Кэрролл Льюис. Мерзейшая мощь

Лондонском университете лет пятьдесят назад, и другой философии, кроме
той, которую он почерпнул из Геккеля, Джозефа Мак-Кэба и Винвуда Рида,
обсуждать с ним работу института не представлялось возможным. Приходилось
измышлять ответы на бессмысленные вопросы и восхищаться мыслями, которые
были и глупыми, и отсталыми даже в свое время. Вот почему никто не мог
обойтись без Уизера, который, один из всех, владел стилем, совершенно
удовлетворявшим директора.
Джайлс был очень мал ростом, а ноги у него были такие короткие, что
его, без должного милосердия, сравнивали с уткой. Былое благодушие его
лица попортили годы чванства и роскоши. Когда-то его повести принесли ему
славу и влияние; потом он стал издателем научно-популярного еженедельника,
и это придало ему такую силу, что его имя понадобилось ГНИИЛИ.
- Я ему и говорю, - сообщал собеседникам Джайлс. - Вы, наверное, не
знаете, ваше преосвященство, но современные исследования доказали, что
Иерусалимский храм был не больше деревенской церквушки.
- Н-да!.. - сказал про себя Фиверстоун, стоявший чуть поодаль.
- Еще хересу, господин директор? - осведомилась мисс Хардкастл.
- С удовольствием, - отозвался Джайлс. - Недурной херес, недурной.
Хотя я мог бы показать вам местечко, где он получше.
- Как ваша работа, мисс Хардкастл? Реформируете систему наказаний?
- Движемся понемногу, - отвечала Фея. - Если чуть-чуть изменить
метод, который...
- Я всегда говорю, - заметил Джайлс, не давая ей закончить, - почему
бы не лечить преступность, как болезнь? Я, знаете ли, против наказаний.
Надо выправить человека, помочь ему, возродить в нем интерес к жизни. Если
мы взглянем с этой точки зрения, все прояснится. Надеюсь, вы читали мою
речь по этому вопросу?..
- Я совершенно с вами согласна, - поспешила заверить его Фея.
- И правильно, - одобрил Джайлс. - А вот Хинджест возражал мне.
Кстати, убийцу не нашли? Жаль старика, но я его недолюбливал. Как говорит
Уизер... Да, а где же он?
- Наверное, сейчас придет, - попыталась успокоить его Фея. - Не
пойму, куда он подевался...
- Он будет очень жалеть, - сказал Филострато, - что не смог
приветствовать вас сразу.
- Ну, это ничего, - отмахнулся Джайлс. - Я не формалист, хотя, честно
говоря, я думал, он меня встретит. А вы прекрасно выглядите, Филострато.
Слежу, слежу за вашей работой. Я, знаете, считаю вас одним из благодетелей
человечества.
- В том-то и дело, - подхватил Филострато. - Мы как раз начали...
- Помогаю как могу, - тут же перебил его Джайлс, - хотя и не смыслю,
хе-хе, в технических трудностях. Много лет положил я на эту борьбу!..
Главное - сексуальный вопрос. Я всегда говорю, надо снять эти запреты, и
все пойдет гладко. Викторианская скрытность нам вредит, да, вредит! Дай
мне волю, и каждый юноша и каждая девушка...
- У-ух! - тихо выдохнул Фиверстоун.
- Простите, - попытался перехватить инициативу Филострато (он был
иностранцем и еще надеялся просветить директора), - дело не совсем в
этом...
- Знаю, знаю, - перебил его Джайлс и положил на его рукав свой
толстый указательный палец. - Вижу, вы не читаете моего журнала. Очень вам
советую прочесть одну статейку в первом номере за прошлый месяц...
Часы отбили четверть.
- Когда же мы пойдем к столу? - осведомился Джайлс. Он очень любил
банкеты, особенно такие, на которых ему доводилось говорить речь. Ждать он
не любил.
- В четверть восьмого, - сказала мисс Хардкастл.
- Знаете, - заметил Джайлс, - этот Уизер мог бы и прийти. Я не
придирчивый человек, но, между нами, я обижен. Что это такое, наконец?
