англии и, как я надеялся, Франции.
Сами же себе мы поставили еще и такой вопрос: в каком географическом районе и при каких условиях членства хотели бы мы видеть движение к объединению Европы, в течение какого периода времени и насколько далеко оно должно было зайти?
В начале июля я смог наконец представить госсекретарю наработку по упомянутым вопросам и высказать свое личное мнение. Говорю о "личном мнении", так как далеко не все наши консультанты и даже некоторые сотрудники группы планирования были с ним согласны. Во всяком случае, я поступил так, как считал необходимым. Не мог же я отправиться в Англию для обсуждения вопросов, с которыми сам был не согласен. Ведь при возникновении дискуссий мне пришлось бы выступать их адвокатом. Исходя из этих соображений, я положил перед госсекретарем документ, отражавший мою собственную точку зрения. Его я потом взял в Европу.
Теперь я хочу отметить основные положения этого документа. Вначале я коснулся вопроса: действительно ли необходима унификация Европы, исходя из предпосылки ее экономического возрождения, как это обычно принято считать в Вашингтоне? Ответ на этот вопрос был отрицательным, поскольку я не видел реальных доказательств обратного. Однако унификация требовалась для создания условий успешного решения германской проблемы. При этом я повторил соображения, о которых говорил в предыдущей главе. Идея нового раздела Германии была нереалистичной, так как, поставив ее в условия решения своих национальных идеалов и стремлений при наличии национально-суверенной раздробленности, достигалось бы реальное повторение версальского решения этой проблемы. Поэтому только та или иная форма европейской федерации могла бы обеспечить ей определенное место в европейском сообществе, вполне для нее приемлемое при соблюдении общей безопасности.
Затем я проанализировал возможные организационные и географические варианты основ европейского единства и оценил позиции различных правительств, которые станут действовать в новых условиях, подчеркнув, что идея унификации стран, расположенных по обе стороны Атлантического океана, с их традиционно запутанными отношениями, не вызывала большого энтузиазма. Гораздо больший энтузиазм проявляли страны, расположенные внутри континента, воспринимавшие германскую проблему особенно болезненно. Вместе с тем я рассмотрел и проблемы, связанные с Великобританией, оценив ее сдержанность по отношению к континентальному союзу как вызванную серьезными и вполне обоснованными причинами. Поэтому если она и сделает какие-то шаги в этом направлении, то они все равно не будут далеко идущими. Вполне очевидно, что Англия не пойдет на такой союз, в котором не были бы представлены Соединенные Штаты и Канада как гаранты реального обеспечения суверенности вошедших в него государств. Британская сдержанность и нерешительность будут вместе с тем представлять собой препятствие, далее которого объединение и унификация продвинуться не смогут. Именно это препятствие, подчеркивал я, не позволит обеспечить реальный суверенитет различных стран и решить германскую проблему. Лишь при условии нашего вместе с Канадой участия в этом союзе можно рассчитывать на успешное преодоление целого ряда аспектов британской сдержанности, да и то не всех. Я хорошо понимал, что нам с канадцами следовало идти именно этим путем.
На другом конце спектра проблем стоял вопрос возможного отношения к такому европейскому союзу восточноевропейских стран, находившихся под советским влиянием. Было ясно, что в данный момент вопрос об их ассоциации с союзом даже не стоило и рассматривать. Но как будет обстоять дело в отдаленном будущем?
Большинство специалистов, с которыми мы консультировались, рассматривали раздел Европы как совершившийся акт, окончательный и неизменный, и склонялись вообще не включать восточноевропейские страны в число проблем, стоявших перед нами, предпочитая заниматься только вопросами Западной Европы и Североатлантического альянса. (Мне представляется, что их позиция была непоследовательной и противоречивой, поскольку на вопрос, какой должна быть наша политика в отношении восточноевропейских стран, они обычно отвечали, что нам следует попытаться побудить их отойти от советской ориентации и "привлечь на нашу сторону". При этом они не имели никаких серьезных намерений по разработке и созданию таких организационных структур, в которых эти страны могли бы найти подходящие для них места даже при соответствующих условиях.) Поскольку возможность ослабления влияния Советов на Восточную Европу просматривалась в очень отдаленной перспективе, то народы, ее населявшие, оказались бы практически вне сферы наших планов и деятельности в деле будущей организации европейского сообщества. Любая концепция, не предусматривавшая занятие ими соответствующих мест в такой организации, подчеркивал я, означала бы оставление их без нашего влияния, не предоставляя даже теоретической альтернативы возможности их нейтрализации и изоляции от контроля России. К тому же такая концепция означала бы длительный раскол Европы.
