Кэрролл Льюис. Мерзейшая мощь

что в этой комнате кто-то есть. Дверь они закрыли, как же так? А может,
нет? Они шли, вели Филострато... кто их знает... Осторожно, даже бережно
он положил свою ношу на пол и сделал шаг к разделяющей комнаты двери.
Огромный медведь стоял на пороге. Пасть его была открыта, глаза горели,
передние лапы он распростер, словно открыл объятия. Значит, вот этим стал
Страйк? Уизер знал, что он - на самой границе мира, где может случиться
все. Но и теперь это его не очень трогало.


Никто не был в эти часы спокойнее, чем Фиверстоун. О макробах он
знал, но такие вещи его не занимали. Знал он и то, что план их может не
сработать, но был уверен, что сам спасется вовремя. Ума своего он ничем не
тревожил, и голова у него была ясная. Не мучила его и совесть: он никого
не погубил, кроме тех, кто вставал на его пути, никого не надувал, кроме
тех, кем мог воспользоваться, и испытывал неприязнь лишь к тем, кто его
раздражал. Еще давно, почти в начале, он понял, что здесь, в ГНИИЛИ,
что-то идет не так. Теперь оставалось гадать, все тут рухнуло, или нет.
Если все, надо вернуться в Эджстоу, где он всегда защищал от них
университет. Если не все, надо стать человеком, который в последний момент
спас Беллбэри. А пока надо подождать. Ждал он долго. Вылез он в окошко,
через которое подавали горячие блюда, и наблюдал из него за побоищем.
Нервы у него были в полном порядке, а если какой-нибудь зверь подошел
бы поближе, он успел бы опустить заслонку. Так он и стоял, быть может -
улыбался, курил одну сигарету за другой и барабанил пальцами по раме.
Когда все кончилось, он сказал: "Да, черт меня возьми!.." Действительно,
зрелище было редкое.
Звери разбрелись, и можно было наткнуться на них в коридоре, но
приходилось рисковать. Умеренная опасность подбадривала его. Он прошел
через дом, в гараж. По-видимому, надо было немедленно ехать в Эджстоу.
Машину он найти не мог: должно быть, ее украли. Он не рассердился, а взял
чужую. Заводил он ее довольно долго. Ночь стояла холодная, и он подумал,
что скоро пойдет снег. Впервые за эти часы он поморщился - снега он не
любил. Тронулся в путь он около двух.
Ему показалось, что сзади кто-то есть. "Кто там?" - резко спросил он
и решил посмотреть. Но, к большому его удивлению, тело не послушалось.
Снег уже падал. Фиверстоун не мог ни обернуться, ни остановиться. Ехал он
быстро, хотя снег и мешал ему. Он слышал, что иногда машиной управляют с
заднего сиденья; сейчас, должно быть, так и было. Вдруг он обнаружил, что
едет не по шоссе. Машина на полной скорости мчалась по рытвинам так
называемой Цыганской дороги (официально - Вейланд-роуд), соединявшей
некогда Беллбэри с Эджстоу, но давно поросшей травой. "Что за черт? -
подумал он. - Неужели я напился? Так и шею свернешь". Но машина неслась,
словно тому, кто ее вел, дорога очень нравилась.


Фрост покинул зал почти сразу после Уизера. Он не знал, куда идет и
что будет делать. Много лет он думал, что все, представляющееся уму
причиной, лишь побочный продукт телесного действия. Уже год с небольшим, с
начала посвящения, он стал не только думать это, но и чувствовать. Он все
чаще действовал без причины - что-то делал, что-то говорил, не зная
почему. Сознание его лишь наблюдало, но он не понимал, зачем это нужно, и
даже злился, хотя убеждал себя, что злоба - лишь продукт химических
реакций. Из всех человеческих страстей в нем оставалась лишь холодная
ярость против тех, кто верит в разум. Он терпеть не мог заблуждений. Не
мог он терпеть и людей. Но до этого вечера он еще не испытывал с такой
живостью, что реально только его тело, а некое "я", как бы наблюдавшее за
его действиями, просто не существует. До чего же мерзко, что тело
порождает такие призраки!