- Надеюсь, с ним ничего не случилось, - проворчала мисс Хардкастл.
- Мог бы и не уходить в такой день, - обиженно проговорил Джайлс.
- Ессо! - воскликнул Филострато. - Кто-то идет.
Действительно, в комнату вошел Уизер, но не один, и лицо его было еще
бессвязней, чем обычно. Его таскали по собственному институту, как лакея.
Хуже того, становилось все яснее, что этот гнусный маг и его переводчик
собираются присутствовать на банкете. Никто не понимал лучше Уизера, как
нелепо представлять Джайлсу старого священника и нечто вроде
сомнамбулы-шимпанзе в одеждах доктора философии. О том, чтобы все
объяснить, и речи быть не могло. Для Джайлса "средневековый" значило
"дикий", а слово "магия" вызывало в его памяти лишь "Золотую ветвь". Кроме
того, пришлось таскать за собой и Стэддока. К довершению бед,
предполагаемый Мерлин сразу же рухнул в кресло и закрыл глаза.
- Дорогой доктор, - начал Уизер, несколько задыхаясь, - я
бесконечно... э-э... польщен. Я надеюсь, что вы без нас не скучали. К
моему великому сожалению, меня отозвали перед самым вашим приездом.
Удивительное совпадение... другой весьма выдающийся человек присоединился
к нам в то же самое время...
- Кто это? - резко спросил Джайлс.
- Разрешите мне... - начал Уизер, отступая в сторону.
- Вот этот? - изумился Джайлс.
Предполагаемый Мерлин сидел, свесив руки по обе стороны кресла. Глаза
его были закрыты, по лицу блуждала слабая улыбка.
- Он что, пьян? Или болен? Кто это, в конце концов?!
- Видите ли, он иностранец... - снова начал Уизер.
- Мне кажется, это не значит, что ему можно спать, когда его
представляют директору! - возмутился Джайлс.
- Т-сс, - приложил к губам палец Уизер, отводя Джайлса в сторону. -
Есть обстоятельства... их чрезвычайно трудно сейчас объяснить... если бы я
успел, я бы непременно посоветовался с вами... видите ли, наш гость
несколько эксцентричен...
- Да кто он? - настаивал Джайлс.
- Его зовут... э... Амброзиус, д-р Амброзиус...
- Не слышал, - фыркнул Джайлс. В другое время он ни за что бы в этом
не признался, но все шло так плохо, что он забыл о тщеславии.
- Мало кто слышал о нем... - успокоил его Уизер. - Но скоро услышат
многие. Именно потому...
- А это кто? - снова спросил Джайлс, указывая на истинного Мерлина.
- О, это просто переводчик д-ра Амброзиуса!
- Переводчик? По-английски говорит?
- К сожалению, нет.
- А другого вы найти не могли? Не люблю священников! Нам они ни к
чему. А вы кто такой?
Вопрос этот был обращен к Страйку, который шел прямо на директора.
- М-р Джайлс, - начал он, - я несу вам весть, которую...
- Отставить, - прошипел Фрост.
- Ну что ж это вы, м-р Страйк, что ж это вы!.. - заговорил Уизер, и
они с Фростом поскорее вывели его, подталкивая с обеих сторон.
- Вот что, Уизер, - заявил Джайлс, - прямо скажу, я недоволен. Еще
один священник! Нам придется с вами серьезно потолковать. Мне кажется, вы
распоряжаетесь за моей спиной. Тут, простите, какая-то семинария! Этого я
не потерплю! И народ не потерпит.
- Конечно, конечно, - тут же согласился Уизер. - Я понимаю ваши
чувства. Более того, я разделяю их. Поверьте, я вам все объясню. Мне
кажется, д-р Амброзиус уже оправился... о, прошу прощения, да вот и он!..
Под взглядом Мерлина бродяга поднялся и подошел к директору,
протягивая руку. Джайлс кисло пожал ее. Д-р Амброзиус ему не нравился. Еще
меньше ему нравился высокий переводчик, возвышающийся, словно башня, над
ними обоими.

