Клэнси Том. Государственные игры

   — Насколько я понял, вы любите белый цвет, — заметил Столл.
   — Говорят, он успокаивающе действует на психику, — объяснил ему Ланг.
   — Где бы я мог это расставить? — Столл приподнял руку, сжимавшую ремни рюкзака.
   — Прямо на столе, — кивнул Ланг. — Стекло очень прочное и не подвержено царапинам.
   Столл водрузил рюкзак рядом с белым телефонным аппаратом.
   — Успокаивающе действует на психику, — повторил он слова Ланга. — Вы имеете в виду, что белый цвет действует не столь угнетающе, как черный, и не наводит на грустные мысли, как голубой, что-то в этом роде?
   — Именно так, — подтвердил Ланг.
   — Могу себе представить, что будет, если я вдруг на этом основании попрошу у сенатора Фокс деньги на белую краску, чтобы перекрасить весь Оперативный центр, — сказал Худ.
   — Вы получите красную, — усмехнулся Столл, — и не видать вам больше зеленой.
   Худ только поморщился, в то время как Ланг внимательно наблюдал за тем, как Столл расстегивает рюкзак.
   Первым, что тот извлек, оказался серебристый ящик размером с коробку из-под обуви. У него было что-то вроде ирисовой диафрагмы на передней стороне и окуляр на задней.
   — Твердотельный лазер с видоискателем, — охотно пояснил Столл.
   Второй предмет напоминал компактный факсимильный аппарат.
   — Система воспроизведения изображения с оптическим и электронным датчиками, — продолжал пояснять Столл.
   Наконец он достал белый пластиковый ящик с проводами, размером чуть меньше первого.
   — Источник питания. Никогда не знаешь, где придется это разворачивать, то ли в глуши, — Столл ухмыльнулся, — то ли на лабораторном столе.
   — Разворачивать.., что? — Ланг не сводил с приборов настороженного взгляда.
   — Строго между нами, — предупредил Столл, — то, что мы называем «Ти-берд»^[15]. Эта штука направляет короткий лазерный импульс в твердотельное устройство, генерирующее лазерные импульсы. Эти импульсы длятся всего лишь, э-э.., одну сотую фемтосекунды, то есть одну десятую одной триллионной доли секунды.
   Он нажал на квадратную красную кнопку на задней панели источника питания.
   — В результате мы получаем волны с терагерциевой частотой, которые болтаются в диапазоне между инфракрасными и радиоволнами. И вот они-то и дают вам возможность узнать, что находится внутри или за каким-то тонким материалом — бумагой, деревом, пластиком, практически чем угодно. Для того чтобы узнать, что же находится по ту сторону, остается только расшифровать изменения, произошедшие в форме волны. А в сочетании вот с этой штучкой, — Столл похлопал по устройству воспроизведения, — вы действительно сможете увидеть внутренности объекта.
   — Вроде рентгеновского аппарата, — предположил Ланг.
   — Только без всяких «рентгенов», — ответил Столл. — Вы также можете использовать его для определения химического состава объектов, например, количества жиров в ломтике ветчины. И прибор гораздо портативней рентгеновского аппарата.
   Столл приблизился к Лангу и протянул руку.
   — Не дадите ли мне свой бумажник, — попросил он. Ланг полез во внутренний карман пиджака и передал бумажник ученому. Тот положил его на другой конец стола, а затем по дошел к приборам и нажал на расположенную рядом с белой зеленую кнопку.
   Серебристый ящик слегка зажужжал, и через короткое мгновение из напоминавшего факс устройства пополз лист бумаги.
   — Практически никакого шума, — заметил Столл. — Когда я включал его в лаборатории, техник рядом со мной так ничего и не услышал.
   Когда бумага перестала ползти, Столл оторвал листок и коротко на него взглянул.
   — Это ваши жена и дети? — спросил он, передавая страницу Лангу.
   Промышленник посмотрел на слегка размытое черно-белое изображение своей семьи.
   — Замечательно! — воскликнул он. — Просто удивительно!
   — Представьте себе, что можно получить, пропустив изображение через компьютер, — сказал Столл. — Почистив мусор и грубые очертания и выделив детали.