Так Фрост, чье существование он сам отвергал, увидел, что тело его
вошло в первую комнату, откуда тянулись трубки, и резко остановилось,
заметив обнаженный и окровавленный труп. Произошла химическая реакция,
называемая ужасом. Фрост остановился, перевернул труп и узнал Страйка.
Потом он заглянул в ту, главную комнату. Филострато и Уизера он едва
увидел, его поразило иное: головы на месте не было, ошейник был погнут,
трубки болтались. Он увидел голову на полу, но то была голова Филострато.
От головы Алькасана не осталось и следа.
Все так же, не думая, что он будет делать, Фрост пошел в гараж. Было
пусто и тихо, снег покрыл землю. Фрост вытащил столько бочек с бензином,
сколько смог. В комнате, где они занимались с Марком, он сложил все, что
только могло гореть. Потом он запер двери изнутри и сунул ключ в
переговорную трубку, выходившую в коридор. Он толкал его, пока мог, потом
вынул из кармана карандаш и затолкал еще дальше. Когда он услышал, как
ключ звякнул об пол, надоедливый призрак - разум - сжался от ужаса. Но
тело не послушалось бы, даже если бы он и хотел. Оно облило бензином груду
вещей и поднесло к ней спичку. Только тогда те, кто им управлял, позволили
ему понять, что и смерть не покончит с иллюзией души - хуже того, именно
она закрепит эту иллюзию навечно. Тело исчезло, а душа оставалась. Фрост
знал теперь (и не хотел знать), что ошибался всегда, что личная
ответственность существует. Но ненависть его была сильнее знания. Она была
сильнее даже физической боли. Таким и застала его вечность, как рассвет в
старых сказках застает и превращает в камень продавших свою душу.

17. ВЕНЕРА В СЕНТ-ЭНН

Когда Марк выбрался на шоссе, уже занялся день, но солнца видно не
было. Колеса еще не оставили следов, лишь отпечатки птичьих и кроличьих
лапок чернели на верхнем, пушистом слое снега. Большой грузовик, темный и
теплый на фоне белых полей, притормозил, и шофер осведомился: "Куда, в
Бирмингем?" "Мне ближе, - ответил Марк. - В Сент-Энн". "А где это?" -
поинтересовался шофер. "На холме, за Кеннингтоном". "Ладно, подвезу;
только сворачивать не буду".
Попозже, совсем уже утром, он высадил Марка у придорожной гостиницы.
Снег обложил и землю, и небо, стояла тишина... Марк вошел в дом и увидел
добродушную пожилую хозяйку. Он принял ванну, позавтракал и заснул у огня.
Проснулся он в четыре, узнал, что деревня - почти рядом, и решил выпить
чаю. Хозяйка предложила сварить ему яйцо. Полки в маленькой зале были
уставлены толстыми подшивками "Стрэнда". В одной из них он нашел повесть,
которую ровно в десять лет бросил читать, устыдившись, что она детская.
Теперь он ее прочитал. Она ему понравилась. Взрослые книги, на которые он
ее променял, все оказались чушью, кроме "Шерлока Холмса". "Надо идти", -
подумал он.
Однако, он не шел - не потому, что устал (он давно не был таким
бодрым), а потому, что смущался. Там Джейн; там Деннистоун; там, наверное,
Димблы. Он увидит Джейн в ее мире. Но это - не его мир. Стремясь всю жизнь
в избранный круг, он и не знал, что круг этот - рядом. Джейн - с теми, с
кем и должна быть. Его же примут из милости, потому что она совершила
глупость, вышла за него замуж. Он не сердился на них, только стыдился, ибо
видел себя таким, каким они должны его видеть - мелким, пошлым, как Стил
или Коссер, нудным, запуганным, расчетливым; и думал, почему же он такой.
Почему другим - Димблу, Деннистоуну - не надо сжиматься и оглядываться,
почему они просто радуются и смешному, и прекрасному, без этой вечной
оглядки? В чем тайна их смеха? Они даже в кресле сидят легко и величаво, с
какой-то львиной беззаботностью. Жизнь их просторна. Они - короли, он -
валет. Но ведь Джейн - королева! Надо избавить ее от себя. Когда он
впервые увидел ее из своего засушливого мира, она была как весенний дождь,
и он ошибся. Он решил, что получит во владение эту красоту. С таким же
правом можно сказать, что покупая поле, с которого ты видел закат, ты
купишь и вечернее солнце.