16. БАНКЕТ В БЕЛЛБЭРИ

Марк с неописуемым наслаждением предвкушал банкет, где можно будет
поесть на славу. За столом справа от него сел Филострато, слева - какой-то
незаметный новичок.
Даже Филострато казался милым и похожим на человека по сравнению с
посвященными, новичок же растрогал Марка донельзя. Бродяга, к его
удивлению, сидел во главе стола, между Джайлсом и Уизером; смотреть туда
не стоило, ибо он сразу же подмигнул Марку. Удивительный священнослужитель
тихо стоял за стулом бродяги. Ничего существенного не случилось, пока не
провозгласили тост за монарха, и Джайлс не начал свою речь.
Поначалу было так, как всегда бывает: пожилые жуиры, умиротворенные
вкусной едой, благодушно улыбались, ибо их нельзя было пронять никакой
речью. Там и сям маячили задумчивые лица тех, кого долгий опыт научил
думать о своем, что бы ни говорили, и вставлять, где надо, гул одобрения
или смех. Беспокойно морщились молодые мужчины, которым хотелось закурить.
Напряженно и восторженно улыбались тренированные дамы. Но, мало-помалу,
что-то стало меняться. Одно лицо за другим обращались к оратору. Поглядев
на эти лица, вы обнаружили бы любопытство, сосредоточенное внимание и,
наконец, недоумение. Постепенно воцарилась тишина, никто не кашлял, не
скрипел стулом: все смотрели на Джайлса, приоткрыв рот, не то от ужаса, не
то от восторга.
Каждый заметил перемену по-своему. Для Фроста она началась, когда он
услышал: "большую помощь оказал крупнейший крест", и почти вслух поправил:
"трест". Неужели этот кретин не может следить за своими словами? Оговорка
сильно рассердила его, но что это?.. Может, он ослышался? Джайлс говорит,
что "человечество охладевает пилами природы"! "Уже готов", - подумал Фрост
и услышал совершенно отчетливо: "Надо всесторонне отчитывать факторы
племени и теста".
Уизер заметил это позже. Он не ждал смысла от застольной речи, и
довольно долго фразы привычно скользили мимо него. Речь ему даже
понравилась, она была в его стиле. Однако, и он подумал: "Нет, все же! Это
уж слишком... Зачем он говорит, что в ответ на поиски прошлого мы умеренно
стоим будущее? Даже они поймут, что это бред". ИО с осторожностью оглядел
столы. Пока все шло хорошо. Но долго это продолжаться не могло, если
Джайлс не закруглится. Слова какие-то непонятные... Ну, что такое
"аголибировать"? Он снова оглядел столы: гости слушали слишком
внимательно, а это не к добру. Тут он услышал: "Экспонаты экземплатируют в
управлении поруозных мариаций".
Марк сначала вообще не слушал. Ему было о чем подумать. Он слишком
устал, чтобы думать об этом болване, и слишком радовался передышке.
Фраза-другая задели его слух, и он чуть не улыбнулся, но пробудило его
лишь поведение сидящих рядом с ним. Они притихли; они слушали; и он
взглянул на их лица. Лица были такие, что и он стал слушать. "Мы не
намерены, - вещал Джайлс, - эребировать простун-диарные атации". Как ни
мало беспокоился он о Джайлсе, ему стало страшно за него. Марк огляделся.
Нет, с ума он не сошел, все явно слышали то же самое, кроме бродяги: тот
был важен, как судья. И впрямь, бродяга речей не слыхивал и разочаровался
бы, если бы "эти самые" говорили понятно. Не пил он и настоящего
портвейна; правда, тот ему не очень понравился, но он себя преодолел.
Уизер не забывал ни на минуту, что в зале - репортеры. Само по себе
это было не очень важно. Появись что-нибудь в газетах, легче легкого
сказать, что репортеры напились. С другой стороны, можно этого и не
делать: Джайлс давно ему надоел, и вот отличный случай с ним покончить. Но
сейчас дело было не в том. Уизер думал, ждать ли ему, пока Джайлс
замолчит, или встать и вмешаться. Сцены он не хотел. Было бы лучше, если
бы Джайлс опустился на место сам. Однако, дух уже стоял нехороший, и
откладывать было опасно. Украдкой поглядев на часы, Уизер решил подождать
две минуты и сразу понял, что ошибся. Пронзительно-тонкий смех взмыл к
потолку. Так. С какой-то дурой истерика. Уизер тронул Джайлса за рукав и
поднялся.