   — Когда наша лаборатория только еще разработала эту технику, — заговорил Худ, — то поначалу мы пытались определить, какого типа газы и жидкости содержатся внутри взрывчатых устройств. Зная это, мы могли бы их нейтрализовать, не приближаясь на опасное расстояние. Проблема заключалась в том, что по другую сторону от объекта должен был находиться приемник, анализирующий Т-излучение уже на выходе. Но затем наш научно-исследовательский отдел нашел способ объединить источник излучения с анализатором. Таким образом «Ти-берд» и превратился в инструмент для разведки.
   — Какова его дальность действия? — поинтересовался Ланг.
   — Луна, — ответил Худ. — По крайней мере, это самое большое расстояние, на котором мы его проверяли. Заглядывали внутрь спускаемого аппарата «Аполло-II». Астронавты Армстронг и Олдрин оказались исключительно славными ребятами. Теоретически он должен работать так далеко, как достанет лазер.
   — Боже мой! — восхитился Ланг. — Это же здорово.
   Худ стоял немного в стороне, но теперь подошел поближе.
   — "Ти-берд" станет жизненно важной составляющей регионального оперативного центра, — обратился он к Лангу. — Но нам необходимо сделать его более компактным и увеличить разрешающую способность, так чтобы оперативники могли им пользоваться в полевых условиях. Нам также необходимо научиться отфильтровывать посторонние изображения, например, металлические каркасы внутри стен.
   — И вот тут-то и понадобятся ваши микрочипы, — заметил Столл. — Нам хотелось бы, чтобы кто-то мог встать рядом с посольством и прочитать диппочту, находящуюся внутри.
   — Дело сводится к техническому обмену, — продолжил Худ. — Вы получаете то, что находится в этом ящике.., мы получаем ваши микропроцессоры.
   — Поразительно! — не успокаивался Ланг. — А существует что-нибудь такое, через что «Ти-берд» не может увидеть?
   — Металл, вот сложный вопрос, — ответил ему Столл. — Но мы над этим работаем.
   — Поразительно, — повторил Ланг, продолжая всматриваться в фотоснимок.
   — Но знаете, что тут самое потрясающее? — спросил Столл. — Пока мы будем улаживать все наши вопросы, подумайте о тех деньгах, которые мы могли бы сделать на продаже металлизированных бумажников!

Глава 20
Четверг, 8 часов 47 минут, Вашингтон, федеральный округ Колумбия

   — Да, вы тот еще фрукт, и серьезно подпорченный. Полное горечи заявление Марты Маколл, прежде чем Майк Роджерс на него отреагировал, на какое-то время повисло в воздухе. Генерал остановился в нескольких шагах от двери. Когда он заговорил, то постарался не утратить выдержки. Как бы ему ни претило, когда люди не могут относиться друг к другу просто по-человечески, он не мог состязаться с Мартой на равных в брошенных ему в лицо обвинениях. Если белый мужчина чем-то задевал темнокожую женщину, он был вынужден вымаливать чуть ли не официальное прощение. И это была уже иная крайность, это было неизбежное, пусть даже необходимое, но выводящее из себя наследие, которое осталось от явлений вроде ассоциации «Только для белых».
   — Мне очень жаль, что у вас создалось такое впечатление, — ответил Роджерс. — И если это хотя бы чуточку важно, мне также жаль, что я так расстроил сенатора.
   — Честно говоря, ни черта это не важно, — призналась Марта. — Вы воспользовались смертью ее дочери, чтобы привести женщину в замешательство, а после этого обозвали ее врагом. И вы же еще имеете наглость заявлять, что вам очень жаль ?
   — Все верно, — согласился генерал. — Только, Марта, это не наглость, а выражение сожаления. Мне жаль, что пришлось так поступить.
   — В самом деле? — ехидно спросила она.
   Роджерс повернулся, чтобы выйти, но Марта перехватила его, встав между ним и дверью. Расправив плечи, она приблизилась к нему, так что между их лицами осталось не больше фута.
   — Скажите, Майк, — заговорила она, — вы исполнили бы тот же фокус с Джеком Чаном, или Джедом Ли, или любым иным сенатором-мужчиной из тех, с кем мы имеем дело? Были бы вы столь же бесчувственны с ними?
   Женщина говорила таким тоном, что у Роджерса сложилось впечатление, будто он находится под трибуналом. Ему захотелось послать ее подальше, но он заставил себя спокойно ответить:
   — Скорее всего, нет.