Он позвонил в колокольчик и попросил счет.


В это время Матушка Димбл, Айви, Джейн и Камилла были наверху, в
большой комнате, которую называли гардеробной. Если бы вы заглянули туда,
вам показалось бы, что вы - в лесу - в тропическом лесу, сверкающем яркими
красками. Взглянув повнимательнее, вы бы решили, что это - один из тех
дивных магазинов, где ковры стоят стоймя, а с потолка свисают разноцветные
ткани. На самом деле здесь просто хранились праздничные одеяния; и каждое
висело отдельно, на особой вешалке.
- Смотрите, Айви, это для вас, - говорила Матушка Димбл, приподнимая
зеленую мантию. Цвет ее был и светел, и ярок, а по всему полю плясали
золотые завитушки. - Неужели не нравится? Или все волнуетесь? Он же
сказал, что Том будет здесь сегодня ночью, самое позднее - завтра.
Айви беспокойно взглянула на нее.
- Я знаю, - кивнула она. - А где тогда будет он сам?
- Не может он остаться, Айви, - объяснила Камилла. - У него все время
болит нога. И потом он... скучает. Да, он тоскует по дому. Я все время это
вижу.
- А Мерлин еще придет?
- Наверное, нет, - отвечала за нее Джейн. - Мистер Рэнсом не ждет
его. Я видела сон, и он был весь в огне... Нет, не горел, а светился
разноцветными огоньками. Стоит, как колонна, вокруг него творятся какие-то
ужасы, и лицо его такое, словно он выжат до капли... не знаю, как
объяснить. Словно он рассыплется в прах, когда силы его оставят.
- Надо платья выбрать, - напомнила Матушка Димбл.
- Из чего она? - спросила Камилла, щупая и даже нюхая зеленую мантию.
Спросить об этом стоило: мантия не была прозрачной, но нежно сияла и
струилась сквозь пальцы, как ручей. Айви оживилась и спросила в свой
черед:
- Интересно, почем ярд?
- Вот, - удовлетворенно произнесла Матушка Димбл, накинув мантию на
Айви и как следует оправив. И тут же воскликнула: - О, Господи!
Все три женщины отступили немного в полном восторге. Айви осталась
миловидной и простенькой, но качества эти взмыли ввысь, как взмывают в
симфониях такты деревенской песни, мячиком прыгая на волнах вдохновенной
музыки. Изумленные женщины видели лукавую фею, резвого эльфа, но это была
все та же Айви Мэггс.
- Здесь нет ни одного зеркала! - сокрушенно всплеснула руками Матушка
Димбл.
- Он не хочет, чтобы мы смотрели на себя, - сказала Джейн, - он
говорил, что здесь хватает зеркал, чтобы видеть других.
- Ну, Камилла, - обернулась к ней Матушка, - с вами все просто. Вот
это.
- Это вот? - переспросила Камилла.
- Конечно, - подтвердила Джейн.
- Очень вам пойдет, - поддержала Айви. Ткань была стального цвета, но
мягкая, словно пена. "Как русалка, - подумала Джейн, глядя на длинный
шлейф. А потом: Как Валькирия".
- Мне кажется, - сказала Матушка, - к этому идет венец.
- Я же не королева!.. - воскликнула Камилла. Но Матушка уже одевала
ей венец на голову; и почтение - да, почтение, а не жадность, почтение к
алмазам, которое испытывают все женщины, запечатало уста и Айви, и Джейн.
- Что вы так смотрите? - спросила Камилла, перед которой камни лишь
блеснули на миг.
- Они настоящие? - осведомилась Айви.
- Откуда они? - спросила Джейн.
- Сокровища королевства, моя дорогая, - ответила Матушка. - Быть
может, с той стороны луны или из земли, до потопа. Теперь вы, Джейн.
Джейн не совсем поняла, почему ей выпало именно это платье. Конечно,
голубое ей шло, но она бы предпочла что-нибудь попроще и построже. Но все
охали, и она послушалась, тем более, что ей хотелось поскорей выбрать
одеяние для Матушки.