- Кто какое? - возмутился Джайлс, но ИО тихо надавил на его плечо, и
ему пришлось сесть. Уизер откашлялся. Он умел сразу приковывать к себе
взгляды. Женщина перестала визжать. Люди с облегчением зашевелились. Уизер
оглядел комнату, помолчал и начал.
Он ждал, что обращенные к нему лица будут все умиротворенней, но
видел иное. Вернулось напряженное внимание. Гости, приоткрыв рот, не мигая
глядели на него. Снова раздался визг, а за ним и еще один. Коссер, дико
озираясь, вскочил и выбежал, свалив при этом стул.
Уизер ничего не понимал, ибо слышал свою вполне связную речь.
Аудитория же слышала: "Дэди и лентльмены, все мы обнимаем... э-э... что
нашего унижаемого рукоблудителя отразила... э-э... аспазия... троизошло
трисворбное троисшествие. Как это ни граматично, я умерен, что..."
Визжащая от хохота женщина вскочила, бросив соседу: "Вудвулу!" Это
дикое слово и не менее дикое ее лицо привели соседа в бешенство. Он встал,
чтобы ей помочь, с той злобной вежливостью, которая в наше время заменяет
оплеуху. Она закричала, споткнулась и упала на ковер. Другой ее сосед
увидел это, взглянул на лицо первого и кинулся на него. Вскочило человек
пять; все орали. Какие-то молодые люди стали пробираться к двери. "Хилые
кости!.." - воззвал Уизер. Он часто одним властным окриком усмирял
аудиторию.
Но его не услышали. Человек двадцать пытались заговорить
одновременно. Каждый из них понимал, что самое время образумить всех
удачно найденным словом, и многоголосый бред наполнил комнату. Из людей,
имеющих вес, молчал только Фрост. Он что-то написал на бумажке, свернул ее
и отдал слуге.
Когда записка попала к мисс Хардкастл, шум стоял страшный. Марку это
напоминало большой ресторан в чужой стране. Мисс Хардкастл стала читать:
"Ловите позицию! Прочно! Прост."
Фея знала и до того, что сильно пьяна. Пила же она не без цели -
позже ей надо было спуститься к себе, вниз. Там была новая жертва, как раз
в ее духе - такая безответная куколка. В предвкушении удовольствия Фея
речей не слушала, а шум ее даже возбуждал. Из записки она поняла, что
Фрост от нее чего-то хочет. Она встала, пошла к двери, заперла ее и
положила ключ в карман. Возвращаясь к столу, она заметила, что ни
странного незнакомца, ни священника-баска уже нет. Во главе стола боролись
Джайлс и Уизер. Она направилась к ним.
Добралась она не скоро, ибо комната больше всего напоминала метро в
часы пик. Каждый пытался навести порядок и, чтобы его поняли, орал все
громче и громче. Фея заорала и сама. Она и дралась немало, пока дошла до
места.
Тогда раздался оглушительный треск, а затем, наконец, воцарилась
тишина. Марк увидел сперва, что Джайлс убит, и только потом, что в руке у
Феи револьвер. Снова поднялся гвалт. По-видимому, все хотели прорваться к
убийце, но только мешали друг другу. Она, тем временем, стреляла без
остановки. Позже, всю жизнь, Марк лучше всего помнил этот запах - запах
выстрелов, крови и вина.
Вдруг крики слились в единый вопль. Что-то мелькнуло между двумя
длинными столами и исчезло под одним из них. Почти никто не видел ничего,
кроме быстрой, огненно-черной полоски; но и те, кто видел, не могли
объяснить, ибо кричали невесть что. Марк понял и сам. Это был тигр.
Впервые за этот вечер все заметили, сколько в комнате закоулков и
закутков. Тигр мог быть где угодно. Он мог быть в глубокой нише любого
окна. В углу стояла большая ширма...