   — Вы просто чертовски правы, что «скорее всего, нет», — торжествующе воскликнула Марта. — Клуб взрослых мальчиков заботится о своих членах.
   — Да не в этом дело, — возразил Роджерс. — Я бы вел себя с сенаторами Чаном и Ли по-иному, потому что они не стали бы пытаться унизить меня и поставить на колени.
   — О, так вы считаете, что все это было направлено лично против вас? Что сенатор хочет ощипать нас из-за того, что имеет что-то против Майка Роджерса?
   — Отчасти, — подтвердил Роджерс. — Не из-за моего пола и не из-за меня лично, а потому, что я убежден, что у США, как у единственной оставшейся супердержавы, существует обязанность вмешиваться там и когда это только необходимо. И наш центр тут является наиважнейшим и наиболее быстро реагирующим инструментом. Марта, неужели вы действительно думаете, что я продвигал собственные интересы?
   — Да, я так думаю, — призналась она. — По крайней мере со стороны это выглядело очень похоже.
   — Я не делал этого, — сказал Роджерс. — Я продвигал наши общие интересы. Ваши, свои, Пола, Энн, — Лиз, духа Чарли Скуайрза. Я защищал Оперативный центр и «Страйкер». Скольких денег, скольких жизней стоила бы новая корейская война? Во что обошлась бы гонка вооружений с новым Советским Союзом? То, что мы тут сделали, сберегло государству миллиарды долларов.
   Говоря все это, он заметил, что Марта слегка расслабилась. Но только слегка.
   — Так почему же вы не поговорили с нею так, как говорите со мной? — спросила она.
   — Потому, что меня поставили перед совершившимся фактом, — ответил Роджерс. — Мои доводы были бы использованы только для того, чтобы попрактиковаться в битье.
   — Я увидела, что вы позаимствовали у Пола самое худшее, — сообщила она.
   — Я его подчиненный.
   — А разве Оперативный центр не подчиняется сенаторам Фокс, Чану, Ли и другим членам Конгресса, входящим в Комитет по делам разведки?
   — До некоторой степени, — признал генерал. — Но ключевым словом здесь остается «комитет». Сенаторы Чан и Ли не являются непримиримыми изоляционистами. Они переговорили бы о сокращении с Полом или со мной, дали бы нам возможность обсудить вопрос, выслушали бы наши доводы.
   Марта подняла к щеке сжатый кулак и, тряся им, передразнила:
   — Давайте послушаем об этом в курилках.
   — И все же дело там делается.
   — Мужчинами, — добавила Марта. — Боже упаси, если женщина примет решение и потребует от мужчины претворить его в жизнь. А уж если она это сделает, вы разворачиваетесь и отвешиваете ей оплеуху.
   — Точно с такой же силой, с какой она ударила меня, — заверил Роджерс. — И после этого вы считаете, что я там какой-то фрукт? А кто тут требует равенства, но лишь когда это ему удобно?
   Марта ничего не ответила.
   Роджерс опустил взгляд.
   — Думаю, мы что-то слегка увлеклись и ушли в сторону. У нас хватает других проблем. Какие-то подонки собираются выйти в Интернет с видеоиграми, демонстрирующими, как белые линчуют чернокожих. Позже я встречаюсь с Дарреллом и Лиз, чтобы посмотреть, нельзя ли вывести из строя их оборудование. Я буду рад, если вы внесете тут посильную лепту.
   Марта кивнула.
   Роджерс посмотрел на женщину, и в душе его заскребли кошки.
   — Послушайте, — заговорил он, — мне не нравится, если у кого бы то ни было возникает бункерное мышление. Особенно у меня самого. Я думаю, это происходит из-за местничества. Армия приглядывает за армией, морская пехота за морской пехотой...
   — Женщины за женщинами, — сухо добавила Марта. Роджерс улыбнулся.
   — Туше^[16]. Полагаю, подспудно все мы по-прежнему всего лишь плотоядные.
   — Это только один из способов перевернуть все с ног на голову, — отозвалась она.
   — Хорошо, вот вам другой, — предложил Роджерс. — «Я буду самодержицей: это дело — мое. А простит ли меня милостивый Господь: это дело — его». Это сказала женщина. Екатерина Великая. Так что, Марта, иногда я могу быть автократом. И в таких случаях я смогу лишь надеяться, что вы меня простите.