- Мне бы поскромнее, - робко попросила м-сс Димбл. - Я старая,
незачем мне позориться.
Камилла носилась метеором мимо пурпурных, алых, золотых, жемчужных,
снежно-белых одежд, перебирая парчу и тафту, атлас и бархат. "Какая
красота! - восклицала она. - Но это не для вас... Ах, а это! Смотрите!..
Нет, опять не то. Ничего не найду..."
- Вот оно! - закричала Айви. - Идите сюда! Скорей! - Словно платье
могло убежать.
- Ну, конечно! - воскликнула Джейн.
- Да, - подтвердила Камилла.
- Наденьте его, Матушка, - попросила Айви.
Платье было медного цвета, очень закрытое, отороченное по вороту
мехом и схваченное медной пряжкой. К нему полагается большой стоячий
чепец. Когда Матушка Димбл все это надела, женщины застыли в изумлении,
особенно Джейн, хотя она одна могла это предугадать, ибо видела в своем
сне такой же самый цвет. Перед ней стояла почтенная профессорша, бездетная
седая дама с двойным подбородком, но это была царица, жрица, сивилла, мать
матерей. Камилла подала ей странно изогнутый посох. Джейн взяла ее руку и
поцеловала.
- А мужчины что оденут? - спросила Айви.
- Им будет нелегко в таких нарядах, - улыбнулась Джейн. - Тем более,
что сегодня им придется бегать на кухню. Может, этот день вообще
последний, но все равно обедать надо.
- С вином они управятся, - вслух размышляла Айви. - А вот с пудингом
- навряд ли... А, вообще-то, пойду взгляну.
- Лучше не надо, - сказала Джейн. - Сами знаете, какой он, когда ему
мешают.
- Очень я его боюсь! - бросила Айви и, кажется, высунула язык, что
чрезвычайно шло к ее костюму.
- Обед они не испортят, - сказала Матушка. - И Макфи, и мой муж умеют
стряпать... разве что заговорятся. Пойдемте-ка отдохнем. Как тепло!..
- Красота! - восхитилась Айви.
Вдруг комната задрожала.
- Что это? - воскликнула Джейн.
- Прямо как бомба, - испуганно сказала Айви.
- Смотрите! - поманила их Камилла, сразу кинувшаяся к окну, из
которого была видна долина реки. - Нет, это не огонь. И не прожектор.
Господи! Опять тряхнуло. Смотрите, за церковью светло, как днем! Что ж это
я, четыре часа, день и есть. Только там светлее, чем днем. А жара какая!
- Началось, - констатировала Матушка Димбл.


Тем же утром, примерно тогда, когда Марка подобрал грузовик, порядком
утомленный Фиверстоун вылез из машины. Бег ее кончился, когда она
свалилась в болото, и Фиверстоун, который всегда был оптимистом, решил,
что это еще ничего - все ж, не его машина. Выбравшись на твердую почву, он
увидел, что он не один. Высокий человек в долгополой одежде быстро уходил
куда-то. "Эй!" - крикнул Фиверстоун. Тот обернулся, посмотрел на него и
пошел дальше. Человек Фиверстоуну не понравился, да он и не угнался бы за
таким быстрым ходоком. Дойдя до каких-то ворот, человек вдруг заржал. И
тут же, сразу (Фиверстоун не успел заметить, как это случилось) он уже
скакал на коне по ясному, белому полю, к далекому горизонту.
Фиверстоун не знал этих мест, но знал, что надо найти дорогу. Искал
он ее дольше, чем думал. Заметно потеплело, всюду были лужи. У первого же
холма стояла такая грязь, что он решил с дороги свернуть и пройти полем.
Решил он неверно. Два часа кряду он искал дырки в изгородях и пытался
выйти на тропинку, которой почему-то не было. Фиверстоун всегда ненавидел
и сельскую местность, и погоду; не любил он и гулять.
Часов в двенадцать он нашел проселок, который вывел его на шоссе.