Не следует думать, что все потеряли голову. Кто-то к кому-то взывал,
кто-то шептал ближайшему соседу, пытаясь показать, как выйти из комнаты
или спрятаться самим, или выгнать зверя из засады, чтобы его застрелили.
Но никто никого не понимал. Мало кто видел, что Фея заперла дверь, и
многие стремились к выходу, безжалостно прокладывая себе путь. Некоторые
знали, что эта дверь заперта, и яростно искали другую. В середине залы обе
волны встречались, что-то орали и начинали драться, увеличивая плотный
клубок мычащих и пыхтящих тел.
Человек пять отлетело в сторону и, падая на пол, увлекло за собой
скатерть со всей едой и посудой. Из груды битого стекла и фарфора выскочил
тигр, так быстро, что Марк увидал только разинутую пасть и огненные глаза.
Раздался выстрел - последний. Тигр снова исчез из виду. На полу, под
ногами дерущихся, лежала какая-то окровавленная туша.
Оттуда, где он стоял, Марк увидел перевернутое лицо. Оно дергалось
довольно долго, и лишь когда оно затихло, он узнал мисс Хардкастл.
Вблизи послышался рев, Марк обернулся, но увидел не тигра, а серую
овчарку. Вела она себя странно - бежала вдоль стола, поджав хвост.
Какая-то женщина обернулась, открыла рот, но овчарка кинулась на нее и
мигом перегрызла ей горло. "Ай-ай", - заверещал Филострато и прыгнул на
стол. На полу мелькнула огромная змея.
Творилось что-то невообразимое. Что ни миг, появлялось новое
животное, и лишь один звук вселял хоть какую-то надежду: дверь взламывали
снаружи. В дверь эту въехал бы маленький поезд, ибо зала была в
версальском стиле. Наконец, несколько филенок поддались. От треска их
стремившиеся к выходу вконец обезумели. Обезумели и звери. Огромная
горилла прыгнула на стол, перед тем самым местом, где недавно сидел
Джайлс, и принялась бить себя в грудь.
Дверь рухнула. За ней было темно. Из мрака выполз серый шланг. Он
повис в воздухе, потом спокойно сбил остатки дверных створок. Марк увидел,
как он обвился вокруг Стила (а может, кого другого, все стали на себя
непохожи) и поднял его высоко в воздух.
Так слон постоял немного - человек отчаянно извивался - бросил жертву
на пол и раздавил ногой. Затем он вскинул голову, вознес кверху хобот,
издал немыслимый рев и величаво пошел по зале, давя людей, еду, как
деревенская девушка давит виноград. Глазки его глядели загадочно, уши
стояли, и Марк ощутил что-то большее, чем страх. Спокойная царственность
слона, беспечность, с какой он убивал, сокрушали душу, как сокрушали кости
и плоть тяжелые ноги. Вот он, царь мирозданья, - подумал Марк, и больше не
думал ничего.


Когда м-р Бультитьюд пришел в себя, было темно и пахло чем-то
незнакомым.
Он не удивился и не огорчился. К тайнам он привык. Заглянуть там,
дома, в дальнюю комнату было для него так же интересно и страшновато. К
тому же, пахло тут неплохо. Он унюхал поблизости еду и, что еще приятней,
медведицу. Были здесь и другие звери, но это его не трогало. Он решил
пойти к еде и к медведице; и только тогда он открыл, что с трех сторон -
стены, с четвертой - решетка. Открытие это и смутная тоска по людям
ввергли его в уныние. Его охватила печаль, ведомая лишь зверю -
безутешная, непроглядная, которую не умеряют и проблески разума.
Однако совсем неподалеку примерно так же томился и человек. Мистер
Мэггс горевал, как горюют лишь простые люди. Человек образованный облегчил
бы душу размышлениями. Он стал бы думать, как же это такая гуманная с виду
идея - лечить, а не наказывать - лишает тебя на самом деле и прав, и даже
мало-мальски точного срока. Но м-р Мэггс думал об одном: сегодня, в это
самое время, он мог бы пить дома чай (уж Айви да приготовила что-нибудь
вкусное!), а вот как обернулось... Сидел он тихо. Раз в две минуты по его
щеке сползала большая слеза. Ему хотелось курить.