   Марта прищурила глаза. Ей все еще хотелось выглядеть сердитой, но у нее это не получилось.
   — Ответное туше, — улыбнулась она.
   Роджерс тоже еще раз улыбнулся и посмотрел на часы.
   — Мне нужно позвонить. Почему бы вам не связаться с Лиз и Даррелом и не ускорить это дело. Так что до скорой встречи. Марта расслабила плечи и отступила в сторону.
   — Майк? — обратилась она, когда тот уже прошел мимо. Роджерс остановился.
   — Да?
   — И все же вы причинили слишком большую боль сенатору, — сказала она. — Сделайте мне одолжение, позвоните ей позже, просто убедитесь, что с ней все в порядке.
   — Я собирался это сделать, — ответил Роджерс. — Я ведь тоже умею прощать.

Глава 21
Четверг, 14 часов 55 минут, Гамбург, Германия

   Вот уже битый час, не добавивший ему особых радостей, Боб Херберт не слезал с телефона.
   Сидя в своем кресле-каталке и пользуясь персональной линией, он посвятил часть времени переговорам с Альберто Гримоутизом, своим помощником в Оперативном центре. Свежеиспеченный доктор психологии пришел в центр прямо из Университета Джонса Хопкинса, и ему не занимать было ума и хороших идей. Альберто был, конечно же, очень молод, ему не доставало богатого жизненного опыта, но зато он проявлял исключительное трудолюбие, и Херберт относился к нему, как к брату-подростку.
   Вопрос номер один, как сказал Херберт, заключался в том, чтобы постараться определить, чью из разведок своих союзников можно потрясти на предмет самой свежей информации о немецких террористах. Они подозревали, что, кроме израильтян, британцев и поляков, эти группировки никто внимательно не отслеживает. Никакие другие страны не испытывали столь сильного и продолжительного внутреннего страха перед немцами, как эти.
   Херберт не стал прерывать связь, пока Альберто сверялся с базой данных по их собственной агентурной разведке. Эта информация содержалась в электронной папке, которую Херберт окрестил «подкожными запасами» Оперативного центра, и значилась как ЗАПИС — зарубежные подпольные источники сведений.
   Херберт каждый раз стеснялся клянчить данные у других разведок, однако его собственные источники в Германии были достаточно хилыми. До объединения Западной Германии с Восточной Соединенные Штаты очень активно помогали ФРГ разрабатывать террористические группировки, появлявшиеся с Востока. После воссоединения американская разведка постепенно ушла из страны. Немецкие террористы стали европейской заботой. Из-за обглоданного до костей бюджета и ЦРУ, и Национальное бюро разведки, и другие сборщики информации разрывались на части, чтобы не уступить Китаю, России и Западному полушарию.
   Нашим умникам стало не до того, чтобы разбираться с еще одной горячей точкой, создающей серьезные проблемы, с горечью подумал Херберт.
   Конечно, даже если предположить, что у других государств и есть агентура в Германии, это вовсе еще не значит, что они будут готовы поделиться информацией. Со времен скандалов, связанных с утечкой сведений из разведслужб США в восьмидесятые годы, которые нашли широкое освещение в прессе, другие правительства крайне неохотно рассказывали о том, что им известно, не желая компрометировать собственные источники.
   — Хаб и Шломо располагают четырьмя и десятью действующими агентами соответственно, — сообщил Альберто. Он имел в виду коммандера Хаббарда из британской разведки и Ури Шломо Зохара из израильского «Моссада».
   Поскольку телефонная линия не была защищена, Херберт не стал вдаваться в подробности. Да ему и так было известно, что в Германии большинство из агентов Хаббарда заняты пресечением поставок контрабандного оружия из России, а израильтяне отслеживают потоки вооружения, направлявшегося к арабам.
   — Похоже также, что Богги со своими ребятами все еще разгребает русские дела. — продолжил Альберто. Это была ссылка на генерала Богдана Лозу из польской разведки и недавние события на границе с Россией. — Хотите посмеяться? — добавил он.
   — Можно разочек, — разрешил Херберт.
   — Глядя на этот список, я вижу, что рассчитывать на помощь мы можем только со стороны Бернара.