Здесь, к счастью, было большое движение, но и машины, и пешеходы
направлялись в одну сторону. Первые три машины не отреагировали на него,
четвертая остановилась. "Быстро!" - сказал шофер. "Вы в Эджстоу?" -
спросил Фиверстоун. "Ну уж нет, - ответил шофер. - Эджстоу там", - и он
показал назад, явно удивляясь и сильно волнуясь.
Пришлось идти пешком. Фиверстоун знал, что из Эджстоу многие уезжают
(собственно, он и собирался как следует очистить город), но не думал, что
дело зашло так далеко. Час за часом, навстречу ему по талому снегу
двигались люди. Конечно, у нас нет свидетельств о том, что происходило в
самом городе, зато существует великое множество рассказов тех, кто покинул
его в последний момент. Об этом месяцами писали в газетах и говорили в
гостях, пока слова "Я выбрался из Эджстоу" не стали присказкой и шуткой.
Но факт остается фактом: очень много жителей покинули город вовремя. Один
получил телеграмму, что болен отец; другой вдруг решил осмотреть
окрестности; у третьего лопнули трубы и затопило квартиру; наконец, многие
ссылались на приметы и знамения: кому-то осел сказал: "Уезжай!", кому-то
кошка. А сотни жителей ушли потому, что у них забрали дом.
Часа в четыре Фиверстоун упал ничком на землю. Тогда тряхнуло в
первый раз. Потом было еще несколько толчков, и внизу что-то шумело.
Температура быстро поднималась. Снег исчез, вода была по колено, от нее
валил пар. Добравшись до последнего спуска, Фиверстоун города не увидел:
внизу стоял туман, в нем сверкали какие-то вспышки. Снова тряхнуло.
Фиверстоун решил вниз не идти, а свернуть к станции и уехать в Лондон.
Перед ним замаячили горячая ванна и комната в клубе, где он расскажет обо
всем у камина. Да, это вам не шутка пережить и Беллбэри, и Брэктон. Он
многое в жизни повидал и верил в свою удачу.
Однако свернуть ему не удалось. Он почему-то спускался вниз, сама
земля несла его. Остановился он ярдах в тридцати и попытался шагнуть
вверх. На этот раз он упал, перевернулся через голову, и лавина земли,
воды, травы и камней потащила его за собой. Он встал еще раз. Внизу горело
фиолетовое пламя. Холм превратился в водопад мокрой земли. Сам он был
много ближе к подножью, чем думал. Ему забило грязью нос и рот. Лавина
неслась почти отвесно. Наконец, земля поднялась и всем своим весом
обрушилась на него...


- Сэр, - спросила Камилла, - что такое Логрис?
Обед уже кончился и все сидели у огня, Рэнсом - справа, Грэйс, в
черном с серебром платье, - напротив него. Поленья никто не шевелил, было
и так слишком жарко. Парадные одежды светились и сверкали в полумраке.
- Расскажите вы, Димбл, - промолвил Рэнсом. - Теперь я буду мало
говорить.
- Вы устали, сэр? - спросила Грэйс. - Вам хуже?
- Нет, Грэйс, - отвечал он. - Я скоро уйду, и все для меня как сон.
Все радует меня, даже боль в ноге, и я хочу испить ее до капли. Мне
кажется, я чему-то мешаю, когда говорю.
- А вам нельзя остаться, сэр? - спросила Айви.
- Что мне тут делать, Айви? - вопросом на вопрос ответил он. - Смерть
меня не ждет. Рана моя исцелится лишь там, где ее нанесли.
- До сих пор, - заметил Макфи, - смерть, если не ошибаюсь, ждала
всех. Я, во всяком случае, исключений не видел.
- Как же вам их видеть? - улыбнулась Грэйс. - Разве вы друг короля
Артура или Барбароссы? Разве вы знали Еноха или пророка Илию?
- Вы думаете, - сказала Джейн, - что м-р Рэнсом... что Пендрагон
уйдет туда, где они?
- Он будет с королем Артуром, - кивнул Димбл. - О других мне ничего
не известно. Да, некоторые люди не умирали. Мы не знаем, почему. Мы не
знаем толком, как это было. В мире есть много мест... я хочу сказать, в
этом мире есть много мест, в которых организм живет вечно. Зато мы знаем,
где король Артур.