Обоих освободил Мерлин. Зал он покинул, как только заработало
проклятье Вавилонской башни. Никто не заметил его ухода, лишь Уизер
услышал ликующий возглас:
"Кто слово Божье презрит, утратит и слово человеческое!"
Больше никто не видел ни "переводчика", ни бродяги. Мерлин отправился
к узникам и зверям. М-ру Мэггсу он сунул записку: "Дорогой Том! Я надеюсь,
что ты здоров. Хозяин у нас очень хороший. Он говорит, чтобы ты шел сразу
сюда, в усадьбу, в деревню Сент-Энн. Через город не ходи ни за что. Выйди
на шоссе, тебя подвезут. У нас все хорошо. Целую тебя. Твоя Айви." Прочих
пленников он пустил идти, куда хотят. Бродяга забежал на кухню, набил как
следует карманы и ушел на волю. Путь его мне установить не удалось.
Всех зверей, кроме осла, исчезнувшего вместе с бродягой, Мерлин
послал в залу. М-ра Бультитьюда он немного задержал. Тот узнал его, хоть
от него и пахло не так сладостно. Мерлин положил руку ему на голову,
прошептал что-то на ухо, и темное сознание преисполнилось восторга, словно
предвкушая запретную и забытую радость. Медведь потопал за волшебником по
темным переходам, думая о солоноватом тепле, приятном хрусте и
увлекательных субстанциях, которые можно лакать, лизать и грызть.


Марк почувствовал, что его трясут; потом в лицо плеснула холодная
вода. Живых людей в зале не было. Свет заливал мешанину крови и еды.
Обломки драгоценной посуды лежали рядом с трупами; и те, и другие казались
от этого еще гнуснее. Над ним склонился баскский священник.
"Встань, несчастный", - сказал он, помогая Марку подняться. Голова
болела, из руки текла кровь, но вообще он был цел. Баск налил ему вина в
серебряный кубок, но он в ужасе отшатнулся. Тогда незнакомец дал ему
записку: "Твоя жена ждет тебя в усадьбе, в Сент-Энн. Приезжай скорей. К
Эджстоу не приближайся. Деннистоун." Он взглянул на незнакомца, и лицо его
показалось ему ужасным. Но Мерлин серьезно и властно встретил его взгляд,
положил ему руку на плечо и повел к двери. Они спустились по лестнице.
Марк взял шляпу и пальто (чужие), и они вышли под звездное, холодное небо.
Было два часа ночи. Сириус отливал горьковато-зеленым светом, падали
редкие, сухие хлопья снега. Марк остановился. Незнакомец ударил его по
спине; она ныла потом всю жизнь при одном воспоминании. В следующую минуту
Марк понял, что бежит, как не бегал с детства - не от страха, а потому,
что ноги сами его несут. Когда он сумел их остановить, он был в полумиле
от Беллбэри. Оглянувшись, он увидел в небе яркий свет.


Уизер в зале не погиб. Он знал, где другая дверь, и выскользнул еще
до тигра. Понимал он не все, но больше, чем прочие. Он видел, как
действует баск-переводчик, и догадался, что силы, высшие, чем человек,
пришли разрушить Беллбэри. Он знал, что смешивать языки может лишь тот,
чьей душой правит Меркурий. Тем самым, свершилось наихудшее: их
собственные повелители ошиблись. Они утверждали, что небесные силы не
могут перейти лунную орбиту. Вся политика их на том и строилась, что Земля
огорожена и оставлена на произвол судьбы. Теперь он знал, что это не так.
Открытие это почти не тронуло его. Для него давно потеряло смысл
слово "знать". От юношеской неприязни к грубому и низменному он постепенно
дошел до полного безразличия ко всему, кроме себя. От Гегеля он перешел к
Юму, потом - к прагматизму, потом - через логический позитивизм - к полной
пустоте. Он хотел, чтобы не было ни реальности, ни истины; и даже
неизбежность конца не пробудила его. Последняя сцена "Фауста" - дань
театральности. Минуты, предшествующие вечной гибели, не так драматичны.