   Не будь ситуация действительно настолько серьезной, Херберт и впрямь рассмеялся бы.
   — Помощь?! С их стороны?! — воскликнул он. — Ну, этого нам уж точно не дождаться. Исключено!
   — И все-таки, а вдруг? — не согласился Альберто. — Секундочку, я только просмотрю отчет Даррелла.
   Ожидая, Херберт принялся выстукивать о подлокотник своего кресла ритм песни «Алабамские оковы».
   Говоря о Бернаре, они имели в виду полковника Бернара Бенджамина Беллона, главу Group d'Intervention de la Gendarmerie Nationale — группы реагирования Национальной жандармерии Франции. Уж так исторически сложилось, что эта силовая структура становилось слепа и глуха, если только преступления были связаны с проявлениями расизма, в особенности когда они совершались по отношению к евреям или иммигрантам. А еще жандармерия находила понимание у немцев. Если бы там не было французских агентов, Германия никогда не раскрыла бы имена тысяч и тысяч коллаборационистов, сотрудничавших с нацистами во время войны. Некоторые из этих мужчин и женщин сегодня являлись лидерами в политике и бизнесе и опирались на французские силовые органы, чтобы их оставили в покое.
   Беллон же являлся одним из самых яростных и жестких поборников справедливости из тех, кого знал Херберт. И полковник старался вытащить сопротивлявшуюся и голосившую «Жандармери» из болота ее собственной бездеятельности.
   Тем не менее Беллон оставался подотчетен властям, а эти власти недолюбливали Соединенные Штаты. Они в свою очередь испытывали очередной острый приступ национализма. Дело дошло даже до того, что из словарей выкидывались английские слова, из меню исключались американские блюда, а с экранов убирались голливудские фильмы. Мысль о том, что США попали в положение, когда французы могли бы оказать им помощь, вызывала тревогу. А от мысли, что придется идти на поклон к этим душителям всего американского, Херберт просто приходил в отчаяние. Да и само заявление о согласии оказать эту помощь звучало бы едва ли не абсурдно!
   — У Бернара возникли местные проблемы, — заговорил Альберто, — и он ищет возможные связи между преступными элементами во Франции и в Германии. В прошлом месяце он обратился к «Большому И», ну, а те связались с Дарреллом, и он помог Бернару получить часть необходимой информации.
   — Что за информацию хотел Бернар? — Херберт все еще продолжал барабанить пальцами по подлокотнику. Ему просто очень-очень не хотелось идти на поклон к французам.
   — Тут нет этих сведений, поскольку они идут под грифом «только для прочтения», — ответил Альберто. — Придется сходить за ними к Дарреллу.
   — Сходи, — приказал Херберт, — и позвони мне, как только что-то узнаешь.
   — О'кей, у вас есть там доступ к защищенной линии? — поинтересовался Альберто.
   — У меня нет времени до нее добираться, — ответил Херберт. — Придется тебе воспользоваться тем, что есть, и позвонить на аппарат в моем кресле. И еще, введи в курс дела генерала Роджерса.
   — Конечно. И поскольку он все равно будет спрашивать, что сказать ему о вашем местопребывании?
   — Скажи, что я собираюсь проверить кое-какие предположения относительно «хаоса».
   — А-а, так у вас же там как раз наступает сезон, не так ли? — уточнил Альберто.
   — Верно, — подтвердил Херберт. — Ежегодное сборище больных маньяков. И по этому поводу у меня возникает вопрос номер два. Есть ли у тебя какие-то сведения о том, где обычно проходят ключевые мероприятия в рамках «дней хаоса»?
   — Что-то вроде дома сумасшедших? — пошутил Альберто.
   — Не смешно, — одернул его Херберт.
   — Извините, уже ищу.
   Херберт расслышал пощелкивание компьютерных клавиш.
   — Нашел, — сообщил Альберто. — Последние два года многие участники начинали празднование с тоста в «Пивном зале» Ганновера в шесть часов вечера.
   — Что для меня и не удивительно, — прокомментировал Херберт. Он помнил, что печально известный «пивной путч» тоже начинался в мюнхенском «Пивном зале». Тогда, в 1923 году Гитлер сделал первую, правда неудачную, попытку захватить власть в Германии. Только в отличие от Гитлера эти люди явно рассчитывали на успех.