- И где же он? - спросила Камилла.
- На третьем небе, на Переландре, на острове Авалон, который потомки
Тора и Тинидриль найдут через сотню столетий.
- Один он? - Димбл посмотрел на Рэнсома, и тот покачал головой.
- Значит, с ним будет и наш Пендрагон? - спросила Камилла.
Димбл помолчал, потом заговорил снова:
- Началось это, когда мы открыли, что почти все легенды об Артуре
исторически достоверны. Однажды, в IV веке существовало явно то, что
всегда существует тайно. Мы называем это Логрским королевством; можно
назвать иначе. Итак, когда мы это открыли, мы - не сразу, постепенно -
увидели по-новому историю Англии, и поняли, что она - двойная.
- В каком смысле? - удивилась Камилла.
- Понимаете, есть Британия, а в ней, внутри - Логрис. Рядом с Артуром
- Мордред; рядом с Мильтоном - Кромвель; народ поэтов - и народ торговцев;
страна сэра Филиппа Сиднея - Сесила Родса. Это не лицемерие, это - борьба
Британии и Логриса.
Он отхлебнул вина и продолжал:
- Много позже, вернувшись с Переландры, Рэнсом случайно оказался в
доме очень старого, умирающего человека. Это было в Камберлэнде. Имя его
вам ничего не скажет, но он был Пендрагон, преемник короля Артура. Тогда
мы узнали правду. Логрис не исчез, он всегда живет в сердце Англии, и
Пендрагоны сменяют друг друга. Старик был семьдесят восьмым Пендрагоном,
считая от Артура. Он благословил Рэнсома. Завтра мы узнаем, кто будет
восьмидесятым. Одни Пендрагоны остались в истории, но по иным причинам, о
других не слышал никто. Но всегда, в каждом веке, они и очень немного их
подданных были рукою, которая двигала перчатку. Лишь из-за них не впала
страна в сон, подобный сну пьяного, и не рухнула в пропасть, куда ее
толкает Британия.
- Ваш вариант английской истории, - заметил Макфи, - не подтвержден
документально.
- Документов немало, - ответил Димбл и улыбнулся, - но вы не знаете
языка, на котором они написаны. Когда история этих месяцев будет изложена
на нашем языке, там не будет ни слова ни о нас с вами, ни о Мерлине с
Пендрагоном, ни о планетах. Однако именно теперь произошел самый опасный
мятеж Британии против Логриса.
- И правильно, что не напишут о нас, - сказал Макфи. - Что мы здесь
делали? Кормили свиней и разводили неплохие овощи.
- Вы делали то, что от вас требовалось, - сказал Рэнсом. - Вы
повиновались и ждали. Так было, и так будет. Я где-то читал, что алтарь
воздвигают в одном месте, чтобы огонь с небес сошел в другом. А черту
подводить рано. Британия проиграла битву, но не погибла.
- Значит, - сделала вывод Матушка Димбл, - Англия так и качается
между Британией и Логрисом?
- Разве ты до сих пор этого не замечала? - удивился ее муж. - В этом
самая суть нашей страны. Того, что нам заповедано, мы сделать не можем; но
не можем и забыть. Посуди сама: как неуклюже все лучшее в нас, какая в нем
жалобная, смешная незавершенность! Прав был Сэм Уэллер, когда назвал
Пиквика ангелом в гетрах. Хороший англичанин и выше, и нелепей, чем надо.
А все у нас в стране или лучше или хуже, чем...
- Димбл! - остановил его Рэнсом. Димбл остановился и посмотрел на
него. Джейн даже показалось, что он покраснел.
- Вы правы, сэр, - сказал он и снова улыбнулся. - Забыл! Да, не мы
одни такие. Каждый народ - двойной. Англия - не избранница, избранных
народов нет, это чепуха. Мы говорим о Логрисе, потому что он у нас, и мы о
нем знаем.
- Можно попросту сказать, - возразил Макфи, - что везде есть и добро,
и зло.
- Нет, - не согласился Димбл, - нельзя. Понимаете, Макфи, если думать
о добре вообще, придешь к абстракции, к какому-то эталону для всех стран.