Нередко человек знает, что какое-то движение воли еще спасло бы его, но он
не может сделать так, чтобы знание это стало для него реальным. Мелкая
привычка к похоти, ничтожнейшая досада, потворство роковому бесчувствию
важнее в этот миг, чем выбор между полным блаженством и полным
разложением. Он видит, что нескончаемый ужас вот-вот начнется, но не может
испугаться и, не двигая пальцем в свою защиту, глядит, как рвутся
последние связи с разумом и радостью. Душа, избравшая неверный путь, к
концу его окутана сном.
Живы были и Страйк, и Филострато.
Они столкнулись в одном из холодных проходов, где уже не был слышен
шум побоища. Филострато сильно поранил правую руку. Разговаривать они не
стали - оба знали, что ничего не выйдет, но дальше пошли рядом. Филострато
думал выйти к гаражу и довести машину хотя бы до ближайшей деревни.
Свернув за угол, они увидели то, чего не думали больше увидеть:
исполняющий обязанности директора медленно шел к ним, что-то мыча.
Филострато не хотел с ним идти, но он, как бы сочувствуя раненому,
предложил ему руку. Филострато открыл рот, чтобы отказаться, но ему
удалось выговорить лишь бессмысленные слоги. Уизер крепко взял его за
левый локоть, Страйк - за правый, пораненный. Дрожа от боли, Филострато
пошел с ними. Но худшее было впереди. Он ничего не знал о темных эльдилах,
он верил, что Алькасан живет благодаря ему. Поэтому, несмотря на боль, он
закричал от ужаса, когда его втащили к голове без всяких приготовлений.
Тщетно пытался он объяснить, что так можно погубить всю его работу.
Однако, в самой комнате они стали раздеваться и разделись донага.
Раздели и его. Правый рукав присох, но Уизер взял ланцет и разрезал
его. Вскоре все трое стояли перед Алькасаном - костлявый Страйк,
Филострато - дрожащая гора сала и непотребно дряхлый Уизер. Филострато
охватил непередаваемый ужас: случилось то, чего случиться не могло. Никто
ничего не делал ни с трубками, ни с кнопками, но голова произнесла:
"Поклонитесь мне!"
Он чувствовал, как его тащат по полу, кидают лицом вниз, поднимают,
кидают. Все трое кланялись, как заведенные. Почти последним, что он видел
на земле, были пустые складки кожи, трясущиеся на шее Уизера, словно у
индюка. Почти последним, что он слышал, был старческий голос, затянувший
песню. Страйк стал вторить. К своему ужасу, он понял, что поет и сам:
Уроборинда!
Уроборинда!
Уроборинда!
Уроборинда, би-би-ба!
Вдруг голова сказала: "Дайте мне еще одну голову". Филострато сразу
понял, зачем его волокут к стене. Там было окошко, заслон которого мог
падать быстро и тяжело. Собственно, это и был нож, но маленькая гильотина
предназначалась для других целей. Они убьют его без пользы, против научных
правил. Вот он бы их убил совсем иначе - все бы приготовил задолго, за
недели, стерилизовал бы этот нож, довел бы воздух до нужной температуры.
Он прикинул даже, как повлияет на кровяное давление страх, чтобы подогнать
давление в трубках. Последней в его жизни была мысль о том, что страх он
недооценивал...
Двое посвященных, тяжело дыша, посмотрели друг на друга. Толстые ноги
итальянца еще дергались, когда они вновь приступили к ритуалу:
Уроборинда!
Уроборинда!
Уроборинда, би-би-ба!
Оба подумали одно и то же: "Сейчас потребует другую". Страйк
вспомнил, что Уизер держит ланцет. Уизер понял, что он хочет сделать, и
кинулся на него. Страйк добежал до двери и поскользнулся в луже крови.
Уизер несколько раз ударил его ланцетом. Он постоял - заболело сердце;
потом он увидел в соседней комнате голову Филострато. Ему показалось, что
хорошо бы ее предъявить той первой голове. Он ее поднял. Вдруг он заметил,