Вместе с тем я видел, что эти люди и не собирались рассматривать наше членство и членство канадцев в атлантическом альянсе. Будучи занятыми проблемами нацистского и коммунистического влияния в Европе и ожидаемыми социальными изменениями, они вряд ли были в состоянии, по крайней мере в ближайшее время, осознать и поддержать не только идеи англо-американского сотрудничества, но и политику и поведение правительства. На мой взгляд, они скорее готовились пойти на создание союза континентальных европейских стран с вовлечением в него Великобритании, но без участия Соединенных Штатов и Канады. Вынашиваемая же ими, с другой стороны, идея создания федерального союза, который простирался бы от Сан-Франциско до Восточных Карпат и Припяти, представлялась мне вообще фантастической.
Из всего вышесказанного я делал вывод, что нашей целью должно являться создание континентального союза с включением в него Великобритании с тем, чтобы Германия вошла в состав чего-то большего, чем она сама, - союза, поддержанного нами и канадцами, союза, носящего чисто континентальный характер, не имеющего ничего общего с атлантическим пактом, в который со временем при возникновении определенных условий могли бы войти небольшие страны Центральной и Восточной Европы. Я не считал, что нечто подобное может произойти в ближайшее время. Главное и существенное - сделать управляемым движение к европейской унификации и достичь в конечном итоге стабилизации Европы. Далее в документе подчеркивалось, что все мероприятия, проводимые в рамках создания западноевропейского сообщества, должны носить предварительный характер и Америка должна брать на себя военные обязательства, адекватные советским. Это не означало, что американские войска будут оставаться безучастными ко всему происходящему, а действовать в зависимости от поступков русских. Проще говоря, это означало, что наша военная гарантия безопасности западноевропейских стран должна была оставаться гибкой и маневренной вплоть до достижения других соглашений по Европе.
Хотя это и непосредственно не отражалось в документе, неотъемлемой его составляющей являлись еще две предпосылки, о которых я говорил со всеми заинтересованными лицами при ведении дискуссий. Первая из них - положение о том, что немцы, внося определенный вклад в дело обороны Западной Европы, должны оставаться вне НАТО и не иметь собственных вооруженных сил. Вторая мысль о том, что основной силой движения к политической унификации на континенте, которая должна иметь решающее влияние в рамках создаваемого федерального союза, должна, несомненно, являться Франция.
Читатель, видимо, отметит, что эта концепция в случае ее принятия оказала бы большое влияние на американскую политику в последующие годы. Прежде всего не произошло бы перевооружения Западной Германии, она не была бы принята в НАТО, и не возник бы вопрос о "многонациональных ядерных силах". Если бы такое произошло, мы получили бы несравненно большую возможность маневра при ведении переговоров с русскими по вопросам о снятии с себя принятых ранее обязательств об объединении Германии. Отпала бы необходимость в оказывании нажима на Англию по поводу вступления ее в европейское экономическое сообщество, которое без участия этой страны, пожалуй, в большей степени соответствовало бы американским целям. И наконец, не возник бы весьма существенный конфликт с генералом де Голлем, возражавшим против участия Англии в общем рынке и намеревавшимся объединить континентальную Европу под французской эгидой и без участия Соединенных Штатов. Более того, американцы смогли бы приветствовать с удовлетворением независимые попытки де Голля привлечь восточноевропейские страны к тесному сотрудничеству с Францией и Западной Европой в целом. Несомненно, и в дальнейшем у нас будут разногласия с генералом де Голлем по вопросам размаха и характера унификации Европы, а также степени задействования ее суверенитета, за исключением самого региона, в котором это будет осуществляться.
Через несколько дней после завершения подготовки вышеупомянутого документа я взял его с собой в Париж, а затем и в Лондон для неформального обсуждения с представителями министерств иностранных дел. Там я представил его как свои личные соображения, так как вплоть до моего отъезда не было никакой возможности обсудить его с членами нашего правительства. К тому же не имел четкого представления об истинном мнении госсекретаря.
Французская реакция была вполне предсказуема. Озабоченные в это время французы проявляли недовольство нашими отношениями с Англией, в которых они не участвовали. Дело в том, что наше вмешательство в английские дела было связано прежде всего с финансовой ситуацией, сложившейся в Великобритании, и попытками решения возникших довольно сложных проблем, к которым Франция не имела никакого отношения. Однако французы относились с подозрением и чувством обиды к переговорам, в которых они не участвовали. В то время идея взять на себя лидерство среди континентальных держав и действовать независимо от нас и англичан казалась для них крайне чуждой. Было почти невозможно объяснить им, что идея с континентальным союзом, в котором мы, американцы, не будем участвовать, не означает отказа от нашей заинтересованности в военной безопасности западноевропейских народов и тесных взаимоотношений с Францией. Короче говоря, французы, с которыми я разговаривал, просто не могли понять, о чем я с ними беседовал. В таком положении дел заключалась своеобразная ирония, так как эти же официальные лица через несколько лет явились инструментом в проведении политики великого француза, очень хорошо понимавшего эти вопросы, сменив свой настрой. Но в 1949 году подобные идеи вызывали у них только тревогу.