Конечно, общие правила есть, и надо соблюдать их. Но это - лишь грамматика
добра, а не живой язык. Нет на свете двух одинаковых травинок, тем более -
двух одинаковых святых, двух ангелов, двух народов. Весь труд исцеления
Земли зависит от того, раздуем ли мы искру, воплотим ли призрак, едва
мерцающий в каждом народе. Искры эти, призраки эти - разные. Когда Логрис
поистине победит Британию, когда дивная ясность разума воцарится во
Франции - что ж, тогда придет весна. Пока же наш удел - Логрис. Мы сразили
сейчас Британию, но никто не знает, долго ли это продлится. Эджстоу не
восстанет из праха после этой ночи. Но будут другие Эджстоу.
- Я как раз хотела спросить, - подала голос Матушка. - Может быть,
Мерлин и планеты немного... перестарались? Неужели весь город заслужил
гибель?
- Кого вы жалеете? - сказал Макфи. - Городской совет, который продал
жен и детей ради института?
- Я мало знаю об этих людях, - ответила Матушка. - Но вот
университет... даже Брэктон. Конечно, там было ужасно, мы это понимаем, но
разве они хотели зла, когда строили свои мелкие козни? Скорее, это было
просто глупо...
- Да, - согласился Макфи, - они развлекались, котята играли в тигров.
Но был и настоящий тигр, и они его принимали. Что же сетовать, если,
целясь в него, охотник задел и их?
- А другие колледжи? Нортумберлэнд?
- Жаль таких, как Черчвуд, - вздохнул Деннистоун, - он был прекрасный
человек. Студентам он доказывал, что этики не существует, а сам прошел бы
десять миль, чтобы отдать два пенса. И все-таки... была ли хоть одна
теория, применявшаяся в Беллбэри, которую не проповедовали бы в Эджстоу?
Конечно, ученые не думали, что кто-нибудь захочет так жить. Но именно их
дети выросли, изменились до неузнаваемости и обратились против них.
- Боюсь, моя дорогая, что это правда, - кивнул Димбл.
- Какая чушь, Сесил! - возмутилась Матушка.
- Вы забыли, - сказала Грэйс, - что все, кроме очень, очень плохих,
покинули город. Вообще же Артур прав. Забывший о Логрисе сползает в
Британию.
Больше она ничего не сказала: кто-то сопел и ворочался за дверью.
- Откройте дверь, Артур, - сказал Рэнсом.
Через несколько секунд все вскочили, радостно ахая, ибо в комнату
вошел м-р Бультитьюд.
- Ой, в жизни бы!.. - начала Айви и сама себя перебила: - Бедный ты,
бедный! Весь в снегу. Пойдем, покушаем. Где ж ты пропадал? Смотри, как
увозился!


Поезд дернуло в третий раз, и он остановился. Свет в вагонах погас.
- Черт знает что! - сказал голос во тьме. Трое пассажиров в купе
первого класса легко определили, что он принадлежит их холенному спутнику
в коричневом костюме, который всю дорогу давал им советы и рассказывал
вещи, неведомые простым смертным.
- Как кто, - сказал тот же голос, - а я должен быть в университете.
Коричневый пассажир встал, открыл окно и выглянул во тьму. Другой
пассажир сказал, что ему холодно. Тогда он сел на место.
- Стоим уже десять минут, - проворчал он.
- Простите, двенадцать, - поправил его второй пассажир.
Поезд не трогался. Стало слышно, как ругаются в соседнем купе.
- Что за черт?! - возмутился третий пассажир.
- Откройте дверь!
- Мы что, на кого-то налетели?
- Все в порядке, - сказал первый. - Просто меняют паровоз. Работать
не умеют. Набрали невесть кого...
- Эй! - крикнул кто-то. - Едем!
Поезд медленно двинулся с места.
- Сразу скорость не наберешь, - заметил второй.
- Наверстаем, - успокоил его первый.
- Свет бы зажгли, - сказала женщина.
- Что-то не наверстываем, - пробурчал второй.
- Да мы опять остановились!
Снова тряхнуло. С минуту все звенело и звякало.
- Безобразие, - воскликнул первый пассажир, открывая окно. На сей раз
ему повезло больше - внизу кто-то шел с фонарем.