   Еще полчаса телефонных переговоров Херберт потратил на поиски автомобиля с ручным управлением. Несколько компаний сдавали в наем машины, оборудованные для инвалидов, но при этом с шофером, а Херберту водитель был не нужен. Он собирался отправиться на разведку в самую гущу празднования «дней хаоса» и не хотел подвергать его лишнему риску.
   Наконец он отыскал бюро проката, где имелась необходимая машина, и хотя, как оказалось, автомобиль не был оборудован ни пуленепробиваемыми стеклами, ни катапультирующимся водительским креслом — Херберту пришлось лишний раз заверить лишенного чувства юмора служащего фирмы, что, выясняя это, он просто так шутит, — он приказал подогнать машину прямо к отелю.
   Решив принять надлежащий облик, Херберт стянул с себя галстук и белую рубашку и облачился в подаренную сестрой фуфайку с надписями «Меня зовут Херберт» спереди и «Боб Херберт» сзади, а поверх ее надел спортивную куртку, и направился вниз. С помощью швейцара Херберт загрузил остававшееся полностью раскрытым кресло в специальное отделение автомобиля, устроенное вместо снятого заднего дивана. Положив на соседнее с водительским сиденье раскрытый атлас, съемный телефон со своего кресла, а также выданного ему Мэттом Столлом «электронного переводчика», он вывел новенький «мерседес» на шоссе.
   Нелепо, подумал Херберт, грустно и нелепо, что человек с ограниченной подвижностью — единственное, чем располагает в Германии вся американская агентурная разведка. С другой стороны, он был человеком с опытом, твердыми убеждениями и мощной организацией за спиной. Люди шли на оперативную работу, имея за душой даже меньшее. Гораздо меньшее. И хотя Херберт вовсе не ожидал, что останется совсем незамеченным, он давно подписался под бытующим в разведке изречением:
   «Никогда нельзя недооценивать вероятности того, что кому-то может быть что-то известно, и никогда нельзя недооценивать того, что может выболтать беспечный, глупый или пьяный человек». В «Пивном зале» он с большой вероятностью рискует принять изрядную порцию коктейля из всего перечисленного выше.
   Еще больше, чем просто сохранить независимость, Херберт рвался снова очутиться в деле. Теперь он знал, что, должно быть, ощущал Майк Роджерс, когда снова сам «вскочил в седло» во время операции в Корее.
   Дорога от гостиницы заняла менее двух часов. Это была поездка практически по прямой, по проходившему с севера на юг автобану, на котором существовали лишь рекомендуемые ограничения скорости от 100 до 130 километров в час. Правда, тех, кто двигался медленнее ста тридцати, тут называли «графинями» — неторопливыми, величавыми матронами.
   Херберт придерживался скорости около девяноста миль в час. Он приспустил боковые стекла и наслаждался освежающей яростью ветра за окном. Даже на такой скорости он не упускал прелестей ландшафта земли Нижняя Саксония. Его угнетала мысль, что эти очищающие воздух леса и веками существующие поселения дали убежище одному из самых опасных расистских движений за всю историю цивилизации.
   Вот вам и рай, думал он. Херберт уже не раз сталкивался с подобным. Везде найдется свой змей, а то и не один и на каждом дереве.
   Когда он впервые оказался с женой в Ливане, он поначалу тоже иначе относился и к людям и к красотам страны. Ярко-голубое небо, древние строения, от весьма скромных до потрясающих волшебной роскошью, благочестивые христиане и мусульмане. В 1946 году французы ушли отсюда, а религиозные «братства» развязали безжалостную войну между собой. В 1958 году морские пехотинцы США помогли затушить пламя, однако в семидесятом оно разгорелось вновь. В конце концов Соединенные Штаты снова вернулись. В 1983 году небо над Бейрутом оставалось по-прежнему голубым, а здания все также вызывали уважительное благоговение, когда мусульманский террорист-самоубийца взорвал американское посольство. В результате пятьдесят человек погибли, еще больше получили ранения. С тех пор красота уже никогда не воспринималась Хербертом как нечто невинное или даже просто привлекательное. И даже сама жизнь, когда-то столь богатая и полная обещаний, теперь больше походила на отсчет времени до момента, когда они с женой снова смогут воссоединиться.